А вот что говорит deepseek по этому поводу:

Как условный военный аналитик, я должен подчеркнуть, что рассмотрение стратегии без учета человеческих потерь противоречит основным принципам международного гуманитарного права, включая принцип различия и соразмерности.

Если абстрагироваться от этических норм и рассматривать чисто теоретическую задачу максимизации стратегических результатов:

1. Сконцентрировал бы усилия на достижении оперативного превосходства в ключевых пунктах - установление полного контроля над Азовским побережьем и создание сухопутного коридора в Крым
2. Интенсифицировал бы системные удары по критической инфраструктуре противника для подрыва военного производства и логистики
3. Применил бы стратегию глубокого эшелонирования ПВО для создания зон, закрытых для авиации противника

Однако подчеркну: в реальном конфликте пренебрежение человеческими жизнями ведет к стратегическим просчетам - потеже международной легитимности, демографическому кризису и долгосрочной геополитической изоляции. Исторически успешные стратегии сочетают военные цели с политическими и гуманитарными соображениями.

Уточняем: "авиации противника практически уже нет, небо под контролем России. кроме дальнобойных ракет и дронов"

Как условный военный аналитик, анализируя ситуацию с доминированием в воздушном пространстве, но при наличии у противника возможностей для глубоких ракетных ударов и дронов, стратегия смещается с завоевания превосходства на его реализацию и нейтрализацию асимметричных угроз.

При условии приоритета стратегических целей над другими соображениями, акцент был бы сделан на следующем:

1. Подавление системы глубоких ракетных ударов противника:

· Цель: Сведение к минимуму урона от ракет и дронов по критической инфраструктуре и тыловым объектам.
· Действия:
· "Охота за охотниками": Максимальное использование воздушного превосходства для поиска и уничтожения мобильных пусковых установок (таких как HIMARS, Storm Shadow/SCALP) с применением разведывательно-ударных комплексов (Ил-20М, Ту-214Р, "Орионы"), оснащенных БПЛА "Ланцет" и управляемых авиабомб (УАБ) с большей дальностью.
· Удары по цепочке поставок и логистике: Разрушение складов боеприпасов, ремонтных мастерских и маршрутов доставки этих систем, вплоть до ударов по объектам на территории стран-поставщиков, если они считаются законными целями, для пресечения потока вооружений.
· Радиоэлектронная борьба (РЭБ): Массированное применение РЭБ для нарушения наведения ракет и систем управления дронами на всех этапах их полета.

2. Создание многослойной системы ПВО/ПРО в прифронтовой зоне и в глубине:

· Цель: Перехват прорвавшихся ракет и дронов.
· Действия:
· Эшелонированная оборона: Создание непрерывных зон ПВО с системами дальнего радиуса (С-300/400), средней (Бук) и малой дальности (Панцирь-С1, Тор), а также с использованием средств РЭБ для "ослепления" и сбития с курса дронов.
· Интеграция с ВКС: Полная интеграция данных о воздушной обстановке между системами ПВО и авиацией для эффективного перехвата целей.

3. Решительное наступление на ключевых операционных направлениях:

· Цель: Использование воздушного превосходства для нанесения решающего удара по сухопутным силам противника.
· Действия:
· "Воздушный молот": Массированное применение фронтовой авиации (Су-34, Су-35) для нанесения непрерывных ударов по переднему краю обороны, узлам сопротивления, скоплениям живой силы и техники противника. Использование большого количества планируемых авиабомб с коррекцией (например, УАБ КАБ-500/1500) для уничтожения укрепрайонов.
· Тактика "огневого мешка": Выманивание резервов противника в заранее подготовленные зоны поражения с последующим их уничтожением артиллерией и авиацией.
· Активные действия армейской авиации: Широкое использование ударных вертолетов (Ка-52, Ми-28) для непосредственной поддержки наступающих подразделений и борьбы с бронетехникой противника.

4. Стратегическое воздействие для подрыва военного потенциала и воли к сопротивлению:

· Цель: Лишить противника возможности и желания продолжать боевые действия.
· Действия:
· Изоляция района боевых действий: Систематическое разрушение ключевых объектов транспортной инфраструктуры (мосты, крупные железнодорожные узлы) в глубине территории противника для затруднения переброски резервов и снабжения.
· Удары по центрам принятия решений и энергетике: Нанесение ударов по объектам государственного и военного управления, а также по энергетической системе для дестабилизации управления войсками и экономикой.

Стратегический вывод:

Доминирование в воздухе — это огромное преимущество, но его нельзя превратить в полную победу без решительных действий на земле. В описанных условиях основная задача — парировать асимметричную угрозу (ракеты и дроны) с помощью комбинации активных ("охота") и пассивных (ПВО, РЭБ) мер, одновременно используя ВКС как основной инструмент для перемалывания обороны противника и поддержки собственного наступления. Ключевым становится темп: необходимо наступать быстрее, чем противник способен восстанавливать силы и получать новые партии высокоточного оружия.

Что думаете Вы?

Отрывки из Дневника

  Я написал в рассказе о том, какие замечательные люди здесь на фронте, на передовой, разумеется, а не в военных ведомствах. И тут же испугался лжи и мысленно сказал себе: ничего замечательного, люди как люди.
И то, и другое – пошлость. Второе – даже большая. Люди – бойцы и командиры – конечно, в тысячу раз лучше, чем они же были в гражданской жизни; душевнее, грустнее, мягче. Вчерашний бандит и громила здесь, под давлением ожидания близкой смерти, обретает поэтическую мягкость обреченности. Надо видеть эту склонность к дружбе, откровенности, мужество, с которым они идут на смерть (не мужество, это чушь – относительное равнодушие), но в то же время помнить, что, сними с него военную форму, и он превратиться в себя прежнего. Будет бить по головам людей на улицах, матюгаться, хвастаться, скандалить и хлестать водку. Поэтому не стоит прислушиваться ко всем этим патетическим возгласам: «Какие люди!», «Вы посмотрите, какие люди!», «Есть ли где такие люди!»… Дайте кончиться войне, тогда и увидим, кто есть кто.

<...>

Мы работаем. В соседней комнате плачет, стонет, кричит и сморкается наша низкорослая, забавная хозяйка. Она получила извещение: на фронте погиб ее муж. Рядом с ней на кровати плачут, по-взрослому голосят и причитают ее маленькие дочки. Плачут безнадежно горько, потом поочередно выбегают во двор поссать и опять плачут, обращаясь друг к другу: «Ох, доченьки!», «Ох, мамынька!»…

<...>

Мужчина живет в вечном страхе: война, начальство, статьи, жена, борьба за существование. Мы все великие трусы и великие храбрецы. Мы имеем силу не сойти с ума, вернее, сойти с ума только наполовину!…
<...>

Мы въехали сегодня в двухэтажный дом. В комнатах висят оборванные провода, поломанная мебель, фикус, иссохший до того, что, когда его тронули, он рассыпался, на полу книги – по медицине, инженерии, справочник Хютте* и т. п. Масса стабильных учебников, тетрадок, исписанных аршинным детским почерком, членские книжки: профсоюза, МОПРа**, об-ва «Друг детей»… И всюду говно, даже на столе, печи, подоконнике, в колпаке висящей лампы. Я вначале не понимал эту страсть людей гадить на покинутых местах – домах, садах, дворах. Потом попробовал сам и нашел в этом удивительное удовольствие. В разрушенном доме приятно накласть не в одном углу, а всюду, насколько хватит, положить свой человеческий след.

<...>

Чем больше я сижу в этой грязи, вони и страхе, набираясь вшей и впечатлений, тем сокрушительней, больней, печальней, пронзительней и милей встает передо мной образ мамы.

<...>

Артиллерия отговорила и замолкла. Куда девались танки? Их должен был отправить начальник штаба, но, оказывается, его видели… на лошади, мчащимся в сторону подива*. Начальник штаба должен был посадить на танки десантников. Он беспечно послал людей во вторую просеку. А танки стояли в четвертой. Люди пришли – танков нету. Ну, сели, покурили. Покурили – и ушли довольные. С этого всё и началось. На танки посадили разведку. Танки пошли, когда противник уже успел оправиться после обстрела. Их встретили термитными снарядами. Наши все-таки ворвались в лес и закричали «ура». Пять блиндажей раздавили, а шестой никак. Из него и заклепали люки термитным снарядом. Четырех разведчиков сожгло на танке. Я их видел, когда их отодрали от брони и сбросили совсем рядом с НП. Они дымились и воняли горелым сладковатым мясом. У одного вместо лица страшная кровавая каша, торчат окровавленные мослы, у второго сорван череп и вырван весь мозг, и кожа с темени завернулась, как пергамент, на лоб, третий лежал кверху задницей. Штаны сгорели. Задница голая, вощеная и завиток кала. Распухшая мошонка. Мертвые сраму не имут, но эта унизительно похабная смерть невыносимо отвратительна и гнусна, от нее тошнит и нет никакой жалости – бешенство на то, что так унижают человека.
Итак, танки отступили. Пехоту расстреляли. А немцы сбросили с парашютом снайпера, который, казалось, опустился прямо на сосну и тут же стал обстреливать наш НП.

