Серия «Блудница»

«А ты знаешь, что наш Анатоль сейчас в Бразилии живёт!».

«В Бразилии? Нет, не знала. А ты поддерживаешь с ним отношения?».

«Не-е. Не поддерживаю. Он меня всегда поздравляет со всеми праздниками».

Лёлька скидывает мне скриншот странички Толика. Под аватаркой — «живёт в Рио-де-Жанейро».

«Сейчас глянула и удивилась — 56 ему. Всё забываю, сколько нам». Лёлька сопровождает сообщение пятью умирающими со смеху смайликами.

Пока я рассматриваю скриншот, приходит ещё одно сообщение. «Мы сейчас проходим остров Пелопоннес, где живёт наша Динка Хайлидис».

«А она реально там живёт?».

«Да, вернулась к предкам своим. Сейчас нафоткаю и скину тебе».

«Давай».

В ожидании фото я смотрю на бьющиеся в неистовстве волны, сгребаю пальцами ног выброшенные морем на берег камни, и художник во мне рисует на них сюжеты… Не красками. Он рисует плеском сердитого моря, и я представляю себе Грецию и остров Пелопоннес… Какая это красивая страна, и люди там, наверное, щедры на эмоции.

Я так и не встретилась с Лёлькой! Может, когда-нибудь… судьба подарит нам встречу. Ведь душевные нити, связывающие нас, как тоненькие карамельные волоски растаявшей детской тянучки, обволакивают и вовлекают меня в сопричастность её судьбы. А пока я смотрю на присланные в чат снимки. Лёлька на белой палубе яхты смотрит сквозь лисий прищур вдаль. Там, на краю горизонта, розовой ниточкой мулине едва угадывается остров Пелопоннес.

Обидевшись на физручку, на следующее занятие мы решили не ходить. Это был наш протест, наш бойкот, забастовка и стачка вместе взятые.

— Пошли на старое кладбище, — позвала Лёлька.

Была у подруги моей странность — её всегда приманивали к себе погосты. Любила она вдоль могил гулять. Я эту её странность не разделяла и обычно старалась подобные места обходить стороной, и хоть было мне стрёмно, но согласилась. Встреча с Жосаном всё пострашней будет.

— Любо Вася нам этого не простит. Клички, состоящие из укороченных имени и отчества преподавателя, рождались сами по себе и цеплялись к учителям на всю жизнь.

— Пофиг, — отмахнулась Лёлька, раздвигая кусты сирени.

— Тебе пофиг, а мне тройка в аттестате не нужна.

Протискиваясь в заборную щель, Лёлька не ответила.

— Тебе всё пофиг, — ворчала я, осторожно высвобождая зацепившийся за ржавый гвоздь фартук.

— Я в греблю записалась. Завтра первое занятие. Не хочешь со мной?

— Не-а, я глубины боюсь.

— А чего её бояться? — Лёлька тряхнула подол формы, образовав небольшое пыльное облако. — Ты же плавать умеешь.

Днестр — река коварная, дно её изрыто ямами, которые образуют опасные воронки. Попадёшь в такую — не выберешься.

— Видела я эти лодки, небольшая волна — перевернешься, а течение в Днестре, сама знаешь какое.

— Пофиг, — Лёлька привалилась к торчащему из земли и местами облупленному камню, который служил кому-то надгробием.

- И зачем только мы сюда полезли? - продолжала я недовольно бурчать.

- Тихо тут. - Лёлька расстегнула портфель, достала пачку сигарет и закурила. - Спокойно.

- И жутко, - добавила я, чувствуя внутреннее волнение. На заросшем кустарником кладбище никого, только провалившиеся в землю камни, с выдолбленными на них едва различимыми буквами и цифрами.

- Пошли отсюда.

- Трусиха! – ухмыльнулась Лёлька, выпуская сизую струйку дыма. – Они же все мёртвые, чего они нам сделают? Там… - Лёлька постучала ногой о землю рядом с захоронением, - уже даже косточек не осталось. Глянь на даты.

