Летим в Ташкент. Как обычно, с Чкаловского. Заводской АН-12 – грузовик. За кабиной экипажа гермокабина, дальше – грузовой отсек... Сегодня туда загружены наши передатчики, шкафы, блоки, волноводы, прочее «железо». Все обычно. Сдаем очередной комплект. Правда сегодня с нами на завод летят еще двое. Это проверяющие, - из Министерства авиационной промышленности. Держатся товарищи особняком, входят первыми, по-хозяйски занимают два самых удобных места слева от входа... На экипаж и на нас смотрят сверху вниз, держат дистанцию. Однако лететь нам долго, без посадок и дозаправок... А, сидя впритирку, соблюсти дистанцию трудно.
Заводским бортом мы летим не в первый раз, знаем, - места слева только кажутся удобными. Сиденье, расположенное вдоль левого борта слишком жесткое. Правда, и кресла справа от входа вряд ли можно назвать удобными. В отличие от обычных пассажирских самолетов, спинки не регулируются, - кресла стоят вплотную к переборке. А еще, перед этими креслами находится стол... То есть, число степеней свободы здесь сильно ограничено. Впрочем, альтернативы нет. Обычно, я сажусь справа, у иллюминатора. На борту я - единственная женщина, присутствующие на борту мужчины, в пределах возможного, стараются облегчить мою участь.
Пока идет проверка наших документов и документов на груз, пока экипаж прогревает движки, мои институтские соплеменники уже режутся в шахматы. Я - скучаю, - в иллюминатор виден только лес. Наконец, самолет выруливает на полосу, останавливается. Движки набирают обороты...
Я обожаю этот миг! Когда самолет, подрагивая, еще стоит, но гигантская его сила уже рвется наружу, надо только отпустить, дать ей волю!
Разбег, взлет... Разворачиваемся, набирая высоту, занимаем свой эшелон, ложимся на курс... Дальше все, как всегда.
Уже через пару часов полета мне хочется выбраться из своего угла, пройтись...
Пройтись, как нетрудно догадаться, можно только в кабину летчиков.
Очень скоро, в результате небольшой рокировки я оказываюсь в кабине. Штурман и первый пилот, выходят в наш отсек. Там техник - невысокий, немолодой светловолосый человек, в синем комбинезоне, уже наливает в термос кипяток из бортового титана... Когда я появляюсь в кабине, левое кресло и место штурмана остаются свободными...
К любому серьезному «железу» я отношусь с большим уважением. А уж к авиационной технике и вообще, с трепетом душевным. Этот недостаток прописан у меня на лице. Что происходит дальше, догадаться не трудно. Мне предлагают присесть в левое кресло, и даже позволяют прикоснуться к штурвалу!
В далекие теперь времена обучения в институте, мне в руки попала однажды чья-то курсовая работа, на титульном листе которой было крупным шрифтом написано: «АВТОПИЛОТ».
Честно говоря, я тогда несколько удивилась. Работа была написана студентом не с нашего, а с соседнего факультета, но я понимала, что вместить все, что входит в понятие «автопилота», все его схемы, все механизмы, даже в самую содержательную «курсовую», вряд ли возможно. Оказалось, ничего «военного» в этом нет. Для соседнего факультета такие работы – дело обычное.
И вот теперь, сидя в левом кресле самого настоящего самолета и наблюдая, как невидимые руки управляют штурвалом, я невольно вспомнила ту свою давнюю встречу с этим чудом. Дело даже не в том, что штурвал движется сам по себе. Дело в том, что весь этот огромный, многотонный организм живет сейчас своей, самостоятельной жизнью и совершенно не нуждается в помощи человека…
Нет, нет, прошу не беспокоиться надзирающие службы. И не надо вспоминать, как пилот пассажирского авиалайнера доверил штурвал своему пятнадцатилетнему сыну, а тот умудрился автопилот отключить...
Будем считать мой рассказ фантазией. Воспоминания не материализуются... Да и самолету мое присутствие в пилотской кабине ничем не угрожает. Включен автопилот, второй пилот и оставшиеся члены экипажа контролируют ситуацию. Стоит ли описывать ощущения?
Когда-то, в школе еще, я с друзьями на велосипедах гоняла за город на военный аэродром, чтобы посмотреть, как заходят на посадку «сушки» - учебные и боевые: Су-7у и Су-7б.
Летали тогда советские летчики много, почти круглосуточно, днем и ночью. Стоял в поле небольшой домик, – ближняя приводная радиостанция, дежурили солдатики...
Мы приносили солдатикам домашние гостинца, чтобы те пропускали нас к самой полосе... А самолеты шли один за другим, буквально, в нескольких метрах от нас. Видно было, как содрогается металл, видно было заклепки на фюзеляже!!!
