В небольшой кабинет начальника Михайлова Николая Петровича вплывает грузная фигура белокурой женщины. Я устраиваюсь на работу, пишу заявление и украдкой рассматриваю женщину. Внимание моё привлекает кровоподтёк под глазом, обильно замазанный тональным кремом.
Через неделю, заняв стол рядом с ней, знакомимся. Я стараюсь не пялиться на уже почти исчезнувший с её лица фингал. Но получается не очень, при разговоре взгляд невольно цепляется за чуть заметную красную ниточку запёкшейся крови.
— Это сынуля меня разукрасил, — удовлетворяя моё любопытство, равнодушно произносит Лида.
— Как это?
— Да как? Кулаком.
— За что?
— За то, что возразить ему посмела.
Я недоуменно хлопаю глазами.
— Он, когда пьяный, вообще с катушек слетает. Это ещё что? Это уже всё зажило. — Лида достаёт мобильный телефон и протягивает мне. — Вот что было две недели назад.
Я смотрю на фото и содрогаюсь. Синее лицо с заплывшей глазницей, такую физиономию можно увидеть в каком-нибудь боевике или даже фильме ужасов.
— Ублюдок, — вырывается из меня. — Ты в милицию обращалась?
— Нет, — Лида прячет телефон. — Хотела было, так он сказал: иди, иди, я свои 15 суток отсижу, выйду и прибью тебя окончательно.
Я смотрю на руки этой, совсем ещё не старой, только недавно вышедшей на пенсию женщины и замечаю на них полоски шрамов. Так режут вены. Я видела в одном фильме.
Лида перехватывает мой взгляд.
— Да, да… Резала… И вешалась… Умереть хотела… Много раз… Не вышло.
Сейчас Лида живёт в коммуналке, приобретённой в ипотеку. Свою родную квартиру, в которой прожила всю жизнь, оставила буяну-сыну.
Кирилл — нигде не работающий алкаш, продолжает трясти с матери последние деньги. Полторы ставки инженера и пенсии едва хватает, чтобы как-то сводить концы с концами, выплачивать ипотеку и содержать дармоеда-сына.
Воздух тяжёлый, терпко-горьковатый, вязнет в осязаемой тишине. Высокая худая женщина подходит к небольшому невзрачному дому с облупленной по углам штукатуркой и сбитым порогом. Замирает в нерешительности перед дверью, но отступать поздно. Набравшись смелости, стучит по крашеной деревяшке наличника. К гулкому стуку костяшек добавляется звонкий металлический от перемычки в оправе массивного перстня.
Дверь ей открывает женщина с впалыми глазами и сморщенными яблоками щёк. Упавшая на лицо тень скрывает истинный возраст хозяйки, и только голос подсказывает, что, несмотря на морщины, она гораздо моложе своей гостьи.
— Проходите, — приглашает хозяйка и исчезает в тёмном коридоре.
Поскрипывая половицами, гостья идёт следом и попадает в квадратное, похожее на тамбур, помещение.
— Сюда, — хозяйка открывает дверь справа, и они оказываются ещё в одной комнате. Если здесь и бывает солнце, то сейчас оно осталось за плотными шторами. Лишённая света комната пугает таинственностью. Единственный источник освещения — маленькая свечка на столе. В рассеянном полукруге её сияния можно разглядеть ворох бумаг. Пахнет лимоном и лавандой.
— Присаживайтесь. — Тонкая длань в конусовидном рукаве чёрной плюшевой накидки похожа не ветвь ивы, которую ветер колыхнул в сторону табурета. Точно такая же, как и накидка хозяйки, плюшевая скатерть внушает доверие к происходящему. Гостья смело опускается на предложенный табурет и с удовольствием укладывает руки на мягкую ткань.
Хозяйка садится напротив, и в свете огня её лицо расчерчивается мелкими штрихами морщинок, берущих начало в презрительном изгибе губ.
— Итак, что привело вас ко мне? Что вы хотите узнать?
— Я хочу знать, насколько ко мне благосклонна Вселенная, — лепечет гостья.
— Хорошо. — Ведунья прячет руку в полы накидки, вытягивает из внутреннего кармана колоду карт, раскладывает веером. — Возьмите любую.
— Какую? — волнуется гостья.
— Ту, что по сердцу.
По сердцу… По сердцу…
Гостья вытягивает червового короля.
