На работу я всегда хожу одной и той же дорогой. Более пятнадцати лет стажа в университете научили меня уважать стабильность. Не лучше, зато и не хуже: примерно так звучит негласный девиз этого заведения. Помню, семнадцать лет назад, когда я только устроился на кафедру, мама шутила, что от поклонниц у меня теперь отбоя не будет, ведь, по её воспоминаниям, студентки вечно влюбляются в молодых преподавателей. Однако то ли студентки нынче не те, то ли я не соответствую тому общепризнанному образу, в который непременно стоит влюбиться, но до сих пор я не удостаивался подобных признаний ни в виде анонимных записок, ни каким-либо иным способом.
Меря широкими шагами проспект, я пересекал его в день минимум по четыре раза, два из которых включали мой путь от метро до крыльца университета и обратно. Остальные спешные мои прогулки приходились на окна между парами, которые я неизменно коротал в кафе на этом же проспекте. Что меня особенно привлекало в этом месте, так это высокие узкие столы, рассчитанные на одну персону. Здесь было не принято собираться группками и галдеть о всякой чепухе. Сюда ходили только одиночки, и оттого в небольшом зале вечно царила тишина. Эта тишина была не из тех, что давят или заставляют стесняться, чувствовать себя лишним. Это была благородная тишина, в которой каждый завсегдатай кафе ощущал себя на своём месте.
Проходя по проспекту, я, как правило, не гляжу по сторонам. Вообще, я уже давно отучил себя смотреть в лица прохожим. Зачем? Намного приятнее углубиться в мысли или, если уж сильно хочется, полюбоваться архитектурой. Вот и в тот день, подняв глаза на очередного атланта, подпирающего хлипкий балкончик, я невольно вздрогнул, неожиданно встретившись взглядом с другим человеком. Она сидела на подоконнике в окне второго этажа, положив на согнутые в коленях ноги толстую кипу бумаг, и лишь мельком глянула вниз. Я не возьмусь утверждать, что она смотрела именно на меня, скорее мне так показалось. Но что-то внутри подало мне тревожный сигнал.
Вообще-то, я очень чувствительный и с детства страшусь любых отклонений от привычного. К счастью, подобное случается со мной крайне редко. Видите ли, мой покой натурально некому нарушать. Друзей у меня нет, родители живут далеко, домашних животных не заводил и не собираюсь. Глядя на столь обособленную жизнь, может показаться, словно одиночество — мой единственный спутник. Но здесь я, пожалуй, вас удивлю, поскольку какая-нибудь девчонка всегда появлялась, и притом как-то сама собой.
Однажды я заметил, что нравлюсь определённому типу женщин. Внешнего сходства между ними, как правило, не было никакого, но все они были с претензией на инаковость, которая, по их мнению, и выделяет истинно творческих личностей среди серой массы. Предполагаю, я и сам казался им таким же. Дело в том, что я с детства рисую и у меня уже было несколько выставок. За двадцать лет я сумел добиться весьма сносного результата в этом деле и обзавестись малой группкой, не побоюсь этих слов, поклонников и поклонниц. И вот среди поклонниц и находились те, с кем можно было проводить время, в особенности вечера и ночи. Но я никогда не съезжался с ними. Так: незаметно крал их молодость, а потом продолжал жить как жил. Как правило, все они оказывались моложе меня. Кто-то на семь лет, а кто-то и больше.
В тот день, когда я встретился взглядом с девушкой в окне, я как раз размышлял о том, как бы закончить очередные свои отношения без скандала. Не то чтобы девчонка попалась вспыльчивая, скорее это я против обыкновения сильно обнадёжил её. Видите ли, бедняжка искренне поверила в то, что её каракули, которые она гордо именовала своим творческим самовыражением, могут обеспечить ей билет в ряды признанных художников. И виноват в этом был я, ведь именно я подбил её поучаствовать сперва в одной выставке, затем отправить заявку на другую. Опыт, знаете ли, имеет свойство придавать вес самым банальным словам. Но всё это шло от самолюбия. Я читал восторг в её глазах и ощущал себя больше, важнее, чем я есть. Однако горькая правда заключается в том, что эти профессиональные художники и меня-то еле терпят. Ей же до сих пор элементарно везло, да ещё я замолвил за неё словечко-другое знакомой репортёрше. Знаете, это как подтасовка результатов во время соревнования: победа, полученная авансом. Теперь я это отчётливо понимал, как понимал и то, что, щедро навешав ей лапши на уши, привязал её к себе больше, нежели сам того хотел.
