Один глаз не мигал, словно видел не Эйнана, а что-то позади него, какой-то отсвет на его пальто.

— Рыба и должна пахнуть морем, — автоматически, защищаясь рациональностью, парировал Эйнан, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Калека снова издал тот сухой, скрежещущий смешок.
— Морем? — Он покачал головой, и тень в его пустой глазнице колыхнулась, обнажив на мгновение влажную, темную пустоту. — Оно древнее. И глубже. Рыба та... ей кормиться привычно средой иной, сновиденьями чужими.

Он отвернулся, словно потеряв к Эйнану всякий интерес, уставившись своим единственным оком в стену напротив, где треснувшая штукатурка складывалась в узор, отдаленно напоминающий спираль.

Эйнан быстро удалился, судорожно вцепившись в ручку саквояжа, отчего кожа на пальцах натянулась и приобрела мертвенно-белый оттенок.

«Сумасшедший старик. Бред сумасшедшего», — твердил он про себя. Но слова "чужая", "глубины" и "другие сны" засели в мозгу, как заноза. И запах. Теперь он чувствовал его. Слабый, едва уловимый, не рыбный, а какой-то… металлический и гнилостный одновременно. Запах старой, стоячей воды в каменном колодце, куда никогда не проникал свет. Он исходил от самого города. От влажного камня домов. От пара из люков. Он был повсюду.

И где-то вдали, на самом дне сознания, отозвался тот самый навязчивый звон в ушах, превратившись в едва слышный, низкочастотный гул, будто где-то глубоко под асфальтом заработал гигантский, древний механизм.

Эйнан попытался отбросить невесёлые мысли, сжавшись в плечах от внезапного холода. Небо окончательно расползлось серой тканью, и начался дождь — не настоящий ливень, а мелкий, моросящий, бесконечный. Капли не падали, а висели в воздухе, словно холодная пыль, шепчущая что-то на непонятном, шипящем языке. Этот шёпот сливался с шуршанием шин редких машин по мокрому асфальту и гулким эхом шагов по булыжным мостовым.

Прохожие, кутаясь в плащи, не были приветливы. При попытке Эйнана кинуть короткое «Добрый вечер», они лишь торопливо отворачивались или ускоряли шаг, их лица под капюшонами были бледными и размытыми, как старые фотографии. Город пах влажной шерстью, влажной землёй и чем-то ещё — сладковатым и гнилостным, как заболоченная почва, в которую воткнули старый медный грош.

Гостиница «Серебряная Ветвь» встретила его приятным звонком колокольчика над дверью и гостеприимным запахом — тёплого хлеба, сушёного вереска и… чего-то ещё, едва уловимого. Словно где-то в глубине дома, в подвале, кто-то развёл костёр из старых, отсыревших книг. Запах знаний, превращающихся в пепел.

Хозяин, высокий мужчина с неестественно гладкими чертами лица и глазами цвета промокшего неба, представился:
— Та́ллан Да́ннан. К вашим услугам.
Его улыбка была безупречной, отточенной, но в ней не было тепла. Она напоминала трещину в идеальной фарфоровой маске. Он предложил Харперу лучший номер под крышей с видом на речку за смехотворную плату.
— Для прессы всегда рады. Надеюсь, вы напишете о нашем тихом уголке что-нибудь… приятное.

Комната была хорошей, даже уютной. Слишком уютной. Старинная мебель из тёмного дерева, кровать с высоким изголовьем, резным узором, изображавшим переплетающиеся ветви без листьев. Воздух был неподвижен и пах пылью и замшелой стариной. Но стоило прислушаться, и сквозь стук дождя по стеклу просачивался едва слышный гул — низкий, вибрирующий, будто где-то под полом или в стенах гудел огромный котёл. Он был на грани слуха, и Эйнан списывал это на водопровод. А ещё… иногда казалось, что из углов доносится тихий, мелодичный шепот, словно кто-то перебирает и напевает старинные песни на забытом языке. Но стоило повернуть голову, как звук исчезал.

Смотря в окно, Эйнан увидел речку, тёмную и быструю. И на её берегу, несмотря на непогоду и сгущающиеся сумерки, стояла на коленях женщина и с ожесточением терла о камни какую-то тёмную ткань. Её движения были резкими, механическими, почти яростными. Даже сквозь стекло и шум дождя Эйнану почудился скрежет и чавканье мокрой материи. Он почувствовал внезапный, иррациональный холод и отшатнулся от окна.

Утром было холодно. Окно было затянуто плотным молочно-белым туманом, который скрыл не только низкие дома и улицы города, но, казалось, и само время. Мир за стеклом перестал существовать, оставив Эйнана в уединённой, неестественно тихой капсуле «Серебряной Ветви».

Позавтракать он решил в пабе «Последний Вопль». Название забавляло его своей мрачностью и выражало местный колорит. Внутри было тепло, пахло жареным беконом, тушёным луком и тёмным элем. Еда была прекрасной: яйца-пашот на идеальном тосте, и Эйнан на время забыл о странностях. Несколько местных за стойкой тихо перебрасывались короткими фразами, их голоса сливались в убаюкивающий, монотонный гул. Кто-то негромко наигрывал на бо́уране меланхоличную мелодию. Казалось, можно расслабиться.

