Я подошел к бару — этой гигантской полированной до зеркального блеска стойке из тяжёлого чёрного дерева, подсвеченной изнутри мягким фиолетовым светом. Никаких ценников — красноречивое, ударяющее по самолюбию молчание, означающее: «Или ты в курсе, или здесь лишний». Остановился в паре шагов, притворяясь, будто изучаю напитки, а сам внимательно наблюдая за поведением каждого гостя. Подходили, коротко называли бармену какие-то свойские наименования коктейлей, брали идеально прозрачные бокалы и отходили прочь, не совершая ни малейшего жеста расчёта. Всё заранее принадлежало им или шло на невидимый счёт. А то дорогое вино, ради которого я затеял эту рискованную игру, явно предназначалось вовсе не для такой лёгкой разминки.
Поймал взгляд юного официанта, ловко лавировавшего с подносом.
— Слышал, тут будут «Слёзы феникса» подавать, — бросил я ему через плечо, кивая в сторону бара, — а здесь только общедоступное пойло.
Официант отработанно, почти без участия мимики, улыбнулся.
— Гости ещё не все собрались, сэр. «Слёзы феникса» и другие эксклюзивные напитки начнут разливать после десяти, с началом основной программы. Как и положено.
— Ага, понятно. Спасибо, — я кивнул и, будто спохватившись, добавил: — А закуски? Что-то зверски разыгрался аппетит.
Он с той же безупречной учтивостью провёл для меня мини-экскурсию, едва заметно кивнув подбородком: фаршированные трюфелями устрицы на дымящихся ледяных пирамидах, тартары из незнакомого мяса с хрупкими лепестками съедобного золота, миниатюрные бриоши с осетровой икрой, переливающейся маслянистыми бликами. На отдельном мраморном столике высились ажурные башни из пористых сыров и как будто инопланетных фруктов. Горячее, по его словам, подадут позже, в антракте. Он предложил рассказать о программе, но я отмахнулся, поблагодарил и наконец повернулся к барной стойке.
— Виски. Один шейкер. С бурбоном. Со льдом, — отчеканил я бармену.
Когда передо мной поставили массивный тяжёлый хрустальный стакан, я наклонился и медленно вдохнул аромат. И мгновенно, словно получив удар по нервам, почувствовал разницу. Это был не тот едкий, бьющий в нос напиток из забегаловок «Сумерек». Это был сложный, многослойный букет с нотами прогорклого дуба, ванили и пыльных библиотек. Вкус оказался ещё более ошеломляющим — обжигающе гладким, с бархатным тёплым послевкусием, которое хотелось смаковать, а не глотать сразу.
— Вторую, — выдохнул я, едва сделав первый согревающий глоток, взял новый стакан и отошёл к столу с закусками.
Мне отчаянно, до дрожи в пальцах, хотелось заесть стресс, заткнуть ком тревоги в горле. Я набрал полную тарелку всего, что попадалось на глаза: нежный тартар, холодную устрицу, рассыпающийся во рту бриош. Стоял в стороне и почти жадно набивал желудок, чувствуя себя не в своей тарелке, словно голодный волк на выставке породистых кошек.
Ко мне подошел полноватый мужчина с аккуратно подстриженными седеющими висками, пронзительно умными глазами и костюмом, сидящим на нём как влитой. Он излучал спокойную, ненавязчивую уверенность, не требующую доказательств.
— Знаете, сразу видно человека, который немного выпадает из общего хора, — сказал он мягким тоном, в котором не было упрека, лишь нейтральная констатация.
Я, запихивая в рот последний кусок тартара, поднял на него недоуменный взгляд.
— Николаос, — представился он без фамилии, словно ее и не требовалось.
В памяти, как щелчок затвора, возникла газетная полоса: «Судоходный магнат: новые горизонты». Один из тех, кто держит за горло морские перевозки в регионе. Не игрок — держатель банка.
— Джерри, — выдохнул я вымышленным именем, сглатывая и запивая закуску оставшимся виски.
— И что привело вас сюда, Джерри? — спросил он, его цепкие, сканирующие глаза медленно скользнули по моему лицу, задержались на манжетах, на не вполне подходящей форме ногтей. От него исходили волны чистого, аналитического любопытства, словно у учёного перед редким экспонатом.
— Что-то ищете? Или просто удачно подобрали пригласительный?
Я медленно потягивал виски, разглядывая игру света в своём стакане.
— Мне просто повезло, — пожал я плечами с наигранной небрежностью, которая, вероятно, выглядела жалко. — Честно говоря, только ради этих закусок стоило сюда вломиться.
Николаос добродушно рассмеялся, и его смех был таким же тёплым и искренним, как рукопожатие старого друга.