— Положите на ладонь и накройте другой рукой.
В комнате душно. Хочется пить.
— Теперь дайте её мне и покажите вашу ладонь.
Гостья протягивает дрожащую руку. Ведунья внимательно рассматривает глубокие прорези между припухлостями ладони. С лёгкой улыбкой кивает.
— Очень благоприятный расклад.
Гостья с облегчением выдыхает.
— Но что это значит? Я буду счастлива?
— Каждый из нас сам кузнец своего счастья. Желать недостаточно. Этого мало.
— А что нужно?
— Для начала надо правильно сформулировать желание, выстроить его мысленную конструкцию. А потом уже направить поток сознания в нужный портал.
— Но как? Я не умею.
— Для этого есть я. У меня есть связь с Вселенной. Я передаю ей ваше желание, а Вселенная даёт мне ответ.
Гостья закивала и полезла в сумочку, вынула кошелёк, щёлкнула застёжкой и изъяла из него три сторублёвые бумажки. Протянула хозяйке.
— Вот. Как договаривались.
Ведунья сложила купюры и опустила их в потайной карман накидки.
— Ну что ж, приступим. — Она встала и чёрной тенью прошла в угол комнаты.
Пока ведунья колдует над снадобьем, гостья, не отрываясь, смотрит на червового короля.
— Вот, — протянула хозяйка.
— Что это? — гостья заглянула в бокал. — Вино?
— Кровь Христа.
— Кровь? — отшатнулась гостья.
— Условно. На самом деле это вино, но не простое, а приближенное по химическому составу к крови. Кровь имеет связь с Высшими силами, она подчинена им. По крови считывается передаваемая информация. — Ведунья села на свой стул. Отодвинула карты. Порылась в ворохе бумаг, выудила розовый потрёпанный по краям лист. — Пейте. Это поможет вам правильно смоделировать желание. А я буду читать заклинание, призывающее Высшие силы. — Опустив глаза в лист, забормотала:
— Дейнерис из дома Таргариенов, первая своего имени. Дени Дейнерис Бурерождённая Неопалимая Миса. Турьятита — Пятое состояние, следующее после турьи, в котором наступает полное единение и тождество Атмана и Параматмана.
Гостья пригубила бокал и медленно выпила всё без остатка. Вкус вина был необычным, немного солоноватым, похожим на вкус крови.
— Бог — владыка — всеединое — портал — вращение — голубь — ночь — ничто — власть — кремний. Стекло — запись — магистр — гурия — мистика. — Слова сыпались из ведуньи, как сухой горох. Под звук её голоса гостья почувствовала необычную легкость. — Всё, что существует, должно быть сотрясаемо и никогда не прекращать движения.
Кажется, она это уже слышала. Но где? И когда? Нет, не о том. Она должна думать о червовом короле. Должна смоделировать своё желание.
Скоро. Уже скоро у неё начнётся новая жизнь. Полная любви и счастья.
Она мечтательно прикрывает глаза, но открыть их снова получается с большим трудом.
— Прецессия — светокопия — центриоль — сеть индры — тайное число — число зверя — метавселенная — квантовый мир — нищий духом — 152.
Веки такие тяжёлые, словно их залили свинцом. Её голова сползает на сложенные руки, и через несколько секунд она проваливается в глубокий сон.
Ведунья дует на свечу, поднимается, расшторивает окно. Выходит из комнаты и через минуту возвращается. В одной руке у неё большой эмалированный таз, в другой топор. Таз она ставит под стол, топор кладёт поверх скатерти и принимается раздевать гостью. Уснувшая не сопротивляется, её сон так глубок, что она не чувствует резких стягивающих одежду движений. Только боль от разорванных мочек на мгновение вырывает её из сна гулким стоном, но она тут же отключается снова. Хозяйка пытается снять с пальца гостьи массивный перстень с прозрачным, редкой красоты янтарём в перемычках оправы, но мешают широкие костяшки. Ведунья без колебаний хватает топор, вскидывает и резко опускает. Тело гостьи вздрагивает в болезненной конвульсии. Плюш быстро проглатывает брызги крови, и перстень вываливается в кровавую лужицу. Ведунья стягивает тело с табурета, кладёт поверх таза и заносит топор.