Но затем Эйнан заметил детали. Все эти люди пили один и тот же сорт тёмного пива, цвета запёкшейся крови. Их смех, редкий и резкий, был похож на карканье. А за всем этим, едва слышно, из старого радио за стойкой, не настроенного ни на одну волну, доносилось шипение. И в этом шипении иногда проскальзывал звук, похожий на далёкий, искажённый статикой женский крик. Не громкий, не пугающий сам по себе. Просто часть фонового шума, подобно отчаянному воплю мифического существа, растворённого в самой атмосфере этого места, в паузах между разговорами, в звуке переставляемых кружек. Его слышали все, но никто не обращал внимания. Как на скрип старой вывески.

Бармена звали Бресс. Короткое имя, жесткое и твердое, будто высеченное резцом из гранита. Он был вежлив, но его немногословность казалась неестественной, будто каждое слово давалось ему с трудом, как будто он забыл человеческую речь. Когда Эйнан, поблагодарив за завтрак, спросил о местных преданиях, Бресс долго молча протирал бокал, смотря куда-то мимо него.

— Спросите в «Слезах Дану», — наконец проскрипел он. — Старина О’Райли там недавно выставил дневники. Одного… следопыта, что ли. Тот тоже интересовался нашими… обычаями.

На улице дождь не утихал, и сквозь его шепот теперь явственно проступал низкий, непрерывный гул. Он исходил не с неба и не из-под земли, а будто из самого воздуха, вибрируя в костях. Прохожие, спеша по своим делам, перешёптывались, и Эйнан уловил обрывки фраз: «…опять почва шевелится на старом кладбище…», «…рыбаки с Западного берега видели огни глубоко в воде, не такие как от судов…», «…говорят, Холмы по ночам поют…».

Калека всё так же сидел у двери лавки. Увидев Харпера, он не сказал ни слова, а лишь беззвучно закатился своим жутким, одноглазым смехом, беззвучно трясясь всем телом.

Дверь в «Слёзы Дану» была открыта. Внутри пахло ладаном, пылью и чем-то кислым. Торговца не было. На прилавке, словно специально оставленные для него, лежали три потрепанных тома в кожаных переплетах, потемневших от времени. Эйнан почувствовал легкое головокружение. Он достал из кошелька несколько купюр, положил на стойку.

Рядом с дневниками лежал ещё один предмет. Небольшой, кожаный, потертый на углах. Эйнан машинально скользнул по нему взглядом, и пальцы сами потянулись к нему, будто узнав своё. Это был блокнот. Его собственный блокнот, которым он пользовался для черновых записей ещё в университете. Тот самый, с тусклым тиснением герба колледжа на обложке. Пропавший во время переезда несколько лет назад.

Эйнан судорожно щелкнул застёжкой и раскрыл его. Страницы были исписаны знакомым почерком — но теперь он выглядел более резким, угловатым, нервным. Чернила кое-где растеклись от капель воды или чего-то иного. Листая страницы, он не понимал происходящего. Черновики статей, списки покупок, чей-то телефон... А потом, ближе к середине, записи резко изменялись. Слова звучали словно тихое эхо судьбы, ощущаясь тяжёлым дыханием неизбежности: «Гул», «Фоморы», «Серебряная ветвь», «Не ешь рыбу». И даты. Даты, которых ещё не было. Последняя запись датировалась сегодняшним днём. Всего одна строка, сделанная с такой силой нажима, что перо прорвалало бумагу:

«ОНИ ВСЕГДА ЗНАЮТ. ПРОТОКОЛ НЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ. НЕ ЕШЬ РЫБУ».

Эйнан отшатнулся, будто от удара током. Кровь отхлынула от лица. Это была не просто чья-то шутка. Это был его почерк. До последней засечки.

— Эй! Кто-нибудь здесь есть?! — его голос сорвался на фальцет. Он озирался, ожидая увидеть скрытую камеру, насмешливую рожу торговца.

В ответ — лишь тишина, которая теперь казалась громче уличного шёпота. Гул… он нарастал, становясь плотнее, ощутимее. Он был уже не просто звуком, а давлением, физическим ощущением неотвратимости, сжимающим виски. Теперь этот гул звучал точно в унисон с бешеным стуком его сердца.

Он сунул свой старый блокнот в карман вместе с дневниками. Тяжесть в кармане была невесомой и в то же время неподъемной. Это был не артефакт. Это было доказательство. Доказательство того, что он не исследует эту историю. Он её повторяет.

Вернувшись в номер, Эйнан погрузился в чтение. Автор дневников, некий натуралист, с исступлённой дотошностью безумца описывал тот самый шум... И теперь Эйнан читал это иначе. Он ловил себя на том, что не просто понимает автора, а предвосхищает его мысли, угадывает следующие фразы. Словно перечитывал давно забытую, любимую в детстве книгу. Словно он уже был этим безумцем.