— Здравствуй, — как ни в чём не бывало поздоровался я, падая на мягкий диван в одном из любимых ею бистро. — Ну, как дела?
Судя по паре затушенных в пепельнице сигарет, я прилично опоздал, но, зная, что тихоня не станет упрекать, не счёл необходимым тратить слова на извинения. А она тем временем принялась делиться впечатлениями от очередной книги, что я недавно рекомендовал ей прочесть. Вообще, у нас практически сразу установились отношения «преподаватель — студентка». Для своих тридцати двух лет девчонка была ещё на удивление восприимчива, хоть и выглядела старше. Слушая её болтовню, я лишний раз убеждался, что она способная ученица (или это я талантливый преподаватель?), однако всё, что вещала моя подруга, некогда уже было сказано мной. Теперь же, перебродив в её сознании, ко мне возвращались мои же суждения, пусть и в сильно упрощённой форме. Она делилась ими со мной, будто это откровение какое.
— Да, это интересно, — временами вставлял я, слушая девчонку вполуха и продолжая думать о своём.
А думал я вот о чём: «Как я сразу не заметил у неё на шее этих двух морщин?» Только не поймите меня неправильно. Это были не те естественные морщины, которые появляются на месте сгиба у каждого человека. Эти морщины не исчезали у неё с шеи никогда, а я только-только их заметил. На всякий случай напомню, что я крайне чувствителен, поэтому, стоило мне обнаружить эти две глубокие морщины на её шее, как мне сразу вспомнилась повариха из нашей школьной столовой, голова которой, казалось, перерастала сразу в плечи, а на месте шеи было мягкое, дряблое нечто, разделённое двумя глубокими полосами.
Аккуратно откинувшись на спинку дивана, я стал изучать свою подругу. Мы провели немало ночей вместе, но отчего-то лишь недавно я приметил её мягкое, слегка полное тело. Говорят, если хочешь узнать, как будет выглядеть женщина с возрастом, посмотри на её мать. Но её мама высокая и стройная. Жаль, что я, как и моя подруга, понятия не имеем, как выглядел её отец.
— Ты меня не слушаешь, — резко повернулась она, и в глазах её читался немой укор.
— Ты что-нибудь рисовала в последнее время?
— Да, я принесла кое-что из последнего.
Раньше мы много рисовали вместе. Я умилялся, наблюдая, с каким серьёзным лицом она выводила свои неуверенные, слегка дрожащие линии. А теперь? Теперь мне на её рисунки даже смотреть лень, ведь я уже заранее знаю, что там увижу, — собственные работы двадцатилетней давности.
Она долго и основательно тыкала пальчиком то в один угол листа, то в другой, а я всё никак не мог решить: сказать теперь или уже в следующий раз?
— Как-то глупо всё, — внезапно вслух обронил я.
— Что? — Она уставилась на меня поверх очков в толстой роговой оправе.
— Ничего, — устало выдохнул я, протянув руку за очередной сигаретой.
Помимо морщин на шее и склонности к полноте, я вдруг обратил внимание на её привычку обвешивать руки множеством дешёвых колец, на немыслимое количество проколов в ушах, на татуировки, вечно выглядывающие из-под одежды, наличие которых меня ранее никогда не задевало, и на кольцо в носу, появившееся относительно недавно. Однажды я прочёл исследование, автор которого доказывал, что татуировки — это лишь попытка неуверенного в себе человека убежать от комплексов.
— Так оно и есть, — опять вполголоса обронил я.
— Ты думаешь, не стоило? — вновь повернулась она ко мне, всё ещё держа в руке свой рисунок.
— У тебя вообще всё хорошо?
— Это значит, что я затрудняюсь с ответом. И вообще, я сильно вымотался сегодня на работе, так что давай я заплачу — и по домам.
По обеспокоенно-смутившемуся выражению лица подруги я понял, что она ждала иного исхода вечера, но я и вправду чувствовал себя слишком уставшим для секса.