- Всё равно. Темнеет. - Я посмотрела на свисающую грязно-серой ватой тучу. - Сейчас дождь пойдёт.

Ещё минуту назад небо было голубым и чистым. И вдруг эта туча! Откуда она взялась? Вдобавок через пару минут спустился плотный туман. Исчезли все звуки, даже отдалённый шум трассы, а наши голоса приобрели пещерный тембр с эхом. Это было действительно страшно. Даже для Лёльки. Стрельнув бычком в кучу мусора, она сдавленно произнесла:

- Пойдём. – И растерянно закружила на месте. – А мы откуда пришли?

Ко всем моим страхам добавилась пугающая мысль, что мы никогда не выберемся с кладбища и не найдём дорогу назад. Перейдя на шёпот, чтоб не пугаться собственных голосов, мы заспорили, как нам лучше поступить: переждать напасть на месте или всё-таки искать выход в густом тумане. И тут случилось самое необычное. Где-то в отдалении закаркала ворона и в одно мгновение все звуки встали на свои места, небо просветлело, туман исчез, а наши голоса… наши голоса стали такими же, как и раньше.

- Лёлька! – схватила я подругу за рукав, и та от неожиданности подпрыгнула.

- Ты дура, что ли? – Лёлька замахнулась на меня портфелем. - Чего пугаешь?

- Смотри.

- Чего?

- Харлампий Арефьев, – прочла я надпись на камне. Сбитые цифры года рождения были едва различимы: «1887». На том месте, где должна была стоять дата смерти, лишь воронка размером с кулак.

- Ну и чего?

- Это прадед мой. - Я провела пальцем по выбоине.

- Да ладно.

- Точно тебе говорю. У моей бабушки отчество Харлампиевна, а девичья фамилия Арефьева. Значит, это могила её отца. И по годам подходит.

- Нифигасе. – Лёлька обошла камень и с интересом уставилась на надпись. – А ты знала, что он здесь захоронен?

- Нет.

- Вот и навестила дедушку, - хихикнула Лёлька. Обломила ветку кустарника с пожухлой листвой и положила её рядом с камнем. – Извини, Харлампий, цветов не захватили.

Выходить решили напрямик, по тропинке, чтоб срезать путь, и ненарочно напугали старика, который неподалёку сжигал в баке какой-то мусор. Лёлька тут же стала его расспрашивать, но он бубнил, что ничего подобного на себе не ощутил и не видел никакого тумана.

- А может просто не заметил разницы? Жизнь бомжа - вечные сумерки и туман, – предположила я.

- Да и пофиг.

Не знаю, что это было такое, может кратковременное перемещение в иное пространство или что-то ещё, но с тех пор я к воронам отношусь уважительно и покой умерших стараюсь не нарушать.

Удивительно иногда представить, что существуют вещи, которые были свидетелями событий тех времён, когда нас ещё не было, и будут наблюдать то, что произойдёт после нас.

Во дворе Лёлькиного дома недавно спилили дерево. Когда-то, переваливаясь через балконное ограждение 5 этажа, мы с Лёлькой гадали, дорастёт оно до её окна или нет. Интересно, доросло ли? Теперь уже не узнаю. Я разглядываю оставшийся пенёк, считаю кольца на спиле. Их много. Дерево родилось явно раньше нас и знало что-то такое, чего не знаем мы. Хранит оно и память о местечковой межнациональной войне, во время которой это дерево закрыло собой от пули окно первого этажа и спасла жизнь Лёлькиной соседке. Застрявшая в твёрдой древесине пуля так и осталась торчать в стволе дерева. Короткая недельная война успела унести много молодых жизней. На «Аллее памяти», где захоронены защитники Приднестровья есть могила Настаса, мальчика в которого я была когда-то влюблена.