Сердце Эйнана забилось чаще. Он лихорадочно закрыл первый том, открыв второй дневник. И наткнулся на фразу, от которой кровь застыла в жилах: «…мистер О’Нил сегодня снова говорил о Фоморах. Не как о мифе. Как о факте. Он говорит, что Гул — это не звук. Это их ЯЗЫК. И он обращается не к ушам. Он обращается к крови. К памяти, что в костях...»
Эйнан отшвырнул дневник, как отшвыривают раскаленный уголь. Но было поздно. Слова впились в мозг крючьями. И самое ужасное было не в них самих, а в странном, обратном чувстве, что нарастало подспудно — в чувстве узнавания. Словно он прочитал не откровение, а воспоминание. Словно что-то древнее и глупое в нем безмолвно откликнулось: «А, так вот как это называется».

В этот момент раздался резкий, металлический стук в дверь.

Эйнан вздрогнул, едва не уронив драгоценный фолиант. Он подошёл к двери и медленно открыл её.

За порогом стоял человек в идеально отглаженной форме капитана местной полиции. Он держал под мышкой свой шлем. Взгляд Эйнана непроизвольно скользнул по нему — тёмный, лакированный, с неестественно блестящим козырьком. И на мгновение ему показалось, что он видит не шлем, а что-то иное… что-то бледное и восковое лежащее на сгибе его локтя.

Человек представился. Звук его голоса был странным — плоским, лишённым тембра, будто не звучал, а материализовался сразу в воздухе, вися между ними холодной дымкой.
— Капитан Ка́ллан Дойл. Мы знаем о вашем визите, мистер Харпер. Предлагаю обсудить цели вашего пребывания в «Последнем Вопле». Через час.

Эйнан кивнул, слова застряли у него в горле. И тогда он, наконец, поднял взгляд и посмотрел капитану в лицо.

И увидел… он видел воротник мундира, пряжку ремня, но то, что должно было быть лицом, словно размывалось, ускользало от фокуса. Глаза отказывались регистрировать детали. Возникало стойкое, леденящее душу ощущение, что под козырьком фуражки, там, где должно было находиться лицо, — лишь клочья тумана, пустота, куда проваливался взгляд, вызывая приступ тошноты и головокружение.

— Через час, — повторил Эйнан механически, отводя глаза.

Капитан развернулся и ушёл, его шаги по коридору не издавали ни звука.

Эйнан закрыл дверь, прислонился к ней спиной и попытался отдышаться. Это была игра света. Усталость. Стресс. Всё что угодно, только не… это.

По дороге в паб Эйнан наблюдал за жизнью Сидхейна, и теперь она предстала перед ним в новом, жутком свете. Он видел, как женщина у порога своего дома не просто выливала молоко, а чертила им сложную спираль на камнях, бормоча скороговоркой: «Угощение для тех, кто в холмах. Проход закрыт. Проход закрыт». Мужчина у лавки рыбака аккуратно расставлял на тротуаре черные камни в геометрический узор, похожий на те, что были высечены на менгирах вокруг города.

Но больше всего его поразили животные. Уличные псы не рыскали в поисках пищи, а сидели неподвижно, уставившись в одну точку — в землю, в стену, в пустоту. Их тела время от времени содрогались в едином ритме, словно от ударов тока. Крысы не бежали, а ходили по кругу, совершая бесконечные петли по мостовой, их мелкие глазки были мутными и невидящими. А кошки, обычно столь осторожные, лежали на подоконниках плашмя, их лапы беспорядочно дёргались, будто они ловили во сне невидимых мух, а из горла время от времени вырывался не кошачий, а какой-то щелкающий, птичий звук.

В тенях, под лестницами и в трещинах старых стен, пустили корни странные грибы. Их шляпки были цвета влажного пепла, а на бархатистой поверхности проступали узоры, напоминающие звёздные скопления. В полумраке дождливого дня они едва заметно светились мертвенным, фосфоресцирующим сиянием.

В пабе «Последний Вопль» народу почти не было. Капитан Каллан Дойл сидел за центральным столиком, его спина была идеально пряма, а фуражка лежала на столе рядом. Эйнан, сжавшись внутри, подсел к нему и заказал на обед рыбный пирог. Запах был божественным — слоёное тесто, нежное мясо, пряные травы. Аромат терпкого табака завис в воздухе, словно предупреждая, что исправить что-либо теперь было невозможно.

Капитан не повернул к нему головы. Его голос, плоский и безжизненный, повис в воздухе между ними:
— Освободитесь, мистер Харпер. Не цепляйтесь за форму. То, что вы зовёте собой — лишь сосуд. Временный и хрупкий. Скоро его наполнят иные воды. Не противьтесь течению. Оно старше ваших городов. Старше ваших богов.

— О чём вы… — начал Эйнан, но капитан вдруг поднялся. Его движение было резким и неестественно плавным одновременно. Он не попрощался. Он просто ушёл, его шаги беззвучно растворились в гуле паба.

Эйнан, с дрожью в руках, достал свой блокнот и сделал несколько записей, пытаясь зафиксировать безумие, пока оно не поглотило его целиком.

