В начале 1990-х я довольно бойко говорил по-английски, переговоры вёл на чужом языке и, обложившись специальной литературой, писал на нём деловые письма. Всё работало, но однажды я показал очередное письмо знакомому лондонцу, который прилично знал русский язык, хотя и говорил с неубиваемым жутким акцентом.
Письмо после стандартного обращения начиналось стандартной же формулой: "I would like to represent you with... " и так далее. Лондонец пожевал губами и сказал: "Вообще-то I should..."
В самом деле, есть тонкая дипломатическая разница между "Я хочу представить вам" и "Я хотел бы представить вам", но её и по-русски уловит не каждый. Кстати, даже хорошие программы-переводчики в обоих случаях дают один и тот же вариант "Я хотел бы", независимо от того, would или should.
Читал сегодня онлайн-лекцию студентам. Разговор был про историческую литературу. Помянул перл из недавнего сериала про Екатерину Вторую. В кадре блудоглазый придворный обращается к молоденькой героине: "Мы с вами раньше нигде не пересекались?" Дело происходит в середине XVIII века.
Отсутствие у сценаристов, редакторов, продюсеров, актёров и режиссёров общей культуры и чувства языка как её неотъемлемой части — общее место. Но вот интересный нюанс: персонаж вполне мог сказать что-то такое, ведь способы охмурения в основе не изменились, просто сказано это должно быть в лексике 250-летней давности...
...а тут возникает культурная пропасть. Русский язык изменялся радикально. Современник Петра Первого не смог бы даже толком воды попросить при дворе Ивана Грозного, настолько непреодолим языковый барьер между русскими конца XVI века и русскими начала XVIII века. Нам сегодня тоже приходится читать указы Петра со словарём. Изменился лексикон, изменились грамматические конструкции, изменилась музыка речи... Нет необходимости быть филологом, чтобы увидеть и почувствовать колоссальное влияние, которое оказывали на русский язык впитываемые иностранные культуры.
Японцы столетиями жили обособленно. Впитав китайскую культуру, они не пускали на свои острова иностранцев и сами не путешествовали за границу. В романе "AMERICAN'ец" я упоминал о том, что одной из главных задач первой русской кругосветной экспедиции под командованием Ивана Крузенштерна была доставка в Японию русского посольства. Попытка наладить дипломатические связи с государством, которое отделило себя от мира железным (или шёлковым, или из рисовой бумаги) занавесом, полностью провалилась. Японцы не приняли даже подарков от российского императора: в противном случае им пришлось бы отправлять послов с подарками в ответ, а это запрещал закон.
Обособленность сказалась и на языке.
Если современный японец хочет похвалить кухню и сказать, что ему вкусно, он использует в первую очередь слова "умай" или "оисий".
При этом "умай" — это древняя мужская лексика. В поэтическом сборнике VII века "Маньёсю" свою невыносимую тоску по возлюбленной поэт-мужчина подчёркивает с помощью "умай", говоря, что не чувствует вкуса еды.
Советским и российским кинозрителям аналогичная конструкция памятна с конца 1970-х по фильму "Мимино", где персонаж-армянин пытался передать слова персонажа-грузина: "Такую личную неприязнь я испытываю к потерпевшему, что кушать не могу!"
"Иси" — слово без префикса "о" и окончания "й" — в японской древности относилось к лексикону придворных дам: так они говорили о чём-то великолепном, превосходном.
Тысячелетие спустя "оисий" по-прежнему живо в японском языке. Это более вежливая форма — говоря архаичным русским, "высокий штиль". Хотя похвалить вкусную еду можно и суровым мужским "умай". Ваши чувства поймут и оценят.
(А на картинке — Япония зимой: это заснеженные рисовые поля в префектуре Ниигата.)