Лёха обнял Анюту за талию, притянул к себе и поцеловал в мягкие, пахнущие мятой, ромом и лаймом губы.

— Там двоим хватит.

Горячая волна «быстрого» текла по телу, требовала энергичного движения, любого, лучше — танца. Лёха сильнее прижался к Анюте, потёрся о её бедро стоявшим колом пахом. Больше танцев ему хотелось секса: быстрого и яростного, как электрическая вспышка.

— Хочу тебя… Прямо сейчас…

Аня что-то мурлыкнула, сквозь реку «эмбиента» Лёха едва расслышал.

— Пять минут. Носик припудрю — и я вся твоя…

Она вывернулась из его объятий и ускользнула вслед за Ромычем.

Лёха яростно затряс рукам, начал что-то орать, прыгает и…

Перед глазами предстала распахнутая створка панорамного окна, внизу — фигурки, кажущиеся крошечными с высоты восемнадцатого этажа. Изломанные, тонущие в луже крови, отсвечивающей чёрным в сумраке ночи.

Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сука! Сука! Сука!

Лёха опрометью бросился вслед за друзьями.

Ромыч уже раскатал две дороги на зеркальном столике и теперь ждал, беспрестанно облизываясь, пока Анька, закусив красивую губу, отрежет маникюрными ножничками часть от коктейльной трубочки.

— Нет…

В последний момент Лёха успел пинком отбросить зеркальный столик к окну. Звон стекла, удивлённая физиономия Ромыча и испуганная Ани.

— Нельзя… — голову ломило, перед глазами поплыло, перед тем как провалиться в безвременье, он, еле ворочая языком, выдавил. — «Дерьмо» разбодяженное…

Застонав, Лёха с трудом разлепил веки. Пространство двоилось, а голова гудела, будто по ней пару раундов отработал боксёр-профессионал.

Сев «Пономарь» осмотрел сначала себя, спал он одетым, хорошо хоть не в куртке, затем комнату. Та была смутно знакомой. Но чья эта «хавира» он вспомнить не мог. Хотелось одновременно пить и ссать, казалось, пах вот-вот взорвётся. Лёха застонал и вмазаться, как в старые добрые времена. Чтобы тусклый, размазанный по серой стене мир вновь заиграл красками, обрёл плотность и глубину.

Зажав член в кулаке, чтобы не обмочиться, Лёха рванул в туалет, бешено задёргал ручку.

Заперто!

Скрючившись, «Пономарь» ринулся на кухню. Раковина до самого крана была завалена грязной посудой. Выматерившись, Лёха вышвырнул часть тарелок на разделочный столик и, с трудом справившись с ширинкой, принялся, поскуливая от облегчения, орошать оставшуюся в раковине посуду.

За стеной шумно опорожнился унитаз, дверь протяжно скрипнула, и Лёху окликнул смутно знакомый женский голос.

— «Пономарь»…

Не поворачивая головы, Лёха невнятно буркнул.

— Ну…

— Ты чё там делаешь?

Наконец-то излившись и спрятав вялый член в джинсы, Лёха, отступил от осквернённой раковины и увидел говорившую.

Б..ть! Б..ть! И ещё раз — б..ть!

Аня, Анечка, Анюта — цветочек, одуванчик. Когда-то стройная, с оттопыренной круглой попкой, задорно торчащими сисечками и копной светлых волос. Сейчас она выглядела жуткой карикатурой на саму себя.

Вместо шарика кудряшек — спутанный грязный колтун. Сквозь прореху в грязной футболке виднеется жухлая грудь с вялым кривым соском. Вислый зад, живот под футболкой торчит вперёд, словно у беременной. Ноги тощие, в каких-то пятнах и язвочках, с похожими на мосластые кулаки коленями. Худые руки от локтей до запястий в чёрной коросте запёкшихся игольных проколов.

От вида подруги Лёху замутило. Кислотная отрыжка подступила к горлу, мучительно сглотнув, он с трудом подавил её.

— Ан… — начал «Пономарь», осёкся и в ужасе отшатнулся. — Какого хрена здесь происходит? Ты мертва! — заорал он, отшагивая назад. — Гнилого «ореха» цепанула и вышла потом в окно, с Ромычем за ручку!

— Ты, чё, истеришь?

За спиной Ани возник Ромыч. Худой, как скелет, с похожим на барабан животом туго обтянутым невнятного цвета майкой-алкоголичкой.  Беспрестанно почёсывая предплечья — все в язвах: заросших и свежих, сочащихся гноем и сукровицей, — товарищ презрительно скривил губы.

— Совсем ёб..ся? Ты сам тогда всё раскидал, чесал, мол, там «дерьмо» голимое, что его нельзя... — товарищ осёкся, прищурился с хитрецой. — Или глюканул? Только с чего? Закинулся с утреца, а? Чем? Ты вчера клялся, что нет ничего. Пиз..л? Колись, падла!

— «Пономарь»… — после небольшой паузы продолжил он просительно, — есть у тебя чего? Поделись, а? Мочи нет, как ломает. Тебе Анька за это даст.

Прекратив почёсывания, он ухватил Аню за отвисшую грудь и принялся жадно мять её. Другая рука нырнула девушке под короткий подол футболки, залезла в трусы и с омерзительным хлюпаньем завозилась там.

Лёха, не в силах поверить увиденному, отчаянно замотал головой, надеясь вытрясти из неё картину двух совершенно опустившихся «нариков». Тошнота вновь напомнила о себе, стремительно подкатившим к горлу ядовито-желчным комком.

— Во, она готова, мокрая вся.

Мёртвый, давно мёртвый и уже сгнивший в могиле товарищ, вытянул руку из трусов девушки и продемонстрировал грязные, влажно поблёскивающие пальцы.

Мёртвая, давно мёртвая и уже сгнившая в могиле подруга, растянула губы в жуткой улыбке и, показав коричневые пеньки зубов, стянула с себя трусы.

— А, хочешь… — она облизнулась. — Отсосу, а? Только поделись…

Почти ничего не видя от навернувшихся слёз, Лёха боролся со стремящейся на волю рвотой. Аня потянулась к нему. Лёха отшатнулся, спина упёрлась в стену. От прикосновения сухих шершавых пальцев подруги Лёха вздрогнул от отвращения, и его начало рвать прямо на девушку.

— Фу, дурак, ты чего? — завизжала Аня.

Лёху рвало мучительно и долго, густой буро-коричневой массой, похожей на свежее дерьмо.

— Что, Лёшенька? — голос девушки превратился из визгливо-тонкого в чавкающе-прешипётывающий. — Воротит тебя от нас?

Аня, или то, что приняло её форму, стянула заблёванную футболку, и Лёха с ужасом увидел на её животе рот. Узкогубый, растянутый, как у клоуна, с широкими и тупыми, словно у осла, зубами. Именно он и обратился к Лёхе.

Голый по пояс Ромыч, или тот, кто занял его тело, пристроился рядом с Аней. На его вываленном вперёд животе кривился такой же, как у девушки, рот.

Рты, какие там рты — клоунские пасти — весело скалились.

— Значит, когда ты нас на «дурь» подсаживал, тебя не воротило, да? — прошамкала пасть на животе Ромыча.