Вечером, в своей комнате, он снова погрузился в дневники. Теперь строки, которые неделю назад казались бредом сумасшедшего, читались как отчёт полевого исследователя. Автор не сходил с ума. Он прозревал. Его описания гула — не симптомы паранойи, а записи акустических аномалий. Его страх перед местными — не фобия, а инстинктивное распознавание хищника.

Прошла неделя. Журналист Эйнан Харпер привык к постоянному гулу, ставшему фоном его существования. Он привык к странным горожанам, чьи глаза стали будто стеклянными, отражающими не мир вокруг, а что-то иное, внутреннее. Он уже не замечал, как сам начинает вздрагивать в такт вибрациям, идущим из-под земли.

Сегодня, выйдя на улицу, он почувствовал, как воздух сгустился. Из подворотни выскочила старуха, больше похожая на спутанный клубок тряпья и костей. Её корявые, сильные пальцы вцепились в его пальто.
— Скоро! — просипела она, и её дыхание пахло гнилью и влажной землёй. Её редкие зубы были чёрными. — Скоро возвращение! Освобождение от формы! Слышишь? Они поют! Поют для нас!

Она расхохоталась и отшатнулась, растворившись в тени.

Идя по улице, Эйнан наконец увидел. Эти ритуалы — не суеверие. Это протокол безопасности. Молоко — не угощение, а плата, откуп. Камни — не украшение, а предупреждающие знаки, «не влезай, убьёт». А стеклянные глаза местных — не безумие, а… ожидание. Признание неизбежного. Они уже наполовину там, в том мире, за пеленой.

Сумасшествие автора дневников больше не казалось безумием. Оно было единственным здравомыслием в этом мире, который медленно, но верно сползал в бездну. И Эйнан понимал, что он следующий. Он уже слышал их песню. И она была прекрасна.

— Пфффф, ты пьяный, Коля? Что за вопросы? — озадаченно ответил я своему явно съезжающему с катушек другу.

— Да трезвый я, ответь мне! Всё с квартирой у тебя в норме? Стены не меняют цвета? Соседи розетки не лижут?

— Колян, ты ебнулся, что ли? Или разыгрываешь меня? — я не знал, как реагировать, поэтому ответил с лёгким смешком. — Всё в порядке у меня. Как сделал ремонт, так и стоит всё!

— Отлично, еду! Через часа четыре жди! — сказал мне Коля и сбросил вызов.

Я же стоял и таращился на телефон, совершенно не понимая, что это значит. Может, Колян и впрямь решил разыграть меня? Хотя это тоже не очень в его духе.

Этот разговор действительно занял всё пространство в моей голове, и чем больше я об этом думал, тем тревожнее становилось. Да и что могло заставить его сорваться из дома в середине недели и ехать ко мне, практически четыре сотни километров? Видимо, Николаю реально нужна помощь; у него потёк колпак. Других объяснений у меня не было.

Пока я нарезал круги по квартире, не в силах найти себе место, прошло уже более четырёх часов. Я начал одновременно волноваться за друга и надеяться на то, что это всего лишь прикол. Раз за разом я набирал то номер Коляна, то те цифры, с которых он мне звонил. Оба номера были вне зоны действия сети. Я написал ему во всех соцсетях, пытался дозвониться в Телеграме. Везде глухо.

Только я решил выпить обезболивающее и прилечь, на фоне переживаний за друга у меня разболелась голова, как раздался звонок домофона. На экране показалась физиономия моего друга.

Я открыл калитку во двор и стал ждать следующего звонка, чтобы пропустить его в подъезд, а после и в свою квартиру.

Едва я открыл двери Коле, он буквально втолкнул меня в глубь прихожей, захлопнув двери и заперевшись на внутренний замок.

— Ты вообще с катушек слетел, братан? — прикрикнул я на него, потирая ушибленный об угол шкафа локоть. Но Коля, не обращая на меня внимания, молча всучил пакет с весело звенящей стеклотарой и начал разуваться.

— Сейчас, Влад. Прости… Я сейчас, — суетился Коля. Ну а я пошёл на кухню разбирать покупки; день обещал перетечь в долгий вечер. Придётся на работе брать отгул.

Спустя какое-то время, отзвонившись на работу и взяв выходной за свой счёт, я накрыл импровизированную "поляну", и мы уселись за стол.

— Ну теперь рассказывай, за тобой черти гонятся или что?

— Именно, Влад, натуральные, блядь, черти! Я не знаю, что происходит, но напуган я до усрачки! — начал Коля, разливая водку по рюмкам. Руки его подрагивали.

Далее Николай поведал мне историю, в которую я не поверил бы, если бы не видел бледного и испуганного товарища, сидящего напротив меня за столом. Следующая часть рассказа будет от его имени, чтобы вам было проще воспринимать его слова.

— Короче, слушай, Владос, слушай и не перебивай, пожалуйста, все вопросы потом. Лады?

Ты ж помнишь, хату я себе взял? Отличный ЖК, в тихом спальном районе. Помнишь-помнишь, накидались тогда мы от души на новоселье! Так вот, сделал я ремонт в той квартире, заехал наконец. Кайфы ловил, братец, просто нереальные! Охрана есть, и камеры, и биометрия — безопасность как мне казалось на уровне. Кафешки, магазины, пункты выдачи, садик... Всё, короче, имеется, можно и за пределы двора не выходить. А уж каким я себя, братан, важным ощущал от осознания, что я владелец СВОЕЙ квартиры— я тебе, Влад, даже передать не смогу.

Ну да не суть, короче, не о том речь. И балдеть бы мне так ещё долго, пока не свыкся бы окончательно с тем, что я владелец этого чуда. Да только начал я всякую дичь замечать. Как только дома заселились, более-менее, так и пошла вся мутная возня.

Началось всё с необычных объявлений. Сначала в почтовом ящике я вылавливал спам вроде: "Услуги ногтегрыза" с номером телефона. Или вот просто у лифтов висело, я даже сфоткал, гляди: "Куплю вашу тушу. Цена договорная, чем гнилее-тем милее. От тридцати зубов за килограмм." Жуть, да, Владос? Ну да это ещё мелочи.

В общем, сначала я начал замечать такие объявления. По всему ЖК, понимаешь, брат? "Надоели соседи? Угукни совой на полную луну, и мы всё решим!" "Приму в дар ваши рыла." "Пропали агрессивные детки, если встретите, не приближайтесь! Дайте знать об их местоположении в отлов по номеру 7(98х) 6хх 7х-х3" — и фотки двух мальцов, самых обычных на вид детишек лет по 10-12. И всё в таком духе. То пожилой кто-то искал себе новое тело за дорого, то весёлая девушка искала друзей, которые её убили.

Ну я, само собой, решил, что это какая-то новая АРГ или просто у нас шутники живут. Может, кто-то крипоту пишет, и это часть проекта, хз. Перестал я вообще объявления читать, хотя частенько прямо тянуло — интересно же. Но объявлений таких меньше не становилось, наоборот, даже прибавлялось.

Потом, спустя время, когда я уж попривык к этой херне, попалась мне на глаза одна листовка, самая обычная. Мол, присоединяйтесь к чатику нашего милого ЖК и всё в таком духе, ну и QR ниже. Отсканировал я, значит, код и попал в закрытый чат в Телеге. Кинул заявку, думал надо же соседям знакомиться. Да за одно, может, узнаю, что за бумажки по всему комплексу расклеены. Лучше бы я этого не делал. Если тебе, Влад, рассказ об объявлениях показался жутковатым, то чат этот — это, блядь, чисто сектантская хуйня какая-то.

Там скрины делать нельзя было. А то что сфоткать мог, я только потом догнал, когда меня кикнули оттуда. Поэтому поверь на слово. Люди там, я правда уже не уверен, что это люди, но пусть будет так, общались просто на какие-то отвратительные и сюрреалистичные темы. Типа: "Уважаемые соседи, сегодня меня будут пытать, приношу извинения за шум" или "Подскажите, как засолить опарышей на зиму". Было ещё что-то вроде "простите ради всего плохого за шум ночью, моя малютка сегодня впервые пошла по потолку", «вылижу розетки, если у вас дома электроплита-доплачу».

Сидел я, значит, в этом чате, листал переписки, да не вытерпел и написал что-то в духе "вы че, ебанутые тут все?" и меня сразу же пнули из чата, не пробыл я там и часа даже, но ахуел на пару лет вперёд.

А после того как выгнали меня из чата, мне начали в личку строчить, это я уже поперефоткал. Смотри: "Привет! Ты человек? Дай серы ушной в долг, я тебе через две вечности верну, дай, пожалуйста. Ушами верну!" — писал некий "Шепчущий". Или вот ещё смотри: "Как ты в чат попал? Ты же свежий! Как? Как? Как? Мясной! Отвечай! Я найду тебя, мясной, по биоритмам вычислю!" — спамил "Марионеточник".

Вот эта хуйня, Владос, меня уже сильно напугала. Я снес свою старую телегу и завел новую, но это не помогло. В принципе, именно поэтому я и выбросил свой телефон. Не сразу конечно и не то что бы с большой охотой, но они доставали меня ужасно. Звонили, особенно ночью, и говорили, что видели меня в гробу по новостям. То просто спамили просьбами перезвонить, мол, под фундаментом связь плохая.

После этого начался вообще полный сюр, Влад. Я и на работу ходил, и к соседям присматривался. Вроде все нормально, обычные люди, обычные дети. А странностей становилось все больше. Однажды выходные, кто-то весь день что-то штробил надо мной, но, как ты знаешь, я живу на последнем, семнадцатом этаже! Однажды меня разбудил сосед, который просто выламывал дверь квартиры напротив. Хотя та квартира была пустой.

Я вышел к нему, поговорил, объяснил, что квартира эта пустая. А он мне в ответ говорит, что спать не дают, кто-то долбит в пол этой квартиры ровнехонько над его кроватью. Мы обменялись номерами и решили завтра вызвать управляющего, чтобы разобраться с происходящим.

На следующий день приехали представители застройщика и управляющей компании. Они открыли двери, осмотрели замки, которые оказались не вскрытыми и не взломанными. Прошлись по квартире — пустая бетонка, а в одной из комнат и вправду разбит пол, будто долбили киркой. Спальня моего соседа находилась аккуратно под этим местом. Все дружно репу почесали и разошлись, пообещав разобраться. Никто нихуя конечно же не сделал, как ты сам понимаешь.

Ты ж у меня в гостях еще не был, да? Блин! Не знаешь планировку моей квартиры, значит. Да и как что в падике тоже, но да ладно. В общем, я как-то раз пришёл с работы, иду к лифтам, а они не работают. Я поныл о своей нелегкой судьбе и пошёл по лестнице. И вот тут, Влад, просто пиздец! Иду по лестнице, считаю этажи, смотрю на таблички — все семнадцатый этаж. Выхожу с лестничной клетки в холл, а там указатель четвертого этажа висит! Я, блин, шел, по ощущениям, минут пятнадцать и вышел на четвертом! Выбежал назад на лестничную клетку, и знаешь что? Да в аче! На клетку двенадцатого этажа вышел! Короче, чтобы не мучить тебя, скажу так: я бегал так часа два! Я даже пытался вызвать лифт, цифровая табличка показывала, что лифт ко мне едет, но двери открывались в пустую шахту! В общем, пока я в этом лабиринте не смог вернуться на первый этаж, так меня и кидало рандомно по всему дому. А как на первый этаж вернулся, так и в лифте поднялся к себе на семнадцатый.

Почему я не съехал после всего этого? Да некуда было, Влад. Ты ближе всех живешь — за четыреста километров вот. А друзей там нет, сам знаешь! Почему не снял другую квартиру? Так я ипотеку плачу, да кредит за ремонт, денег ровно хватало только на жратву. Но, как видишь, не сдюжил я — сбежал. Перекантуюсь у тебя, в себя приду, поеду заберу свои вещи и выставлю хату эту проклятую на продажу. Угораздило купить, говна пирога, блять.

Но ты послушай, я ж ещё не закончил!

Я поднялся к себе на этаж. Вошел в квартиру и, знаешь, там тоже пиздец. Планировка изменилась кардинально. Двери, конечно, на местах, но за ними… Там, где была спальня, теперь туалет. Где кухня — там ванная, а на месте ванной — спальня. И так далее. Я подошел к окнам, а за ними не мой двор, а какой-то лес. Блин, братан, прикинь! Ты вроде бы у себя дома, окружение и вещи все твои, но это не твоя квартира. Я тогда реально кирпичный завод открыл — не знаю, то ли от беготни по лестнице, то ли от стресса, но меня срубило, как от снотворного. Я кое-как раздевшись, отрубился.

На следующий день решил спуститься к своему соседу — к тому, которому мешали спать из пустой квартиры. Звонил ему сначала раз двадцать, пытался договориться, чтобы спросить, какое пиво он пьет, и так далее. Но трубку он не брал, и я решил просто прийти к нему в гости. Мне было очень интересно, происходит ли у него вся эта ерунда или я уже совсем съехал с катушек. Сначала нужно было взять пивка — так проще найти общий язык с людьми.

Перед первой подъездной дверью у нас на улице стоит лавка, которая плавно переходит в клумбу. На этой лавке бабушки постоянно сплетничали, перемывая всем косточки. Ну, обычные дворовые старухи, я так всегда думал. Выхожу из подъезда, а эти старушки, как воронье, давай шептаться: «Смотрите, идет, за пивом идет, хочет друзей завести! Напьется пива сейчас!» — и начали хохотать так, знаешь словно вороны закаркали.

Я стоял с пакетом пива, чипсами и прочими закусками и стучал в дверь соседа. Долго стучал и звонил, но открылась дверь напротив, и выглянула еще одна пожилая женщина.

— Чего долбишься? Никого там нет! Все померли!

— Как померли? — пакет с грохотом упал на кафель в коридоре.

— Вот так! Черепушки всем повскрывали и мозги высосали! Всем! Даже дитятке! — крикнула старуха и хлопнула дверью.

Я бы, Владос, тогда решил, что старая просто ебнулась под сраку лет, но сам натерпелся уж слишком много говнеца. Сходил домой, взял веник и тряпки, убрал за собой то, что осталось от пива, и, блин, вспомнил о наших лавочных старушках. Они ведь, выходит, всё знали? Это что-ли их «напьется сейчас»?

Решил по возможности прислушиваться к тому, о чем они трещат, да задабривать их конфетками и болтовней. Авось что-нибудь интересное услышу или они перестанут настораживаться.

И знаешь что? Эти твари — они или ведьмы, или пророчицы, я уж не знаю. Но очень много их болтовни сбывалось. Однажды они обсуждали, что Семеновне гроб не к лицу, мол, ей в урне место. А спустя пару дней умерла милая старушка из соседнего подъезда — Маргарита Семеновна.

Одна из старушек накричала на мальца, который, играя с мячом, неаккуратно попал ей по ноге. Она наобещала ему, что скоро он будет бегать на трех ногах. И правда, меньше чем через неделю я встретил этого ребенка уже на костылях, а загипсованная нога была надежно подвязана к пояснице.

И так постоянно. О чем бы ни шушукались эти сплетницы, всё сбывалось — особенно если они говорили о чем-то нехорошем.

Ах да! Именно от этих старух я и услышал, что творилось с моей квартирой и домом в целом! Перепланировка, ё-моё! Я ж недавно рассказывал об этом. Так вот, такая хрень происходила каждую так называемую «кровавую луну», и виды из окон менялись, и само жильё, и весь дом. Они прям так и шушукались мол “опять сегодня луна кровавой будет, нужно по домам(или они сказали по гробам) расходиться, а то блуждать опять будем”. Я тогда в машине заночевал.

Но в состояние крайнего ахуя меня привело вот что.

Начал я вечерами камеры палить, интересно было, чем люди живут. Старался поймать какую-нибудь шнягу паранормальную, чтобы были зафиксированные доказательства. И ничего необычного, на камеры не попадало — кто-то курит, кто-то собак выгуливает. Обычная такая бытовуха, в общем. А в один из вечеров, который уже практически перетек в ночь, я, братец, услышал такие крики. Натурально, будто кого-то резали. Я к окну — ничего под окнами нет, осмотрел соседние окна, а вокруг будто всем пофигу, только я один заинтересовался. Я бегом к ноуту и давай камеры щелкать, и, знаешь что? Я нашёл источник криков! Рядом с моим домом стоит крытый паркинг, там один из постов охраны, наверное, охранник вышел покурить, или просто пробздеться, но на камерах его терзали те самые пиздюки с объявления! Ну, которые пропали.

Качество видео, конечно, было так себе, но судя по одежде, описанной в объявлении, это были те самые «детишки». Охранник с залитым кровью лицом стоял на коленях и пытался отбиться от этих маленьких монстров ПРкой, а они скакали вокруг него на четвереньках, словно не люди, а дикие звери. Они отпрыгивали от дубины и по очереди накидывались на охранника, откусывая от его лица куски! Влад, взрослого мужика, заживо жрали двое пиздюков, понимаешь?! Я сразу же позвонил в полицию и продолжал смотреть на то, как дети абсолютно по-зверски терзали тело. Они рвали его, дрались за куски мяса, а я ждал полицию. Надеялся, что служители закона пристрелят этих существ, едва увидев. Пытался запись сохранить, но нихуя. Почему то даже через запись экрана не получалось, а при попытке перезаписать на телефон, качество, которое и без того было не самым лучшим, просто шакалилось в пиксельную кашу!

Приехав, менты вышли из машины, а эти «дети» подбежали к сотрудникам и обрадовались. Реально, будь у них хвосты, они бы ими виляли! Менты что-то сказали пиздюкам и показали прямо на камеру, даже не так — один из ментов ткнул пальцем прямо в меня, через глазок камеры! Один из упырей этих в погонах, пальцем собрал немного крови с теда и облизал одобрительно кивая! А я сидел за ноутом, обтекая себя и понимая, что я сказал номер своей квартиры и все данные этим ментам.

В общем, двое пошли к входу во двор, а еще двое закинули тело в УАЗик, усадили малых в салон, завелись и уехали. Я сразу понял, шестым чувством, что их сейчас отвезут подальше и просто дадут дожрать бедного охранника. Слишком уж по-доброму менты относились к этим малолетним каннибалам.

В домофон позвонили, я встал, подошел к входным дверям, закрылся на все замки, выключил звук домофона и погасил свет в квартире. Я, блин, не впущу к себе этих оборотней в погонах! Менты каким-то образом попали в подъезд, видимо соседи впустили, поднялись на мой этаж и начали буквально штурмовать мою дверь. Они стучали, звонили, кричали, говорили, что им нужно всего лишь взять с меня объяснение. А я лишь слушал и трясся всем телом. Клянусь, я никогда не ощущал такого страха и такой опасности.

Вот тогда-то я и решил, что свалю к тебе, братан, отсижусь и продам эту ебучую квартиру! Пусть я буду трижды мудаком, козлом и кем угодно. Потому что подставлю новых жильцов, но я больше не могу. Правда, брат, меня выжали, я морально выжатый лимон!

Но и это еще не все. Несколько дней я просто не мог выйти из квартиры. Я сидел и наблюдал за камерами, и постоянно, абсолютно каждый день, люди в форме крутились у моего дома. Они общались с жильцами во дворе, смотрели в камеры, как будто знали, что я их вижу. А последние два дня мне стучали в окна! В окна на семнадцатом, блять, этаже! Просили впустить, угрожали, что все равно найдут лазейку и проберутся внутрь.

После второй ночи и на третий день, практически не спав, я снова смотрел в камеры и не поверил своим глазам: люди в форме исчезли! Вот тогда я тебе и позвонил, сорвался к тебе. Решил, что у тебя смогу просматривать камеры, и если больше никто не появится, я сгоню домой, соберу все необходимое и свалю!

