Пост написан живым человеком

Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, с новой порцией исторической науки. Работа историка кажется простой - берешь источники, данные археологи, изучаешь и на выходе получаешь истину... На деле все гораздо сложнее и в истории куда меньше истинного, чем кажется, а результат исследования сильно зависит от методов, которыми пользуется историк. А их много, и даже гендерстадиз в исторической науке приносит свою пользу.

___________________________________________________________________

Оглавление цикла:
Введение
Нарративный источник — царь доказательств?
Археология: вторая среди равных

___________________________________________________________________

Что такое методология? Если утрировать, то это вопросы, на которые отвечает исследование и набор гипотез и допущений, с помощью которых это делается. Хотя обывателю часто кажется, что история это нечто застывшее, и максимум в ней что-то могут поменять новые находки. На деле всё ВООБЩЕ НЕ ТАК. Новые методы истории, ставящие новые вопросы, позволяют даже на одном и том же массиве данных получить новые знания, которые могут перевернуть понимание прошлого.

Я не буду делать здесь глубокий разбор истории развития методов, но дам краткий обзор, чтобы вы в дальнейшем понимали, откуда берутся новые трактовки. И да, речь будет идти о западной историографии, так как именно она по вполне очевидным причинам находится на острие изучения древнего Рима.

Для начала, в исторической науке принято разделять объект истории и субъект. Объект исторического познания — это источники и факты из них во всем многообразии, а субъект — сам историк. Такое разделение сделано неспроста, потому что в зависимости от отношения к объекту исследования даже одинаково заданные вопросы могут дать разный ответ.

В 19 веке в исторической науке господствовал позитивизм, который постулировал, что факты неизменны, а прошлое познаваемо. Задачей историка виделась лишь установка достоверности фактов и их компоновка в непротиворечивую схему поступательного прогресса от одной стадии развития общества к другой. Такой подход позволял не просто реконструировать прошлое, но и сводить его к неким всеобщим закономерностям и шаблонам. Поэтому предполагалось, что как только будет достигнута определённая полнота фактов, то прошлое сразу станет понятным и неизменным.

При этом все позитивистские течения исследуют крупные общности — государства, общества, классы. Именно тенденции их развития являются основными объектами интереса. И, конечно же, в зависимости от базовых гипотез разные методы давали разные результаты. Например, один из основоположников позитивизма, Огюст Конт, считал, что история развивалась в связи со сменой парадигм мышления (теологическая, метафизическая и научная). Другие считали, что усложнение социума влекло за собой и исторический прогресс. Созданный марксистами, истмат, наоборот, ставил во главу угла экономику: борьбу экономических классов и развитие средств производства, приводившие к смене экономических стадий развития.

Именно в духе позитивизма написаны самые знаменитые труды по истории Рима: Гиббон (в центре исследования культура), Моммзен (в центре исследования политические институты) и Ростовцев (у нас он мало известен, а на западе это корифей, привнесший марксистскую методологию в академическое изучение Рима).

Однако события начала 20 века ввергли позитивизм в кризис. Раз применение разных методов позволяет по-разному трактовать одни и те же факты, то значит нет никакой абсолютной истины, а лишь относительная. Задача факта при позитивистском подходе подтвердить уже выдвинутую теорию. С точки зрения релятивизма же именно полученные из фактов знания позволят создать теорию, которая их бы объяснила.

Наиболее ёмко эту идею высказал Р. Дж. Коллингвуд:

«Историк имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его науке, составлять собственное суждение о том, каково правильное решение любой программы, встающей перед ним в процессе научной работы».

Т.е. задача историка — взять инструментарий (в виде набора гипотез) любого метода, даже позитивистского, но применив его на массив фактов постараться получить свой уникальный результат. Если он сойдется с другими, значит теория удачная и отвечает научным критериям проверяемости, если нет — нужно продолжать вести поиск и ждать схожих результатов у других.