Этот Новый год был особенным. Гуляли за городом. Большой весёлой компанией. Вскладчину сняли небольшой дом, одну комнату выделили детям, во второй отрывались взрослые. Было много конфет и лимонада, но Дору привлекали ярко-рыжие шарики, которые горкой лежали в неглубокой стеклянной вазе. Пока остальная детвора набивала рот конфетами, Дора наслаждалась необычным экзотическим вкусом.
— Эй, ты, Брунгильда! — Длинный рыжеволосый пацан, который был самым взрослым среди них, впился в Дору злыми голубыми глазами. — Что это ты там лопаешь?
Генку Дора ненавидела, но ей приходилось терпеть насмешки и обидные клички, которые сыпались из Генкиного рта, как из решета. Генка был сыном маминого начальника и, когда однажды Дора пожаловалась на ненавистного мальчишку родителям, в ответ услышала лишь:
— Отстань, сама виновата.
Стало обидно. Ведь это были её родители. Её. Она ждала заступничества, ну ладно, пусть не заступничества, но хотя бы сочувствия. Даже если бы они просто погладили её по головке — тоже неплохо. Вроде, как на болячку подуть. Пусть и не лечит, зато боль утихает. Но ничего такого не было.
Урок Дора усвоила и с тех пор никогда родителям больше не жаловалась, и ничем вообще не делилась. Ни плохим, ни хорошим.
— Это апельсины, — Дора заискивающе улыбнулась.
— Я вижу, что апельсины. — Конопатый Генка направился в её сторону. — Жрёшь тут сама… Другим не надо, что ли?
— На, — Дора протянула шарик Генке, всё так же приветливо улыбаясь, что несколько озадачило задиру. Он взял из рук Доры апельсин, выгреб оставшиеся два из вазы и принялся сдирать с них кожу. Все три апельсина Генка съел сам, он громко чавкал, отрыгивал и растирал жёлтые брызги слюны по подбородку. Дору он больше не задирал и даже ни разу не назвал дурацкой кличкой «Брунгильда», которая досталась ей за цветастую ситцевую панамку. Яркий головной убор и самой Доре не нравился, но это был бабушкин подарок, и мама требовала надевать панамку в солнцепёк. Лето давно прошло, панамка спокойно отлёживалась в углу антресоли, а прилипшая кличка так и продолжала портить Доре жизнь.
Через час Генка покрылся красными пятнами, отчего страшно напугался и заверещал фальцетом, что Брунгильда его отравила. Среди гостей нашлась медработник тётя Оля, которая всех успокоила, назвав неожиданное покраснение «крапивницей», и пообещав, что пятна пройдут к утру сами, чем очень разочаровала Дору.
В десять часов детей уложили спать. Перед сном Дора, вспомнив «Отче наш», который постоянно читала бабушка, решила помолиться и упросить Господа, чтоб Генка умер от «Крапивницы», и после чего благополучно уснула.
Проснулась она от странного шороха. В комнате, где спали дети, сидели непонятные чужие люди, некоторые были в милицейской форме. Разглядела Дора и несколько человек из компании взрослых, но лица их тоже казались чужими. У медсестры тёти Оли были красные в чёрных разводах глаза и сбитая на бок причёска. Генкин папаша прижимал к груди Генкину мамашу, а та, уткнув лицо ему в грудь, всхлипывала и дрожала. Люди тихо переговаривались, женщина в милицейской форме что-то царапала в тетрадке.
Подробности произошедшего в новогоднюю ночь стали известны ей от Генки, который подслушал разговор родителей и из отдельных, выхваченных ухом фраз, воссоздал всю картину.
Шампанское, вино, водка — всё смешалось в единый алкогольный коктейль, который разогревал, веселил, будоражил. Праздничный угар набирал обороты, как вдруг выяснилось, что часть алкоголя забыли в гараже. Обрывать веселье, которое только вошло в стадию разгара, не хотелось, к этому моменту разгорячённая компания вошла в раж, вот и решили прокатиться до города, забрать забытый ящик водки и вернуться. Состояние «нестояния» никого не пугало и не останавливало, а даже наоборот придавало лихости. В старый «жигуль» набилось аж восемь человек. Женщины разместились на коленях у мужчин, за руль сел отец Доры.
