Семьдесят Первый, наконец, вошёл в капсулу доктора Второго. Дверь за ним зашипела и закрылась. После каждого закрытия двери следовали шипение, дымок и холодок. Не нравился ему этот холод. Семьдесят Первый плюхнулся на белоснежный стул и закинул руки на белоснежный стол. В плече вспыхнула острая боль, но он сделал вид, что ничего не почувствовал. Привычка такая – делать вид, что ничего не чувствует.

– Вам не больно разве? Стычка с инженером Бурьяновым вышла знатная.

– Да ладно вам, пустяки.

Доктор Второй протянул Семьдесят Первому чистый платок. Исследователю жест показался очень странным, ведь он уже смыл всю кровь с лица, ему и швы наложили. Но всё равно принял платок и приложил его к губам. Такой мягкий, нежный платок. Давно Семьдесят Первый не прикасался к чему-то более мягкому. По телу разлилось тепло.

– Спасибо.

– Да ладно вам, дорогой Семьдесят Первый, пустяки.

Семьдесят Первый хотел ему вмазать. Да так, чтобы кровавые брызги окропили белые стены кабинета. Слишком много белого. Лунный исследователь старался изображать спокойствие, но доктор не верил – недоверчиво щурился и что-то постоянно записывал в маленький блокнот.

Семьдесят Первый сжал кулаки, его вены набухли, а в жилах текло что-то невыносимо горячее. Он чувствовал, как организм тлеет изнутри. Говорил с доктором сквозь зубы. Нужно было делать вид, будто не больно. Будто не страшно. Будто не хочется разорвать доктору пасть, вырвать его позвоночник и разрезать окровавленным хребтом себе глотку.

– Допрашивайте уже.

– Некуда спешить, дорогой мой. Некуда, – он плавно указал рукой на иллюминатор, в котором в бесконечной синей тьме сверкали звёзды.

– И всё-таки. Я бы хотел полежать.

– Вы проспали здесь у меня по меньшей мере сутки. Неужто мало?

Мало. Ему было мало. Не Семьдесят Первому. А ему – тому, кто скользит по костям и прожигает плоть. Тому, из-за которого в висках пульсирует кровь. Семьдесят Первый не ответил на вопрос доктора. Он встал и подошёл к иллюминатору, потому что очень хотел увидеть Луну-17. Но перед глазами расстилалось только синеватое полотно в белых пятнышках. Будто специально доктор устроил досмотр именно здесь.

– Зачем вы меня вызвали, – наконец, заговорил Семьдесят Первый, – меня же уже осмотрел медбрат. Должен был всё вам доложить.

– Так вы же сами ко мне и пришли. Забыли? Но, признаться, мне важно лично поговорить с вами, задать кое-какие вопросы.

– Доложите доктору Седовскому?

Доктор Второй поморщился. Он всегда нервничал, когда при нём упоминали доктора Седовского. Эта фамилия напоминала врачу о его значимости, о том, что она относительна – ничтожна по сравнению с тем, что представлял из себя Седовский. А Семьдесят Первому нравилось в любом удобном случае дразнить доктора, потому что ему не с кем себя было сравнивать.

– Конечно, доложу, – ухмыльнулся доктор, – как и всегда. В еженедельном отчёте. Спасибо, что вновь напомнили.

– Как тут не напомнить, – лицо Семьдесят Первого было каменным, непроницаемым, – ведь им там, на синем шаре, важно всё знать.

Семьдесят Первый вернулся к столу, но садиться не стал. Он крепко взялся за спинку стула и посмотрел доктору в глаза. Тот воспринял это как сигнал – тут же открыл журнал перед собой и взял ручку.

– Расскажите мне всё по порядку. Начнём с контакта.

Пункт 1. Контакт

По среднему земному времени пять часов и одна минута. Семьдесят Первый сделал отметку в электронном устройстве у себя на запястье: «Участок С. Найдены залежи энергетически ценных пород. Рекомендовано: установка купола с поддержкой подачи воздуха для продолжительных исследований и сбора». Семьдесят Первый нагнулся, взял чемоданчик с образцами и поплыл по поверхности Луны-17 к станции. Он смотрел себе под ноги и даже не замечал сиреневые переливы на горизонте. Сама вселенская бесконечность заигрывала с Семьдесят Первым, но он не хотел смотреть в ответ, потому что надоело – соскучился по земной жизни, о которой не знал.

– Семьдесят Первый, – в скафандре зазвучал тонкий женский голос, это была Киселёвская, – вызывает База-1. Как успехи? На чай успеваем?

– Успеваем, – устало ответил он. Земные шутки Киселёвской всегда забавляли экипаж, но Семьдесят Первого они раздражали, – как раз несу лунные печенья.

– Вот и славно. Загружай в Отсек-23. Там всё готово.

– Принято.

Добравшись до посадочного люка, лунный исследователь отправился в Зону Очистки. Её разработали и встроили в космическую станцию несколько лет назад – после того, как на поверхности Луны-17 обнаружили липкое вещество. Эту дрянь невозможно поймать, но она прилипала к оборудованию и костюмам исследователей. Начальство запрещало проносить вещество на станцию во избежание несчастных случаев с оборудованием и сотрудниками, поэтому его не изучили. А найти и схватить невзрачный скользкий организм снаружи для получения крошечной безопасной пробы было сложно. Да и Семьдесят Первому всегда говорили, что это подождёт – есть дела поважнее. А он ослушаться не смел – руководству виднее.

Вещество имело тёмно-зелёный оттенок, но при прикосновении оно могло менять цвет – маскироваться под поверхность, к которой липло. Поэтому после работы на поверхности Луны-17 все участники экспедиции обязаны проходить процедуру очистки.

Семьдесят Первый встал под струи очищающего пара. Он ощутил зуд на левой ноге и взглянул на неё. Там образовался тёмно-зелёный сгусток, который на глазах Семьдесят Первого отвалился и рассыпался в мелкие песчинки. Остатки вещества всосала вентиляционная труба, которая сбросила их в невесомость. Вот как, подумал Семьдесят Первый, на этой неделе уже шестой раз.

Исследователь снял скафандр, перевёл дух и направился по светлому цилиндрическому коридору в столовую, чтобы заполнить свой пустой со вчерашнего вечера бак. Он был голодный настолько, что забыл проверить расписание сотрудников. Если бы он это сделал, то не наткнулся бы на инженера Бурьянова, который должен был как раз покинуть столовую и начать осмотр отсеков.

– Так-так, – Бурьянов преградил дорогу Семьдесят Первому, его лицо исказила злобная ухмылка, – а вот и лунная пташка наша. Давно не виделись.

– У вас глаза красные, – исследователь невозмутимо взглянул на красные круглые пятна на шее и руках Бурьянова. – Вам бы на медосмотр. После проверки внешних модулей и вентиляционных труб проходили очистку?

– Слушай ты, – Бурьянов вдруг помрачнел, – не твоего ума дела, что я делаю и как. Это таких как ты нужно проверять, а не нас – нормальных людей! Вот сучоныш, вздумал отчитывать. Ты на коленях передо мной стоять должен, тварь ты паскудная.

– Вам бы медосмотр.

– Я для того свою кровь пускал для этих проклятых экспериментов, чтобы таким как ты работу давали? – вены на шее Бурьянова набухали, а его глаза вот-вот могли вывалиться на пол. – Ты вообще в курсе, что вам, клонам, больше платят?

– Согласно протоколу, риски, которые мы…

– Закрой хлебало! Из-за таких как ты меня заменить могут! А как я семью свою прокормлю?

Бурьянов схватил Семьдесят Первого за воротник и повалил на пол. Вмазал ему в челюсть с такой дурью, что в одно мгновение полетели брызги крови. Семьдесят Первый выставил перед собой ладони и принялся умолять Бурьянова прекратить. Но тот обрушил на него один удар, второй и слился в едином порыве невыносимой жестокости. Из носа хлынули красные ошмётки, губа разорвалась, а Бурьянов всё не останавливался.

– Оставь его! – за спиной послышался голос Киселёвской. Она обвила шею Бурьянова и оторвала его от плюющейся кровью полудохлой туши. Бурьянов ударился головой о стену узкого, увитого тонкими трубами коридора и сполз по ней на пол. Обхватил голову руками и начал биться в порыве то ли смеха, то ли плача.

На шум прибежали ещё два человека. Один помог Семьдесят Первому встать, а второй вместе с Киселёвской осмотрел Бурьянова.

– У тебя кровь, – Киселёвская осторожно подошла к Бурьянову и нежно взяла его за руку.