С тех пор, пересекая проспект по пути на работу, я каждый раз замечал в окне ту, незнакомую мне девушку. Насколько позволяло зрение, я кратко обрисовал для себя её облик: среднего роста, стройная, с волосами чуть ниже плеч, на вид примерно двадцать пять лет — вот и всё, что мне удалось разглядеть. Иногда она сидела лицом в сторону университета, и я, проходя мимо, еле сдерживал себя, чтобы не обернуться. Что-то внутри вновь предупреждало меня: это будет уже слишком.
Тем временем ситуация с моей подругой медленно, но верно скатывалась к тому самому скандалу, которого я всё ещё надеялся избежать. Она словно бы почувствовала, что в моей жизни теперь есть ещё кто-то, но боялась скатиться до банальных допросов из ревности. В один из вечеров, что мы вновь провели в бистро, она была особенно молчалива.
— Прости, — после очередной затянувшейся паузы негромко заговорила она, — что поднимаю сейчас эту тему, но ты больше не спишь со мной.
Бросаться в лживые оправдания в моём возрасте как-то несолидно, поэтому я покорно ждал, когда она скажет ещё что-нибудь, что, возможно, поможет мне не говорить всей правды.
— Мне казалось, у нас всё хорошо, — тем временем продолжала подруга, сидя ко мне вполоборота: так, чтобы я не смог разглядеть её слёз, если те вдруг хлынут. — Я ведь так старалась дотянуться до тебя. — На этих словах голос её дрогнул. — Что я сделала не так?
— Рано или поздно даже самым самовлюблённым людям надоедает смотреть в зеркало, — наконец ответил я.
— Что ты такое несёшь?! — взорвалась она. — Какое ещё зеркало? Я говорю о нас с тобой!
— И я говорю о нас с тобой.
И тут я увидел маленький кусочек мякоти авокадо, зацепившийся за её носовое кольцо, видимо, когда она ела тост.
— У тебя… — начал я, протягивая руку, желая убрать остаток авокадо, но она резко перебила меня, шлёпнув по ней.
— У меня мозгов недостаточно, чтобы быть с тобой, ты это хочешь сказать? Конечно, куда мне до тебя! Опытного, закоренелого холостяка с раздутым эго и замашками на концептуальное искусство из категории «не для всех»!
Последние её слова неожиданно больно меня ранили.
— Да что ты знаешь об искусстве и о том, как много времени мне пришлось убить, чтобы добиться хоть какого-то результата?! У меня ушло на это двадцать лет, и я никому не позволю вот так просто взять и высмеять весь накопленный мною опыт. Тем более какой-то мелочи вроде тебя.
Она хотела сказать ещё что-то, но в нашу сторону уже направлялся официант, видимо, затем, чтобы попросить нас выяснять отношения тише, а то и вовсе покинуть заведение. И действительно, все посетители уже давно прервали свои разговоры, уставившись на нас, как на восьмое чудо света. Бросив на стол пару купюр, которых должно было хватить, чтобы оплатить заказ, я сорвал с вешалки куртку и не оборачиваясь направился к двери.
Вечерний воздух подействовал на меня освежающе. Выкурив подряд несколько сигарет, я решил всё же не возвращаться в бистро, а побрёл, сам не зная куда, прокручивая в голове недавний разговор.
Всё кончено. От этой мысли я испытал немалое облегчение, хоть мне и был неприятен сам факт, что наши отношения завершились ссорой. Когда ноги вынесли меня на знакомый проспект, я, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, поднял взгляд на окна второго этажа. Она стояла у окна. Уронив руки вдоль хрупкого стана, девушка выжидающе смотрела на меня. Это продолжалось минуту, может две, а затем, сделав едва заметный кивок в сторону комнаты, незнакомка исчезла из поля зрения. Наспех затушив последнюю недокуренную сигарету, я устремился в арку старинного питерского дома. Подойдя к подъезду, я взглянул на табличку с номерами квартир.
— Двадцать делим на пять, — по-детски развеселившись, шептал я.
Мне не составило труда вычислить номер её квартиры, чтобы позвонить в домофон. Вскоре я уже поднимался на второй этаж, где из приоткрытой дальней двери на лестничную клетку падал столб яркого света.
— Разрешите войти? — отдавая дань приличиям, я постучал.
В ответ сероглазая незнакомка лишь сильнее приоткрыла дверь, как бы говоря: «Заходи, если хочешь».
