На дворе был сорок шестой год. Москва, как старый кот после тяжёлой драки, зализывала раны, но боль ещё не отступила. В воздухе, помимо дыма из печных труб, витал горький привкус войны, а на улицах зияли прорехи разрушенных домов, похожие на пустые глазницы. В кабинете старого начальника уголовного розыска, Кота Винтика, пахло махоркой и запахом сырых газет. Сам Винтик, видавший виды чёрный кот с прищуренными глазами и измятым ухом, медленно крутил усы, глядя на своего лучшего опера. В его глазах отражалась тяжёлая усталость, которая, казалось, была старше самого города.
Напротив сидел Кот Федя, шотландский вислоухий в черную полоску с короткими жёсткими усами. Он был из тех, кто не любил лишних слов, предпочитая им дело, но и его лапы непроизвольно напряглись, когда Винтик двинул по столу толстую папку.
— Дело, Федя, дюже серьёзное. Банда, называет себя «Белая Кошка». Во главе — кошка Белка. Подельники — котяра-силач Пушок и шустрый Снежок. Промышляют на продовольственном складе. Тащат кошачий корм... В стране разруха, у людей крохи на столе, а у этих — горы консервов. Одним словом, беспредел. Они не простые, Федя. Все наши обычные методы провалились. Подумай, как к ним подступиться. Придумай план. Я верю в тебя.
Федя молча кивнул, его глаза-блюдца были сосредоточены на Винтике. Он понимал, что это не просто задание — это вопрос чести. Он должен был наказать тех, кто наживается на чужом горе.
После разговора с Винтиком Федя вышел на улицу. Запрыгнув на подножку старого, дребезжащего трамвая, он ехал на окраину Москвы, в свою комнату в общежитии. Из-за запотевшего стекла он смотрел на пролетающие мимо дома. В голове крутилась одна мысль: как поймать банду, которая, словно призраки, растворялась в московских подворотнях. Он перебирал варианты: засада, слежка, допрос... Но все они казались бесполезными. Они были слишком осторожны. Он спустился с трамвая и, минуя темные дворы, вошел в старое здание. Комната была маленькой, с обшарпанными стенами, и в ней было только самое необходимое: жёсткий матрас, стол да две миски на полу. Никаких излишеств, никаких домашних украшений. Всю свою жизнь Федя посвятил работе, и этот аскетичный быт был отражением его полного самоотречения. Здесь не было места для семьи или личного комфорта — только для долга. Федя лёг на матрас, уставившись в потолок, и вдруг его осенило. Единственный способ — стать одним из них, войти в их логово. Он встал, подошёл к столу, взял в лапы карандаш и начал набрасывать план. Единственный путь — внедриться.
Федя начал работать. Он не спешил, методично собирая информацию. Заняв место на задворках, он пустил слух, что он бывалый кот-карманник, беглец с северных окраин. Поначалу его игнорировали. Дни напролёт он просиживал на холодных подоконниках, питаясь крохами, которые удавалось найти. Он сближался с другими беспризорными котами, слушая их разговоры, отыскивая ниточки. Постепенно его репутация росла, и вскоре на него вышли.
Сначала появился Пушок, огромный, пушистый, сиамского окраса, с виду увалень, а в глазах — огонь и хитрость. Он был сыт и ухожен, его шёрстка блестела под светом уличных фонарей, что резко контрастировало с серыми, голодными котами вокруг.
— Говорят, ты лихой кот, — пророкотал Пушок, смерив Федю взглядом. — Пойдём, есть разговор.
Он отвёл Федю в старый подвал, который служил логовом банды. Внутри не было грязи и сырости, как в других подвалах, а стоял густой, манящий запах консервов и рыбы. В центре логова, на мягком старом диване, окружённая горами еды, сидела сама Белка. Её шёрстка, белоснежная и пушистая, сияла в полутьме, а глаза, как два изумруда, не выражали и капли милосердия. Рядом с ней, неторопливо уплетая что-то из большой миски, сидел Снежок, чёрный и пушистый, с видом знатока всех подворотен, будто он всё на свете знает, но ничего никому не скажет. Роскошь этого места поразила Федю. Их лапы утопали в горах сухого корма. Никакой разрухи, никакой нужды — только изобилие. Это был другой мир, построенный на чужом горе, и Федя почувствовал, как в нём закипает праведный гнев.
— Ну, лихой, что у нас по району? — начал допрос Снежок. — Чьи дворы под Павелецкой, кто рыбу с Дорогомиловского тащит?
Федя, не моргнув глазом, ответил, как по учебнику: — Под Павелецкой всем заправляет Рыжий. А на Дорогомиловском — банда одноглазого Бориса. Но в последнее время там шарятся какие-то чужаки, говорят, что из Тулы.
Пушок, огромный и пушистый, недовольно покачал головой. — А про крышу на «Трехгорке» что слышал? Там намедни шухер был.
Федя знал, о чём говорит Пушок. Это было известное в уголовном мире место, где часто завязывались драки. Он прищурился, чтобы глаза выглядели более измождёнными. — Видел там пару оперов, в наглую крутились. Видать, по чужому следу пошли. Я держался подальше.
Белка наблюдала за всем молча, её глаза-изумруды пристально изучали Федю. Казалось, она видит его насквозь.
— Ты, значит, из нашей породы? — промурлыкала она, обводя Федю оценивающим взглядом. — Что ж, покажи себя.
Федя, не моргнув глазом, ответил: — Чтобы показать, нужно иметь чем жить. На такой работе проколешься в два счёта. Положите мне на сберкнижку сорок тысяч, и я ваш.
Наступила напряжённая тишина. Пушок оскалил зубы, готовясь броситься. — Ты, серый, вообще понял, с кем говоришь? — зарычал он. — Нам тут умников не надо!
Снежок ощетинился и выступил вперёд: — А не зажрался ли ты, бродяга? Сорок тысяч! Тебе ж и за полсотни лет столько не собрать!
Белка лениво подняла лапу, призывая их к молчанию. — Что ж, лихой, — промурлыкала она, — твоя наглость мне нравится. Но ты перегнул палку. Мы не благотворительный фонд. Утром Пушок сходит в сберкассу и положит тебе на книжку двадцать пять тысяч. Больше не дам. Если не устроишь, уходи сейчас. У нас тут, знаешь ли, с такими разговорами не шутят.
Федя, не моргнув глазом, вызвался стать «наводчиком» на новое дело. Он знал, что делает, но внутри всё сжималось от мысли о предательстве. Они спланировали всё до мелочей: Пушок должен был отвлекать сторожа, Снежок — блокировать вход, а Белка с Федей — проникнуть внутрь.
Назначили ночь. Пробирались по складу, где в свете луны, пробивавшейся сквозь разбитое окно, сияли горы рыбных консервов и мешки с сухим кормом. Федя, выждав момент, подал условленный сигнал. В тот же миг тишину разорвали шаги, и склад наполнился десятками оперов.
Банда бросилась врассыпную. Белка, издав боевой клич, взлетела на груду ящиков, пытаясь прорваться к разбитому окну. Снежок юркнул в узкий проход между рядами, надеясь затеряться в лабиринте. Пушок, увидев, что пути к отступлению отрезаны, решил принять бой. Он ощетинился и бросился на ближайшего опера.
Федя, не тратя времени на раздумья, кинулся за Пушком. Лапы утопали в россыпи сухого корма. Пушок, огромный и сильный, увернулся от первого броска. Но Федя был быстрее. Он рванул с места, настиг Пушка, и они сцепились в яростной схватке. Пушок пытался вырваться, царапался, но Федя, хоть и был меньше, держал крепко, не давая ему и шанса.
В это время Винтик, в прошлом не менее грозный опер, настиг Белку на самом верху. Между ними не было слов, только хищные взгляды. Но вдруг он всмотрелся в её глаза, и в его памяти, словно на старой плёнке, пронеслось воспоминание: те же самые изумрудные глаза, та же белоснежная шёрстка, только тогда она была беззаботным котёнком, а он — молодым котом, только что принятым в МУР. Они оба были молоды и полны надежд.
— Матрёна? — его голос был тихим, почти неуверенным.
Она вздрогнула. Маска презрения и жестокости, которую она носила годами, треснула. В её глазах, минуту назад полных ненависти, теперь читалась не только боль, но и горькая обида.
— Винтик, — выдохнула она, и в этом имени было столько разочарования, что Федя, стоявший в стороне, замер.
— Я думал, ты... Я думал, ты погибла в сорок первом, — прошептал он, и его ухо дёрнулось. — Как ты могла...
— А как мог ты? — её голос дрожал от сдерживаемых слёз. — Ты обещал, что мы будем вместе. Ты сказал, что война нас не разлучит. А потом я ждала тебя, ждала, когда ты вернёшься, а ты... Ты стал частью системы, Винтик. Ты забыл о своих словах, о своей клятве.
Винтик опустил голову. Между ними словно пробежал электрический разряд, и все присутствующие почувствовали, что перед ними не просто преступница и сыщик. Это была схватка двух теней из прошлой жизни. Смерть, разруха и предательство разделили их, и сейчас они встретились по разные стороны закона. Белка поняла, что проиграла, и с гордо поднятой головой сдалась, потому что её главная битва — битва с прошлым — была уже проиграна.
Снежок тем временем, яростно сопротивлялся. Его не просто нашли в мешках — он оказался настоящей головной болью для оперов. Когда первый из них, молодой котяра по кличке Рыжик, попытался схватить его, Снежок извернулся, нанеся ему точный удар в нос. Рыжик с визгом отскочил. Второй опер, матёрый, с орденом на груди, попытался прижать Снежка к стене, но тот проскользнул мимо, как угорь, и скрылся в тени стеллажей. Он был невероятно быстрым и проворным, используя каждый ящик и мешок как укрытие. Но оперов было слишком много, и они окружили его. Снежок, видя, что выхода нет, решил идти до конца. Он ощетинился, зашипел, и его чёрная шёрстка встала дыбом. Он бросился на ближайших оперов, вцепившись когтями в их униформу. Только когда два ветерана-опера окружили его и, действуя согласованно, обездвижили, он, наконец, сдался.
Федя подошёл к Пушку, крепко держа его за шиворот. Пушок, увидев, что дело проиграно, забился в лапах у опера.
— Отпусти! — завизжал он. — Отпусти!
Федя только сильнее сжал хватку.
И тогда, глядя на Федю и его товарищей-котов, Пушок закричал на весь склад, так что эхо пошло по рядам с кормом:
— Волки позорные!!! Не хочу, не хочу! — заголосил Пушок, а потом затянул надрывным голосом: — Да на черной скамье, на скамье подсудимых, прокурорская дочь и какой-то жиган...
Белку и Снежка тоже арестовали. На допросе они сдались и признались во всём. На следующее утро в МУР завезли пять ящиков первосортной колбасы. Федя, вернувшись на место схватки, услышал едва слышный писк. За коробкой с кормом он нашёл маленького котёнка, сбившегося в комочек. Он был крошечным, но глаза и окрас не оставляли сомнений — это был сын Пушка.
Федя осторожно взял дрожащего малыша на руки. И в этот миг перед глазами Феди пронеслось его собственное детство. Не двор, не подворотня, а стерильный, безжизненный питомник, где он родился. Он никогда не знал тепла материнской лапы, не чувствовал её запаха. Его мир состоял из белых стен, чистых мисок и холодных полов. Он сам был "товаром", одним из многих, кого продадут в хорошие руки. Он знал, что такое быть одиноким, не зная своего рода, своей семьи. Глядя на этого сиамского котёнка, он видел не сына бандита, а самого себя — маленького и потерянного.
Сердце Феди сжалось. Он прижал малыша к себе, и тот прижался к нему.
— Живи, позорный волк, живи… — прошептал Федя, обращаясь и к арестованному Пушку, и к его сыну. Но он знал, что для того, чтобы в мире был порядок, нужно было нарушить клятву, и на его душе навсегда останется след от этого выбора.
Спустя несколько дней Федя был вызван в кабинет Винтика. Начальник сидел за столом, на котором вместо папок с делами лежала бархатная подушечка. На ней, поблёскивая в свете настольной лампы, покоился новенький ошейник с небольшой металлической пластинкой.
— Ты, Федя, — произнёс Винтик, — заслужил эту награду. За доблесть и отвагу.
Винтик встал, подошёл к Феде и сам надел на него ошейник. Металл был прохладным и тяжёлым.
— Но цена, — тихо сказал Федя. — Цена велика. Я не смог отпустить его. Он оставил после себя... наследника.
Винтик положил лапу ему на плечо. — За всё приходится платить, сынок. За всё. Зато теперь в городе на одного волка стало меньше. И на одного героя больше. Ты сделал выбор. И котёнок будет жить. А это важнее, чем все наши правила.
Он посмотрел на Фёдю, и в его глазах читалась не только усталость, но и горькая мудрость. Он понимал, что Федя только что ступил на тот же путь, по которому когда-то пошёл сам, путь, который ведёт к тяжёлым решениям и личным потерям.
Эпилог
Прошло несколько лет. Москва расцвела, город стал чище, а в МУРе на Петровке сменилось уже несколько поколений. Но двое старых друзей по-прежнему сидели на своих местах. Федя, уже не просто опер, а начальник своего отделения, с гордостью носил свой старый ошейник. Рядом с ним, на подоконнике, где когда-то сидел сам Федя, теперь сидел молодой, сильный кот. Он был сиамского окраса, но глаза его горели не огнём хитрости, а пламенем справедливости.
Никто не знал, кто его настоящий отец, и никто ему об этом не говорил. Для него отцом был Федя, который научил его всем правилам улицы, а также и правилам чести. Малыш ловил мышей и никогда не воровал. Он был быстрым, как ветер, и храбрым, как его приёмный отец.
Федя смотрел на него и вспоминал тот самый склад, ту ночь, тот крик. Он знал, что этот котёнок никогда не пойдёт по стопам своего отца, потому что у него был выбор. И этот выбор сделал сам Федя, дав ему шанс на другую жизнь.
А на днях Федя с особой гордостью вручил молодому оперу его первый ошейник, почти такой же, как у самого Феди, с небольшой металлической пластинкой. Федя знал, что его история продолжается в его наследнике.