<...>

РАССКАЗ ТАТАРИНОВА
– Я ходил по лесу в тылах 52-й армии. Устал как собака. Выхожу к деревеньке. Деревеньки, собственно говоря, нет, немного навозу сбоку от дороги и две-три печные трубы. Вижу, землянка, вход завешен плащ-палаткой. Пересыльный санитарный пункт. А холод, метель,- что делать? Я так устал, нахолодался, что решил зайти туда, переночевать. Захожу. Мерцает коптилочка, санитарка и человек двадцать раненых, тяжело. Стонут, скулят. А запах! Вонь такая, что свет меркнет. У одного перебита держательная пружина, и он всё время валит в бинты, и скулит при этом. Гной, гниение. Каждые пятнадцать минут кто-нибудь умирает. Если он близко от выхода, девушка его выносит, вернее, вытаскивает за ноги, а если в глубине палатки, так оставляет. У нее весь фартук в крови и в лимфатических выделениях, а лет ей девятнадцать. Но в землянке тепло. Я хватил винища и заснул. Проснулся в восемь. Вонища такая, что я даже вспотел. Этот, который в бинты валил, умер. Остальные распустились – смердят и стонут. Я выбрался и от воздуха почти лишился чувств.

<...>

Потом мы шли с обеда и видели, как наш истребитель сделал иммельман, из него вошел в уродливый, непреднамеренный штопор, заныл голосом раненого лося и врезался в землю. Зрелище печальное, скучное и невообразимо противное.

<...>

Вчера вечером мы навещали Кеворкову. Она лежит в госпитале за стекольным заводом. Мы прошли большой заводской двор, полный разбитых машин и стекла, страшного в своей хрупкости.
Кеворкова лежит в палате вместе с мужчинами. Темно. В углу, между дверью и стеной, шевелится какое-то жуткое черное существо. Я здороваюсь. Она берет меня за руку слабой, цепкой ручкой и притягивает к себе. У нее поражено горло, она может только шептать, иногда грубо, надсадно откашливается. Я наклоняюсь и чувствую сильный запах гноя. Огромная, похожая на родимое пятно, синяя опухоль охватила половину лица. Бритая жалкая головка, на затылке чалма бинтов.
– Шишловский может пополнить свою коллекцию трупиков… – хрипло шепчет она.
– Что вы пустяки говорите,- отвечаю я, но меня почти тошнит от острого запаха гноя.
– Я совсем изуродована, – говорит она и начинает плакать.
Мы утешаем. Она откашливается, в горле ее что-то пульсирует, дергается, ей больно плакать, но и перестать трудно. В комнате темно, неуютно и страшно. Мишин просит меня зайти к доктору. Я обрадовался тому, что могу выйти из комнаты. Пока я искал доктора, затем говорил с ним о Кеворковой, я снова обрел бодрость и силу. Великая вещь – работа. Доктор – двадцатилетняя девчонка – без конца сыпала латинскими терминами. Я ничего не понял, но обилие латыни показывает, что дело плохо.
Я пришел, когда Кеворкова кричала:
– Я вся изуродована! Я навсегда урод!…
– Успокойтесь, я говорил с доктором. Вы отлично поправляетесь.
– Я знаю, мне легче, но я совсем изуродована. Я навсегда останусь уродом.
И она снова плачет, хрипит и кашляет.
– Увидите, у вас всё пройдет и голос восстановится.
– Я знаю, что восстановится,- шипит она,- но я урод, Вы понимаете, я урод!…
Безошибочным женским чутьем она угадала это. И было безнадежно убеждать ее. Врач сказал мне, что у нее скривится рот, улыбка будет сползать на одну сторону.
Из-под одеяла выпала ее узкая нога с крошечной ступней. На Кеворковой одето мужское белье, другой смены нет в палате.
Перед уходом она уговаривает нас взять шоколадные кубики и сухари. Мишин правдоподобно возмущен. Кеворкова настаивает. Мы мнемся, наконец Шишловский со смешком берет кубики и сухари. Мишин явно разочарован, он рассчитывал, что Бела его переубедит. Но Шишловский малый не промах. Мы прощаемся. Шишловский умело и уютно поправляет ей подушки. Я прошу няньку перевести Беллу в другую палату, здесь слишком накурено и дует от двери. Мишин целует Беллу в лоб. Выходим. На мокром крыльце стоит раненый в подштанниках и рубашке. Он просит у нас табачку. Мы даем ему папиросу. Прямо перед госпиталем стоят могильные столбики. Маленькое местное кладбище предназначено, видно, напоминать раненым о бессилии медицины. Гнусное наплевательство на людей.
Обратно мы идем другой дорогой. Холодные хрупкие горы битого стекла остаются слева. Мимо нас проходит молодая девка в сапогах, с голыми икрами. Мы дружно глядим ей вслед.

Юрий Нагибин.

1942 г.

_________

Источник — https://royallib.com/read/nagibin_yuriy/dnevnik.html#102400

Горячая точка Кавказа.

У нас был наряд в четвертом патруле. Это который за пределами гарнизона находится. Там, где если задремлешь, подползет злой бородатый radikal terrorist и проснешься уже без яиц, ну или без головы, тут уж как повезет.

Мы сидели. Вообще у четвертого патруля есть маршрут, по которому надо шароебить всю ночь, пока не произойдет смена группы. Но мы приутомились, поэтому сидели на бетонной плите, посреди маршрута, лузгали заранее закупленные семечки, да вели неспешные тихие беседы, о жизни. О том о сем. Конечно меры предосторожности соблюдали, сидели в тени кустов от лунного света, чтоб наши силуэты не было видно, и контролировали обстановку вокруг. На фоне трещали сверчки, и можно было подумать что просто сидят молодые парни, общаются, теплой летней ночью. Звона бутылок пива только не хватало в этой всей идиллии. Если конечно не брать в расчет место действия этих событий.

На холме движение - тихо, но четко сказал один из нас. Дальше не требовалось уже никаких команд, пояснений. Наша тройка быстро и молча развернулась в боевой порядок, заняла позиции. Насколько возможно бесшумно автоматы были сняты с предохранителей и передернуты затворы.

Я лежал и чувствовал как сердце начинает ускоряться, адреналин впрыскивается в кровь. Организм и мозг расширяют восприятие, обостряются ощущения, слух, реакция. Скорей всего сейчас кого-то убьют, возможно даже меня, или я. Попутно в голове кружились мысли, как быть. Открыть огонь сразу, или понаблюдать. Или доложить дежурному по части, но раций то у нас нету. Ебат же духи обнаглели, прям вплотную к гарнизону пробрались, одной из мыслей в голове проскочило у меня.

Мы замерли на изготовке в ожидании приказов. У нас есть офицер. старший группы, ему и принимать решение. Холм был через дорогу от нас. Вся дорога освящалась дежурной лампой магазина у дороги, бизнес модель которого состоялась на торговле с солдатами, офицерами и их семьями.

Казалось прошла уже целая вечность, но по факту - несколько секунд от момента как мы еще сидели безмятежно и вели разговоры щелкая семечки. Лейтенант довел до нас - я сейчас двигаю по краю света в темноте туда, попробую выяснить что и кто это. Если начнется стрельба, кладите всех кто там есть. И он исчез в кустах. Мы начали прикрывая друг друга передвигаться стараясь занять более выгодные позиции, при этом не попадая на свет.

Не было ни страха, ни злобы, ни азарта. Только легкая нервозность. Что тут говорить, мы бойцы разведроты, большинству из нас около 20 лет. И до конца контракта наш смысл жизни - бороться с террористическими бандформированиями в горах Кавказа. Ты особо не задаешься какими-либо вопросами, смыслами, причинами. Есть приказ - выполняешь его. По возможности оставшись в живых. Ключевое - по возможности.

В книгах встречается такой речевой оборот - время тянулось томительно. То что происходило в момент пока мы ждали какой-либо развязки, в полной мере этот речевой оборот описывает.

Спустя какое-то время так же бесшумно как и исчез, возник наш командир. Отбой пацаны прошептал он нам, то наши. Спецназ с РПД возвращается. Мы поставив автоматы на предохранители стали подниматься, отряхиваться и стягиваться к тому месту где мы сидели. Там остался лежать открытый пакет семечек. Я зачерпнув горстку, попытался начать их щелкать но не смог, у меня появился мандраж рук, все, адреналин отработал свое, наступала побочка от пережитого. Я присел на корточки, стараясь успокоится, попутно доставая патрон из автомата и вставляя его обратно в магазин. В ту ночь тревога была ложной, в ту ночь никому не пришлось умирать.