Но тогда я даже предположить не могла, что сама когда-нибудь буду вот так сидеть в левом кресле, в кабине самого настоящего самолета!
Сижу высоко. Справа от меня, где-то далеко внизу место штурмана...
С ужасом представляю, как там работает человек...
Если у меня под ногами жесткий пол, то под ним - пустота, - прозрачный фонарь сквозь который видна земля с высоты 8-9 тысяч метров!
Моторы гудят ровно. Я кладу руки на штурвал, он ведет меня за собой, и самолет чутко, с небольшой задержкой, реагирует на любое, даже самое малое движение штурвала. Запаздывает, - слишком велика масса...
Обзор в левом кресле, я бы сказала, не очень, - хуже, чем в авто. Мне же, хочется видеть все и сразу! Зато верхний сектор неба виден отлично! Вот, слева над нами проходит, почти игрушечный, ИЛ-86. Эксплуатационный потолок у него порядка 11 тысяч. Он идет много выше нас.
Вот, совершенно беззвучно где-то далеко внизу слева проходят два истребителя.
Потом, ниже – еще какой-то небольшой самолет... Для гражданского нелетающего человека, - женщины, это вообще сумасшествие! Полжизни можно отдать!
Вернувшись из кабины на свое место в очередной раз, вижу: что-то в нашем гермоотсеке уже изменилось. Гонору у МАПовских ребят заметно поубавилось. Они уже такие – же, как и мы, люди, один вообще лежит на топчане у левого борта, стонет... Его напарник сидит теперь вместе с нашими, справа, не соблюдая дистанцию. И разговаривают оба, как нормальные!
Не могу понять, что произошло. Спросить нельзя. Пространство ограничено и замкнуто.
Причину узнаю, позже. Оказывается техник, наливая кипяток, нечаянно перевернул термос на стол, откуда кипяток стек на самое чувствительное место одному из проверяющих!
Такой вот маленький несчастный случай на высоте в восемь тысяч метров над землей!
Техник, конечно, очень расстроен... хотя, он, вообще-то, и не виноват. Тряхнуло самолет в самый неподходящий момент! Но ведь и ошпаренному чиновнику не позавидуешь. Элементарно завыть, подпрыгивая и матерясь, он не может! Снять мокрую одежду, или хотя бы расстегнуть проблемное место нельзя! Жалко человека! Но, между прочим, вместе с ошпаренной кожей мгновенно улетучилась спесь МАПовского проверяющего. Дальше до самого Ташкента мы летели в любви и согласии.
***
Второй эпизод с этими же проверяющими из МАПа произошел уже в Ташкенте, прямо в заводской гостинице «Восток», на Усмана Юсупова. Там, кстати, останавливались не только мы. ВТАшники, следующие в Афганистан, или возвратившиеся оттуда, летчики-испытатели, военпреды всех наших предприятий.
Стационарный телефон в главном корпусе «Востока» был один. Мобильников еще не было. А, из-за разницы с Москвой, для звонков у нас оставалось времени совсем мало. Ведь звонить нам приходилось уже после возвращения с завода, по результатам дня, и при этом успеть надо было до окончания рабочего дня в Москве. Причем, связь требовалась постоянно. По результатам сборки документация корректировалась, по результатам испытаний изделие дорабатывалось.
Между тем, работали мы на ТАПОиЧ не одни. И связь каждый день нужна была не только нам. Звонили на свой завод киевляне. Звонили Каменск-Уральские ребята. Они, в частности, делали технологический стенд для отработки нашего изделия на земле. Звонили бериевцы и илюшинцы новожиловские. Нередко в эту компанию включались военпреды наши и киевские.
Короче, народу набиралось немало, приходилось ждать. Вот и в тот раз спустилась я в холл, вижу, – по телефону разговаривает невысокий коренастый человек, а один из наших попутчиков – «проверяющий» из Министерства авиационной промышленности, настоятельно требует прервать разговор.
Ему, видите ли, нужно срочно позвонить в Министерство! Между тем, человек продолжает разговор. Только отворачивается от назойливого чиновника, пытаясь расслышать кого-то на том конце провода…
Так продолжается несколько минут. Наконец, решив, что министерский статус дает ему некие особые права, «проверяющий» пускает в ход свою, как ему кажется, козырную карту, говорит:
– Да вы знаете, кто Я!?
Перечислить свои заслуги перед отечеством чиновник не успевает.
Человек поворачивается к нему, и, прикрыв ладонью трубку, спокойно, с достоинством, но и с, едва уловимым юмором, говорит:
– А вы? Знаете, кто я?
