«Пеплом посыплю» (2007 г.) – одна из немногих удачных песен Евгения Журина. Особенно удалась поэту среди прочего предпоследняя строка. Ещё ярче и трагичнее она звучит на фоне вышеприведённых его стихов – как своего рода исповедь поборника традиционной семьи.
Струнами из проволок колючих, колючих.
И взорвусь вулканом слёз горючих.
Напишу всю правду голую, голую.
Я завою от тоски по-волчьи, по-волчьи.
Я реву, когда невмочь, но молча.
Аркадий Славоросов, «Мёртвые цветы» (1999 год, исп. Татьяна Буланова):
Против воли никто никого не спасёт
И заставить нельзя любить.
Но, конечно, однажды обманется тот,
Кто обманутым хочет быть.
Ты ждал ответа «да» или «нет»,
Когда прислал свой дивный букет.
Но мой ответ пока не готов,
Ведь твой букет из мёртвых цветов.
Розы из бумаги, трепет лепестков,
Лилии и маки из цветных шелков.
Розы из бумаги, ярко-алый цвет,
Лилии и маки – неживой букет.
Как твоя любовь, неживой букет.
Ты знаток утончённой, больной красоты,
Пусть искусственные и прекрасны цветы,
Мне мёртвая к чему красота?
Твои цветы я брошу с моста.
Широко известный гомосексуал и женоненавистник (любовницы его частенько после связи с ним умирали) – древнегреческий бог Аполлон – слыл в народе покровителем искусств и радетелем чистоты (считай: и нравственности). Это он сделал так, чтобы пророчествам Кассандры никто не верил: дева-провидица отказала ему в интиме. Когда-то Илион был культурным центром, а стал фашня-фашнёй (недаром Аполлон воевал за троянцев).
Через несколько веков после Трои закатились Афины, казнившие Сократа. Мыслителя приговорили к смерти, ясное дело, за богохульство и развращение молодёжи. А раз так, афинские победобесы могли и дальше гордиться Троянской войной. А кто-то, видимо, и тем, что совсем недавно у них был Сократ. Ведь и Христа потом случайно распяли (вместе с двумя настоящими врагами народа).
При королеве-девственнице Елизавете небывалый расцвет искусств и наук в Англии помог и колониям, а при королеве-нравственнице Виктории леди и джентльмены активно баловались фотографией post mortem[1] и разъедали самобытные культуры Индии и Китая. Но зато чтили патриархально-расистскую викторианскую супермораль. Разработали приспособления против рукоблудия и пижаму для коитуса с вырезом ниже живота (голыми-то стыдно!). Считали неприличным ставить на одну полку книги, допустим, Вильяма Шекспира и Сусанны Кэрролл (вот бы авторы состояли в браке, тогда другое дело). Грубостью было предложить за обедом даме птичью ножку. А если ножки рояля имели круглые наконечники, напоминая тем самым фаллический символ, на них непременно надевали кринолинчики. При этом даже девушкам из высших слоёв общества ограничили доступ к полноценному образованию. А интеллектуальной деятельностью женщинам позволялось заниматься в редчайших случаях [14].
Онанистская псевдомораль закономерно приводит к психическому инфантилизму населения. А хулиганы и сорванцы любят наивных мальчиков и девочек. Или лучше сказать – облюбовывают. Так, одной из ключевых проблем зрелого СССР, где народ жил в теплице, были розовые сопли высоконравственной педагогики без наказаний В.А. Сухомлинского и прочих отнюдь не гуманистов, а добрых полицейских при классических школьных мегерах, тоже высоконравственных. За лечение этого двойного насморка мы до сих пор как следует не взялись, за что на наши доверчивые головы валятся чикатилы да мавроди, ротенберги да вексельберги, абрамовичи да разворовичи. Хотя о том, что отсутствие наказаний при воспитании плодит хулиганов, предупреждал ещё А.С. Макаренко, а тревогу по поводу ничтожности русского духа бил, например, бард В.И. Ланцберг (1948 – 2005), один из крупнейших теоретиков и практиков коммунарского движения. В ряде публикаций начала 2000-х Владимир Исаакович многим дал прикурить:
«...Я их (детей – Т.М.) ненавижу. Всю свою псевдо-, квази- и просто педагогическую деятельность посвятил истреблению их как вида. Они меня «достали» – своими криками, капризами, своей концептуальной истеричностью...
Я из-за них плохо живу. Они ничего не знают, не умеют, не могут, ни за что не отвечают, но хорошо плодятся и быстро растут. Самое страшное, что они везде. Я всё время утыкаюсь в них и от них завишу. Один (в униформе крысиного цвета) меня шмонает как лицо зулусской национальности и знать не желает, что этого делать нельзя. Другой (в кабинете крысиного цвета) не хочет мне что-то разрешить, потому что какой-то папа не сказал ему, что это можно. Третий повырубал всю защиту и разогнал реактор до кипения – покататься хотел, что ли? Теперь все наши куры о двух головах и тощие, как геральдические орлы.
Поэтому, пока дети ещё маленькие, их надо изводить. Потом поздно будет: им понравится быть детьми.
А пока что большинство из них мечтает стать взрослыми.
Потому что взрослый, в их понимании, может всё. <…>
А ребёнок однозначно слаб, неумел, беспомощен и бесправен. И шансов никаких.
Тогда он начинает беситься – курочит школьные парты и пригородные электрички, плавит зажигалкой кнопки моего лифта и замазывает жвачкой все щели, через которые я дышу. Мстит мне за то, что я, покидая детство, его с собой не взял. Знает, что станет взрослым нескоро, а ждать невыносимо.
И тут появляюсь я. Меня звать – ну, скажем, киллер. Сейчас я начну его убивать. Внешне это сначала не будет заметно: руки, ноги, уши останутся на месте. Может, немного изменится взгляд».
«Наша школа любит детей принципиально». «...Берут пустого ребенка и набивают теоремой Виета, Достоевским, постоянной Авогадро и эукариотами. Особенно эукариотами, под завязку, чтоб из ушей полезло. Наши дети лучше всех в мире знают географию, программируют, приводят неприличные выражения к виду, удобному для логарифмирования. При этом плохо обучаются сами, конфликтны и безруки. Ремонтировать розетки питания их учат совсем другие люди, если повезёт со знакомством. И никакая учебно-тренировочная экология не отвратит ребёночка от того, чтобы бросить посреди газона банку из-под пива».
«Не удивлюсь, если узнаю, что мы – страна самых великовозрастных детей». [15]
«...Выходят в значительной части жизнерадостными инфантами, чтоб не сказать «полудурками», успешно освоившими полный курс школьного туалета – этика и психология семейной жизни, криминалистика, наркология, современный русский... Либо заморышами с личиками цвета хаки...» [16]
«Смею полагать, что из школы должны выходить не победители олимпиад (хотя пусть себе побеждают при прочих равных условиях), не полуинвалиды с обрывками формул и цитат в гудящей от пустоты и усталости башке, а просто нормальные люди.
При нашей ещё не вполне утраченной амбициозности – странная мысль, не правда ли?» [17]. Сейчас не странная: пресловутую амбициозность мы вновь обрели в полном объёме, а нормальными людьми становиться по-прежнему не торопимся.
Все мы родом из детства. Интересный у Ланцберга взгляд на то, откуда растёт чиновничья и ментовская, ленивая и тупая, грязная и злобная рашка. С её техногенными катастрофами, удушением исторической памяти и свободомыслия, евразийской концептуальной истеричностью. Да ещё с победой типичной зубрилки из Ставрополя на всемирной олимпиаде школьников по философии 2019 года. Вот оксюморон-то – школьников по философии!
Но так или иначе, ставропольскую мыслительницу зовут Ксения Коротенко. Газете «Аргументы и факты – Северный Кавказ» она сообщила: «Мне нравится раздел философии «этика»» [18]. Кто бы сомневался?..
Но вернёмся к Фебу и Кассандре. В 1977 году В.И. Ланцберг написал «Сказку с хорошим концом»:
А эти домишки когда-то росли на горе,
Но, к морю сходя, вдруг однажды навеки застыли.
Лет двести так славно, под утро – ни ветра, ни пыли,
Ни злобы, ни зависти. Жалко, что лишь на заре.
И утренней лошадью в город въезжал Аполлон,
И лошадь плясала, а в городе жизнь воскресала.
С оси колесницы топлёное капало сало,
Пригретое щедрым не в меру хозяйским теплом.
И дружно дворняги вывешивали языки –
Не злые, а мокрые узкие флаги собачьи,
И, прячась в тени, за кобылой бежали, тем паче
Что больше и некуда было бежать от тоски.
Нет, было куда – той тропинкой, что шла сквозь леса,
Вилась по ручью, с каждым шагом другая, но та же.
И девочка грустно кораблик несла на продажу,
Но кто-то уже заприметил его паруса.
Так высокоморальный партийно-гэбэшный совок свёл на нет вольнолюбивую доброту Октябрьской революции, Гражданской и Великой Отечественной войн, а современная церковно-гэбистская рашка ликвидировала свободу слова, чуть ли не единственное достижение либеральных реформаторов.
США тоже запылились. От передовых идей Б. Франклина, Т. Джефферсона и А. Линкольна съехали к неототалитаризму одномерного человека и ракетно-бомбовой борьбе за политическую этику. И теперь в имперское мессианство американского мира мало кто верит. Разве что наивные девочки и мальчики (русские либеральчики) да националисты-хулиганчики (майданятки да змагарчики). Ну и конечно, суровый мужик-пуританин с картины Гранта Вуда «Американская готика». Что же касается забитой дочери мужика, то, на мой взгляд, для подобной веры мимика и взор у неё чересчур живые, с явной болью души. Кроме того, из строгой причёски героини полотна выбился локон, а вот отец девушки тотально холоден, даже выбрит до состояния «попка младенца». Сам Г. Вуд незадолго до смерти писал: «Я позволил одной пряди выбиться, чтобы показать, несмотря ни на что, человечность персонажа»...
Всякая культура, а русская почему-то в особенности, «с каждым шагом другая, но та же». В смысле развивается через революции и контркультуру, поскольку духоскрепцы сгладят самый революционный культурно-исторический контекст. А потому святоши XVIII века не могли не корчиться от ненависти, слушая импровизации И.С. Баха. Да и сейчас, как говорил поэт Илья Кормильцев, Баха можно сыграть так, что чопорная публика ломанётся из филармонии вон. Хорошо, если перед тем концертный зал не разнесёт. А не то в числе первых, размахивая ножкой от рояля в кринолинчике, побежит культ-уролог Кудряшев. А за ним скромный Кирюша в ночной рубашке старинного аглицкого покроя. Однако поди объясни это патриотам. Пётр I им в задницы свечки вставлял, и то не помогло. Похерили нравственнички его антибоярские и противоцерковные реформы. Зато державные щёки долго потом надували. Раненых детей в военной форме на почтовых открытках печатали, но до влажных салфеток «Спасибо деду за победу» и крабовых палочек «Доблестных», кажется, не дошли. Вековой юбилей Бородинской битвы с помпой отметили, а двухсотлетие Российской империи чуть-чуть не успели: в семнадцатом году Гитлер капут.
Леонид Сергеев, бард и сатирик, один из сценаристов киножурнала «Фитиль», написал много тёплых юмористических песен с понюшками босхианского перца. Например, зарисовку «Премьер в больнице». Там в честь визита Дмитрия Медведева в клинику «трио ампутантов спело песню о Москве» Олега Газманова. Также Л.А. Сергеев – автор весёлого текста «На уроке географии» (под игривую музыку Вадима Мищука), про девочку, за бесценок продавшую свой кораблик, если он у неё был.
На уроке географии я смотрю на карту Родины,
Карта Родины огромная – занимает полстены.
И учительница-умница, повторяя всё, что пройдено,
Говорит нам о достоинствах нарисованной страны.
«Вот леса её зелёные, реки синие-пресиние,
Горы острыми вершинами так и рвутся в небеса.
То, что в центре расположено, называется Россиею,
Это, дети, наша Родина, наша гордость и краса!»
А на этой территории за колючими заборами
В содержании беспривязном, день за днём, за годом год,
Ходит, бродит неприкаянно со щенками да с матёрыми,
С перебитою хребтиною зверь по имени «народ».
А глаза его горящие, зубы острые-преострые,
Лапы сильные, да глупые – только могут загребать.
И по мартовской по распутице, заблудившись между соснами,
Он ревёт, закинув голову, поминает чью-то мать.
А земля его народная вся разбита на загончики,
В них рождаются и старятся, тихо воют по ночам.
А на самом толстом дереве возвышаются загонщики,
Чтоб народ не ерепенился и не очень-то рычал.
Ну а чья-то пасть раскроется – жить, мол, хочется по-божески,
То они слезают с дерева, сразу стон со всех сторон.
И опять всё лучше прежнего, балалаечки да ложечки
Через радиоприёмники навевают сладкий сон.
Так и маются, сердешные, на огромной карте Родины,
Так и бродят, перекатные, кто с сумой, а кто с клюкой.
И учительница-умница вспоминает всё, что пройдено,
И зачем-то география, и я маленький такой.
С чего начинается Родина? С порванного букваря. С хороших и верных товарищей, которые тебя после уроков за букварь осудили, а ты их правоты не признал. С той самой берёзки, что ты впервые в жизни сломал (вместе с новыми товарищами). Ну а дальше – через подстреленного из рогатки поющего скворца к повешенному щенку. А затем, напялив взрослую пилотку, ты приготовился к самому толстому патриотизму – замучить в родном застенке поэта или философа. Отомстить так отомстить ему за то, что, покидая детство, он тебя с собой не взял.
А всего-то и надо было на первых этапах через боль признать свой косяк. Глядишь, самому бы давно отомстили. Была бы почётная жизнь и смерть.
Если шрам ножом зачеркнуть
Улетит стрела в дальний путь
Советский и российский поэт-песенник Валерий Панфилов, «Воздухоплаватель», вторая половина 1980-х гг.:
Рвётся вверх воздушный шар, и бушует в шаре пар,
Должен мой подъём вот-вот начаться.
А в корзине я сижу и спокойно вниз гляжу:
Пар горячий. Что мне опасаться?
Стал я в облака взлетать, начал шарик остывать,
А потом и вовсе опускаться.
Если б я в тот трудный час за борт выбросил балласт,
То, быть может, выше смог подняться.
Вверх да вверх идут года, не остыть бы нам тогда
Ко всему, что в небо звало рваться.
В жизни тысячи прекрас, только что же в ней балласт?
Кто сумеет в этом разобраться?
Если взяли груз ненужный вы с собою в шар воздушный,
То подняться высоко будет очень нелегко.
Ну ничего, в следующей жизни можно будет подняться повыше. Яна Дягилева, «Полкоролевства»:
Я оставляю ещё полкоролевства
Восемь метров земель тридевятых
На острове вымерших просторечий
Купола из прошлогодней соломы
Я оставляю ещё полкоролевства
Камни с короны, два высохших глаза
Скользкий хвостик корабельной крысы
Пятую лапку бродячей дворняжки
Я оставляю ещё полкоролевства
Весна за легкомыслие меня накажет
Я вернусь, чтоб постучать в ворота
Протянуть руку за снегом зимой
Я оставляю ещё полкоролевства
Без боя, без воя, без грома, без стрёма
Ключи от лаборатории на вахте
Я убираюсь, рассвет в затылок мне дышит
Рассвет пожимает плечами мне в пояс
Я оставляю ещё полкоролевства
Яна Дягилева про девочку, которая продала цветные краски, голос и ясный взор, не рассталась (в нужной степени) со своим королевским балластом и жила, может быть, последний раз:
А ты кидай свои слова в мою прорубь
Ты кидай свои ножи в мои двери
Свой горох кидай горстями в мои стены
Свои зёрна – в заражённую почву
На переломанных кустах клочья флагов
На перебитых фонарях обрывки петель
На обесцвеченных глазах мутные стёкла
На обмороженной земле белые камни
Кидай свой бисер перед вздёрнутым рылом
Кидай пустые кошельки на дорогу
Кидай монеты в полосатые кепки
Свои песни – в распростёртую пропасть
В моём углу засохший хлеб и тараканы
В моей дыре цветные краски и голос
В моей крови песок мешается с грязью
А на матрасе позапрошлые руки
А за дверями роют ямы для деревьев
Стреляют детки из рогатки по кошкам
А кошки плачут и кричат во всё горло
Кошки падают в пустые колодцы
А ты кидай свои слова в мою прорубь
Ты кидай свои ножи в мои двери
Свой горох кидай горстями в мои стены...
Ноль внимания, фунт презрения. Пока его он пел, кот Васька всё жаркое съел. Пока суд да дело, воспитанники умниц всех кошек перестреляли-передушили. Песок мешается с грязью, отпечатками пальцев на матрасе и кошачьей кровью – получается нравственно-патриотический (крысиного цвета) цемент и государственнический (козлиного цвета) бетон.
Владимир Ланцберг, «Трава», 1981 г.:
Самолёт у земли пробивает облака.
Вот и славненько, – думаю, – сели.
А бетонную твердь обступает по бокам
Ну трава и трава, отчего же на уме
Вроде праздник, а вроде бы смута.
Так ведь, братцы, октябрь, дело катится к зиме,
А она вдруг взошла почему-то.
Кто-то срочно отцвёл, кто-то временно исчез,
А кого-то кому-то скормили.
Нынче, братцы, октябрь, и, по логике вещей,
Правит осень в подоблачном мире.
У неё свой сезон, у неё свои права,
И ползёт серых дней вереница.
Только эта трава, сумасшедшая трава,
Не торопится ей подчиниться.
Что за чёрт! Что за сорт?! Кто там главный по траве?!
Кто позволил?! Где пропуск?! Чья виза?!
Шум растёт, а росток всё упрямей лезет вверх,
Будто снегу грядущему вызов.
Точно жмурится он в чьём-то сказочном тепле
И надежды несмелые будит:
Мол, понятно, природа, законы и т.п.,
Только, может, зимы да не будет.
[1] Вернее, утончённой и больной разновидностью этого жанра – фотографированием мертвецов в позах живых людей, с открытыми глазами, часто вместе с родными и близкими, ещё не отошедшими к праотцам. Нормальные англичане заказывали снимки своих усопших родственников в гробах, как затем простые жители Советского Союза.
Список источников и литературы
Озимко К.Д. Патриотизм со школьной скамьи. Звенигород, 2020. С. 4.
Там же. С. 10-11.
Озимко К.Д. Культурный базис евразийской интеграции // СОНАР-2050, 2019, 20 авг.
Озимко К.Д. Просто музыка или инструмент растления? // Проза.ру, 2015, 13 апр.
Кудряшев С. Отечественное телевидение. Ч. 1 // ЧС-ИНФО, 2019, 13 марта.
Кудряшев С. Отечественное телевидение. Ч. 2 // ЧС-ИНФО, 2019, 18 июн.
Там же.
Там же.
Четвёртая власть... над языком // ЧС-ИНФО, 2019, 10 сентяб.
Кудряшев С. К дискуссии вокруг дома Янки Дягилевой // ЧС-ИНФО, 2019, 25 сентяб.
Кудряшев С. Почему? // Сибирские огни, 2017, №12. С. 175.
Кудряшев С. К дискуссии...
Валерий Байдин. О тайной и явной свободе. Русские хиппи и православие. Попытка ненаучного осмысления. С В. Байдиным беседует Т. Ковалькова // Русский мiръ, 2011, №6. С. 216 – 232.
Ялом М. История жены. М., 2021. С. 222.
Ланцберг В.И. Любите детей долго и нудно! // Русский журнал, 2001, 21 сентяб.
Ланцберг В.И. Учиться! Учиться? Учиться... // Русский журнал, 2002, 28 февр.
Ланцберг В.И. Чему-нибудь? // Русский журнал, 2002, 11 марта.
Что известно о победительнице международной олимпиады Ксении Коротенко? // Аргументы и факты – Северный Кавказ, 2019, 29 мая, №22.