Набитый до отказа автомобиль нёсся со скорость 100 километров в час, пока его не занесло на скользком повороте. Машину развернуло и выбросило на фонарный столб. Две женщины и один мужчина ещё до удара вылетели в открывшуюся дверь, что хоть и сильно покалечило, но спасло их от неминуемой смерти. Остальные впечатались в бетонный столб. Из пяти человек в живых осталась только красавица и хохотушка Людмила, у который через месяц должна была быть свадьба с Сашкой. Расплющенное всмятку Сашкино тело два часа выковыривали из искорёженного металла. Самой Людмиле, не считая ссадин и царапин, всего лишь оторвало ухо.
— И ещё она откусила себе кончик языка, — смаковал подробности Генка. — Так ей и надо! Она меня конопатым дразнила и ржала при этом. Думала, я ей прощу? Фигушки. Теперь ржать перестанет, язычок-то укоротило. А всё благодаря твоему папаше, Брунгильда.
Старый горбатый «Запорожец» вызывал у меня смех, у отца — восторг. Когда он говорил о нём, взгляд становился бархатным, а глаза излучали особый неповторимый свет. От этого взгляда мой смех обрывался, сменяясь улыбкой, а глаза начинали светиться такой же нежностью.
Крохотный автомобильчик. Мне так и не придётся ни разу в нём проехать. Поначалу я просто стеснялась, а потом…
Сейчас я даже не помню, чтоб хоть раз видела отца за рулём.
— Он боится. Он не умеет, — говорила мама.
— А зачем тогда купили?
— Да, вот. Я не хотела. Уговорил.
Смешной разноцветный «Запорожец» я видела всего два раза. Первый раз — в гараже. В свои первые студенческие каникулы. Папа привёл меня туда, чтобы показать свою «божью коровку». Несмотря на отличную сухую погоду, автомобиль был заляпан грязью.
— А чего она грязная такая?
— Так это Виталька ездил.
— Виталька? На твоей машине? Как это? — удивилась я.
— Я ему разрешаю. Он же мой племянник. Пусть катается.
Папа набрал ведро воды и стал отмывать засохшие комки земли.
Вечером я обо всём рассказала маме. Мне было обидно за отца, который полчаса драил свою заляпанную Виталиком машину, в то время, как тот дрых у себя в комнате.
— Я знаю. — Мама вздохнула. — У меня зла не хватает. Сколько я с ним уже ругалась по этому поводу, ты не представляешь. Но всё заканчивается, знаешь чем?
— Чем?
— Сердечным приступом. Моим. Вот опять.
Мама хватается за сердце, и я уже жалею, что начала этот разговор, но мама продолжает. Она не может остановиться, и я понимаю — ей надо выговориться.
— Ты не представляешь, сколько я с ним ругалась из-за этой машины. Знаешь, что он мне заявил?
— Что?
— Что подарит «Запорожец» Витальке. Ты, говорит, мне сына не родила, вот я Виталику её и подарю.
— Нормально, — подобное заявление меня очень даже задевает.
— Вот что мне делать? Я ему говорю: у тебя две дочери, зять есть, им подари.
Мама морщится от боли, я бегу на кухню за валерьянкой.
Второй и последний раз я увидела «божью коровку» через два года. В последний день перед отъездом в Новгород, куда я попала по распределению после учёбы. Сумки и чемодан, набитые до отказа вещами, представляли собой для хрупкой девушки неподъёмную ношу, но уезжала я надолго, и потому собирала меня мама основательно.
- Я не дотащу это всё.
— А тебе и не придётся. Сейчас Виталик приедет, в машину загрузим и на вокзал. — Отец говорит это так, как будто хочет доказать мне и матери: вот, видите, пригодилась машина.
— Где он есть — твой Виталик? Осталось двадцать минут до поезда? — бросает беспокойный взгляд на каминные часы на полке.
— Сейчас приедет. Чего ты волнуешься? От нас до вокзала десять минут езды.
— Всё равно, папа. Пора бы уже.
Мы с мамой начинаем волноваться. Отец выходит на балкон.
— Я лучше такси вызову.
— Поздно уже, пока такси приедет…
Папа возвращается в прихожую довольный.
— Не надо никого вызывать, он там стоит на перекрёстке, я с балкона машину увидел. Пошли.
— Что значит — стоит? Что значит — пошли? Он что, подъехать не может?
В это время раздаётся звонок в дверь.
— Вот и он, — отец бросается к двери, открывает… и правда, на пороге стоит Виталик. Смущённо топчется на месте.