Попав в узкую переднюю, я не торопясь снял обувь, повесил куртку, причесался, всё это время украдкой изучая хозяйку, что мелькала в отражении зеркала. Она ходила взад и вперёд по комнате, служившей, как я понял, гостиной. До сих пор она не проронила ни слова, напряжённо читая что-то, напечатанное на двух скреплённых листах. Не дожидаясь приглашения, я прошёл в комнату.
— Учёба или рабочие отчёты?
— Ни то ни другое, — неожиданно резко ответила незнакомка.
— Нет, иначе я бы тебя не позвала.
Последние слова вселили в мою душу надежду: вечер обещал быть интересным. И, устроившись на краешке стола рядом с ней, я мельком глянул на увесистую кипу бумаг, сложенных в стопку. Пробежав взглядом всего пару абзацев, я ощутил, как кровь отхлынула от моего лица. Во рту пересохло, мне вдруг сделалось холодно, почти дурно.
— Кто ты такая? — стараясь справиться с панической атакой, уже вовсе не приветливо спросил я. — Откуда ты столько обо мне знаешь?!
Но она будто бы не замечала моего гнева. Не отрываясь от машинописных листов, незнакомка лишь пару раз коротко вздохнула, вновь и вновь перечитывая особенно трудное место. Такое её поведение ещё больше разозлило меня. Схватив в руки толстый том, я начал бегло, по диагонали, просматривать листы, лишь изредка вчитываясь в отдельные фрагменты. И чем дольше я читал, тем меньше мне верилось в то, что это на самом деле происходит.
— Здесь вся моя жизнь, — каким-то бесцветным, не своим голосом прохрипел я. — Как такое возможно?
Сжимая в кулаке описание нашего недавнего с подругой разговора, я ждал объяснений.
— Предупреждаю, — громко, насколько это было в моих силах, пригрозил я, — лучше ответь мне!
— Ты действительно нуждаешься в моём объяснении? — с нескрываемым безразличием наконец отозвалась странная девушка.
— Этого не может быть, — вмиг осознав то, на что она намекала, прошептал я. — Я жил до тебя и буду жить после!
— Если ты так уверен, то почему боишься?
— Покажи, — протянул я руку, желая забрать у неё те два листа. — Там тоже обо мне?
— Да, это завершающие страницы последней главы, — ловко изогнув руку, хихикнула девушка, отбежав от меня в противоположный угол комнаты.
И действительно, в тех листах, что я сжимал в кулаке, повествование прерывалось как раз на бульваре.
— И я ещё не закончила, — продолжала незнакомка, — так что помолчи какое-то время, дай мне сосредоточиться.
— Это не шутки! — возмутился я.
Наконец, выйдя из себя, я, схватив кипу злосчастных бумаг, принялся раскидывать их по всей комнате, попутно круша всё, что попадалось мне на пути. Я бранился, угрожал, едва ли не плакал. Когда, истратив последние силы, я опустился на пол, комната, что лишь недавно являла собой образец уюта, превратилась в свалку испорченной мебели.
— Спасибо, — всё с тем же безразличием в голосе нарушила тишину незнакомка. — Теперь я знаю, как завершить историю.
Сказав так, она опустилась на пол и, согнувшись по-кошачьи, принялась строчить синие каракули прямо рядом с ровными машинописными строчками.
— Готово! — спустя несколько минут торжественно объявила она, протянув мне финал романа.
Я желал и одновременно боялся перевернуть лист, вновь и вновь пробегая глазами подробное описание разгрома её квартиры.
— Ну что же ты? — тем временем безжалостно подначивала меня девушка. — Ты ведь так хотел узнать, чем всё закончится.
— Я не могу заставить себя прочесть до конца, — едва слышно обронил я.
— Тогда давай я, — усмехнулась она, выхватив помятые листы. — Последним, что увидел главный герой, стали тонкие запястья её рук. Через четверть часа эти же руки бережно собрали все разбросанные и частично измятые листы, сложив их в исходной последовательности. Аккуратно выведя на титульной странице «Альтер эго», эти руки бережно перевязали его толстой тесёмкой, упаковав пухлый томик в большой конверт, предварительно наклеив на него адрес издательства. Так завершается очередная, но отнюдь не последняя для автора история.
Корректор: Александра Каменёк
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru