Со второй половины XIX века самым известным и наиболее характерным трущобным районом Москвы стала знаменитая Хитровка.
В начале 1860-х годов рынок труда на Варварской площади был ликвидирован и переведен в более отдаленные районы. При этом он разделился надвое: приезжавшие в Москву мужики-отходники, имевшие в руках востребованную в городе профессию — плотника, столяра, печника, каменщика и пр. (то есть мастеровые), — отправлялись на площадь Красных ворот и здесь, сбившись в артели, ждали (и довольно быстро дожидались) нанимателя.
Крестьяне же, не умевшие делать ничего полезного в городе и имевшие на продажу только пару рук и готовность выполнять любую работу (чернорабочие), отправлялись за Покровку, где на месте нынешнего Покровского бульвара был военный плац, а за ним — Хитров рынок.
Этот рынок возник еще в 1820-х годах рядом с владением генерала Хитрово (его собственный дом сохранился до наших дней во дворе углового дома по Большому Трехсвятительскому переулку) на его земле. В те времена это было окраинное место, довольно глухое — на соседнем Воронцовом поле в оврагах «пошаливали» — и не слишком населенное, но в то же время вполне приличное: соседями Хитрово были Н. Н. Демидов, граф Ф. А. Остерман, Д. Н. Лопухина. Зеленной рынок стал пользоваться некоторым успехом, особенно перед праздниками, когда здесь был большой привоз и вереницы возов с поросятами, телятами, битой птицей и дичью тянулись по всем окрестным переулкам и даже по Солянке.
С переводом сюда рабочего рынка Хитровка еще более оживилась, и дальше ситуация развивалась по тому же сценарию, что ранее с Толкучкой: наем разнорабочих (а на иное клиенты Хитровки не годились) шел довольно вяло, много народу оставалось невостребованным и ему нужно было где-то спать, есть и развлекаться. Затем сюда, как на всякое торговое место, потянулись проходимцы и бродяги всех мастей… — и появилась та Хитровка, о которой столь красочно писал В. А. Гиляровский, а до него С. Ф. Рыскин и другие бытописцы. В 1890-х годах, когда Толкучий рынок был ликвидирован, на Хитровку переселились и его обитатели. В конце века люмпенов на Хитровке стало так много (одновременно жило до 4–5 тысяч человек), что, как острили тогда, образовалась даже не одна «золотая рота», а целый «золотой полк». Близость к Хитровке чувствовалась уже на Солянке: здесь то и дело встречались люди в лохмотьях, замызганные, с опухшими от пьянства и нередко украшенными «фингалами» лицами.
«Большая четырехугольная, поперек продолговатая площадь вся обставлена домами, — описывал это место П. Д. Боборыкин. — Справа смотрит на нее желтое здание Мясницкой части с каланчой и каменным забором. Кругом и поблизости в переулках, идут двух — и трехэтажные дома с трактирами, пекарнями, кабаками и пивными, с ночлежными квартирами. В солнечный день с раннего утра две трети рынка покрыты сплошной массой народа, пришедшего искать заработка. Мужчины скучиваются на самой средине и ближе к торгу, к навесам торговцев и возам; женщины занимают все правое крыло площади. Летом красный и розовый цвета сарафанов и фартуков так и мечутся вам в глаза. Сотни крестьянок приходят сюда предлагать себя во что угодно: в кухарки, поденщицы, горничные, прачки, работницы. Между ними шныряет городская женская прислуга, хорошая и плохая. В конце торга, если кто останется без места, тут же ложатся на мостовую, отдыхают или просто спят, едят что попало, а ночь проводят в ночлежных, если есть в кармане пятак»
Пропитаться можно было в окружавших рыночную площадь «закусочных лавках», на вывесках которых значилось «Вареная ветчина и рыба». Здесь продавались вареные и жареные, обильно наперченные и сдобренные луком колбаса, головизна, брюшина и печенка, картошка во всех видах, промозглые соленые огурцы и кислый квас, которым хорошо снималось похмелье. Имелось также несколько трактиров, наиболее знамениты из которых были «Сибирь», «Пересыльный» и «Каторга». «Из трактиров самый характерный — „Каторга“, — писал П. Д. Боборыкин. — В рыночные дни, с сумерек, просторные комнаты этого заведения наполняются публикой обоего пола. Идут чаепитие и выпивка, толкуют о своих заработках, и законных, и подспудных…» Несмотря на дурную репутацию и очень специфическую публику, среди которой встречались беглые каторжники с неуспевшими еще вырасти на обритой половине головы волосами, это были вполне традиционные трактиры — с половыми в белом, с салфетками на столах и даже с музыкой в виде какого-нибудь доморощенного хора.
Район Хитрова рынка имел как временных, так и постоянных жителей. Здесь оседали «стрелки» (нищие) разной специализации, всевозможные «бывшие» — оказавшиеся на дне отставные офицеры, бывшие помещики, старые барыни, выгнанные со службы чиновники, уголовники, алкоголики. Оставалось здесь жить и довольно много пришедших на заработки крестьян. Оказавшись (как всякий отходник) здесь зимой в поисках заработка, пришлый мужичок довольно часто попадал в стандартную для этих мест ситуацию: долго не работая, проживал все деньги или же его обворовывали в ночлежном доме. При этом он часто лишался паспорта. Развеять горе он отправлялся в ближайший кабак, пил с горя и довольно быстро пропивался: на Хитровке, как и в других подобных местах, на это существовала хорошо поставленная система. Если на мужике была добротная одежда, то либо на нее находился покупатель, либо кабатчик принимал ее вместо денег. Тут же выискивался старьевщик, который оценивал тулуп или другую одежду и предлагал за нее, к примеру, 15 рублей, одновременно выдавая владельцу «сменку» — какое-нибудь старое пальто или пиджак на вате. Через какое-то время с помощью трактирных завсегдатаев (а русский человек не пьет в одиночку) деньги заканчивались, и мужик предлагал кабатчику вместо денег — пальто. Та же процедура (только денег уже меньше) и новая «сменка» — рваный суконный армяк. Вслед за верхней одеждой та же участь постигала сапоги, шапку, штаны, рубаху — и в результате на свет появлялся «хитрованец» — в дырявых штанах, изодранном пиджаке прямо на голое тело, заколотом у горла булавкой, и галошах на босу ногу, а то и просто в одном халате, под которым светилось не особо прикрытое естество. Стыдливо запахиваясь, такой «золоторотец» объяснял: «Уж извините, православные, потому всей моей одёжи один этот халат остался, давеча сапоги и шапку пропил».
С этого времени надежды на нормальную жизнь исчезали, и горемыка уже не мог никуда деться с Хитровки: на пристойную работу его никто бы не взял, а на отъезд из Москвы не было денег. Он поневоле толокся вблизи рынка — более дальних вояжей его более чем легкий костюм не позволял, — пытался как-то «сшибить копейку», грелся по кабакам, смутно надеясь на дармовую выпивку, кормился в основном даровой закуской со стойки (где дадут, а где и выгонят), ночевал в ночлежках и мечтал о полицейской облаве, когда его, как беспаспортного, заберут и отправят по этапу домой вместе с другими беспаспортными или владельцами просроченных паспортов.
Со временем выяснялось, что и на Хитровке можно выжить: даже если не находилось пятака на ночлег, можно было пойти в бесплатную ночлежку Ляпиных, а обед найти в благотворительной бесплатной столовой. К тому же редкая булочная или мелочная лавка отказывала просящему в подаянии вчерашним хлебом. Многие московские монастыри по утрам бесплатно кормили всех желающих хлебом и квасом: для этого в ограде обители устраивалось специальное окошко. В самом крайнем случае можно было добровольно отправиться в работный дом, хотя этого варианта московские босяки не любили и побаивались.
Работный дом в Москве был основан в 1837 году, при активном участии известного писателя, автора повести «Тарантас» графа В. А. Соллогуба, служившего по тюремному ведомству. Бывая в Англии, Соллогуб заинтересовался тамошними работными домами и счел такие учреждения полезными для России, как места «для занятия нищих работою и для предоставления заработка лицам, добровольно обращающимся в него за помощью».
Для размещения Работного дома был приобретен один из домов князей Юсуповых в Большом Харитоньевском переулке (напротив известных всей Москве «палат Волкова-Юсупова») и в нем устроено мужское отделение на 300 мест, а еще женское и детское отделения и отделение «для неспособных к труду». По местонахождению заведение часто именовалось среди бедноты «Юсуповым работным домом».
В основном в Работный дом помещали по приговору суда: он приравнивался к исправительному заведению с мягким режимом (хотя прошедший через такое заведение Н. И. Свешников писал, что «это было нечто среднее между богадельнею и воспитательным учреждением»), но было немало случаев, когда сюда просились добровольно, особенно если удавалось во время трущобных странствий сохранить документы. Для этого следовало прийти в «Юсупов», где принимали таких бедолаг дважды в неделю, по вторникам и пятницам, пораньше, часам к семи утра, ибо прием начинался в девять и места быстро заканчивались. Доброволец сдавал паспорт и поступал на полное казенное содержание. Каждый из «постояльцев» (за исключением «благородных») обязан был участвовать в назначаемых работах — обычно на уборке улиц, на расчистке свалок, рытье котлованов и т. п. (женщины — на уборке помещений). За работу он получал определенную плату, часть которой шла на его же содержание, а часть поступала на личный счет и по окончании срока выдавалась на руки. Конечно, и работа была тяжелая и неприятная, и грубости и хамства в обращении с заключенными хватало, но исстрадавшиеся босяки и этим были довольны и нередко даже с теплотой вспоминали о времени, проведенном в «Юсупове»: «…чистые, сухие и просторные спальни, с крашеными полами, с отдельными койками, на которых лежали такие мягкие и сухие постели… вполне достаточная и вкусная пища, еженедельное чистое белье и баня — все было хорошо в этом заведении».
К 1890-м годам количество нищих и бездомных, определяемых судом в Работный дом, до того возросло, что в Сокольниках было построено новое его отделение, на 1500 человек. С этого времени Юсупов дом стал считаться «старым», а в Сокольниках были устроены всевозможные мастерские — слесарная, кузнечная, сапожная, корзиночная, даже переплетная, и заработки насельников сразу заметно возросли.
Очень многие из московских люмпенов имели где-нибудь в деревне собственный дом, семью и родню, но из-за алкоголизма, а нередко и склонности к бродяжничеству связи с родиной и близкими постепенно рвались. В итоге человек оказывался навсегда вовлечен в орбиту Хитровки: куда бы ни заносила его судьба, он вновь и вновь возвращался в это гиблое место. Типичному среднему хитрованцу постоянно доводилось не только переносить холод, голод, грязь, грубость и побои, но и неоднократно сидеть в тюрьме и ходить по этапу на родину.
Оборванцы, появлявшиеся в приличных районах, почти всегда вызывали интерес у представителей власти. Таких городовые останавливали и, осведомившись, есть ли «вид» (паспорт), тащили на всякий случай в участок. Беспаспортные в итоге оказывались в тюрьме и потом высылались по месту официального проживания.
Далеко не все хитрованцы были вынужденными или добровольными бездельниками: здесь имелась и мастеровая прослойка, и довольно много поденщиков, живущих случайными заработками. Помимо такой работы, как рытье котлованов, уборка мусора, разгрузка, а для женщин уборка, стирка и шитье, житель Хитровки мог подработать, к примеру, сгоном скота — этим занимались почти исключительно «золоторотцы» и некоторые со временем делались в своем деле большими специалистами.
От железнодорожной станции Перово до находящегося неподалеку скотопригонного двора была устроена «гонная дорога» и трижды в неделю — в среду, пятницу и воскресенье — по ней шел привезенный в Москву скот. Оборванные «золоторотцы» — одна нога в сапоге, другая в калоше — слонялись в эти дни около вокзала и предлагали свои услуги: «Не надо ли быков сгонять?» Получив заказ, посвистывая и покрикивая: «Ну, ну, пошел, пошел!.. Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!..» и пуская в дело длинные палки, гнали скот в нужном направлении, заботясь о том, чтобы гурт не сворачивал, не растягивался и животные не перепутывались с соседним гуртом. Последнее, то есть уметь сразу различать «своих» и «чужих» животных, — было под силу только опытному сгонщику.
Хитрованцы и жители других трущоб Москвы были главными поставщиками на рынок многих сезонных товаров — щавеля, земляники, первых грибов, дубовых листьев для засолки огурцов. Они же собирали для аптек березовые почки и разные травы, до появления спичек снабжали Москву кремнями и трутом, перед Пасхой красили и разрисовывали яйца на продажу. Детей посылали собирать кости, стекло и тряпки для старьевщиков, девчонок — полевые цветы. Взрослые варили сапожную ваксу, терли табак, мастерили игрушки, скворечники и «вербы» (украшенные бумажными цветами и ленточками ветки, продававшиеся на Вербном базаре), перематывали нитки для фабрик и т. п.
Кое-кто из хитрованцев, сохранивших облик человеческий и сколько-нибудь пристойный костюм, подрабатывал продажей газет. Редакции предпочитали не держать собственных продавцов, а доверяли распространение своих изданий каждому желающему. Экземпляр газеты отпускался за 2 копейки, а продавали его по 3 копейки — стало быть, с каждого номера продавцу шла пусть небольшая, но прибыль. Сначала за пачку номеров следовало внести наличные деньги; со временем, когда торговец-хитрованец завоевывал доверие, ему могли поверить и в долг. Точно таким же образом можно было продавать вразнос книжечки для народного чтения (к примеру, издательства «Посредник»), переводные картинки, спички и папиросы.
Еще один «культурный промысел» состоял в том, чтобы заранее с утра занять очередь в кассу Большого театра (предварительной продажи билетов тогда не было), а потом продать место за 1–2 рубля, а в особых случаях — при какой-нибудь модной знаменитости — даже за 10 рублей.
Случались и более экзотические виды заработка: иногда бродяг нанимали в качестве массовки в летние театры, а в 1890-х годах какая-то табачная фирма одно время рекламировала свою продукцию, выпуская на улицу… «индейцев». Навербовав их на Хитровке за двугривенный в час, фирмачи намазывали каждому из них физиономию красной краской, обряжали в условно-экзотический костюм, обшитый перьями, сажали верхом на кляч и отправляли в центр города. «Индейцы» везли флаги с названием фирмы и выглядели очень красочно, чем привлекали всеобщее внимание, однако после нескольких уличных драк с их участием «рекламная акция» была прекращена.
И все-таки истинный, «убежденный» хитрованец чувствовал к любому труду непреодолимое отвращение и потому никогда не работал, существуя в буквальном смысле, как «птица небесная».
Бокова Вера. "Повседневная жизнь Москвы в 19 веке"