— Не воротило, — подтвердила пасть с живота Ани. — И когда мной за дозу расплачивался, тоже не воротило.

— Что будем с ним делать? — пасть на животе Ромыча жадно чавкнула.

Не дожидаясь ответа, Лёха ударил, вложив в удар весь свой ужас и панику. Правый боковой отбросил девушку на раковину. Гремя бьющейся посудой, она повалилась на пол. Левый боковой уронил друга на приставленный к стене стол. Тот скрипнул и развалился.

Лёха прыгнул между вяло шевелящимися на полу телами, и выскочил из кухни. Ладонь Ани вцепилась ему в левую голень, дёрнула. «Пономарь» упал, пребольно стукнувшись локтями, и почти сразу в правую ногу впились пальцы Ромыча. Рывок, и Лёха, скользнув ладонями по грязному линолеуму, вновь оказался на кухне.

Перевернувшись на спину, «Пономарь» начал яростно отпинываться, но монстры оказались сильнее. Несколько болезненных ударов, и вот они возвышаются над ним, прижав босыми ступнями его руки к полу.

Прекратив бесполезные попытки вырваться, Лёха заорал, брызжа слюной, страхом и яростью.

— Что вам от меня надо!

— Мы хотим… — чавкнула пасть на животе бывшей девушки.

— Чтобы ты страдал… — шамкнула пасть с живота бывшего друга.

— Как мы… — закончили они в унисон.

Голоса их слились в жуткий чавкающе-шамкающий хор.

— Это ты виноват…

— В чём, в чём, б..ть, я виноват?

Твари наклонились, показывая ему руки с жуткими проколами.

— Это я подсадил вас на наркоту? — Лёха смеялся и плакал одновременно. — Я вас заставлял? Силком пихал в вас «дерьмо», да?

— Нет, — кривится губы с живота бывшей девушки.

— Нет, — соглашается с ней пасть на животе бывшего друга. — Ты просто убил нас.

— Теперь мы здесь мучимся, — заканчивают они одновременно.

— Я… Я убил вас? — Лёха прекратил вырываться. — Вы просили — я принёс.

Твари одновременно кивнули, скаля тупые зубы, и закончили.

— Да! Принёс! Подсунул гнилое «дерьмо», бросил одних, и вот мы здесь: в грязи, дерме, муках — в вечном аду ломки.

— Я… я не проверил «товар»… поверил «банчиле»… сам был в приходе… думал…

— Мы хотим… — оборвала пасть на животе Ани вопли Лёхи.

— Чтобы ты… — пасть на животе Ромыча облизала тонкие губы длинным сизым языком.

— Мучился вместе с нами вечно! — закончили пасти в унисон и торжествующе загоготали.

— А чтобы ты не сделал ноги… — тварь, принявшая обличье Ани, пошарив в раковине, достала большой нож и чавкающе захохотала, заухала, закривлялась… — Мы их тебе отрежем!

— И руки тоже! — добавила тварь, занявшая тело друга.

Лёха яростно взвыл, выгнувшись дугой, словно к его заду поднесли оголённый провод. Пинок пришёлся прямо по оскаленной пасти на животе Ромыча. Широкие и тупые зубы вгрызлись в ступню. Лёха снова взвыл, на этот раз от боли. Рванул на себя ногу, чувствуя, как под зубами твари трещит кожа ботинок. И снова ударил, на этот раз в пах. Тварь завыла, зашлась лающим кашлем и завалилась на пол.

Руку ожгло болью. Нож распорол рукав мастерки и, оставив глубокую борозду, вновь взлетел вверх. Лёха, перехватив второй удар, подбил ноги бывшей подруги. Та звонко хлопнулась виском о пол и замерла.

Кряхтя и ругаясь, Лёха поднялся и безумным взглядом обвёл разгромленную кухню. У окна, подвывая и суча ногами, пытался встать Ромыч. У раковины, скребя пальцами по полу и тихо поскуливая, возилась Аня.

— Ребята… — слова еле пробрались сквозь сжимающий горло спазм. — Я… виноват… простите…

Недоговорив, он бросился к входной двери.

8

В подъезде подвёрнутую ногу вновь прострелило болью. Скрежетнув зубами, «Пономарь» похромал прочь от квартиры. Спустившись на три пролёта, Лёха почти рухнул на ступени.

Тупо болела вывихнутая нога, остро — распоротая ножом рука, неприятно ныли отбитые при падении локти.

Мысли сонными мухами ворочались в голове уткнувшегося лбом в перила Лёхи.

«Что это, к дьяволу, было? Если морок, видение, кошмар наяву, то почему его раны не исчезли? Если всё по-настоящему, то почему твари не кинулись за ним? Может, и этого зловонного шлёпающего монстра тоже не существует?».

От воспоминания об огромном безносом уроде Лёху передёрнуло от страха.

Сквозь дыру в мастерке Лёха осмотрел руку. Глубокая царапина уже не кровоточила, даже перевязывать не надо. В два приёма отодрав от футболки полосу ткани и кое-как стянув ботинок, Лёха туго перемотал начавшую опухать ступню. Стало полегче, хромая, но идти он мог. Не со скоростью, конечно, лани, но и беременная черепаха его не догнала бы.

Зябко передёрнув плечами — куртку он оставил в квартире — Лёха скорчился на ступенях. Перед ним во весь немалый рост встал вопрос: что делать?

Тело болело, хотелось пить. Хорошо хоть позывов в туалет не было. Адреналин схлынул, и усталость свинцовым одеялом легла на плечи. Хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы утром проснуться в своей постели и оказалось, что «Зуб» с его лёгким заказом и дом с монстрами — это всего лишь кошмар.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Пауза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

По лестнице, в облаке вони, подволакивая ногу и роняя червей на ступени, спускался монстр.

Лёха заскулил.

Складки кожи вокруг дыры на харе монстра дрогнули, пошли волнами, башка повернулась в сторону «Пономаря». Веки в потёках гноя шевельнулись и начали приподниматься. Лёха вдруг понял: если уродище увидит его, это будет конец. Очень мучительный и долгий конец его, Лёхи, существования.

Не обращая внимания на боль в ноге, гигантским прыжком он ушёл с направления взгляда и, держась за перила, на одной ноге поскакал вниз.

Пятый этаж. Четвёртый. Третий.

Остановился «Пономарь» только тогда, когда шлёпающие звуки стихли, а вонь исчезла. Тяжело выдохнув, похоже, оторвался, он устало прикрыл глаза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Пауза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Сердце ухнуло куда-то в область мошонки. Обречённо Лёха открыл глаза и медленно, очень медленно обернулся. До монстра оставался один лестничный марш.

Сука!

Лёха ринулся вниз, миновал второй этаж, первый и очутился на девятом.

«Надо спрятаться в квартире, — билось в голове, — потому бежать дальше нет сил».

Лёха дёрнул дверь слева — заперто! А вот с правым тамбуром ему повезло: железная створка легко поддалась и распахнулась. Первая дверь — массивная, со светло-коричневой отделкой под дерево — была заперта. «Пономарь» подковылял ко второй — невзрачной и сильно пошарпанной, — вцепился в ручку, повернул и рванул на себя. Открыто! Ввалившись в квартиру, он с грохотом захлопнул за собой дверь.

9

— Пришёл? — недовольно прогнусавили из темноты.

— Типа того, — Лёха переступил с ноги на ногу, под подошвами тревожно скрипнули половицы.

Луч тусклого жёлтого света от зажёгшейся лампы лунной дорожкой добежал до Лёхиных ног.

— Принёс?

— Принёс.

— Проходи тогда. Только башмаки скинь.

— Нах пшёл… — буркнув так, чтобы обладатель гнусавого голоса не услышал, Лёха посмотрел на грязные разводы на полу и, не разуваясь, пошёл на свет лампы.

Тощая пачка купюр шлёпнулась на покрытый рваной клеёнкой стол.

— Вот, больше нет… — углядев на желчном лице «Дуремара» недовольную гримасу, Лёха поспешил добавить. — Пока…

«Дуремаром» Пономарёв называл хозяина квартиры. Тот и вправду был похож на продавца лечебных пиявок: длинный череп, лошадиное лицо и редкие волосёнки.

— Пока, б…ть, — ещё больше скривился «Дуремар». — А, мне что делать, а?

Он ткнул себя пальцем в загипсованную ногу.

— Ты ж, мне, падлюка, всю жизнь поломал…

«Опять завёл свою шарманку, — Лёха закатил глаза. — Да, была она у тебя жизнь?»

— Ты глаза не закатывай, не закатывай. Из-за тебя, суки…

Лёха скривился, как от зубной боли, и начал закипать. «Терпила» и раньше на словах позволял себе многое, но сегодня, походу, он решил перейти грань.

— Я прохерачил работу своей мечты. Если бы не ты, тварь, проехавший по моей жизни, катком, я бы сейчас где-нибудь под пальмами загорал. Что ты лыбишься, что лыбишься?

Гнусаво завопил «Дуремар», тыча обличающим перстом в «Пономаря». Тот не улыбался, а, наоборот, с каждым оскорблением в свой адрес хмурился всё сильней.

— Полегче на поворотах, — у Лёхи вдруг заболела рука, будто по ней полоснули ножом, и заныла стопа. Да так сильно, что он перенести вес тела на одну ногу. — Я виноват — базара нет. Поэтому и пошёл с тобой на мировую.

Лёха пошёл на мировую не из-за того, что сбил этого мудака — клал он на него болт. А потому что «тачила», на которой он так неудачно проехался по «терпиле», была краденая.

— Я тебе уже больше ста штук забашлял, и это не считая расходов на больничку, колёса и прочие пилюльки и укольчики.

— Мы на триста тысяч договаривались… — вызверился на Лёху «Дуремар» — Где остальное? Так и будешь меня подачками кормить? Сколько здесь?

— Десятка.

— Десять тысяч? Да ты… — «Дуремар» потерял дар речи. — В конец охерел, морда воровская? — наконец выдавил он.

— Ах, ты… — на этот раз озверел Лёха. — Ху…сос! — его кулак замер в сантиметре от острого носа «терпилы». — Сам, падла, вылез мне под колёса. Мне, сука, легче было тебя в багажник кинуть и в лес отвезти, чем вошкаться с тобой и башлять без меры.

— Ты, ты… — «Дуремар» аж поперхнулся от негодования. — Кинуть меня хочешь, да?

И, не дав вставить Лёхе ни слова, заблажил, всё больше и больше набирая обороты.

— От меня жена ушла! Когда узнала, что работа мимо меня пролетела. Что со мной нянькаться надо, лечить, деньги тратить. Да я… да я… А ты… А ты…

— Я всё выплачу… — Лёха примиряюще поднял руки. Не хватало ещё, чтобы соседи всполошились и ментов вызвали. — И сверху ещё подкину. Ну, нет у меня сейчас таких денег, пока нет.

«Дуремар» не слушал, он вошёл в раж и уже не визжал — орал.

— Ты от меня жалкими грошами откупиться хочешь? Кинуть вздумал, да?

— Что? — Лёха аж присвистнул от удивления такой наглости. — Триста кусков для тебя жалкие?

— Я из-за тебя больше потерял! — орал «Дуремар» не желающий сбавлять тона.

— Да, заткнись уже, мудила! — рыкнул «Пономарь», окончательно выведенный из себя. — Сказал же…

«Терпила» жахнул по столу здоровой рукой и плюнул в Лёху.

«Пономарь» отшатнулся. Нога — б..ть, да с чего бы? — стрельнула дикой болью, заныло порезанное предплечье и отбитые локти.

Порезанная? Отбитые?

Лёха знал, чем всё закончится. Ха — знал! Помнил. Он поломает «Дуремара». Соседи вызовут ментов. И он, присядет на долгий срок.

— Гондон! — визг «терпилы» перешёл в рык, достойный пещерного медведя. — Штопанный!

Рука его, скованная гипсом, взмыла вверх и с грохотом обрушилась на стол.

Бух!

Столешница вздрогнула, но выдержала. Медицинская трость, прислонённая к столу, с грохотом упала на пол.

Бух!

Рука «Дуремара» взлетала и опускалась, с силой грохая по столу. Стол скрипел, шатался, но держался, а вот гипс не выдержал. Пошёл трещинами и распался на части.

Лёха шагнул назад, вывихнутая нога подогнулась, и он чуть не упал.

Всё! Всё было не так! В прошлый раз после плевка он зарядил «терпиле» в морду, тот огрел Лёху загипсованной рукой и заорал: «Помогите, убивают!»

Сейчас же «Дуремар» вцепился в гипс на ноге и разодрал его на части. Голова его — маленькая, заострённая кверху — сплюснулась с жутким каким-то звуком, разошлась в стороны, став похожей на мяч для регби. Нос расползся по лицу, какому, на хрен лицу — морде. Рот разошёлся кровавой раной от уха до уха, клацнули заострившиеся на манер стеклянных осколков зубы. К Лёхе протянулись уже не руки — лапы — широкие, мясистые, с длинными кривыми когтями на шишковатых пальцах. Лапы вцепились в мастерку, плотная ткань под когтями лопнула словно марля. Грудь ожгло болью, по животу побежали редкие струйки крови.

— Сожру! — прорычало чудовище, подтягивая к себе Пономарёва.

Уперевшись рукой в грудь монстра, другой Лёха принялся шарить вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия. Как назло, ничего под руку не попадалось. Лицо обдало гнилостное дыхание, ещё немного и зубы вопьются в горло.

Ха! Ха! Ха!

В отчаянье «Пономарь» замолотил рукой в бок чудовища.

Уф!

Монстр выдохнул и ослабил хватку. Чуть отжав от себя клацающую зубами морду, «Пономарь» зарядил чудовищу в ухо. Башка от сильного удара мотнулась, хватка на Лёхиной груди разжалась. «Пономарь», вцепившись противнику в шею, дёрнул — колено с сочным звуком вошло монстру между ног.

Чудовище взвыло, разжало пальцы и рухнуло на стол. Тот не выдержал и развалился.

Лёха вскрикнул — вывихнутую ногу, пронзило болью — и упал.

Под обломками стола заворочался монстр.

