Сначала, всё пошло от нас. Мы-монстры, что пришли из другого  мира. Я пишу это, только потому что люди так делают. Стоит сказать, что мы прибыли сюда намного раньше, чем 600 суток назад. Мы изучали этот мир и пытались подстроить его под себя, докладывали информацию своим и давали полный отчёт о делах на земле. Пока велись войны и между усобицы, мы пробивали себе дорогу в новую жизнь.

Она была глупа и бессмысленна, честно говоря. Нет, наше существование-тоже было своего рода, бессмысленным. Мы просто захватывали планеты, порождали новых существ и уходили. Согласен, что это не самый интересный образ жизни.

Люди же, в силу своей неосведомлённости о мироздании и о том, что они-лишь мелкий атом во вселенной, считали свои дела невероятно важными. Однако, ни один политик не сделал больше, чем условный пролетариат с фабрик.

Мы сделали только на самую малость больше. Просто захватывали планеты. Это не так сложно, когда ты не нуждаешься в кислороде или углекислом газе. Можно спокойно лететь и после мягенько приземлиться на поверхности планет. Некоторые, конечно чуть подгорают от озоновых слоёв атмосферы, однако, это лишь царапины.

В чём была наша цель? Такая же, как и сотни тысяч раз до этого. Поработить планету и… а, точно. Мы не просто так начали делать это медленно. Дело в том, что наш правитель, от которого и пошли все мы, оказался здесь.

Мы просто чувствовали его нахождение в данном месте. Даже тогда, когда были за сотни тысяч километров от этого места, мы чувствовали это. Нам оставалось, только механически идти за ним по пятам и попутно уничтожать всё, что было в наших силах.

Да, несмотря на наш интеллект и знания о вселенной, мы делали самые примитивные вещи. Даже макака может всё уничтожать, это не новость. А вот создавать… создавать мог только тот, кто боролся с нашей природой. У кого  были силы сказать, что он не желает существовать, как лишняя молекула. Что он хочет жить осмысленно.

Мы никогда не убивали своих, никогда не осуждали их, ведь это не имело смысла. Каждый живёт так, как он считает нужным. Если один из наших хотел пресмыкаться или наоборот, доминировать над другими расами, то мы принимали это и шли дальше. Ведь стыд или позор, для человека-устаревшая модель поведения, которую стоит искоренить.

Что же мы сделали после? После того, как прилетели на планету, обосновались и сделали все процедуры, что были нужны?

Да толком ничего. Наше влияние было подобно эффекту бабочки, что был усилен в тысячи раз. Стоило одному из наших, сказать в сети интернета, что все люди-слабые и ничтожные, так они тотчас подхватили это и начали драться между собой.

Были и те, кто пытались противостоять мощи нашей расы, но ни выслеживания с угрозами, ни ФБР, не остановили его. А ведь это был ещё молодой Войдиец. Он ничего почти и не умел, кроме как превращаться в человека и атаковать своими конечностями.

Люди выкладывали его фото, всю его  жизнь, но нам было плевать. Это было лишь доказательством их слабости. Никто не решался выйти на равных с нашим братом и мы написали, что все люди, которые боятся этого: маленькие мыши, что только грызут нашего друга, но не более.

Хомо сапиенс испугались миллионов сообщений о том, что они пытаются задеть нашего друга. Теперь каждый усвоил урок и закрыл рот на замок, раз и навсегда. Были и те, кто продолжали что-то печатать в чатах или создавать сайты про нас.

Мол: мы-зелёные человечки, инопланетяне, психопаты и вовсе не люди. Одного нашего слова в магазине хватило, чтобы таких людей не пускали больше никуда. Ни в магазины, ни в рестораны, ни даже в свой дом.

Зато, мы не убивали их и не зверствовали. Это было неинтересно. Любого можно разорвать, при желании, а вот заставить понять свои ошибки-нет. Те, кто понимали, что зашли слишком далеко и извинялись в интернете или лично приходили к нашим пустотным братьям, были прощены и отпущены с миром.

Мы, почти никогда не держим зла на других. В конце концов, какой смысл? Всё и так предрешено. Любой мир с лёгкостью поддавался нашему влиянию и мы могли уничтожить его в мгновение ока.

Но почему же не сделали?