Пауза длится несколько секунд. Все замолкают, прислушиваясь, а коренастый продолжает:
– Я - Герой ВСЕГО Советского союза!
Это был высший статус! Непререкаемый. Достойный и неожиданный ответ.
Чиновник сник, и успокоился. Бесцеремонность «проверяющего» сменилась терпеливым ожиданием.
Позже я узнала, кто был тот человек, говоривший по телефону. И даже в свою уже журналистскую бытность, не раз сама обращалась к нему, когда мне для получения комментария нужен был эксперт в области отечественного авиастроения, специалист экстра-класса...
Так вот, это был - Александр Михайлович Тюрюмин.
Заслуженный летчик-испытатель СССР, установивший к тому времени уже 9 мировых рекордов на самолетах Ил-76, Ил-86. Кавалер ордена Ленина, Кавалер Ордена Красного знамени.
И, как он сказал тогда сам: Герой ВСЕГО(!) Советского союза!
***
Когда правительство взяло под контроль сдачу очередного комплекта, были выделены средства, определены сроки, и мы, форсируя разработки, трудились аккордно.
Впрочем, и министерство наше не спало. Замминистра, курировавший разработку, бывало, лично летал с нами в Ташкент. Контролировал ход работ. Очень жаль, что мы так бездарно потеряли такие заводы, каким был Ташкентский ТАПО имени Чкалова. И для своего времени это как раз и было то самое, что сегодня так глубокомысленно называют «инновационным производством». Просто тогда, это самое «инновационное производство» - уникальное оборудование, уникальные технологии и технологические наши стенды, весь, отлично отлаженный, работающий производственный механизм, все это – было нашими буднями...
Ну, вот вы, например, давно видели нормальный, работающий цех? Не эти картонные времянки, что вытесняют и душат сегодня отечественное производство, а обычный цех, обычного, работающего завода, производящего собственную продукцию. Где станки не молчат! И вообще, знаете ли вы, что это такое, когда одновременно работают сотни станков? Как это надежно и красиво! Когда пахнет воздух эмульсией и горячим металлом. Когда множество людей трудятся, делают одно важное и нужное для страны дело. Дело! И это, как ни крути, главное. Именно ДЕЛО, а не прибыль, которая и достается сегодня тому, кто меньше всего этого заслуживает. Потому что сам не умеет ничего.
Ну, объясните, вы, кто-нибудь президенту, что, прежде чем что-то модернизировать, надо это что-то теперь уже даже не восстановить, а реально построить, создать заново! С нуля!
Я говорю это о нашей промышленности. Какая селиконовая долина на пепелище? При полном отсутствии элементной базы, электронной промышленности, машиностроения, при полном отсутствии финансирования науки? Никакая отраслевая наука, не сможет существовать, если не вести фундаментальных исследований. И молодость для специалиста не главное. А эта валовая замена опыта и фундаментальных знаний на молодость и коммуникабельность приведет катастрофе. Инновации это, прежде всего, совершенствование существующего. Они не берутся из воздуха, и не существуют сами по себе, потому что это лишь физическое продолжение процесса развития экономики, существующей реально.
В сети можно увидеть приказ о переводе ростовских ученых-физиков на 0,25, 0,5, 0,1 ставки!!!
Приказ о ликвидации Лаборатории Ядерной Физики, существовавшей при РГУ!! Как же надо не любить собственную страну и ее граждан, чтобы закупать по бешеным ценам списанные зарубежные самолеты, и убивать собственного производителя, бесконечно реформируя отрасль. Это, как говорят специалисты, не просто непрофессионализм. Это нечто большее. А такие заводы, как ТАПО им Чкалова для нынешней России так же недосягаемы, как этот бредовый полет на Марс. И, если вы сегодня услышите, как какой-нибудь недоучка, обученный управлять, но не умеющий ничего делать собственными руками, скажет, о неконкурентоспособности нашей авиационной техники, знайте, - он откровенный враг нашего государства.
Конечно, то, что было произведено 30 лет назад, нельзя сравнивать с современными разработками. Как нельзя, при полном отсутствии собственной промышленности, вкладывать бюджетные деньги в заморские фантастические проекты, бесконечно теряя на кризисах, усушке и утряске бюджетных средств.
Между тем, до памятных событий 1991 года наша производила великолепные самолеты.
Они вполне конкурировали с зарубежными. А на заводе в Ташкенте, на дальней стоянке, стояли тогда огромные отечественные ИЛы, раскрашенные в цвета стран, закупавших эти самолеты. Их было много, и, поверьте, были там цвета богатейших стран мира...