– Ещё бы, милая, – засмеялся тот и покрутил в руках маленький медальон на шее с гравировкой «от Маруси», – вон как корчится. Не того моя дочь хотела, чтоб её батька под никчёмными пустышками ползал. И жена… – Бурьянов стыдливо опустил глаза.

– Да нет же, – у неё задрожал голос, – у тебя из глаз идёт кровь.

Бурьянов ощупал собственное лицо, и его пальцы увязли в липкой и горячей крови. Будто слёзы окрасились алым, выворачивая никому неведомую боль наизнанку.

Семьдесят Первому помогли добраться до столовой, и уже оттуда он наблюдал за тем, как Бурьянов бьётся в конвульсиях, отмахивается от санитаров и не даёт себя схватить. Один крепкий мужичок заломил ему руки, а второй воткнул в шею острую иглу. И тот сразу обмяк.

Продолжение следует...

У Александра были русские корни, а Сэм захотелось остаться. Уж больно ей полюбился холодный снег России и завораживающие зимние гулянья. Потом получила гражданство. К тому времени службу они оба сменили и брак их длился счастливо целых пять с половиной лет. Ну, как счастливо? Алекса всегда было много. Пришлось в какой-то момент найти вторую работу и реже отвечать на его звонки. Читать все бесконечные смс о любви было бессмысленно: он слал их за день десятками, а она открывала, что б видел прочтение, и изредка отвечала значком «сердечко». Реже – коротким ответным словом. Вовремя приучила к такому порядку, иначе б достал и тут.

Зато она считала Александра надёжным. Просторная квартира в элитном районе, четыре машины, поездки в Европу, в Азию, кафе, рестораны, театры, выставки. Цветы – по три-четыре букета в неделю. Признаться, она их очень любила, и Алекс умел подбирать красивые. Была уютная подмосковная дача. Хороший добротный дом, в посёлке с похожими друг на друга двухэтажными домиками, выстриженными возле них лужайками и настоящим сосновым бором рядом.

Вот только со временем всё надоело – набило на сердце оскомину. Детей у них не было. Занудство же супруга порой доходило до несмешного: отпросится с подругами в сауну, оставит адрес, а он – стоит на улице, мокнет и ждёт. Под проливным дождём, с зонтом – не сидя в машине. Встречает счастливым томным взглядом у выхода, и видит её как будто бы в первый раз. Влюблённость свою не изображал – она у него была такой. Сначала вызывало умиление, но позже подружки стали посмеиваться.

«Задушит тебя твой Отелло, избавься дома от платков!..»

Саманта отшучивалась. До тех пор, пока на шутки хватало её фантазии. По-русски она говорила хорошо – почти десять лет прожила в России, любила и Пушкина, и Достоевского. Но даже с её словарным запасом со временем иссякли последние отговорки.

Всё кончилось бы у них, вероятно, разводом. Если б не случилась беда.

Однажды она стояла на перекрёстке, а Алекс был на другой стороне – встречал её после делового обеда с партнёром. Увидел её. Оба были в тот день без машин, вместе собирались поужинать и после прогуляться по площади. Руками она показала ему через дорогу – что б подождал, что сейчас к нему перейдёт. Но то ли он понял как-то не так, то ли опять умилился их встрече, и вместо того, чтобы остаться, бросился к ней на красный свет через улицу. Мотоциклист, повернувший на зебре, его даже заметил, дёрнул рулём. Затормозить вот только не успел. Жестокий несчастный случай. Погибли на месте оба – и парень на мотоцикле, и дражайший супруг…

Похороны проходили пышно. У Александра было много друзей – их, как её, он не доставал. Саманта даже расплакалась на панихиде, хотя все несколько дней держалась довольно легко – две лучшие подруги находились постоянно рядом. Но словно в последний миг она вдруг поняла, что, может, на самом деле чего-то не оценила в покойном муже. И стало вдруг невыносимо грустно – больша́я часть её жизни прошла с человеком, который делал для неё многое, старался обеспечить безбедное существование, следовал её интересам и заботился о совместном будущем. Наверное, так наступало раскаяние, пусть запоздалое. Как ни крути, Александра было за что уважать – за преданность, за его честность и человечность в отношении к людям. Алекс не шёл по головам, за это его любили друзья, коллеги и родственники.

После погребения Сэм пожелала остаться одна. Вернулась в пустую квартиру. Четверг. Погода за окном – унылая и дождливая, под стать её настроению. Музыка Баха в колонках, сухое вино. Вина – совсем немного, всего лишь, чтобы унять слезливость. И перебрать совместные фотографии, руками потрогать его одежду. А в пятницу – выйти на работу, увидеть людей, продышаться. Собрать вечером вещи и укатить в Подмосковье с котом, остаться на ночь на даче. Смотреть их любимый фильм – «День Сурка», и вспоминать человека, который любовью ей так и не стал, но искренне был уважаем. А, значит, в памяти останется навсегда.

Она так и сделала…

Прорвавшись в пятницу через пробку, Саманта после работы ехала поздно. Кота везла с собой в переноске. Всё время мяукал на заднем сиденье. При Алексе держался молча – муж вёл, а кот сидел у Сэм на руках. Дачный посёлок ещё не спал, у многих горел в окнах свет. Поставила машину во дворе, взошла по ступеням на крыльцо и отворила дверь в… их дом. Теперь уже только её. Об этом она никогда не думала – о возможном наследстве и о вдовстве. Тогда как многие её подруги без умолку только и твердили, что может достаться им от мужей в случае их ранней смерти. Даже составляли списки имущества, строили планы. Особенно Алла. Ей было тридцать, её же болезненному супругу – за шестьдесят. Саманте – тридцать четыре.

Внутри, поставив пакеты на́ пол, сразу прошла к холодильнику. Признаться, была голодна. Там, в морозилке, запасов было достаточно, и многие – на двоих. Достала двойную порцию. Ножом не отрежешь, заправила целиком в духовку и выставила время на пятнадцать минут. Картофельное пюре с отбивными. Поде́лится мясом с котом – вот будет радости, всегда любил есть со стола, брезговал своими консервами. Отправилась затем на второй этаж, смыть макияж с лица в ванной и переодеться во всё домашнее. Холодно показалось и одиноко в их доме. Алекса было много, но без него сейчас – просто никак.

В ванной снова расплакалась. Долго сидела, прижавшись спиной к стиралке, давала волю слезам. Не вытирала их. Меньше потом понадобилось молочка́, чтобы смыть всю косметику и потёкшую с ресниц тушь. Слушала шум текущей воды какое-то время, бездумно прерывала рукой струю, как это часто делал лапой их кот. В итоге переоделась лишь через час. Немного пришла в себя и стала спускаться вниз.

А возле лестницы, спустившись, остановилась. Взглянула на пол и… прикусила губу. От страха похолодело в животе.

От двери на кухню вёл след башмаков. Грязный, с землёй. Кто-то вошёл в их дом и прошагал в столовую. Свет, который включила по приезду, горел везде. В доме, в холле и наверху, стояла тишина. Только какое-то копошение за углом, неряшливое, нескрываемое – не иначе, как за обеденным столом. И несколько капелек крови на плитках. Пакета одного, из оставленных у порога, тоже не оказалось.

Саманта осторожно осмотрелась, когда прошёл первый шок. Тут залезали иногда грабители, но чаще – местные мальчишки-хулиганы, из деревеньки рядом. У входа, на стойке, увидела баллончик и садовый нож – оба предметы мужа. Первым он никогда не пользовался, вторым строгал щепу для мангала, когда ждали в беседке гостей и готовили барбекю. Медленно двинулась к порогу. Хотела сначала выбежать, но не была уверена, что дверь не заперта́ – ключей своих на стойке больше не видела. Тогда шагнула ещё и совершила быстрый прыжок. Едва не поскользнулась в пушистых домашних тапочках, схватила секач с баллончиком и развернулась к кухне. А как достигла её, сразу всё из рук и выронила. Вскрикнула от жуткого испуга.

ОН сидел за столом. Фрукты из пакета лежали на столешнице, половина надкусаны, другие в беспорядке, не в вазе для них. С духовкой справился – выложил себе на тарелку ровно половину, вторую же, видно, оставил для неё. Жевал. Всё в том же костюме. Пиджак висел позади на стуле, на теле – грязная, почерневшая от земли рубаха, без галстука. Тот змейкой валялся рядом, на полу. Пятнышко или два на груди. Бордовые. Лицо серого землистого цвета, проступила густая щетина. Не сразу, но по́днял на неё взгляд.

– А… Алекс… – произнесла неуверенно Сэм.

– Что, дорогая?.. Обрадовалась? – спросил её сидевший мужчина.

Это был он, и не он. Видела, как его хоронили и засыпа́ли гроб землёй. Теперь сидел тут. Ни тени от прежнего Алекса. Холодный и какой-то чужой. Взгляд глаз помертвел, как и должно быть у покойников. Но почему-то был здесь, сидел за столом, жевал их еду и ещё разговаривал.

Саманта почувствовала дурноту.

– Ужинать… будешь? – спросил он её.

Потом проследил глазами, куда она смотрит, и хмыкнул. Сказал про валявшийся на полу галстук.

– Удавка… Дышать тяжело. Кто так сильно затягивал?..

И, не дождавшись ответа, продолжил заправлять в рот мясо.

Словами не передать, что она ощутила. Наверное, обмочилась бы, если бы было чем, а после упала бы в обморок. Но по какой-то причине осталась стоять. Ноги дрожали, а руки, теперь уже без оружия, сжались крепко у неё за спиной. Ногти впились в ладони.

«Он мёртв, он мёртв, – пульсировало в голове. – Так не бывает, сейчас всё закончится…»

– Садись, – велел он ей, и это было явно не просьбой. – Знаешь же, что не ем один. Всегда жду тебя. Прости, что сегодня начал первым …

Формально вежливость сохранилась, но тон изменился. И запах. В воздухе кухни нависла какая-то тяжесть. Не от духовки – та давно успела остыть – но нечто другое, более неприятное и гнетущее. А на губах – привкус гнили и тлена. Как от закисшей виноградины, которую на пышной грозди за другими не разглядеть, но чувствуется потом на вкус – сморщившаяся, скукожившаяся, прячется посреди сладких ягод. Затем, когда попадает в рот, заставляет кривиться. Сейчас будто весь «виноград» был таким.

– Садись… – прозвучало настойчивей.

Не имея другого плана, и уж тем более смелости, она подчинилась. Увидела на столе контейнер, который после разогрева Алекс достал из духовки без неё. Взяла тарелку, переложила свою еду, и села за ближний край стола. Муж оставался напротив. Сидел немного боком, далеко отодвинув стул. Смотрел перед собой и снова начал жевать. В рот отправлял небольшие порции, слышалось его шумное дыхание, походившее больше на хрипы. Значит, ещё и дышал. Похоже на урчание, только при каждом вздохе.

– Так ты мне рада? – спросив, перевёл на неё взгляд снова, а, не услышав ответа, повернул ближе голову. В шее будто бы хрустнуло.

– Конечно… – в страхе ответила сразу Сэм. К еде, понятно, не прикоснулась. Ему же попыталась улыбнуться. Наверное, вышла гримаса, жуткая и некрасивая. Однако Алекса это удовлетворило, он снова погрузился в себя. Глянул на стол, опустил ниже голову. Ещё ниже, пока не упёрся подбородком в грудь. И тут Сэм заметила, что на животе, сквозь рубаху, у него оттопырилась шишка – большой нарост, размером примерно с кулак. Его супруг сейчас и разглядывал, тихо при этом ворчал, как собака или большая дикая кошка.

– У меня живот раздуло, – перестав, наконец, себя рассматривать, обратился он к Сэм. – Ты видишь?

Саманта сделала вид, что заметила только что. Попробовала изобразить на лице изумление, лёгкое и не оскорбительное.

– Ну, надо же! – удивилась она.

Однако не выдать в голосе дрожи не вышло.

– Быть может, ты… просто поправился?.. Тебе даже идёт, ничего.

– Она – вы-пи-ра-ет, – уже раздражённо произнёс Александр, ткнув в шишку пальцем. Та убралась на время, но где-то уже через пару мгновений вылезла рядом. Как будто что-то переместилось под плотью.

Затем он опять взглянул на супругу. Быстро от неё отвернулся и глазами скользнул по пустой наполовину тарелке. Хотел, видимо, взять ещё кусок мяса, однако внезапно сильно закашлялся. Отодвинулся от стола дальше и стал залезать пальцами в рот. Что-то там у себя внутри ухватил, потянул. Вытащил нечто похожее на кошачий хвост или лапу – длинное такое, тонкое, со сваленной узнаваемой шерстью и налипшей уже картошкой. И бросил это тут же на пол, к валявшемуся грязному галстуку. Хохотнул, отпустив отрыжку.

– Не переварится… – выдал он.

Саманту едва не вырвало. С трудом сдержала позыв, впившись ногтями в свою же ладонь.

А Алекс недовольно хмыкнул.

– Он всё равно был подонком! – сказал ей про кота со злостью. – Гадил везде, где не попадя. Сто раз говорил, давай отдадим. И купим собаку…

Супруга молчала. Все силы её уходили на то, чтобы сдержать подкативший ком к горлу, старалась незаметно дышать глубже ртом. Теперь поняла – кровь на рубахе мужа была их кота.

И ни одной мысли, как выбраться из этого сумасшествия, не появлялось.

– Зови в субботу гостей, – сказал неожиданно Алекс.

С порцией ужина он расправился. Глотать ему было тяжело – проталкивал в горло ложкой, давился, но всё равно ел.

– Позвать… кого? – спросила настороженно Сэм.

– Да хоть Ивановых. У нас ведь общих знакомых нет? Поди, не знают про похороны. Мне хочется завтра веселья…

Недобрый огонёк вспыхнул в его глазах и погас. Да. Теперь перед ней сидело ЗЛО. Зло в мёртвом теле мужа, но с памятью Александра и его привычками. Почему он сделал этот выбор, Саманта поняла. Сергей Иванов заигрывал с ней несколько раз. Мужу она была верна, но знала, как Алексу это не нравится. Невинные ухаживания за столом слегка подвыпившего человека: коснуться ненароком её руки, погладить за талию, когда предлагает стул, скользнуть по плечу своим плечом – после таких неловких моментов Сэм часто ловила взгляд супруга, ревнивый и напряжённый. Теперь подобное могло обернуться бедой. Предупредить Наталью? Пожалуй, она сама сейчас была в бо́льшей опасности, чем Ивановы. Они хотя бы не видели ЭТО… А что до дачных друзей – тут все были такими, в Москве ни с кем никогда не виделись, контактами со связями не обменивались. Сюда приезжали отдыхать от городской суеты. О смерти супруга на дачах Саманта не сообщала. Разве что сами выяснили случайно, однако по звонку такое быстро станет понятно. Вот будет казус, если узнали…

– Я… позвоню, – сказала Сэм.

И поднялась с надеждой со стула.

Однако муж поднял тяжёлый взгляд и пригвоздил им супругу к месту. Ноги ощутили дрожь, Саманта осталась стоять.

– Не спеши, не спеши, – сказал он ей с подобием кривой улыбки. Смотрел уже с недоверием. – При мне будешь звать. Прими в ванной душ, застели постель. В спальне же стоит телефон – оттуда и позвони́шь… Давай только живее. Я по тебе соскучился…

В ванной с ней случилась истерика. На окнах второго этажа также стояли решётки – из дома сверху не выпрыгнуть. Громко включила воду и вновь разрыдалась, теперь уже не от жалений себя самой и умершего внезапно супруга. Ужас пробрался до самых корней волос.

Однако разозлить ЕГО она не хотела тоже. Быстро потому разделась, скинула всю одежду на коврик, и встала бороться со страхом под горячую воду. Вода всегда помогала. Ещё – хороший коньяк. Бутылочку в пятьдесят миллилитров нашла тут же, в ванной. Включила напор на полную, направила струи на спину, затем развернулась, и полилось на грудь, на лицо, на живот, коньяк отпивала небольшими глоточками. Мысленно готовилась к страшному, ибо выхода для себя не видела. Неподчинение, как полагала она, к плохому приведёт намного быстрее…

Он ждал её у лестницы. Вероятно, что б не сбежала из дома – встал так, что перекрыл единственный выход. Затем пошли вместе в спальню. Большую, просторную комнату, которую делили несколько лет, когда их утомляла Москва и они приезжали сюда, на отдых. Однако то, чего она боялась больше всего, с ней не случилось. Он просто… лёг рядом.

Для вздоха облегчения было рано – спасеньем даже не брезжило. И всё же он сорвался с губ, когда Сэм поняла, что насилия в этой форме с ней не случится. Лежала в метре от мёртвого мужа и понимала, что ни за что не уснёт, что ночь эта будет долгой и бессонной.