Потому что был велик шанс убить нашего Лорда, который стал человеком. А раз он им стал, значит нужно было выслеживать его, искать, чувствовать. Это всё нелёгкий процесс, даже тогда, когда у тебя есть своего рода, JPSтрекер в своей черепной коробке.

Каждый из них-уродливый и противный, лишь копия человека. Они все выходят с недр земли, с другого мира, где находятся другие существа. Там-венец эволюции, не человек, а…

- Эй, чувак, нам надо идти. Скоро появятся эти… - Сказал мне Никита, что был моим другом, вот уже 9 лет. Мы стояли прямо перед разломом. Ранее, тут были военные и политики, ныне-только такие же как мы, прокажённые. Нас всех выгнали из городов разломные монстры. Если парней могли просто убить или изгнать, то девушкам повезло меньше. Их забирали пачками, одну за одной. Притом, что на тот момент не было разломных людей, были только первородные монстры.

У них были большие тела, размером где-то 4 метра каждый и переливались они пустотными каплями, что заражали мир. Любой мог отправить на тот свет кого угодно, однако видимо, у них был другой план. Совершенно другой…

В один из дней, когда разлом снова открылся, там появились тёмные руки, потом же и голова их хозяина. Это было существом невиданных масштабов, ранее никто такого не видел. Огромная пасть с сотнями тысяч душ в ней, гигантское тело, что вплетало в себя всю тьму, что оно несло из того мира. Стоило ему выйти в наш мир и всё порушилось. Буквально его присутствия хватило, чтобы уничтожить район.

Потом несколько, потом целый город, страну и в конечном итоге истребить почти всю планету. Это произошло по мере того, что тьма выходила постоянно, не переставая. По миру появились тысячи таких же разломов, что уничтожали экосистему.

Прошло около года с тех событий и вроде как всё улеглось. Люди вновь начали всё отстраивать, а кто наоборот-придался порокам. Много было тех, кто свято верили в то, что их спасёт новый Бог. Они приносили ему в жертву реальных людей.

Впрочем, такое всегда появляется при сотрясениях общества. Теперь же и общества как такового не было, только тысячи людей по всему миру, что остались живы. Однако, по факту, мы просто оттягиваем неизбежное.

Это стало ясно совсем недавно. Произошло самое страшное-открылись все разломы разом, исказив землю до неузнаваемости и дотянувшись до солнца, закрыли его. Это была гигантская нить или ветвь из чёрной жижи, что тянулась невероятно далеко. При желании, можно было залезть на неё и пройти до самого конца, прямиком в космос.

После этого, оставшиеся дома покосились, баланс воды в мире был нарушен, растительность, что и так была почти уничтожена до этого, теперь вовсе была в максимально ограниченных количествах.

Весь мир погрузился во тьму. Света солнца больше не было, отчего растительность прекратила появляться на свет. Стало намного меньше кислорода, больше углекислого газа, которым становится тяжелее и тяжелее дышать. Потому мы оттягиваем неизбежное-мы и так умрём, как ты ни крути. Смысла в таком существовании нет и быть не может. Это конец всех времён.

- А какой смысл? – Спросил я его. Это вертелось у нас обоих на языке около двух дней. – Мы и так умрём. Оглянись вокруг. – Показал я на гигантские пустоши, в которых раньше была жизнь и ездили машины. Теперь там скитаются такие, как мы или же мимики. Они притворяются людьми, пытаясь имитировать наш стиль жизни. Однако, они не едят нас. Они вообще никак не вредят, но от одного их вида-становится тошно и жутко. Они пытаются скопировать нас и довести до совершенства. Выглядит это приторно и неприятно, как глянцевая или фарфоровая чашка без изъянов. – Ты веришь в то, что мы вернём власть над миром? Военные ничего не смогли сделать им. Я не уверен, есть ли теперь вообще военные.

- Ну… - Он выдохнул, видимо, думал точно так же. Он лишь пытался жить дальше. Пройти это, типа как маленькую неудачу, на дороге жизни. Только нет теперь никакой дороги, только пропасть с улыбающимся лицом той твари, что открыла портал в наш мир и установила здесь свои порядки. – А что ты предлагаешь?

- Пойти напиться, заснуть и никогда больше не проснуться. Вот мой план. Тут нет смысла для жизни. – Он кивнул и начал доставать алкоголь из рюкзака, что взял с собой тогда, когда всё это только начиналось. Наверняка, он был уже отвратительным на вкус или вовсе отравой, но так даже лучше. Мы откупорили бутылку и каждый сделал по омерзительному глотку, но пили снова. Пили, пили и пили…

После этого, ко мне начала возвращаться память в более подробных деталях. Я начал вспоминать, как на самом деле всё было. Я помнил, как мы пили, как мы шли по городам, что превратились в руины, как мы жили до этого и как я оказался в одном из миллионов пространств, созданных бездной.

Очнувшись, я понял, что лежу на полу. На полу, полностью из чёрных костей и черепов. Позади меня висели сотни тысяч людей на чёрных нитях. Они переплетались и создавали коконы, уничтожая привычный скелет человека и преобразовывая его во что-то новое. Во что-то более прекрасное, для этих созданий.

Стоило мне посмотреть вперёд и я увидел тысячи таких же мест. Я встал с пола, а он не начал рушиться, как в ужастиках, нет. Он буквально взлетал в воздух, трансформировавшись в лестницу. Мне было так неловко и страшно одновременно… алкоголь уходил из моей головы и весь этот ужас приводил обратно в сознание.

Но так, как выбора особо не было, мне пришлось пойти наверх по ней. Теперь я мог рассмотреть то, что было под полом-это были бесконечные океаны пустоты, рассекающие воздух своими руками. Оказывается, пол не взлетал сам по себе, а поднимался их руками.

Подъём наверх вёл куда-то в бесконечность. Всё, что было там это: плёнка из чёрной жижи, руки тьмы и видимо часть того существа, что и открыло портал в наш мир. Видно было только его пальцы ног, но даже они были размером с несколько сотен людей.

Я шёл, незнамо сколько вверх, пока пальцы бездны выставляли ступени всё вперёд и вперёд. Вскоре, они исчезли и я шёл по тысячам осколкам реальности. Всё начиналось вспоминаться мелкими отрывками, как я пришёл в этот мир, как создал его пригодным для себя…

Стоп. Это же не мои воспоминания? Хотя… они были очень чёткими.

Всё началось с планеты… мы называли её Voidarium.Сначала, там не было ничего, кроме бесчисленных бактерий, которые соединялись в одну большую или умирали вовсе. Второй исход был более частым и очевидным, он порождал только смерть. Но первый, создавал из тысяч или сотен тысяч мелких соединений и атомов, новую форму жизни. Хотя, жизнью это было очень тяжело назвать. Просто существование в многих парсеках от планет, на которых на самом деле кипела жизнь.

Эти существа, начали образовывать на густых песках их тёмного мира, множественные разломы. Это не поддавалось объяснению, они просто знали, как и что нужно делать. Эти разломы не имели почти никакого смысла в одиночном экземпляре.

Но в большом массиве-да. Со временем их становилось больше и больше, а титаны, что были на подобии того, который пришёл на Землю. Выходили чаще и чаще за пределы своих владений. Вскоре, разломы буквально хватали планеты. Из них вытягивались руки и щупальца, что окутывали любое небесное тело.

После этой процедуры, на планету заселялись тысячи микроорганизмов, начиная свою экспансию. Мы начали ходить по мирам и разрывать их изнутри. Вопреки предположениям людей, что работали только с теорией, разумная жизнь была и её было очень много.

Технически, все образы, что когда-либо мог придумать человек, были созданы и воспроизведены во всех вариантах. Например: мир, где существовали живые камни, имевшие форму и полный образ жизни, старения и тому подобного. Или мир, где существуют только океаны и они могут говорить. Или тот, где любой, кто захочет-получит то, чего желает.

Последний вариант-был планетой номер 23077. Это количество тех планет, что они обошли за тысячи жизней. Там-то многие и загадали свои желания, отправившись, кто на тот свет, кто вовсе исчез из реальности, кто попал в буквальный рай, как его описывали в библии. А я попал… на землю.

Эти воспоминания были не моими. Они были лживыми и неправильными, такого не могло существовать. Я видел каждый мир, что они захватывали и огромный луч из тьмы, что переходил от одной планеты к другой. Он тянулся бесконечно далеко и сталкивал планеты, разрушал их изнутри, создавал взрывы ядер, космический мусор. Но продолжал простираться дальше, прямо в конец галактики.

