Их корабль оказался в удивительной метагалактике — одинокой карликовой галактике, окружённой бескрайней пустотой, простирающейся до горизонта частиц. Из глубин этой пустоты исходили мощные импульсы пространственных разрывов, которые нарушали ткань реальности.
Первичные данные, собранные автоматическими зондами, не выявили присутствия других техногенных сигналов. Однако сверхсветовая связь в этом регионе была ненадёжной, что делало невозможным исследование без непосредственного присутствия корабля.
Строительство базы продвигалось медленно, словно само время здесь, на краю метагалактики, остановилось. Гигантские конструкции возводились постепенно: сверхтелескопы, детекторы гиперполей — всё это должно было пронзить тьму и уловить то, что никто до сих пор не мог зафиксировать.
Планета, некогда карликовая и забытая, теперь словно пожиралась изнутри: её недра переплавлялись в строительные блоки, кора разбиралась на модули, а орбита заполнялась кольцами станций. Она умирала по частям, превращаясь в инструмент чужого любопытства.
Дэр Ми томился от бездействия. Сверхсветовая связь с цивилизацией работала с перебоями, и доступ к новым данным был ограничен.
Время для Дэра Ми тянулось бесконечно медленно, словно вязкая субстанция, медленно стекающая сквозь пальцы. Каждый миг казался ему бесконечным испытанием его терпения. Однако истинным бременем было не просто ожидание, а ощущение, что он находится под микроскопом любопытных взглядов местных биологов.
Для них он был не просто членом экипажа, а настоящим живым феноменом — редчайшим существом, чьё сознание, извлечённое из человеческого тела и заключённое в форму гиперса, представляло собой захватывающую загадку. Каждый его жест, каждое изменение в тоне голоса фиксировались с научной жадностью, словно он был не человеком, а объектом для исследования.
Одна из женщин-биологов привлекала его внимание особенно сильно. Высокая, с острым проницательным взглядом, в котором читался профессиональный интерес и едва уловимая игривость, она не оставляла Дэра равнодушным. Её присутствие будоражило его, вызывая странную смесь эмоций.
Физическое влечение вспыхивало каждый раз, когда она двигалась — легко поворачивала голову, случайно касалась его, протягивая датчик или планшет с данными. Однако этот импульс тонул в бурлящем море других эмоций: смятении от непривычной структуры своего нового тела, раздражении от её настойчивости и глубокой неловкости, вызванной последствиями биоретрансляции.
Его странное существо отзывалось на её провокации не страстью, а странным, почти болезненным напряжением, словно нервы ещё не научились различать желание и дискомфорт.
— Вы можете позволить себе быть искренним и делать со мной всё, что пожелаете, — произнесла она, и её голос звучал мягко, но с явным намёком. Уголки её губ приподнялись в лёгкой, почти вызывающей улыбке.
Она стояла слишком близко, её дыхание касалось его кожи, и этот жест не был простым флиртом, а тщательно спланированным экспериментом. Её глаза блестели от научного азарта, ожидая его реакции, словно он был подопытным животным в лаборатории.
Дэр ответил с некоторой скованностью, уклончиво, с лёгким румянцем, который он не мог контролировать. Это лишь подогревало её интерес. Она фиксировала каждое его движение, каждый взгляд, словно пытаясь разгадать код его новой природы, и это только усиливало его внутренний хаос.
В отличие от неё, другая биологиня, более спокойная и обладающая тихим, но тёплым голосом, выбрала другой путь. Она не стремилась провоцировать Дэра и не пыталась его проверить. Вместо этого она предложила ему неформальную, но глубокую беседу, словно приглашая его окунуться в океан идей.
Они обсуждали загадочные аномалии метагалактики, природу гиперматерии, чьи свойства ускользали от понимания, и философские аспекты их миссии. Они говорили о том, что значит быть человеком, заключённым в теле гиперса, и как это меняет взгляд на звёзды.
Её вопросы были мягкими, но проницательными, её улыбка — искренней, а интерес — не к его телу, а к его разуму. Этот разговор принёс Дэру не только интеллектуальное удовлетворение, но и чувство долгожданной связи с кем-то, кто видел в нём не объект, а равного. В её компании он на мгновение забыл о трудностях адаптации и ощутил, как внутри него оживает искра прежнего себя — учёного, мечтателя и просто человека.
Строительство базы продвигалось с неторопливой уверенностью, словно величественная симфония, где каждый аккорд был тщательно продуман. Первым появился массивный жилой комплекс — огромная станция, чьи сверкающие модули, словно артерии, были соединены переходами. В свете далёких звёзд она начала обретать свою жизнь. Её стены, усиленные композитами, обещали надежную защиту от суровых условий карликовой планеты, а внутри уже работали системы жизнеобеспечения, готовые принять первых обитателей.