— Вер-р-р-рни…

Разобрал Лёха сквозь рычанье.

Нашарив на полу трость, «Пономарь», коротко размахнувшись, ударил чудовищу по башке. В ярости, но скорее от страха Лёха принялся молотить импровизированной дубинкой монстра, невнятно при этом крича.

— Что? Что тебе вернуть?!

— Жизнь… — проскулил свернувшийся калачиком монстр.

— Что? — Лёха замер со вскинутой тростью. — Какую на хрен жизнь?

— Которую отобрал… — сквозь растопыренные пальцы на «Пономаря» смотрел наливающийся кровью глаз.

— Я ничего у тебя не отбирал! — Лёха принялся лихорадочно вспоминать.

Тогда он не убил этого урода, просто отправил в больничку.

— Я не убивал тебя! Ты остался жив! — Лёха почти кричал. — Я отсидел за это. Ты был жив, когда я сел. И когда вышел тоже.

— Был, а потом… — Чудовище кивнуло, потерянно моргая, затем невнятно забормотало. — Перед смертью о тебе, уроде, думал, вспоминал. Хотел, чтобы ты также мучился, страдал… Хотел, чтобы ты сдох. Хотел тебя убить.

— Так ты сам? — рука с импровизированной дубинкой опустилась.

Желание проломить твари башку ушло, как ушли страх и ярость. Их место заняли усталость и толика любопытства. А ещё жажда. Пить, Лёха очень хотел пить.

— Лежи, не дёргайся… — прохрипел он и похромал к раковине.

Лёха жадно припал к льющейся из крана струе и принялся пить отдающую ржавчиной, хлоркой и тухлой рыбой воду.

Напившись, он поднял опрокинутый стул и без сил брякнулся на него.

— И что потом?

— Яркий свет… я иду… — через силу цедил слова «Дуремар». — Потом… темнота… тишина…

— Слушай, я, правда… — «Пономарь» угрюмо глядя в пол, с трудом подбирал слова. — Мне жаль, что так произошло: и авария эта, и драка. Я честно всю сумму хотел тебе забашлять, о которой договорились. Ты тогда палку перегнул, материл, с кулаками кинулся… У меня самого тогда проблем было выше крыше… Я, короче, проигрался по-серьёзному, с наркотой развязал, тут ты ещё… Короче…Планку сорвало…

Сглотнув, горло опять пересохло, Лёха, через силу посмотрел на «Дуремара». Тот сидел, вжавшись в угол, подтянув ноги к груди и обхватив их, уже не лапами — руками. Жуткая, похожая на мяч для регби голова приняла привычную форму. На Лёху с человеческого лица смотрели слезящиеся глаза.

— Ты извини меня… Да… Мне жаль, что так вышло… Если бы я что-то мог изменить, я бы всё переиграл.

Закончив говорить, Лёха встал и, опираясь на трость, похромал к выходу. Смотреть на беззвучно плачущего «Дуремара» сил не было совершенно. У двери он всё же обернулся, вытянул перед собой трость.

— Я позаимствую…

Ему никто не ответил, кухня была пуста.

Окончание следует...

☄️ Первые отзывы на Cronos: The New Dawn от Bloober Team

Основные моменты из обзоров:

📍 Сюжет о Путешественнице, которая теряет память и должна спасти человечество от эпидемии в Польше 1980-х, превращающей людей в монстров «Сирот». Она выживает в настоящем и возвращается в прошлое за воспоминаниями.

📍Атмосфера сильная и тревожная, но сюжет не достигает уровня Silent Hill 2, а концовка может запутать.

📍 Геймплей классический для survival-horror: поиск ключей, управление ресурсами и бои. Работает хорошо.

📍 Стрельба с зарядкой оружия и управлением гравитацией увлекательна, но есть раздражающие ловушки и отсутствие быстрого разворота.

В целом, это достойное хоррор-приключение на 12 часов: мрачное, напряжённое, с хорошим геймплеем.

Игра доступна для обладателей Deluxe-издания, полноценный релиз состоится 5 сентября на PS5, Xbox Series, Switch 2 и ПК. Русские субтитры присутствуют.

Уже успели поиграть или ждете сегодняшнего релиза?

Но я никогда не был доволен этим финалом. Он казался мне вялым и бессильным (в оригинале: limp-dick, то есть импотентным). Такими же ощущениями он отзывался и позже, когда я перерабатывал версию для издательства Doubleday, добавив в нее все, что было вырезано, включая моего любимого психопата — Малыша ("Не ты мне скажешь, мать твою, а я тебе!") После всей этой работы, большей частью проделанной в 1986–1987 годах, я снова уперся в "Не знаю" Фрэнни и вновь остался неудовлетворен. Но, так как придумать ничего лучше я не сумел, я (уж простите за каламбур) оставил все как есть (в оригинале: let it stand).

Я знал, что должно было произойти со Стю и Фрэнни по пути обратно на Восточное побережье. Я знал, что Фрэн упадет в колодец и еще раз встретится с Бродягой (или Праздным гулякой, the Walkin’ Dude); можно назвать это "Последним искушением Фрэнни Голдсмит". Я видел эту историю ясно и отчетливо, но в окончательную (по крайней мере на тот момент) версию "Противостояния" она не вписалась.

Во-первых, мне хотелось закончить книгу на героях, оставшихся в Боулдере. Во-вторых, роман и так получился чрезмерно длинным, а я прекрасно представлял реакцию критиков на то, что они бы назвали "авторским самовлюбленным растягиванием". Я помнил особенно злой отзыв о громоздком романе Джеймса Миченера, критик сказал примерно следующее: "У меня два совета насчет этой книги. Первый — не читайте ее. Второй — если все-таки будете читать, не уроните ее себе на ногу".

Так история о Фрэнни — довесок, побочный сюжет, реприза, называйте как угодно — осталась ненаписанной. Но потом Джош Бун, талантливый молодой режиссер, договорился о новой экранизации "Противостояния" для стриминга CBS All Access (первая, для ABC, тогда называвшейся "мини-сериалом", была снята целиком Миком Гаррисом по моему сценарию). Кажется, где-то во время промо-тура я упомянул сюжет с колодцем. Джош об этом знал и попросил меня написать "Фрэнни в колодце" как своего рода эпилог к сериалу CBS. Я с радостью согласился. Между "Фрэнни в колодце" и финальным появлением Флэгга у меня даже появилась возможность хотя бы косвенно ответить на то самое мучительное "Не знаю".

А еще через несколько лет Крис Голден и Брайан Кин предложили — думаю, без особой надежды, — чтобы я согласился на их роль редакторов сборника рассказов по мотивам "Противостояния": об эпидемии, унесшей 99,8 процента населения Земли.

Моей первой реакцией было отказать. Слишком уж это напоминало музыкальную индустрию с ее привычкой выпускать "трибьют-альбомы" в честь престарелых исполнителей или тех, кто уже ушел в великий небесный джаз-бэнд. Элла Фицджеральд поет Дюка Эллингтона, Дайна Вашингтон — Бесси Смит, Нилссон поет Рэнди Ньюмана, а знаменитые "Various Artists" исполняют все: от "The Carpenters" до Джими Хендрикса и Уоррена Зивона.