Чем больше я смотрел в лестницу, тем больше вспоминал, что мы делали раньше и кто мы такие на самом деле. Я вспомнил, что мы, именно мы создали новые города из своих же тел, новые королевства и вообще что угодно. Например: Вторую луну. Она была точно такой же, но как только рядом с ней пролетал её спутник, с неё вырывались миллионы ртов, соединяясь в один и разрывая по кускам этот самый спутник.

Внезапно, эти воспоминания прекратились. Я вновь ощущал себя как человек, лестница была на крепком полу, не похожим на руки из бездны. Всё вокруг казалось ярче. Где-то вдали бил свет и он просил, чтобы его достали?

До меня долетали обрывки фраз на Линкосе? Я до этого не знал ни этого языка, ни его названия. Однако, любой звук, что произносился данным отголоском сияния, переводился в моём мозгу за секунды. Оно просило помочь? Да, просило помощи, просило у меня, как у… монарха? Это слишком людское слово. Скорее, как у Локра. На людском языке-это персонаж из древней мифологии, но мы его выучили на далёкой планете под названием: Локрания.

Те, кого называли «Локр», были самыми важными во всей экосистеме планеты и каждый должен был жить с их правилами. Однако, ни один Локр не смог остановить  нас. Это были и змеевидные существа, так и буквально летающие квадраты и треугольники из камней.

Снова фальшивые воспоминания? Не знаю. Что-то звало меня, оно звучало очень близко и при этом очень далеко.

Теперь эти просторы не казались столь гигантскими. Это были обычные коридоры, где даже не висели люди. Матовая плёнка из чёрного волокна вовсе отсутствовала и теперь данное место напоминало пещеру с нефтью вокруг. Чем ближе я подходил к свету, тем сильней звучал его голос, вплоть до того момента, пока не отзывался гулом в моих ушах.

Он снова просил о помощи, говорил, что, если я его выпущу, то в таком случае-всё станет как раньше. Несмотря на странность всего происходящего, я открыл тёмную полусферу, достав оттуда первородный свет.

Как только это произошло, я начал чувствовать адскую боль по всему телу. Свет озарил всё, что можно своим сиянием, но я продолжал корчиться от боли. Нефть, что была ранее, умирала с истошным воплем и каждый уголок данного места был погребён под камнями.

Теперь тут не было тьмы или бездны. Только я и груда камней, что придавили моё тело. Скоро я отправлюсь на тот свет, я чувствую это…

Где-то в глубине космоса, начали уничтожаться тёмные руки и планеты, возвращая всё к первоначальному состоянию. Отныне весь космос был ярче и в нём было больше белых цветов. Тьма отступала, освобождая все народы и галактики, что поглотила за чрезмерно долгое существование. Ранее, те, кто мечтал поработить всё, что только возможно, были отправлены в небытие одной искрой луча.

Настолько сильным может быть влияние одного хорошего дела. Ранее, лорд или же Локр всех и каждого разломных монстров, выпустил свет. Тогда, на планете желаний, он пожелал стать чем-то большим, чем просто машина для убийств.

Он стал человеком, со стёртой памятью. Он не знал ничего о своей настоящей натуре. А после, все, кто были его детьми, медленно, но верно шли к своему патриарху.

Люди встали с земли, забыв весь тот ужас, что произошёл около года назад. Жизнь снова била ключом и все могли выдохнуть.

Более, никакой расы бездны не существовало…

— Какая жалость, что в тебе не наша кровь, — насмешливо протянула Марфа, моя так называемая сестра. При этом она щурилась, как сытая кошка, только что перекусившая мышью. В детстве ее слова проходили мимо ушей, я не вникал в их суть. В моих венах, как мне казалось, вообще не было никакой крови. Как и в ее, и в жилах той, что мы звали матерью.

— Прикуси язык, — раздраженно шипела на нее мать, Ульяна.