Раз историки стали искать наиболее удачные с их точки зрения объяснения событий прошлого, то они начали всё чаще применять методы из смежных гуманитарных наук: социологии, психологии, политологии. Появившаяся в 20-е–30-е школа Анналов стала катализатором развития междисциплинарных исследований — находящихся на стыке разных наук.

Так как историки — это всегда продукт своего времени и интеллектуального климата, то каждое новое поколение приносило в методологию новые веяния: они задавали такие вопросы, которые до этого мало кого интересовали. И в 60-е–70-е произойдёт подлинная революция в исторических методах.

Из экономики начнут внедряться численные методы моделирования. Активно начнёт развиваться социальная история, изучающая не только крупные социальные группы и их взаимоотношения, но и более мелкие. Под влиянием антропологов на новом уровне начались исследования древней ментальности, в чем сошлись интересы с историками культуры.

Так как теперь объектом исследования вновь стали не безличные классы или государства, а люди, то всё чаще в исследованиях стали задаваться вопросы локального характера. Человек перестал видеться просто винтиком общественного механизма. Он теперь был его основой и его жизнь и образ мысли приобрели новый интерес. Однако это уже в духе эпохи поставило вопрос о том, что история женщин в историческом знании представлена гораздо хуже, чем мужчин. А уже в 80-е новое поколение расширит проблематику до вопроса гендера: того, какие были в прошлом гендерные роли, какие качества им были присущи, как и почему они изменялись.

Тогда же в 70-е в рамках постколониального дискурса историки начали задавать вопросы идентичности и отношения древних к колониализму. А в 80-е и 90-е постмодернизм встряхнул историческую науку, поставив под вопрос сами языковые конструкции, которыми выражались факты. Ведь один и тот же термин в разные эпохи мог иметь очень разное наполнение. А идея истории, как постоянного процесса взаимосвязанных изменений на разных уровнях, где основной действующий фактор в каждый момент времени может быть различен, стала логичным развитием междисциплинарных подходов.

Сегодня нет какого-то единственного верного метода исследования исторических фактов. Применяя разные инструменты и модели, которыми изобилует историческая наука, необходимо извлекать максимум полезной информации, смотреть под разными углами. И в этом плане даже современная «повесточка» полезна, так как она позволяет задать новые вопросы и получить на них новые ответы.

Конечно, никуда не деться от недобросовестности, когда метод подменяется идеологией и факты подгоняются под заранее известный результат. Но всё же, академическая наука сегодня — это не про выбор какой-то любимой идеи и постоянное её подтверждение, а про постоянный поиск более удачных объяснений. Менять взгляды на те или иные вопросы стало не зазорно, куда хуже держаться уже за явно устаревшие подходы.

Поэтому, хотя историки античности и уважают труд корифеев прошлого, но общее направление развития науки — это постоянная ревизия наших знаний. То, что считалось наиболее близким к истине вчера, сегодня под грузом новых фактов и теорий может оказаться устаревшим. И сейчас я продемонстрирую это на примере очень важного для понимания поздней античности направления — истории идентичностей.

Идентичность — это принадлежность человека к какой-то группе, через которую он осознает себя. Мы все имеем целый ворох разных идентичностей: я россиянин, я русский, я москвич, я подписчик @Cat.Cat. Вопрос влияния различных идентичностей на общество и поступки людей и исследуется историками.

Обычно выделяют глобальные и локальные идентичности. Глобальные — это принадлежность к крупным общественным группам. В случае Рима — это имперская (римская) идентичность, племенная (я галл, я грек, я египтянин) и с 4 века н.э. ярко начнет проявлять себя религиозная. Локальная — это принадлежность к местному сообществу (я тускуланец, я милетец) или профессиональной/социальной группе (я сенатор, я солдат, я пекарь). При этом сами по себе данные идентичности могли находиться в разном отношении друг к другу, и задача историка — определить их.