Я взбегаю на 5 этаж, жму кнопку звонка. Тишина.

Спускаюсь. Старушка с клюкой на лавочке у подъезда смотрит на меня с подозрением. Возможно, это та самая Лёлькина соседка, спасённая деревом от шальной пули.

— Здравствуйте! Не подскажите, Колясниковы… — я путаюсь в формулировке. Как правильно спросить — живут, бывают, появляются? Совсем запуталась, но старушка сама пришла на помощь.

— Все выехали. Сашка алкоголик там только. Больше никого. Час назад видела, как из дома вышел. Теперь не скоро появится. Как стемнеет приходи… Только лучше не надо.

Сумочку из лоскутов цветного кримплена Лёлька сшила сама на уроке труда. Яркие тряпочки мы стащили со швейной фабрики, куда нас водила на экскурсию учительница труда. Тогда Лёлька набила лоскутами лифчик, отчего её грудь прибавила пару размеров. Повторить Лёлькин «подвиг» я побоялась, моё участие в преступлении ограничилось прикрытием подруги.

Вахтёрше ничего о размере Лёлькиной груди известно не было, и вертушку проходной мы преодолели без каких-либо подозрений. Вот только учительница труда подозрительно прищурилась, когда Лёлька продемонстрировала ей сшитую из лоскутов сумочку, но промолчала и поставила Лёльке четвёрку.

— А ты куда её кинула? — Я тоже заглянула под кресла.

— Куда и все, туда! — Лёлька ткнула пальцем в пустой проход.

— Странно, — пожала я плечами.

— Вы чего там застряли? — завопила классная.

— Пошли, — тяну Лёльку за рукав. Нет её здесь. Кто-то прихватил по ошибке.

— По ошибке?! Её перепутать невозможно, — упирается Лёлька.

— Значит, найдётся.

Мы спрыгиваем со ступенек и догоняем одноклассников. Лёлька выразительно молчит, и это молчание выражает гнев.

— Да не психуй ты. У меня два бутера. Поделюсь. Накройняк помидорами доукомплектуем, — пытаюсь успокоить подругу.

— Там ещё вода и проездной. Но это всё фигня. Мне сумочку жалко.

— Да, сумочка зачётная. Думаешь, спёр кто?

— Нет, ноги у неё выросли, — злится Лёлька. — Сволочи!

Сумочка обнаружилась спустя месяц.

Мы дежурили. Задержавшись после уроков, отмыв доску и пол, мы вышли в коридор и остолбенели. Прямо перед нами, возле кабинета напротив, в груде портфелей и мешков для обуви лежала Лёлькина сумочка. Яркая, лоскутная, старательно обшитая жёлтой бахромой.

— Подожди. — Лёлька заталкивает меня назад в кабинет, прикрывает дверь и прилипает к оставленной щели. Последовав её примеру, я прилипаю рядом. Наконец дверь кабинета напротив открывается, из неё вылетает стайка ребят, разбирая свои портфели и мешки со сменкой. Сумочку никто не берёт. Последними из кабинета выходят училка Рогаткина и её дочь Наташка, которая подбирает портфель и Лёлькину сумочку.

Лёлька пинает ногой дверь, фурией вылетает в коридор и, подскочив к Наташке, хватает сшитое собственными руками изделие.

— Ааа… — кричит Наташка, намертво вцепившись в сумочку. На крик оборачивается Рогаткина, видит разыгравшуюся сцену, хватает зависшую между девчонками сумку, вырывает её и передаёт дочери.

— В чём дело? — кричит на Лёльку, негодуя Рогаткина.

— Это моя сумка! — кричит в ответ Лёлька.

— Как это твоя? — орёт Рогаткина. — Где доказательства?

— Я её сама сшила из кусочков!

— Из каких ещё кусочков? — надрывается Рогаткина, отчего её взбитая в шалаш причёска накреняется, готовая вот-вот рухнуть.

— Из тех, что я… я… — Лёлька начинает заикаться и замолкает.

— Нет у тебя никаких доказательств! — поправляя шалаш, успокаивается Рогаткина и вдвоём с дочерью и с Лёлькиной сумкой уходят.

На следующее утро возле кабинета Рогаткиной толпится детвора. Мальчишки ржут, девчонки фыркают. Из ручки двери торчит женская прокладка. Красные чернила даже вблизи очень похожи на кровь. Когда в коридоре появляется Рогаткина, гвалт стихает и все расступаются. Рогаткина останавливается перед дверью, её лицо становится похожим на помидор.

— Быстро убрать! — орёт Рогаткина, хватая первого попавшегося под руку пацана.

Мы с Лёлькой синхронно отворачиваемся и идём к себе в класс.

— Надевай. Придёт время, ты мне ещё спасибо скажешь, — увещевала мать, строго следя, чтоб я ушла из дома полностью экипированной.

Перед началом занятий мы стягивали с себя панталоны и прятали в портфель, чтобы после уроков, чертыхаясь и ругая настойчивость матерей, снова натянуть ненавистные штанцы поверх колготок.

Лёлькины панталоны немного разошлись по швам.

— Дядька подарил. Когда мне исполнилось 10 лет. Прикинь, за праздничным столом торжественно вручил мне, с пожеланием хранить в тепле попу. Вот так и грею до сих пор. Они растут вместе с моей попой и сносу им, кажется, не будет.

— Они вечные, — с сарказмом поддержала я негодование подруги, — но вот резинки… — У советского белья, несмотря на всю добротность, был один минус — резинки быстро изнашивались и превращались в веревочку. — Чёрт! Ну что это?

— Затяни и завяжи, дома ножницами разрежешь.

Я последовала совету подруги и завязала резинку в толстую загогулину.

— Ты домой? — Лёлька отдёрнула подол формы, крутанулась. — Глянь, не видно? А то там ветрище.

— Не видно. Не, я ключи забыла, пойду в библиотеку, почитаю чего-нибудь, пока маман с работы придёт.

— Ну, тогда пока.

В читальном зале школьной библиотеки всегда уютно, а когда за окном непогода, то время за книжкой пролетает незаметно. Когда стрелка настенных часов приближается к золотистой четвёрке циферблата, я сдаю книгу и выхожу из библиотеки. В окне первого этажа замечаю фигуру Жосана. Он курит, сцепив сигарету кончиками большого и указательного пальцев, как это делают зеки. В те далёкие времена никому и в голову не приходило заводить в школе охрану, потому кто угодно мог беспрепятственно заходить и бродить по коридорам здания. Но сейчас Жосан стоит спиной к выходу и, если быстро проскользнуть за угол, то можно остаться незамеченной. Толкаю дверь! Несколько мгновений страха пройдены! Боясь оглянуться, несусь на всех порах в сторону железнодорожного вокзала, а там через мост и я дома. На пути разрытая траншея. Стараюсь перепрыгнуть, поднимаю ногу и от толчка в спину падаю в вывороченное нутро канавы. Жосан коршуном прыгает сверху, и мы начинаем кататься по дну траншеи. Сопротивлялась я отчаянно, но сил было недостаточно. Жосан вывернул мне руку за спину и, навалившись, прижал к земле. От боли я не могла дышать. Свободной рукой насильник задрал подол формы и попытался стянуть голубые панталоны, но резинка, намертво скреплённая загогулиной, не подавалась. Взвыв, Жосан вцепился в загогулину зубами. Он кусал её, скрежетал челюстью, грыз ненавистный узел, пытался разорвать зубами ткань, но советский трикотаж достойно отстаивал знак качества. Наконец, отчаявшись, Жосан встал, плюнул, пнул меня от души носком ботинка и полез наверх.

В тот день я впервые помолилась Богу и мысленно поблагодарила мать.