ЧВК Кащенко, или Беглецы с Канатчиковой дачи. Повесть. Глава 1
А. А. Катков ("Воктаков"). ЧВК Кащенко, или Беглецы с Канатчиковой дачи. Трагикомическая повесть.
Глава 1. Разговор в палате № 6
Москоу-Сити. South округ, район Канатчиково. Чурская эстакада, владение 1. Здание Научно-исследовательского центра психиатрии Главного управления Генерального штаба Министерства обороны (НИЦП ГУ ГШ МО). Бывшая "больница Кащенко", в народе также известная как "Канатчикова дача". Детское отделение.
Роман сидел за своим рабочим столом в своей палате под номером 6. В его очках отражался экран компьютера. Роман тестировал свою новую программную разработку: скрипт-парсер. Рома внимательно следил за показаниями тестирования и записывал их в свою большую тетрадь. Эту тетрадь он завёл ещё до прибытия на "дачу", поэтому она является его личной собственностью. Фактически это его единственная личная вещь: все остальные личные вещи у пациентов изымаются ещё в приёмном отделении. Особенно ревностно сотрудники службы безопасности относятся к средствам связи: у пациентов не должно быть никаких мобильных телефонов, планшетов или даже игрушечных раций. Если кто-то каким-то образом протащит в Центр любое устройство такого рода, это будет немедленно обнаружено, и тогда бедолаге придётся несладко: его заставят писать объяснительную на имя аж самого главы Генштаба Герасимова, после чего отправят на "очень приятный" разговор с офицером-воспитателем.
Помимо личной тетради, у Ромы, как и у всех воспитанников Центра, есть и другая тетрадь. Она носит пафосное название "Дневник самонаблюдения" и имеет столь же пафосную обложку с официальной эмблемой ГУ ГШ: красным пятилистным клевером. В эту тетрадь заносятся сведения о самочувствии и перенесённых медицинских процедурах. Ведение этой тетради строго контролируется, в конце каждой недели её сдают на подпись заведующему отделением.
Как бы то ни было, Роман спокойно фиксировал показания тестирования своей разработки, пока в его палату не вошли Фёдор и Имярек.
— О, привет!, – с порога сказал Федя.
— Пьиветь!, – сказал Имярек, последовав примеру своего старшего друга.
— Во-первых, я не "о". Меня зовут Роман Викторович. Во-вторых, вы пришли без приглашения и отвлекли меня от работы, и из-за вас я упустил показания!, – не оборачиваясь, заявил Роман в своей привычной резонёрской манере и ударил по клавише Break, прервав выполнение программы, показания которой он упустил.
— Прости, мы не хотели, – в оправдание сказал Фёдор.
— Окей, я не сержусь. You can come in, – дружелюбно ответил Рома на английский манер. Федя и Имярек вошли внутрь палаты.
— Ну, как жизнь?, – спросил Фёдор.
— Была нормальной, пока вы не пришли сюда и не отвлекли меня от важного дела!, – со злостью в голосе ответил Роман.
Имярек услышал это, затрясся и начал хныкать. И он имел на то полное право: ему было всего пять лет, и можно смело сказать, что все эти пять лет были наполнены страданиями. Он родился здесь, в Центре. Его родила мать с каким-то тяжёлым расстройством, которая умерла сразу после того, как Имярек родился. Собственно, это и есть причина, почему он "Имярек": так как у малыша фактически нет родителей, некому было дать ему имя, поэтому командир Центра распорядился зарегистрировать мальчика под стандартным позывным "Имярек", то есть буквально "безымянный", "бесприданник".
— Погляди, что ты наделал! Ты испугал малыша!, – сказал Фёдор, не скрывая свою обиду по отношению к Роме. Роман, будучи самым старшим из всей троицы (ему целых 11 лет), всегда как будто смотрел на Федю и Имярека несколько свысока, и это их обижало. Да, они не такие умные, как Рома, они не носят очки, плохо разбираются в компьютерах и не знают английского. Но это не значит, что к ним можно так относиться! Тем не менее, они всё равно дружили друг с другом, так как были немногими пациентами Центра, ещё не утратившими адекватность.
— Простите..., – с некоторым стыдом сказал Роман.
— Без обид, – миролюбиво ответил Федя. — Мы зачем пришли-то. Я хочу тебе кое-что рассказать.
— Speak, – сказал Рома снова на английский манер.
— В общем, я подслушал одну теорию. Ты знаешь про этот новый вирус, как там его? Атопичная корона... короносная инфекция, или как-то так?
— Атипичная коронавирусная инфекция, или же COVID-19, – Рома поправил Фёдора.
— Ну, значит так. В общем. Теория такая: этот вирус был создан искусственно. Создал его Вильян Эфтон, или как там его?
— Уильям Афтон?, – Роман вновь поправил Федю.
— Джорджа Сороса?
— Да, его. Они, "фиолетыч" и Сёрос, устроили эту эпидемию. И устроили они её для того, чтобы Бил Гей создал вакцину, чтобы...
— Кто, прости? Бил Гей?, – спросил Рома с ухмылкой.
— Ну, как там его?
— Может, Билл Гейтс?
— Ну, значит он. В общем, они хотят сделать прививку, внутри которой будет микроробот от "фиолетыча". Этот микроробот попадёт вместе с вакциной в организм и доставит чип от Била Гея. И с помощью этого чипа они, то есть все эти Эфтоны, Сёросы, Геи и другие, смогут нас всех себе подчинить и контролировать наши мозги.
Рома глубоко вздохнул, после чего пронзительно взглянул на Фёдора и Имярека. Затем он сказал второму: — Имярек, можешь минуточку подождать снаружи?
— Хоросё, – ответил Имярек и вышел из палаты № 6.
Роман ещё раз взглянул на Федю и серьёзно заговорил: — Слушай, кончай смотреть РЕН-ТВ или что ты там смотришь. Эта конспирология есть ни что иное, как чистой воды шарлатанство и полный нонсенс. Все эти Прокопенки, Мэтпэты, Царьграды — мошенники и обманщики. That's it.
— Хм..., – ответил Фёдор, серьёзно задумавшись, после чего спросил: — Если эта конспирология плохая, то, может быть, есть хорошая конспирология?
— Ты прав.
Рома открыл ящик стола, достал оттуда большую книгу под названием "Теория марксизма-ленинизма. Концепция общественной безопасности (КОБ)" и протянул Феде.
— Вот. Вот это настоящая конспирология, а не фуфлыжная.
Фёдор молча взял книгу и стал её читать. Читал он её долго, почти час, пока наконец не прочитал до самого конца.
— Я всё понял, – сказал он Роме серьёзно. — Нам нужно сваливать отсюда.
Конец главы 1. Продолжение следует.
P. S. Это моё первое полноценное литературное произведение. Отзывы можете писать в комментариях здесь или на странице в Ficbook. Буду рад любой критике.
Несколько дней в стране чудес. Глава 10: "Поучительный вечер"
Придя в палату, я сообщил о том, что никому сегодня не удастся позвонить по какой-то там причине. Ребята не сильно расстроились. Наверное.
Я сел на свою кровать и продолжил читать книгу. Книга не была моей: её мне дала подруга мамы. У меня есть книги, которые ждут, когда я их прочту, но брать их сюда мне показалось слишком опасным, так как я ими очень дорожу, ибо они являлись подарком самого дорогого мне человека – моей милой возлюбленной мисс.
В довесок к описанию моей культоподобной любви: в то время мною ценились не только непосредственно подарки «самого дорогого мне человека», но и вообще всё, что непосредственно было с ней связано. Например, фантики от конфет, которыми она временами делилась со мной. Я хранил их годами. Может быть, они даже до сих пор где-то лежат у меня. А однажды «самый дорогой мне человек» подарила мне пачку кофе. И со временем я её выпил, а упаковку, как и подобает культисту, решил сохранить. Но она лежала не где-то в особом месте-«алтаре», а там же, где и была: в шкафчике среди остальных чаёв-кофеёв и всего такого. И мама однажды увидела её и выкинула. И когда я обнаружил её отсутствие, то сообщил, что эта упаковка была очень дорога мне. И я сильно расстроился, и мама совершила настоящий подвиг: пошла и достала эту упаковку (мусор уже был в мульде на улице). Наверняка это было крайне унизительно для неё, но она сделала это для меня, потому что для меня это было важно. Я испытал смешанные ощущения от её поступка, но… Готовность на такие поступки ради радости сына о многом говорит. И я ей благодарен. Упаковка, к слову, тоже скорее всего до сих пор где-то лежит у меня (после путешествия в мусоре она была помыта).
