Я вздохнул, вытирая пот с лица и шеи, ведь на улице было настоящее пекло, усаживаясь в обычный рейсовый, явно знавший лучшие времена автобус с неожиданно сломавшимся кондиционером и потёртыми сидениями:

― Как чувствовал, что добром это не кончится. Спрашивается, кто тянул меня за язык, обещая Мишелю заехать в его родной городок на юге Франции? Разве я не клялся Лили, что обязательно вернусь домой пораньше? И как теперь объяснить вечно раздражённой женщине на последнем месяце беременности, что её мужу вдруг нестерпимо захотелось встретиться с другом, которого не видел пять лет…

Двери закрылись, и автобус на удивление плавно тронулся с места. Пассажиры, на чём свет ругая компанию и отвратительное обслуживание, с трудом открывали окна, впуская в салон жаркий, но, во всяком случае, чистый воздух, сменивший бензиновые миазмы, которыми насквозь пропахла эта доисторическая рухлядь.

Но как только шестиколёсное «недоразумение» набрало скорость, прохладный ветерок остудил наши разгорячённые лица, и настроение у всех заметно улучшилось. Особенно после того, как усатый шофёр ― типичный кареглазый южанин, поприветствовав всех на борту «старушки Лиззи», с присущим только французам юмором рассказал её увлекательную историю. Перемежая своё остроумное повествование забавными шутками и анекдотами, так что вскоре в салоне установилось ещё более тёплая, чем снаружи, атмосфера всеобщего веселья.

В общем, я и не заметил, как мы добрались в маленький провинциальный городок, где мне и предстояло провести два дня с человеком… Впрочем, что я мог сказать о Мишеле, с которым познакомился несколько лет назад на ежегодной конференции в Париже? Невысокий худощавый мужчина средних лет с пронзительными синими глазами, абсолютно не соответствовавшим субтильному телосложению басом и… роскошными рыжими бакенбардами. Да, это выглядело по меньшей мере странно, словно в современный город заглянул человек из далёкого девятнадцатого века.

Нас познакомил один из моих коллег, и уже очень скоро я был просто очарован остроумием и умением французского профессора вести беседу на любые связанные с астрономией темы. Мишель был забавным чудаком и при этом настоящим профи в области изучения гравитационных волн ― тут двое учёных, что называется, «нашли друг друга». Ведь именно этот вопрос был темой научной работы, с которой я прилетел в тот год во Францию.

Слово за слово, мы пообещали друг другу обмениваться новостями и мнениями, что потом и делали в течение пяти лет, незаметно став настоящими друзьями. В последнем сообщении, узнав, что в этом месяце я буду по делам на родине галлов, Мишель с присущим ему напором уговорил «дорогого Ника обязательно навестить «старика с бакенбардами», которыми, к слову, очень гордился.

― Ты должен непременно приехать, Никки, когда ещё увидишь настоящий персиковый сад в цвету? Посидим в тени прекрасных деревьев, выпьем потрясающего сидра ― сам в прошлом году делал! ― и поговорим о жизни. Так хочется снова встретиться с тобой и познакомить с Ниной, моей верной спутницей уже двадцать лет. К тому же, последнее время в нашем городе происходят странные вещи ― будет, что обсудить… ― писал он, и, растрогавшись, я сдался, решив навестить его, несмотря на данное Лили слово.

Автовокзал, на котором нас высадил неунывающий весельчак Франсуа, выглядел вполне современно. Выпив чашку очень приличного кофе с ароматной сдобой, ещё раз внимательно изучил присланный Мишелем подробный, ведущий к дому маршрут. Правда, начинался он в другом месте, но это меня нисколько не смутило ― подумаешь, разве можно заблудиться в небольшом приморском городке, где проживают меньше пятидесяти тысяч человек? Это же не Нью-Йорк, в конце концов…

Я понял, что сбился с пути уже через пятнадцать минут после блуждания по кривым и узким улочкам города, которых в тщательно составленном другом «путеводителе» почему-то не было. Озираясь, «путешественник» стоял перед зданием оформленного под старину магазинчика в совершенно пустом переулке, ругая себя за то, что, как нормальный человек, не взял такси:

«Давно бы уже был на месте, придурок. Достопримечательности могли и потом вместе с Мишелем посмотреть. Да, уж если с утра не повезло…»

В этот момент из дверей магазина вышла одетая в длинное чёрное платье женщина с метлой в руке. Её седые косы были уложены вокруг головы в старомодной причёске. Не обращая на меня внимания, она принялась подметать улицу, что-то недовольно бурча себе под нос. И поскольку никого больше рядом не было, смущённо закашлявшись, обратился к ней на хорошем французском:

― Добрый день, мадам! Не подскажите, как выйти на улицу…

Старушка обернулась, и слова застряли в горле, словно споткнувшись о невидимый барьер: девушка с седыми волосами была очень молода и хороша собой. Её глаза с любопытством пробежались по фигуре незнакомца, и, как показалось, разочарованно вздёрнув носик, она ответила:

― Вы не пройдёте отсюда к «Rue de l'Avenir»[1], возвращайтесь назад. Вам здесь не место.

Показалось, что незнакомка вложила в последние слова какой-то особенный смысл, которого я не понял и поэтому, помявшись, попытался спросить снова. Но именно в это мгновение до меня дошло, что она произнесла название улицы, о которой я только подумал.

Это показалось забавным, и я решительно спросил:

― Тогда, возможно, здесь есть проход к…

Она оперлась о метлу, глядя на незнакомца с явным недовольством:

― Нет, и к «Rue Pasteur»[2] через наш переулок не пройти. Не теряйте времени, Николя, пока не поздно, возвращайтесь по своим следам. Впрочем, Вы уже опоздали… ― как-то мрачно констатировала она, показав куда-то за мою спину.

Напуганный её словами, обернулся, тут же невольно попятившись: переулок, из которого я недавно вышел, быстро заполнялся голубоватым туманом. В этом странном, возникшем из ниоткуда облаке уже скрылись стены и крыши соседних домов. Более того, часть улицы, начинавшейся за «старинным» магазинчиком, тоже таяла, словно растворяясь в непонятной субстанции, с каждой секундой становившейся всё темнее и темнее.

Первой очнулась девушка, крикнув:

― Следуйте за мной, Николя, или умрёте! ― она распахнула дверь магазина и, прежде чем исчезнуть за ней, добавила, ― закройте за собой и потом бегите, не останавливаясь, что бы Вам ни привиделось во мраке…

Языки «хищного» тумана, извиваясь, уже стелились по старой брусчатке, всё ближе подбираясь к ногам, а я ещё стоял, не в состоянии даже пошевелиться. И только когда где-то рядом в надвигавшейся на мир темноте раздался громкий звериный рык, а за ним ― отчаянный, полный ужаса человеческий вопль, в несколько прыжков преодолел немаленькое расстояние, отделявшее меня от спасительной двери.

Не помню, как я её закрывал ― грохот обезумевшего сердца заполнил не только голову, но и пространство вокруг. Что-то громко хлопнуло за спиной, и узкая полоса света погасла, тогда беглец неожиданно для самого себя подумал:

«Как же хорошо, что я успел… Ведь то, что находится там, за дверью, наверное, уже поглотило наш мир».

В голове вдруг возник образ огромного многолапого зверя с колючками и зазубренными иглами вместо шерсти, зубастой пастью раздиравшего на части маленький провинциальный городок. Кровь лилась изо рта чудовища, а оно довольно щурилось, словно кот на освещённой солнцем скамейке, время от времени слизывая шершавым языком красные пузыри с чёрных губ.

В его утробном ворчании мне слышались вопли и стоны умиравших людей, их умолявшие о помощи голоса кого-то звали. И, уже не сдерживая рвотные позывы, профессор Ник Уэллс, трусливо зажав уши руками, упал на колени, чувствуя, как пол податливо изгибается, готовый вот-вот прорваться, чтобы сбросить ещё одну жертву монстру в пасть.

Ускользнув из клетки памяти, прилетел еле слышный спасительный голос девушки с седыми волосами:

― Бегите, не останавливаясь, что бы Вам ни привиделось во мраке…

Обезумев от страха, я со стоном поднялся с колен, чтобы последовать этому совету…  Но замер, не понимая, куда бежать ― повсюду был только пугающая темнота, а пол под ногами, словно издеваясь, продолжал ходить ходуном. Резкая трель мобильного сначала заставила меня истерично закричать, а затем лихорадочно ощупывать тонкий корпус в поисках заветной кнопки фонарика.

Дрожащее пятно света прорезало окружавший меня мрак, немного успокоив готовое сдаться сознание, показав, что я стою в бесконечном коридоре с огромным числом повторяющихся с обеих сторон дверей. Но в тот момент беглеца это не смутило: главное ― впереди лежал путь, по которому можно было двигаться. Тем более я не собирался открывать эти двери ― итак уже по горло был сыт кошмарами.

Первым порывом было бежать, не оглядываясь и не смотря по сторонам. И будь что будет ― должен же и этот коридор когда-нибудь закончиться. Но один взгляд вниз, туда, где должен был находиться пол, значительно поубавил моей решимости ― прямо у ног начинался огромный провал с отвесными стенами. Из его глубины раздавались отчётливое ворчание и подозрительный скрежет, словно что-то, тяжело дыша и отфыркиваясь, поднималось наверх.

Я замер, боясь пошевелиться, чувствуя, как вместе с неуверенностью растёт утихнувшая было дрожь моей неустойчивой опоры. И, стараясь подавить нараставшую панику, попытался себя уговорить:

«Спокойно, Ник, подумай как следует. Женщина в чёрном платье сказала ― беги… Зачем ей было обманывать? Если бы она хотела обречь незнакомца на смерть, могла просто оставить на улице, на растерзание страшному туману. Значит, была уверена, что отсюда можно выбраться».

Переведя дыхание, осветил фонариком расщелину ― блики заиграли на поверхности стеклянного пола, кое-где покрытого сетью пока ещё крошечных трещин. Одного взгляда на это хватило, чтобы меня затрясло. Но когда что-то с размаху ударило в стену так, что, не удержавшись, я упал, больно ударившись о невидимый угол и чуть не выронив телефон, стало очевидно ― больше медлить нельзя.

Встав, вытянул руку с фонариком так, чтобы луч света шёл только вперёд, и побежал по стеклянному настилу, повторяя вслух слова любимого детского стихотворения:

Был когда-то я знаком

С рыжим Мистером Жуком.

Познакомились мы так:

Мистер Жук, большой чудак,

Прямо, честно и открыто

Вечером упал в корыто.

Сосредоточившись на этих забавных строчках, я как мог старался игнорировать обрушившиеся на меня страшные звуки: хруст трескавшегося под весом взрослого человека пола, удары в стену неизвестной стихии, хлопанье открывавшихся и закрывавшихся дверей… А ещё крики, стоны, рёв и плач живых существ, перемежавшиеся с грохотом отбойного молотка и визгом циркулярной пилы.

Я не хотел этого слышать, а потому бежал, упрямо повторяя:

Я спросил его: "Куда Вы?

Вот так детские забавы!

Вы, наверное, хотите

Пароходом стать в корыте?"[3]

И даже когда этот хаос взорвал надрывный вопль новорождённого ребёнка, он меня не остановил ― я продолжать твердить стихи о приключениях Жука. Пока мир не расцвёл ослепительной вспышкой, заставившей «чтеца» наконец закрыть мокрые от слёз глаза, а вновь распахнув их, увидеть себя стоящим перед небольшим домом с черепичной крышей, утопающим в белоснежной пене цветущих деревьев.

Я был на месте ― табличка на стене гласила, что дом принадлежит месье Мишелю Маршаллу, профессору Сорбонны. Но после только что пережитого кошмара ноги не хотели слушаться, и вместо того чтобы сделать несколько шагов вперёд, я без сил прислонился к большому вязу, чувствуя, как его выпуклая, жёсткая кора щекочет почему-то обнажённую спину.

Хрупкая женщина с короткой стрижкой отложила грабли и, присмотревшись, всплеснув руками, закричала:

― Мишель! Скорее сюда ― кажется, с твоим другом что-то случилось…

Я прекрасно видел бегущую ко мне чету Маршалл, слышал причитания симпатичной женщины с серебристой проседью в волосах и восхитительными молодыми глазами ― вероятно, Нины, жены Мишеля.  Понимал, как волнуется, протягивая сердечные капли в прозрачном стакане добродушный чудак-профессор, уговаривая немедленно их выпить и опереться на его плечо в делавшей его похожим на фермера простой клетчатой рубашке.

Но я не мог ни ответить на их добрые слова, ни просто пошевелиться ― случившиеся со мной не отпускало… Мадам Нина, видимо, первой поняла, что происходило, уверенно сказав супругу:

― У него шок, быстрее неси саквояж! ― и когда Мишель примчался из дома с чёрным, похожим на старинный «докторским» чемоданчиком, достав шприц и ампулу, очень профессионально поставила укол.

Не скажу, что сразу, но стало легче: я, хотя и не очень уверенно, смог поздороваться и даже, осмотрев себя, пошутить, что оказанный мне в городе приём был слишком горячим, раз даже одежду подпалило…

Примерно через час, окончательно придя в себя и переодевшись в оказавшиеся слишком короткими джинсы и футболку друга, сидя за щедро накрытым столом, пил ароматный чай с плюшками, рассказывая свои удивительные приключения. Мишель и Нина слушали, не перебивая, и, честно говоря, меня слегка смутило слишком уж серьёзное выражение их лиц.

На простодушный вопрос:

― Надеюсь, Вы не прогоните бедного физика, с которым от жары случилась такая неприятность? Я раньше никогда не терял сознания ― а на этот раз, похоже, здорово приложился головой, раз привиделась подобная чушь. Хорошо, что хоть не обобрали ― документы и карточки на месте… А что касается прожжённой и рваной одежды ― ума не приложу, где меня носило. Сам виноват ― надо было ловить такси.

Мадам Нина встала, дрожащей рукой поправив шёлковое платье:

― Пойду принесу побольше закусок, а ты, Мишель, расскажи Николя всё как есть. Не надо ничего скрывать ― у него на руке есть её отметина.

Пробормотав это, она почти выбежала из комнаты, виновато опустив голову. А друг, стараясь не смотреть в мои удивлённые глаза, вместо ответа похлопал по плечу, пока я с интересом разглядывал овальный след ожога на запястье:

― Ты только не волнуйся, Ник, и особенно не забивай голову… Нина слишком верит во всю эту мистическую чепуху и местные суеверия. Представляешь, я несколько лет назад тоже ударился в ересь ― решил изучать алхимию: перечитал кучу литературы, даже оборудовал в сарае лабораторию и знаешь, к какому выводу в конце концов пришёл?

Почесал ноющий затылок:

― К какому?

― Это всё полная чушь! ― засмеялся Мишель, протирая стёкла круглых очков, и его густые рыжие бакенбарды задрожали в такт раскатам почти оперного баса.

Он достал из шкафа большую пузатую бутыль с жидкостью редкого тёмно-янтарного цвета, гордо поставив её на стол:

― Вот, ещё одно моё творение ― потрясающая настойка на двенадцати травах! Ты просто обязан попробовать…

Я улыбнулся, вертя в руках роскошный хрустальный сосуд с оригинальной крышкой в виде непонятного зверя:

― Выглядит заманчиво, Мишель… После сегодняшних потрясений, думаю, это пойдёт мне на пользу. Кстати, а как же обещанный сидр?

― Сидр? А… это… давай как-нибудь потом.

Согласно кивнул:

― Как скажешь. Кстати, помнишь, как мы напились в тот самый первый раз ― я тогда еле добрался до гостиницы.

Мишель рассмеялся, принимая из рук жены поднос с закусками и расставляя тарелки на столе:

― Ещё бы, нетрезвые идиоты тогда едва не подрались в ресторане, и двух профессоров чуть не выгнали взашей ― жаркая получилась дискуссия. Не забыл ещё, о чём шёл разговор?

Я пригубил налитую им в бокалы настойку, одобрительно хмыкнув:

― Разве такое забудешь? Что-то о погрешностях вычисления ― такая глупость… Ты же тогда чуть не мокнул меня лицом в салат за то, что «оппонент» не согласился с вескими аргументами. Какой же ты всё-таки псих, Мишель, а так и не скажешь.

Друг снова засмеялся, и мы чокнулись, опрокинув по первой. Внезапно он о чём-то вспомнил и, бормоча:

― Сейчас, сейчас ― ты должен это увидеть, ― убежал в другую комнату, а я подошёл к распахнутому окну, вдыхая аромат цветущих деревьев, и когда Мишель вернулся с книгой в руке, сказал:

― Это потрясающе! Как же тебе повезло жить в таком раю. Я и не знал, что цветы персиковых деревьев так чудесно пахнут…

Мишель, что-то сосредоточенно искавший в книге, захлопнул её:

― Да ты, профессор, смотрю совсем не разбираешься в растениях: какие ещё персики? Это же сумасшедший запах цветущих апельсинов. Нина по ним с ума сходит, а меня, если честно, выворачивает… ― и он, дурачась как мальчишка, высунул язык, закатив глаза.

Мы ещё немного повеселились, после чего друг с серьёзным лицом протянул принесённую книгу:

― Мой новый труд, только что из печати. Тебе первому показываю…

Я взял в руки пахнувший типографской краской том и, повертев, с удивлением сказал:

― Что это? Параллельные миры, серьёзно? Какая ерунда, Мишель, неужели тебе показалось мало увлечения средневековой алхимией ― переключился на фантастику?

Он молчал, но взгляд стал грустным и немного растерянным, и я смутился, тут же пойдя на попятную:

― Ради бога, прости. Видно, настойка ударила в голову ― крепкая, зараза. Не сердись, не собирался тебя обижать…

Мишель тяжело вздохнул, поднимая руку:

― Не извиняйся, я ждал чего-то подобного. Дело в том, Ник, что вот уже двадцать лет работаю над этой темой и именно по ней защитил докторскую…

Возмущённо тряхнул головой:

― Надо же… А почему до сих пор молчал, и как тебе удавалось сочетать такие абсолютные разные вещи ― разве изучение гравитационных волн не занимает всё время? Ты написал такие толковые монографии…

Он повернул стул и сел, положив руки на его спинку, негромко сказав:

― Дело в том, что я, Мишель Маршалл, профессор Сорбонны с многолетним стажем, никогда не занимался гравитационными волнами. И пять лет назад выпивал не с тобой, Никки, а другим Ником Уэллсом. Понимаешь, удачно пройдя коридор судьбы, ты попал в иную реальность… Это чужой для тебя мир, Ник. Прости за правду и постарайся мне поверить.

Я молчал, не представляя, что ответить на это заявление ― было не похоже, что Мишель шутил, и, происходи наша встреча в любой другой день, наверняка расхохотался бы очередному розыгрышу шутника-профессора. Но сегодня…

Сразу вспомнились серьёзные, полные тьмы глаза необычной женщины в чёрном, её странная фраза:

― Вам здесь не место…― мои страх и незабываемую физическую боль, через которые пришлось пройти ― этот слишком реальный сон, и сон ли?

А также кучу мелких нестыковок ― Мишель обещал другу дегустацию сидра, а оказывается, любил совсем другое, и сад из персикового превратился вдруг… Ерунда какая-то, а вот то, что друг посвятил свою жизнь изучению параллельных миров ― звучит куда серьёзнее. Не могу поверить ― мы же столько лет постоянно обсуждали только одну тему, часто ругались и даже ссорились.

Я ещё раз прочёл название книги ― «Структуры и виды параллельного пространства, разнообразие, способы создания переходов, погрешности расчётов…» Это же не может быть шуткой, да?

― Рассказывай, и как можно подробнее, что здесь происходит? Кто эта женщина и как меня занесло в этот ваш долбаный параллельный мир? И, наконец, самое главное ― как этому Нику Уэллсу, ― я ударил себя ладонью в грудь, ― вернуться домой?

Даже собственный дрожащий голос в тот момент казался молодому испуганному профессору странным. Мишель встал, но я жестом попросил его остаться на месте ― меньше всего сейчас хотелось услышать слова утешения от чужака.

Он вздохнул так, словно на его плечах лежала вся тяжесть мира, и мне стало стыдно, что я только что во всём винил пусть и незнакомого, но, судя по всему, хорошего человека. Поэтому уже более спокойно сказал:

― Прости, Мишель, это трудно принять, но я готов тебя выслушать.

Профессор кивнул, и в его глазах появились задорные искорки, так понравившиеся мне ещё при нашей первой встрече:

― На самом деле, Ник, тут столько всего переплелось ― наука и мистика, фантазии и реальность. Но я расскажу то, что знаю. Да, здесь параллельные миры давно перестали быть фантастикой, и не только я занимаюсь их изучением. Но тут тебе повезло ― Мишель Маршалл, тот, кого в народе прозвали «Мастер перехода» ― вызывает и настраивает «воронку перемещения». Сегодня ночью как раз будет благоприятное время, я возьму тебя в Институт и постараюсь, подчёркиваю ― постараюсь отправить домой. Потому что в этом деле даже микроскопическая погрешность расчёта может занести объект перемещения к чёрту на куличики, а кода «своей вселенной» ты, разумеется, не знаешь…

С трудом выдохнул:

― Звучит не слишком оптимистично.

Он ещё больше помрачнел:

― Верно, в этом вопросе мы пока только в начале пути, Ник, но я сделаю всё возможное: возьму образец крови и сравню ДНК с базой данных. Если нам очень повезёт, и «путешественники» из твоего мира уже здесь бывали ― клянусь, сегодня же верну тебя домой.

Спросил лишь для того, чтобы продолжить разговор, хотя уже догадывался, каким будет его ответ:

― А если «подобных объектов» к вам не залетало?

Профессор покраснел:

― Прости, для меня ты не «объект», а друг, пусть и из другого мира. Если образца нет, останется только полагаться на удачу, потому что наш мир не терпит «чужаков» ― такова его особенность. Происходит то, что в своём воображении ты представил монстром, пожирающим город…

Я засмеялся, но это был нервный смех обречённого:

― Ясно, ясно ― ваш грёбаный мир переварит Ника Уэллса… Ладно, Мишель, не переживай так и прости за грубость ― не каждый же день человеку подписывают смертный приговор. И сколько у меня времени?

Он снял очки и вытер слёзы рукавом, совсем как я:

― Бывает по-разному, но всегда не больше суток. Хотя с тобой всё не так просто…

Я притворно охнул:

― И в чём это «непросто» выражается?

Мишель подошёл ко мне, сев на соседний стул:

― А вот тут начинается вторая, мистическая часть рассказа. Ещё никто не попадал сюда таким способом ― помешав богине судьбы.

Я поднял бровь:

― Неужели «дамочка в чёрном» и есть…

Странный профессор, так похожий на моего друга, невесело засмеялся:

― Честно ― и сам в это не верю, но Нина ― верит. А она умнейшая женщина этой Вселенной, во всяком случае, для меня. По местным поверьям, богиня судьбы почему-то выбрала наш городок местом своего обитания. Больше того, именно сюда заносит людей, считающих, что судьба обошлась с ними несправедливо. Богиня сама решает, как ей поступить с недовольными жалобщиками, но чаще всего посылает их пробежаться по своему «коридору», давая шанс всё изменить.

Сразу вспомнилось, что пришлось там вытерпеть, неудивительно, что с языка сорвалось невольное:

― Вот же с…ка, нехорошая женщина… А меня-то за что? Я на судьбу никогда не жаловался ― дом, любимая работа, беременная жена. Господи, Лили! Надо же ей позвонить, она наверняка с ума сходит, ― схватился за сотовый, но Мишель отобрал телефон, положив его на стол.

― Знаешь, как я понял, что ты не тот Ник? Наш профессор Уэллс не смог приехать. Потому что у его жены начались роды, и сейчас счастливый папаша рядом с ней и своим чадом. Так что не стоит звонить молодым родителям и пугать их появлением двойника…

Пришлось с ним согласиться; я даже не дёрнулся, когда он заботливо похлопал «друга» по плечу. Только в этот момент до меня дошёл весь ужас происходившего ― Ника Уэллса ждала не только страшная смерть вдали от дома, но, что ещё хуже, перспектива никогда не увидеть своего сына.  А Лили будет думать, что, возможно, муж бросил их обоих.

― Не понимаю, почему я всё-таки оказался здесь? ― бормотал, снова и снова складывая бумажную салфетку треугольником, ― когда это произошло? Неужели в тот момент, когда наш самолёт попал в грозовой фронт? Или когда свернул в злосчастный переулок к этой ведьме…

Мишель отобрал салфетку, зачем-то начав её распрямлять:

― Не говорит так, Никки, а то вдруг богиня обидится. Я сам ломаю голову над вопросом, почему она выбрала именно тебя? Нина считает, что где-то во Вселенной произошёл сбой программы, возникла та самая микроскопическая погрешность, которая ломает судьбы людей. И если богиня судьбы в этом как-то виновата, она же и поможет исправить ситуацию. Это шанс, Ник. Вот что, не будем ждать вечера, поедем в Институт, надо поскорее проверить твою кровь. Уверен, нам должно повезти…

Я не запомнил дорогу, потому что не смотрел по сторонам, по-прежнему упрямо сворачивая оригами из бумаги, которую мне дала Нина, смотревшая на «путешественника» добрыми сочувствующими глазами. Даже когда в кабинет, где я ждал результатов анализа, вбежал счастливый профессор, с криком:

― Есть! Сработало, Ник! Скоро будешь дома… Сиди здесь, играйся, а я уже бегу делать расчёт!  Ты рад, дружище, скажи, рад?

Продолжая оставаться в этом странном, заторможенном состоянии, только кивнул в ответ, чувствуя, как душу заполняют тоска и страх очередной неудачи. Не знаю, сколько прошло времени, но, судя по всему ― немного. Взъерошенный Мишель, схватив меня за руку, потащил за собой в тёмную комнату, где, посадив на обычный стул, наклонился и крепко обнял:

― Давай прощаться, Ник! Я сделал что мог, пообещай… Впрочем, не надо ― когда вернёшься, постарайся забыть всё, как страшный сон, и будь счастлив, друг мой.

Выбросив из карманов множество бумажных журавликов, котов и кораблей, я крепко обнял его, шепнув в ответ непослушными губами:

― Спасибо, Мишель. Не забуду, не сомневайся… А как я пойму, что… это кончилось?

Он засмеялся:

― Не волнуйся, поймёшь. Главное, думай о доме. Кстати, ты уже решил, как назовёшь сына? Я ни на что не намекаю, но всё же…

Дверь захлопнулась, оставив меня в полной темноте. И тишине, если, конечно, не считать оглушительного грохота собственного сердца. Однако это продлилось всего лишь мгновение: мир вдруг вспыхнул яркими красками, а пыльный Нью-Йоркский воздух ― звуками вечно куда-то спешащей толпы, редкими гудками и шуршанием шин проносящихся мимо автомобилей.

Я стоял перед домом, не веря своему счастью, и только голос выбежавшей из подъезда соседки Клары меня «разбудил»:

― Наконец-то, Ник, беги домой! Кажется, у Лили начались схватки, я уже вызвала такси. Да что ты застыл ― поторопись, а я подожду машину!

Повторять не понадобилось ― будущего папочку как ветром сдуло, и через минуту я уже обнимал взволнованную жену, целуя её вспотевшие волосы, огромные глаза и пересохшие губы. Радостно шепча:

―  Держись, родная, такси уже едет, всё будет хорошо. И прости, что задержался…

Слушая её сбивчивый лепет о том, как она меня любит и как боится первых в жизни родов, я успокаивал жену, одновременно придирчиво изучая обстановку в комнате, боясь нарваться взглядом на чужую, незнакомую вещь.

― Лили, а что это за фигурка кота на столе? Не помню такую…

― Да что с тобой, Ник, вместе же покупали на воскресной ярмарке, ― ворчала любимая, уткнувшись в моё плечо.

Я радостно выдохнул, вспомнив, как сам же подарил ей этого смешного уродца:

― Слушай, а большие книги с золотым тиснением, откуда они взялись?

Лили легонько стукнула мужа кулачком в лоб:

― Издеваешься? Твой приятель принёс в прошлом месяце ― этот, как его, Роджер.

Засмеялся:

― Да точно, совсем забыл ― Родж попросил придержать у себя какое-то редкое издание. Это всё от волнения, не сердись… Малышка, так ты выбрала имя, или оставим нашего сына «безымянным» до совершеннолетия?

Часто дыша, она посмотрела на меня как на полоумного:

― Да, тяжёлый случай! Мы же договорились, Ник ― ты придумываешь имя сыну, а я ― дочке. У нас двойня, или об этом тоже забыл?

Я помогал Лили устроиться на заднем сидении такси и, садясь рядом, думал, что двое ― тоже хорошо, хотя ещё совсем недавно узи упорно показывало нам только одного ребёнка, и врач уверял, что прекрасно слышит сердцебиение мальчика. Но всякое же бывает… Буду думать так, и точка. Это лучше, чем ломать голову над чёртовой «погрешностью», которую второпях мог допустить в расчётах Мишель. Или это богиня судьбы решила надо мной пошутить, обидевшись, что в сердцах назвал её…

[1] Улица Будущего (фр.)

[2] Улица Пастера (фр.)

[3] Стихи Дж. Чиарди в переводе Р.Сэфа

"Полтергейст" (Poltergeist / 1982) - Сначала они кажутся призрачными, играя в прятки в загородном доме Фрилингов. Тучи сгущаются, ожившие деревья нападают, а малютку Кэрол Энн Фрилинг засасывает в спектральную пустоту. И пока её семья борется с вереницей кошмаров и пытается спасти девочку, где-то рядом затаилось нечто потустороннее.

Голосуем не стесняемся - вспоминаем позабытое, узнаём новое, и выбираем лучший хоррор.
Полный список оставшихся после третьего отборочного круга фильмов - здесь
Реакции, плюсы, и комментарии горячо приветствуются!

Для тех кто только присоединяется краткий гид по актуальному голосованию:
1 раунд: "Зубастики" против "Чернокнижник"
2 раунд: "Детские игры" против "Реаниматор"
3 раунд: "Кошмар на улице Вязов" против "Электрошок"
4 раунд: "Куджо" против "Князь тьмы"

«Похоронил соседа лично… а он каждую ночь садится на своё крыльцо и курит МОИ папиросы

Вчера он перешёл через забор и постучал ко мне в дверь со словами…» #страшныеистории #страшилкинаночь #деревенскийужас #реальнаяистория #мистикаиздеревни #жуткиеистории #онужевдоме

В Санкт-Петербурге кот по кличке Серыш пригрозил убийством семье за незнание классической литературы. Об этом "Кабинету №13" сообщил хозяин квартиры Владислав Пивоваров.

"Нормальный кот был. Мы пару лет назад котенка на трассе нашли. По пути на дачу. Жалко дочке стало, ну и подобрали, чего уж тут. Зверина выросла, раздобрела, и вот тут-то случилась какая-то чертовщина", — вспоминает житель Петербурга.

По его словам, в один момент питомец заговорил. Первым делом он поинтересовался о частоте кормежки, а затем начал рассуждать о высоком, в частности о русской классике.

"Я классику в школе не осилил. Да и не сдалась мне эта литература, я сразу знал, что с батей в сервисе буду работать. Вот зачем мне под машиной Лермонтов, а, скажите?", — задается вопросом Пивоваров.

Выяснилось, что никто в его семье не интересовался литературой из школьной программы. В том числе и его дочь, которая заканчивает седьмой класс.

Мужчина объяснил, что подобное отношение к русской классике возмутило домашнее животное. Серыш каким-то образом схватил кухонный нож и заставил всю семью сидеть и читать произведения Александра Пушкина с дальнейшим конспектированием.

На попытки корреспондента "Кабинета №13" наладить контакт кот отреагировал крайне негативно.

"Вали ***, не мешай просвещать!" — приводит журналист высказывание питомца.

Сам Пивоваров считает, что виной этому могла стать радиопередача. В последнее время его дочь увлеклась радиоэлектроникой и начала прослушивать различные частоты. Серыш, по словам хозяина квартиры, заговорил именно после одной из таких передач.

Комментариев от Центра изучения паранормального (ЦИП) "Парадокс" на данный момент нет.

Ранее в одном из домов Москвы собаки в один день начали выгуливать своих хозяев. По словам соседей, в 7:00 каждый день из всех подъездов дома по улице Поречной выходят собаки, ведущие на поводках своих хозяев. Среди животных замечали как и породистых, так и обычных дворняг.

(Согласно пункту 18.1 Руководства по Сдерживанию и Изучению (РСИ), которое разработал ЦИП "Парадокс", СМИ обязано скрывать данные, относящиеся непосредственно к деятельности ЦИП — прим. редакции).

Читать больше новостей можно здесь:

https://t.me/angnk13

https://vk.com/anomalkontrol

(Происходящее в новостях является литературным проектом и не имеет ничего общего с реальными событиями)

Меня зовут Фиби. Мне двадцать пять, и до прошлого месяца я была младшим геопространственным аналитиком у субподрядчика, работающего с Министерством внутренних дел. Проще говоря, я делала карты. Большая часть работы сейчас цифровая — чистка спутниковой телеметрии, корректировка границ зонирования для страхования от наводнений, такое скучное административное. Работа хорошая. Или была.

Три недели назад мой руководитель, мужчина по имени Дерек, у которого единственная черта характера — пить несвежий кофе, позвал меня к себе. На мониторе у него был открыт квадрант. Участок сельских Аппалачей, спрятанный в долине, которой, по идее, не должно существовать, если верить нашим моделям рельефа.

«Повреждение данных», — пробормотал Дерек, постукивая по экрану колпачком от ручки. — «Спутниковые пролёты за 2009-й, 2014-й и прошлую неделю показывают одно и то же. Размыто. Просто пиксели. Будто кто-то ластиком прошёлся по сырым данным изображения».

Я присмотрелась. В середине моря тёмно-зелёного леса была прямоугольная серая заплатка. «Может, облачность? Или отражение?»

«Три отдельных облёта за десять лет?» — Дерек покачал головой. — «В документах округа сказано, что это земли федерального фонда, но старое свидетельство гласит, что это частное сельхозугодье. Мы не можем публиковать обновлённые топографические карты региона с дырой посередине. Тебе нужно съездить туда. Возьми LiDAR-дрон, возьми ручной GPS. Дай мне данные с местности. Докажи, что оно существует».

Я, честно говоря, обрадовалась. Полевую работу давали редко. Я уложила оборудование в один из джипов агентства, загрузила в холодильник бутерброды и энергетики и отправилась в четырёхчасовую поездку в горы.

Место было глубоко в глуши. В конце концов мне пришлось оставить джип на конце лесовозной дороги, которая, казалось, не видела колёс со времён Рейгана. Навигатор на торпеде уже сдался, показывал крутящийся кружок, так что я взяла тяжёлый ручной Garmin, рюкзак и кейс с картографическим дроном.

Минут сорок я шла по густым зарослям кустарника и соснам, пока линия леса не оборвалась резко.

Не постепенно сходила на нет. А именно обрывалась, как стена.

Я вышла из прохладной тени леса в долину. Это и было «чёрное пятно» на карте.

Долина имела форму чаши, со всех сторон окружённая высокими, крутыми грядами, которые, вероятно, мешали радиосигналам. Небо сверху представляло собой ровный тяжёлый пласт серых слоистых облаков, рассеянный свет таков, что почти не было теней.

Это были сельхозугодья. Но неправильные.

Почва была взрыхлена и тёмная, вспахана в идеальные ряды, тянущиеся на акры. Но ничего не росло. Ни кукуруза, ни пшеница, ни соя. Только акры и акры тёмной земли и пятна жёлтой, умирающей остистой травы.

И тишина. Первое, что ударило в грудь, — физическое давление. В лесу позади меня были цикады, белки, шорох оленей. Здесь? Тишина. Полная, вакуумная.

Я проверила оборудование. Компас дрона лениво вращался, не находя север. Экран GPS бесконечно показывал: расчёт…

«Отлично», — пробормотала я. Звук моего голоса прозвучал пугающе громко.

Я пошла по центральной дорожке между вспаханными рядами, собираясь запустить дрон в геометрическом центре долины. И тогда я увидела первого.

Ярдов пятьдесят впереди, на кривом деревянном столбе, стояло пугало.

На первый взгляд — вполне обычное. Синяя фланелевая рубашка, выцветшие джинсовые комбинезоны, голова из мешковины, набитая соломой. Оно было повернуто ко мне спиной, глядя к центру долины.

Проходя мимо, я почувствовала, как по шее ползёт озноб. Я не суеверная. Я учёный. Но пропорции были тревожными. Руки были не просто палками; их набили, чтобы они казались мускулистыми. Кисти были не из рыхлой соломы; это были белые садовые перчатки, туго пришитые, пальцы будто сжимающие что-то невидимое.

Я пошла дальше.

Ещё ярдов через сто я нашла ещё двоих. Они были меньше. Детского размера.

Они были установлены иначе. Не на столбах. На земле. Одно, в маленьком розовом платьице, запятнанном от непогоды, сидело на земле. Другое, в мальчишеской полосатой футболке-поло, стояло на коленях напротив.

Я остановилась. Достала бинокль и навела на них резкость. Между ними, в земле, стоял чайный сервиз. Настоящий фарфор, треснувший и грязный.

«Кому это надо?» — прошептала я. Это выглядело как арт-инсталляция. Очень мрачный арт-проект посреди нигде.

Я двинулась дальше, глубже в долину. Рельеф был ровный, так что, двигаясь, я легко видела общую композицию. И по мере того как я шла, тревога в животе превращалась в холодный тяжёлый свинец.

Это были не пара пугал. Поля были ими заполнены.

Их были сотни.

И они охраняли не посевы. Они и были посевом. Или, скорее, населением.

Я вышла к тому, что походило на «городскую площадь» этой странной экспозиции. На широком пятне мёртвой травы кто-то вытащил мебель. Старые, гниющие бархатные кресла. Обеденные столы. Школьные парты. Парковые скамейки.

И повсюду — пугала, разыгрывающие безмолвную, неподвижную пантомиму жизни.

Слева от меня «семья» из четырёх сидела за обеденным столом. Фигура отца имела мешковинное лицо с грубой, широкой чёрной улыбкой. На нём был костюм, сгнивающий на соломенном каркасе. У матери были жемчужины — пластиковые, дешёвые — и нарисованный рот удивлённым «О». Перед ними — пустые тарелки.

Справа — рядами стояли школьные парты с фигурками поменьше. Они смотрели на большое пугало впереди, у которого к перчатке была примотана линейка.

Мне стоило развернуться. Каждый инстинкт моего приматского мозга кричал, что это территория хищника. Беги, Фиби. Беги к машине.

Но у меня была работа, и у меня была камера. Я достала зеркалку и начала щёлкать. Документация. Дерек не поверит без доказательств. Одни усилия, необходимые, чтобы притащить сюда всю эту мебель, чтобы сшить эти сотни кукол… безумие.

Я прошла через «парк». Пугала застыли на ржавых качелях. Пугало «выгуливало» «собаку» из сена и проволоки.

Тут я заметила ветер.

Когда я пришла, в долине тянуло — постоянная, тихая тяга, сползающая с гор. Она шуршала по сухой траве и заставляла сотни фланелевых рубашек и мешковинных мешков хлопать и трепетать. Шух-щёлк. Шух-щёлк. Это был единственный звук в мире.

Потом он стих.

Ветер просто умер. Последовавшая неподвижность была абсолютной. Будто мир задержал дыхание.

Я стояла перед парковой скамейкой, в пяти футах от пугала в образе старика — с плоской кепкой и тростью.

Я опустила камеру, чтобы проверить экспозицию на экране. Нахмурилась на показания. Это заняло у меня, может быть, две секунды. Я моргнула, протирая песок из глаза, и снова посмотрела на «старика».

Он смотрел на меня.

Я застыла.

Раньше его голова была склонена, подбородок упирался в грудь, он глядел в землю. Теперь мешковинное лицо было поднято. Чёрные нарисованные глаза — просто беспорядочные завитки смолы или краски — были устремлены мне прямо в лицо.

«Ладно», — сказала я дрожащим голосом. — «Тебя сдвинуло ветром. Очевидно».

Но ветра не было. Воздух был неподвижен и мёртв.

Я шагнула назад. «Это просто гравитация, — рассудила вслух. — Начинка перекатилась».

Сердце билось о рёбра, как пойманная птица. Мне нужно было уходить. Прямо сейчас. На дрон плевать. Я развернулась, чтобы идти к кромке леса.

Я посмотрела на школьную «классную».

Все двадцать «детей» теперь стояли.

У меня похолодела кровь. Клянусь, сердце не билось целых три секунды. Мгновение назад они сидели за партами. Теперь они стояли, их палочные ноги неловко упирались в металлические ножки стульев. И каждое нарисованное лицо было повернуто ко мне.

Я не двигалась. Я не дышала. Я уставилась на них, глаза широко раскрыты, горят.

Ничего не происходило. Они стояли, неодушевлённые. Связки сена и ткани.

Не моргай, прошептал голос у меня в голове. Только попробуй моргнуть.

Я попятилась. Каблук ботинка зацепился за кочку корня, я дёрнулась, и глаза на долю секунды судорожно сомкнулись.

Шур-шур.

Звук сухой, как трущиеся друг о друга осенние листья.

Я распахнула глаза.

Они вышли из-за парт. Все. Они продвинулись фута на три. Их позы были застывшими, дёргаными, как плохая покадровая анимация, остановленная на середине. Один, в красном свитере, тянул ко мне перчаточную руку.

Это не был розыгрыш. Никто не дёргал за нитки. Вокруг были акры открытого пространства.

Вдруг поднялся ветер — сильный порыв, перебросивший мне волосы на лицо.

Я ахнула, ожидая, что они ринутся ко мне.

Но они не ринулись. Когда ветер дул, трепал их одежду и стучал по деревянным хребтам, они оставались совершенно недвижимы. Они снова выглядели неодушевлёнными. «Жизнь» вытекла из них вместе с возвращением воздушных потоков.

Я поняла правила. Я не знала как и почему, но логику уловила.

Ветер: безопасность. Нет ветра + открытые глаза: противостояние. Нет ветра + закрытые глаза: движение.

Я, пятясь, развернулась и побежала, пока дуло. Пронеслась мимо семейки за обедом. Их головы болтались на ветру, безжизненные и вялые. Я успела ярдов пятьдесят, прежде чем ветер снова умер.

Я юзом остановилась, развернулась, боясь оставлять спину в тишине.

Тишина. Полная тишина.

Я стояла, пыхтела, пот щипал глаза. Глянула на «ужин». Они были в пятидесяти футах. Отец, мать и двое детей.

Глаза резало. Мне нужно было моргнуть.

«Давай же», — всхлипнула я, моля небо. — «Поддуй».

Ничего.

Одна слеза выкатилась. Жжение было невыносимым. Я зажмурила левый глаз, оставив правый открытым.

Никто не двинулся. Ладно. Ладно, можно жульничать. Я поменяла глаза, закрыв правый.

Пугало-отец сдвинулось.

Это был не бег. Это был глюк. В одном кадре он у изголовья стола. Я моргнула одним глазом. Теперь он стоял на столе, возвышаясь, раскинув руки, как ястреб, пикирующий вниз.

Я закричала. Не сдержалась. Инстинкт заставил меня зажмуриться обеими глазами.

ХРУСТ-ШУР.

Я распахнула их. Он был прямо передо мной.

Он был огромен. Вблизи запах был ошеломляющим — гниющая мокрая солома, плесневелая ткань и кое-что ещё под всем этим… что-то медное и засохшее, мясное. Его мешковинное лицо было в дюймах от моего. Нарисованная улыбка трескалась в местах, где ткань заламывалась.

Я впилась взглядом в завитки краски его глаз. Не могла отвести взгляд. Я напрягла мышцы, заставляя веки держаться поднятыми.

Он застыл на полувзмахе, белые садовые перчатки зависли у моего горла. Я видела отдельные волокна мешковины. Я видела пятна на ткани, подозрительно тёмные.

Другие пугала двигались на периферии. Я чувствовала их. Стоило слишком сосредоточиться на Отце, края зрения мутнели, и остальные — школьники, наблюдатели с качелей — подбирались.

Мне нужен был ветер.

«Пожалуйста», — прошептала я сквозь стиснутые зубы. Глаза будто набили песком. Картинка плыла.

Тишина тянулась. Казалось, минута. Наверное, секунды.

Казалось, нарисованный рот Отца растягивается. Я знала, что это невозможно. Это краска на ткани. Но переплетение мешковины расходилось, дырочка за дырочкой, расширяя чёрную пустоту.

Я не выдержала. Веки дрогнули.

Я рухнула на землю.

Это был инстинкт. В ту же секунду, как закрыла глаза, я распласталась на земле и перекатилась.

Я услышала свист чего-то тяжёлого, рассекшего воздух там, где только что была моя голова. Звук, как если бейсбольная бита ударяет тяжёлую грушу.

Я вскочила, распахнув глаза.

Отец был вывернут, его талия неестественно перекручена на 180 градусов, он смотрел вниз туда, где я только что лежала. Его перчаточная рука была вонзена в землю по запястье.

Я побежала.

Не оглядывалась. Я знала, что ветра всё ещё нет. Знала — потому что не слышала его. А значит, каждый раз, когда я моргаю, они приближаются.

Я попыталась задать ритм. Беги-беги-беги — моргни.

ШУР-ТОП.

Их становилось всё больше. Это был не один и не двое. Это звучало как топот высушенных оболочек.

Беги-беги-беги — моргни.

ШУР-ТОП.

Я слышала, как ткань трётся о ткань. Сухой, скребущий визг.

Я увидела кромку леса впереди. Спасение. Грань. Я не знала, могут ли они покидать поле, но молилась, что нет. Пугала привязаны к своему «городу», наверняка.

До деревьев оставалось двадцать ярдов.

Ветра всё не было. Лёгкие горели, требуя воздуха, но глаза было хуже. Слёзы текли по лицу, превращая мир в водяное пятно.

Я споткнулась.

Мой ботинок зацепился за скрытую колею. Я рухнула, грудью в землю. Удар выбил из меня дух. Глаза от боли сами сомкнулись.

Я не открыла их сразу. Лежала, хватая ртом воздух.

И я их почувствовала.

Солнце заслонилось. Они стояли надо мной. Деревянные суставы скрипели под тканью.

Пахло гнилью. Душно.

Я ждала смерти. Ждала, что белые перчатки сомкнутся на горле, или что деревянный кол пронзит спину.

Но потом… я почувствовала прохладное касание щеки.

Это был ветерок.

Шух.

Впереди зашуршали листья в лесу. Высокая трава зашипела.

Ветер вернулся.

Я, кашляя, поднялась на четвереньки и подняла взгляд.

Они стояли там. Полукруг кошмарных фигур надо мной. Отец — в центре, рука вытянута, в дюймах от моих волос. «Учитель» из класса — рядом, с линейкой, словно кинжалом. Маленькая девочка в розовом платьице — у моей ноги.

Но их качало. Ветер толкал их, и они были просто… куклы. Вялые, безжизненные куклы, подчиняющиеся физике. Злоба исчезла, уступив место бездумному колыханию.

Я поползла. Не встала — поползла, пока не врезалась в подлесок. Вцепилась в кору и иглы, пока не оказалась далеко за кромкой леса.

Лишь тогда я поднялась и оглянулась.

Они всё ещё были на краю поля. Не пересекли линию, где трава сменялась сосновой подстилкой.

Они стояли неровным строем, мягко покачиваясь.

Пока я смотрела, ветер снова начал стихать. Покачивание замедлялось.

Я не стала ждать, двинутся ли они. Развернулась и сорок минут неслась к джипу быстрее, чем когда-либо в жизни. Захлопнула двери на замок, швырнула Garmin на пассажирское сиденье и так вырвала машину на лесовозную дорогу, что едва не обняла бортом ствол.

Три дня я не спала. Каждый раз, как закрывала глаза, видела то мешковинное лицо. Отца.

Вернувшись в офис, я сказала Дереку, что ничего не нашла. Сказала, что лесовозная дорога размылась, и я не смогла добраться до координат. Отдала ему карту памяти от дрона, но перед этим стерла её сильным магнитом, который всегда лежит в моём наборе. Сказала, что дрон барахлит.

На следующий день я уволилась. Сослалась на семейные обстоятельства.

С тех пор живу в городе. Там, где есть фонари. Там, где постоянный шум. Трафик. Люди. Движение.

Но я пишу это, потому что сегодня утром проверила Google Earth. Не знаю зачем. Может, из болезненного любопытства.

Глюк исчез. Пиксельная размазня над долиной обновилась до нового, высокодетального изображения.

Видно поле. Видны ряды вспаханной мёртвой земли.

Но если смотреть на спутниковый снимок, максимально приблизив… расположение другое.

Мебели нет. Обеденные столы, школьные парты, парковые скамейки. Их перенесли.

Теперь они выстроены в новый рисунок. Рисунок, который спиралью уходит из центра долины.

Они складываются в линию. Процессию.

И линия идёт в лес. К лесовозной дороге.

Они больше не жители. Они мигрируют.

И сегодня утром, глядя из окна моей квартиры на четвёртом этаже… улицы были тихи. Птицы не пели.

И ветер перестал дуть.

Если ты увидишь одного — если увидишь пугало там, где ему не место, или кучу старой одежды в углу твоей комнаты, которая выглядит слишком уж наполненной…

Не моргай.

Ради Бога, не моргай.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

— Вот прямо сами? — усомнился молодой русоволосый парень. Голос звучал серьёзно, но в голубых глазах плясали лукавые огоньки. — А ты, значит, не хотел идти?

— А чёрт его знат! Шёл, жалко девку-то. И ноги сами несли тоже. Да ну тебя, Никитка! Будешь цеплять, не буду рассказывать!

На парня недовольно зашикали, и он примиряюще поднял вверх ладони, мол, молчу. Рассказчик с торжествующим видом одёрнул рубаху и продолжил:

— Притопал я, значицца, на звук. А прямо посередь болотины девка сидит! То ли голая, то в сорочке прозрачной — весь срам видать. Бледная девка, но ладная, фигуристая, во!

Ладони рассказчика нарисовали в воздухе перед собой два больших шара. Слушатели оживились и стали отпускать солёные шуточки.

— Вам бы всё зубы скалить! А мне не до смеху было. Сидит девка в болоте, плачет, лицо руками закрыла, меня не видит. Ну я кашлянул эдак громко, а то испугается незнакомца, задёргается и совсем утопнет. А она ничего, руки от лица убрала и говорит так жалобно: “Беда, горе ужасное! Помоги мне, добрый человек!”. Глазами зыркает, плечи расправила, груди навыкат… Даже не прикрылась! Разве приличные девки так делают?! Я себе кумекаю: что-то не то! Не подхожу, издаля спросил: “В чём твоё горе?”. А она молчит, только ещё горше рыдать и рукой манит, мол, подойди ближе. Я сам не помню, как рядом оказался. А она ка-а-ак хвать меня за шею и в трясину потащила! Ручонки тонкие, но силища — богатырская! Тащит меня, тварь бесовская, и хохочет нагло, весело! Еле я вырвался и как дал дёру! До самой деревни бежал, ей-богу. И без клюквы остался, и без корзины — всё утопло. Ну и пёс с ними, зато своя шкура цела.

— Это болотница была. Она нарочно видом бесстыжим и горьким плачем прохожих заманивает. Верх у неё — человечий, а ноги — гусиные, с чёрными перепонками, — задумчиво сказал седой батрак, свесившись с полатей. — Тебе повезло, Игнат, что на неё нарвался, а не на супруга ейного, болотника. Хотя он днём редко показывается, он в сумерках или ночью бродит. От него так просто не уйдёшь. Болото — его вотчина, он там хозяин полновластный. То голову путнику огоньками заморочит, то в виде монаха явится, обманет и в топь заведёт. Или ловушку устроит: кинет лоскут зелёной травы али бревно — выглядит надёжно, так и тянет ступить, а там — трясина! Злой он, болотник. И богат, не хуже иного царя.

— Откуда у него золото? — недоверчиво спросил голубоглазый Никита.

— Оттуда. Ты разве не слыхал, что в древние времена язычники Куличьим болотам человеческие жертвы приносили? И знатных покойников там хоронили, в лучших одеждах, в украшениях и с богатствами. А сколько народу и телег потонуло, с тропы сбившись? И беглые да лихие люди среди болот прятались. Вот и думай, сколько в трясине добра скопилось. И всё теперь болотниково.

В батрацкой воцарилась тишина. В свете лучины на лица людей ложились длинные тени. Все думали о разном: кто о судьбе сгинувших в топи бедолаг, кто — о зловещей древности, а кто — о богатствах болотника.

— Споём на сон грядущий? — нарушил молчание седой и, не дожидаясь ответа, затянул “Шёл Ванюша долиною…”.

Остальные нестройно, но с чувством подхватили. Дождавшись, пока певцы умолкли, Никита сказал вполголоса:

— Пойду я. Сестрёнка заждалась.

Взяв со стола несколько пирожков с капустой, он налил в крынку щей и плотно примотал крышку верёвкой. Потом убрал всё в котомку и, попрощавшись, вышел.

Оказавшись на стылом воздухе, он закашлялся и встал на крыльце, дыша ртом и прочищая лёгкие от печного тепла и запахов батрацкой. Откашлявшись, двинулся к дому. Путь предстоял не самый близкий: жили Никита с сестрой на краю деревни Подгрибное, почти у леса.

Никите Евсееву недавно исполнилось 20, а его сестре Варе шёл 17-й год. Ещё недавно семья Евсеевых была большой, дружной и жила не хуже прочих. Но будто прокляли их или бог разгневался, но беды одна за другой обрушивались на них. В одну зиму заболели и умерли родители, а весной — двое младших детей. Потом в речке утонула бабушка, ещё вполне крепкая старуха. Спустя месяц упал с крыши бани и насмерть расшибся дед. Дядьку, крепкого здорового парня, за пустяковую провинность выпороли батогами так, что тот промучался в горячке неделю и помер. А осенью угасли от болезни средние дети, и в живых остались только старшие Никита и Варя. Была целая семья, а через год с небольшим осталось двое.

Но злая судьба не угомонилась. Конокрады свели со двора единственного коня, а к зиме околела корова. Никите и Варе грозила не просто нищета, а голодная смерть. Зиму-то протянешь кое-как, а всё одно — без коня не вспашешь землю, не привезёшь ничего; без коровы нет ни телят, ни молока, ни масла, ни навоза. А новую скотину купить не на что. Один выход — идти на поклон к богатею Кондрату Иванычу Зимину, просить в долг хлеба, зерна, коня на время и обещаться всё вернуть.

Если Евсеевых преследовали беды, то Зиминых судьба баловала. У них в семье было много крепких работников, их миновали тяжёлые болезни, смерти и кражи. При дележе общинной земли они всякий раз выбивали себе лучшие участки, и Зиминым хватало не только на хлеб, но и на масло с пряниками. А 15 лет назад, когда только-только отменили крепостное право, молодой, но хваткий Кондрат Зимин за спиной деревенской общины сговорился с бывшим барином и купил у него участок леса в единоличное владение.

С той поры забогател Кондрат Иваныч. Но не только из-за леса, а во многом потому, что чуть ли не всё Подгрибное было ему кругом должно, а потому на него работало. Бумагу составить, в контору правильно подать? Без Кондрата Иваныча никак — он грамотный, а за помощь подарок солидный неси. Взял у него мешок зерна — верни два; взял телегу с конём, сено на базар отвезти — треть прибыли отдашь; рубль занял — через неделю два верни. Не можешь? Землю свою Кондрату отдай и иди к нему в батраки, отрабатывай долг. Злились крестьяне, сквозь зубы называли его мироедом и кровопийцей, но поделать ничего не могли. Подобно пауку, Кондрат Иваныч опутал односельчан сетями из долгов, сплетен и страхов и крепко держал в руках все нити. Рвись не рвись, жужжи не жужжи, а из паутины никуда не денешься. И высосет Зимин из тебя все соки, как паук оставляет пустую шкурку от глупой мухи, попавшей в тенёта.

…Так, погрузившись в невесёлые мысли, Никита Евсеев шёл домой. Дорога раскисла, под ногами мерзко чавкала грязь. Она жадно липла к подошвам, будто хотела содрать с парня обувь.

Деревня уже уснула, только в паре домов ещё светились окна. Улицы были пусты. Последние оставшиеся на ветках листья едва слышно шелестели, будто бессильно жаловались на судьбу.

Резкий порыв ветра распахнул зипун и чуть не сорвал шапку. Никита успел поймать её в последний момент и тихо выругался. Ветер был противный, холодный, забирался в рукава, за шиворот и выдувал последние крохи тепла. Никиту пробрала дрожь.

Из прорехи между облаками медленно, будто нехотя, выглянула тусклая луна. Казалось, ей тоже холодно и неуютно в этой осенней тьме. На бледной поверхности луны виднелись тёмные пятна.

“Как оспины или язвы на лице у больного” — почему-то подумалось Никите. Он отвернулся от ночного светила.

— Тоскливо как, маятно! Осень… — вполголоса сказал он сам себе.

Порыв ветра пригнал новые облака, луна скрылась. Запахнув поплотнее зипун, парень свернул в извилистый и заросший кустами переулок. Вот очередной поворот, и…

Двое молча бросились на Никиту с разных сторон. Один бил снизу в челюсть, другой метил в живот. От летящего в лицо кулака Никита чудом увернулся, и этот удар только мазнул по щеке. Но враг не растерялся и левой рукой тут же саданул в ухо. В голове у Никиты что-то булькнуло, в ушах зазвенело. Боль стрелой пронзила лицо и ушла куда-то вниз. Сжав зубы, Никита ударил в ответ, не целясь, просто выбросил кулак вперёд. Он врезался во что-то мягкое, раздался короткий стон. Попал…

Но тут Никиту настиг другой удар, прямо в солнечное сплетение. Согнувшись, парень хватал ртом воздух, пучил глаза, как вытащенная из воды рыба, и пытался что-то сказать.

Но нападающие не собирались слушать или давать передышку. Один ударил по ногам, другой — в спину. Никита рухнул в грязь, прямо на тот бок, на котором висела котомка. Раздался отчётливый хруст, в воздухе потянуло кислым — это треснула крынка со щами.

“Нёс Варьке супца да не донёс!” — мелькнуло у Никиты в голове, и ему стало так обидно, что не побалует сестру наваристыми щами, что он разозлился и на миг забыл про боль. Но пинок сапогом в бок тут же напомнил и добавил.

Никита пытался дать сдачи, но двое против одного — неравный расклад. Тем более парень никогда не был охоч до драк и силой особо не отличался. Скрючившись на земле, Никита только закрывал локтями голову и молча вздрагивал от ударов. Остатки гордости и стыд не позволяли ему звать на помощь или кричать от боли.

— Хорош! Подымите его! — раздался вдруг голос.

Затрещали кусты, и в переулок вышел кто-то третий, с фонарём — пятна света Никита увидел даже сквозь закрытые веки. Парня взяли за шиворот и рывком поставили на ноги. Но руки завели за спину и крепко держали — мало ли чего.

Третий подошёл ближе и поставил фонарь на землю.

— Ну как, Евсеев, понравилась наша ласка? — ехидно спросил он.

Никита поднял голову и только теперь разглядел своих врагов. Били его Рыжий и Бобёр, а с фонарём пришёл Задрыга.

Все трое были подручными богача Зимина и выполняли всякие грязные поручения. Ведь что главное, когда даёшь кому-то в долг? Заставить должника платить, ведь отдавать уже своё добро никто не хочет. Самому Кондрату Иванычу пачкать руки несолидно, и тут-то вступали в дело Задрыга и компания. Как цепных псов, спускал их Кондрат Иваныч на должников и тех, кто ничего не брал, но шёл в чём-то поперёк него. Задрыга и прочие ничем не гнушались: испортить огород, поджечь дом или сарай с припасами, отравить скотину или птицу, избить неугодного, поиздеваться над его дочерью или внучкой… И поди поищи справедливости.

— Чего молчишь? Добавки хочешь?

— Чего вам надо? — процедил сквозь зубы Никита, сплёвывая слюну вперемешку с кровью.

— Нам — ничего. А вот Кондрату Иванычу должок вернуть надобно. Почему не платишь, собака ты плешивая?

— Чего?! — от возмущения Никита на миг забыл про боль и задёргался, пытаясь вырваться. — Да я недавно муки принёс!

— А остальное?

— Но мы же договорились, что он до Параскевы-Пятницы подождёт! Ещё больше двух недель. Я не отказываюсь платить! Чёрт возьми, я и так уже на него батрачу по полнедели! Вот узнает Кондрат Иваныч, что вы его слово не уважаете и работников его калечите…

Трое разбойников переглянулись и весело расхохотались. Высокий и тощий Бобёр аж пополам согнулся от смеха, а его коренастый дружок Рыжий весь трясся и хлопал себя ладонью по колену.

Отсмеявшись, Задрыга достал из-за голенища нож, из кармана — большое яблоко, и стал его чистить. Из-под лезвия потянулась тонкая длинная полоска кожуры. Было что-то жуткое и завораживающее в движениях ножа в небрежных пальцах разбойника…

Куснув яблоко и громко чавкая, Задрыга подошёл к Никите так близко, что парень почувствовал вонь его гнилых зубов.

— Плати всё до конца недели, не то… Землю и барахло — в счёт долга, сам — в батраки целиком, а сестра твоя — в дом Кондрату Иванычу.

— Будет ему пятки на ночь чесать! — добавил Бобёр и глумливо захихикал, а Никита в ужасе застонал.

— Ну что, уразумел? Или повторить?

— Срок до конца недели…

— Вот и славненько. Без глупостей, понял?

— Понял.

— Все вы умники-разумники становитесь, как бока намнёшь. А без этого ведь не платите, сволочи. Ладно, хватит с него. Айда по домам.

И разбойник, не оглядываясь, зашагал к главной улице. Бобёр и Рыжий отпустили Никиту, но, забавляясь напоследок, каждый пнул жертву. И только потом они поспешили следом за Задрыгой.

***

Никита вернулся чуть ли не за полночь. Пока очухался, пока доковылял к речке и худо-бедно привёл себя в порядок, пока добрался до дома…

— Слава богу, пришёл! — бросилась ему на шею сестра. — Я вся извелась, все глаза в окно проглядела. Ой! Это кровь? Что с тобой?! Почему кровь?!

— Тихо, тихо! Не трещи, сорока, — Никита через силу улыбнулся. — Я просто это… В овраг упал. Одёжу перепачкал, крынку разбил — обидно! Щи наваристые, с потрошками у хозяина взял, но вот…

— Пёс с ними! — перебила Варя. — Ты не ушибся? Ничего не сломал?

— Вроде нет, но ударился больно, там же камни всякие, корни торчат. Есть мазь какая-нибудь или припарка?

— Конечно, есть!

Варя порылась на полке и протянула брату плотно закрытый горшочек:

— Вот. Снимай одёжу, я всё намажу. Где ты там ударился?

— Не-не, давай я сам.

— Неудобно же самому, ну!

— Ничего, не пачкай руки. Я намажу, правда.

— Никит… Ты что-то прячешь от меня?

— Глупости! Не спорь. Сказал, сам намажу — значит, сам. Чаёк завари лучше, я пирожки принёс. Они помялись, но есть можно.

Пока Варя хлопотала с чаем, Никита, уйдя за занавеску, ополоснулся над тазом и смазал ссадины и синяки. Закончив с этим, парень переоделся в домашнее и сел за стол. Варя вручила ему кружку с чем-то горячим, пахнущим смородиной и пряными травами. Запах защекотал ноздри, и Никита несколько раз оглушительно чихнул.

— Варь, что это?

— Хорошее снадобье, пей. Там ягоды и травы кой-какие. Успокоит и боль как рукой снимет.

Варя посмотрела на него ну очень честными глазами, такими же ярко-голубыми, как у брата, и хитро улыбнулась. Он понял, что сестра ни капли не поверила в историю с оврагом, но не требует правды из уважения к брату и доверия: раз не говоришь, значит, так нужно.

“Хорошая она, Варька, хоть и чутка странная, — подумал Никита. — И вот её — Зимину в прислугу. Погубит он её, сволочь”.

Варю считал странной не только брат. Поначалу она была обычным ребёнком. Но однажды зимним вечером, обидевшись на родителей, семилетняя Варька удрала в лес. Нашли её только утром, лежащей на опушке без сознания; что с ней было, она не помнила. Потом девочка долго болела и полгода не говорила. Семья уже смирилась с её немотой, но потихоньку девочка заговорила снова. Однако после болезни Варя сильно изменилась: была весёлая озорная девчушка, а стала тихая, будто старушка. С другими детьми играла редко, всё сидела, задумавшись. Когда она подросла, стала подолгу бродить по лесам и лугам, возиться с травами и подружилась со знахаркой Комарихой. Хоть Варя была уже в возрасте невесты, девичьи посиделки и заигрывания с парнями её совсем не интересовали, будто она не понимала, зачем всё это нужно. Злые языки поговаривали, что Варя — подменыш; мол, лесная нечисть украла девочку, а вместо неё подсунула своё отродье. Семья в это не верила, да и большинство деревенских относились к Варе по-доброму, жалели, хоть считали странной и слегка скорбной на голову.

“Будет пятки на ночь чесать!” — будто вживую прозвучал в голове ехидный голос Бобра. Да если бы пятки имелись в виду на самом-то деле! Даром что Кондрат женат, и его дочери — Варькины ровесницы. Кого и когда это останавливало? Молодых батрачек у него в доме не одна…

Никиту передёрнуло от отвращения. Он быстро хлебнул отвара и чуть не выплюнул обратно: снадобье было невыносимо горьким.

— Что за дрянь? Пить невозможно. Комарихин рецепт?

— Что вы все её кличкой, как собаку, зовёте? — тихо и серьёзно возразила Варя. — Раз одна живёт, травы и заговоры знает, так и не человек, что ли? А как прижмёт, каждый бежит — помоги, спаси. У неё имя есть — Пелагея Петровна.

— Извини. Тётки Пелагеи рецепт?

— Да. Но травы собирала и варила я. Горько, но зато хорошо помогает. Легче станет, вот увидишь.

Варя смотрела на него с ожиданием, и Никите ничего не оставалось, как залпом выпить снадобье. На удивление, его не стошнило. А потом и вовсе по телу разлились приятное тепло и лёгкость. Боль не прошла совсем, но ослабла так, что на неё можно было не обращать внимания.

— Ложись спать, Никитушка. Утро вечера мудренее. Все дела и беды — завтра.

…Наутро он почувствовал себя хорошо, хоть синяки никуда не делись, как и боль, правда, ставшая вполне терпимой. Варино зелье помогло, да и подручные Зимина всё-таки хотели напугать, а не всерьёз покалечить.

При мысли о вчерашнем у Никиты заломило в висках, а в груди заворочался ледяной ком. По телу пробежали мурашки. Срок до конца недели… Скорее к Кондрату Иванычу! Вряд ли эти действовали без его ведома, но вдруг… Вдруг до Параскевы-Пятницы отложит.

Умом Никита понимал, что это не спасёт (слишком велик долг и мал срок), но в глубине души надеялся на чудо. Как следует помолившись у образов, парень вышел из дома.

…Кондрата Иваныча он нашёл у сараев — тот, приосанившись и выставив пузо вперёд, покрикивал на батраков, таскающих мешки.

— Олух, держи за угол! И руку снизу подставь! А вы чего зенки пялите? Ну-ка, взяли. Не уроните только. Смотрите — уроните, головы поотрываю, колупаи криворукие!

Никита, встав рядом, снял шапку и смиренно ждал, пока на него обратят внимание. Кондрат Иваныч искоса глянул на парня, но от своего занятия не оторвался и стал костерить батраков ещё сильнее, аж раскраснелся, как в бане. Но вот последний мешок унесли, и хозяин умолк. Он шумно вздохнул, вытер лицо платком и повернулся к Никите:

— Чего тебе?

— Я к твоей милости, Кондрат Иванович! Со всем почтением, здоровьица тебе и семье твоей, — Никита говорил очень вежливо и даже униженно. Комкая в руках шапку, он поклонился до земли.

— Слава богу, на здоровье не жалуюсь. А у тебя чего синяк на роже? С Федькой и Колькой встретился вчера?

Кондрат Иваныч был чуть ли не единственным человеком, кто хоть иногда называл Рыжего и Бобра по именам. А как по-настоящему звали Задрыгу, кажется, не помнил и он сам.

— Встретился, — осторожно подтвердил Никита. — Они сказали, что сроку мне осталось до конца недели. Врут поди, Кондрат Иванович? Мы ведь с тобой весной условились, что я к Параскеве-Пятнице рассчитаюсь.

— Было дело, — равнодушно пожал плечами Кондрат. — Только у меня большие траты на носу. А я вам, голытьбе, своего добра нараздавал, а теперь самому надо. Так что Колька с Федькой не врали: отдавай весь долг до конца недели.

— Но… Кондрат Иванович! Ты же слово давал. Уговор был, по рукам били при всём народе!

— Ты оглох? Говорю же, мне быстрее надо. А ты и к Параскеве не вернёшь, нечем. Я же знаю. Так чего тянуть? Отдавай землю и барахлишко, и мы в расчёте.

— Ах вон ты как! И бога не боишься? Он ведь всё видит.

— Ты перечить вздумал, щенок?! — заорал Зимин, брызгая слюной. Его лицо из красного сделалось пунцовым. — Тогда сроку — три дня! Сегодня вторник, если до пятничной вечерни не расплатишься, пеняй на себя. С сестрой кровавыми слезами умоетесь! Пошёл вон, пока собак не спустил!

…Как дошёл домой, Никита не помнил. Проскользнув в избу мимо хлопотавшей во дворе Вари, он выпил кружку вчерашнего снадобья, даже не заметив его вкуса. На плечах будто ворочался огромный камень; он давил, прижимал к земле, не давал вздохнуть. И ни скинуть его нельзя, ни перехватить поудобнее. Голова кружилась, перед глазами мелькали чёрные мушки. Сердце грызла тупая боль.

Что делать?!

Родни нет, соседи сами по уши в долгах. Да и Зимин такое заломил — хоть у всего Подгрибного занимай, нужного не наберёшь. Чего-то дорогого у Евсеевых и в лучшие времена не водилось, а теперь — тем более. К бывшему барину в ноги броситься, просить милости — так он в Петербурге обретается. Всё: Никита — в нищие батраки, Варя — в бесправные наложницы.

Беспощадно ясно Никита понял: выхода нет. Это, как ни странно, ощутимо его успокоило. В голове стало пусто, безнадёжно пусто, как в заброшенном доме.

Никита сел на лавку и бездумным взглядом уставился в окно — Варя, вполголоса напевая что-то, подметает двор. Вот она остановилась, вытерла рукавом лоб и посмотрела вверх. На её губах появилась мечтательная улыбка, а на щеках — очаровательные ямочки.

“Она ещё не знает, что Зимин долг потребовал, — и Никиту обожгло волной бессильного стыда. — Ладно я — и в батраках пожил бы, а там придумал бы что-то. В крайнем случае удрал бы в город, в прислугу нанялся или ещё куда. А она? Варька-то как? Замуж выдать, да никто её, блаженненькую, не возьмёт. Жалеть жалеют, а не возьмут. С хорошим приданым бы взяли, да нет его. А если Варя к Кондрату попадёт… Даже думать страшно”.

Почесав затылок, Никита горько вздохнул. В животе заурчало, и желудок напомнил, что в нём с утра ни крошки не было, и пора бы что-то поесть.

Парень встал, пошёл к печке, и его взгляд упал на стоящие на лавке подносы с сушёными ягодами. Видимо, Варя достала их и хотела перебрать. Черника, малина, клюква — зимой всё пригодится.

Клюква…

Лучшая клюква растёт на Куличьих болотах…

И вдруг Никиту озарила идея!

***

Ни один здравомыслящий человек не пойдёт ночью на болото. И днём пойдёт только в крайнем случае. Нехорошее это место: оно больше относится к потустороннему миру, чем к человеческому. Вот птице на болоте привольно, кое-какому зверю, а людям там делать нечего.

И Никита нипочём не пошёл бы. Особенно сюда, на Куличьи болота, которые заросли ядовитым вёхом и багульником, кишат гнусом и змеями. И коварная трясина только и ждёт своих жертв.

Но в том-то и дело, что нужда уже стала крайней.

Эта ночь была ясной и безветренной. Полная луна заливала всё вокруг серебристым светом. Он искажал очертания, и всё вокруг казалось иным, не таким, как днём. Вот эта кочка — просто странная кочка или это спина спящего чудища? И справа темнеет в камышах то ли камень, то ли чья-то рогатая голова. И кривые ветви чахлого деревца уж слишком похожи на корявые пальцы… А налево, туда, где что-то тускло светилось в траве, Никита старался не смотреть. Наверное, там просто пень с грибами-гнилушками, но кто знает. А вдруг болотный огонёк? Моргнуть не успеешь, как он заморочит голову и уведёт в самую топь. Одни пузыри от тебя и останутся!

Жутко было Никите. От каждого шороха, каждого всплеска сердце норовило упасть в пятки. Он шёл медленно, держась середины гати, но прохудившиеся сапоги всё равно набрали болотной жижи, и теперь при каждом шаге внутри противно хлюпало. Хотелось послать всё к чёрту и вернуться домой. Но парень стискивал зубы и упорно шёл.

Но вот он остановился. Присев на корточки, Никита шумно выдохнул и прикрыл глаза: “Сейчас отдохну немного и пойду дальше”.

Откуда-то справа вдруг раздался странный гул. Это было что-то среднее между мычанием и рёвом, что-то вроде: “ыы-бУУУУм!”. Короткая распевка и громкий гул. Низкий звук давил на уши. Казалось, где-то рядом гудит труба, уходящая в саму преисподнюю.

Никита вскочил и в страхе заозирался по сторонам. Рука сама собой потянулась к ножу. Но никто не спешил нападать.

А справа погудело и умолкло. На болоте воцарилась тишина.

“Тьфу! Это же выпь, — осенило Никиту. — Проклятущая птица! Как же страшно орёт! Но чего она орёт в середине осени, а не весной, как положено? А может, это не выпь вовсе, а нечисть какая птицей прикидывается. Чёртовы болота! Всё тут не как надо”.

…Уставший Никита наконец добрался до сердца болот. Словно чёрные зеркала, блестели в лунном свете островки открытой воды. На вершине большой длинной кочки торчало раскидистое, почти зачахшее, но ещё упрямо цепляющееся за жизнь дерево. А у его корней виднелся чёрный силуэт — там сидел кто-то большой, с толстым телом и круглой головой.

Вот он, хозяин болот!

Сердце Никиты ёкнуло, а ноги стали ватными. От водяного, близкого родича болотника, с которым они схожи образом жизни и нравом, добра не жди, он — к людям самый коварный и злобный среди духов-хозяев. А каков болотник? Как примет незваного гостя? Может, удрать, пока не поздно?

“Варя, — напомнил себе Никита. — Дом родной, где всё маму с папой, дядьку и прочих помнит. И я в батраки навечно не хочу. Эх, будь что будет!”

— Здравствуй, болотный хозяин! — громко, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказал Никита. — Не сердись, что я без приглашения явился.

Силуэт у дерева пошевелился, повернул голову и открыл глаза. Они слабо засветились тёмно-зелёным светом. По сравнению с телом глаза были очень маленькие и похожи на лягушачьи — круглые, выпуклые, с горизонтальным зрачком.

— Со всем почтением, господин. Я всегда был аккуратен в твоих угодьях, ничего не портил и не мусорил. Я не брал лишнего на охоте, не топтал клюкву. И надеюсь, что ты не откажешь мне в милости.

Болотник подошёл ближе и снова сел, по-лягушачьи растопырив в стороны коленки. Он пристально уставился на парня своими буркалами.

— Говори, человек, — пробулькал то ли в воздухе, то ли прямо в голове странный гулкий голос.

— Мы с сестрой остались одни, родни нет. Мы должны богачу Зимину много денег, и он требует вернуть весь долг раньше срока. А нам нечем отдать… Если до пятницы не расплатимся, то Зимин заберёт сестру к себе наложницей, а меня сгноит в батраках.

— А зачем ты пришёл ко мне?

— Поделись своими сокровищами, болотный хозяин! — поклонился в ноги Никита, сняв шапку. — Ведь ты богаче царей-королей, тебе не будет убытка, а нас с Варькой это спасёт. Помоги, прошу! Ты — наша последняя надежда…

Болотник задумался, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Прикусив губу от волнения, Никита ждал ответа.

— Я помогу тебе, человек. Есть у меня ненужный горшок с монетами и всякой ерундой — кольца, цепочки. Хватит, чтобы скупить на корню всю деревню. Но ты дашь кое-что взамен.

— Что же ты хочешь?

— Твою тень.

В замешательстве Никита потряс головой, не понимая, и посмотрел через плечо и вниз — на земле растянулась его тень. Самая обычная тень, которую отбрасывает человек, стоя в круге света от фонаря.

— А… Разве от неё есть польза?

— Это уже не твоя забота, — в голосе болотника послышалось раздражение. — Такое моё условие. Или соглашайся, или…

Хозяин болот не договорил и многозначительно умолк. Но Никита всё понял и поспешно выпалил:

— Забирай! Я согласен.

— Жди.

Выпрямив ноги, болотник как лягушка, скакнул с места и рухнул в трясину, подняв фонтан брызг. Вонь гнилой воды, к которой Никита уже вроде притерпелся, резко усилилась и ударила в нос. Парень согнулся в глубоком кашле.

Когда он выпрямился, болотник был совсем рядом и шагнул в круг света от фонаря. Теперь Никита мог его рассмотреть. Ноги у болотника были длинные и тонкие, а тело — похоже на шар со складками, но не жирное, а какое-то отёчное, одутловатое. На круглой голове виднелись маленькие глаза. Носа не было, а ниже безгубого рта висела растрёпанная бородёнка. Хотя это мог быть просто прилипший пучок водорослей, ведь болотник с ног до головы был покрыт илом, тиной, улитками и прочей гадостью. В лапах он держал старый, весь в щербинах, глиняный горшок.

Перепончатые пальцы не без труда подняли крышку, и Никита увидел плотно уложенные полновесные монеты, перстни с камнями и пару затейливых, явно дорогих серёжек с жемчугом. Серебро заблистало в свете фонаря, даже сквозь грязь и ил.

Сердце Никиты радостно затрепетало: это огромные деньги! Хватит и Зимину заплатить, и купить всё, что нужно — скотину, новый инструмент, зерно на посев. И ещё полно останется! В купцы можно податься, лавку открыть… И за всё — какая-то тень! Да десять раз пускай заберёт.

Никита поклонился и горячо сказал:

— Не знаю, как тебя благодарить, болотный хозяин! Ты спас меня и сестру. Забирай тень. И ежели тебе ещё что нужно, я сразу…

— Только тень, — прервал болотник. — Стой спокойно.

Никита закрыл горшок с монетами, прижал его к груди и зажмурился. Болотник подошёл вплотную, и вонь тухлой воды стала совсем нестерпимой. Но усилием воли Никита сдержал рвотный позыв и только ещё крепче зажмурился.

Что делал болотник, он не видел, но слышал и чувствовал, что тот ходит по кругу, иногда трогает лапой плечи и спину и тихо шепчет себе под нос.

Шлёп-шлёп-шлёп — лапы по воде.

Лёгкое касание.

Смутный шёпот.

И снова зашлёпали перепончатые лапы.

Так продолжалось довольно долго. У стоявшего в одном положении Никиты стали затекать ноги. Немилосердно кусались поздние комары или какие-то мошки, хотя им всем давно уже полагалось сгинуть от холода.

И вдруг под левую лопатку ударила боль! Резкая, сильная, будто в это место воткнулась стрела. Никита вскрикнул, открыл глаза и пошатнулся. Под правой лопаткой тоже заболело, ещё сильнее, будто стрела теперь ещё и горела. Спину охватило жаром, дыхание остановилось, и Никита в панике захрипел, пытаясь ухватить крохи воздуха. Ноги подкосились, и он упал на колени в грязь, едва не выронив драгоценный горшок.

“Он кусок мяса из спины что ли вырвал?!” — мелькнуло в голове.

Но боль и жар прошли так же резко, как появились.

— Вставай. Я забрал тень, — прозвучал за спиной голос болотника.

Дрожа всем телом и не веря, что всё кончилось, Никита кое-как поднялся на ноги. Болотник стоял, сложив лапы на круглом пузе. Сложно понять выражение лица существа, у которого и лица толком нет, но Никите показалось, что болотник доволен.

— Иди, человек. Мы в расчёте.

— Спасибо, болотный хозяин!

Попрощавшись, Никита двинулся в обратный путь.

Продолжение: Куличьи болота, часть 2

Примечания:

Полати — деревянный настил под потолком, обычно между стеной и русской печью.

Зипун — верхняя крестьянская одежда из очень плотного сукна.

Параскева-пятница (бабья заступница) — праздник, который отмечается 10 ноября (28 октября по ст. стилю.). Посвящен великомученице Параскеве, она в народной традиции считалась покровительницей женщин, семьи, брака и женских ремёсел.

Колупай (устар., диал.) — вялый, медлительный человек.

Если хотите, поддержите меня донатом или подписывайтесь в соцсетях:

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891