Так что изначально идея мне не понравилась. Я подумал: "Я ведь не старый, не мертвый и еще не трясусь от дряхлости". Но потом мне сделали операцию по замене бедра — последствия давней аварии, — и я очнулся на больничной койке, чувствуя себя стариком. Когда наконец выбрался из нее — сначала с ходунками, потом на костылях, — то понял, что и я дряхлею тоже (хотя только в дни недели, заканчивающиеся на "у" (то есть во все дни — прим. переводчика)). Сейчас я в основном хожу без костылей, но после операции воспринял этот проект иначе.

Отчасти потому, что вспомнил о "Фрэнни в колодце". Иногда я задумывался: а сколько еще историй могло бы появиться в мире, пораженном Супергриппом или уже после него? Честно признаюсь: такие мысли особенно часто приходили во время пандемии коронавируса, когда вдруг невозможно стало достать даже сливки для кофе, а люди вытирали задницы рекламными буклетами, потому что туалетная бумага напрочь исчезла с полок. Я также думал о том, что происходило в других уголках мира и даже в животном мире (отмечу, что один из рассказов этого сборника, "Африканская расписная собака" Катрионы Уорд, прекрасно отвечает на этот вопрос).

Был и еще один важный момент: я уважаю редакторов задуманного сборника "Конец света, каким мы его знаем". Господа Голден и Кин — отличные писатели, и потому я доверил им собрать отличную, разнообразную антологию. Что, собственно, они и сделали. Единственное мое разочарование заключается в том, что они, быть может, излишне скромничая, не включили туда собственные рассказы.

А в остальном — какой богатый урожай! Мое желание о "других уголках мира" сбылось: помимо истории Катрионы Уорд, есть рассказы, действие которых разворачивается в Англии, Пуэрто-Рико, Канаде, Пакистане... даже одно жуткое путешествие — подарок от Тима Леббона — на космический корабль, вращающийся на умирающей орбите. В книге — тридцать четыре истории от одних из лучших авторов ужасов, фэнтези и научной фантастики. Другие писатели, вроде Каролайн Кепнес, С.А. Косби и Мэг Гардинер, обычно работают в иных жанрах, и потому их участие придает сборнику особую свежесть. В итоге каждый из этих авторов выложился по полной, и результат принес мне огромное удовольствие. Я рад, что дал этому проекту зеленый свет.

Это конец света, каким мы его знаем... и я чувствую себя прекрасно.

продвигала “Одно целое” студия “NEON”, это младший, но более хитрый и бедный брат “A24”. студия славится своими около-гениальными рекламными кампаниями. впрочем такой хайп отчасти именно её заслуга.

весь сюжет фильма крутится вокруг одной взросленькой пары, которые никак не могут сделать шаг в отношениях и стать семейкой. не хочу сильно лезть в эту плоскость, возможно многие как раз и нашли эмоциональную связь с героями в этом.

романтика, отношения, перетягивание каната для меня сразу летят в топку. мне фильм продавали именно как БОДИ-ХОРРОР!

в самом начале фильма нам показывают заброшенную пещеру с озером внутри и мистическим ландшафтом. две собаки пьют болотную водицу и в эту же ночь начинается чуть жуткий процесс слияния в один организм. ну вы поняли да? ну поняли, да? да? чуть погодя главные герои на крыльце своего дома крупным планом демонстрируют кривой лобзик с внушительными зубцами прямо в камеру. примерно с такими словами: “смотри! какой опасный” чуть позже наши голубки ночуют в пещере попивая водичку. ну вы поняли да? ну гениально же да? ммммм.., ху.. такие ружья точно обходят ружья Бондарчука по эпичности. Оскара этому сценаристу!

как вы уже заметили, мне фильм не понравился. как драма об отношениях он очень слаб, предсказуем и вторичен. все идеи, которые здесь можно выловить подаются нам в лоб и топорно. как боди-хоррор он скучный и безыдейный.

что касается остальной мишуры в виде крыс, детективной ветки о пропавших людях и родителях. вникать в это нет смысла, вот настолько в начале меня отвратил фильм своей читаемостью.

за весь фильм пару прилепаний, эпизод с руками, ночные волосы и неплохая финальная сцена. вот уж действительно экранизации фразы: залезть под кожу!

зато есть пару достойных хоть и читаемых скримеров и актёр, который играл Чарльза Мэнсона в “Однажды в Голливуде”. самое забавное, что его персонаж - сосед и практически также тусуется во дворе. что касается главных героев, они играют нормально.

в упор не понимаю восторженных возгласов. замах на рубль, удар на копейку. никогда не думал, что применю эту фразу когда-либо. 😁

ну куда вы лезете? какая Субстанция? вы бы ещё с "Мухой" и оригинальным "Нечто" сравнили.

это не боди-хоррор, это ФАЛЬШИВКА.

Спасибо за ваши треугольники вверх!

я тут https://t.me/KeinTagohneFilm

Леонид сделал несколько глубоких, хриплых вдохов, выпрямляясь у трубы. Он провёл рукой по лицу, смахивая ледяную влагу, и его взгляд снова стал собранным и острым.

— Всё, — он оттолкнулся от опоры, движения чуть скованные, но твёрдые. — Прошляпил момент. Больше не повторится.

Он поднял арбалет из воды, с отвращением стряхнул с него слизь и быстрым, отработанным движением проверил механизм и протянул его Сереге.

Сергей, видя его собранность, сделал и свой вывод. Он с силой выдохнул, сжал и разжал кулаки, сбрасывая с себя остатки нервной дрожи. Лицо его огрубело, в глазах появилась знакомая едкая усмешка.

— Ладно, — буркнул он, забирая оружие. — Развлекательное шоу «Охотники за привидениями» продолжается. Только в следующий раз, старик, давай без этих её воздушных поцелуев. Не комильфо.

Леонид мотнул головой, окончательно придя в себя,

— Это не конец! Она везде! В каждом забытом ребёнке! В каждой тёмной щели! Она ждала долго... Остановить ее нужно здесь и сейчас!

Сергей, проверяя, не отвалилось ли что-нибудь у арбалета, хрипло усмехнулся:

— Ну, отлично. Значит, план такой: найдём её главный офис, устроим там внеплановую проверку санэпидемстанции, а потом выставим ей счёт за моральный ущерб и испорченную обувь. Если уж она решила стать сетью быстрого питания для обиженных детей, пусть готовится к внезапной инспекции Роспотребнадзора.

Леонид, всё ещё бледный, но с собранным взглядом, опёрся о стену и кивнул на Сергея:

— Проверь все. Стрелять, может, и не придётся, но пусть все будет на готове.

— Всё в порядке, — бросил он, перекидывая арбалет на плечо. — Готов к труду и обороне. Только пахнет теперь, как отрава для тараканов.

Он посветил фонарём вглубь туннеля, где терялся зловонный след.

— Ну что, старик, в гости к самой любезной хозяйке города?

Преследование

Они двинулись вглубь. Туннель сужался, свод опускался всё ниже, заставляя их идти в полусогнутом состоянии. Воздух стал густым и тяжёлым, им было трудно дышать. Стенки коллектора здесь были не просто мокрыми — они были облеплены слоем склизкой, пульсирующей биоплёнки, отдалённо напоминающей гниющее медузье тело. Со стен то и дело срывались и падали в воду комья этой живой слизи, с тихим чавканием растворяясь в потоке.

Вода под ногами стала гуще, похожей на жидкую кашу. В ней плавали не просто тряпки, а какие-то бесформенные, волокнистые сгустки, похожие на спутанные волосы, перемешанные с костями мелких животных. Луч фонаря выхватывал из мрака ржавые, полуразрушенные люки, из которых сочилась та же чёрная, маслянистая жижа, и странные, похожие на грибы, наросты на стенах, источавшие тот самый сладковато-гнилостный запах, доведённый здесь до удушающей концентрации.

Преследование превратилось в утомительное, отвратительное бредение по кишкам спящего города. Каждый шаг давался с усилием, отрывая сапоги от липкого дна. Они шли, и только тихое, злое шипение Леонида да хриплое дыхание Сергея нарушали гнетущую, вязкую тишину этого подземного ада. Они были близки. Оба это чувствовали.

Сергей, продираясь через паутину толстых кабелей, хрипло спросил:
— Лёнь, а как ты меня вообще нашёл? Ты же был на чердаке. Рация сдохла.

Леонид, не замедляя шага, отозвался сухо, почти машинально:
— Услышал, как ты люк захлопнул. Грохот на весь подвал. Спустился — куклы твои сидят, по кругу, как на сборе политбюро. Понял, что ты тут копался. Потом твой рюкзак нашёл у стеллажей. Дальше — логика. Раз есть люк, значит, полез вниз. Искал по сладковатому смраду. Вот и нашёл.

Сергей, споткнувшись о что-то мягкое в воде, хмыкнул:
— Ладно с люком. Скажи честно, старик... ты же её раньше видел. Эту... няню. Не в больнице, а раньше. Знаком, да? Откуда такая уверенность, куда бежать и чем стрелять?

Леонид на секунду замедлил шаг, его спина напряглась.
— Таких... явлений... не бывает двух одинаковых. Но у них есть общие черты. Как у болезней. Симптомы.

— Симптомы, — с едкой усмешкой повторил Сергей. — Ну и каковы симптомы у нашей милой дамы? Кроме любви к куклам и говорящим трупам?

— Они находят места силы. Где много боли. Или страха. Старые больницы, тюрьмы, детдома... — Леонид говорил монотонно, глядя вперёд в темноту. — И они всегда следуют шаблону. Находят самого слабого. Обустраивают гнездо. Оставляют метки. Здесь всё совпало.

— Совпало, — не отставал Сергей. — Слишком уж много совпадений, Лёнь. Ты знал, куда идти. Что искать. Как будто... уже проходил этот квест.

Леонид резко остановился и обернулся. Его лицо в отблесках фонаря было жёстким.
— Я знаю, как работает ржавчина. Она всегда начинается с маленькой трещины. Потом проедает металл насквозь. Здесь то же самое. Мы ищем ту самую трещину. Первую точку. Всё остальное — неважно. Понял?

Он не стал ждать ответа, развернулся и снова зашагал вперёд, его фигура растворялась в сыром мраке. Ответ прозвучал, но ровным счётом ничего не объяснил — лишь приоткрыл дверь в ту самую бездну, в которую Сергей боялся заглянуть.

Туннель внезапно оборвался, выведя их в обширное подземное пространство, похожее на затопленный зал старой насосной станции или гигантский коллекторный колодец. Сводчатый потолок терялся в темноте где-то наверху, с него свисали толстые кабели в проржавевшей оплётке и сталактиты из вековой плесени.

Их фонари, слившись воедино, выхватили из мрака картину, от которой у Сергея перехватило дыхание, а рука непроизвольно сжала арбалет.

Посреди зала, на небольшом возвышении, которое чудом оставалось сухим, стоял алтарь.

Не алтарь в привычном смысле, а кошмарное, кощунственное его подобие. Его основой служила груда старых, истрёпанных кукол, тряпичных и фарфоровых, с выколотыми глазами и выдранными волосами. Они были сложены в пирамиду, увенчанную самой большой куклой — той самой, из квартиры «нулевого пациента», в её самодельном траурном платьице. На её фарфоровой груди был нарисован тот самый спиралевидный символ, но теперь он был выведен не мелом, а чем-то тёмным и липким, что отсвечивало багровым в луче фонаря.

Перед этим идолом, на развалившемся ящике, были аккуратно разложены «дары»:

• Пучок седых человеческих волос, перевязанных детским бантом.

• Несколько молочных зубов, выложенных в форме круга.

• Расплющенная алюминиевая кружка, явно из больничной столовой.

• Игрушечная лопатка, вся в бурых подтёках.

От всей этой композиции тянулись «нити». Чёрные, липкие, похожие на паутину, но неестественно толстые и блестящие, они расходились по всему помещению, опутывая ржавые трубы, уходя в вентиляционные шахты и даже спускаясь в воду, словно пульсирующие кровеносные сосуды какой-то гигантской твари. Воздух над ними дрожал, как над раскалённым асфальтом.

Но самое ужасное было на стенах. Они были испещрены детскими рисунками. Десятки, сотни листов бумаги, вырванных из книг и альбомов, прилепленные к сырому бетону какой-то слизью. На одних были те самые каракули: солнце, домик, мама, папа. Но на большинстве — лишь одна и та же повторяющаяся картина: высокая, худая тень с огромными руками, ведущая за руку маленькую фигурку. И подпись, выведенная разными почерками, от неуверенного детского до странно уверенного и зрелого: «Я и моя няня. Мы вместе навсегда».

Тишина в зале была не мёртвой, а звенящей, наполненной низким, едва уловимым гулом, исходящим от самих чёрных нитей. Казалось, само пространство выдохлось, затаившись в ожидании.

Сергей, подавив рвотный позыв, прошептал, крепче сжимая арбалет:
— Боже... Лёнь... Так вот же оно. Центр.

Леонид не ответил. Он стоял, впиваясь взглядом в куклу-идол, его лицо было бледным и абсолютно непроницаемым. Он смотрел на то, откуда всё началось. На источник кошмара, проглотившего целый город. И в его глазах не было страха. Была только холодная, стальная решимость.

Они нашли место, что вскормило древнюю мерзость. И теперь они находились прямо в его пасти.

Сергей, опасливо оглядывая пульсирующие чёрные нити, сглотнул ком в горле. Его взгляд скользнул по кукольному алтарю и детским рисункам, застывшим на стенах. Пальцы сами собой сжали приклад арбалета.

— Ну, старик, поздравляю с находкой, — его голос сорвался на хриплый шёпот. — Аптека «Сказка» в её ассортименте. Что делаем? Просто такую красоту ломать — грех. Может, сначала зажечь свечку? Стрелять будем или устроим шашлык?

Леонид не сводил глаз с идола. Его лицо было каменной маской.
— Всё это — не причина. Это — следствие. Антенна. Она усиливает связь, питает её, но не является источником.
Он медленно провел лучом фонаря по стенам, останавливаясь на спиралевидных символах, нарисованных в углах помещения.
— Источник — там, глубже. В камне, в земле под нами. В самой старой боли этого места. Это... только передатчик.

Сергей мрачно переложил арбалет с руки на руку.
— Отлично. Значит, надо не антенну сломать, а вырвать весь передающий центр с корнем. А у нас, на минуточку, из тяжёлого — этот арбалет, полканистры бензина да наши светлые головы. Планы есть, полковник?

Леонид наконец оторвал взгляд от алтаря и посмотрел на Сергея. В его глазах горел холодный, методичный огонь.
— План есть. Мы не будем ломать антенну. Мы её глушим.
Он ткнул пальцем в ящик с «дарами».
— Сначала сжигаем это. Все её «якоря». Всё, что связывает её с этим местом и с жертвами. Потом — главную куклу. Бензином. Солью. Всё, что есть. Без остатка. Стрелять будешь только в крайнем случае. Этим, — он кивнул на арбалет, — можно лишь разозлить её.

— А если ей это не понравится? — Сергей уже скинул рюкзак, доставая канистру. — Если она решит лично на чаепитие прийти?

— Рассчитываю на это, — Леонид принял у него арбалет, чтобы освободить руки. Его голос прозвучал зловеще спокойно. — Когда её «антенна» начнёт гореть, она почувствует. И придёт. Это будет её последняя ошибка. Пока она здесь, мы найдём ту самую щель в полу и зальём её бензином и солью. Выжжем всё дотла.

Он посмотрел на Сергея, протягивая обратно арбалет.

Вот и все...

Сергей со щелчком открыл канистру. Резкий запах бензина, едкий и грубый, на мгновение перебил сладковатую вонь тлена.
— Ну что, «нянечка», получай гостинец, — прохрипел он, и полил горючим ящик с «дарами».

Леонид в это время обкладывал главную куклу-идол пропитанными солью тряпками, высыпая на нее последние запасы трав из мешочка. Его движения были быстрыми и точными.

— Огонь, Сергей! — скомандовал он, отскакивая от алтаря.

Серёга чиркнул зажигалкой и швырнул её в лужу бензина.

ШУУУМ! Огненный шар рванулся вверх, осветив жуткий зал ослепительно-ярким, пляшущим светом. Пламя жадно лизнуло старые бумаги, кукольные волосы, дерево. Тряпичные куклы вспыхивали, как факелы. Воздух наполнился треском горящего пластика, вони паленой шерсти и… тонким, визгливым скрипом.

Это скрипела от жара фарфоровая кукла на вершине пирамиды. Её улыбка, освещенная снизу адским пламенем, стала по-настоящему дьявольской.

И тогда зазвенели «нити».

Тонкий, леденящий душу звон пронёсся по чёрным, пульсирующим струнам, опутывающим зал. Он нарастал, сливался в пронзительный, невыносимый визг, от которого кровь стыла в жилах. Казалось, воют сами стены, сама тьма.

— Вот и понеслись нервы! — крикнул Сергей, затыкая уши руками. — Работает, Лёнь!

Но Леонид не отвечал. Он смотрел на стену напротив. Тени от огня плясали на детских рисунках, и фигуры на них будто ожили. Тени-няни начинали шевелиться, их огромные руки тянулись к нарисованным детям.

— Она идёт, — глухо сказал Леонид. — Готовься.

Воздух затрепетал. Пламя костра внезапно погасло, будто его захлопнула невидимая дверь. На секунду воцарилась абсолютная, давящая тишина. И тут же из главного коллектора, с рёвом вырвался столб чёрной, зловонной воды. Он не падал обратно, а застыл в воздухе, принимая форму.

Форма высокой, тощей женщины с несоразмерно длинными руками-плетями. Её лицо было слепым пятном, пустотой, всасывающей свет, а из груди, прямо из той самой раны, что оставил болт Леонида, сочились чёрные, как смола, слёзы. Это был не её истинный облик, а проекция, слепленная из грязи, отчаяния и памяти её жертв.

— СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ… — прогремел голос, ударивший их не по ушам, а прямо по сознанию. Он был соткан из шепота детей, скрипа качелей, плача матерей и сухого треска ломающихся кукол. — ВЫ ПРИНЕСЛИ МНЕ НОВЫЕ ИГРУШКИ?

Одна из её рук-плетей молнией рванулась к Сергею. Тот едва успел отпрыгнуть, и чудовищная лапа с грохотом вмяла в пол то место, где он только что стоял.

— Нет, сука, мы принесли тебе увольнение! — заорал Сергей, вскидывая арбалет.

Щёлк-свист! Болт пролетел сквозь туманное тело, не причинив ему вреда, и с глухим стуком вонзился в стену. Тварь издала звук, похожий на скрип разрываемого металла — смех.

— ЖАЛКИЕ ПОПЫТКИ. ТЫ СТРЕЛЯЕШЬ ТАК ЖЕ, КАК И ОН ТОГДА… В ТЕМНОТЕ...

Леонид побледнел. Тварь снова лезла в его голову.

Вторая рука метнулась к Леониду. Он не стал уворачиваться. Вместо этого он рванулся навстречу удару, пригнулся, и рука просвистела над его головой. В следующее мгновение он швырнул в центр чёрного туманного силуэта стеклянную ёмкость с какой-то смесью.

Раздался оглушительный ХЛОПОК, и сущность взревела от боли и ярости. Её форма задрожала, поплыла..

— Она не бестелесная! — крикнул Леонид Сергею. — Она держится на этих нитях! Руби их! — И Леонид швырнул небольшей топор, что висел на поясе все это время.

Сергей уже бросившийся к ближайшей пульсирующей чёрной жиле, соединявшей алтарь с вентиляционной шахтой. С ловкостью поймал спасительный металл.

— На, получай, мразь! — завопил он, со всей силы вгоняя лезвие в блестящую склизкую поверхность.

Из «нити» брызнула густая, чёрная жидкость. Раздался ещё один вопль, на этот раз полный настоящей, животной боли. Тень женщины дёрнулась, стала прозрачнее.

— ХВАТИТ! — взревела тварь, и её форма рухнула, превратившись в ползучий, мгновенный туман. Он накрыл Сергея с головой.

Тот закричал. Но не от боли. Перед его глазами поплыли видения. Одиночка. Решётка. Унижение. Голос в его голове стал сладким и вкрадчивым.

«ОНИ ТЕБЯ БРОСИЛИ. ВСЕГДА БРОСАЛИ. ОН ПРИВЁЛ ТЕБЯ СЮДА, ЧТОБЫ ТЫ УМЕР. СДАЙСЯ. ПЕРЕСТАНЬ ЧУВСТВОВАТЬ. Я ЗАБЕРУ ТВОЮ БОЛЬ. Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СИЛЬНЫМ».

Сергей замер, его рука разжалась, топор со звоном упал на пол. По лицу потекли слёзы. Он медленно стал опускаться на колени.

— Сергей! Держись! Не слушай, а ложь! — закричал Леонид, но его самого отбросило невидимым ударом к стене. Он увидел, как тёмная масса начала обволакивать его напарника, втягивая его в себя.

И тогда Леонид понял. Он не мог убить её. Но он знал, в чем ее слабость. От чего она зависит.

Он вскочил, не обращая внимания на боль, и рванулся не к Сергею, а к тлеющим остаткам алтаря. Он схватил наполовину обгоревшую куклу-идол. Её фарфоровое лицо было раскалённым.

— ЭЙ! — закричал он изо всех сил, и его голос грохнул по подземелью. — СМОТРИ СЮДА!

Туман, пожиравший Сергея, дрогнул. Слепое лицо сущности повернулось к Леониду.

«ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВЫБОР, СТАРИК? УМЕРЕТЬ ПЕРВЫМ?»

— Нет, — тихо, но чётко сказал Леонид. — Вернуться.

И он с силой швырнул раскалённую куклу прямо в чёрную, зияющую дыру главного коллектора — туда, откуда явилась тварь, в её истинное логово.

— Возвращайся туда, откуда пришла! — его голос сорвался на рык. — Твоей игре конец! Ты проиграла! ТЫ ОДНА!

Он бил в её самую суть. Он отрицал её связь с миром, её победу, её силу. Он указывал на её вечное, неизменное одиночество в тёмной яме.

Раздался оглушительный, визг — звук абсолютной, безутешной ненависти. Туман мгновенно отринул обессилевшего Сергея, который рухнул на пол, и ринулся к коллектору. Он не просто нырнул в него. Он схлопнулся, всосался в чёрную воду, как в воронку, увлекая за собой все чёрные нити, которые с сухим треском рвались и умирали.

Зал погрузился в тишину. Только потрескивали угольки да журчала вода.

Леонид, тяжело дыша, прислонился к стене. Потом подошёл к Сергею, перевернул его. Тот был бледен, но в его глазах, полных ужаса, уже проглядывало осознание.

— Чёрт… Лёнь… — он с трудом выдохнул. — Она… она мне мамку обещала вернуть… И водки… целое море…

— Врёт она всё, — хрипло сказал Леонид, поднимая его. — Врёт, потому что сама ничего не имеет. Ничего, кроме голода. Держись.

Он помог Сергею встать. Они посмотрели на опустевший, загаженный зал. Пахло гарью и развеивающимся смрадом. Рисунки на стенах почернели и осыпались.

— Ушла? — спросил Сергей, всё ещё не веря.

— Ушла, — подтвердил Леонид. — Не уничтожена. Изгнана. Загнана обратно в свою нору.

— Надолго?

Леонид взглянул на чёрную дыру коллектора.

— Пока здесь есть темнота, а у людей — обиды, она будет ждать. Но теперь мы знаем, как с ней говорить.

Он потушил последние тлеющие угли, закинул рюкзак на плечо.

— Пошли. Выберемся отсюда. Я первый раз в жизни так хочу просто увидеть солнце.

Опираясь друг на друга, два охотника зашагали прочь из подземного ада, оставляя за спиной лишь пепел, ржавчину и звенящую, временную тишину.

Их путь наверх был долгим и мучительно осторожным. Каждый скрип ржавой лестницы, каждый шорох воды в коллекторе заставлял их замирать и вжиматься в тени, сжимая оружие. Леонид шёл первым, его дедов топор был наготове, а взгляд метался по каждому тёмному уголку. Сергей, прикрывая тыл, вёл прицел арбалета по пустым тоннелям за спиной, его палец не сходил со спускового крючка. Они не говорили, экономя силы и прислушиваясь к звенящей тишине, ожидая нового нападения, нового обмана. Но кроме их собственных шагов и учащённого дыхания, ничего не нарушало могильного покоя подземелий.

Они выбрались через тот же люк. Тело полицейского куда-то унесло течением. Подвал больницы был пуст. Осторожно, как диверсанты, они миновали подсобки и вышли в ночь через чёрный ход. «УАЗик» ждал их там, где они его оставили, — мокрый, грязный и бесконечно родной.

Они не уехали сразу.

Следующие несколько дней стали тягучим, напряжённым ожиданием. Они сменили убежище, перебравшись в заброшенный гараж на другом конце города. Дежурили по очереди, спали урывками. Леонид объезжал город, прикидываясь местным алкоголиком, и вслушивался в разговоры у магазинов. Сергей наблюдал за больницей и детской площадкой из-за угла.

Но город медленно, очень медленно начинал оживать. На окнах первых этажей кое-где исчезли криво прибитые листы фанеры. Во дворе того самого «первого дома» на третий день появилась пара малышей под присмотром бледной, но живой матери. Слухи о «чёрной лихорадке» стали потихоньку стихать, замещаясь обычными сплетнями о плохой экологии и некачественных продуктах.

Тварь не вернулась. Во всяком случае, не явила себя открыто. Та тихая, всепроникающая плесень ужаса, что отравляла воздух, начала рассеиваться. Она была изгнана из своего сердца, из своего передатчика, и теперь зализывала раны где-то в самой глубокой тьме.

На пятый день, заправившись и закупившись консервами, они молча погрузились в «УАЗик». Сергей повернул ключ зажигания, и двигатель зарычал привычным, утробным рыком.

— Всё? — хрипло спросил он, глядя на серые улицы в лобовое стекло.

Леонид, глядя в боковое зеркало на удаляющиеся пятиэтажки, произнёс чуть слышно:
— Пока всё.

Машина тронулась с места и покатила по мокрому асфальту прочь из города, оставляя за спиной молчаливые дома и незакрытые до конца двери в иной мир. Они выиграли битву. Но война с тем, что живёт в тёмных углах детских комнат и в глубине одиноких сердец, была бесконечной.

Конец...?

Спустя четыре месяца в одной из квартир, что стояла как раз на пути того самого зловещего полукружия, которое когда-то очертил на карте Леонид, девочка Наташа тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку.

Папа вечно на работе, мама вечно у плиты или с тряпкой в руках. Её рассказы о школе встречали отстраненными кивками, а просьба поиграть — усталым «потом, дочка, я очень занята». Мир стал огромным, пустым и очень одиноким. Она чувствовала себя прозрачной, ненужной, мебелью в собственной жизни.

И вот, когда сгустились сумерки, а комната погрузилась в синеватую мглу, из самого тёмного угла, где копилась пыль и тени, послышался тихий шорох. Наташа замерла, затаив дыхание. Из тьмы медленно выплыла… девочка. Примерно её возраста. На ней было нарядное, но странно старомодное платьице, слегка выцветшее и слишком чистое для такого укрытия.

— Я слышала, тебе грустно, — девочка, сделав шаг вперёд. От неё пахло мёдом, густым, приторным, и чем-то ещё — затхлым, плесневелым, будто из давно запертого подвала. — Со мной тоже никто не хочет дружить. Но мы можем дружить вместе. Я буду твоей самой лучшей подругой. Всегда.

Она улыбнулась. Улыбка была неестественно широкой и совсем не детской. В её глазах, казалось, плавали тени целой вечности.

— Меня зовут Няня. Давай поиграем?

В дальнем углу комнаты, на книжной полке, плюшевый мишка, подарок отца, на который тот уже и не смотрел, лежал лицом вниз. А из-под кровати, будто из самой толщи тьмы, на чистый ковёр выползла первая, почти невидимая ниточка чёрной, липкой плесени.