Когда Алекс вдруг повернулся, лёг к ней лицом, – а Сэм оставалась на спине – тело её передёрнуло. Решила, что, может быть, он передумал… Но снова всё обошлось. Он просто гладил её по руке, и делал это поверх одеяла. Она же – зарылась в него по самую шею. Молилась всем чертям про себя: пускай заберут, туда, откуда он вылез. Потом промелькнула злорадная мысль: ведь Алекс мертвец, кровь в его жилах свернулась, ему сейчас не до женщин. Уже разлагался. Из чёрного рта разило гнилью, и к запаху этого смрада привыкнуть невозможно. Придётся лежать и терпеть.

Наверное, дурно стало настолько, что Сэм потеряла сознание. Не знала, как долго оставалась в таком состоянии. Когда открыла глаза, в окно уже светила луна – успела переместиться к окну по небу или вылезла из-за туч.

Вздрогнула, услышав урчание-хрип. Вспомнила, с кем и где. Медленно повернула голову. И… поняла, что всё это время он смотрел на неё. Смотрел не моргая. Ни радости во взгляде, ни вожделения, но что-то другое. Сожрал их кота. Может быть, голод?.. От этого стало жутко, похолодели кончики пальцев. Они и так были холодными, теперь же были готовы бренчать как сосульки, соприкасаясь.

Отвернулась.

– Да-а-а, – довольно, с хрипотцой, произнёс лежавший Алекс, – теперь я не сплю. Со временем ты привыкнешь. Зато могу наблюдать за тобой всю ночь. А ты – всё же поспи… Гостей нужно хорошо встретить…

Саманта закрыла глаза. Затем снова открыла. Близкая к отчаянию, уцепилась за последнюю мысль. Устала уже, всякий исход, казалось, устраивал – любой ценой прекратить нараставший кошмар, впившийся когтями и вонзавший в неё их глубже с каждой минутой.

– Мне… нужно снотворное, – тихо сказала она.

– Прими… – подумав, разрешил он.

Но проследил сам, что б таблетка в ладонь упала только одна и по́дал стакан воды. Запила. Алекса провести не вышло. Убрал препарат, и оба опять легли.

Сон всё же сморил. Сэм не ждала, что уснёт, и думала, что ночь эта будет для неё бесконечной. Однако, очнулась, когда её трясли за плечо.

– Вставай, – буркнул Алекс над ней, при этом как будто бы недовольно.

– Ты громко храпишь, – добавил, дыхнув отвратительным смрадом и потянул с неё одеяло. – Я буду на кухне. Воняешь. Сходи, прими душ…

С трудом продрала глаза. Разбитые голова и тело; снотворное всегда вырубало, но приходила в себя после него тяжело, требовались кофе и время, а лучше – небольшая пробежка. Из дома её, понятно, не выпустят – мертвец за ней попросту не угонится, когда даст стрекача. Развалится, догоняя. Это от кладбища он как-то дошёл досюда. Выбраться бы только наружу. Ещё насмехался – «воняешь». А, значит, чувствовал запахи. Потела от страха, ночная рубашка за ночь вымокла дважды. В ванной оставался коньяк. От неприязни ко всему и от запаха, оставленного мужем в комнате, её передёрнуло. Согнулась пополам, но ничем не вырвало. Поплелась, захватив полотенце с одеждой. Тапочки взяла другие – с резиновыми пупырышками на подошве. Эти, доведись убегать, на полу не заскользят и с ноги не соскочат. В карман положила брелок с маленьким перочинным ножиком. Большие ножи все на кухне. Хотя бы пока такой.

После душа, где задержалась на час, одевшись, спустилась по лестнице. Глазами внизу проверила у входа стойку – по-прежнему ни её ключей, ни мобильника. В спальне он сразу смотал телефонный провод после звонка Ивановым и забрал аппарат.

«Медленно, – заявил ей, – и заново будем учиться друг другу верить. Вся жизнь впереди…»

Как он это себе представлял? Её же начнут искать, а он разлагался.

Насколько Александр стал выглядеть плохо, Саманта увидела только на кухне – с вечера старалась почти на него не смотреть, а теперь пришлось. Прошла лишь ночь, а налицо уже такие изменения. Ещё и при свете дня, что пробивался настырно сквозь жалюзи и бил лучами в окошко. Алекс пил молоко. Запрокинул голову и заливал в себя внутрь. Лил слишком быстро, не глотал – и часть провалилась в горло, однако пищевод, вероятно, забился, потому потекло обратно. К тому же успел проколоть чем-то щёку – окрашенное сукровицей молоко сочилось сквозь дырку. Порвал справа рот, когда в него что-то запихивал. На лбу и лице увеличились пятна.

– Да… Не выходит… – с какой-то зловещей обидой, посмотрев на неё, вслух произнёс супруг. Поставил пакет с молоком на стол. Рядом лежало зеркальце, а, значит, уже себя рассматривал. Даже приготовил иголки и нити.

– Меня б привести в порядок… – не многозначно попросил он. Глаза его ещё больше покрылись мутной поволокой и смотрелись страшнее, чем всё остальное.

– Сегодня надену очки, – сказал он, прочтя на лице супруги мысли. – А как гости уйдут, – произнёс, надавив на последнее слово, – то что-нибудь уже придумаем…

Преодолев в себе отвращение, Саманта приступила к починке его лица. Сшила аккуратно уголок рта, затем занялась дырявой щекой. Стежки́ наносила осторожно. Но когда обреза́ла нить ножницами, руки её дрогнули, и инструмент выскочил из пальцев. Грохнулся с тихим бряцаньем на пол.

– Тупая безрукая сука! – прикрикнул на неё Алекс.

Раньше бы никогда себе не позволил лишнего слова или косого взгляда. Агрессия в нём нарастала стремительно. Даже вечером накануне и ночью он проявлял больше терпения, а теперь весь стал каким-то нервозным. Разлагалась нервная система? Саманта не была уверена, что сможет продержаться до прихода Ивановых. Ждать оставалось целых шесть часов, а он мог меняться гораздо быстрее. Да и когда придут, то даже на тот момент конкретного плана у неё не имелось. Что – крикнуть им прямо с порога, что Алекс теперь мертвец? Страх снова усилился, действие коньяка заканчивалось. Тяжёлое сопение чудовища, что сидело перед ней на стуле, могло довести до исступления. Руки начинали дрожать. Хорошо, что зашивать закончила.

Правда, супруг затем извинился за причинённый испуг. И ненадолго попытался изображать себя прежнего. У него плохо вышло, и он разозлился вновь, швырнул со стола пакет с молоком, ногой наподдал змейке-галстуку. Кошачий хвост или лапа с полу исчезли. С трудом затем успокоился, пока Саманта шарила взглядом, ища нож поприличней её перочинного на брелоке, и велел ей накладывать грим. Отправил её наверх – за пудрой, пластырем и косметикой.

Она принесла. Оставила всё на столе.

– Пора начинать готовить… – произнесла Сэм робко, и поспешила добавить, пока он не успел разъяриться: – Грим может потечь. Лучше потом, попозже…

Александр сначала посмотрел на неё с недоверием. Его помутневшие яблоки стали темнеть, зрачков не было видно.

Затем неожиданно улыбнулся, сделал это осторожно только что зашитым ртом, придержал рукой, что б снова не разошлось. Улыбка-оскал сошла с лица и он, согласно кивнув, просто сказал:

– Готовь… Пусть будет вкусно…

Саманта шагнула к холодильнику. Открыла основную камеру и после проверила морозильник. Запасы для гостей не лучшие, но всё же можно было приготовить хороший ужин. И она приступила.

Успела также подумать о тех, кто всё это будет есть и придёт к ним в гости. Не знала, как разовьются дальнейшие события, от страха и напряжения жутко болела голова. Часы пробили полдень. Следовало поторопиться. Муж попросил как можно больше смен блюд – что б гости их остались довольными…

Часть 2 - ФИНАЛ

И Трясучка верен Отцу Стай, благодаря чему Глыба еще не размозжил его череп о ближайшее дерево. Трясучка поднялся из грязи, с самых низов, стал во главе темных, когда Костешмыг поймал лицом плевок громовой палки. Глыбу же сотворил лично Отец, как и основной костяк его стаи. Трясучка хочет стать новым вожаком, каждый темный хочет этого, но боится гнева Отца. Не он создал этот порядок и не ему его нарушать.

-Твои предложения? - рокот Глыбы заставляет мышцы Трясучки непроизвольно зайтись в приступе мелкой дрожи.

Трясучка знает свое место, поэтому так долго ведет за собой свору озлобленных и разобщенных ублюдков. Сколько бы биомассы не шло на усовершенствование его тельца, он все так же остается темным, опасно близким к человеку гибридом. А все человеческое должно быть уничтожено - таков Закон Стаи.

-Уходить, - нити слюны срываются с его клыков, - дальше на север, спрятаться в лесах. Переждать.

Мокрица скрежетнул зазубренными хелицерами.

Трясучка не нравится Мокрице. Трясучка никому не нравится, наверное, даже самому себе. А еще Мокрице не нравится кормить своих детей сырой плотью из Чанов. Они хотят свежей, еще обливающейся кровью человечины.

Глыба прикрыл глаза.

Стая примет любое его решение, пока он достоин называться сыном Отца Стай. Глыба умнее, чем кажется. Глыба понимает к чему все идет. Производственных мощностей Чанов Плоти хватает только на то, чтобы прокормить стаю, об увеличении поголовья или продовольственных запасах и речи не идет. Пять быков, личная гвардия Глыбы, двадцать темных и примерно столько же отродий Мокрицы, не считая прибившихся к стае мяснецов и выродков.

Это много. Каждый бык легко разнесет железную коробку, в которой любят кататься люди. Каждый темный и инсектоид порубит в кровавую кашицу любого человека. Но людей много и это не нравится Глыбе. Чтобы убить многих нужно убивать многими.

-Набег.

Мокрица удовлетворенно скрипнул сочленениями. Трясучка промолчал.

Мудрое решение.

Кирилл Демьянов любил свою работу.

Нет, не так, он ее, сука, обожал. Скажи ему кто лет пять назад, что он будет каждое утро приходить на базу сверхсекретной организации, по сравнению с которой ЦРУ и МОССАД нервно курят в сторонке, вливать в себя безумно вкусный кофе и координировать действия группы боевиков, уничтожающих чудовищ, то... ну да, тут любой бы усомнился в адекватности собеседника.

Раньше Кирилл не верил в лицимерно улыбающиеся с экранов холеные рожи актеров, отыгрывающих обывательское счастье. Это казалось не просто ложью, а квинтэссенцией обмана, кристаллизованным наебаловом. Что может быть хорошего в этом порочном круге? Дом - работа - дом. И на работе-то, сука, приходится работать, долго, сложно и муторно с далеко не призрачными рисками, а не пинать хуи. В каком месте все вышеперечисленное должно доставлять хотя бы подобие удовлетворения от созерцания собственного существования? Вшивая однушка от государства на окраине мелкого города, который, сюприз-сюрприз, возможно, скоро сровняют нахуй с землей во всполохах работы артиллерии, ибо кто-то где-то решил навести суеты. Отсутствие родителей, сдавших кричащий сверток в приют. Единственный друг, понятия не имеющий чем Демьянов занимается, и неимение постоянной девушки.

Казалось бы, тотальный мрак.

Но Кирилл так не думал.

В приюте было паршиво, куда паршивее, чем в армии, сначала срочка, а потом контракт. Если честно, Демьянов пошел туда ради бабок. Он перебивался многими работами, в основном неофициально. Доучиться так и не смог, поперли из металтехникума на третьем курсе за драку с сыном директора. Впоследствии, стоит заметить, сторчавшимся сыном, севшего за растрату бюджетных средств директора. И срубить пару лямов, а после комиссоваться, шмальнув себе в ногу, или вовсе весь срок контракта проторчать в тылу, казалось отличной идеей.

Не повезло. Или пиздец, как подфартило, в зависимости от точки зрения.

Их называют выродками. Грязные, мерзкие упыри.

Низшее звено в иерархии химер, безмозглое пушечное мясо. Жестоки, агрессивны, постоянно голодны, хитры и крайне плодовиты - каждый второй выезд штурмовиков заканчивается зачисткой гнезда или уничтожением стаи этих отродий. Ах да, а еще они просто обожают падаль.

Четыре часа позиции батальона Демьянова ровняло с землей артиллерией. Штурм. Перегруппировка. Пополнение.

Кирилл плохо помнил, что было днем, все слиплось в бессвязную кашу, выхаркнувшую его уже в вечер. Он вжимался в дно окопа, в мутные лужи, во влажные комья грязи. И молился. Воистину так - не бывает атеистов в окопах под огнем. Демьян не хотел умирать. Демьян очень сильно не хотел умирать. Он молился не кому-то конкретному и даже не абстрактным высшим силам. Просто молельный акт, оторванный от реальности, попытка спрятаться от реальности, жалкий холостой выстрел убедить самого себя, что вся жизнь не оборвется в следующую секунду, закончившись безымянным куском обугленного мяса в безымянном поле.

Последовавший после артподготовки штурм захлебнулся.

Кирилл слышал их крики, или ему казалось, что он их слышал. Стоны раненых, хрипы умирающих. Он слышал, как пули и осколки рвали плоть, дробили кости и расщепляли сухожилия. Как кровь лилась из ран, впитываясь в ненасытный грунт. Как солнце, клочья облаков и бесконечность неба безразлично всматривались в мертвые шарики глазных яблок.

А вот ночь... ту ночь не забудет никогда.

Они пришли в сумерках.

Роту подняли по тревоге - диверсанты. Когда количество свежей мертвечины на квадратный метр переваливает критическую точку, выродкам становится плевать на врожденную скрытность. Это Кирилл узнал позже, а тогда он думал, что умер.

Есть такая околотеологическая теория, что Земля - и есть Ад. Демоны полезли изо всех щелей. Выродки любят войну, они легко прячутся в ее пламени и наращивают собственное поголовье. Крупная стая, что-то около пятидесяти-шестидесяти уродцев.

Ростом что-то около полутора метров, с исковерканными, скрюченными человеческими очертаниями. Горбатые, болезненно-тощие, темно-серая шкура туго обтягивает кривые кости. Непропорционально длинные руки почти касаются земли крючьями когтей. Асимметричные точки ноздрей на плоской морде с чуть выступающими безгубыми челюстями, усеянными слюнявыми акульими клыками. Темные провалы глазниц, из которых тлеющими углями смотрит сама Смерть. Лысые бугристые черепа, заостренные уши. И клекот. Они хрипло завывают в ночи. Этот звук... Кирилл никогда не слышал ничего страшнее.

Истинные слуги Дьявола. Бесы.

Кто-то молился, пытался перекричать свой ужас, и слова обращения к Господу Богу тонули в автоматном лае пополам со взвизгивающим рычанием.

Боевики Отдела подошли к утру, нельзя орать в рацию о монстрах и думать, что они не обратят на это внимание.

Демьянов сразу понял к чему все идет. Он не знал почему не свалил тогда. Был шанс, уйти, затеряться, спрятаться. Конечно, поработав на Отдел № 0, пришло понимание - от них не скрыться, рано или поздно найдут. Но тогда он этого не знал. Оцепенение сковало тело и разум, Кирилл сидел на ящике из-под боеприпасов и невидящим взглядом смотрел в стену блиндажа, пока не подошли оперативники.

Принцип меньшего зла.

Демьянов с трудом выдавил из легких тусклое «Да» в ответ на предложение, от которого нельзя отказаться. Так же, как остальные. Ни у кого не хватило крепости яиц или градуса суицидальных настроений рявкнуть - «НЕТ».

Отдел умеет работать с кадрами.

Серия тестов и Кирилл делает ошеломительную карьеру, переквалифицируясь из рядового в младшего оператора.

-На позиции, - хрипло-наждачный голос Угла обдирает ушную раковину.

-Принял.

Работа младшего оператора подразумевает координирование действий боевой группы под присмотром старшего оператора. Естественно, на наиболее безопасных выездах.

По началу было страшно. Было пиздец, как страшно.

После вводного инструктажа Кирилл две ночи не мог заснуть. На третью нажрался в говно, блевал, обоссался и все равно не смог заснуть. Выродки пугали? Ну так тут это так, десертик, перед основным блюдом.

Иисуса, Санта Муэарты, Аллаха, Будды, Одина с Тором и остальных нет. Или есть, но фактических доказательств их существования за все время существования человеческой цивилизации так и не было обнаружено. А Четверо есть. И есть пантеон величайших химерологов, группа Темных богов, помешанных на тварях, по сравнению с которыми даже Человек Разумный, сверххищник, подмявший под себя планету Земля, лишь пыль. Великолепная троица - Хим Прародитель, Хозяин Чудовищ и Отец Монстров.

И Земля еще не лежит в руинах, просто потому что они развлекаются, смакуют, растягивают удовольствие. Такое своеобразное божественное хобби - медленно и неторопливо уничтожать миры. А Отдел № 0 - единственное, что им хоть как-то противостоит. Почему именно «№ 0»? История химеролгов тянется с зари становления человека. Ну это типа, сначала основывается филиал Отдела, пресловутой Инквизиции и ее подобий, а потом уже государственный аппарат.

Потом Кирилла начало затягивать. Выстроенный на психологических травмах нрав идеально лег на методическую обработку Отдела.

Это как с мусорами. Будучи приютским, а после варясь в сомнительных кругах, Демьянов научился остро чувствовать ореол Силы, стоящей за плечами человека. Да, может быть, он хорошая личность, с приятным характером, милый, добрый, благожелательный, но какая-то часть души при встрече с ним источает затаенное, тщательно спрятанное под приветливо-равнодушными масками, опасение, как перед гранатой с выдернутой чекой - может муляж, а может и ебанет. В первую очередь это не человек, а часть Системы. А привычку боятся Системы имеют даже кристально законопослушные граждане.

Но стоит лишь стать ее частью и мир расцветает новыми красками, делясь на «своих» и остальных. Демьянов не успел распробовать этого в армии, на срочке подобным даже не пахнет, а контрактником он пробыл до непозволительного мало, учебка, перевалочные пункты и неделя в окопах.

Два года - он полноценный старший оператор с блестящим послужным списком и, по неподтвержденным слухам, имеет некоторые шансы занять должность помощника городского координатора, а это уже совершенно иной уровень.

Кириллу нравилось руководить. И еще больше ему нравилось командовать вооруженными людьми. Восхитительный вкус власти, приправленный праведными специями, ведь бойцы уничтожают не условно-плохих людей, у которых есть дети и друзья, нет, они искореняют чистое зло. Святая миссия... и он во главе ее, направляет клинки и пули против тех, кто когда-то заставил его прятаться среди трупов, заставил визжать, как девчонка, судорожно давя на спусковой крючок.

Демьянову нравилось работать с Углом. Всем нравится работать с профессионалами. Кириллу вверили кураторство над его группой, после месяца работы старшим оператором. Вообще, если оперативник погибает при исполнении - это существенный минус в карьере, но только не в Отделе, тут учитываются несколько другие факторы. Вспомнить тот же Новгород... Демьянов передернул плечами, ощущая мерзкую россыпь вставших дыбом волосков вдоль позвоночного столба.

Он оператор, человек, который физически не присутствует в учиняемом химерологами мясотрясе, но в Новгороде был настоящий пиздец. Разведка пропустила мощного хима, дала времени набрать сил, скопить армию. С трудом сумели все замять. Столько трупов...

Но сегодня все проще.

Стая Ветеринара. Стая ебучего Ветеринара. Кажется, уже можно планировать на что тратить премию - неограниченные финансы, мать его, решают.

Известно о четырех самых могущественных химерологах, обретающихся в зоне конфликта. Ветеринар, Ролевик, Кайзер и Румпельштильцхен.

Вполне возможно, что они опаснее даже Новгородского Мясника, вот только в отличии от него, эти господа не спешат заявлять о себе во всей красе, подражая своим богам, медленно подтачивая сопротивление людей.

Кайзер - вожак «Цербера», антипода Отдела, созданной в сороковых годах военизированной группировки фанатиков, поклоняющихся Темным богам и люто надрачивающих на химер и все что с ними связано. Химерологи, химеры и простые люди, одержимые идеей Великой Эволюции.

Ролевик - свихнувшийся хим, возомнивший себя фэнтезийным Владыкой Зла, время от времени проявляющий себя в виде набегов орков, нападениях троллей и драконах, сжигающих колонны бронетехники.

О Румпельштильцхене известно до прискорбного мало, разве что только его тяга к сделкам. У него словно нюх на отчаявшихся людей, ищущих волшебную пилюлю, которая решит все проблемы. Он приходит и исполняет любое желание, взамен на услугу. Хочешь молодость? Он вернет тело в юные годы. Хочешь силы? Улучшит мышцы. Хочешь денег? Даст химеру, что печатает банкноты.

Одна услуга. Одна жалкая услуга, взамен на то, что пожелает мечущаяся душа. Сколько человек, опутанных его контрактами ходит по земле? Сколько успешных, взобравшихся на Олимп жизни людей должны ему? И их не вычислит даже самый матерый дознаватель. Спящие агенты, готовые по первому же приказу погрузить все в хаос.

Что же до Ветеринара...

По прикидкам аналитиков, он самый опасный из всей четверки. Опасный не для Отдела и не для человечества. Для всей планеты.

Стаи гибридов, отвратных смесков людей и животных, лишь верхушка айсберга. Ветеринар - владыка экологических катастроф. Из-под его дланей день за днем появляются новые виды жизни, агрессивно пытающиеся вклиниться в биосферу. Но это проблемы другой части Отдела, Кирилл решает вопросы как раз таки с гибридами.

Крупная стая.

Навскидку с полдесятка минотавров, двадцать-тридцать полукровок и столько же инсектов, плюс свора вездесущих мяснецов и выродков. Мощная сила, долго бродили по ЛБС, наращивая мясо. Или Отдел все ближе к логову Ветеринара.

Демьянов усиленно работал челюстями, перемалывая мятно-арбузное месиво четырех подушечек жевательной резинки, перегоняя слюну в ротовой полости. Старая привычка. Когда жуешь, как-то инстинктивно успокаиваешься. Во всяком случае, Кириллу это помогало.

Глубокий вдох. До боли в ребрах и межреберных мышцах, до рези в легких.

Глубокий выдох. До мутных кругов перед глазами.

Сейчас Кирилл не человек. Он бездушная и безэмоциональная сущность, втиснутая в мясной скафандр, замерший перед мониторами, вываливающими в мозг изображения с нательных камер бойцов и картинку, транслируемую дронами. Он - один из винтиков в механизме координатора. И ему меньше всего сегодня нужно обосраться.

Десять минут. Стая в двух километрах от неровной подковы штурмовиков. С предсказанного аналитиками маршрута не сходят.

Охота на гибридов - сложное и рискованное занятие, особенно, когда хочешь напасть на них внезапно. Звериные органы чувств работают куда лучше человеческих, отсекая применение любого вида техники, полностью бесшумные бронемашины, увы, еще не изобрели. Коптеры парят на предельной высоте, на укутанных в маскхалаты бойцов распылен подавляющий запахи аэрозоль последнего поколения. Мечта шпиона - ни одна ищейка не возьмет след. Но иногда даже этого мало, какие-то твари чувствуют тепло тела, какие-то ощущают кровь, а кто-то может расслышать биение сердца.

Таких, к счастью, сейчас не предвиделось.

Они внутри полукольца.

Кирилл видел их, отчетливо, словно сам целился в отродий Отца Монстров, лежа на возвышенных складках местности и среди корней деревьев редкой полувывороченной лесопосадки. Мерзкие, грязные и гнусные создания, достойные лишь смерти и тщательного стирания со страниц истории...

И все же... они внушали. Страх пополам с трепетом.

Демьянов распробовал эту смесь, когда его в первый раз паковали мусора, но тут это было ближе к инстинктам первобытного человека, густо замешанных с вцементированными социумом настройками о том, что может быть, а что не может.

Три с копейками метра мощной, шкафообразной туши, что может втоптать тяжелыми раздвоенными копытами в грязь мотострелковую роту. Окологуманоидная фигура бодибилдера, с бугрящимися под толстой, поросшей жесткой шерстью, жгутами мышц, увенчанная тупой бычьей мордой. Минотавры - тяжелая штурмовая пехота всех, кто заигрывает с гибридизацией, отраслью химерологии, которой покровительствует Хозяин Чудовищ. Живучие, крепкие, катастрофически сильные и склонные к вспышкам ярости, затуманивающим всякое подобие тактического мышления.

Темные, они же полукровки. Ловкие и выносливые. Недоделки, гибрид человека с человеком же, только порченным, дефектным, срамной ошибкой химерологии. Метр восемьдесят может быть, широкоплечие, жилистые и мускулистые. У них нет век, мутные, лишенные белков и радужек, глазные яблоки, глубоко вдавленные в провалы глазниц, не мигая, смотрят на мир, выискивая пищу, способную хоть на мгновение заглушить нестерпимый голод. Сморщенная, потрескавшаяся, мертвенно-бледная, в мелкую чешуйку, местами будто обугленная кожа. Узкие щели ноздрей, лысые черепа и безгубые пасти, десны усеяны иглами клыков.

Инсектоиды колебались в своих размерах и формах, лишенные единого стандарта, свойственного армиям солидных алхимиков, повернутых на членистоногих. Антропоморфные насекомые. Жуки, богомолы, гусеницы, пауки.

На выродков и мяснецов плевать, в Средневековье с ними неплохо справлялся плебс, вооруженный вилами и сивухой, что тут говорить о серьезных вояках.