— Ты чего так долго? — Мама хватает чемодан и суёт долговязому Виталику в руку. — Давай, бери… и вот ещё, — подхватывает сумку, протягивает.
Виталик молча берёт поклажу и идёт к лифту. Мы навьюченные остальным идём вслед за ним.
— Пятнадцать минут осталось, — волнуется мама в лифте.
Мы выходим из подъезда, шарим глазами по двору в поисках «Запорожца».
— А где машина? — Мама опускает сумку с провизией на землю.
— Она там, — Виталик указывает рукой на угол дома, — на перекрёстке.
— Так что ж ты сюда не подъехал? — чувствуя неладное, закипает мама.
— Машина сломалась, — спокойно заявляет Виталик.
— Что значит — сломалась? — мама хватается за сердце.
Виталик пожимает плечами.
То, что полдня «божья коровка» носилась по городу, теребя и путая ветром волосы местным девахам, гремела на всю округу портативным магнитофоном, сливаясь децибелами с восторженным гиканьем разгулявшейся компании, и наконец, измученная и выпотрошенная, чихнув последней каплей бензина за двести метров до нашего дома, встала, как вкопанная на перекрёстке, выяснится уже потом. После того, как обрывая руки, мы пробежим полпути пешком, и проезжающий мимо таксист подберёт нас, довезёт и поможет загрузиться в почти отходящий поезд.
Это что, закон жизни такой? Как горный хребет. Взбираешься на него, ломая ногти, срывая кожу на руках и ногах, сбиваясь дыханием и теряя силы, а, когда ты почти дополз до вершины, откуда-то сверху срывается камень или ледяная глыба и падает тебе на голову. Скатываясь вниз, ты только и успеваешь понять, что весь пройденный тобою путь - коту под хвост.
Борис заглянул в пачку, слегка помяв её перед этим. Последняя. Бросить, что ли? Как раз и повод подходящий. С деньгами совсем швах. Ну, тогда хоть выкурить с наслаждением. С долгими глубокими затяжками, медленно выпуская тонкую струйку, смакуя во рту горьковатый дымок.
Он щёлкнул зажигалкой, прикурил и вышел на балкон.
Когда не ладятся дела, то даже хороший, солнечный, тёплый и безветренный день раздражает. Потому что входит с тобой в диссонанс. А был бы дождь, ветер и ещё какая-нибудь хмурь, то это вроде как соучастие, солидарность с твоим настроением. Да и бабки бы не сидели, как курицы на насесте, и не бесили бы своим внешним и внутренним спокойствием.
Из-за угла с повизгиванием вырулила белая иномарка и, сделав по двору вираж, остановилась напротив подъезда. Из приоткрытого окна машины доносилась усиленная децибелами суперпопулярная в этом году песня «Музыка дождя».
- О! Валерик принцессу свою привёз! - прокряхтела, отличавшаяся особым саркастическим взглядом на вещи, баба Фаня. - Звязда!
- Свадьба у них в субботу, - сообщила осведомлённая во всём баба Нюра, поглаживая развалившегося на коленях дворового кота Русю. Нюра была уверена, что кот лечит её. Именно так она объясняла тот факт, что он всегда и неизменно выбирает только её измученные застарелым артритом колени. Объясняла, и верила, и даже находила подтверждающие догадку улучшения. - Готовятся, наверное.
- Молодец, Валерик, сумел деваху увести из-под носа ихних певунов, - похвалила, причмокивая из чашки кефир, баба Ира.
- От уж достижение, в этих ихних бомондах мужиков-то и нет совсем, только что одно название. - Баба Фаня недовольно покосилась на отхлёбывающую кефир соседку. - Ты бы ложку-то из чашки вынула, не ровен час глаз себе проткнёшь. Ложка-то тебе зачем?
- Так сахар размешиваю.
- А дома выпить не могла? Сюда свой кефир притащила.
- Тебе-то что? Что ты к моему кефиру привязалась? Знаешь же, что у меня проблемы с кишечником. Только кефиром и спасаюсь.
- Ты же говорила у тебя диабет? – нахмурила жёлтое лицо баба Фаня.
- Ну и диабет тоже.
- Так чего же ты сахар в кефир добавляешь, если у тебя диабет?