Все сидели так же небольшими группами, как и вчера. Они играли, разговаривали, смеялись. Днём они пошутили, сказав, что я сегодня должен буду дежурить, чтобы никто из пижамников не зашёл к нам в палату, пока все спят. Я сразу понял, что это шутка, но подыгрывать я не гнушался. Я говорил, что сделаю пику из карандаша и встану на дежурство в два часа ночи, только пусть они меня разбудят в это время. Это было весело, особенно забавляла «предыстория» этого дежурства: парень по кличке Смерть, – когда мне это рассказывали, я не смог сдержать смех, – который лежал там до меня, – и спал на моей же кровати, к слову, – придумал это дежурство после того, как ночью к ним забрёл один пижамник и хотел что-то им сделать. Ох, вечером они мне сказали, что всё это шутка, и я ответил, что понял это ещё в самом начале. В общем, все сидели и занимались своими делами. А я сидел и читал, ожидая отбоя. Но вдруг Степан прервал моё чтение:
– Рома, расскажи что-нибудь, – сказал он.
Я не люблю, когда люди так говорят. Я могу рассказать то, что ему будет неприятно или неинтересно слушать, ибо я не знаю, чего он хочет. В таких случаях я прошу более конкретного запроса.
– Что, например?
– Ну, не знаю... Тебе делали операцию когда-нибудь? – спросил он.
Мне делали операцию, поэтому, утвердительно ответив ему, я закрыл книгу, встал с кровати, надел тапочки и направился к его кровати.
– Аппендицит вырезали или ещё что-нибудь? – спросил Степан.
– Нет, мне вырезали кисту, – ответил я.
Услышав незнакомое слово, он попросил рассказать его значение, а вместе с ним заинтересовались и другие люди.
– Ну, это такая штука, что-то вроде пузыря, который наполнен какой-либо жидкостью внутри, – я старался говорить максимально доступным языком.
– И где у тебя была эта киста? – ещё более заинтересованно спросил Степан, а другие люди оставили свои дела и начали слушать меня.
Я не очень стесняюсь рассказывать об этом заболевании, от которого я давно избавился, ибо это всего лишь болезнь, да и коллектив меня окружал мужской, который не боится таких слов:
– В мошонке, – ответил я, предугадывая улыбку и глупые вопросы.
– Как так? В волосах, что ли? – спросил кто-то из них.
Мне пришлось рассказывать людям мужского пола о том, что такое мошонка.
У меня часто получается развить из одной темы несколько других, если разговор не ограничен никакими условными рамками, и это был как раз тот случай. Я рассказал им о том, как я неделю лежал в урологическом отделении, о том, кто со мной лежал, какие у них были заболевания, рассказал про эти заболевания. Они были удивлены, услышав про гидроцеле – водянку оболочек яичка; про перекрут или заворот семенного канатика яичка; про варикоцеле, что как варикоз на ногах, только на мошонке; и даже услышав про обрезание они удивились. Ох, и тогда я рассказал им больше про обрезание. Это было похоже на лекцию, и это было забавно: все ребята разлеглись по своим кроватям, слушая меня, словно на уроке, задавали интересующие их вопросы и с интересом слушали ответы на них, а я стоял, словно у кафедры, рассказывая им то, что им интересно. Как они удивлялись, ужасались и веселились, когда я рассказывал про процедуру обрезания и про её значение. И ничего удивительного, ведь они слышали всё это в первый раз. Наверное, лишь Борис знал хоть что-то о той теме, что я рассказывал, и поэтому слушал с меньшим интересом.
Закончив тему болезней мужского полового члена, я сообщил им, что готов рассказать им что-нибудь по интересующей их теме, если знаю в ней хоть что-то. Ох, они выбрали тему, касающуюся половых сношений. Я не был удивлён. Они согласились на то, чтобы я немного рассказал им про обобщённую структуру женского влагалища, его строение и про значение клитора. Прямо урок биологии в старших классах. Закончив эту тему, они попросили меня рассказать про наркотики. И тут я не был удивлён вновь: удовольствие для многих играет огромную, чуть ли не главную роль в жизни, и цели людей обычно бывают направлены на получение удовольствия и удовлетворения. Это нормально, и поэтому я не удивился. Для этих ребят удовольствие было чуть ли не главной вещью в жизни. Ну прямо неосознанный гедонизм. Так что совсем не стоит удивляться, когда они спрашивают про такие темы, как половой акт, алкоголь и наркотики.
Они спрашивали у меня про разные вещества, про их эффекты, про последствия. Я дал им ясно понять, что никогда ничего не употреблял, а лишь имею сведения, которые получил из описаний, которыми делились через Интернет люди, имевшие такой опыт. Тут и раскрывались некоторые их «секреты»: почти все курили или иногда курят гашиш, «натуралку», «миксы», – мне даже был предложен рецепт микса, но я отказался, – некоторые употребляли насвай. Все пили часто алкоголь, и пара человек однажды пускала себе по вене фен, – имелся в виду амфетамин, насколько я помню, – и крокодил, т.е. дезоморфин. К слову, рассказывая про дезоморфин, я рассказал о том, что обычно ищут те, кто его изготавливают: содержащие кодеин лекарства, кристаллический йод и красный фосфор. Это не полный список того, что входит в его состав, и я не знаю инструкций для его приготовления, но всё же один из ребят заполучил запись в тетрадь, в которой были перечислены эти вещества. Ох, наверное, в тот вечер я повлиял на наркоторговлю в его городе. Надеюсь, что всё же нет, ибо то было просто развивающая кругозор лекция с доступной в открытых источниках информацией. Забавно, но он действительно хотел узнать у меня способ приготовления дезоморфина, хоть я и сказал, что эти представления основаны не на записках наркоманов и «поваров», а на собственных доводах и поверхностной информации именно о дезоморфине. Рецепт по итогу я ему не дал – просто потому что не знал его.
Потом, после ещё пары тем про ЛСД и вещества в общем, – мы с Борисом также успели обсудить интересную тему о применении ЛСД для лечения кластерных головных болей, – я перебрался на свою кровать. Атмосфера смешанных подростковых гормонов, гедонизма, возрождённой на некоторое время тяги к знаниям и недиагностированных психических расстройств этих людей, улетучилась. Общались и рассказывали что-то своё уже все, а не только я. Ребята также начали отжиматься, опираясь на рамы двух кроватей. По очереди: сначала каждый отжимается по десять раз, затем по двадцать, затем по тридцать и так до ста. «Здесь очень много свободного времени, - сказал Борис. – Почему бы не потратить его также и на развитие своего тела?» Но я от его предложения вежливо отказался, сославшись на один из физических недугов. Попутно они рассказывали о своих «первых разах» и про свою личную и половую жизнь в целом. Ягодные кусты из рассказа Степана про его первый раз хорошо отпечатались в моей памяти... Наблюдая за всем этим, я обнаружил себя в удивительном социальном симбиозе: теоретик я и практики они. Я знаю о наркотиках больше, но употребляют их они. Я знаю об устройстве женского влагалища и мужского полового члена больше, но вводят одно в другое они. Меня не очень это смущало. Даже немного забавляло. Мои интересы, ранее не особо пересекавшиеся с интересами моего окружения, пересеклись с их интересами. И это, наверное, даже немного нас породнило. Хотя бы в моих фантазиях. Хотя стоит отметить, что наверняка моему окружению тоже было это интересно. Просто они выражали свой интерес не так открыто.