Ждать. Ждать. Ждать.

Стая растянулась длинной неровной колонной, рысью пробирающейся в сгущающихся сумерках.

Сверкнула паническая мыслишка - химеры практически поголовно видят в темноте. Комбинированные ПНВ и тепловизоры, это, конечно, хорошо, но против врожденного свойства ориентироваться в ночи...

Это мандраж. Просто мандраж.

Спокойно. Спокойно. Чего ему боятся? Что полукровки выползут из системного блока?

-Внимание, - голос координатора спокоен, обдает разгоряченный рассудок холодом профессионализма.

Кирилл выплюнул жевательный комок в урну. Размял плечи. Это будет бой. Не драка, как тогда, в беспризорном детстве, приютские против дворовых, стенка на стенку. Священная битва. Почти как в Библии - Добро против Зла.

-Начали.

Демьянов взрывается россыпью приказов, координируя действия подопечного звена. Штурмовики одновременно приходят в движение, захлопывая капкан. Будто амеба, опутала добычу ложноножками, заключая в огневой котел.

Дроны срываются в крутое пике, у вершин деревьев выравнивая полет и открывая люки с «Бездной». Кирилл не знал кто придумал концепцию пиробрикетов и кто дал ему такое подходящее название, но он меньше всего хотел опробовать эффективность порождения сумеречного гения ученых Отдела на своей шкуре. Это страшно даже на экране. Отметки химер исчезают во всполохах всепожирающей песни клубов дыма и пятен огня. Если память не изменяет, температура «Бездны» доходит до двух тысяч градусов по Цельсию. После него остается только оплавленный щебень.

Боевики не срываются с позиций, не встают в полный рост и не бегут с воплями в облака концентрированной смерти. Они ждут.

Минута. Вторая. Время просачивается сквозь пальцы восприятия. Дым оседает. Деревья, земля и камни горят, чадя клочьями черного тумана.

Цель ликвидирована.

Кирилл тускло улыбнулся, растекаясь по креслу.

Это не так эпично и красочно, как в фильмах, да и плевать. Цель выполнена с нулевыми потерями. Они победили. Маленький кирпичик в стене, отделяющей Землю от Апокалипсиса. Еще один глоток воздуха.

Победили...

Подарок вампира. Часть восьмая

Подарок вампира. Часть девятая

Будучи взаперти в ставшей ловушкой квартире, Лена не знала, что делать. Она затравленно металась по комнатам, пытаясь одновременно думать и найти какое-то решение, как спасти родителей и себя от Марины.

Но все мысли путались, а разум в смятенье отказывался принимать случившееся, что отец мёртв. Нет, ведь не может этого быть? А мама сейчас – что? Тоже, вероятно умирает?

В который раз, подойдя к входной двери, она принялась звать на помощь. Сорвавшийся голос Лены стал тонким и хриплым, от крика болело горло. Она сдалась и шмыгнула носом, затем сжала кулаки и решила с отчаяния затопить квартиру.

Может быть, хоть так соседи снизу отреагируют и придут сюда.

Лена включила воду в ванну, затем заткнула сливное отверстие пробкой. А после решительно залезла на антресоли – достать папин сундук с инструментами и вынуть топорик. Когда Марина вернётся, она даст отпор.

Оказалось, скорую помощь и вызвали именно соседи, а точнее – Лера Павловна, бухгалтерша, проживающая с двумя маленькими детьми и мужем, водителем погрузчика на складе. Когда Харитон Ильич показал в «глазок» своё удостоверение, она вышла на площадку, закрыв дверь квартиры, где громко работал телевизор, и усталым голосом произнесла:

- Спрашивайте. Только давайте побыстрее. Мне ещё детей купать и уложить спать надо.

Харитон Ильич достал блокнот, но тот, оказалось, вымок, поэтому он включил диктофон на смартфоне, предварительно спросив женщину:

- Не возражаете?

Затем участковый стал задавать вопросы, попросив вкратце рассказать как о самой пострадавшей, какой она из себя человек, так и о том, что, собственно, вообще произошло, в деталях.

Лера Павловна прикрыла усталый вздох ладошкой и поведала:

- Мы с мужем здесь десять лет живём. Пенсионерку Мартой Андреевной зовут, знаем её хорошо. Она женщина порядочная, всю жизнь на химзаводе проработала. Дочка у нее, правда непутевая, гулящая, мать свою вообще не навещает. А если позвонит, то тогда Марта Андреевна с горя пить начинает, но всегда быстро баловаться заканчивает, волю в кулак берёт. А так она часто клумбами при доме занимается, цветы сажает, ещё кошек прикармливает.

Раньше с дачи, в деревне, привозила и яблоки, и помидоры с перцем. Нас угощала. Детей при случае всегда баловала то конфетой, то ещё чем вкусненьким. Вот поэтому я, услышав её крики и стук, сначала в скорую звонить не хотела. Думала, обойдётся. Может, она водки выпила и нехотя перепила. Правда, раньше Марта Андреевна никогда подобного себе не позволяла. Но вскоре, наоборот, хуже стало. Я изнервничалась, испугалась за неё и вызвала. Ведь кричала она громко и жутко, даже сквозь грозу было слышно. В стену стучала, топала, шумела. А дверь в квартиру не открывала. Вот и всё. Полицию – так сказали санитары, она сама вызвала, а потом и из квартиры вышла. Как сейчас перед глазами вижу её. Ноги и руки дрожат, бледная, аки смерть, в руках нож, пижама в крови. Трясётся, глаза выпучены, и молчит. Больше ничего не знаю.

- Спасибо за откровенность и детали, - выключил диктофон Харитон Ильич и добавил: - Можете быть свободны.

Когда бухгалтерша вернулась к себе домой и заперла дверь, то он направился к квартире пенсионерки. Следовало посмотреть, что там и как. Не по себе участковому было после рассказанного Лерой Павловной. А ещё предчувствие даже не беды, а настоящей катастрофы сильно скреблось, словно кошка когтями драла между лопатками.

Харитон Ильич почесал затылок, поежился от внезапного холода (оказалось, что промок от ливня гораздо сильнее, чем думал) и, открыв дверь квартиры, вошел.

Лена сидела напротив матери, в спальне, держа её за руку. На коленях лежал топор. Она ждала сестру, копя в себе ярость и злость, чтобы не расплакаться, чтобы отогнать прочь страх и беспомощность. Пульс матери на ощупь был нитевидный, кожа рук холодная, на лбу испарина, а щёки, наоборот, горячие. К тому же кровь из раны на бедре продолжала сочиться, пропитав насквозь повязку.

Её хорошо было бы сменить, подумала Лена. Ожидание нервировало. Гроза за окном бушевала вовсю и не думала прекращаться.

Лена вздохнула, сняла топор с колен, положила на краешек кровати. Затем встала, направилась к окну и открыла его, а потом выключила свет и, вернувшись за топором, спряталась за шторой, крепко сжимая рукоять и молясь про себя, чтобы хватило сил и решимости ударить сестру.

В однушке Марты Павловны, в коридоре и на кухне, царила идеальная чистота и порядок, а вот в гостиной... Диван был отодвинут от стены, а зеркало в советской «стенке» разбито.

Подушки на кровати разорваны в клочья, перья устилали напольный ковёр, словно белый снег. Книги и осколки посуды разлетелись по комнате.

Незастеклённый балкон оказался открыт, и дверь слегка поскрипывала на ветру. Дождь залил пол, образовав лужу. Шторы были сорваны с петель, и у Харитона Ильича возникло чувство, что за них цеплялись.

Капли свернувшейся крови на полу частично впитались в перья и ковёр. А ещё на обоях глубокие следы царапин. Итак, с виду не поймёшь, что именно здесь произошло.

Восьмой этаж, и пусть балкон не застеклён, но всё равно слишком высоко, чтобы хоть на мгновение представить злоумышленника, залезшего на балкон, а затем заставившего пенсионерку открыть балконную дверь и впустить его в квартиру.

Какая дикость. Глупость. Абсурд. Но почему тогда чутьё у участкового внутри буквально вопит представить хоть на мгновение нечто подобное как реальный факт?

Живое воображение Харитона Ильича сразу нарисовало яркую картину: пенсионерка с полусна или под гипнозом идет к балкону, открывает дверь и вдруг словно просыпается, осознав, что сделала.

В крови Марты Павловны вспыхивает адреналин, она кричит, затем обороняется. Хватает все, что попадается под руку, но гость с балкона оказывается сильнее, догоняет, ранит, разбивает зеркало. Возможно, то происходит, когда женщина в порыве яростного отчаяния толкает напавшего, а сама вырывается и добирается до телефона, набирает номер полиции. Кричит о помощи, сообщает адрес.

Может быть, именно это и спасает ей жизнь, останавливает напавшего. И что потом? Тот уходит, как и пришёл, – через балкон.

«Слишком фантастично!» - выносит вердикт разум участкового, но внутри что-то упрямо подсказывает: в размышлениях есть и рациональное зерно.

Лена начала клевать носом, едва не выронив топор, когда на карнизе заскреблось, а потом заскрипел подоконник.

Сердце в груди застучало быстрее, ладони вспотели. «Господи, а вот и Марина», - подумала Лена.

И тут на пол на корточках приземлилась сестра.

Сверкнула молния, и в её вспышке Лена увидела, какие острые и длинные были когти на руках Марины. А за её спиной, за мокрыми волосами, облепившими плечи… Что это за трепещущие кожистые бугорки, похожие на?.. Лена сглотнула комок в горле, додумав – на крылья.

На грязных босых ногах сестры тоже были когти. Но ужаснее всего сейчас выглядели глаза Марины, испускающие яркий, жёлтый внутренний свет.

В этих светящихся в темноте глазах не было ничего человеческого, ни проблеска искры прежней Марины. И когда сестра встала с пола, направляясь к кровати, где едва дышала раненая мама, то Лена пулей выскочила из укрытия и замахнулась топором, обрушив его на Марину.

Она целилась в голову, но промахнулась, сестра дёрнулась в попытке отскочить в сторону, и поэтому Лена глубоко вонзила лезвие топора в её плечо. Топор застрял. Сестра повернулась, и её жёлтые глаза буквально испепеляли ненавистью.

- Как ты смеешь, мелкая сука! - удивлённо взревела Марина.

Не мешкая, Лена с влажным звуком выдернула топор и снова занесла его для удара.

- Сдохни, тварь! - крикнула Лена и снова ударила, но не попала.

На этот раз проворно уклонившаяся Марина захохотала. И этот смех гадливо прошёлся по коже Лены, словно россыпью шевелящихся личинок. Она вздрогнула, чувствуя, как спадает адреналин.

- Обещаю, что ты поплатишься за это, падаль! Немедленно брось топор по-хорошему... А сейчас я закончу с нашей мамой, пока она ещё съедобна, - зловеще пророкотала Марина.

Она явно не воспринимала сестру как угрозу своей жизни всерьёз, и Лена не понимала, почему так. Неужели Марине не больно, или, может быть, топором сестру не остановить?

- Нет. Прочь от мамы, тварь! - нашла в себе силы крикнуть Лена.

На этот раз она подошла к сестре вплотную и со спины, со всей силы, с криком ударила ту в шею.

Крови было на удивление мало. Марина не кричала от боли, а издала странный фыркающий звук, собираясь то ли повернуться к Лене, то ли вытащить топор. Лена едва не впала в ступор, в глубине тела от содеянного зарождалась нехорошая дрожь.

И тут мама с кровати произнесла что-то неразборчивое, послужившее для Лены спусковым крючком. Если она сейчас отступит, то проиграет и мама. Точно не выживет.

Девушка глубоко вздохнула и, с хриплым животным криком резко вытащив топор из шеи сестры, ударила им снова, затем ещё и ещё, пока не отрубила Марине голову.

Голова сестры покатилась по полу. Из обрубка шеи вдруг брызнуло фонтаном крови прямо в лицо Лены.

Кровь сестры была ледяной, густой и липкой, словно патока. Руки и ноги обезглавленной Марины резко задрожали, затем обмякли. Тело мешком осело на пол.

На мгновение среди грохота грома снаружи в спальне зависла тяжёлая, давящая тишина.

Лена часто дышала. В голове стало пусто. Руки и ноги налились свинцом. А сердце стучало в груди так сильно, будто собиралось сломать рёбра и выпрыгнуть.

«Ну, вот и всё, - отупело подумала Лена. - Я убила её, свою сестру».

И вдруг голова Марины на полу фыркнула, а потом жутко захохотала.

- Мелкая поганка. Неужели ты думала, что сможешь так просто покончить со мной? - злобно произнесла Марина. - Я теперь бессмертна. Как ни руби меня топором, кости и жилы мои снова срастутся. Он так сказал, - и, зашипев, голова затихла.

Неожиданно обезглавленное тело Марины привстало с пола и, как по команде, направилось к голове. Лена заметила, что кровь перестала течь из раны сестры на шее.

Лена закрыла глаза, чувствуя, что сходит с ума. Такого ведь не могло быть на самом деле? Хотелось смеяться без остановки – и на этом всё. Она хмыкнула, расплываясь в улыбке, чувствуя, что сейчас захохочет и тогда уж точно сойдёт с ума. Нет, Божечки, не смей, не сдавайся! И, резко ущипнув себя за руку, взвизгнула от боли. Боль отрезвила.

Лена открыла глаза. Безголовое тело Марины продолжало ползать по полу и искать свою голову. Что будет, когда оно найдёт её, Лена знать не хотела.

«Давай, соберись и останови её. Раз взялась, то доводи до конца». Этой мыслью девушка побуждала себя к действию и одновременно отгоняла рвущийся наружу безумный смех. Лена знала, что если сейчас рассмеётся, то больше уже не остановится.

Она вздохнула и снова взяла в руки топор, затем, крепко стиснув рукоять, начала молча и сосредоточенно рубить ползущее тело Марины на части.

Вскоре Лена устала; руки, спина онемели от напряжения. Адреналин спал. Некоторое время она обессиленно смотрела, как по ковру, влажному от липкой, похожей на красный гной крови Марины, ползают отрубленные кисти рук сестры и дёргаются части ног. Голова сестры молчала и больше не подавала признаков жизни.

Вдохнув мерзкий смрад от ковра, Лена ощутила, как тошнота подступила к горлу, и побежала в ванную, где её вырвало.

Там она умыла лицо и руки, выпила воды и снова вытошнила в унитаз. От усталости и пережитого шока ей очень захотелось сесть на пол и больше никогда не вставать.

Что же она наделала? Она действительно убила свою сестру. А вдруг её можно было вылечить? Слёзы подступили к глазам, в горле образовался ком. Нет, она покачала головой. Та Марина в комнате больше не была её сестрой. Её настоящая сестра умерла ещё в больнице. Всё, хватит думать об этом.

Следовало вернуться в спальню. А ещё Лена очень надеялась, что маму ещё можно спасти и то, что она не могла нащупать её пульс, ничего не значило.

А ну, живо бери себя в руки!

Мысленно выругавшись, Лена заставила себя выйти из ванной, зайти на кухню, взять из-под раковины мешки для мусора, скотч и ножницы. Затем вернуться в спальню и сквозь подступающую к горлу тошноту дрожащими руками собрать куски Марины в мешки, крепко заклеить их скотчем и положить у стены, а голову перенести подальше – в ванную.

А после вытереть слёзы и, крепко стиснув зубы, заставить себя включить моющий пылесос и начать чистить ковровое покрытие в спальне. И в этот момент громко зазвонил телефон Марины.

Лена вздрогнула от дурного предчувствия и выключила пылесос. На ватных ногах пошла в комнату сестры. На дисплее смартфона Марины высвечивались незнакомые цифры.

- Алло? - тихо произнесла Лена.

- Почему я больше её не чувствую?

Приятный мужской голос в трубке был холоден как лёд.

Лена вздрогнула.

- Что ты наделала, мелкая сучка? Отвечай! - приказал незнакомец.

- Я, - замялась Лена и, нервно рассмеявшись, послала его к чёрту.

Телефон звонил и звонил. Она не поднимала трубку. Затем пришла эсемеска. "Ты поплатишься – и очень скоро". Лена с криком швырнула смартфон об стену и собралась вернуться в родительскую спальню, как в квартире вдруг стало очень тихо. Гроза закончилась.

Во входную дверь позвонили, и она в ужасе прижалась к стене, не зная, что делать. Неужели звонивший уже здесь?

Нет, ведь не может такого быть. И она ведь ни за что не пойдет открывать ему дверь, как какая дура. Не так ли? А если это пришёл не тот мужчина, кто звонил по телефону и угрожал Лене, то она очень сглупит, если хотя бы не посмотрит в дверной «глазок», чтобы, возможно, попросить помощи.

Боже, помоги! Лена на цыпочках медленно подошла к входной двери. И едва не осела на пол, когда увидела в «глазок» участкового. Харитон Ильич явно уже собирался уходить, ибо направлялся к лестнице. И Лена со всей силы заколотила ногой по двери и хрипло закричала: "Помогите!"