Рим, подчиняя себе Средиземноморье, навязывал всем римскую идентичность, как способ участия в римской политике. Но все ли принимали её, а если принимали - то какое место в их жизни она занимала? Чувствовали ли они себя больше римлянами, чем галлами или греками, или все же наоборот? А когда в 4 веке н.э. в это уравнение добавилось христианство, то какая идентичность теперь была важнее? Судя по некоторым свидетельствам, имперская идентичность у части жителей стала менее важной, нежели религиозная. А у некоторых — нет. Почему? Ответы на эти вопросы непросты, так как у нас не так много прямых свидетельств эпохи.

Осложняется все тем, что до 70-х идентичность в основном воспринималась в этническом или национальном качестве, привычном по обществам модерна. И считалось, что каждая такая идентичность жёстко связана с определёнными материальными культурами. Например, по раскопанным археологами глиняным черепкам и узорам на них чётко выделялись региональные культуры производства, которые обычно связывали с конкретными народами (этносами). Если черепки зарейнской культуры оказались в Галлии или Британии, то считалось, что там оказались германцы, и по числу этих черепков в общем массиве мы можем определить насколько много [14: 389-390; 49: c.116-117].

Однако, если следовать этой теории, то современный мир населён китайцам — ведь нас окружают вещи, сделанные в Китае. Что сомнительно. В случае с Римом выходили тоже занятные штуки — с 1 века до н.э. по конец 1 века н.э. шла активная экспансия римских товаров. Но потом появились региональные вариации, и уже в Италии стали активно использовать произведенные в Испании, Галлии и Северной Африке предметы быта. Это что же, получается случилась обратная колонизация?

Конечно же всё было куда сложнее. Современный подход к вопросу не делает жесткой привязки этничности к материальной культуре, но прослеживает взаимосвязи. Распространение римского стиля материальной культуры в 1 веке н.э. было одновременно признаком и роста географии расселения римлян, и попыток местных элит перенять новую имперскую идентичность. Но это вовсе не значит, что они полностью отказывались от старой: по имеющимся нарративным источникам старая этническая идентичность просто уходила на второй план.

Перемешивание элит, культурных стилей и рост экономического влияния провинций ещё сильнее искажали картину материальной культуры региона, создавая причудливый сплав из множества элементов. Что ещё сильнее затрудняет анализ. И это мы говорим об элитах. Идентичность простого населения проследить ещё сложнее, так как она плохо представлена и в письменных источниках, и в археологии.

Даже в случае с религией, где внешние маркеры обычно выставлялись на показ, всё непросто. Если о распространенности культа Митры в римских легионах есть немало археологических свидетельств, равно как и о росте влияния христианства среди элит, то дома простых жителей часто не несут в себе никаких признаков религиозной принадлежности [1: c.161-163]. Хотя нарративные источники свидетельствуют о росте влияния христианства на горожан, их подлинный масштаб остается неизвестен.

Как несложно заметить, вопросы, которые ставит это направление истории, крайне важны для понимания римского общества, особенно эпохи его трансформации в 4 веке. Применяя результаты различных методов исследования прошлого, мы можем составить куда более сложную и объемную картину событий.

Как я уже говорил выше, сегодня нет одного единственно верного метода, и задача историка не состоит в его поиске. Он должен использовать подходящие ему гипотезы и теории любых возможных методов и направлений исторической науки, чтобы с их помощью реконструировать прошлое. Это чертовски сложная задача, но в то же самое время крайне интересная.

Продолжение следует...

Источники данной главы:
1 - Сборник «The transformation of economic life under the roman empire» под ред. LUKAS DE BLOIS & JOHN RICH, 2002 г.
14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г.
47. Репнина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. «История исторического знания», 2004 г.
48. Данилевский И.Н., Кабанов В.В., Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. «Источниковедение. Теория. История. Метод», 2004 г.
49. Peter Brown «The World of Late Antiquity», 1971 г.

Список всех источников цикла, так как их очень много и Пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм