Промт: A mysterious shipwreck lies on a tropical beach, its hull half buried in the sand. Vines and coral have claimed it over the years. Photorealistic, moody, cinematic.

Больше артов в тг: Арты из нейросети

Зачем вообще нужны «кладбища» и что это за места.

«Кладбище кораблей» — общее название для трёх разных явлений.

Первое — промышленные площадки разборки списанных судов, где корпуса режут на металл, а оборудование уходит на вторичное использование.

Второе — зоны массовых заброшенных судов, когда корабли оставляют у берега без утилизации.

Третье — природные «кладбища»: опасные акватории, где за столетия погибли сотни судов, и теперь это объекты подводного наследия.

В идеале почти каждый списанный корабль должен попадать на переработку. Но в реальности всё упирается в экономику, логистику, правовые требования и наличие инфраструктуры. Поэтому на карте мира есть и гигантские разборочные верфи, и места, где старые корпуса годами ржавеют в отмели.

Крупнейшие центры разборки: где суда становятся металлом.

Аланг, Индия.

Полоса пляжей в штате Гуджарат — крупнейший в мире кластер судоразборки. Десятки участков тянутся примерно на 14 км вдоль мелководного берега залива Камбей. Высокие приливы позволяют «высаживать» многотысячные суда прямо на песок, а отлив — подводить технику и начинать резку. В пиковые годы сюда доходили сотни корпусов — от балкеров и контейнеровозов до круизников и танкеров.

Как это устроено изнутри: сначала судно проходит газоочистку и инспекцию опасных материалов, затем команда демонтирует оборудование и «корабельный быт»: мебель, электрику, тросы, якоря, шлюпки. Часть идёт в магазины «из корабля» (их в округе целый пояс), тяжёлые узлы уходят на ремонт и вторичную установку, а корпус режут на секции и отправляют на местные прокатные станы. Экономика округа десятилетиями жила за счёт стали и «вторички»: кислородные станции, мастерские, рероллинговые заводы, перевозчики металла.

Цифры: по данным отраслевых сводок, в Аланге 183 площадки с суммарной мощностью около 4,5 млн LDT и береговой линией ~14 км. Пик пришёлся на 2011–2012 финансовый год — ≈415 судов за год; в 2024–2025 — ≈113 судов (исторический минимум). В 2020 разобрали ~196 судов.

🔸Примечание: LDT (Light Displacement Tonnage) — «лёгкий» водоизмещающий тоннаж, то есть масса судна «налегке»: корпус, механизмы и стационарное оборудование без топлива, груза, балласта, воды и припасов. В судоразборке LDT используют как ориентир «веса для переработки». Поэтому 4,5 млн LDT — это приблизительная совокупная масса корпусов, которую кластер способен разобрать за период (обычно — в год).

Читтагонг (Чаттограм), Бангладеш.

Берег Ситакунды — ещё один эпицентр разборки. Десятки площадок используют «пляжную» модель: судно заводят на полном приливе, а на отливе начинается работа. Здесь режут практически всё — от старых танкеров до контейнеровозов. Судоразборка даёт стране значимую долю стали для внутреннего рынка и работу тысячам людей, а вдоль трассы тянутся кварталы магазинов деталей: от швартовых и вентилей до каютной мебели и кухонной утвари.

Цифры: прибрежная полоса судоразборки тянется ~18 км. По разным оценкам, отрасль даёт 20–60% внутренней стали (в зависимости от методики подсчёта и периода) и обеспечивает 20–200 тыс. рабочих мест (прямо и косвенно). В 2024 в стране зафиксированы смерти 9 работников и 45 тяжёлых травм на пляжных участках Чаттаграма.

Гадани, Пакистан.

Гадани — третий крупный центр на «пляжной» схеме: длинная полоса участков, где суда встречают пламя резаков. Здесь работают с самыми разными корпусами, а рынок металла чувствует каждый большой «приход». После ряда трагических инцидентов требования к безопасности усилили: больше контроля, обучающие программы, регламенты по горячим работам.