Следующим грандиозным достижением стало строительство первого сверхтелескопа — монументального сооружения, затмевающего все предыдущие открытия в астрофизике. Его размеры впечатляли: конструкция, возвышающаяся над поверхностью, была в десятки раз больше стандартных телескопов, используемых цивилизацией. Рядом с этим гигантом даже многокилометровый корабль казался песчинкой, подхваченной ветром бескрайних просторов космоса.
Сверхтелескоп дрожал от внутренней энергии, пока инженеры проводили бесконечную калибровку каждого его узла и сенсора. Этот процесс занял недели: требовалось точно настроить каждый компонент, чтобы уловить даже самые слабые сигналы из самых дальних уголков Метагалактики.
Однако место для работы сверхтелескопа оказалось неподходящим. Оставшиеся обломки карликовой планеты и излучение основного корабля создавали помехи, искажая данные. Было решено перевезти его в зону абсолютной тишины космоса, где ничто не нарушит его восприятие.
Для этой задачи потребовалась разработка и установка уникальной двигательной системы, более мощной, чем двигатели самого корабля. Эта установка, словно сердце исполинского зверя, должна была доставить его в назначенную точку, открывая перед экипажем новые горизонты для исследования тайн галактики.
Данные, полученные с помощью сверхтелескопа, открыли перед учёными захватывающую и противоречивую картину. Галактика, раскинувшаяся перед их взором, поражала своей пугающей безжизненностью. Миллиарды звёзд сияли в пустоте, но их планетарные системы казались безжизненными, лишёнными даже намёка на простейшие формы жизни.
Это наблюдение, хотя и необычное, не выходило за рамки теоретических вероятностей. В бескрайности космоса такие аномалии могли встречаться, пусть и редко, вызывая лишь лёгкое удивление среди астрофизиков.
Однако вторая странность заставила биологов и астрофизиков задуматься над сложной задачей. Среди немногих обнаруженных обитаемых планет преобладала поразительно развитая жизнь. Это открытие противоречило общепринятым законам эволюции и биогенеза.
Согласно общепринятым представлениям, на одну планету с развитой и сложной биосферой должно приходиться сотни или даже тысячи миров с примитивными формами жизни, такими как бактерии, водоросли и простейшие организмы. Однако в данном случае соотношение было почти равным, что противоречило всем известным законам.
В научных отделах базы разразились жаркие споры. Одни предлагали пересмотреть статистические модели, в то время как другие искали объяснения в гипотетических редких катаклизмах, способных уничтожить промежуточные этапы эволюции.
Дэр Ми, погружённый в свои размышления, предложил простое, но смелое решение. Проанализировав данные, он пришёл к выводу, что минимальный теоретический размер Вселенной следует увеличить на 10–20 порядков величины. Согласно его гипотезе, они столкнулись с крошечным фрагментом гораздо более обширной структуры, где такие аномалии могли быть обычным делом.
Однако его коллеги скептически отнеслись к этой идее, посчитав её слишком упрощенной и почти изящной до абсурда. Они требовали более сложных объяснений, основанных на новых данных.
Дальнейшее уточнение информации, полученное после тщательной калибровки телескопа, окончательно разрушило прежние теории. Все планеты с развитой биосферой демонстрировали необычные биосигнатуры, резко отличающиеся от миллиардов известных образцов, собранных за века исследований.
Но что было ещё более ошеломляющим, так это поразительное сходство этих биосфер между собой — от химического состава атмосфер до спектральных отпечатков органических соединений. Вероятность такого совпадения казалась астрономически малой, гранича с невозможным.
В научных кругах начали шептаться о потенциальном искусственном происхождении этого феномена. Некоторые учёные выдвигали гипотезу о древней цивилизации, сознательно сформировавшей эти миры, другие говорили о неведомом механизме, управляющем эволюцией на молекулярном уровне. Атмосфера на базе накалилась: каждый новый анализ данных подогревал споры. Дэр Ми, с его аналитическим умом, уже предвкушал, как эти загадки перепишут всё, что они знали о космосе.
Из-за аномалий, которые искажают пространство метагалактики, отправка автоматических зондов к системам с обитаемыми мирами стала практически невозможной. Интерференция пространственных разрывов и нестабильность гиперматерии создавали непреодолимые помехи для дистанционного исследования. Экипаж был вынужден рассмотреть единственный оставшийся вариант — перемещение самого корабля.
Это решение вызвало бурю споров в научных модулях базы. Дискуссии длились часами, наполняя воздух напряжёнными голосами и скрипом планшетов. Главная проблема заключалась в неопределённости: смогут ли аномалии заблокировать или исказить гиперпространственный «прыжок» корабля, рискуя всей экспедицией?
Скептики, основываясь на данных телескопа, предостерегали об опасности, указывая на непредсказуемые возмущения в ткани пространства. Оптимисты же, возглавляемые Дэром Ми, настаивали, что без прямого контакта с планетами загадка метагалактики останется неразрешимой.. После долгих обсуждений и анализа всех возможных вариантов было принято рискованное, но единодушное решение: корабль должен отправиться в путь.
К всеобщему удивлению и облегчению скептиков, «прыжок» прошёл гладко, словно пространство само расступилось перед исполинским судном. Корабль материализовался на окраине одной из систем, окружённый слабым сиянием далёких звёзд и мрачной красотой пустоты.
Как только системы были стабилизированы, в небо были запущены зонды — небольшие, но высокотехнологичные аппараты, предназначенные для детального сканирования поверхности планеты, которая пульсировала биосигнатурами. Данные начали поступать с невероятной скоростью, открывая перед экипажем картину, от которой захватывало дух.
Зонды обнаружили не только развитую жизнь, но и следы цивилизации, находящейся на уровне средневековья. Они нашли каменные крепости, примитивные оросительные каналы и дым от костров, поднимающийся в небо.
Однако самые удивительные открытия ожидали биологов и антропологов в последующих отчётах. На планете сосуществовали два разумных вида, что само по себе было сенсацией.
Первый вид — разумные ящеры, чьи чешуйчатые тела и острые когти резко контрастировали с изящными постройками, созданными их руками. Второй вид — разумные амфибии, обладавшие гладкой кожей и перепончатыми конечностями. Они жили у водоёмов и строили свои поселения на плавучих платформах.
Это открытие повергло учёных в смятение.
Существование разумных ящеров и амфибий уже шло вразрез со стандартной теорией разумности. Однако самым удивительным было то, что на одной планете развились два разумных вида, принадлежащие к разным классам: рептилии и амфибии. Это шло вразрез с законами эволюции, которые обычно исключают одновременное появление двух доминирующих разумных видов.
Биологи выдвигали различные гипотезы: от идеи параллельной эволюции до предположения о древнем генетическом вмешательстве. Атмосфера на корабле накалилась, каждый новый кадр с поверхности планеты только усиливал научные споры. Дэр Ми, обладавший аналитическим складом ума, начал подозревать, что перед ними не просто следы природы, а чей-то намеренный замысел.
Дроны, изящные и стремительные, словно тени в тумане, кружили над поверхностью планеты, тщательно исследуя её континенты и океаны с тщательностью, достойной величайших открытий. Их сенсоры улавливали мельчайшие детали: от величественных горных хребтов, укрытых чешуйчатыми лесами, до обширных болотистых равнин, где вода искрилась под лучами двойного солнца.
Планета, населённая разумными ящерами и амфибиями, раскрывала перед экипажем корабля панораму общества, находящегося на грани средневековья. Замки из грубого камня, караваны торговцев и поля битв, усеянные обломками оружия — всё это представляло собой удивительную картину.
В мире, населённом амфибиями и рептилиями, существовало множество королевств, каждое из которых тщательно охраняло свои границы. Они были укреплены стенами из вулканического туфа или естественными преградами, такими как реки и болота.
Рептилии, чьи чешуйчатые тела переливались оттенками изумруда и охры, исповедовали единую религию, представляющую собой смесь монотеизма и древнего язычества. Их верховным богом был Великий Ящер, изображаемый в виде колоссальной рептилии с пылающими глазами, олицетворяющей силу земли и вечный цикл возрождения.
Однако вера рептилий не была строгой: она включала множество святых — почитаемых предков или мифических героев, которые выполняли роль мелких божеств, покровителей урожая, войн или ремёсел. Храмы рептилий, высеченные в скалах, украшались фресками с изображениями этих фигур, а ритуалы включали жертвоприношения плодов и животных, что подчёркивало их связь с природой.
Амфибии с их гладкой, влажной кожей, способной менять цвет от спокойного синего до гневного красного, также делили планету на королевства. Однако их вера была гораздо более аскетичной и строгой.
Амфибии поклонялись Безымянному — богу без конкретного образа, который олицетворял абстрактные понятия гармонии, потока и вечного изменения. Храмы амфибий представляли собой открытые святилища у водопадов или озёр, где молящиеся медитировали в тишине, не используя идолов или изображений.
Эта вера подчёркивала единство всех живых существ, но, как это ни парадоксально, не мешала межвидовым конфликтам, а даже придавала им оттенок священной борьбы.
На этой планете войны были гораздо более разнообразными и сложными, чем просто противостояние двух видов. Они представляли собой калейдоскоп союзов и предательств, достойный эпической саги.
Чаще всего конфликты возникали между королевствами амфибий и рептилий. Армии ящеров, вооружённые зазубренными копьями и щитами из панцирей гигантских насекомых, штурмовали прибрежные цитадели амфибий. Воины-амфибии сражались с ловкостью, используя отравленные дротики и засады в болотах.
Однако и среди самих этих распрей были свои войны. Государства амфибий боролись между собой за контроль над плодородными речными дельтами, а рептилии устраивали междоусобные войны из-за споров о наследстве или торговых путях.
Эти конфликты часто приводили к созданию сложных коалиций. Дипломаты, облачённые в плащи из шкур, вели переговоры в нейтральных оазисах, скрепляя союзы клятвами и обменом заложниками.. Иногда два королевства амфибий объединялись с рептилийским государством, чтобы противостоять другому ящерному царству. Например, это могло происходить для свержения тирана, чьи амбиции угрожали балансу сил. Такие альянсы порождали интриги, когда вчерашние враги становились союзниками, а шпионы плели заговоры под покровом ночи.
Широко распространённое рабство придавало этому миру мрачный оттенок. Рептилии порабощали амфибий после успешных набегов, заставляя их трудиться в шахтах или на полях под палящим солнцем, где влага была роскошью. В ответ амфибии захватывали ящеров, превращая их в слуг на подводных фермах или строителей дамб, где сухость становилась пыткой. Рабы носили клейма — выжженные символы своих хозяев — и их судьба зависела от капризов правителей, хотя редкие восстания вспыхивали, как молнии в бурю.
Ещё более шокирующим открытием стало то, что представители разных видов употребляли друг друга в пищу — практика, окутанная мраком и ритуалами.
Это происходило редко, в основном среди знати, и имело явно религиозный подтекст. Рептилии могли вкушать плоть амфибий во время церемоний, символизирующих поглощение силы врага, под аккомпанемент барабанов и песен жрецов. В свою очередь, амфибии вкушали рептилий в тайных обрядах у священных источников, считая это актом единения с Безымянным.
Однако после крупных побед в межвидовых сражениях этот обычай обретал массовый размах. Победители, охваченные эйфорией триумфа, использовали тела побеждённых как провизию для пиров, где мясо врагов становилось символом их доминирования.
Анализ ДНК, собранной дронами с поверхности планеты, стал настоящей победой для биологов корабля. Поначалу полученные данные казались запутанными: геномы разумных ящеров с их чешуйчатыми телами, амфибий с влажной, переливающейся кожей, а также ДНК множества других биологических видов — от гигантских насекомых в тропических лесах до микробов в болотистых почвах — демонстрировали аномалии, которые было трудно объяснить.
Учёные провели тщательную проверку полученных данных: они моделировали естественные мутации, симулировали воздействие радиации от двойного солнца системы, учитывали возможные артефакты от космических бурь и даже влияние гиперматерии из окружающей метагалактики. Много времени ушло на перекрестные сравнения с базами данных, содержащими миллиарды геномов из известных миров, на расчёты вероятностей и виртуальные реконструкции эволюционных деревьев.. Однако, когда все возможные объяснения были отброшены, остался лишь один бесспорный факт: эти геномы несли на себе следы искусственной генной модификации. Следы были везде: искусственные вставки в хромосомы, оптимизированные последовательности, которые подавляли нежелательные мутации. Кто-то — или что-то — сознательно перестроил биосферу этой планеты, ускорив эволюцию и направив её в нужное русло.
Биологи на борту корабля вздохнули с облегчением, словно сбросив с плеч тяжёлый груз сомнений. Великая Стандартная Теория Разумности, основа современной ксенобиологии, устояла перед этим испытанием.
Эта теория, разработанная много лет назад и подтверждённая тысячами видов, предсказывает огромное разнообразие разумных форм жизни, выходящих за рамки традиционных представлений о гуманоидах. Например, она предсказала существование промельцев — криогенных существ, напоминающих гигантских летучих мышей, но с венами, заполненными жидким метаном вместо крови. Эти создания обитают на ледяных планетах, таких как Титан, спутник Сатурна. Они способны "промелькнуть" сквозь метановые бури с помощью биолюминесцентных крыльев и стали первым подтверждением теории, когда их обнаружили в отдалённой системе.
Но как объяснить существование разумных ящеров и амфибий? Эти существа, столь похожие на земных рептилий и земноводных, развились на одной планете одновременно, что противоречит основным теориям эволюции. Для их сосуществования нужны были слишком специфические условия, и конкуренция должна была бы привести к исчезновению одного вида в пользу другого.
Без постороннего вмешательства такое сосуществование казалось невозможным. И даже сейчас, когда появились доказательства генной инженерии, эта теория оставалась непоколебимой. Загадка планеты только углублялась.
все продолжение будет тут