— Это вас и выдаёт, мой друг. Не стоит набрасываться на первую попавшуюся еду, словно в последний раз живёте. Выдаёт голодный азарт новичка.
Он кивнул мне всё с той же отеческой, почти жалеющей добротой в глазах.
— Желаю вам всё-таки приятно провести вечер.
И он отошёл, бесшумно растворившись в толпе, оставив меня с внезапно потерявшим вкус виски и пронзительно холодным осознанием: моя маска была дырявой. По крайней мере, для тех, кто родился в масках и видит лица насквозь.
И я откровенно не понимал одного: где же они? Те самые шишки, ради которых затевалась вся эта пышная «сходка», ради «Дыма» и ему подобных проклятых артефактов. Либо их ещё ждут, либо всё решается где-то наверху, в закрытых ложах и бронированных кабинетах этого дворца порока. Туда, в святая святых, мне не пробраться. Моя авантюра сработала на перепуганных поваров и внешней охране, но ребята внутри, те, что с холодными, сканирующими взглядами, — они не проглотят эту удочку. Их я так просто не проведу.
Пару раз ко мне обращались, словно к неодушевлённому предмету, другие гости — холёные люди и даже пара изнеженных эльфов. Их взгляды, полные ледяного безразличия, в котором читалось врождённое превосходство и бесконечное высокомерие, скользили по мне, как по дорогой, но неинтересной статуе. Я старался держаться в самом тёмном углу, вжался в бархатную обивку стены и просто наблюдал, просеивая этот водоворот лиц, звуков и эмоций сквозь сито интуиции, выискивая хоть какой-нибудь обрывок нити, той причины, зачем я сюда пришёл.
В какой-то момент на сцену вышли артисты. Они сменяли друг друга, исполняя, видимо, свои коронные номера. Одна певица запомнилась особенно. Она была в сияющем жёлтом платье, будто отлитом из расплавленного золота. Медные волны её волос казались живым огненным ореолом, а голос… Я никогда не слышал ничего подобного. Чистый, высокий, буквально пронизывающий душу, он не пел, а творил магию, заставляя на миг позабыть, кто ты и зачем пришёл в этот змеиный питомник.
Когда она начала вторую песню, на сцену вышел оркестр. У меня буквально перехватило дыхание. Никогда не думал, что увижу её здесь, в этой блестящей яме. За роялем её пальцы порхали по клавишам с отточенной, почти машинной точностью — это была Элис. Впервые слышал, как она играет вживую. Пусть и в составе оркестра, но её партия звучала живо, дышала, и в ней я узнавал ту самую сдержанную страсть, которую когда-то знал настолько близко, что мог коснуться. Когда артисты заканчивали выступление, некоторые спускались в зал, и я внутренне сжимался, надеясь, что оркестр, и особенно она, не последуют их примеру. Её взгляд, случайно встретившись с моим, мгновенно разрушит всю эту хрупкую карточную конструкцию до основания.
Именно в этот момент я их и увидел — вернее, ощутил. В зал стали входить те, кто даже в море дорогих костюмов и платьев выделялись, словно хищники среди пёстрых рыбок. Я насчитал чуть меньше двадцати. Замечены были они мной вовсе не внешне, а кожей заранее почувствовались. Меня неудержимо тянуло к ним, словно зов родного, глубокого и болезненно знакомого. «Дым». Эти артефакты. Физически ощутив присутствие пяти таких предметов, я понял: пять сгустков чужой, живой воли скрыты на их владельцах. Пять точек ледяного холода в тёплой ауре зала.
И нет, я не сошёл с ума, чтобы попытаться их стащить. Никто не позволил бы прикоснуться даже к одной такой штучке. Но кое-что не давало мне покоя, кроме их осязаемого присутствия. Нечёткий зуд на грани сознания. Глухой звон, который я слышал не ушами, а костями. Или… предвестие? Я всматривался в эту эмоциональную гамму, пытаясь выделить утраченную ноту, тот самый диссонанс, вызывавший мурашки по коже, но не мог. Было слишком много шума — и внешнего, и внутреннего. Слишком много чужих судеб, спрессованных в одном пространстве.
Оркестр умолк, их попросили на бис, как и ту самую диву в золотом платье. А я стоял, бессознательно вцепившись в свой стакан так, что костяшки пальцев побелели, и, должно быть, выглядел со стороны предельно напряжённым. Настолько, что ко мне снова, словно тень, подошёл Николаос. Его лицо выражало лёгкую, светскую озабоченность.
— Джерри, вы хорошо себя чувствуете? — спросил он, его голос был тихим, но резал общий гул, как лезвие. — Вы выглядите... словно видели призрака.