Цифры по Гадани: рекорд 2009–2010 — 107 судов, ≈852 тыс. LDT; заявленная мощность — до ≈135 судов в год (до ~1,4 млн LDT). В обычные годы счёт идёт на десятки крупных корпусов.

Алиага, Турция.

Алиага под Измиром — противоположность «пляжной» модели. Это европейски регулированный кластер с доками, кранами, герметичными площадками, учётом опасных материалов и экспортом металлолома на сталеплавильные комбинаты. Сюда идут суда под флагами, которым нужны площадки из «евросписка», а также специфические корпуса — от паромов до круизных лайнеров. Во время кризиса круизной отрасли 2020 года здесь резали сразу несколько крупных лайнеров, что хорошо видно по кадрам с постепенным «исчезновением» палуб.

Цифры по Алиаге: за последнее десятилетие в этом кластере разобрали >2 000 судов; в Турции действует несколько EU‑listed площадок, принимающих суда под европейскими флагами.

Заброшенные «кладбища»: когда суда просто оставляют.

Нуадибу, Мавритания.

Побережье залива Нуадибу долгие годы считалось крупнейшим «кладбищем» заброшенных судов: здесь одновременно стояли и лежали на отмели сотни корпусов — от рыболовецких до небольших грузовых. По оценкам, исторически в бухте и на отмелях было до ~300 судов; экспедиции в середине 2000‑х фиксировали ~100+ корпусов над водой и два десятка под водой. Часть была затоплена рядом, образуя музей под открытым небом и серьёзную экологическую проблему.

Природные «кладбища»: когда опасная акватория пишет историю.

«Кладбище Атлантики», США.

Воды у побережья Норт‑Каролины, особенно район мыса Хаттерас и песчаных мелей Diamond Shoals, веками считались ловушкой для судоходства. Здесь встречаются тёплое течение Гольфстрим и холодные прибрежные потоки, из‑за чего рождаются туманы и резко меняются ветра; под водой — постоянно бродящие песчаные гряды. За несколько столетий на этом участке погибло множество судов разного класса — от парусников колониальной эпохи до пароходов XIX века. Во время Второй мировой здесь находился печально известный участок «Torpedo Junction»: немецкие подлодки топили торговые корабли буквально «у берега». В этих водах покоится и легендарный броненосец USS Monitor, ушедший ко дну в 1862 году неподалёку от мыса Хаттерас. Сегодня регион известен не только как опасная акватория прошлого, но и как центр подводной археологии и дайвинга; на берегу работает музей Graveyard of the Atlantic.

Остров Сейбл, Канада.

Узкая дуга песка в Атлантике печально известна 350+ зарегистрированными крушениями с конца XVI века. Сейбл лежит на пересечении штормовых треков, здесь часты туманы и резкие смены течений, а главное — постоянно меняющиеся песчаные банки: то, что сегодня глубоко, завтра становится мелью. В XIX–начале XX века на острове действовали маяки и спасательные посты, благодаря которым число жертв постепенно снижалось, но сами крушения не исчезали. В наши дни Сейбл — охраняемая территория (национальный парк‑резерв), доступ ограничен, а подвижные дюны порой выносят на свет фрагменты старых корпусов: история буквално «всплывает» после каждого большого шторма.

Почему не все суда сразу отправляются на переработку.

1. Логистика и деньги. Отбуксировать старый корпус к крупной верфи дорого. Для малых судов это может быть экономически бессмысленно — их бросают в ближайшей отмели или в порту, если контроль слабый.

2. Опасные материалы. Старые суда содержат асбест, ПХБ, тяжёлые металлы, остатки масел. Их нужно правильно удалить и утилизировать — не везде есть условия и специалисты.

3. Правовые требования. В одних странах контроль слабый, в других — строгий. В переходные периоды (до вступления новых конвенций) часть судов «зависает» в серой зоне.

4. Историческая ценность. Отдельные корпуса сохраняют как музеи или искусственные рифы — после очистки от опасных веществ.

Что меняется с международными правилами.

С 2025 года в отрасли действует обязательная рамка безопасности и экологии: переработка должна идти с учётом инвентаря опасных материалов на борту, контролем условий труда и утилизации. Для судов под европейскими флагами также действует требование переработки только на сертифицированных площадках из утверждённого списка. Это постепенно выдавливает «дикий» разбор и сокращает число мест, где корпуса просто бросают у берега.

Экономика и люди.

Судоразборка — это не только металл, но и занятость для целых регионов: тысячи рабочих мест напрямую и в смежных отраслях — от проката стали до магазинов «корабельной утвари». Одновременно это одна из самых травмоопасных сфер тяжёлого труда, поэтому тема безопасности, обучения и контроля здесь критична.

Экология: цена ошибок.

Главные риски — утечки масел и топлива, токсичная краска, асбест, загрязнение песчаных отмелей и прибрежных вод. На современных верфях эту проблему решают закрытыми доками, системами сбора стоков и сертификацией. Там, где суда годами гниют в мелководье, последствиями становятся мёртвые пятна экосистем и долгие программы очистки.

Итого.

«Кладбища кораблей» — это срез целой индустрии на стыке истории, экономики и экологии. Где‑то корпуса уходят в печи и возвращаются в виде арматуры и листового проката. Где‑то они десятилетиями ржавеют на мели, становясь мрачными памятниками эпохи.

Источник.

Печальная слава Бермудского треугольника уже порядком потускнела — и корабли с самолетами в нем больше не пропадают, и учёные давно развенчали зловещие мифы. И все же его воды до сих пор не теряют мрачной славы места массовых и необъяснимых исчезновений и таинственных крушений. Однако Бермудский треугольник выглядит просто невинной овечкой по сравнению с песками Гудвина, которые стали могилой для более чем двух тысяч судов, нескольких десятков самолетов и около 50 тысяч человек.

Пески и кораблекрушения — такое разве сочетается? Еще и как, если эти пески находятся не на берегу, а в море и то появляются над его поверхностью, то скрываются под водой, поджидая ничего не подозревающие суда, чтобы остановить их и навечно поглотить в своей пучине. «Великий пожиратель кораблей» — вот какое название носит место, расположенное в 10 километрах от британского портового города Дил.

Морская ловушка.

Коварство песков Гудвина заключается не столько в них самих, сколько в приливах и отливах, которые в этой части Дуврского пролива особенно сильны. Когда море отступает, большая песчаная отмель размерами 13 на 5 километров частично показывается над водой, выступая из нее местами на метр в высоту. В это время к отмели можно пристать на лодке и даже прогуляться по ней, огибая небольшие бочаги, заполненные морской водой.

Но следует торопиться — через три часа начинается прилив, а он здесь особенно быстр и от того опасен. Песок, бывший еще 20 минут назад плотным, быстро впитывает поднимающуюся воду и становится сначала зыбучим, а потом полностью скрывается под водой. Если угодил в зыбун, да еще и в одиночку, шансов добраться до спасительной лодки практически нет, пусть даже до нее всего пять метров.

Но это для человека, а вот для судов пески Гудвина представляют куда как большую опасность. Во время прилива они оказываются на глубине от четырех до шести метров и коварно сажают на мель корабли, которые выносят на них частые шторма.

А дальше происходит вот что. Суда, попавшие на мель, во время отлива садятся на твердый песок, который с началом прилива начинает намываться под один борт и вымываться из-под другого. Через два-три цикла этот же песок своим весом полностью заваливает судно на борт. Всё, снять его с этой мели нет никакой возможности, и остов корабля начинает медленное погружение в песчаную зыбь. Проходят месяцы, быть может годы, и на поверхности воды остается лишь верхушка мачты с крикливыми чайками на ней.

Есть и другой вариант. Если корабль оказался на мели носом к берегу, то вода начинает вымывать песок из-под его центра. В какой-то момент судно провисает на носу и корме и затем переламывается пополам.

Беспечные церковники.

Вот по такому сценарию пески Гудвина за все время своего существования стали причиной гибели двух тысяч судов: начиная с боевых трирем Юлия Цезаря и заканчивая современными плавсредствами. В «желудке» этого «песчаного пожирателя» покоится даже несколько десятков самолетов (британских и немецких), сбитых во время Второй мировой войны. Есть один немецкий бомбардировщик, экипаж которого совершил вынужденную посадку на так вовремя показавшемся под крылом песчаном острове. Увы, он стал последним пристанищем для самолета — через три часа его поглотил прилив, а через три месяца бомбардировщик полностью погрузился в песок. Двух членов экипажа, кстати, успели вовремя снять и отправить в военную тюрьму Дувра.

Разумеется, с такими экстремальными природными факторами вся история песков Гудвина полна жутких легенд и леденящих историй, начиная с самого начала их появления. Легенда гласит, что в XI веке здесь был остров Ламоа, священники которого собрали деньги на строительства дамбы от подмывающего берег прилива, но потратили их на украшение церкви. В результате остров ушел под воду, образовав обширную мель. Но это всего лишь предание. Ученые же считают, что песчаная отмель образовалась здесь еще до нашей эры благодаря особенностям донного рельефа. Кстати, гудвинский «пожиратель кораблей» вовсе не бездонен — толща песка у него уходит в глубину всего на 25–30 метров, а дальше под ней находится относительно твердая меловая формация.

У скептика сразу возникнет вопрос: разве может массив песка габаритами 13 на 5 километров и глубиной в 30 метров стать кладбищем для двух тысяч судов? Не приукрасили ли масштабы катастрофичности древние легенды? Может, и приукрасили, но важно вот что. Пески Гудвина не стоят на месте, а постоянно перемещаются. Еще четыре столетия назад они находились почти напротив Дувра, а сейчас их «отнесло» на 20 километров севернее. На покинутое отмелью место пришли дайверы, которые и обнаружили остовы средневековых фрегатов с занесенными песками трюмами. Так что количество жертв «Великого пожирателя кораблей» вполне может исчисляться тысячами.

Срыть и дело с концом.

Поразителен в истории песков Гудвина тот факт, что отмель до сих пор существует, хотя имеющиеся у человека технические возможности еще в середине XX века позволяли если не ликвидировать ее, то хотя бы обозначить маяками и сигнальными средствами.

Обозначали. Точнее, пытались. Первый плавучий маяк поставили еще в 1795 году. Однако штормом его сняло с якоря и бросило точнехонько в пасть песчаного чудища, которое «переварило» маяк и не поморщилось. С тех пор плавучие маяки регулярно появляются на концах отмели и так же регулярно пропадают в ее песчаной толще. Последний случай произошел в 1954 году — маяк «Южный Гудвин» в шторм выбросило на отмель, и спасатели едва успели снять с него маячника, отчаянно размахивавшего красной тряпкой.

Ну а последний случай крушения произошел в песках Гудвина в 1991 году, когда на отмель выбросило корабль пиратской радиостанции, стоявший на якоре в нейтральных водах.

Что же касается ликвидации самой отмели, то в прошлом веке этот проект посчитали затратным, а сегодня ему не дают ход общественники. Власти Дувра и рады бы использовать гудвинский песок в строительстве, они даже в 2010-х годах организовали эскадру земснарядов, но работы вскоре пришлось свернуть. Стали возмущаться все. Геологи — что ликвидация песка нанесет ущерб береговой линии. Экологи — что повредит фауне (на песках во время отлива отдыхают серые тюлени). Жители портового городка Дил были против, потому что отмель Гудвина стала местной достопримечательностью. А историки заметили, что отмель — это не просто пески, а братская могила десятков британских летчиков, сбитых во время Второй мировой.

В общем, отмель Гудвина оставили на время в покое, хотя лицензия на выемку 3 миллионов тонн песка все же имеется. И пока их не начали добывать, место активно используют для проведения разного рода необычных мероприятий: то кросс запустят, то матч по крикету организуют. Ну а туристам на песках самое раздолье. Их и привезут, и угостят доброй дюжиной отборных легенд, и покажут «пиратские» артефакты. Главное в такой экскурсии — вовремя сесть обратно на катер, чтобы потом не пришлось на себе испытать весь ужас медленного и неотвратимого погружения в песчаную зыбь.

Источник.