- Так кисло без сахара, – обескуражено посмотрела на соседку баба Ира.
Музыка резко умолкла, оглушая тишиной. Из автомобиля вышел высокий молодой человек с длинными, собранными в хвост волосами. Как по команде, старушки натянули приветственные улыбки на расчерченные морщинами лица.
«Ни дать ни взять ковбой», - услышал Борис восхищённый шёпот бабы Нюры и подивился простоте и точности сравнения.
Тем временем Валерик обошёл автомобиль и раскрыл дверцу с пассажирской стороны. Из машины выскочили и опустились на дорожку красные лакированные туфельки на высоких двенадцатисантиметровых шпильках.
- Мда... Настоящий кавалер. Галантный! - с трудом выговорила баба Нюра труднопроизносимое для вставной челюсти слово.
В подтверждение сказанного Валерик протянул пассажирке руку, и та, возложив маленькую ладошку на его запястье, грациозно выбралась из машины. Миниатюрная брюнетка с кукольным лицом, короткой стрижкой и тонкой фигуркой приковывала к себе взгляды. Короткая чёрная юбка и люминесцентно-красная блузка выгодно обтягивали юное девичье тело. Даже увалень кот, дремавший на коленях бабы Нюры, приоткрыв одно веко, рассматривал в хитрый прищур неожиданно нагрянувшую красотку.
Девушка посмотрела на старух мягким доброжелательным взглядом и улыбнулась.
- Здрасти, - нежный, бархатистый голосок дрогнул на последнем слоге, и неожиданно по лицу девушки пробежала судорога. Даже с высоты второго этажа Борису было видно, как расширились ярко-синие, слово сапфиры, глаза, а тело задёргалось, будто по нему прошёл разряд тока. В поисках поддержки девушка вцепилась в руку кавалера с такой силой, что нежно-розовые пальчики вмиг стали синими. Странные конвульсии напугали Валерика, тараща на суженую круглые рыбьи глаза, он выдернул руку и отскочил на шаг назад. Оставшись без поддержки, девушка рухнула на дорожку. Её руки при этом так и оставались согнутыми, словно закостенели в локтях, она запрокинула голову и приподняла спину, изогнувшись в мостик. Красные туфельки чечёткой отбивали бетонное покрытие.
Первым опомнился Руся, он истошно взвыл, и, вздёрнув хвост пистолетом, унёсся в неизвестном направлении.
Из губ девушки вырвался гулкий, похожий на мычание стон, а вместе с ним вспенилась и потекла по щеке кровавая слюна.
Вслед за котом очнулась баба Нюра.
- Падучая! - взвизгнула старуха и, забыв про артрит, кинулась к девушке.
- О-хо-хо! - проскрипела баба Фаня, тяжело отрывая зад от огромной красной фланелевой клубнички, нашитой на войлок сидушки. - Надо ей в рот что-нибудь всунуть. - Фаня оглянулась, выхватила ложку из чашки бабы Иры и, тяжело передвигая отёкшие ноги, пошлёпала к бухнувшейся на колени бабе Нюре. - Разожми ей зубы и всунь ложку, только осторожней, а то она в припадке может пальцы тебе откусить.
- Стойте! - крикнул с балкона Борис, - не суйте ничего. Я сейчас. - Пульнув в палисадник недокуренную сигарету, он перелез через кованое ограждение балкона. Держась за трубу, перебрался на козырёк подъезда, а оттуда соскочил на крыльцо. Пробегая мимо лавки, он молниеносным движением схватил войлочную сидушку и в несколько шагов добежал до бьющейся в конвульсиях девушки.
- Отойдите, вы загораживаете воздух! - Борис растолкал старух и присел рядом с девушкой. Её тело продолжало беспорядочно дёргаться, а лицо с растёкшейся по щеке кровавой пеной посинело. Он скрутил сидушку в рулон и просунул под шею девушке, повернув при этом ей голову на бок, чтобы она случайно не захлебнулась собственной слюной.
- Может ей таблетку какую дать? - предложила подоспевшая с кружкой баба Ира.
- У меня нитроглицерин есть, - баба Нюра полезла в карман и загремела таблетками пластикового контейнера.
- Не надо ничего! Сейчас пройдёт, – успокоил старух Борис.
Секунд через двадцать конвульсии действительно прекратились.
- Слава Богу! Слава Богу! – закрестились старухи.
Сапфировые глаза прояснились и благодарно уставились на спасителя.
- А Валерка?.. Куда Валерка делся? – заквохтала, оглядевшись, баба Нюра.
Человеческая жизнь бывает разной. Можно прожить долгую, насыщенную и в 90 лет сказать: «Как одно мгновение. Будто и не жил». А можно вот так — успеть только вскрикнуть и вновь замолчать навеки.
Так кричат лыжники, с требованием, чтоб им уступили дорогу. Я не лыжник, но соревнования смотреть люблю, отсюда и знаю. А тут решила написать детектив, в котором история происходит в горах и столкнулась с проблемой, так как горнолыжник я ещё меньше, чем лыжник, то и нуждаюсь в помощи тех, кто в теме. Вопрос такой: А что кричат ГОРНОлыжники, когда у них на пути вдруг окажется помеха в виде другого горнолыжника? "Дорогу"? "Спуск"? Есть какое-нибудь принятое в это среде слово? Кто знает, помогите!
— Сгорел за месяц, — сокрушалась на поминках Матрёна. — А ведь такой здоровый мужик был. И не старый совсем. Всего-то седьмой десяток разменял. Жить бы и жить.
— Не вынес разлуки с Нюрой, — выдвинула свою версию милая, но недалёкая баба Зоя, поправляя кусочек хлеба на стакане с самогоном.
— А я говорила… говорила… Помните?.. Помните?.. — кудахтала напомаженными губами Елизавета Никитична. Кирпичного цвета помада прибавляла ей лет 10, но Елизавета кокетливо носила модные губы по всем многозначительным событиям. А какие в деревне события? Похороны, да поминки. — Я тогда сразу сказала: следующим пойдёт.
— Да, — вздохнула Матрёна. — Нюрка ревнивая была. Видать и на том свете без Матвея обойтись не может. Хор ошо успел Матвей мне штакетник подправить. — Матрёна потёрла глаз, имитируя «скупую слезу». — А душа какая? Ведь ни копейки не брал за работу свою. Попросил только квасу.
— Квас у тебя, Матрёна, действительно хороший, — неожиданно вставил плюгавенький мужичок, которого все звали Витьком, и тут же получил в бочину острый тычок супружницы.
— Что ты только туда добавляешь? Может, раскроешь секрет? — загалдели соседки.
— Да ничего такого, — отбивалась Матрёна. — Обычный хрен.
— Вот никогда не поверю, что Матвей на один хрен повёлся, — захихикала опьяневшая от самогона баба Зоя.
- Ну, сахарку для сладости ещё сыпанула.
— Так бы сразу и сказала. То-то Матвей, как Нюрку схоронил, к тебе стал захаживать. Штакетник, говоришь, у тебя покосился? — заржала Лизавета Никаноровна, отчего на её жёлтых зубах появился кирпичный отпечаток.
— Ой, дуры, ой, дуры, — заколыхалась от смеха Матрёна. Веселье за столом росло с каждой опрокинутой рюмкой. — И не ходил он ко мне, чего наговариваете-то.
— Привораживала! — визгливо каркнула жена Витька.
— Да ну вас всех к лешему. Болтаете при ребёнке. Говорю же, не ходил он. Внучка ему квас носила. Тяжело ему уже было ходить, да и я сама еле ноги волочу, вот Дорочку и посылала.
Для доказательства Матрёниного целомудрия Дору отправили за квасом домой.
...Земляной холмик, скрывающий останки деда Матвея, был завален свежими цветами. Тёплый ветер с юга приносил запах жжёной травы. Дора поднялась на могилу и пнула красиво уложенные букеты. Посмотрела на небо. По заверениям старух дед Матвей сейчас где-то там, смотрит на неё. Ну что ж, смотри. Дора подпрыгнула и со всей силы вдавила квадратные каблучки в рыхлый холмик. Снова посмотрела вверх и принялась яростно вытаптывать красиво уложенные букеты. Смотри, смотри. Она прыгала, топала и визжала до тех пор, пока холмик не превратился в небольшой утоптанный бугорок земли, из которого то тут, то там торчали расплющенные стебли хризантем.
На горизонте проклюнулся рассвет, что крикливо подтвердил петух Кокоша из бабкиного курятника. Втянув в себя воздух, Дора смачно плюнула на могилу и побрела домой.