Такая вот история, брат.

Мы с Колей допили остатки водки, спрашивать его о чем-либо не хотелось. Его рассказ вкупе с внешним видом говорил сам за себя. Досидев в полной тишине и изрядно окосев, мы разбрелись по комнатам спать. Николай прожил у меня еще три дня, отоспался, отъелся и, став похожим на здорового человека, уехал домой, сказав, что вернется с вещами. Я, само собой, разрешил ему пожить у меня сколько нужно, пока не продастся квартира и он не найдет новое жилье. Да и честно, я был даже рад тому, что мой быт одиночки будет разбавлен компанией хорошего друга. Но Коля не вернулся...

Единственное, что мне напоминает о том, что Коля вообще был, — это сообщение, пришедшее в Telegram 17.07.24, которое гласило: «Брат, я больше не свежий, не мясной! Теперь я гнилой, тут весело, жду тебя». Отправителем значился некий «Пропащий».

Сегодня, 28.08.24, я пишу этот пост, ведь мой друг пропал. Я хочу, чтобы никто из тех, кто прочитает этот рассказ, даже не задумывался о покупке квартиры по адресу: г. *****, ул. Пер***********ей, ЖК «Пред*****й». Что случилось с Николаем, не знает никто. Его машина стоит на парковке у дома. Камеры зафиксировали лишь то, как Коля подъехал к дому 16.07.24 утром, вошел в подъезд, потом в лифт и пропал! Он просто не вышел из лифта. Обыскивали и шахту лифта, и его квартиру. Ничего. Ни единой зацепки". (с)

Страница автора рассказа:

https://author.today/work/424946

Школа стала для него каторгой. Он не был изгоем, скорее он был невидимкой. Пока другие гоняли мяч или шептались о девочках, Иван пропадал в библиотеке или бродил по окраинам города. Его манили пустыри, старые полуразрушенные здания, заброшенные парки. Он не искал приключений, он искал следы, следы прошлого, следы иного. Он мог часами разглядывать старую кирпичную кладку, представляя, кто ходил здесь сто лет назад. Подбирал на дороге странные камни, воображая их артефактами забытых цивилизаций. Реальность казалась ему тонкой пленкой, под которой скрывалось нечто большее и более настоящее.

Его первая любовь случилась в шестнадцать лет, и влюбился он в дочь местного архивариуса, девочку с бледным лицом и огромными глазами, читавшей на переменах «Песни Мальдорора». Они не целовались на заднем школьном дворе. Они сидели в городском парке на скамейке с отваливающейся краской и говорили о призраках, о параллельных мирах, о том, что смерть - не конец. Их связывала не страсть, а общее одиночество и жажда получения знаний по ту сторону реальности. Позже, она уехала поступать в Питер и не вернулась. Для него это стало еще одной потерей, еще одной тенью, добавленной в его коллекцию.

Университет в Москве стал побегом. Он поступил на истфак не потому, что хотел преподавать или писать диссертации о классовой борьбе. История для него была самой большой тайной из всех. Официальная версия - для учебников. Его же манили трещины в истории, белые пятна, необъяснимые события, случайные упоминания в мемуарах о «странных шумах в ночи» под Сталинградом, о «неопознанных трупах» в немецких донесениях, о целых деревнях, исчезнувших в глухих лесах не по причине войны.

Он стал архивистом по призванию. Пыльные хранилища стали его храмами, а шелест пожелтевших страниц - мантрами и молитвами. Он искал не даты и факты, он искал отклонения, случайную фразу, вымаранный абзац, фотографию со странным объектом на заднем плане. Его коллеги считали его чудаком, но безобидным.

- Колосов? Да он копается в каком-то околонаучном мистическом мусоре. Безвредный мечтатель. - Говорили о нем.

Он и сам почти поверил в это. Почти смирился с ролью чудака, пишущего никому не нужные статьи о «перцепции сверхъестественного в условиях тотального стресса Второй мировой». Это была удобная маскировка, пока однажды он не нашел в одном из архивов дело О-1943/В.

Оно не было похоже на другие. Обычно в таких документах сквозила советская риторика - «вражеские происки», «паника среди несознательных элементов». Здесь же был леденящий, почти беспристрастный ужас. Констатация факта: нечто необъяснимое уничтожило две роты не на поле боя, а в дикой, древней резне. И государство, этот колосс на глиняных ногах, не стало сражаться с этим нечто. Оно просто огородило всю информацию грифом «СЕКРЕТНО»  и сделало вид, что ничего не было. Это было ключевое открытие его жизни. Документ, печать, подпись, протокол.

Государство, этот эталон бездушной рациональности, испугалось. Оно признало существование чего-то, что не вписывалось в его картину мира. Для Ивана это было знаком. Окончательным и бесповоротным. Он нашел свою тайну, и тень этой тайны легла на него, чтобы уже никогда не уходить. Он больше не был чудаком-историком, он стал охотником за призраком, но призрак, которого он искал, был настоящим.

Продолжение следует...