Я сделал судорожный глоток воздуха, пытаясь совладать с предательской дрожью в руках.
— Никогда не слышал ничего подобного, — выдохнул я, и в моём голосе прозвучала голая искренность, не требовавшая притворства. — Это… цепляет за живое.
— Да, — легко согласился Николаос, следя за певицей взглядом истинного знатока. — Диана умеет не просто петь, а задевать струны души. Редкий дар.
Затем он сделал шаг ко мне, сократив дистанцию до опасной. Наклонился так, что его слова, тихие и отточенные, предназначались только моим ушам, словно ядовитые иглы.
— Так кто вы на самом деле, Джерри? И зачем вы впутались сюда?
Моё сердце замерло, но голос, к счастью, не дрогнул.
— Я и есть тот, кем назвался. Курьер. Человек, который всю жизнь вкалывает как проклятый, лишь бы свести концы с концами. А тут… свалился шанс. Просто побыть немного в другом мире. Посмотреть, как живут те, кому я эти самые посылки и доставляю.
— И как же вы прошли сюда? — его вопрос повис в воздухе, острый и неумолимый, как лезвие гильотины.
Я пожал плечами, изображая наивную удаль.
— Да очень просто. Заходишь в туалет, переодеваешься. И вот я здесь. Никто даже пикнуть не успел.
— Вот так… просто? — в его голосе прозвучало лёгкое, почти отеческое удивление, но за ним сквозила стальная логика.
— А что такого? — Я сделал последний глоток виски, ощущая его тепло, которое уже не грело. — Разве один человек способен доставить серьёзные проблемы?
Николаос задумался, его взгляд методично скользил по залу, по безупречно налаженной организации вечера.
— Кое-кого из охраны, пожалуй, придётся уволить, — произнёс он почти с деловым сожалением. — Надо же… простой курьер.
Он усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья, лишь холодная переплавка фактов.
— Что ж, я буду за вами присматривать, Джерри. Вам бы опасных глупостей избегать. Ради собственного блага.
— Понял, — кивнул я, чувствуя, как холодная струйка пота стекает по позвоночнику. — Спасибо за совет.
Я отошел, стараясь буквально влиться в самый темный и неприметный угол, стать частью обоев. Прошло еще какое-то время, наполненное приглушённой музыкой и нарастающим гулом голосов, и вот — на сцене появился он.
Харлан Ла Бруньер вышел в безупречном чёрном фраке, сидящем на нём словно вторая кожа. Каждая прядь его волос была уложена с хирургической точностью. Его появление не требовало представления; сама атмосфера в зале сгустилась, стала тяжёлой, почтительной.
Он взял микрофон, и его голос — бархатный и властный, пронизывающий — разлился по залу.
— Дорогие гости, друзья, партнёры. Я бесконечно рад видеть всех вас сегодня в стенах моего скромного заведения.
Его взгляд медленно, весомо скользнул по первому ряду, где собрались те самые двадцать человек, чьё присутствие я ощущал как давление на барабанные перепонки.
— Для такой встречи, для таких людей нельзя было подготовить ничего, кроме самого лучшего. Мы пригласили артистов и музыкантов, чей талант является истинным достоянием всей нашей страны.
В этот момент повара и официанты торжественно, как святыню, внесли сверкающие серебряные вёдра со льдом, в которых покоились узкие, изящные бутылки с темно-рубиновой, почти черной жидкостью — «Слезы Феникса».
— И, конечно, особый подарок для истинных ценителей, — Харлан сделал изящный, почти небрежный жест в сторону вина. — Каждый из вас, присутствующий здесь, внёс свой… неоценимый вклад в развитие нашего города и страны. Каждый укреплял её мощь. Или, — он сделал едва уловимую паузу, и в его глазах на миг вспыхнул холодный, безжизненный огонь, — пытался этому воспрепятствовать.
В зале на секунду воцарилась гробовая тишина.
— И сейчас я хочу отблагодарить вас. Не только этим превосходным напитком, но и удивительным шоу, которое начнётся… буквально через несколько минут. Шоу, которое, я уверен, никого не оставит равнодушным и окончательно прояснит расстановку сил в нашем общем деле. Запомните этот вечер. Он навсегда войдёт в историю.
И вот тогда я внезапно, с леденящей ясностью, понял. Понял, что всё это время меня тревожил именно этот странный диссонанс. Пока он говорил, пока вносили вино, моё внутреннее чутьё сосредоточилось на бутылках. От них веяло чем-то знакомым, но глубоко пугающим. Подобное чувство я испытывал рядом с тем проклятым кольцом, найденным в переулке. Этот сладко-горький, тошнотный аромат смерти. Медленной, мучительной, но неизбежной. Этим ядовитым зловонием была напитана каждая капля вина в бокалах, которые теперь с почти ритуальным благоговением наполняют официанты.
