Сколько побоев вынесла Люба за пять лет совместной жизни, знает только она одна. А всё из-за того, что никак не могла забеременеть. Уж до чего охоч был Николай до любовных утех, а всё мимо… Знала Люба и то, что супруг её ни одну юбку не пропускает, но молчала, не смела и слово поперёк сказать.
— Пустоцвет! — обдавая перегаром, кричал Николай. Хватал за косу, накручивал на руку так, что Люба выгибалась от боли коромыслом. Но молчала, ни разу не вскрикнула.
Коса толстая, длинная, была главным её украшением. Такой косы отродясь ни у кого не было. Раз в неделю Люба расплетала её, расчёсывала струящиеся, ниспадающие до земли пряди, мазала золой из печи и смывала дождевой водой из бочки. От этих процедур волосы становились шелковистыми и даже заплетённые в косу отливали глянцевым блеском.
Люба взяла ножницы и принялась резать косу у самого основания. Упругое плетение не подавалось. Отбросила ножницы и схватила огромный кухонный нож. Пилила косу с остервенением. Она ненавидела её, себя, Николая. С каждым днём муж зверел всё больше. Она устала прятать синяки и ссадины под длинными рукавами и глухими воротниками, а сегодня к ним прибавился ещё и иссиня-фиолетовый кровоподтёк под заплывшим глазом. Этого от вездесущих соседей не скроешь.
Тихая озёрная гладь завлекает покоем. Трава усеяна пушистыми головками одуванчиков. Достаточно небольшого ветерка, и сотни миниатюрных деток-зонтиков поднимутся в воздух и улетят, чтобы пустить корни в других местах. Люба присела, провела рукой по прибрежному ковру, смахивая легковесные шарики поседевших соцветий. «Пустоцвет», — пронеслось в голове. Люба резко встала, стянула с себя сарафан, тряхнула криво обрезанными прядями и пошла.
Прохлада озера успокаивала. Шажок, ещё шажок, ещё… Она не представляла, как это сделать. По привычке набрала в рот воздух и нырнула. Вода вытолкнула обратно на поверхность. Попробовала ещё раз — ничего не получалось. Оказывается, утопиться не так уж легко. Озеро не хотело её принимать. Что же делать? В детстве она видела, как на Днестре тонул мальчишка. Он сильно махал руками, хлопая ладошками по воде. Сама Люба хорошо плавала, и ей было трудно понять, почему он не может удержаться на воде, это же так просто. Может потому и не мог, что слишком сильно махал. Она попробовала также. Стала судорожно махать. Вдруг откуда-то сзади услышала крик:
Сильная рука схватила за волосы и потащила.
Дикий стон вырвался из груди Любы. Почему, почему он не даёт ей уйти? Сколько можно её мучить, сколько можно таскать за волосы. Люба сделала попытку вырваться, дёрнулась, но упёрлась пяткой в песок. Боль в затылке прекратилась.
Она лежала на влажном прибрежном песке, не открывая глаз. Ждала, когда на неё обрушатся удары. Она не будет закрываться, пусть лучше убьёт.
— Ты там живая? — Голос чужой, запыхавшийся.
Люба открыла глаза. Склонённое лицо было симпатичным и незнакомым. От черноволосого молодого человека пахло свежестью и парным молоком. Мокрая рубашка прилипла к телу, и сквозь неё вырисовывался красивый мускулистый рельеф. Люба покраснела, чувствуя, как острые соски упёрлись в мокрый сатин сорочки. Она лежала перед незнакомым мужчиной почти нагая.
— Чего молчишь? — Парень лёг рядом и ровно задышал. Она прислушалась — «уснул, что ли?». — Меня Василием зовут, а тебя?
Спросил так просто, что она заплакала, горько, навзрыд, выплёскивая из себя всю боль измученной души. Он не мешал, лежал рядом, смотрел в прозрачную лазурь неба и молчал, давая ей время выплакаться и успокоиться.
Томочка родилась ровно через девять месяцев. А затем каждый год один за другим… семеро. «Пустоцвет»…
