Эта прелестная вещица была найдена в тридцатых годах при раскопках Помпеев. Как попала индийская богиня плодородия, красоты и богатства в римский дом? Подобный объект был не редкостью. Одним из первых храмов, раскопанных в Помпеях, был посвящён египетской богине Изиде.
Но влияние Египта меркнет по сравнению с греческим влиянием. Рим разгромил Ахейский союз тогда же, когда и Карфаген: 146 году до нашей эры. Коринф сровняли с землёй, мужчин убили, женщин увели в рабство. Но этот разгром не уронил греков в глазах римлян. Дома Помпеев могут служить пособием по греческому искусству. Один из них может похвастаться не только портретом драматурга Менандра, но и классическим греческим интерьером и экстерьером:
Римляне взяли у греков не только искусство, но и образование, а также другие вещи. Это тем более удивительно, что они обычно не уделяли большого внимания культурам покорённых народов (за исключением, может быть, Египта). Взять бы позаимствовать что-то от этрусков, например. Но нет, они берут культуру на чужом языке с чужой историей и внедряют в свои традиции. Казалось бы, победитель должен навязать свои традиции побеждённому. Но произошло обратное.
Римляне взяли себе греческий театр, начав писать пьесы на греческом по греческим же сюжетам. Ливий Андроник, Теренций, Плавт – все они писали по греческим образцам. Ливий же перевёл на латинский «Одиссею» Гомера. Можно было вполне понять перевод отдельных шедевров. Но перевести практически весь культурный канон – это было из ряда вон выходящим. Ошибочная идея о естественном культурном развитии от Греции к Риму – результат успешного культурного заимствования. Конечно, были римляне, отвергающие греческое влияние в пользу родного канона. Но многие, чувствую ностальгию по своему, не упускали возможности приобщиться к сокровищам чужой культуры.
Но вопрос о роли своей культуры и своего прошлого на фоне великолепия греков требовал прояснения. Нужно было как-то связать Рим с Элладой. Это удалось великому Вергилию. Рим нуждался в своём эпосе, и он получил его. В качестве примера были взяты великие поэмы Гомера. Вергилий опоздал на несколько веков, но в этом было и преимущество выбора. Его герой странствовал по миру, подобно Одиссею, и сражался, как Агамемнон. Вернее, сражался против Агамемнона: Эней был троянцем из Илиады. Вергилий продлил сюжет Гомера, рассказав, что случилось потом, когда троянский царь отправился морем на запад, оставив за спиной дымящиеся руины родного города. Он пришёл в Италию, в Рим. Так, подобно Платону, Вергилий создал поддельную предысторию для своей культуры. Он был, кстати, не единственным, кто «отправил» Энея в Рим. Свою генеалогию к Энею возводил и император Август, и другие патриции. Так, соединившись с греками, удалось и сохранить дистанцию. Победители в Троянской войне стали свидетелями возникновения новой империи.
Сегодня мы восхищаемся Римом, его государством, армией и сооружениями. Но самое знаменательное его наследие – это искусство заимствования, когда страна брала всё лучшее и ставила себе на службу. Замечу, что это касается не только культуры, но и, например, военного искусства, где щит был взят у этрусков, а катапульта – у греков. Именно стремление учиться и достигать лучшего с использованием чужих знаний сделало империю великой.
Буддийский странник в поисках следов древности
Сюаньцзан вырос в культуре почитания древних текстов. Чтобы сделать карьеру в древнем Китае, необходимо было сдать экзамен на их знание. Система была выстроена для того, чтобы отобрать власть из рук военных и местных авторитетов. Результатом стало построение первой в мире образовательной меритократии. Конфуцианская классика породила культуру восхищения прошлым, а сам Конфуций восторгался прошлым из отвращения настоящим. Мы привыкли, конечно, к идее, что раньше всё было лучше, но этот мудрец сделал что-то иное. Он выбрал определённый исторический период в качестве идеала. Он походил на Платона, который тоже смотрел в прошлое для конфронтации с настоящим. Идея сработала и укоренилась. В седьмом веке молодая империя Тан росла и развивалась.
И всё же Сюаньцзану не было достаточно ни конфуцианской классики, ни эпохи писем, царившей в столице. Брат познакомил его с буддизмом, нашедшим дорогу в страну по пыльным трактам Великого Шёлкового пути. Надо сказать, что в те времена мобильность религий была редким делом, буддисты были своего рода первопроходцами. Помимо рассказов о дхарме, просветлении и Нирване, проповедники принесли в Китай важное новшество: монастырскую общину. Раздай имущество, сбрей волосы, поклянись соблюдать бедность и воздержание, живи за счёт подаяний – это было весьма ново для тогдашнего Китая. У буддизма нашлось много поклонников, и он стал частью местной культуры. Стал монахом и Сюаньцзан. Семь лет он прожил, практикуя медитацию, самоотречение и декламацию, а потом его потянуло на запад, на родину Будды.
Путь был долог и непрост. В те годы покинуть страну было преступлением, но пройти через Нефритовые ворота на западной границе ему помогли иноземные купцы. На нелёгком пути в Индию ему помогали буддистские общины в городах и оазисах. Он едва не погиб в пустыне, огибая Такла-Макан с севера. Огромное впечатление на него оказали статуи Будды вырезанные в скалах Афганистана, достигавшие высоты в 50 метров. Они сохранились до наших дней. Вернее до 2001 года, когда их взорвали талибы.
Путь был долог, но, в конце концов, он достиг страны Ашоки, о которой знал из книг. К его разочарованию, многое от былого великолепия буддизма там не сохранилось. Местные цари стирали надписи Ашоки, буддистские статуи, колонны и ступы разрушались. Главной целью паломника стал сбор древних рукописей.
Со временем в Индии развилось несколько разных традиций и школ буддизма. Сюаньцзану была знакома прежде всего махаяна с её древними идеями, и он старался собирать тексты этой школы, презрительно относясь к другим школам вроде хинаяны, и уж тем более к индуистским верованиям. Он посещал знаменитые монастыри и святые места, собирал ценные рукописи и статуи, а также другие товары, в том числе семена. Он вжился в эту страну, и индусы не понимали, почему его тянет обратно, в Китай. Он объяснил им терпеливо, что Китай – это чрезвычайно упорядоченная страна, управляемая добродетельными императорами. Там дети слушаются своих родителей, астрономы ведут свой совершенный календарь, а музыканты играют утончённую музыку. Там люди стараются сбалансировать Инь и Ян. И, конечно, он должен был должен был принести туда более точные источники для собратьев-буддистов. Ведь буддизм не должен быть привязан к Индии. Он был убеждён, что источники в форме рукописей и статуй могут быть трансплантированы на новом месте.
К сожалению, на обратном пути при переправе через бурный Инд, когда сам Сюаньцзан плыл на слоне, перевернулась лодка с его ценным грузом. Пришлось делать паузу и слать гонцов в монастыри с просьбой прислать ещё материал. Всё восстановить не удалось, но и с тем, что было, не было стыдно встать пред лицом императора. Он снова пересёк Гиндукуш на обратном пути и обогнул Такла-Макан уже с юга. В Поднебесной царил новый император, который милостиво отнёсся к великому путешественнику, предложив даже тому важный пост. Но у Сюаньцзана была своя миссия. Он попросил отпустить его в монастырь, чтобы там переводить привезённые тексты всю оставшуюся жизнь. Он вошёл в память потомков не только переводчиком, но и автором знаменитой книги путешествий. Они чтили его за одно, и за другое. Да, Китай высоко ценил переводчиков, возводя их в статус героев культуры.
Сюаньцзан привёз не только древнее знание, но и новость, что визиты в страну священных ландшафтов переоценены. Китайский буддизм мог процветать и не чувствовать себя ущербным, благодаря текстам и объектам, привезённым им. Впоследствии оказалось, что передача буддизма от одной культуры к другой спасло буддистскую мысль после того, как в Индии в течение столетий после путешествия знаменитого китайского пилигрима он стал приходить в упадок. Брахманы традиционного толка реформировали свою веру и смогли завоевать поддержку большинства населения, уведя их от буддизма. Затем последовали мусульманские завоевания. Новые правители, хоть и не запрещали буддизм, но уж точно не поддерживали. А на Дальнем Востоке буддизм продолжал цвести, по всему Китаю, в Корее, Японии. Это стало наследием Сюаньцзана. Его судьба – напоминание о том, что культура Китая не закрылась от мира Великой Стеной, а явилось значимым продуктом импорта.
Записки у изголовья и опасности культурной дипломатии
Эти записки написала японская придворная дама Сэй-Сёнагон в десятом веке. Одна из историй рассказывает о находчивости японского правителя в его интеллектуальной дуэли с китайским, задававшим ему загадки. Эти загадки были сложны: определить, где верх у полена (бросить его в ручей), распознать пол змеи (пошевелить прутиком у хвоста) и продеть нить через лабиринт (привязать к муравью). Но японец справился и впечатлил китайца настолько, что тот не решился напасть.
Вообще-то, Китай и не собирался нападать на Японию, но одержимость китайской культурой при японском монаршем дворе была столь высока, что неудивительно было появление подобных историй. Если верить Запискам, Китаем было пропитано всё. Особенно поэзия. Япония адаптировала китайский поэтический канон, а также ритуалы и исторические записки в качестве основы для своей письменной культуры. Они писали китайскими иероглифами по китайскому формату, что означало знакомство членов двора с китайской литературной традицией. История про двух правителей ясно отображала высокомерие китайского императора и желание японцев продемонстрировать своё превосходство.
Данная ситуация была результатом столетий намеренной культурной дипломатии. Подобно отношениям Рима и Греции, японское отношение к Китаю было ещё одним примером полномасштабного культурного импорта, не зависящего от политики. И если римляне осуществили этот проект в частном порядке, в Японии это было делом государства.
Ярким примером этого стала жизнь монаха по имени Эннин. Его миссия в Китай готовилась годами. После высадки в Сужоу трудно было найти общий язык с местными. Помогли общие иероглифы. Гость общался с хозяевами письменно, кисточкой. Предметом особого интереса Эннина был буддизм, который в записках своих называл его просто Законом. Чтобы поглубже познакомиться с религиозным учением, он хотел посетить несколько монастырей. Это оказалось трудным делом: требовалось разрешение от государственных служащих. Он много месяцев боролся с китайской бюрократической машиной, но потерпел неудачу. В конце концов, он собрал рукописи, картины и прочий материал, положил это всё в кожаный сундук и погрузил на борт корабля, идущего назад в Японию. Корабль ушёл, а Эннин остался. Он решил достичь своей цели нелегальными методами. Тем, кто нашли его на берегу, он сказал, что он из Кореи. Когда обман обнаружился, он изменил свой рассказ, признавшись, что он из японской миссии, но простой монах и остался здесь по причине болезни.
В этом качестве он и достиг своей цели, побыв и в местном монастыре, и в буддистских центрах Утайшаня. Его поразили местные статуи Будды. Вообще-то буддистские художники поначалу не хотели изображать Будду, ограничиваясь знаменитым деревом, под которым он сидел, колесом дхармы и круглыми ступами. Но вскоре развилась сложная система изображения Просвещённого. Целью стало изобразить состояние отрешённости и тишины. Потому почти всегда Будда изображался в анфас, с полной симметрией и округлостью конечностей и расслабленными мышцами. Они пытались схватить то, что символизировал Будда: философию пустоты.
Эннин был углублён в познание религиозных канонов, как в стране изменилась политическая ситуация. В 840 году на трон взошёл новый император, который был даосист и не любил конкурентов-буддистов. Не любили их и конфуцианцы. Несмотря на то, что прошли сотни лет, и те, и другие не забыли, что буддизм – продукт культурного импорта. В 842 году были изданы первые антибуддистские указы. Начали закрываться монастыри, конфисковываться собственность и сжигаться рукописи. Эннин записывал происходящее, не скрывая эмоций и порой виня собратьев-буддистов в происходящем. Репрессии усиливались, разрушили все мелкие храмы, конфисковали всю собственность монастырей, расстригали монахов и разрушали скульптуры и картины. Только после этого Эннин признал действительное положение вещей. Добрались и до него, расстригли и отправили на родину. Ему пришлось уйти с пустыми руками. Всё, что он собирал восемь лет, она оставил. Прощаясь, дружелюбный чиновник сказал ему: «Буддизм в этой стране больше не существует. Но буддизм течёт на восток. Так говорилось с древних времён».
Так и получилось, что подробнейшим описанием практик разрушенных монастырей Утайшаня мы остались обязаны именно записям Эннина. Прошли годы, и, благодаря им, много монастырей смогли выстроить заново. Китайский администратор оказался прав: буддизм ушёл на восток.
В Японии тоже всё течёт, всё изменяется. Китайская культура вышла из моды ещё до того, как Сэй-Сёнагон закончила писать свои записки. Страна обрела культурную независимость и создала свою фонетическую письменность. Женщинам было позволено написание книг, не то, что в Китае. Одной из знаменитых писательниц стала и Сэй-Сёнагон. Но китайская культура в стране не исчезла, а оставалась важной точкой отсчёта. Подобно Риму, Япония говорит нам о том, что заимствование может быть ценным активом, обогащающим культуру, который может запустить соревнование и продвинуть дальше. Не стоило опасаться, что Эннин изменит лицо японского буддизма. Да, это так. Но со временем японское своеобразие проявилось во всей красе, дав дорогу новым формам искусства и богослужения. Достаточно вспомнить о прославленном Дзэне, который когда-то назывался Чань. У манги сегодня поклонники по всему миру, а ведь она – дальний потомок средневековых японских книг с богатыми иллюстрациями.
Не стоит переоценивать оригинальность искусства как сомнительный признак превосходства или обладания. Не надо забывать, что всё всегда откуда-то происходит. Оно выкопано, позаимствовано, перемещено, куплено, украдено, записано, скопировано и часто неправильно понято. Не столько важно, откуда это взяли, сколько – что мы с этим сделаем. Мы всего лишь посредники в непрестанном процессе культурной переработки. Никто не может владеть культурой. Её можно только лишь передать потомкам.