История медицины

Международный день офтальмологии отмечается 8 августа, и это один из немногих врачебных праздников, приуроченных к дню рождения нашего соотечественника, без преувеличения великого микрохирурга Святослава Николаевича Фёдорова. Интраокулярную линзу, или искусственный хрусталик, применяемый ныне повсеместно для хирургического лечения катаракты, изобрёл не он, но именно ему было суждено стать отцом этой прорывной методики.

Святослав Николаевич мечтал стать лётчиком, но неудачное падение с подножки трамвая закрыло ему путь в небо – он лишился ступни и нижней трети голени. Тем не менее, в истории лечения катаракты (и, к сожалению, в жизни самого врача) без авиации не обошлось.

Я не профессиональный историк и не врач-офтальмолог, но хочу рассказать эту удивительную, полную удивительных случайностей, бараньего упорства и, к сожалению, гадких интриг и врачебной косности историю. Прошу прощения у профессионалов за неточность терминов – мне простительно, да и читать всё это будут преимущественно не офтальмологи:)

***

Причины катаракты были известны врачам давно, и удалять помутневший хрусталик они уже умели. Однако его надо было чем-то заменять, и до середины XX века вариант был только один – жутко массивные очки, с которыми даже голову-то держать прямо было непросто. Идея имплантации линзы прямо в глаз витала в воздухе, но врачебное сообщество относилось к ней скорее враждебно, боясь отторжения протеза, и считая методику слишком сложной для практической реализации.

Таково было положение в офтальмологии на август 1940 года, когда лейтенант Гордон Кливер, активный участник «битвы за Британию», имевший на счету семь побед, перед вылетом забыл на земле защитные очки. Пуля крупнокалиберного пулемёта разбила плексигласовый фонарь кабины его «Харрикейна», разлетевшийся на мелкие осколки, попавшие в том числе в оба глаза пилота. Он мгновенно ослеп и, выполнив полубочку, выпал из самолёта. Дальнейшее мягкое приземление без травм, учитывая, каковы были парашютные системы того времени и в каких обстоятельствах ему пришлось прыгать, можно считать большой случайной удачей.

Хирург, выполнивший удаление осколков, нашёлся не сразу. Того, кто помог ему, звали Гарольд Ридли. Кливер обращался к нему два десятка раз в течение восьми лет, как только осколки начинали его беспокоить. В строй лейтенант не вернулся, но зрение сохранил, и благодаря этому случаю офтальмолог заметил, что плексиглас, или полиметилметакрилат, не отторгается глазом и не вызывает воспаления, подобно другим инородным телам.

***

Работы офтальмологам, да и вообще врачам, тогда хватало, поэтому до 1947 года о том, как это можно использовать, врач не задумывался. Однажды, по окончании операционного дня, в ходе которого хирург в том числе выполнял экстракцию хрусталика при катаракте, студент Стив Пэрри посетовал: жаль, мол, что мы не можем заменить испорченный катарактой хрусталик линзой прямо внутри глаза. По воспоминаниям Говарда Ридли, именно это натолкнуло его на мысль попробовать всё же то, о чём он давно задумывался, ведь и материал, кажущийся подходящим, под рукой.

Он предвидел, что его изобретение будет принято в штыки, поэтому все работы вёл в обстановке строжайшей секретности, предпочитая никому не показывать половину работы, тем более что никакой уверенности в успехе не было. Знакомый оптик Джон Пайк, имевший связи в Imperial Chemical Industries, помог изготовить первую интраокулярную линзу из ПММА высочайшей, значительно более высокой, чем у промышленного плексигласа, степени чистоты. Ещё год с хвостиком ушёл на поиск как добровольца, так и подходящей для самостоятельной видеофиксации киносъёмочной техники, и лишь 29 ноября 1949 года была выполнена первая успешная имплантация интраокулярной линзы в истории офтальмологии. Не всё ясно с именем первого пациента. Многие источники указывают, что ею была 45-летняя медсестра Элизабет Этвуд, но обстановка секретности и не слишком подробные записи не позволяют утверждать это уверенно. Так, в записях лондонской больницы Святого Томаса (или, по-нашему, Фомы) фигурирует некая Эмили Эттфилд, и несколько другие даты, что позволяет думать о том, что успеха врач достиг не с первого раза. Но так ли это важно, первая или вторая операция были по-настоящему успешными? Пациентка смогла видеть без тяжеленных очков, и это был прорыв.

***

Ридли выполнил и ещё несколько таких операций, но раскрывать своё изобретение не собирался. Дело было не в деньгах: участники смелого эксперимента с самого начала договорились, что проект будет чисто научным, они понимали, что патентование изобретения затруднит его распространение по миру, и не собирались извлекать коммерческую выгоду, как бы странно сейчас это ни звучало. Дело было в том, что пациентов следовало ещё пару лет наблюдать, чтобы исключить осложнения. Но жизнь распорядилась иначе. Один из свежеоперированных граждан записался на приём не к Говарду Ридли, а к его однофамильцу, Фредерику. Тот сразу же всё понял, и секретность разлетелась в клочки, как фонарь того «Харрикейна».

Больше всех обиделся патриарх британской офтальмологии сэр Стюарт Дюк-Эдлер. Ещё бы: он был одним из главных противников идеи имплантации чего-либо в глаз, а тут такое изобретение, да ещё и он в пролёте, даже не значится соавтором. Он устроил так, что Ридли, явившегося на конгресс офтальмологов, ждал бойкот: ни фильм, ни пациента коллегам показать не удалось, и даже американская делегация, к которой хирург обратился за поддержкой, лишь демонстративно покинула зал.

***

Ридли, конечно, ожидал некоторого недоверия, однако не думал, что спустя век его изобретение и его самого ждёт судьба Игнаца Земмельвейса, который, напомню, стал первооткрывателем антисептики и асептики, но закончил свои дни в психиатрической лечебнице, потому что акушеры-гинекологи и прочие врачи хирургических специальностей очень, очень сильно привыкли оперировать грязными руками и в том же костюме, в котором вскрывали тела умерших. Туда же, в клинику душевных болезней, отправился спустя время и Ридли, получивший вместо триумфа тяжёлую депрессию, усугубляющуюся по мере того, как его коллеги шельмовали его изобретение, пугая осложнениями, критикуя подход как антинаучный, делая всё, чтобы никто даже не вздумал следовать путём первооткрывателя. А ведь это была середина куда более просвещённого XX века! Нельзя сказать, что его идея не заинтересовала совсем никого, но уровень поддержки был явно недостаточным, а группы энтузиастов, которым методика понравилась, не обладали по сравнению с Дюк-Эдлером практически никаким влиянием. Интраокулярная линза даже появилась в каталогах медицинских изделий, продавалась по символической цене в 1 фунт стерлингов, но востребована, можно сказать, не была. Несколько провальных (из-за криворукости ли хирургов, из-за сознательного или случайного нарушения методики) операций стали для профессионального сообщества отличным доказательством того, что и пробовать-то дальше не стоит. Хирургом-то Ридли оказался прекрасным, а вот политиком – никудышным. Надо ж было понимать, кого можно не включать в соавторы, а кого – просто необходимо, даже если он рядом с изобретением не стоял.

***

Офтальмология в СССР развивалась тем же путём, «Вестник офтальмологии» также критиковал изобретение Ридли как вредное и ничего хорошего пациенту не сулящее. Но Святослав Николаевич Фёдоров, потерявший в юности ногу, переживший эвакуацию и голод, обречённый на нищенство сын «врага народа» (его отец просидел в лагерях с 1938 и аж до 1954 года), но не сломленный всем этим, за тридцать лет жизни усвоил: если большое начальство что-то критикует, значит, к этому чему-то как минимум стоит присмотреться. И присмотрелся, да так, что навсегда вошёл в историю.

Это была не первая имплантация ИОЛ даже в СССР, за год до него такую операцию провёл известный уже тогда офтальмолог Михаил Краснов. Всё закончилось плохо, и больше к этой теме Михаил Михайлович не возвращался. Тем удивительнее то, что Святослав Фёдоров успеха достиг. Связей в химических и оптических компаниях у него не было, но был знакомый технолог-лекальщик Чебоксарского агрегатного завода, на котором делали запчасти для тракторов, Семён Мильштейн (в других источниках Мильман). Предпочёл бы даже не думать, из чего и с какой точностью был сделан первый хрусталик, имплантированный в 1960 году 10-летнему (в других источниках - 12-летнему) ребёнку, Лене Петровой, ничем особенно при этом не рисковавшей – правый её глаз и так ничего не видел. До этого было несколько экспериментов на кроликах, которые Святослав Николаевич провёл прямо у себя на кухне с использованием лезвия «Спутник». Много лет спустя великий уже офтальмолог признавался, что успех этой операции был следствием невероятно счастливого стечения обстоятельств, всё могло закончиться куда хуже.

***

Надо ли говорить, что Фёдорова не поняли уже наши, отечественные столпы офтальмологии? Кому бы понравилось, что выскочка где-то в Чувашии буквально на коленке достиг успеха большего, чем они? Из Чебоксарского НИИ Фёдорову пришлось уйти после разгромной статьи в «Правде», где его опыты были названы «антифизиологичными». И кто знает, как бы всё обернулось, если бы в «Известиях» тогда не работал журналист Анатолий Аграновский, встретившийся с врачом, вникший в его идеи и результаты выполненных им операций, написавший опубликованную в 1965 году статью «Открытие доктор Фёдорова» и переломивший таким образом тенденцию шельмования гениального соотечественника. Надо отметить: само то, что темой работы Святослава Николаевича заинтересовались в «Известиях», уже привело к тому, что его восстановили на работе в Чебоксарском НИИ, где он продолжил выполнять свои «опасные нефизиологичные» операции а уж после публикации статьи всё стало совсем иначе. Фёдорова назначили заведующим кафедрой Архангельского медицинского института, совет Минздрава одобрил тему его работы. Да и от потрясающих результатов, достигнутых им у более чем шестидесяти пациентов, уже нельзя было просто отмахнуться. Фёдоров получил и средства, и возможность работать в полную силу, разработал и хрусталик оригинальной формы, и материалы для его изготовления, и собственную методику хирургического лечения катаракты, а впоследствии – искусственную роговицу. Он вошёл в историю как автор новейшего направления в офтальмологии – рефракционной хирургии, внёс большой вклад в лечение миопии (близорукости), дальнозоркости, астигматизма, стал одним из тех, благодаря кому мы сейчас воспринимаем лазерную хирургию глаза как нечто само собой разумеющееся, буквально как косметическую процедуру.

***

И кто знает, что ещё он успел бы сделать, если бы не пронёс любовь к небу через всю жизнь. Он действительно любил и совершенно не боялся летать. 2 июня 2000 года, всего через несколько месяцев после того, как Елизавета II посвятила Гарольда Ридли в рыцари, он погиб в авиакатастрофе на границе районов Южное и Северное Тушино. Он не был допущен к управлению, но всегда сидел рядом с пилотом, на переднем правом кресле французской «Газели», вертолёта надёжного, но увы, не в тот раз. Теперь на этом месте, на улице Саломеи Нерис, 14 – часовня, а 8 августа, день его рождения, весь мир отмечает как Международный день офтальмологии.

Мы получаем с помощью зрения 90% информации о мире. И почти каждый третий человек в мире страдает от заболеваний глаз. Так скажите, есть ли в мире хирург, оказавший обществу большую услугу, чем Святослав Николаевич Фёдоров?

На снимке: врач-офтальмолог Московской городской клинической больницы №52 выполняет факоэмульсификацию и имплантацию интраокулярной линзы пациенту с катарактой. Текст мой, фото моё.

#авторский_челлендж

Не секрет, что к началу девятнадцатого века, с хирургией у человечества дела обстояли не ахти. Даже хуже чем в древности, когда недостаток знаний искупался свободой эмпирический изысканий. Усиление роли религии в жизни общества и последующее усиление церкви, нехило подрубили науке ноги. А медицину и вовсе низвели до едва не пещерного уровня. Уже то, что хирургия столетия была ремеслом цирюльников и кузнецов, говорит о многом.
Один из примеров: запрет на анатомические вскрытия действовал в Великобритании до 1832 года, в США и ещё дольше, что, понятно, развитию медицины тоже не способствовало. Медикам приходилось буквально охотиться за трупами, идя на серьёзный риск, а порой даже и на откровенный криминал. Кто внимательно читал «Приключения Тома Сойера» действия в котором разворачиваются примерно в 1840 году, может помнить момент, когда молодой доктор обращается за помощью к местному маргиналу, Индейцу Джо, с целью получить свежезахороненный труп местного жителя. Кончилась правда его затея печально. Можно было бы, конечно, списать этот эпизод на художественный вымысел, если бы не реально существовавший и документально зафиксированый преступный промысел, известный как «кража трупов». Хотя, будем честны, одними кражами дело не обходилось.. Так в 1828 году в был осуждён некто Уильям Бёрк, эдинбургский сапожник, перед казнью признавшийся в убийстве пятнадцати человек и продаже их трупов одному эдинбургскому хирургу. Человеческая жизнь, особенно людей в бедных кварталах в то время ценилась низко, да и мёртвых тел в хорошем сохране наблюдался дефицит. Люди умирали может и часто, да вот условий для длительного хранения трупов, толком не было, погода опять же, способствовала тлению. Так что людям определённого сорта проще было убить, чем подобрать годный труп.
Понятное дело, что в такой ситуации к хирургам шли неохотно и только когда другого выбора не было. Людей можно понять, обезболивающих толком не существовало, операции проводили практически «наживую», да и послеоперационная летальность достигала ужасающих размеров: 90% прооперированных умирали. О таких понятия как «антисептика» и «асептика» никто ещё и слыхом не слыхал, как и о разделении больных на «чистых» и «грязных». Все наработки древних врачевателей (а они были и весьма впечатляющие, даже на сегодняшний день) были забыты. Исключения случались,(вроде того же Пирогова, предложившего в своё время разделять больных на «чистых» и «грязных») но общей картины увы, не меняли. В больницах и госпиталях нередко царили грязь, зловоние и теснота. Хирурги оперировали без перчаток, в своей повседневной одежде, иногда правда накинув на плечи забрызганный кровью от предыдущей операции халат. В качестве перевязочного материала использовали самые разнообразные тряпки – отходы текстильные фабрик.
Кто смотрел сериал «Больница Никербокер» может отдалённо себе представить этот ад. Кто не смотрел, рекомендую, вещь годная.
Но врачи не сдавались. И не только врачи. Тот самый Луи Пастер, заложивший начало микробиологи был вовсе даже химиком. Тем не менее, значение своего открытия ( а открыл он, изучая процессы брожения, микроорганизмы, если что) понял сразу (потому что хорошее образование, это не только специальность, а ещё и аналитические навыки,). Но вот признание получил только в пятьдесят девять лет. Сила инерции в науке всегда была велика. Впрочем ему ещё повезло, в отличие от например, Игнаца Земмельвейса, венгерского врача-акушера и основателя асептики. Вот уж кому досталось по полной. Травля, преследования, депрессия, лечение в психиатрической клинике и смерть.. По злой иронии судьбы от септического заражения, возникшего в результате побоев персоналом клиники. И за что? За одно лишь предположение, что руки врача и используемые в практике родовспоможения инструменты, могут быть источниками заразы и, как следствие, причиной высокой смертности родильниц. Верить в такое высоколобые никак не хотели. Даже то, что введенные доктором в своей клинике меры асептики сократили летальность до одного процента, их не убедили. А казалось бы, что такого страшного в регулярном обеззараживании рук и инструментов? А вот поди же ты.. Доктор был затравлен, роженицы продолжили умирать. И не только роженицы.
Ситуация изменилась когда открытиями Пастера заинтересовался Листер. И не просто заинтересовался, а сразу перешёл к практике. Асептика впрочем его не слишком волновала, чистотой в больнице он особо не заморачивается, зато в антисептику верил как в писание, а может и крепче. Да, вот такой вот парадокс: больные у него лежали на грязном белье, в палатах также царила грязь, оперировал он в старом халате, но зато в карболке едва ли не купалась вся операционная. Ну а что, больные то всё же выздоравливали… во всяком случае, умирать стали куда реже, чем прежде. То, что карболка токсична, может вызывать некрозы кожи, снижение остроты зрения и потерю зубов, осознали позже.. Она, карболовая кислота, кстати ещё вышла Листеру боком. Ведь именно из-за неё английского учёного обвинили в плагиате. И, надо сказать, повод у недоброжелателей Листера был. Лемер, французский фармацевт, использовал в антисептических целях фенол (карболку) с 1859 года, а для дезинфекции предложил её использовать в 1865, тогда как Листер опубликовал свой труд аж в 1867 году. Но, был ли тут злой умысел? Известно ведь, идеи витают в воздухе и многие открытия совершались разными учёными, примерно в одно время. В любом случае, Листер хорош уже тем, что популяризировал своё открытие по максимуму, и сумел таки внедрить принципы антисептики в хирургии.
Хотя без казусов конечно не обходилось. Так замечательный хирург, учёный и педагог, фанат учения Листера, Пётр Павлович Пелехин, в порыве антисептического рвения сбрил себе волосы на голове, усы и брови. Тем временем в его операционной пили чай, курили и исследовали мочу.
Смешно, если бы не было так грустно. Тем не менее, в итоге здравый смысл восторжествовал. Сейчас асептика, вкупе с антисептикой и гигиеной являются неотъемлемой частью медицины.
А Земмельвейсу в Будапеште установили памятник с надписью на монументе «Спаситель матерей». Вряд ли конечно это искупает его трагическую жизнь, но ведь память, она тоже чего-то да стоит?

Материал написан для авторского челленджа.
Если у кого-либо есть желание поддержать конкурс и увеличить его призовой фонд — реквизиты в этом посте
Cat.Cat и Лига историков представляют: ТРЕТИЙ АВТОРСКИЙ ЧЕЛЛЕНДЖ

Когда одним февральским утром 1897 года открыли лабораторию, обнаружили, что она вся была в крови. Капли, брызги, потеки – повсюду!

Этому событию предшествовала смерть пациента в хирургическом отделении Микулича-Радецкого в клинике города Бреслау (Вроцлав). Микулич-Радецкий (Johann Anton Freiherr von Mikulicz-Radecki) был мировым светилом, которого называли «одним из королей профессии». Выходец из Черновцов, просто по рождению в этом «котле народов» говоривший на десятке языков, он называл своей национальностью хирургию и не ограничивал себя какой-либо единственной национальной школой хирургии. Его становление как врача происходило параллельно с развитием понимания роли микроорганизмов в инфекционных заболеваниях, так что все методы асептики и антисептики он внедрял в своей клинике незамедлительно.

И все-таки больной умер. Как инфекция могла проникнуть в рану? Операционную мыли соответствующими растворами. Инструментарий стерилизовали. Руки хирурги дезинфицировали. Более того, надели придуманные в Америке хирургические перчатки! Из-за перчаток, собственно, и разгорелся весь сыр-бор. Микулич-Радецкий первым в Европе внедрил перчатки, провел в них сотни операций – и ни одного инфекционного осложнения! Психологически он уже свыкся с мыслью, что эра операционных инфекций закончилась, что отныне инфекционных осложнений больше не будет. И вот, осложнение. Да такое, что больной умер. Что пошло не так?

Любой хирург бы сказал: да мало ли что! Инфекция в рану может попасть мириадами разных способов, за всеми не уследить, все полностью не исключить. Просто случайность! Хирург или ассистент не совсем тщательно помыли руки, конкретная пара перчаток была загрязнена, лоток, в котором переносили скальпели, «цепанул» за чью-нибудь одежду – вот и инфекция!

Любой хирург бы сказал: одно-единственное осложнение на почти тысячу операций? Да тут гордиться нужно, а не сомнениями мучиться!

Но Ян Андреевич (он же Johann, сын Andreas’а) успокоиться не мог. Разница между лучшей в мире клиникой, в которой не бывает инфекционных осложнений, и ОДНОЙ из лучших в мире клиник, в которой ПОЧТИ не бывает инфекционных осложнений, была для него слишком велика.

Нужна была консультация. В Бреслау как раз носился с чудаковатыми идеями гигиенист Флюгге (Carl Flügge). Последние семь лет он измерял размер капелек, вылетающих изо рта при разговоре, кашле и чихании. И измерял скорость, с которой они вылетают. И скорость, с которой они высыхают. Дошло до того, что одну из разновидностей капелек даже назвали «капельками Флюгге». Этого мало, Флюгге утверждал, что бактерии, живущие во рту и носу, могут попадать в такие капельки и улетать в окружающую среду вместе с ними. И так, мол, могут распространяться некоторые инфекции. Какие? Флюгге с ходу называл туберкулез. Собственно, туберкулез и был темой его исследований. Инфекционное осложнение, от которого умер пациент Микулича-Радецкого, никакого отношения к туберкулезу не имело, но Флюгге ведь, в конце концов, специалист не только по туберкулезу!

Флюгге повел себя чудаковато. Вместо того, чтобы наморщить лоб и начать философствовать на тему, что могло пойти не так, т.е. вместо того, чтобы дать стандартную по тем временам консультацию, он отправился смотреть на реальную операцию. Там он сходу обнаружил безобразие – в операционной присутствовало с полдесятка зрителей! Их выставили – раз и навсегда! Много позже придумают специальные застекленные «аквариумы» с независимой вентиляцией, из которых зрители снова смогут наблюдать за ходом операций, но до тех времен зрителей в операционные больше не пускали.

Проблему операционного осложнения у того пациента это, однако, не решало. Зрители находились в нескольких метрах от операционного стола, ни к чему не притрагивались и притронуться не могли. Откуда же инфекция?

Подозрительны Флюгге показались и бороды у хирургов и ассистентов. В те годы приличный человек не мог занимать приличной должности без бороды, а уж врач – тем более! Не мог ли волосок или какая-нибудь соринка упасть с бороды в рану? И Флюгге потребовал покрывать бороды повязкой – так же, как руки покрывают перчатками!

Но и этого мало! Флюгге, конечно, подозревал в распространении инфекции «капельки Флюгге»! На улице был слякотный февраль. Все врачи кашляли и чихали. Флюгге всерьез потребовал отстранить от операций всех, у кого были малейшие признаки простуды!

А стажер Флюгге провел яркую и понятную для всех демонстрацию силы «капелек Флюгге». Этого стажера звали Павел Лащенков (в немецкой литературе его часто называют Lastschenko). Он был приват-доцентом кафедры гигиены Харьковского университета и приехал в Бреслау на стажировку в качестве стипендиата для приготовления к профессорскому званию. Лащенков взял культуру Bacterium prodigiosum (буквально: «бактерия чудес») и прополоскал ею рот.

«Бактерию чудес» открыли за 80 лет до описываемых событий. Сейчас она, кстати, называется Serratia marcescens и считается условно-безвредной родственницей чумной палочки. «Бактерия чудес» знаменита своим цветом – она продуцирует «пигмент чудес» (prodigiosin), из-за которого приобретает яркий, сочный, насыщенный алый цвет, очень похожий на цвет крови. Более того, она еще и растет, образуя капельки. Неосведомленный человек легко может их принять за капельки крови. Считается, что многочисленные церковные чудеса Средневековья, пик которых пришелся на XIII век, как раз и были связаны с использованием этой бактерии.

В лаборатории расставили по всем столам открытые чашки Петри. Лащенков прополоскал рот культурой «бактерии чудес», зашел в лабораторию, остановился на входе и стал вести себя так, как вели себя хирурги на операциях – разговаривал, кашлял, чихал. Это действо продолжалось столько же, сколько длилась типичная операция. Потом лабораторию закрыли на замок и ушли спать.

Когда лабораторию открыли на следующее утро, она вся была «в крови». «Бактерия чудес», разнесенная изо рта Лащенкова «капельками Флюгге» по всей комнате, за ночь размножилась.

Вид «окровавленной» лаборатории был настолько убедителен, что Микулич-Радецкий никаких иных доказательств или более тщательных исследований не потребовал.

Встал вопрос, как предотвратить попадание бактерий изо рта и носа хирурга в рану. Флюгге предложил, чтобы во время операций вся операционная бригада молчала. Эта идея никому не понравилась – команды хирург должен как-то отдавать, с ассистентом должен советоваться, да и случайный кашель ведь не переборешь!

Тогда возникла друга идея. Раз уж все равно нужно прикрывать бороду повязкой, то не расширить ли эту повязку так, чтобы она прикрывала заодно и рот с носом?

Первая операция, на которую операционная бригада надела маски, была проведена согласно одной легенде «в тот же день», согласно другой легенде – 1 марта. Так появилась медицинская маска – та самая, которую надевают врачи во время операций, та самая, которую приличные люди надевают, когда простудились, но вынуждены выходить «в люди», та самая, которую мы все носим на карантине по нашему любимому ковиду.

Лащенков полоскал рот «бактерией чудес» еще не один раз. Нужно было показать, как зависит «зона поражения» от громкости разговора, что будет, если просто дышать и не разговаривать, что опаснее – чих или кашель, и т.д.

Спустя полгода, в октябре 1897 года, другой врач – француз Бержер (Paul Berger) – независимо от «троицы из Бреслау» тоже изобрел хирургическую маску. А может быть, французы пропагандировали его как первооткрывателя в связи с извечным противостоянием французов и немцев. Несомненно, однако, что статистические доказательства пользы маски предоставил именно он. В 1899 г. Бержер на большом количестве операций отследил частоту инфекционных осложнений. Из его вычислений следовало, что при прочих равных условиях маска снижает их частоту в шесть раз. Маска Бержера, кстати, была частью «передника хирурга», т.е. маска фактически закрывала хирурга от колен до глаз.

Триумфального шествия у хирургической маски, однако, не получилось. Следующие десять лет лишь немногие хирурги ею пользовались. Зато она стала использоваться обычными людьми – маски пропагандировали, чтобы обезопасить здоровых от краснухи и дифтерии. Потом (1910 г.) случилась эпидемия легочной чумы в Маньчжурии, где малаец У Ляньдэ, выпускник Кембриджа, всех заставил носить маски и сумел остановить эпидемию за семь месяцев. Потом началась Первая мировая война с ее перегруженными госпиталями, где пытались бороться с многочисленными инфекциями, в том числе, и масками. Считалось также, что маска может уменьшить действие боевых отравляющих веществ при применении химического оружия. Потом началась пандемия испанки (1918-1920 гг.), когда люди падали замертво прямо на улицах и правительства заставляли всех носить маски. Но лишь в 1930-е было доказано, что хирурги могут быть носителями не просто инфекции, а инфекции, смертельно опасной для больных, и частота использования масок в операционных резко подскочила. Если в 1923 г. маски на операциях надевало около 2/3 медиков, то в 1935 – все 100%.

Ну а «метод Лащенкова» использовался по крайней мере еще два раза. В сентябре 1950 г. две подводные лодки США «атаковали» Сан-Франциско «биологическим оружием», которое на самом деле было «бактерией чудес». Считалось, что можно будет легко отследить зоны поражения и пути распространения. Однако 11 человек попало в больницы, а 1 умер. Затем несколько лет в Сан-Франциско наблюдалось увеличение заболеваемости пневмонией. «Бактерия чудес» оказалась не такой безвредной, как думали. В 1971-1975 гг. «бактерию чудес» распыляли, имитируя атаку сибирской язвой, в Дорсете (Англия). В настоящее время такие эксперименты запрещены – доказано, что «бактерия чудес» условно-патогенна, т.е. в определенных условиях может вызывать заболевание. Более того, около 1,4% всех внутрибольничных инфекций в США сейчас вызываются именно ей.

Автор Eduard Kanalosh
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=2985404461542500...

Посредством этой статьи мы стремимся обратить внимание читателя, общественности и СМИ на необходимость возрождения медицины, науки и восстановления здоровых отношений между пациентом и врачом на примере отечественных великих врачей, их учителей и учеников. Итак, приступим.

Сергей Петрович Боткин

Основоположник научного подхода к изучению инфекционных болезней. Гениальный клиницист! Никакой вымышленный доктор Хаус не сравнился бы с Боткиным. К тому же, Сергей Петрович жил в очень непростое время, к примеру, ординатуру будущий врач проходил под руководством Николая Ивановича Пирогова во время Крымской войны в Симферопольском военном госпитале.

За всю жизнь доктора официально известно, что он поставил лишь один неправильный диагноз. Но об этой истории мы расскажем чуть позже.

Сергей Петрович очень внимательно и вдумчиво подходил к пациенту, его образу жизни, его окружению, ритму в течение дня, расписанию.

Показательный пример из практики

Например, одному пациенту, у которого, несмотря на все процедуры, никак не проходила простуда, Боткин велел сменить маршрут движения на работу. Тот ежедневно ходил в Кремль через Спасскую башню, а доктор велел начать ходить через Троицкую. И болезнь отступила. Фантастика? Вовсе нет. Дело в том, что у иконы Спаса Нерукотворного, висящей над Спасскими воротами, следовало в любой мороз снимать шапку, что и послужило причиной возникновения и поддержания недуга.

Как до этого додумался Сергей Петрович? Ответ очевиден: он очень любил людей и был внимателен к ним.

Детство. Учеба. Первый опыт

Сергей Петрович Боткин родился в богатой купеческой семье в Москве 17 сентября 1832 года .

До 9 лет в семье Сережа считался, мягко говоря, глупым, поскольку он не умел читать и с трудом складывал буквы. Позже выяснилось, что у ребенка сильнейший астигматизм, и именно плохое зрение не давало ему успешно учиться.

Интересно, что научные задатки распознали и помогли развить родные братья, которые заметили, что маленький Боткин не читает, а пересчитывает на пальцах алфавит. Затем в семью пригласили частного учителя математики, который также подметил высокий потенциал ребенка, и совсем скоро Сережа стал лучшим учеником.

Учась на медицинском факультете Московского университета, будущий врач понял, что медицина далеко не совершенна, данные из справочников не являются аксиомой, а к каждому человеку необходим индивидуальный подход.

Наглядные простые истории

У двух братьев после купания в холодной воде начинается кашель, обоим прописывают лакричные лепешки. У одного кашель проходит через три дня, а у другого становится глухим, утробным и держится несколько месяцев.

Для справки: лепешки являли собой разновидность кашек и известны со времен арабской медицины. При приготовлении лепешек порошкообразные ингредиенты растирали или растворяли, смешивали с камедями и сушили. Лепешки изготавливались из сырого теста, содержащего лекарственные вещества с последующим высушиванием. Известно назначение лепешек из лакрицы, мяты, аниса, полыни, сантонина и т. д.

Или две купчихи мучаются с мигренью, при этом одной из них пиявки помогли, а другая пятнами пошла, и мигрень при этом усилилась.

Причины возникновения гемикрании (в быту мигрени) до конца так и не изучены, но известно, что в некоторых случаях лечение пиявками бывает продуктивным, потому что в слюне этих животных содержится гирудин, который может разжижать кровь и способствует очищению и укреплению сосудов. При разжижении крови напряжение из мышц уходит, и в этом случае головные боли и мигрень проходят.

И как при таком разном течении болезней у разных людей безоговорочно доверять медицинским справочникам, в которых четко говорится, что должно помочь? Нет, видимо тут дело сложнее, поскольку нет двух одинаковых организмов.

Однажды к Боткину (еще в бытность его студентом) обратился другой студент по имени Иван Туманов. Он жаловался на непрерывные боли в животе, на то, что выписанный лечащим врачом хинин не помогает, а от пузыря со льдом, который он прикладывает к брюху, делается только хуже. Разговор проходил в комнате Туманова, там же находились и дагеротипы, изображавшие его на зимней охоте.

— Вы всегда ходите в незастегнутой шинели? — вдруг спросил молодой Боткин пациента.

— Да, в любой мороз, — ответил тот.

— Советую Вам все-таки застегиваться. Продолжать хинин, а лед — долой. Вероятнее всего, Ваше заболевание простудного характера.

Сергей Петрович Боткин тогда не знал еще о таком заболевании как желудочный грипп (это заболевание, соединяющее в себе симптомы простудного заболевания и пищеварительного расстройства). Но он интуитивно понял, что холод, который призван был помочь, в этом конкретном случае вредил. Совет возымел положительное действие, Туманов выздоровел.

Сергей Петрович считал, что важно правильно настроить человека, чтобы его мозг подал команду на выздоровление.

Он категорически отказывался следовать формальному университетскому курсу, который требовал подчинения холодным и бездушным справочникам.

Крымская война

По окончанию учебы Боткин направляется в Крым на войну. Тяготы полевого быта его не пугают. Непосредственным начальником становится кумир молодого врача, знаменитый хирург Николай Пирогов.

Современники вспоминают, как в возрасте 22 лет Сергей Петрович помогал хирургам в военно-полевых условиях Крымской войны: «Как ординатор, Сергей Петрович Боткин работал спокойно, его движения были быстры».

Он научился производить ампутации. Но вскоре понял, что в связи с близорукостью и астигматизмом не сможет стать хирургом. В последующем Боткин неоднократно возвращался к событиям Крымской войны, и многие его научные взгляды имеют отпечатки военных впечатлений.

Стажировка в Европе

После войны Боткин решил продолжить свое образование в Европе. Он стажировался в Вюрцбурге и Берлине у профессора Рудольфа Вирхова, слушал курс лекций Карла Людвига, посещал знаменитые в то время европейские клиники — Людвига Траубе в Германии, затем Бартеза, Труссо, Бущю и урологическую клинику Кодемона в Париже.

Наученный московским опытом, Сергей Петрович не берет на веру всё, что преподают эти светила, из-за высокой смертности в местных больницах и очевидных ему ошибках при лечении больных.

Боткин работает не покладая рук. Даже во время свадебного путешествия в Вене молодой врач старался встречаться и общаться с коллегами для обсуждения насущных вопросов медицины. Бедная Анастасия Александровна еще не знала, что вышла замуж не за мужчину, а за всю русскую медицину.

Результатом обучения стало то, что молодой врач понял, что для того, чтобы избавиться от эмпиризма, чтобы превратить медицину из искусства в науку, необходимо широко привлечь химию, патологическую анатомию, физиологию и еще только зарождающуюся микробиологию. Интересно, что в дальнейшем уже на родине, спустя несколько лет молодой врач за собственные средства начнет открывать специализированные лаборатории.

Служба в Санкт-Петербурге

В 28 лет Боткин был назначен заведующим кафедры факультетской терапии в Императорской медико-хирургической академии в Санкт-Петербурге.

Молодой профессор энергично взялся за работу. Свою задачу он видел в создании в академии образцовой клиники. При клинике была создана первая бесплатная амбулатория, что в то время было нововведением. В амбулатории предполагалось вести прием бедных слоев населения, но вскоре в нее стали приходить люди всех сословий. Вскоре Боткина стали называть «чудесным доктором». Сергей Петрович обладал редчайшим талантом диагноста.

Поскольку «чудесный доктор» не представлял себе клинику без лаборатории, спустя всего год, в 1861 году, была организована вполне современная клинико-экспериментальная лаборатория, в которой проводились первые в России исследования по экспериментальной фармакологии. В лаборатории Павлов проводил свои исследования, написал докторскую о сердечных нервах и в дальнейшем возглавил детище Боткина уже как лучший в нашей истории физиолог.

Зимой 1872 г. Боткина пригласили стать личным врачом императрицы Марии Александровны, и он был назначен лейб-медиком.

Русско-турецкая война

Спустя пять лет, в 1877 г., Сергей Петрович во второй раз в своей жизни отбыл на театр военных действий в Дунайскую армию на Балканы, где провел в качестве врача около 7 месяцев, это была русско-турецкая война. Боткин поехал добровольно, чтобы повысить навыки работы в напряженных, экстремальных ситуациях.

Однажды на фронте к Боткину обратился русский дипломат Игнатьев, он жаловался на непрекращающиеся боли в затылке.

— Чем Вы лечитесь?

— Да вот крупинками… гомеопатия.

— Вся эта гомеопатия для мирной и спокойной жизни. Вы вот что сделайте, выпейте побольше слабительного и примите теплую ванну.

Ближайшие несколько часов не были самыми приятными в жизни Игнатьева, однако боли в затылке прекратились. Боткин воспринимал Игнатьева не как очередного пациента, жалующегося на головную боль, а как живого человека, вынужденного вести непривычный для себя, некомфортный образ жизни.

Научное наследие Боткина

Свои научные взгляды Боткин изложил в трех томах «Курса клиники внутренних болезней» и 35 лекциях, записанных его учениками.

+ Первый том был выпущен в 1867 г. и посвящен разбору больного с болезнью сердца.

+ Второй том увидел свет в 1868 г. и содержал разбор больного сыпным тифом и подробное изложение учения о лихорадке.

+ Третий выпуск появился в 1875 г. и назывался «О сократительности селезенки и об отношении заразных болезней к селезенке, печени, почкам, сердцу». На протяжении долгого времени эта книга была настольной у многих поколений врачей, переведена на французский и немецкий языки.

Вдовство и новая женитьба

В год написания третьего выпуска курса внутренних болезней умирает жена, болезнь оказалась неизлечимой. Супруга оставила после себя шестерых детей и чувство невосполнимой потери. Боткин начал жить холостяком. Некогда шумный дом сделался неуютен, дети ходили, как в воду опущенные. Гувернантки и няньки делали все, что могли, но не от них зависело вернуть в дом Боткина былое счастье. Так прошел год. Сергей Петрович не выдержал и предложил руку и сердце Екатерине Алексеевне Мордвиновой (Оболенской), тоже вдове. Между ними не было пылкой любви, к союзу их толкнуло чувство одиночества.

Борьба с инфекционными болезнями

Важными с практической точки зрения были наблюдения и выводы Боткина, касающиеся борьбы с инфекционными заболеваниями (пневмония, малярия, дизентерия, сыпной и брюшной тиф, инфекционная желтуха) и лечения инфекционных больных, а также вопросов противоэпидемических мероприятий.

Сергей Петрович неустанно искал пути снижения инфекционной заболеваемости. По его инициативе и при его непосредственном участии была открыта Александровская городская барачная больница, в первую очередь для «чернорабочего класса».

Новатор в медицине

1. Благодаря Боткину появился прообраз «скорой помощи» – санитарная карета.

2. Он четко следовал настоящим человеческим принципам: по его инициативе в столице, а затем и в других городах были открыты медицинские комплексы для беднейшего населения. Они состояли из амбулатории и больницы, и лечение в них было бесплатным. Для Боткина не было пациентов важных и неважных. Он вникал в каждого пациента, в условия жизни людей. Советы врача иногда обескураживали пациентов, но при этом все знали, что этот доктор даром слов на ветер не бросает.

3. Боткин неоднократно обращал внимание правительства на неудовлетворительное санитарное состояние жилищ бедных слоев общества, улучшение условий их жизни и работы.

4. По инициативе профессора, как упоминалось ранее, и на собственные средства в больнице была создана химико-физиологическая лаборатория. В ней были выполнены некоторые исследования по зарождающейся тогда микробиологии.

5. Благодаря Боткину была введена карточная система регистрации больных. Для учета каждого поступающего в больницу заводили «Скорбный лист» (прообраз истории болезни). Такой подход облегчал работу коллегам, в том случае если пациента вел не один врач. Работая на кафедре, Сергей Петрович первым стал приглашать пациентов для диагностики и полного разбора тактики лечения реального человека. Это вызвало сильные возмущения у представителей старой школы, но Боткин был непреклонен.

6. Им лично был разработан план оказания помощи на дому и установлена повизитная плата в 30 копеек, а в ночное время в 60 копеек. В то время это была крайне низкая, символическая оплата, за что Боткина отчаянно критиковала Комиссия общественного здравия. Доктор был прекрасным организатором, координатором человеческих и материальных ресурсов. Борьба с эпидемией 1882 года в Санкт-Петербурге закончилась успешно благодаря рациональному распределению врачебных сил и средств под руководством Боткина, и, по признанию Городской Думы, «потребовала со стороны города небольшой денежной затраты». Так было положено начало квартирной помощи населению столицы.

Три основных правила терапевта от С.П. Боткина:

1. Во-первых, нужно настроить больного на выздоровление, притом настраивать каждого по разному. Одного жалеть, второго обнадежить, другого подбадривать, следующего пугать, с кем-то пошутить. Форма, в которой будет высказан совет, не менее важна, чем собственно содержание этого совета.

2. Во-вторых, лечить нужно человека целиком.

3. В-третьих, главную ответственность за появление и развитие болезней несет внешняя среда, от качества отдыха до взаимоотношения с родственниками.

Со временем эти пункты стали чем-то вроде библейских заповедей для практикующих терапевтов. Неудивительно, что Боткин стал лучшим диагностом своего времени, хотя коллеги часто иронизировали над диагнозами, настолько они шли вразрез с устоявшимися практиками.

Цирюльник Константин Васильев. Слабость, сонливость, пониженный интерес к жизни. Недавно переехал в дом напротив круглосуточной типографии. Рецепт: затычки в уши на ночь.

Но больные неожиданно излечивались, а если нет, то вскрытие показывало правоту Сергея Петровича, и шутники довольно быстро успокаивались. Зато сам Боткин не уставал шутить с пациентами.

Вот, например, воспоминания одной из пациенток, серьезно заболевшей жены физиолога Ивана Павлова:

— Скажите, Вы любите молоко?

— Совсем не люблю и не пью.

— А все же мы будем пить молоко. Вы — южанка, наверное, привыкли пить вино за обедом.

— Никогда. Ни капли.

— Однако мы будем пить. Играете ли Вы в карты?

— Что Вы, Сергей Петрович, никогда в жизни.

— Что же, будем играть. Читали ли Вы Дюма или еще такую прекрасную вещь, как «Рокамболь»?

— Да что Вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Ведь я недавно кончила курсы, и мы не привыкли интересоваться такими пустяками.

— Будем читать «Рокамболь».

Спустя три месяца Серафима Александровна выздоровела.

Здоровье «чудесного доктора»

К сорока годам здоровье врача уже подорвано, но он не обращает на это внимание, а думает о том, как передать свои знания и подход к диагностике и лечению.

В 1883 г. в Санкт-Петербурге случилось то, что должно было случиться. Сергей Петрович, только что бодро говоривший со своими коллегами, вдруг спал с лица, покачнулся и рухнул без чувств. Это можно было бы списать на нервное и физическое перенапряжение, если бы не одышка и слабость, которые Сергей Петрович ощущал последние несколько месяцев.

Боткин решил, что это следствие коварной желчекаменной болезни. Он вызвал видного английского хирурга, который был известен операциями на желчном пузыре, тот осмотрел пациента, но операцию делать наотрез отказался. Хирург поставил другой диагноз, гораздо более серьезный – «грудная жаба» – страшная сердечная болезнь, с этой болезнью пациент может не выдержать вмешательства хирурга.

«Грудная жаба» – это приговор, и Боткин принял необычное решение: диагноз хирурга считать ошибочным, все разговоры о «жабе» пресечь и вести все такой же напряженный образ жизни. Пусть он проживет меньше, но сделает больше и для своих пациентов, и для Российской медицины вообще.

Между тем болезнь все прогрессировала, Боткин постоянно задыхался, сильно похудел, у него изменился цвет лица. Всем коллегам было ясно, что если Сергей Петрович не укротит свой пыл, то счет его жизни будет идти не на годы, а на месяцы. Они осторожно намекали Боткину на это и каждый раз выслушивали один-единственный ответ: «Замолчите! Знаю, что вы скажете. Но только желчекаменная болезнь – моя единственная зацепка, если предположить самостоятельную болезнь сердца, то я пропал. А если эти симптомы являются функциональным отражением от желчного пузыря, то я еще могу выкарабкаться. Ни слова, повторяю, ни слова про «грудную жабу», у меня больной пузырь и все!».

В последний год своей жизни он разрабатывал проблему старости, хотя самому ему не удалось до нее дожить. Сергей Петрович скончался во Франции, когда ему было всего 57 лет. Работа без отдыха подорвала его силы. У Сергея Петровича болезнь сердца начала развиваться давно, и именно тогда Боткин поставил единственный неверный диагноз – самому себе. Оон упорно считал, что страдает от печеночной колики (наиболее распространенное клиническое проявление желчекаменной болезни). В 1889 году, как писали газеты, «смерть унесла из этого мира самого непримиримого своего врага»…

Великий клиницист воспитал не только своих учеников, но и своих детей, трое из которых пошли по стопам отца: Сергей Сергеевич, Евгений Сергеевич и Александр Сергеевич, о которых мы расскажем вам в новых статьях о врачах.

Один из учеников Сергея Петровича, профессор Л.В. Попов, писал о нем: «Вся обширная деятельность этого в высшей степени замечательного человека на поприще медицинского образования в России, деятельность как ученого, как учителя и профессора клинициста, как врача и общественного деятеля была так велика и многогранна, что имя его, будучи одним из наиболее блестящих медицинских имен для современников, навсегда останется и для потомства в высшей степени почетным и вечно памятным в истории развития русской медицинской науки».

Источник: www.vsevrachizdes.ru/blog/doktor-haus-ne-sravnitsya-s-doktorom-botkinym

На верхней картинке здоровая американскакая семья , на нижней картинке семья американских онанистов .
Источник : книга " Onanism, spermatorrhoea : porneio-kalogynomia-pathology : boyhood's perils and manhood's curse : an earnest appeal to the young of America " . Филадельфия , 1858 год.