— Хватит вам!, — не отрывая глаз от старинной книги в кожаном переплете, гаркнул Никодим. Он был нам вместо отца, и его слово было здесь законом. Женщины тут же умолкали. Пока он находился в нашем доме, в ней царил хрупкий, натянутый, как струна, мир. Но стоило ему уйти на ночную охоту, как мать с сестрой сцеплялись в драке. В такие моменты я, еще совсем мальчишка, забивался в самый темный угол под лавкой, уверенный, что наступил конец света.

Они зверели. Дом ходил ходуном, трещала и разлеталась в щепки старая мебель. Их лица, и без того бледные, искажались злобой, вытягивались, обнажая острые, белые клыки. Я больше всего на свете боялся попасться им под горячую руку. На шум всегда прибегала тетка Лидия. Она словно тень текла по стенам, бесшумно возникая в дверном проеме, и уводила меня в свою комнату.

Там, в относительной безопасности, она доставала свою единственную драгоценность — тяжелую резную шкатулку. Высыпала на кровать свои сокровища: нити тусклого коралла, серебряные монеты-мониста, искусно сплетенные из бисера герданы. Иногда она, поддавшись женскому кокетству, примеряла что-нибудь, но тут же брезгливо снимала — украшения, побывавшие в руках живых, обжигали ее мертвую кожу.

— Нельзя нам такое, — со вздохом говорила она. — Люди всегда вплетают в узоры и обереги символы своего Создателя. Они их защищают, но для нас это — отрава.

Я молча кивал, жалея лишь о том, что не могу сказать ей, как она прекрасна и без этих побрякушек. До семи лет я был нем, и мир для меня состоял из образов и ощущений, но не слов.

Мы сидели в ее комнате до первых петухов, пока не возвращался Никодим. Он, как мешок с требухой, швырял в центр избы полуживого кабана, и две обезумевшие твари, в которых на время ссоры превращались мать и сестра, набрасывались на него. Лишь когда они, урча, насыщались, из комнаты можно было выходить.

Мать отчаянно, до исступления, хотела быть хорошей хозяйкой. Она пыталась вышивать, но узоры на полотне расползались в уродливую паутину, похожую на пляску обезумевших чертей.

— Да как же так? — искренне изумлялась она, глядя на исколотые до кости, покрытые ожогами пальцы. Стальная игла была для нее инструментом для пыток.

— Не выйдет, Ульяна, — качал головой Никодим. — Мертвая рука не способна творить живой узор.

У Никодима тоже было свое занятие. Иногда он запирался на чердаке и делал чучела из добытых на охоте зверей. Мне там не нравилось. Пустые стеклянные глаза мертвых животных вызывали во мне какой-то первобытный ужас.

Когда Лидия засыпала своим мертвым сном, за мной присматривал ее брат, дядя Леонтий. Только они двое в нашей странной «семье» были настоящими родственниками, и я немного им завидовал.

— Когда я просыпаюсь, Леонтий уходит спать в могилу, — просто объясняла Лидия. — Я могу ходить по земле лишь один месяц. Следующий принадлежит ему.

Одна лишь Марфа не находила себе занятия. Читать она не умела, рукоделие презирала, а тихие вечера вгоняли ее в тоску. Ее единственным развлечением было цепляться ко мне. Когда в семь лет у меня наконец прорезался голос, я поначалу говорил медленно и коверкая слова. Она тут же сделала меня объектом своих бесконечных насмешек. Когда ей это надоедало, она тайно выбиралась через окно и бежала в деревню — пакостить людям. Мелкие, злые пакости были ей нужны, как воздух живым.

Я же наблюдал за людьми только издали. Никодим, который при жизни был могущественным колдуном-двоедушником, наложил на меня заклятие: даже если меня и видели, то принимали за обычного деревенского мальчишку.

— Все колдуны после смерти становятся упырями, — поучала мать. — Тот, кто занимается чародейством, подселяет в себя вторую душу — от лукавого. Когда «чистая» душа уходит в ад, «нечистая» остается в теле и продолжает ходить по земле.

Я тоже был двоедушником. Таким уж родился. Но у Марфы была своя, куда более жуткая версия.

— Твоя настоящая мать согрешила с бесами! — хохотала она, видя, как я морщусь от злости. — А потом отнесла нечистое отродье в лес на съедение волкам. Там тебя и разорвали. Душа твоя божья вылетела, а та, что от дьявола, осталась. Наша Ульяна нашла в лесу твое растерзанное тельце. Ты был и не жив, и не мертв. Вот она и сшила тебя своими проклятыми нитками для вышивания.

— Врешь!, — неуверенно возражал я, но ее ядовитые слова уже пустили корни в моей мертвой душе. Я осмотрел свое тело, но не нашел швов. Впрочем, спину я видеть не мог. Сомнения грызли меня, и я пошел к Лидии.

— Какой ты доверчивый, — усмехнулась она, выслушав мой сбивчивый рассказ. — Раздевайся.

Я скинул рубаху и повернулся к ней спиной. Она долго молчала. Слишком долго. Я уже мелко дрожал от страха думая, что она нашла стежки. И обернулся.

— Ну что там?

Ее взгляд был томным и тяжелым, как летний зной.

— Ты стал таким ладным, — сказала она, медленно оглядывая меня с ног до головы. — Ох, каким лакомым кусочком ты будешь, когда подрастешь…

Мне стало не по себе, но в то же время по телу разлилось незнакомое, грешное тепло.

— Почему я расту? — выпалил я, чтобы сбить это напряжение. Меня нашли, когда мне было два года. Упыри никогда не старели. А я так повзрослел, что смог привлечь ее голодный взгляд.

Она задумалась.

— Попроси отца справить тебе новые штаны. Эти уже коротки.

***

Однажды вечером Марфа, изнывая от скуки, завела свой обычный разговор:

— А в соседней деревне свадьба скоро! Как думаете, смешно будет, если невеста прямо на свадьбе помрет?

— Замолчи! — возмутился я.

— Сиди тихо, а то быть беде, — в сотый раз, как заведенный, повторил Никодим. Он слишком хорошо помнил, как из-за его колдовских дел когда-то казнили полтора десятка невинных, включая его родного отца. Как вскрывали могилы и вбивали в ноги покойникам колья, а на шею клали серпы лезвием к горлу. Чтобы упырь, в попытке выбраться из могилы, сам себе отрезал голову.

Но Марфа не слушала. Через пару дней по деревне разнеслась весть, что упыри загубили на свадьбе невесту. Никодим, почернев от гнева, велел мне запереть сестру. Я выстругал четыре осиновых колышка и вонзил по одному в каждый угол ее комнаты. Марфа оказалась в невидимой клетке. Чувствуя себя последним предателем, я принес ей кролика, украденного у людей.

— Я знаю, ты меня не ненавидишь, — сказала она, слизывая алую кровь с тонких пальцев. — Ты просто бесхребетный. Делаешь все, что они скажут.

— Это и значит быть хорошим сыном, разве нет?

— Для них — да. А для меня? Зачем тебе быть хорошим для всех? — спросила она, заглядывая мне в самые зрачки. — Не выйдет. Нельзя быть добрым для всех одновременно. Если выпустишь меня сейчас, мы пойдем в деревню и прирежем пару мужиков. Тогда ты будешь хорошим братом. Но перестанешь быть хорошим сыном. Выбирай.

Ее логика была простой и страшной. Я промолчал, и она криво усмехнулась.

Как-то после очередной драки с матерью мне снова велели запереть Марфу.

— Она безумная! А ты всегда на ее стороне! — кричала сестра, пока я вбивал колья.

— Она наша мать.

— Она тебе чужая! Где твоя настоящая мать? Отнесла тебя в лес, чтобы ты там сдох! Слушай, — вдруг подобрела она, и ее голос стал вкрадчивым, как змеиный шепот. — А хочешь, я стану твоей матерью? Буду разрешать все. Пойдем в деревню, притащим красавицу Дашу, дочку кузнеца, и будешь пить из нее кровь по капле, долго-долго…

— Не мели чушь. Как ты станешь мне матерью?

— Пойдем, покажу, — она схватила меня за руку и потащила через окно в душную летнюю ночь.

Она привела меня к старому сараю и указала на щель в досках. Внутри слышался тихий, прерывистый стон. Я припал к щели. В полумраке два нагих тела сплетались друг с другом. Мужчина целовал грудь женщины, ее шею. Он подцепил зубами нитку бус, и алые бусины с сухим звуком рассыпались по соломе.

— Видишь, они любят друг друга, — шептала Марфа мне в самое ухо. — Если я буду делать это с Никодимом, я стану твоей матерью. Но он меня не хочет, у него есть Ульяна.

Дорогой домой я думал только о тех рассыпавшихся бусах. Идеальный подарок для Лидии.

— Как думаешь, если я соберу те бусы, она сможет их носить? Ведь их соберу я, нечисть, а не живой человек, — спросил я, надеясь на ее совет.

— А видел? Это же Дашка была, дочка кузнеца! Вот потаскуха! — злорадно хохотала Марфа. — А давай вернемся и проучим ее?

— Как?

— Ты отвлеки парня, замани в лес. Я его не трону, клянусь. А я ее пока напугаю, чтобы под мужиков не ложилась, — хитро улыбнулась она, играя на моем целомудренном, вбитом в голову Никодимом, воспитании.

Я ей поверил. Поверил, потому что очень хотел те бусы для Лидии. Я завел парня в чащу, поводил кругами, а когда понял, что тот до смерти напуган, вывел обратно к деревне. Конечно, Марфа меня обманула.

В сарае я нашел Дашу с разорванным горлом. Она еще хрипела, ее глаза уже ничего невидящие уставились в потолок. Марфа удовлетворенно вытирала губы.

— Хороший мальчик, — захохотала она. — Послушный.

Она протянула мне ладонь, с которой, оставляя кровавые дорожки, скатились алые бусины.

— Ты же хотел их для Лидии.

Я побежал за Никодимом. Когда мы вернулись, было уже слишком поздно. Он молча взвалил тонкое, изувеченное тело себе на плечо.

— Идем, надо закопать.

Я копал яму в лесу. Ночь была густая, чернильная и вязкая.

— Шевелись, — поторапливал меня Никодим.

Когда могила была готова, он сбросил туда тело Даши и кинул мне серп.

— Отсеки ей голову и положи между ног.

Меня затрясло. Я с мольбой посмотрел в его глаза и увидел там лишь темную, бездонную пустоту, как в давно заброшенном колодце.

— Так нельзя… — прошептал я.

— Так надо, — отрезал он. — Она укушена. Будет вставать из могилы. И когда это случиться, в перую очередь она придет к своей семье. Расскажет все им. И тогда они придут за нами. Сиди тихо, а то быть беде. Ну же, хотя бы ты будь послушным.

«Послушный». Это слово теперь было поим клеймом. Трясущимися руками я взял серп. Из-за туч выглянула луна, словно желая осветить мой грех для самого Всевышнего. Я резал долго и грязно. Кости и сухожилия никак не поддавались. Руки по самые локти были в чужой теплой, густой крови. Когда все было кончено, я взял остывающую голову и положил ей между ног.

— Когда придет мой час, сделаешь со мной то же самое, — сказал Никодим и ушел, оставив меня одного закапывать мой позор и ее изуродованное тело.

Я поднял с земли окровавленный серп и приставил к собственному горлу.

«Боже, — подумал я. — Если я тебе омерзителен, сделай так, чтобы я отсек себе голову».

За спиной хрустнула ветка. Я резко обернулся и никого там не увидел. Это был последний раз, когда я поверил Марфе.

***

После той ночи я стал избегать Марфу, проводя все время с Лидией. Ее общество было бальзамом на мою мертвую душу.

— Почему я не такой, как они? — спросил я ее однажды, когда мы сидели на крыше. — Мне не хочется убивать.

— А чего тебе хочется, Кир? — улыбнулась она, впервые назвав меня по имени.

Я не знал, что ей ответить. Мне хватало парного молока, которое мы вместе тайком доили у людских коров, и поминальных гостинцев, что я собирал на кладбище.

Вскоре Лидии пришло время на месяц уйти в могилу, и мне стало невыносимо тоскливо. Проходя мимо ее комнаты, я услышал стоны. Сначала женский, потом мужской.

— Они не брат и сестра, — раздался за спиной голос Марфы. — Они любовники. Могут встретиться только одну ночь в месяц, когда меняются.

Я ей не поверил, но зерно сомнения было посеяно. На следующий вечер, сидя в общей комнате, я машинально взял присматривающего за мной Леонтия за руку, по привычке думая, что это Лидия.

— И что? Все так и будут молчать? — ядовито протянула Марфа, почуяв кровь. — Что должна сказать мать, когда ее сына развращает собственный дядя?

— Оставь моего сына, содомит проклятый! — тут же взвилась Ульяна, не разбирая сути.

— Мама, она все врет! — закричал я.

— Ну хорошо, — перевела дух Марфа, наслаждаясь произведенным эффектом. — С Лидией — еще полбеды. А с Леонтием ты что будешь делать? Потому что Лидия — это и есть твой дядя Леонтий, дурень! Он упырь-месячник. Один месяц — мужик, другой — баба.

В моих ушах зазвенело. Я посмотрел на Никодима. Он не отрицал. Лишь посмотрел на Леонтия, а тот отвел взгляд.

Мне перехватило дыхание. Я выбежал из комнаты, оглушенный хохотом Марфы и осознанием тотальной лжи, в которой жил со своего второго рождения.

Отчаяние толкнуло меня к единственному источнику знаний — книгам Никодима. Я начал читать запоем, и в одной из них, тонкой, в коричневом переплете, я нашел то, что перевернуло мой мир. Упырей было много видов. Были мертвые, а были и живые.

«Живым упырем, или двоедушником, может родиться первый ребенок в семье. До семи лет он не говорит, но способен видеть ведьм и бороться с нечистью. Он защищает людей от мертвых. Он обладает огромной силой». И тогда я понял.

Я был живым!

Я не ошибка, не проклятие. Я был им нужен. Схватив книгу, я побежал к Леонтию, который в этом месяце был снова Лидией.

— Лидия, это правда? Я живой упырь?

Она вдруг посмотрела на меня с опаской и страхом. Она боялась. Я рожден убивать таких, как она.

— Нет, Лидия… Я бы никогда… Слышишь, никогда тебя не обидел! — горячо зашептал я.

Но в той же книге, перелистнув страницу, я нашел то, что уничтожило мою радость:

«Живой упырь не пьет людской крови, зато сполна наверстывает это после смерти. При жизни его называют добрым, но потом он превращается в создание злое и паскудное, куда хуже обычной нечисти. Когда живой упырь умирает, он семь лет ходит по земле, насылая на целые села мор и беды, и мало кто сможет его одолеть».

Стало еще тяжелее. Я был рожден нести добро, лишь чтобы потом разрушить все собственными руками. Моя жизнь была лишь отсрочкой перед вечностью зла.

***

Прошло несколько недель. Я ходил как в тумане, переваривая открывшуюся мне правду. Однажды ночью меня разбудил грохот. В мою комнату вломился Леонтий с лицом белее мела. В доме было слишком тихо. Он молча схватил меня за руку и потащил меня в комнату матери.

Она лежала на лавке. Головы не было.

На шее, лезвием к горлу, лежал серп. Она сама отсекла себе голову, когда попыталась встать.

Я заметался по комнате, нашел голову на полу, упал на колени, попытался приладить обратно к шее.

— Я нигде не могу найти Марфу, — донесся сдавленный голос Леонтия.

Это она. Она подложила серп и сбежала!

Я бросился в ее комнату. Пусто. Все было на своих местах, только под лавкой, в пыли, валялся какой-то сверток.

Я поднял его. Это была моя старая вышиванка. Та самая, что я когда-то носил по приказу Никодима, чтобы утихомирить безумие матери. Та самая, которая сдирала с меня кожу. Та самая, что Лидия-Леонтий тайком забрала у меня, чтобы я больше не мучился. Марфа украла ее у меня и подложила матери. Ульяна, увидев ее, решила, что это я вернулся к ней, ее «хороший сын», и попыталась встать, чтобы обнять меня.

Я не помню, что было дальше. Помню, как думал, что скоро вернется с охоты Никодим. Принесет кабана. Что он сделает, когда поймет, что кормить больше некого?

Помню, как сидел на полу, держал в руках ледяную голову матери и механически гладил ее по спутанным волосам.

Каждый из нас в этом проклятом доме хотел чего-то простого, человеческого. Никодим — подобия семьи. Мать — быть хорошей хозяйкой. Марфа — абсолютной, разрушительной свободы. Лидия — любви.

А я?

Я просто хотел быть хорошим. Для всех сразу.

Хорошим сыном, хорошим братом и хорошим упырем.