Но тем временем часы уже подходили к девяти вечера, прозвучала команда об отбое, был выключен свет в палате. Кто-то разделся и лёг в кровать, кто-то пошёл покурить, а я остался смотреть на небо. Оно имело коричневатый оттенок, ибо тучи затмили его и в них отражался свет от города. А ещё вчера я украдкой смотрел на небо, и оно было чистым. Я видел звёзды, видел, – как мне показалось, – Сириус. Об этом я сообщил Борису. А также о том, что Сириус – ярчайшая звезда ночного неба. Завязался небольшой спор, в котором утверждалось, что ярчайшая звезда ночного неба – Полярная звезда, но я стоял на своём, ибо знаю, что Полярной звездой является альфа Малой Медведицы, а не Сириус. Ведь Сириус и является самой яркой звездой на ночном небе, а Полярная звезда – нет. Ох, это было забавно и походило на детский спор. Я был готов подтвердить свои слова любым документом типа атласа звёздного неба или чего-то в таком духе, но тогда в нашем расположении таких вещей не было. Но всё же он сказал, что подумает над моими мыслями.
Вскоре и я разделся и лёг на свою кровать, расправив её. В этот раз перед сном было меньше веселья. Наверное, они обдумывали то большое количество новой информации, что поступило сегодня в их головы. Надеюсь, что они обдумывали. Ну, а я не мог заснуть, ибо переживал за тех, кого я люблю. Каждый вечер на меня находили такие переживания. Но я постарался успокоить себя различными мыслями и вскоре заснул. Ночь была холодной, поэтому я проснулся посреди ночи от холода. Мне пришлось надеть футболку, штаны и носки, чтобы спокойно уснуть. В коридоре горел свет, санитары смотрели телевизор, на улице светил яркий фонарь, Коля немного лунатил, атмосфера смешанных подростковых гормонов и психических расстройств улетучилась – на всё я обратил внимание, пока не провалился в сон. Так закончился второй день.
Если кто-то задался вопросом о том, почему я так много знаю о наркотиках, что смог провести почти лекцию по ним – где-то в четырнадцать-пятнадцать лет я попал под воздействие где-то романтизирующего, где-то просто вызывающего интерес изображения наркотиков, наркомании и быта наркоманов в массовой культуре, – фильмы типа «На игле», «Аптечный ковбой», «Заводной апельсин», «Беспечный ездок» (да, я чаще всего смотрел старые или хотя бы не новые фильмы), некоторые песни групп типа Jefferson Airplane, The Doors, The Sonics, Iron Butterfly и вообще вся эта тусовка психоделических рокеров из 60-70-х (да, подход к музыке у меня был похож на подход к фильмам), сериалы типа «Во все тяжкие», компьютерные игры… В общем, я думаю, вы понимаете, о чём я. Трудно отрицать большую роль наркотиков в массовой культуре, обилие их изображений и упоминаний. Лично у меня, на фоне саморазрушительных тенденций, это привело к почти бесконечному чтению о веществах: каждый вечер каждого дня каждой недели на протяжении многих месяцев я так или иначе узнавал что-то новое о наркотиках или повторял уже полученную информацию. Хорошо, что я, как было упомянуто выше, больше теоретик, нежели практик, и всё вылилось просто в то, что я что-то знал о составах, истории, эффектах множества веществ или хотя бы просто знал их названия. А ведь кто-то больше практик…
Этой небольшой историей я не пытаюсь критиковать массовую культуру в провоцировании у людей интереса к наркотикам и подталкиванию их к началу употребления. Эта тема весьма сложная и не такая уж и однозначная. И сейчас я о ней немного порассуждаю. И если кого-то корёжит от рассуждений о вреде табака, алкоголя и наркотиков, если кто-то устал от таких тем или просто не хочет о них читать, то предлагаю пропустить следующие курсивные абзацы и перейти к одиннадцатой главе.
Когда речь заходит о подобных проблемах, то кто-то скажет, что нужно срочно всё запретить. А кто-то другой скажет, что нужно наоборот давать как можно больше свободы, а естественный отбор заберёт кого надо. Но это две крайности, каждая приводящая только к плохому, а в длительной перспективе к вещам ещё менее приятным. Цензура никогда не была полезной для искусства, и где запрет одного, там маячит и запрет другого. Подпольные рынки «запрещёнки» будут процветать, она всё равно так или иначе будет доступна всем желающим, в то время как «официальному» искусству придётся сталкиваться со всё новыми препятствиями и помехами на пути попытки сделать вклад в культуру. А спихивание ответственности на естественный отбор приведёт к тому, что до того, как этот самый естественный отбор заберёт кого надо, эти «кто надо» успеют наворотить дел и подпортить жизнь многим окружающим.
С одной стороны, конечно, изображения наркотиков и их употребления сродни изображениям сигарет и курения и алкоголя и выпивания. А это в некотором смысле нормализация таких вещей. Видя, что во множестве фильмов множество импонирующих им героев курят и пьют, неокрепшие умы наверняка более склонны к решению, что это нормально (да ещё и нравящийся им персонаж это делает!), и их потенциал начать пить и курить повышается. Я лично знаю людей, на чьи решения в пользу курения и употребления алкоголя повлияли фильмы, сериалы и музыка. Стоит вспомнить только образ ковбоя Мальборо, который очень неплохо поспособствовал продажам сигарет. А после стоит представить, что в большинстве фильмов есть свой «ковбой Мальборо», изменённый под стать фильму, и намеренно или нет, но влияющий на определённую группу лиц, которым он нравится. Ковбой Мальборо теперь для каждого свой. «Личный ковбой» на любой вкус и цвет, любого настроения, статуса, профессии и отношения к жизни: успешный бизнесмен, крутой мачо, суровый бандит, военный-герой, озорной душа компании, безумный артист, роковая женщина, смелый искатель приключений, мужественный мужик; меланхоличный социофоб, философствующий отброс, застенчивый девственник, офисный планктон, среднячковый средняк, падающий на дно дегенерат, мрачный злодей, герой трагедии, сходящий с ума неврастеник; бунтарь, творец, любовник… Перечислять можно долго. Но не надо. Суть одна и вполне ясна. С наркотиками дело, конечно, обстоит немного иначе, нежели с сигаретами и алкоголем, поскольку сигареты и алкоголь являются нормой не только в проявлениях массовой культуры, но и в культуре самой по себе: пьют и курят что в произведениях искусства, что и в реальности вокруг человека. Наркотики же не являются нормой в культуре, а люди, в большинстве своём, обычно не растут в окружении одних только наркоманов, и редко так бывает, что человек вырастает с таким же терпимым отношением и как минимум нейтральными взглядами на наркотики, как к табаку и алкоголю. Но я считаю, что также огромную роль играет ореол «запретного плода», которого хочется отведать только потому, что он запрещён. Наивное детское отношение к подобным вещам часто сохраняется у молодёжи, ведя их к первому употреблению. И хоть сейчас, например, по телевизору (да, я смотрел телевизор в 2к23) во всех фильмах и передачах замазывают все «плохие» субстанции и предметы, а перед показом, – а иногда и во время, – на экран выводится плашка с информацией, что в данной программе/фильме демонстрируются сцены с употреблением наркотиков, табака или алкоголя, все всё равно всё понимают: что употребляется, что курится и что выпивается. Иначе бы не замазывали. Это как на стене одного цвета замазать рисунок пениса по контуру краской другого цвета. Да, не видно. Но всем понятно, что было закрашено. Да и что вообще значит эта табличка с информацией, что в последующих кадрах есть сцены употребления нехороших вещей? Ну да, хорошо, я её увидел и понял, что там есть такие сцены. А дальше мои действия какие? Что я должен сделать? Переключить? Выключить? Покачать головой и поохать о том, в какие времена живём? Абсурд какой-то. Хорошо хоть, что иногда говорят про вред табакокурения и некоего чрезмерного употребления алкоголя.
Ну а с другой стороны… Ну а что? Снимать фильмы только про то, как дети в поле ромашки собирают и всё хорошо? Наркомании в жизни нет, наркотиков не существует, а наркоманы – пугалка для детей, чтоб слушались родителей? Если не показывать наркотики, не говорить о них, не писать о них, то люди никогда с ними не столкнутся? Если я спрячусь под одеяло, то наркотики уйдут? Очевидно, что нет. Так же, как очевидно и то, что представление в негативном свете наркотиков и наркомании не работает. Можно как угодно извернуться и показать, какая тяжёлая судьба была, например, у какого-нибудь известного музыканта-наркомана, который получил славу и признание, но так страдал, так страдал… И какая бесславная и мучительная смерть застала наркомана попроще, жившего жестокой и безрадостной жизнью. Но дело в том, что всегда найдутся люди, которые посмотрят на это и, – неважно, насколько всё будет грустно и отталкивающе изображено, – всё равно скажут: «БЛИН, ВО КРУТО! ХОЧУ ТАК ЖЕ!».
Дело всё в том, что нужно работать с людьми. С их восприятием проблемы. Потому что именно в этом и кроется проблема – в интерпретации на стадии восприятия информации человеком. Информация сама по себе нейтральна. Нет, конечно можно что-то описать положительно и притягательно, а что-то негативно и отталкивающе. Но даже в этом случае бремя интерпретации по итогу ложится на получающего информацию человека. Вульгарный пример: нацизм. Можно ярко, радостно, положительно и притягательно описать все «плюсы», которые предлагает такая идеология, но слушатель всё равно может покрутить пальцем у виска и сообщить о вас куда следует. А можно наоборот описать все ужасы, что натворили нацисты, их преступления против человечества, привести шокирующие факты из истории, но слушатель только воодушевится и пойдёт искать экземплярчик «Моей борьбы». Примеры и не попавшихся на «замануху» при обещании счастья, и примкнувших к ужасу даже зная обо всех кошмарах, при желании, можно найти в истории. Так что наиболее верной мне представляется попытка решения данной проблемы через работу с умами людей. Попытка сделать так, чтобы людям не нужны были наркотики. В книге «Narconomics: Преступный синдикат как успешная бизнес-модель» (к слову, всем рекомендую почитать, очень интересно) её автор, Том Уэйнрайт, помимо всего прочего, предлагает интересную идею борьбы с наркоманией и наркоторговлей. Нужно работать со стороной спроса, а не со стороной предложения. Проводить общественную работу, рекламные компании, делать более доступным отдых для молодёжи и строить реабилитационные центры. Тогда и спрос упадёт, наркоманов станет меньше, и денег кровавому бизнесу будет уходить меньше. И обязательно нужно напоминать людям факт того, что покупая наркотики, потребитель напрямую спонсирует построенный на насилии бизнес и непосредственно преступников: психопатов, убийц, взяточников, коррупционеров и т.д. Может быть, это кому-то было очевидно. Но судя по приведённым в этой книге статистике и методам борьбы с наркоманией, если кому-то такой подход и очевиден, то только не тому пласту людей, которые могут на что-то повлиять в этой борьбе. Ну или им просто плевать.
Но к чему всё это нудное моралистское поучение? Рассказ-то про другое! Если честно – я просто подумал, что выскажу тут своё полное мнение на этот счёт, раз уж разговор зашёл про интерес к наркотикам и его причины. Конечно, я не какой-то именитый эксперт, не получал образования социолога, психолога или вообще кого угодно, чьей работой является решение проблем наркомании, презентации наркотиков в культуре, снижения интереса людей к пагубным привычкам и т.д. Но я же всё равно могу иметь своё мнение? А где мне его ещё высказывать, как не в косвенно связанном с темой моменте моего собственного рассказа? Да и даже при отсутствии у меня подобающих научных регалий… имеет же моё мнение шанс быть правильным?
Спасибо за прочтение! Продолжение следует.
Как подготовить машину к долгой поездке
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Несколько дней в стране чудес. Глава 9: "Волнение"
Вечер после тихого часа проходил в волнении. Я волновался по самым простым и не очень причинам: дадут ли мне сок в полдник? надо ли мне поправлять тех, с кем я лежу, когда они беседуют и говорят что-то, что не является правдой, а является ошибкой и заблуждением? Дадут ли мне сегодня позвонить домой? Словом, волнением сопровождало меня весь вечер. Больше всего я волновался о звонке. Человек, настолько привязанный и привыкший к той жизни, что была у него до того, как он попал в это место, настолько привыкший видеть свою семью каждый день, настолько привыкший к тому, что в любой момент можно написать своему любимому человеку о том, что у него всё хорошо, в любом случае будет волноваться. Тем более о возможности связаться с кем-либо из его жизни. И, поужинав и дождавшись семи часов вечера, я отправился к кабинету старшей медсестры. Но санитары сказали, что сейчас не получится позвонить, ибо она отсутствует, и мне, – лучше сказать «нам», ибо со мной также были и другие призывники, – следует подойти позже, где-нибудь в сорок пять минут. Сорок пять минут я сидел и волновался, стараясь отвлечься от плохих мыслей разговорами и чтением. И в сорок пять минут я отправился к кабинету уже один. Сестра была там, и я постучался и спросил о звонке. Она же ответила, что сегодня по какой-то причине уже не получится позвонить. Я очень расстроился. Но она спросила городской ли я. Я сказал, что да, я из города. Тогда она сказала, что я могу позвонить на домашний, но только быстро. Настроение у меня поднялось, но тут же упало: время было без пятнадцати восемь, а мама работает до восьми, а отец в восемь только приходит домой. Но удача была на моей стороне: отец уже был дома, и я поговорил с ним, попросив также передать маме, что у меня всё хорошо, и чтобы она написала СМС для моей возлюбленной. Также я сообщил ему о возможном переводе на дневной стационар завтра, так как завтра будет обход, на котором решают такие вопросы. Опять же со смешанным настроением, я отправился в палату.
Это был особенный звонок. По разным причинам я никогда не был как-то особо близок с отцом, не делился с ним какими-то личными переживаниями, мыслями, статусом личной жизни и всем таким. А в период депрессивно-сектантского отчуждения от семьи я и подавно не желал заниматься этим. Но учитывая отсутствие других вариантов, у меня не было выбора, кроме как немного открыться и показать свою внутреннюю, личную и ранимую частичку и, хотя бы в общих чертах, сообщить о своих чувствах. Оттого моё настроение было смешанным. Я, вроде, добился того, чего хотел. Но путём, который ощущался как, вроде, и нормальный, – отцы и сыновья, бывает, часто разговаривают и даже обсуждают какие-то личные проблемы, – но и как какой-то непривычный и какой-то странный. Словно нормальная, но совершенно непривычная близость. В общем-то, так и было.
Спасибо за прочтение! Продолжение следует.
Несколько дней в стране чудес. Глава 8: "Чуть менее скучный день"
На завтрак давали геркулесовую кашу. Каши не так уж плохи. Обычные каши. Лично я не имел нужды солить их, но некоторые всё же делали это. Больные даже кетчуп использовали. Правда, немного отвратно: они выдавливали кетчуп себе в рот прямо из упаковки, а после передавали другому. Это отбивало аппетит, но я постарался не думать о таких вещах, пока ем. Выбрав менее грязное в плане остатков еды и хлебных крошек место, я было хотел занять его, но Борис окликнул меня и сказал, чтобы я не садился за него. Там просто сидел больной, и, наверное, он показался им слишком больным. Хотя этот парень казался мне не таким уж и опасным. Он лёг сюда чуть раньше до моего прихода. Я видел его в приёмном покое. Психиатр там расспрашивал его, так же задавая ему резкие и острые вопросы. Конечно, это были другие вопросы, а не те же самые, которые он задавал потом мне. Но просто они были обидными и неприятными для такого человека, как тот парень, и он даже пару раз повысил голос на психиатра. Да что там – они даже для меня были неприятны.
Заняв другое место, я позавтракал и отправился в палату. Предстояло опять в пустую тратить время, находясь там. Но чуть позже после того, как я пришёл в палату, меня и ещё пару человек, что поступили туда со мной, забрали на сдачу крови. Кровь брали из вены. Женщина, которая этим занималась, отметила, что у меня очень холодные руки и трудно найти вены. Не имею точных представлений, от чего это зависит, но всё же руки у меня бывают и тёплыми, и вены бывает видно просто отлично. Но это был не тот случай, да. Всё же удача была на нашей стороне, и женщина смогла найти вену с первого раза. Взяв у меня кровь, она отпустила меня. Я отправился обратно в палату, но спустя минут десять меня и тех же двух человек опять забрали. Нас повели к окулисту. Стоя в очереди у двери, я увидел взрослых больных. Как-то они по-особенному выглядят, сразу давая знать, что они отличаются от других людей. Я не имею в виду одежду или поведение. Я имею в виду их внешность. Хотя, они довольно похожи на тех пьяниц, что летними вечерами собираются у рюмочных или магазинов со спиртным. Наверное, они ими и являлись за пределами стен этой больницы.
У окулиста не было ничего особенного, вполне обычный приём. Только врачу понадобилась помощь: тот парень, с которым я хотел сесть в столовой, всё время держал голову опущенной, и это не давало осмотреть его глаза. Санитар отправился на помощь врачу, и чуть погодя после его возвращения вместе с тем парнем мы отправились обратно в отделение. Там уже была педагог, которая начинала рассказывать про вред курения.
Так время пролетело быстрее. А там был и обед уже, с рисовой кашей и котлетой, а затем и тихий час. Во время тихого часа ребята из палаты иногда спрашивали у меня что-то нейтральное, в духе «Есть ли у тебя девушка?», «Чем интересуешься?», «Чем дома занимаешься?». Ещё было «Почему молчишь почти всё время?», но я ответил, что просто говорить нечего. Ещё бы, ведь я еле отходил от шока из-за пребывания там. Попутно я слушал их разговоры, всё больше узнавая их. Они казались мне вполне обычными ребятами. Но, наверное, обычные ребята не сидят в психиатрических больницах. Это и подтвердилось позже.
Спасибо за прочтение! Продолжение следует.
Журнал НАШ, сентябрь 2003
Снова Адольфыча
СТАТЬЯ ПРО ХИЛЬКО
С Хилько меня познакомил приятель, фарцовщик Фелька. Было это летом восемьдесят третьего, "при Андропове". Фельку призывали в армию, он косил, вскрыл себе вены и лежал на обследовании в дурдоме. Выйдя оттуда, решил отметить важное событие, получение диагноза. Вот на этой пьянке я и познакомился с Сергеем Хилько, он лежал с Фелькой в одном отделении.
- Это Хиля, тоже семь-бэшник, - Фелька подвёл меня к развалившемуся на диване нетрезвому человеку.
- Серёжа, - человек протянул руку, и неожиданно засмеялся, очень заразительно, хотя и без причины.
Впечатление Хилько произвёл сразу - румяный, высокий, пышущий здоровьем детина, похожий на шведа или норвежца, прямые тёмно-русые волосы, крепко разношенные туфли сорок пятого размера, большие кисти рук, длинные пальцы. Крупная нижняя челюсть, лошадиное лицо с выдающимся подбородком, как ни странно, не производили впечатления суровой личности, а руки были мягкие, без единой мозоли.
В то время СССР готовился воевать с Америкой, и среди жителей окраин, (а мы были как раз с окраины, с Лесного массива) популярен был культ силы, даже не силы, а насилия. Молодёжь занималась спортом, боксом, борьбой, единоборствами, и у такого крупного парня, как Хиля, руки должны были быть в мозолях, от штанги, перекладины, от отжиманий на кулаках.
А у него не были, он ненавидел спорт.
В армию его не взяли просто, он и не косил, наоборот, хотел "с пулемётиком побегать", но врачи не допустили. В психбольницах Хилько бывал регулярно, первый раз попал ещё в школе, мама сдала. Он надышался ГДР-овского пятновыводителя Domal, клей "Момент" тогда ещё не изобрели. Рассказывал он про это так: "В ушах зашумело, над Землёй поднялась сильная пыль, полетел фашистский орел, открываю глаза - блядь, уже в Павлова, а над койкой безумец с сопелькой стоит!". В больницах ему не нравилось, и когда Хилько приходилось в чём-либо клясться, он употреблял божбу: "Хай буде Павлова мине", кальку с уголовного "Век воли не видать". В сумасшедших домах Хиля знакомился с другими интересными людьми, ставшими впоследствии героями его стихов, картин и карикатур.
Пьянка закончилась обычно, в пределах мелкого хулиганства - бросали из окна бутылки, пели матерные частушки. Серёга там себя не проявил-заснул в самом начале веселья.
А на другой день мы поехали "в город" - на Крещатик, гулять, приставать к тёлкам.
Оказалось, что с Хилей было очень трудно находится в общественном месте
- он постоянно заговорщицки пихался локтем в бок, показывая на людей в толпе, и смеялся.
Лысые, маскирующие свои лысины начёсом; хромые, сутулые, толстые, бородатые, очкарики, немощные старички, согнутые радикулитом старушки; серьёзные дяди с портфелями; женщины, нагруженные авоськами, с торчащими из авосек когтистыми куриными лапами - все эти персонажи из метро, с рынка, из очереди, персонажи, осточертевшие с детства, его веселили.
"Смеяться с дураков" - так он это называл.
Издевательство над физическими недостатками, гомерический юмор.
Ещё он насмехался над национальностями и фамилиями.
Внешность, национальность, фамилию, - человек не выбирает, так что его жертвы были заранее помечены судьбой.
Любил розыгрыши - например, кататься в метро с сумкой, наполненной говном, его веселили принюхивающиеся и озирающиеся дураки.
С девушками были проблемы - познакомиться получалось, но Хилько не мог долго говорить о пустяках, примерно через пол часа после знакомства он или переводил разговор на тему секса, причём весьма пошло, по жлобски, или отвлекался, переставал фильтровать, и пугал девушек. Он палил, показывал раньше времени наши истинные лица.
Одна дама, например, убежала, причём резко, повернулась и побежала, - после того, как услышала от него слово "спидорастивсь".
Постоянной женщины у него так никогда и не было. Перед событиями, в 95-м году, он пытался встречаться с семнадцатилетней мулаткой, но её мать, жлобиха с Лесного, была категорически против, устраивала скандалы. Хилько не любил бытовых дрязг, предпочёл расстаться.
На прощание, правда, сказал мамаше: "Кстати, дочка ваша очко не бреет, всё равно, что барана ебёшь".
Язык.
Он разговаривал на странном языке, странном даже для Киева, где большая часть населения говорит на суржике, языке без правил и норм.
Он постоянно придумывал неологизмы, добавлял варварские, странные окончания, невозможные суффиксы, изменял ударения - он доводил язык до абсурда.
Украинские слова из русских он делал заменой букв. "О" на "i", "у" на "в", "ст" на удвоенное "с".
"Гiрiд" вместо "город", "вкрАинец" вместо "украинец", "коссюм", "ссикло", "просситутка". Вместо предлога "в"- "ув". Ув жопи.
Потом трансформировал псевдо - украинские слова в псевдо - белорусские, добавлял мягкие знаки, всякие - аць и - ець. Гуляць-гуляць.
Особенности украинского Хилько выпячивал, доводя до абсурда, например мягкое "Г" он опускал совсем, и "самогон" у него был "самоон".
С придуманными словами Хилько экспериментировал, составлял фразы, и пользовался ими в жизни. Он любил страдательный залог, всё у него "было покарано" или "выгнано". Ну и всё уменьшительно - ласкательно, " что б в Берлине Гиммлерочек спокойненько спафф".
Живя в неблагополучном районе, где всегда доминировали гопники, Хилько не перенял "мурку", и жаргонных слов в его обиходе было мало. Те, что он придумывал, впрочем, были не лучше. Если уголовный жаргон - это по сути своей язык слишком взрослый, жестокий и глумливый, то язык Хилько был детским, хотя и не менее оскорбительным.
Граждан он называл "дураками" или "безумцами", бедных - "вонючими".
Женщина у него - "баба", которая обязана "вбирать и готовить жрать".
Он постоянно что-то сочинял, истории, стихи, рисовал карикатуры. Ну и воплощал всё это в жизнь. Например, зайдя в гости к своему другу, он с порога показал пальцем на его отца, маленького человека с большими бровями, и весело сказал: "Когда твоего папу хоронить будут, крышка гробика чуть-чуть не закроется, бровки будут пружинить".