Вот почему он не хотел меня здесь видеть! Вот почему Харлан заставил меня дальше гоняться за его «Дымом» — он готовил этот пир. И я, своим отчаянным проникновением, стал свидетелем начала... чего? Кровавой чистки? Устранения конкурентов? Массового отравления?
В этот момент закончилось выступление Дианы. Она, сияя ослепительной улыбкой, спустилась со сцены, а вслед за ней потянулись и музыканты оркестра. Среди них была Элис. Всем почётным гостям официанты почтительно вручали пузатые бокалы с кроваво-красным вином — «Слёзы Феникса». От вина веяло могильным холодом.
Я не стал ждать. Не стал смотреть, как эта отрава коснётся её губ. Опустив взгляд, словно изучаю узор на паркете, быстрыми, но спокойными шагами направился к Николаосу. Приблизившись, склонился и прошептал ему на ухо тихо, но отчётливо, голосом, полным леденящего страха:
— От вина несёт смертью. Оно отравлено.
Его глаза мгновенно сузились, взгляд из заинтересованного превратился в острый, отточенный. Он с молниеносной подозрительностью посмотрел сначала на меня, потом на свой нетронутый бокал с зловеще-рубиновой жидкостью.
Голос его звучал тише шелеста бумаги, но в нём уже звенела сталь.
— Шоу увидит только Харлан, — бросил я ему в лицо, вкладывая в слова всю тяжесть догадки, и, не слушая ответа, резко развернулся, оставляя его переваривать эту горькую пилюлю.
Мой взгляд был прикован к Элис. Я понимал, что рискую всем — картой, фишками, собственной шкурой. Знал, что мой дешёвый, мятый костюм выделяется среди их струящихся нарядов, что меня могут узнать, что любое внимание сейчас — верная гибель. Но я видел, как она медленно, с улыбкой подносит бокал к губам, её глаза блестят от сценического волнения.
Я не побежал — я прошел сквозь толпу быстрым, целенаправленным шагом, словно заметил старого знакомого, и намеренно задел её плечом. Бокал со звенящим хрустальным вздохом выскользнул из её пальцев и разбился вдребезги о паркет, растекаясь кроваво-красной лужей у её изящных туфель.
— Простите, — отрывисто бросил я, не поворачивая головы, и пошел дальше, стараясь раствориться в гуле голосов.
Но я увидел краем глаза, запечатлел на сетчатке. Увидел, как она замерла на мгновение, как её глаза мгновенно расширились от внезапного узнавания. В них промелькнул мгновенный шок, глубокая растерянность, а потом… абсолютный, немой ужас.
В этот момент кто-то в центре зала — один из седовласых гостей — поднял бокал для тоста. Но я видел и другое: Николаос что-то быстро и властно шептал на ухо рослому охраннику, и по залу едва уловимой рябью прокатилась первая волна беспокойства. Шёпот. Взгляды, мечущиеся в поиске угрозы. Муравейник почуял дым.
Я не стал дожидаться развития событий. Резко развернувшись, я зашагал к двери, ведущей в служебные коридоры, уже откровенно расталкивая зазевавшихся гостей. Моё поведение теперь намеренно привлекало взгляды.
Ко мне тяжело шагнул охранник, перекрывая путь.
— Я спешу! — вырвалось у меня с сиплым от напряжения звуком, и я рывком, ощущая, как ткань пиджака натягивается на плечах, вырвался из его хватки, влетев в знакомый полутёмный коридор. Позади тут же раздались резкие крики. Я уже не шёл — я бежал, подошвы глухо стучали по каменному полу.
Ноги сами несли меня по лабиринту пропахших моющими средствами подсобок, мимо высунувшихся изумлённых поваров. Я выскочил на парковку, грудью врезавшись в прохладный, затхлый ночной воздух.
— Всё в порядке, — бросил я, задыхаясь, дежурному у входа, пытаясь сохранить последние крохи деловитости. — Спешу! Вызов!
И я рванул к своему грузовику. Тут до меня словно обухом дошло: я забыл переодеться. На мне всё ещё был тот самый чужой, пахнущий чужим потом костюм, в котором я стоял в зале, как приговорённый.
— Эй, курьер! — прогремел окрик сзади, голос, полный звериной злобы.
Я обернулся. Двое орков из охраны уже неслись в мою сторону, их лица перекосило яростью. А эльфийка, та самая, с бездушным лицом, уже холодно подняла свою длинную винтовку, щека легла на приклад.
Двери грузовика были так близко — рука уже тянулась к ручке, — и так безнадежно далеко, словно отделены невидимой стеной.