Одним штрихом Хиля улучшал чужие рисунки, полностью меняя смысл. Я покупал иногда журналы "Перець" и "Крокодил", чтобы сильней ненавидеть, а Хилько их улучшал.
К бутылке водки, сидевшей на лавочке в парке, подобно девице лёгкого поведения, и вытянувшей длинные ноги, заманивая жертву - рабочего паренька в кепке и ватнике, он дорисовывал чулки в крупную сетку, и идеологическая нагрузка отступала.
Чаще всего он пририсовывал персонажам мужские детородные органы, независимо от заявленного пола. Не смотря на кажущуюся примитивность его рисунков - повторить так же не получалось, не тот смех, не детский, беспричинный.
Карикатуры - шариковой ручкой на обрывках бумаги, карикатуры на друзей, и на Дедушку.
Дедушка-это был выдуманный Хилько персонаж. В принципе, Гитлера рисовали многие карикатуристы. Например, Борис Ефимов, Бидструп, Кукрыниксы. Но они рисовали настоящего Гитлера, а у Хилько под знакомыми с детства чёлкой и усами скрывался совсем другой персонаж. Что то в нём есть от Гитлера С Одним Яйцом, обычной формой одежды был френч с нацистскими регалиями, фуражка, пояс с чулками и фетишистская обувь на высоком каблуке.
Повадками хильковский Дедушка напоминал Фредди Крюгера - был весел, неуязвим и всех губил. Дедушка, так же как и прототип, не любил евреев. Взаимоотношениями с евреями он и занимался на рисунках, например, встречал в аэропорту Бен-Гурион иммигранта из СССР, направив ему в лоб "парабеллум".
Вопрос, который Дедушка задавал евреям, был прост и суров: "Скажить, а може ж вы жыдок?"
Советская пропаганда демонизировала Запад, и аполитичный Хилько был уверен, что за границей живут, в основном, фашисты и сионисты. Ну и ещё порнозвёзды.
На всех его рисунках персонажи гибли или подвергались жесточайшему, смертельному унижению.
Друзей, которые не взяли его на очередную пьянку, он изобразил в виде отрубленных голов, "зрубаных голивок", насаженных на колья, себя же - в маске палача, с окровавленным топором.
Космонавт Гречко, ещё тянущий руку дружбы в открытый люк неизвестной орбитальной станции, но уже по его щеке слёзка течёт - внутри станции был Дедушка, Гиммлер, и тело американского космонавта, местами обглоданное до костей
"Им же похуй, они даже стейтсов мучат".
Потом я попал домой к Хилько, он жил без отца, с матерью и бабкой. Бабку он называл Джонс, оказывается, он специально стриг её "под каре", чтобы было похоже на утонувшего некогда в собственном бассейне гитариста "Rolling Stones", Брайана Джонса. Обычная бедная семья и обычная запущенная квартира - пока не попадёшь в комнату Хилько.
Нарисованная на стенке шкафа полуметровая свастика, журналы "Техника молодёжи", карта мира на полу и расставленные на ней солдатики, с большой тщательностью вылепленные из пластилина. Для маскировки свастика была завешена плакатом Мика Джаггера.
В углу стояла конструкция из деревянных планок и кухонной лопатки. Лопатка была заточена.
- Это гильотинка - голивки рубать,- радостно сказал хозяин.
Он развлекался тем, что лепил из пластилина полых изнутри солдатиков, заливал внутрь красную тушь, а затем "рубал голивки". Всё это под Rolling Stones.
Для Хилько Мик Джаггер был символом всего "сильного". Привлекала скорее не сама музыка, а образ, образ плохого супермена.
Соседи Хилю не любили, это я узнал, будучи приглашённым к нему на день рождения.
Сидящие у подъезда бабки неодобрительно провели нас взглядом, поджали губы, зашушукались. День рождения у него был в июне, для мистиков будет интересна такая дата - 16.6.65.
На столе стояли бутылки с водкой, кастрюля винегрета и порезанная крупными кусками селёдка в огромной консервной банке. Столовых приборов не было, только вилки и стаканы.
Через пару часов Хилько стал мочиться в открытое окно, прямо на бабок, сидящих у подъезда.
Потом выбросил в окно арбуз, а дальше полетели бутылки.
Оказалось, что выбрасывать в окно предметы - его любимое развлечение, ну а нужду справляет он только с балкона. Соседи снизу даже застеклили из-за этого балкон, сделали козырёк. Через несколько лет, после того, как он разжёг в унитазе костёр из газет, и слил воду - унитаз треснул и рассыпался, так что других вариантов, кроме окна - не осталось. Мать, правда, ходила к соседям, сам Хилько не считал нужным одалживаться.
Один раз он выбросил с балкона блок цилиндров от "Москвича" - большую, тяжёлую хуйню, которую перед этим с трудом затащил на восьмой этаж.
У соседской девочки забрал игрушечную собаку, которую тут же полил растворителем и сжёг, "спАлил".
Откусил соседу в драке кусок уха, и проглотил, чтобы нельзя было пришить. От срока спас случай - этим же вечером сосед поспорил с родным братом, и тот ударил его в живот кухонным ножом.
Спящему на балконе соседу - храпуну, намазал лицо говном. Использовал при этом бабкину палочку, примотал к ней детский совок.
Из безобидных шуток интересна такая - он узнал телефон паспортистки из ЖЕКа, позвонил ей, и попросил обмыть умершего соседа. Когда та переадресовала Хилю в церковь, он стал причитать: " Так він же ж не хрещений, а здзвізджений, у церкві сказали, шо нада до паспортистки. Прийдіть же ж обмийте, бо він же ж воня!".
-Дома я главный, - с гордостью говорил Хилько.
Это правда, управы на него не было.
При мне он несколько раз бил бабку, поднимал руку и на мать. Работал Хилько не регулярно, с большими перерывами, существовал за счёт зарплаты матери и бабкиной пенсии. Отбирая пенсию, он засовывал Джонса в мусоропровод, держа за ноги - соседи на её крик уже не реагировали.
Бабка и мать были вполне сумасшедшие, бабка постоянно ныла и плакала, даже на нейтральные темы говорила плачущим голоском, мать летом ходила по квартире в бурках - зимней обуви, типа валенок.
Серёга сочинял стихи. Варварские, оскорбительные стихи, полные насилия и глумления.
Очень смешные.
Во всех садах запели птички
Всем космонавтам оторвут яички
Он читал их наизусть, а записал только через пять лет, одолжив пишущую машинку. Для друзей он сделал сборник, тиражом в пять экземпляров, под копирку, в 91-м году.
Тогда же, с помощью машинки размножил текст:
"меняю квартиру с жидами соседьми
и ещё сосед сверху, что балуется плетью"
Напечатав штук двадцать таких объявлений, он расклеил их ночью на автобусных остановках.
Своё творчество он называл "лють".
Лють - это была у него высшая степень похвалы, он хорошо разбирался в искусстве, точнее не в искусстве, а в истинном творчестве - определял с первого взгляда, написано кровью сердца, или желудочным соком. Лють - это как раз кровью сердца.
Свои политические взгляды Хилько формулировал несколькими фразами.
"Меня мировые проблемы не ебут, главное, чтобы пипа стояла". Он избегал употреблять слово хуй, заменяя его детским словом "пипа".
"Всех вонючих и дураков сильных - спАлить".
Вонючие, в его понимании - это просто трудящиеся, от них Хилько дистанцировался. Он был сторонником евгеники и расовой теории.
"Всех, кто мешает жить, любить и гулять - спАлить".
Эта категория, "все, кто мешает" была широкой.
Участковый психиатр с очень хильковской фамилией Рара, участковый мент, любое начальство, соседи, люди на улице.
Бог, кстати, был для Хилько самым главным из "тех, кто мешает". Абсолютный участковый и абсолютный психиатр в одном лице. Он боялся Бога, порой звонил друзьям, уточнял - будет ад только за дела, или за мысли тоже.
На смерть бабки написал стихотворение правда, не удосужился его записать, так оно и кануло, там были слова:
"Христос-отравитель с паствой своей,
с той паствой что плАчить и пАлить людей"
Из религий уважал буддизм, особенно радовался красношапочному и жёлтошапочному толку, признавал тот толк, в котором не было ада.
Шапочки - это был его фетиш. Хилько любил историю, но воспринимал её не как процесс развития природы и общества, а как описание зверств и надругательств одних народов над другими. Восхищался, как кто-то выгнал откуда-то остготов. Исторические симпатии Хилько определяли не достижения и подвиги народов, а форма и размер шапочек. По словам Хили: " Я люблю или дуже восточных дураков, или дуже западных, с рожками".
Хилько подметил, что вычурность шапочек находится в прямой зависимости от жестокости народа; точнее наоборот, народ жестокий, потому что шапочки навороченные.
Книг почти не читал. А по телевизору смотрел только военную хронику, немцы, танки, концлагеря.
Все эти занятия не приносили Хилько прибыли, бабкиной пенсии не хватало.
Отец, железнодорожник с Дальнего Севера, помогал деньгами, но потом Хиля вырос, и алименты кончились.
Пришлось работать.
Детская мечта у него была стать порноактёром - непременно в Швеции, сыграли роль "порнухи" - мутные чёрно-белые фотокопии шведских порножурналов, популярные в то время среди школьников. При коммунистах осуществить мечту не получалось, а потом, с крушением системы - стало поздно.
Морщины, седина, цвет лица, зубы…
"Всего на жизнь свобода опоздала".
Так что, любой труд для него был нелюбимым, насильственным, вызывающем отвращение.
Чтобы излишне не напрягаться, Хиля подался в Театр оперетты - монтировщиком сцены. Его привёл туда Юрий Тюрменко, человек трудной судьбы, знакомый по сумасшедшему дому. Хилько потом посвятил ему пару стихотворений, одно называлось "В театри апереты". Оттуда Хилько быстро выгнали, в театре было строго, не державшихся на ногах с утра - выгоняли.
Так он скитался по театрам Киева, работал осветителем, рабочим сцены, гардеробщиком.
Из гардеробщиков его выгнали с треском и денежным начётом - в музей привезли выставку Ильи Глазунова, а после выставки обнаружилась пропажа шапок. Две или три нутриевых колючки ушли без хозяев.
Вместо того, чтобы караулить шапочки, Хилько рассматривал картины Глазунова.
Рассказывая об этом неприятном случае, он обращал внимание, что Глазунов - фуфло, фуфло во всём, начиная от сюжетов и заканчивая техникой нанесения мазка.
Серёге было вдвойне обидно.
Следующим и последним местом работы стал какой-то НИИ, Хилько взяли туда художником-оформителем, он честно рисовал Деда Мороза со Снегурочкой, а выгнан был за то, что постоянно дежурил у телефона, и взяв трубку, кричал на весь отдел:
"Капустянского к телефону!". Смеялся с дурака, с фамилии.
Капустянский был его начальником, быстро понял юмор, стал придираться, а тут ещё и сокращение штатов.
В 90-м году Хилько начал рисовать. Сразу маслом, на холсте. Вдохновила его картина, написанная неизвестным душевнобольным - девушка в пеньюаре.
Как он говорил - эта картина была для него всем, это была Любовь.
Он рисовал только портреты, портреты персонажей из своих историй.
Портреты демонов.
Демоны были странные, без клыков и когтей, без глаз, без ушей - но это настоящие демоны.
Всем, кто засыпает в одном помещении с его картинами, снятся кошмары.
Тем, кто не знает о судьбе Хилько - тоже.
То, что он рисовал - убивало наповал, цветом, настроением, сюжетом.
Картины излучают негативную энергию, от них прёт, как от реактора в Чернобыле.
Чистый драйв, как и его стихи.
Картины свои он дарил или продавал, недорого, а прежде чем назвать цену - объявлял стоимость потраченного холста и красок, ему было стыдно продавать себя. На вырученные деньги гулял, покупал водку и траву.
Он нарисовал за два года пятнадцать картин, и перестал рисовать, так же внезапно, как и начал.
К тому времени жизнь стала по-настоящему тяжёлой, экономический кризис, бабка умерла, и Серёга лишился пенсии. Сбережений у них не было, мать отправили на пенсию, долларов двадцать в месяц.
Жили они возле большого оптового рынка, в трёхкомнатной квартире. Две комнаты стали сдавать нелегальным мигрантам - пакистанцам, китайцам, афганцам. Те жили в двух комнатах целыми выводками, по шесть-семь человек, а в третьей - Хилько с матерью. Такое нашествие Хилько переносил с трудом, а квартиранты ещё и пытались лезть в семейные дела, китаец как-то сделал ему выговор: "Мама не дура! Мама не нахуй!". Необходимость спать с матерью в одной постели ударило ещё сильнее.
Мать храпела, и этим раздражала Хилю больше обычного.
Хилько стал очень плохо выглядеть, исхудал, лицо приобрело землистый цвет, в алкоголических драках ему выбили зубы, а врачи обнаружили цирроз печени, запретили пить.
Он испугался, не пил, и переносил жизнь с трудом. На него наехал участковый, соседи жаловались, и чтобы "не было покарано", пришлось рисовать для детской комнаты милиции акварели - синие слоны на скейтах, пошлые оранжевые жирафы. Такое оскорбление трудно перенести. В разговорах он часто вспоминал мать, обвинял её в том, что она родила его на свет. Сказал о своей жизни: "Хуйня-хуйня, остаётся только утешаться, что гвоздя нигде не вбил". Потом сбежали пакистанцы, оставили огромный долг за телефон, телефон отрезали, сдавать комнаты приходилось дешевле, и они с матерью начали голодать. От знакомых он скрывал это, говорил, что очищает организм, от еды отказывался.
Денег тоже не брал, ни в долг, ни просто, он, кстати, был гордым безумцем.
За неделю до событий, в марте 96-го, мы с ним виделись, он был очень плох, заросший, небритый, и вёл себя иначе, почти не смеялся.
Рассказал, что по телевизору слышал голос, голос сказал, что его принесут в жертву.
Так искупят грехи мира. Жить ему осталось три года, это тоже сообщил голос.
Нужно было сдать его санитарам, но я настолько привык к Хилько, что не увидел опасности, для меня он был безобидным взрослым ребёнком, безответственным фантазёром.
Рассказав про телевизор, Хиля опять стал рассказывать про мать, про её храп, имитировал его, чтобы я понял, как он страдает. Мать он уже давно называл только "дурой".
Мне было тогда не до семьи Хилько, и я посоветовал ему решить проблему храпа раз и навсегда.
- Убей её, да и дело с концом!
Хилько задумался, потом пробормотал:
- Да не, не надо, хай дура поживёть, - попрощался и пошёл домой.
А через пару недель позвонил Фелька, он в то время уже жил в Лондоне, и сообщил, что Хиля отрубил матери голову.
Ночью, в пустой квартире, очередные квартиранты съехали или сбежали, он казнил мать - "зрубал голивку" кухонным секачём. Потом вызвал милицию и сдался.
Последний раз мы виделись с ним в тюрьме. Поговорить так и не дали, издалека и через две решётки, он у них проходил как убийца, особо опасный, менты не рискнули дать личное свидание. Передачу тоже не разрешили, "не положено", да и он отказался, сказал, что ни в чём не нуждается. Две пачки "Примы" - вот и всё, что взял. Измождённый, седой, жёлтолицый Хилько выглядел плохо, но ещё не умирал.
Судебная экспертиза признала его невменяемым, и вместо лагеря Хилько должны были отправить в Днепропетровск, в специальную психбольницу. Однако туда он не попал.
Он умер 30 июня 97-го года, в Днепропетровской тюрьме, на следующий день по приезду этапом.
Причина смерти неизвестна, хотя не трудно догадаться. Урки и мусора не любят людей, убивших свою мать. Естественная смерть - маловероятна, смертельно больных не берут на этап, никуда не перевозят, они могут умереть в дороге, а зачем конвою лишние проблемы. Так что приехал он здоровым, а на другой день - скончался.
Где он похоронен - неизвестно, думаю, где-то в Днепре, в безымянной могиле - кроме матери, родных у него не было, некому было забрать труп.
Голос из телевизора его обманул - после пророчества он прожил не три года, а вдвое меньше.
Одна из его работ
Рассказ не мой, снова Адольфыча
Из его ЖЖ
МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ ВАСИЛИЯ Х.
Колхозный механизатор, Василий Х., молодой парень, отслуживший в армии, женившийся, обзаведшийся семьёй и хозяйством - замерзал. Лежал в обоссаном сугробе возле железнодорожной станции, даже не станции, а пригородной платформы, пьяный в жопу, и не шевелился. Знакомых жлобов рядом не было, посторонние люди шли себе мимо, а Вася уже заснул, ему снился морозный пиздец.
Спасли его мусора - ехали мимо на бобике, потрусить пристанционный рынок, сало, мясо, картошка - работники областной психбольницы охотно здесь закупались, цены были гуманнее городских, правда, не было лаборатории, но это хуйня - какая зимой зараза.
Вытащив Васю из сугроба и шустро, хотя и без особой надежды, пробив карманы, мусора решили в райцентр его не везти, дорога и возня с протоколами могла занять часа два, к тому времени торговцы разойдутся по домам, некараные. Отпускать его было нельзя - не смотря на пинки, пару оплеух, разминание ушей и прочие проверенные методы быстрого вытрезвления, Вася держался стойко, не разговаривал и не стоял на ногах.
До больницы было рукой подать, да и работала больница в тесном контакте с органами - половина больных была сельскими нариками и алкашами.
В приёмном покое мусора сгрузили Васю на топчан, а понимающий в таких делах дежурный врачик вызвал санитаров, больной дышал и чувствовал себя прекрасно - любой из санитаров с ним бы поменялся прямо сейчас, если б не эта блядская работа. Санитары затащили тело в отделение, бросили на койку, и больше о нём не вспоминали.
Проснувшись в незнакомом и явно казённом месте, тракторист совершил ошибку - вместо того, чтобы напиться воды из-под крана, поссать и постараться сориентироваться в месте, времени и собственной личности - он начал орать.
На крик прибежал фельдшер, ветеран больницы, и, разумеется, пострадал. Разглядев безобидного старичка, Вася узнал в нём виновника всех своих бед - и отвязался, фельдшер упал.
Случай был рядовой, плановый, так что действовали медики слаженно.
Набросив трактористу на голову одеяло, санитары зафиксировали его и привязали к койке вязками, старыми хлопчатобумажными колготками, привязали грамотно, каждую конечность - отдельно, и ещё простынёй, поперёк груди. Медсестра, особо не вникая, кто это, и что он здесь делает, набрала в шприц два кубика аминазина, и вколола в бедро хулигану, прямо через одежду. Василий заснул.
Отделение, куда его занёс случай, было самым обычным, были буйные, были тихие, были умирающие. Буйные лежали привязанными, тихие ходили по коридору.
Кручук, идиот, был тихим - он жил в больнице лет десять, режим не нарушал, бежать не пытался, не разговаривал - он ходил себе и ходил. У него было два занятия - он накручивал себе на голове рожки из волос и дрочил хуй.. Идиот был маленького роста, синюшный от сердечной недостаточности, но, как это часто бывает у идиотов - с огромным хуем.
Предрассветную тишину огласил вопль.
Вася звал маму. Когда заспанные санитары вбежали в палату, проклиная всех трактористов, ничего необычного они не увидели. В ногах у Васи сидел Кручук и дрочил хуй.
Санитаров удивила реакция бравого парня, в тельняшке, с усами, на такую хуйню, не стоящую внимания. А он уже не кричал, а завывал полным ужаса голосом, дёргался, однако вязок не порвал.
Шуганув идиота, санитары стали успокаивать Васю, но того уже понесло, он лопнул, испёкся. Это состояние запредельного ужаса не поддавалось лечению. Он уже был не боец.
В кругу своих, кумовьёв и соседей, Василий рассказывал о своём мистическом опыте, как правило, после пятой рюмки.
- Открываю глаза - а возле меня сидит синий чёрт, с рогами и хвостом.
И дрочит.
Несколько дней в стране чудес. Глава 7: "Словно плохой сон"
Всё же я спал не очень хорошо. Кровати были довольно твёрдые: их сетка представляла собой железные прутья толщиной в мой мизинец. Я спал словно на полу. Хотя, некоторые умудряются прогнуть эти прутья и балку посередине, чтобы было удобнее спать. Снились мне странные вещи, которые отчасти были связаны с этим местом. Но всё же во снах я почти полностью забылся.
Меня разбудили внезапный свет и гул ламп. Отличная замена будильнику. Они так резко прервали мой и без того неважный сон, что я был удивлён, ибо не понимал некоторое время, что нахожусь в больнице. С огромным нежеланием, – стараясь как можно дольше оттягивать момент осознания, что это реальность, а не кошмарный сон, – я принимал эти мысли, которые колоссальным весом наваливались на меня. Было прохладно, я не хотел вставать с кровати, закутываясь в тонкое одеяло. Но, посмотрев, что товарищи по палате встают со своих кроватей, наверное, также пересиливая себя, я тоже начал вставать.
Одевшись, я начал смотреть, что делают другие, чтобы, не дай бог, не сделать что-то неправильно: не вовремя пойти чистить зубы или поздно заправить кровать. Любое отклонение от здешних норм казалось мне непозволительным, ибо я не знал, за что предусмотрено наказание, а главное – какое. Но я сделал всё вовремя. Заправив кровать, я вспомнил про анализы. Мне предстоял визит в туалет. Пожалуй, самое мерзкое место там. Туалет представлял собой небольшое помещение, с синей на стенах и коричневой на полу плиткой, с одним окном с решёткой, пространство между прутьев которой было закрыто наклеенными полосками наклеек с деревянной текстурой, с двумя унитазами советских времён, с таким донышком и сливом, расположенным ближе к краю. Они не очень удобны. Когда я вошёл туда, то почувствовал некое омерзение, увидев фекалии, которые никто не собирался смывать. Да, это отвратительно. Но я сделал скидку на место, где я нахожусь, поэтому постарался отнестись к этому равнодушно, просто перейдя к другому унитазу. Ох, будь я в более плохом настроении, то подумал бы, что это место представляет собой всю изнанку больницы. В туалете же и курили. Я не совался туда во время перекуров, ибо не люблю сигареты и дым, что испускают курящие. Сразу за туалетом идут умывальники: такое же помещение, только место унитазов занимают три раковины. Там, к слову, ощущалась особая «водно-ванно-умывальная» больничная атмосфера. Она резко отличалась от туалетов и даже самой ванной комнаты. Как будто отдельная реальность непонятной природы.
Сдав анализы, я сходил в палату, взял свой пакетик с зубной щёткой, пастой и мылом, и отправился к умывальникам. Ребята посоветовали мне пользоваться средней раковиной, ибо в две другие сходили по нужде пижамники. Я последовал их совету. В умывальниках была очередь, которая довольно быстро проходила. Наверное, я умывался и чистил зубы там дольше всех. Со мной даже разделили раковину ещё пара больных. Я не был против, ибо они не делали чего-то странного, а просто чистили зубы. Как и я. Мы стояли втроём, и я своим поведением как-то неосознанно старался не показаться им каким-то плохим или высокомерным. А поведение моё просто заключалось в стоянии между ними без угнетения их движений. Они же в ответ тоже делились местом и вели себя прилично.
Закончив процедуры, я отправился в палату, посмотрев на часы. Время было около шести-пятнадцати. Больные и призывники во всю убирались в палатах, а некоторые больные и в коридоре. Скоро была дана команда выходить из палат, ибо начинается кварцевание. Около двадцати минут я сидел на кресле в коридоре, рассматривая фотографии города и вырезки из газет с городскими легендами и интересными историями про сам город. Время шло очень медленно.
Вскоре кварцевание закончилось, и мы вернулись в палату. Я принялся за чтение, стараясь не так сильно скучать, чтобы время шло чуть быстрее. Наверное, получалось плохо. Еле дотерпев до завтрака, я отправился в столовую.