«Куда они все это денут. Может на выброс ?», — мелькнула мысль. И тут же другая: «А что у меня под ногами?»

Мой подвал был для меня чёрной дырой. Туда скидывали всё, что не жалко, ещё со времён бабушки. Я отёр пыль с ржавого замка, скрипя, отодвинул тяжёлую дверь. Фонарик выхватил из мглы не груду хлама, а… склад.

У стены, будто солдаты на посту, стояли три целых алюминиевых бака от старой прачечной — лёгкие, серебристые, без вмятин. Рядом — свёрнутый в кольцо лист нержавейки, тускло поблёскивающий в луче света. Я тронул его — холодный, гладкий, дорогой металл.

Дальше — два призрака. Первый велосипед был похож на ископаемое: облезлая рама, седло, проеденное мышами, колёса, вросшие в цементный пол слоем ржавой пыли. Он был мёртв. А вот второй… Он стоял, прислонённый, и даже пыль на нём лежала как-то ровно. Колёса были целы, цепь висела на звёздах, а на раме — странный хомут, будто кто-то скрепил его намертво. Загадка, а не вещь.

В углу, как змеиное гнездо, лежал моток меди — старая проводка, очищенная кем-то до блеска. Тяжёлый, желтовато-красный, он один стоил дороже всего остального железа.

И король этого подземелья — чугунный стояк метровый, толщиной в руку. Он лежал, как спящий богатырь, все 30 килограммов немого достоинства. Его не сдвинуть без телеги, а тащить на себе — прощай, колени.

За два захода я вывез всё, кроме богатыря и велосипедов-призраков. В приёмке мужик в засаленной куртке молча тыкал пальцем: «Алюмий… Нержавка… Медь… Чёрный…» Весы стрекотали, калькулятор пищал. На выходе он сунул в руку несколько тысяч. Не зарплата, но и не мелочь. За просто так. За то, что посмотрел под ноги.

Теперь в подвале пусто. Только стоят два велосипеда. Ржавый — он уже труп, его судьба ясна. А второй… Он смотрит на меня одним уцелевшим зеркальцем. В нём есть тайна. Хомут на раме, будти шрам. Он может быть сокровищем, а может — ловушкой. Продать его сейчас как есть — получить свою тысячу и забыть. Или потратить время, разгадать его историю, вложиться — и, возможно, получить больше. А может, и не получить ничего.

Я пока не трогаю его. Пусть постоит. В подвале-сокровищнице появился новый экспонат — нерешённая задача. И иногда, кажется, он тихонько скрипит, напоминая: чтобы найти клад, мало спуститься в подвал. Надо ещё решить, что для меня этим кладом является.

Всем добра. Артист Игорь Пиксайкин.

Сначала всё пошло волнами. Деревья, камни, полосы багрового сияния в небе — всё поплыло, растянулось в долгие, неверные мазки. Олег почувствовал, как земля уходит из-под ног, но падения не последовало. Было ощущение стремительного скольжения куда-то вбок, сквозь густую, невидимую пелену. В ушах встал немой, давящий вой, вытесняя все другие звуки.

Он зажмурился, вцепившись в ствол молодой сосны, чтобы не упасть. И когда волна прошла, он открыл глаза.

Тишина. Глубокая, лесная, знакомая. Давящий багровый свет исчез. Сквозь редкие сосновые верхушки проглядывало тёмное, бархатное небо. И на нём — ровно там, где и должно быть, — мерцала неторопливая, спокойная Большая Медведица. Рядом — крохотная, но упрямая Полярная звезда. Свои. Родные. Земные.

Олег ахнул, задыхаясь от внезапно нахлынувшей слабости. Он обернулся. Рядом, прислонившись к сосне, стоял Андрей, его лицо, искажённое гримасой напряжения, медленно расслаблялось, уступая место немому вопросу. Света сидела на подстилке из рыжего соснового опада, сжимая свою перевязанную руку, и смотрела на просвет между деревьями, где теперь не было ничего, кроме обычной ночи.

— Что… что это было? — прошептал Андрей, и его голос звучал хрипло, но уже без той животной паники. — Куда делось… всё?

Олег только покачал головой. Он вглядывался в лес. Сосны. Сухой песчаный грунт под ногами. Запах хвои и прелой листвы, а не гнили и чуждости. Он сделал несколько шагов, прислушиваясь. Ни вой, ни шёпот, ни звуки погони. Была только благословенная, глухая тишина осеннего бора.

— Мы… мы вернулись? — Света подняла на него глаза, полные слез и надежды. — Это наш лес?

— Похоже, — сдавленно сказал Олег.

Он поднял голову к небу, к знакомым созвездиям, и почувствовал, как что-то тяжёлое и ледяное внутри начинает таять, сменяясь ошеломлённым, осторожным облегчением.

Именно в этот момент в молодом ельнике раздался резкий, сухой хруст ветки. Все трое вздрогнули, разом обернувшись на звук.

Из темноты вышел человек. Высокий, долговязый, в поношенной камуфляжной куртке и тёмных штанах. В одной руке он держал мощный фонарь, луч которого был пока выключен, в другой — длинное, узкое мачете в самодельных ножнах. Лицо его было худым, с резкими скулами и внимательным, оценивающим взглядом, который скользнул по ним, задержался на перевязанной руке Светы, на их измождённых, испачканных лицах.

Он остановился в десяти шагах, не приближаясь, но и не проявляя страха. Его поза была скорее настороженно-деловой.

— Живые, — констатировал он, голос низкий, слегка хрипловатый, без тени паники. — Откуда?

— С… с поляны, — выдохнул Олег. — Мы убегали… Там было что-то…

Долговязый кивнул, как будто услышал нечто ожидаемое. Он бросил быстрый взгляд на небо, на знакомые созвездия, и его лицо на миг стало каменным.

— Понятно. Вспышка, — сказал он просто. — В этот раз вас выкинуло сюда. Повезло. Не все выходят целыми.

«В этот раз», — слова повисли в морозном воздухе.

Олег почувствовал, как под ложечкой ёкнуло уже от нового, незнакомого страха — страха перед знанием этого человека.

— Ты… ты знаешь, что это? — спросила Света, и её голос дрогнул.

Долговязый не сразу ответил. Он медленно, давая им привыкнуть, сделал шаг ближе. Его глаза, отражавшие слабый свет звёзд, были пустыми и уставшими.

— Скорее — нет, чем — да, — ответил он.

— Но…

— Короче, — перебил он бесцеремонно. — Я Саня. Тоже турист. И тоже застрял тут.

Он слегка поднял мачете, не как угрозу, а как часть себя, как неизбежный атрибут этого места.

— Что именно вы видели? Опишите. И часы — у кого есть? Что показывают?

Вопрос прозвучал неожиданно. Андрей машинально взглянул на запястье. Цифры на электронном циферблате замерли, показывая одно и то же время — 21:47. Стрелки механических часов Олега просто застыли.

— Не идут, — глухо сказал Олег.

Саша снова кивнул, и в этом кивке была горькая убеждённость.

— Значит, так и есть. Ладно. Слушайте и запоминайте. Лес сейчас — наш. Тот, другой, он отступил. Но ненадолго. У нас есть окно. Может, час, может, меньше. Здесь, в этом месте, после вспышки всегда выносит к старой делянке. Отсюда до лагеря — сорок минут быстрым шагом. Там есть другие. Есть костёр. Есть шанс.

Он говорил коротко, отрывисто. Никаких объяснений «что» и «почему». Только «что делать».

— Какие другие? — настороженно спросил Андрей, в его глазах ещё плясали тени призрачного «Димы».

Долговязый посмотрел на него, и в его взгляде мелькнуло что-то тяжёлое — понимание, быть может, даже что-то вроде жалости, но сразу же погасло, спрятавшись за броню цинизма.

— Такие же, как мы. Те, кого не добили в первый раз. Те, кто не сошёл с ума. Лагерь — нейтральная зона. Там можно перевести дух. Решить, что делать дальше.

Он перевёл взгляд на Свету, на её окровавленную, дрожащую руку.

— Ей нужна помощь. Настоящая. Антисептик, бинты. Иначе начнётся заражение, и ты станешь обузой для всех, — сказал он прямо, без прикрас, глядя ей в глаза. — Идти можешь?

Света, побледнев ещё больше, кивнула.

— Тогда слушайте правило, — Саша выпрямился, и в его фигуре появилась неоспоримая командирская жесткость. — Идём быстро, но не бежим. Без паники. Я впереди. Ты, — он ткнул пальцем в Андрея, — в середине, помогаешь ей, если споткнётся. Ты, — взгляд на Олега, — замыкаешь. Смотри в оба. Если увидишь или услышишь что-то… странное — не кричи. Дотронься до плеча впереди идущего. Понятно?

Они молча кивнули. В тоне этого долговязого парня была та же неумолимая убедительность, что и в приближении того, бесформенного ужаса — только теперь она предлагала не бегство, а план.

— Вопросы? — спросил Саша, уже разворачиваясь в сторону темноты.

— А что… что мы будем делать в лагере? — неуверенно спросил Олег.

Саша на пол-оборота обернулся. В слабом свете звёзд его профиль казался вырезанным из гранита.

— Будем выживать, — коротко бросил он. — Пока не поймём, как отсюда выбраться. Или пока это место не убьёт нас всех. Всё просто.

Он щёлкнул выключателем. Яркий луч фонаря прорезал темноту, выхватив узкую, едва заметную тропу, уходящую вглубь соснового бора.

— Пошли. И не отставайте.

Лес под ногами сменился с мягкой хвойной подстилки на сухую, утоптанную землю старой лесовозной дороги. Долговязый шёл быстро, не оглядываясь, но чутко прислушиваясь к звукам за спиной — к тяжёлому дыханию, к сдавленному стону Светы, когда та наступала на кочку. Он двигался, ориентируясь по едва заметным для постороннего глаза меткам: сломанной верхушке молодой сосны, груде камней, сдвинутой с места.

Наконец, он поднял руку, сжав кулак. Все замерли. Впереди, сквозь редкие стволы, мерцал огонёк. Не один — несколько. И тёмные силуэты строений. Лагерь.

Саша выключил фонарь. Теперь они шли почти вслепую, доверяясь его уверенным движениям. Воздух здесь пах дымом, и этот привычный, земной запах заставил Олега чуть расслабиться. Казалось, сейчас они выйдут на поляну, где их встретят испуганные, но живые лица таких же заблудившихся.

Но Саша остановился в двадцати шагах от кромки леса, где заканчивалась трава и начиналась площадка лагеря с костром и двумя полуразвалившимися бараками. Он присел на корточки, заставив остальных сделать то же самое.

— Короче, — его шёпот был едва слышен, но в нём звучала сталь. — Видите ту линию?

Олег присмотрелся. На земле, отделяя лес от лагеря, лежала почти незаметная полоса — тёмная, сырая, будто грунт здесь был пропитан водой, тогда как вокруг земля была сухой. Воздух над этой полосой слегка дрожал, как над асфальтом в зной.

— Барьер, — коротко объяснил долговязый. — Наша сторона — их сторона. За него не могут пройти те, кто… не настоящий. Но он же проверяет и нас.

— Как проверяет? — тихо спросил Андрей.

— Нужно пройти самому. Без помощи. Без касаний. Если ты живой — пройдёшь. Если с тобой что-то не так — не выйдет. В лагере свои правила. Первое — у порога не спорят и не задают глупых вопросов. Второе — делают так, как скажут старожилы. Усекли?

Они молча кивнули. В лагере у костра заметили движение. К границе подошло несколько человек. Они не выходили за мокрую полосу, просто стояли и смотрели в темноту. В их руках Олег разглядел то, что сначала принял за палки, но при ближайшем рассмотрении оказалось самодельными копьями и тесаками. Никто не улыбался.

— Эй! — крикнул оттуда мужской голос. — Гавр, это ты?

— Я, — отозвался Саша, не вставая.

— Кто с тобой?

— Трое. С поляны, после вспышки. Один ранен.

— Живые?

— Пока да.

В лагере зашептались. Человек, который кричал, сделал шаг вперёд, но не пересёк черту. Его лицо, освещённое отблесками костра, было жёстким и усталым.

— Почему не заходят?

— Ждём твоего «добро», Сэм, — парировал долговязый, его тон был ровным, но в нём чувствовалось лёгкое напряжение. — Убери народ от границы. И оружие. Пусть видят, что тут свои.

Сэм, что-то негромко сказал остальным. Люди нехотя отступили на несколько шагов, но оружие не убрали.

— Ладно, — сказал Сэм. — Пусть заходят. По одному. Гавр, ты первый.

Саша, или Гавр обернулся к своим подопечным.

— Я пройду. Потом — ты, — он ткнул пальцем в Олега. — Потом…

Долговязый перевёл руку в сторону Андрея и Светы, замер, словно ожидая чего-то.

— Андрей, — отозвался парень. — Это Света.

Гавр кивнул и продолжил:

— Андрей со Светой. Но помните: каждый сам. Не помогать. Не касаться. Даже если упадёт. Это не жестокость. Это необходимость. Усекли?

Света кивнула, сжимая здоровой рукой лямку рюкзака Андрея. В её глазах был страх, но и понимание. Они уже видели, во что может превратиться «друг».

Саша встал во весь рост, отряхнул колени и ровным шагом пошёл к той тёмной, мокрой полосе. Он не замедлил и не ускорил шаг. Пересёк её легко, как невидимый порог. С той стороны его тут же обступили, засыпая тихими вопросами.

Теперь очередь была за Олегом. Он почувствовал, как все в лагере уставились на него. Сзади давила тишина леса, спереди — молчаливое ожидание вооружённых людей. Он сделал шаг. Ещё один. Подошёл к полосе. Вблизи она казалась просто узкой канавкой, где скапливалась вода. Ничего мистического.

Олег переступил.

И ничего. Ни покалывания, ни сопротивления. Только земля под ногами стала чуть твёрже. Он оказался по ту сторону. К нему не бросились, только оценивающе оглядели.

— Следующий! — крикнул Сэм.

Андрей, поддерживая Свету, подошёл к границе. Они переглянулись. Она отпустила его лямку, сделала шаг… и перешла. Легко. Только выдохнула, когда оказалась рядом с Олегом.

Теперь был Андрей. Он казался самым сломленным. Сделал шаг, споткнулся о невидимый корешок на самом краю полосы, едва удержал равновесие. В лагере кто-то напрягся. Но Андрей выпрямился и пересёк черту. Его встретили не объятиями, а просто молчаливым кивком.

— Вот и все, — сказал Гавр, его голос прозвучал громче, уже для всех. — У неё рана на руке, нужно обработать. Сэм, есть что поесть?

Сэм, коренастый мужчина с недельной щетиной, кивнул.

— Каша осталась. И кипяток. Проходите, садитесь. — Он отвёл в сторону Гавра, и они заговорили шёпотом, бросая на новичков тяжёлые, непонятные взгляды.

Олег, Андрей и Света медленно двинулись к костру. Его тепло обожгло промёрзшую кожу. Вокруг сидели люди — десять, может, двенадцать человек. Все разные, но с одним и тем же потухшим, настороженным выражением в глазах. Кто-то кивнул им в знак приветствия. Кто-то просто отодвинулся, давая место. Никаких расспросов. Только тихий шепот Гавра и Сэма позади, да треск поленьев в огне.

Олег опустился на валежник у костра, протянул к теплу дрожащие руки. Он был в лагере. За барьером. Но глядя на эти замкнутые, измученные лица, он снова почувствовал холод внутри. Это было не спасение. Это была передышка. И правила этой передышки ему только предстояло узнать.

Утро пришло серое и холодное. Лагерь просыпался медленно. Обрывки вчерашних разговоров у костра — про барьер, про иных, про загадочную Мию — вертелись в голове, не складываясь в картину. Кто-то подбросил в ночной костёр сырых веток, и теперь над ним вился едкий, белый дым.

Олег вылез из палатки. Андрей и Света уже сидели у костра. Эва — женщина с короткими тёмными волосами — снова перевязывала Светину руку. Под чистой тканью края раны выглядели воспалёнными, кожа вокруг — горячей на ощупь и неестественно тёмной.

К костру подошёл Гавр. Он выглядел так, будто не спал вовсе. В руках он нёс жестяную кружку, исходящую паром.

— Держаться будет? — спросил он, кивнув на повязку, вопрос был к Эве.

— Зависит не от повязки. Нужны лекарства. Настоящие, — ответила она, не глядя. — А их нет.

Гавр лишь стиснул челюсть, словно проглотил горькую пилюлю, и отхлебнул из кружки.

— Ну что, осознали, где оказались?

— Где мы? — прямо спросил Олег.

Гавр обвёл взглядом своих, сидевших неподалёку: коренастого Ника, молчаливого Хруста, и Сэма, который методично точил лезвие своего тесака. Они обменялись быстрыми, усталыми взглядами.

— В ловушке, которую не понимаем, — наконец сказал Гавр. — Лес. Вспышки. Иные. Барьер. Это всё, что мы знаем. Остальное — догадки.

— А Мия? Та, что приводит людей? — спросила Света, прижимая здоровой рукой перевязанную.

— Мия, — Гавр произнёс это слово так, словно пробовал его на вкус. — Появляется. Стоит у черты, вон у тех чаш. Зажигает их, но никогда не заходит. Иногда что-то говорит. Чаще — молчит. Как будто просто выполняет обязанности конвоира, который привёл новую партию заключённых.

Олег покосился в сторону леса, где начиналась тропа, уходящая вверх по склону. Вдоль неё громоздились странные каменные чаши.

— Она знает больше, — хрипло вставил Ник. — Должна знать.

— И что? Спросим её вежливо? — в голосе Сэма, не отрывавшегося от точильного камня, прозвучала сдержанная ярость. — Она не зайдёт. А выйти к ней… это дать им шанс. Они ждут этого. Чуют слабину.

Олег вспомнил светящиеся тени на том берегу, их терпеливое, изучающее наблюдение.

— А другие? Те, кто был с вами в первый раз? — осторожно спросил он.

Гавр помолчал, глядя в пар от кружки.

— Не знаю, — сказал он наконец, и его лицо на миг стало просто уставшим лицом молодого парня, а не маской выжившего. — Когда случилась вторая вспышка… нас просто разбросало. Я очнулся здесь, с Ником и Хрустом. Их с нами не было. Остались там. Или тут.

Он махнул рукой, вмещая в этот жест всю непостижимость происходящего.

— И мы не знаем, что хуже.

— А чудик? Старик, про которого вы вчера упомянули? — не унимался Олег.

На этот раз отреагировал Сэм. Он резко остановил точильный камень.

— Говорит загадками. Про «путь», про «готовность», про «цену». Как будто мы участники какого-то проклятого квеста, а он — гейм-мастер. Появляется редко. Чаще после того, как… после стычек.

— После того как гибнут люди, — безжалостно договорил Ник.

В воздухе повисло тяжёлое молчание.

— Значит, вы ничего не знаете наверняка, — повторил Олег своё вчерашнее заключение. — Как выбраться. Зачем всё это.

— Знаем, что сидеть здесь — значит сгнить, — отчеканил Гавр и поставил пустую кружку. — Знаем, что каждый новый приход Мии — это лотерея. Приведёт таких же, как мы, или приведёт что-то, что лишь притворяется? Барьер проверяет, но проверка эта… запаздывает. Сначала нужно подпустить к самой черте.

— И что вы предлагаете? — в голосе Андрея звучал вызов. — Напасть на неё? Это самоубийство.

Гавр посмотрел на него долгим, оценивающим взглядом.

— Я предлагаю не нападать, — сказал он неожиданно тихо. — Я предлагаю посмотреть. В следующий раз, когда она придёт, мы не будем стоять тут, у костра. Мы уйдём в лес, с этой стороны барьера. Спрячемся. И посмотрим. Куда она уходит, когда растворяется. Что происходит по ту сторону чаш. Может, это и есть тот самый «путь», о котором болтает старик.

Идея повисла в воздухе.

— Она заметит, — сказал Хруст впервые за весь разговор, его голос был глуховатым.

— Пусть заметит, — пожал плечами Гавр. — Мы не нарушаем её правил. Мы не выходим за барьер. Мы просто… наблюдаем с другой точки. Может, увидим то, чего не видно отсюда.

Сэм наконец убрал нож и камень и вытер ладони о брюки.

— Рискованно. Может приманить иных к самой границе.

— Всё здесь рискованно, — парировал Гавр. — Сидеть и ждать, пока у Светы начнётся сепсис, или пока иные не найдут способ обойти эту… черту на земле — тоже риск. Меньший, привычный. Оттого он и кажется безопасным.

Олег смотрел на Гавра. В этом парне не было безумной решимости, но была трезвая, холодная отчаянность человека, который перебрал все плохие варианты и выбрал тот, который хоть как-то двигает ситуацию с мёртвой точки.

— Я пойду с вами, — неожиданно для себя сказал Олег.

Гавр кивнул, как будто ожидал этого.

— Хорошо. Остальные решают сами. Но помните — если выйдете, то обратно зайти сможете. Барьер работает в обе стороны. Пока что.

Он встал, разминая затекшие мышцы.

— Короче, у нас день, может, два. По словам старика, вспышки учащаются. Будьте готовы.

Гавр, Ник и Хруст ушли обсуждать детали. Сэм ещё минуту сидел, глядя в огонь, потом молча встал и последовал за ними.

— Ты с ума сошёл, — прошептал Андрей Олегу. — Лезть в это добровольно…

— А какой у нас выбор? — тихо спросила Света, она смотрела не на него, а на своё предплечье. — Ждать? Надеяться, что станет лучше? Здесь ничего не становится лучше само. Только хуже.

Олег молчал. Он смотрел на уходящую спину Гавра. Этот план был не лучше и не хуже любого другого. Это было действие. А в этом месте, где сама реальность была пассивной угрозой, действие — даже слепое, даже отчаянное — казалось единственной формой сопротивления.

День потянулся в нервном ожидании. К вечеру следующего дня Эва констатировала у Светы жар. Антипиретиков не было, лишь обтирания холодной водой из ручья. Эта беспомощность висела над лагерем тяжёлым облаком.

Именно тогда, в предсумеречный час, когда длинные тени от бараков уже сливались в одну сплошную синеву, у границы леса вспыхнул первый огонёк. Потом второй. Три чаши, вдоль тропы, зажглись сами собой, без видимого источника.

В лагере все замерли.

— Она идёт, — глухо сказал Ник, уже стоявший с самодельным копьём у плеча.

Из чащи вышла Мия. Высокая, в тёмной, лёгкой, не по погоде одежде, её светлые волосы казались неестественно яркими в угасающем свете. За ней, понуро плетясь, шли двое — мужчина и женщина. Они выглядели оглушёнными, но целыми. За плечами — стандартные туристические рюкзаки.

Гавр, стоявший в тени дальнего барака, жестом подозвал Олега, Ника и Хруста. Сэм остался у костра, его задача — не дать остальным в лагере наделать глупостей.

— Пошли, — бросил Гавр. — Передвигаемся тихо. Держимся в тени строений.

Они краем, прижимаясь к обшарпанным стенам бараков, начали смещаться вдоль границы лагеря, удаляясь от основного входа и костра. Цель — зайти с фланга, в ту часть леса, что примыкала к лагерю сбоку, откуда будет видно и Мию, и тропу за чашами.

Сердце Олега бешено колотилось. Он чувствовал на себе взгляды оставшихся в лагере — Андрея, Светы, Эвы. Эти взгляды были полны немого вопроса и страха.

Мия, между тем, подошла к последней, не горящей чаше. Новенькие остановились в паре шагов за ней, озираясь на тёплый свет костра и на вооружённых людей за невидимой чертой. Женщина что-то спросила у Мии, та, не оборачиваясь, коротко мотнула головой.

Гавр и его группа достигли крайней точки лагеря. Здесь барьер, та самая мокрая полоса, уходил в кусты. Они нырнули в подлесок, но лишь на пару метров, оставаясь по свою сторону границы. Отсюда, сквозь редкие ветки, была отлично видна поляна перед лагерем.

— Тише теперь, — прошипел Гавр, припав на одно колено.

Мия достала буквально из воздуха небольшой факел. Щёлкнула зажигалкой — яркое, живое пламя заплясало на ветру. Она поднесла его к чаше. И в этот момент из леса напротив, из-за спины новичков, донёсся звук. Не вой, не шёпот. А сдавленный, человеческий кашель.

Новички вздрогнули и обернулись. Мия замедлила движение, её спина напряглась.

Из темноты между сосен вышел человек. Мужчина. В рваной куртке. Он шёл, слегка пошатываясь, одной рукой прижимая к животу тёмное, мокрое пятно. Лицо его бледное, испуганное.

— Помогите… — голос был хриплым, надорванным. — Там… они…

Олег почувствовал, как у него похолодело внутри. Но Мия повернулась к этому «раненому». И на её лице не было ни капли сострадания. Было холодное, почти презрительное внимание. Она не двинулась с места, лишь слегка наклонила голову, будто изучая интересный экземпляр.

— Не подходи! — вдруг крикнул мужчина из новичков, обращаясь к призраку.

Но «раненый» сделал ещё шаг, протягивая руку. И в этот момент тени под деревьями сгустились и пришли в движение. Не две, не три. Их было несколько. Они отделились от стволов, плавные и бесшумные, и двинулись не на лагерь, не на новичков. Они двинулись на Мию, обтекая призрачного «раненого», как воду обтекает камень.

Гавр ахнул, подавив звук. Ник судорожно сглотнул. Все их планы рушились перед этой новой, невообразимой картиной: иные атаковали проводницу.

Мия не испугалась. Она отбросила факел прямо под ноги ближайшей тени. Пламя вспыхнуло ярче, и тень отпрянула с тихим, шипящим звуком, будто на раскалённую сковороду плеснули воду. Но другие продолжали сходиться, полукольцом.

И тогда Мия сделала то, чего от неё никто не ожидал. Она резким движением схватила женщину-новичка за плечо и буквально швырнула её в сторону горящей чаши. Девушка вскрикнула, споткнулась и упала, но её рука чиркнула по раскалённому металлу.

Чаша полыхнула ослепительным белым светом.

Свет ударил в глаза, и на мир будто набросили белое полотно. Олег зажмурился. Когда он открыл глаза, секундой позже, картина изменилась.

Иные исчезли. Исчез и «раненый». На земле перед чашей лежал лишь тлеющий факел. Мия стояла на том же месте, отряхивая штанину. Она выглядела… раздражённой.

Новички, включая упавшую девушку, оказались по ту сторону барьера, внутри лагеря. Они в изумлении ощупывали себя, оглядываясь.

А Мия, не глядя больше ни на кого, махнула рукой. Огни в чашах погасли разом. Она обернулась и шагнула в лес, туда, откуда появились иные. И не растворилась в воздухе, а просто скрылась за деревьями.

Гавр выскочил из кустов, не в силах больше оставаться в засаде. Он выбежал на открытое пространство лагеря, уставившись на то место, где исчезла женщина.

— Вы видели? — его голос звучал сдавленно, в нём бушевали ярость и торжество. — Вы видели?! Они напали на неё! Она не всесильна! У неё есть свои враги здесь!

Олег подошёл, чувствуя дрожь в коленях. Он видел не только это. Он видел, как Мия использовала живого человека как инструмент, как ключ для активации чаши. Он видел полное отсутствие в её действиях чего-либо человеческого.

— Она не проводник, — тихо сказал Олег, глядя в тёмный проём между деревьями. — Она надсмотрщик. Или садовник. А мы… — он обвёл взглядом лагерь, новичков, Свету с её горящей рукой, — мы посевы. Или сорняки. И она, и они, — он кивнул в сторону леса, — все охотятся здесь. Просто на разном уровне.

Гавр повернулся к нему. В его глазах горел новый, опасный огонь. Не холодная решимость утра, а нечто яростное и нетерпеливое.

— Неважно. Мы видели, куда она ушла. Настоящим путём. Не тем, где она растворяется для показухи. Там, — он ткнул пальцем в зловещую темноту леса, — есть что-то ещё. И мы пойдём туда. Не следить. Идти. Следующей ночью. Пока она не вернулась с новой «партией».

Он не спрашивал согласия. Он констатировал. План родился и умер за один вечер. На его месте возник новый, куда более безумный. Но в мире, где правила писались не ими, только безумие и выглядело логичным следующим шагом.

- Значит, знаешь, - кивнул учитель. – Тогда объясни, почему твой аватар плывёт по течению? Кто им должен управлять?

- Я? – пискнул ученик.

- Именно! А у тебя что происходит?

- Но ведь там, - ученик ткнул пальцем в монитор, - все так делают.

- Зачем ты смотришь на всех? А если все пойдут с крыши прыгать, ты что? Тоже пойдёшь?!

- Я… - ученик не знал, что сказать. Он смутился, рука непроизвольно дёргала мышь.

- Выйди и зайди снова.

- Опять?! Сколько можно?

- Сколько нужно, столько и можно. Повтори-ка ещё раз главную цель этой игры.

- Развиваться. Эволюционировать.

- Ты это делаешь?

- Нет, - чуть слышно шепнул ученик.

- Выйди и зайди снова. – Учитель был непреклонен.

Ученик вздохнул и печально нажал нужные клавиши.

Мужчина средних лет остановился посреди улицы, несколько раз безуспешно попытался вдохнуть, неловко дёрнулся, и упал на тротуар. Его пальцы разжались, уронив на асфальт тяжёлый дорогой портфель.

- Врача! – вскрикнул кто-то, явно насмотревшийся голливудских фильмов. – Тут человеку плохо!

Ещё кто-то с профессиональной сноровкой замерил пульс, подержал телефон возле рта лежащего, и с цинизмом, выдавшем в нём врача, поправил:

- Ему уже не плохо. Похоже, сердце. Так что ему уже лучше, чем нам всем.

Никто из собравшихся возле свежеиспечённого покойника не слышал, как в родильном доме, что располагался напротив, раздался детский крик. В игру вошёл новый аватар.

Ничего. Тишина. Только собственное сердце, бешено колотящееся в груди, да тихий шелест опавшей листвы.

«Показалось? — лихорадочно подумал он, выбирая ногу из ловушки. — Показалось…»

И в этот миг тень отделилась от ствола старого бука в двадцати метрах от него. Плавно, без единого звука. Она не стала скрываться. Просто замерла, наблюдая.

Олег вскрикнул от нового приступа паники, вскочил на ноги и понёсся вниз по склону, туда, где между деревьями угадывалась чёрная полоса — может, ручей, может, старая лесная дорога.

За спиной затрещали ветки. Олег не оборачивался. Он уже знал: оно двинулось за ним. И теперь между ними не было ни чащи, ни бурелома. Только склон.

Впереди склон резко обрывался. Не пропастью, но крутой осыпью, уходящей в промоину, где темнела вода. Спускаться туда значило на миг стать мишенью, легкой и беззащитной. Но иного выбора не было.

Олег, не раздумывая, оттолкнулся от края и полетел вниз, поджав ноги. Камни и комья земли понеслись вместе с ним, от удара на миг вспыхнуло перед глазами. Он грубо шлепнулся в холодную воду, захлебнулся, вынырнул с проклятьем. Ручей оказался по колено, но течение цеплялось за ноги, пытаясь повалить. Он отчаянно забарахтался, выбираясь на противоположный, более пологий берег, и в последний момент обернулся.

Оно стояло наверху, на краю осыпи. Не спускалось. Просто наблюдало, как будто изучая новую тактику добычи. Сейчас, с этого ракурса, Олег разглядел детали — не лицо, нет, но нечто, напоминающее смазанные, словно размытые дождем, черты. И ощущение. Тяжелое, липкое, как запах гниющего дерева после долгих дождей. Оно исходило от этой фигуры и настигало его даже здесь, внизу.

Он выкарабкался, отряхиваясь, и бросился в чащу на том берегу. Рюкзак тянул вниз, насквозь мокрый, ремни впивались в плечи. Олег свернул с едва заметной тропки, нырнул под низко нависающие ветви бурелома и пригнулся за массивный, замшелый, полувросший в землю валун.

Тишина. Снова только его дыхание и удары сердца. Он не решался выглянуть. Минута. Еще одна. Сверху не доносилось ни звука. Может, отстало? Может, не стало пересекать воду?

Олег осторожно, сантиметр за сантиметром, приподнял голову над камнем и замер.

Оно было уже на этом берегу. Всего в тридцати шагах. Стояло боком к нему, будто прислушиваясь к лесу. И медленно, очень медленно поворачивало голову в его сторону.

Олег рванул молнию бокового кармана рюкзака, пальцы нащупали не банку с тушенкой или спальник, а холодный металл и пластик. Навигатор. Старая, потрепанная модель, но с заряженной батареей. Он выхватил его, тыкая дрожащими пальцами в кнопку. Экран ожил, ослепительно яркий в сгущающихся сумерках.

Карта. Нужна была карта. Он не помнил, загружены ли сюда эти леса. Но он помнил другое. Вчера вечером, на стоянке, он скачивал трек. Маршрут на сегодня. Розовая линия, уводящая от поляны к реке, а потом к кордону. Кордону, где должен был дежурить лесник.

Желтая стрелка курсора металась по экрану, ища спутники. Один... два... пять. А потом навигатор мигнул и потух. Безжизненный чёрный прямоугольник в его руках казался теперь не спасательным кругом, а надгробием его последней надежды. Эффект был физическим — под ложечкой ёкнуло и похолодело, а пальцы сами разжались, готовые выронить бесполезную железяку.

Но он не дал им это сделать. Сжал навигатор до хруста пластика. «Аккумулятор», — прошипел он сквозь хрип. Но как? Утром ещё был полный заряд?

Тишина сгущалась, вбирая в себя его отчаянные мысли. Сверху, с того берега, не доносилось ничего. Но это не значило, что оно ушло. Оно ждало. Выманивало. Олег прошелся взглядом по стволам. Где-то там, среди голых буков, оно могло стоять в трёх шагах, слившись с сумерками.

Нужно двигаться. До ночи, настоящей, беспросветной лесной ночи, оставался, может, час. А потом… Потом он станет слепым.

Он снял рюкзак, насквозь мокрый и невыносимо тяжёлый. Расстегнул молнию основного отделения. Руки, будто чужие, на ощупь отыскали маленький чёрный цилиндр в прорезиненном чехле. Фонарь. Он щёлкнул кнопкой — тусклый луч, едва различимый в полумраке, выхватил из темноты корявый корень и стену папоротника. Хватит, чтобы не свернуть шею. Не больше.

Засунув фонарь в карман, он вытащил из рюкзака тёмный, пропитанный влагой свёрток — спальник в компрессионном мешке. Потом — еду, плитку и сменные вещи. Всё лишнее — палатку, каремат, альпинистское снаряжение — он оставил. Рюкзак, теперь лёгкий и приземистый, он закинул обратно, ощущая странную, почти предательскую лёгкость в плечах.

Он встал во весь рост, прижимаясь спиной к холодному, шершавому камню. Потом шагнул из-за него — не вверх, не к страшному склону, а вглубь леса, подальше от воды. Ветерок, гулявший меж стволов, донёс запах — гнилого дерева и сырой глины.

Олег зажёг фонарь, прикрыв ладонью его стекло, и побежал. Не так, как раньше — ошалело и слепо. Теперь он ставил ноги, выбирал путь, обходя буреломы и ямы. Он бежал, как зверь, загнанный в угол, у которого остался последний шанс — не на побег, а на прятки.

Ему нужно было найти дерево. Старое, огромное, с дуплом у корней или нависающим козырьком вывороченной земли. Или скалу с расщелиной. Или хотя бы густой, непролазный ельник. Укрыться, затаиться и переждать. Пережить эту ночь.

Луч фонаря прыгал по стволам, и каждый из них на миг казался той самой, скользкой, серой тенью. Сердце колотилось где-то в горле, с каждым прыжком света замирая.

Олег снова побежал. Он потерял счёт времени, прежде чем луч выхватил из темноты строение. Сначала он увидел треугольник — тёмный, чёткий. Потом второй. Крышу. Потом — бледное пятно стены, прорезанное чёрным квадратом окна.

Сарай. Старый, покосившийся, густо заросший с одной стороны крапивой и малиной. Заброшенная лесная избушка или бывшая деляночная будка.

На миг в голове вспыхнул образ: дверь, захлопнувшаяся за его спиной, крепкий засов, стены между ним и тем, что снаружи. Тепло. Спасение.

Он сделал шаг вперёд, и луч фонаря упал на порог.

На земле перед низкой, покоробленной дверью лежал рюкзак. Синий, современный, с яркими пластиковыми застёжками. А из-под его лямки, тускло поблёскивая в луче фонаря, на Олега смотрел круглый стеклянный глаз объектива. Отделённый от камеры.

Луч дрогнул в его руке. Он медленно провёл им по рюкзаку. Ткань на боку, чуть ниже кармана, была тёмной и жёсткой, будто пропиталась чем-то густым и высохла на морозе. И запах — не просто сырости и гнили. Здесь, у порога, витал сладковатый, тошнотворный дух, знакомый по одному-единственному случаю в жизни, когда он нашел в лесу мертвого лося. Запах старой плоти и разложения.

В животе всё сжалось в ледяной комок. Но позади, в лесу, была только ночь и Оно. А здесь — стены. Крыша. Шанс.

Олег перешагнул через рюкзак, будто через порог в иной мир, упёрся плечом в скрипучую, завалившуюся внутрь дверь и втолкнул её.

Тьма внутри была гуще, чем снаружи. Она вобрала в себя запах плесени, пыли и чего-то ещё — гари. Он замер на секунду, слушая тишину.

В глубине раздался тихий, отрывистый звук, как скрежет камня о камень, и сдавленное дыхание.

— Кто здесь? — его голос прозвучал хрипло и неуверенно в гулкой пустоте сарая.

Скрежет прекратился. Потом из дальнего угла, где сгустились тени, донесся испуганный шёпот:

— Ты… ты живой? Настоящий?

Олег направил туда фонарь.

В луче замерли двое. Парень и девушка, прижавшиеся спиной к грубой каменной кладке камина. Парень, широкоплечий, с коротко стриженными тёмными волосами, сжимал в руках увесистый булыжник. Девушка, бледная как полотно, сидела на корточках, прижимая к груди левую руку. Кисть и предплечье были неумело обмотаны грязными рваными тряпками, из-под которого проступали тёмные пятна.

— Я живой, — глухо сказал Олег, опуская фонарь, чтобы не слепить их.

Камень в руке парня дрогнул, но он не опустил его.

— Ты один? — спросил он. — Как звать?

— Олег. Да, один.

— Андрей, а это Света, — сказал парень, и в его голосе сквозь напряжение пробивалась хриплая усталость. — Ты откуда? С поляны?

— С поляны, — кивнул Олег, делая шаг внутрь и прислоняясь спиной к двери — она не закрывалась до конца, щель в ладонь шириной зияла в сторону леса. — Вы тоже?

— Да, — прошептала Света, и её голос сорвался на сдавленный стон, когда она попыталась пошевелить рукой. — Была стоянка… костёр… все спали. А потом… я проснулась от того, что кто-то ходил между палатками. И запах…

— Запах гнили, — закончил за неё Андрей, наконец опуская камень; он кивнул на груду щепок и сухих листьев у своих ног. — Мы пытаемся развести огонь. Думали, тут печка или хотя бы камин. Но тяги нет, всё заросло. И спички отсырели.

Олег машинально потрогал карман куртки. Его зажигалка была там. Но мысль вытащить её и зажечь огонь, который будет виден через щель в двери и закопченное окошко, показалась сейчас самоубийственной.

— Вы видели… это? — спросил он, не в силах подобрать другого слова.

— Не видели, — Андрей тряхнул головой, и в его глазах, отражающих тусклый свет фонаря, мелькнула настоящая, первобытная растерянность. — Слышали. Дыхание. Шаги. А потом… с нами был ещё один парень — Дима. У него был фотоаппарат. Он… он побежал снимать. Мы нашли только его рюкзак. Снаружи.

Олег вспомнил пустой глаз объектива. По спине пробежали ледяные мурашки.

— Куда мы попали? — почти беззвучно спросила Света, уставившись в пустоту перед собой. — Что это за место? Это… это тот же лес? Те же горы? Мы шли час, два… всё не так. Деревья другие. Звёзд не видно. И тропа просто… оборвалась.

Андрей попытался снова чиркнуть спичкой. Жалкая искра вспыхнула и погасла.

— Не знаю, — пробормотал он. — Нас словно… пересадили в другое место?

Олег хотел что-то сказать. Спросить про местность, про дорогу и какие-нибудь ориентиры. Но слова застряли в горле, потому что в этот миг снаружи донёсся звук.

Не шелест, не скрежет. Низкий, протяжный, леденящий душу вой. Он шёл не из одной точки — он висел в воздухе, рождаясь между стволами, наполняя собой всю ночь. В нём не было ярости. Была тоска. Такая бесконечная и чуждая, что живое нутро сжималось в ответ от ужаса.

Все трое замолчали, вжавшись в стены.

Вой стих так же внезапно, как и начался. Воцарилась звенящая, давящая тишина.

Олег, движимый инстинктом, подкрался к закопченному, затянутому паутиной окошку справа от двери. Протёр грязное стекло рукавом. И застыл.

На опушке, метрах в пятидесяти от сарая, в полосе мёртвого лунного света, падавшего из разрыва в облаках, медленно кружили две фигуры.

Они были неестественно высоки и тонки, будто вытянутые тени. И они светились. Не ярко, а тусклым, синеватым светом, как гнилушки в глубине пещеры. У них не было лиц, только смазанные пятна там, где должны быть головы. Они двигались плавно, беззвучно, описывая друг вокруг друга широкие круги, как хищники перед броском. Или как участники какого-то непостижимого, древнего ритуала.

— Что это… — начал Андрей, заглядывая Олегу через плечо.

Его голос оборвался. Света, увидев их, тихо вскрикнула и зажмурилась.

— Нас нашли, — хрипло сказал Олег, отступая от окна.

Взгляд его упал на дверь, на ту самую щель. А потом — на заднюю стену избушки. Там, в глубине, он раньше не разглядел ещё одну дверь, низкую и покосившуюся, почти сливавшуюся с тёмными досками.

— Там, — он ткнул пальцем. — Есть выход?

— Не знаю, — пробормотал Андрей, но его глаза уже метнулись туда с проблеском надежды.

Решение созрело мгновенно, на уровне инстинкта, пересилившего страх.

— Бежим, — выдавил Олег. — Сейчас.

Он не стал ждать согласия. Рванулся к задней двери.

— Чёрт! — выругался Андрей и подхватил Свету под здоровую руку, подняв её на ноги.

Олег упёрся плечом в заднюю дверь. Доска с треском поддалась, открыв проход не в лес, а в какой-то узкий, вонючий чулан, заваленный хламом. И за ним — ещё одну дверь, ведущую прямо в густую, непролазную стену малинника и молодого ельника.

Он оглянулся. В окне промелькнуло синее свечение. Одна из светящихся теней остановилась, «глядя» прямо на сарай.

— Быстро! — прошипел Олег и нырнул в чулан, пробиваясь к спасительной темноте чащи.

Андрей, волоча за собой сдерживающую стон Свету, бросился следом. Они не оглядывались. Они просто бежали.

Ельник встретил их колючей, слепой стеной. Ветки хлестали по лицам, цеплялись за одежду, словно пытаясь удержать. Олег бежал первым, отчаянно прокладывая путь плечами и локтями, приглушённо ругаясь, когда острые сучки впивались в ладони. За спиной слышалось тяжёлое дыхание Андрея и сдавленные всхлипы Светы — она спотыкалась на каждом шагу, прижимая раненую руку к груди.

Они продирались сквозь чащу, не разбирая направления, лишь бы дальше от сарая, от этих синих, светящихся кругов. Через несколько минут ельник расступился, сменившись старым смешанным лесом. Здесь было чуть светлее, и Олег, наконец, рискнул выключить фонарь. Темнота навалилась сразу, густая и почти осязаемая, но постепенно глаза начали различать очертания стволов — чёрные вертикали на чуть менее чёрном фоне.

— Стой, — задыхаясь, выдохнул Андрей. — Дальше… не могу.

Олег обернулся. Света сидела на замшелом валуне, вся согнувшись вокруг своей руки. Плечи её мелко тряслись. Андрей стоял рядом, опираясь ладонями о колени, его могучая спина ходила ходуном.

Олег прислушался. Лес молчал. Обычная ночная тишина, наполненная тихим, почти неуловимым шорохом жизни — шевелением в подстилке, скрипом веток на ветру.

— Думаешь, отстали? — хрипло спросил Андрей.

— Не знаю, — честно ответил Олег, он снова посмотрел на Свету. — Как рука?

Девушка медленно, с усилием подняла голову. В слабом отсвете неба её лицо казалось восковым, неживым.

— Болит. Сильно. И… меня знобит, — прошептала она.

Андрей подошёл, аккуратно прикоснулся ко лбу. Вздрогнул.

— У неё жар. Надо обработать её рану. И где-то укрыться до утра. У меня в рюкзаке была аптечка, но он остался там… — он махнул рукой в сторону сарая.

Олег снял свой облегчённый рюкзак, порылся в нём. Вытащил сухую футболку, разорвал её на длинные полосы зубами и руками.

— Давай сюда, — сказал он Свете, не как просьбу, а как приказ.

Страх отступил, сменившись тупой, механической решимостью. Надо было делать что-то простое и понятное. Перевязывать. Искать укрытие. Держаться до рассвета.

Он размотал грязные тряпки, стараясь не смотреть на рану при тусклом свете. Но запах ударил в нос — сладковатый, гнилостный. Под бинтом, в глубокой, будто рваной ссадине на предплечье, чернела запёкшаяся кровь, а края кожи были неестественного багрово-синего цвета, опухшие. Олег стиснул зубы, чтобы не выдать отвращения. Быстро, но тщательно обмотал руку чистой тканью.

— Спасибо, — тихо сказала Света, и в её глазах стояли слёзы — не только от боли, но и от простого человеческого жеста посреди этого кошмара.

— Ладно, — поднялся Андрей. — Сидеть нельзя. Они могут почуять. Идём.

— Куда? — спросила Света, и в её голосе прозвучала безрадостная покорность.

Олег огляделся. Память услужливо подкинула обрывок знаний из старого курса выживания: ищи ручей, ручей ведёт к реке, река — к людям. Но здесь не было слышно воды. Только ветер в макушках деревьев.

— В гору, — сказал он неожиданно для себя. — На возвышенность. Там, может, увидим огни. Или хотя бы сориентируемся.

Они двинулись, уже не бежали, а шли, спотыкаясь в темноте. Андрей почти нёс Свету, взяв её на себя, как раненого товарища. Олег шёл впереди, каждые десять шагов останавливаясь, замирая и впиваясь взглядом в темноту. Каждый пень, каждый причудливый сук принимал в воображении плавные очертания. Но это было только воображение.

Они поднимались, и лес постепенно менялся. Буки сменились корявыми, низкорослыми соснами. Земля стала каменистой. Ветер усилился, пробирая до костей сквозь мокрую одежду.

И вот, раздвинув очередную завесу из колючего можжевельника, они вышли на открытое пространство.

Это была не вершина, а скорее, каменистая седловина между двумя холмами. Лес отступил, оставив голую, продуваемую всеми ветрами площадку, усеянную валунами, поросшими лишайником. И здесь, наконец, они увидели небо.

Оно было чёрным, бездонным, усеянным бесчисленными, незнакомыми звёздами. Ни Медведицы, ни Полярной — только хаотическое, ослепительное скопление холодных точек. И сквозь этот звёздный хаос струились, переливаясь, огромные, фантастические полосы сияния. Не зеленоватого, как на севере, а кроваво-багрового и мертвенно-зелёного. Они колыхались, как занавес в дыхании гиганта, озаряя каменистую седловину призрачным, неверным светом.

— Это… не наши звёзды, — тихо, с полным пониманием всего ужаса этого факта, произнёс Андрей.

Света просто смотрела вверх, и отражение того багрового сияния играло в её широких, пустых глазах.

Олег почувствовал, как последняя надежда, тихая и глупая, что они просто заблудились в знакомых лесах, выскользнула из него и растворилась в этом неземном свете. Он повернулся, обводя взглядом горизонт. Лес чёрной стеной стоял внизу. Ни огоньков, ни признаков дорог или линий электропередач. Только бесконечная, чужая тайга под чужим небом.

И тогда он увидел другое.

На противоположном конце седловины, у самого края, где камни обрывались в тёмную пропасть леса, стоял одинокий, мёртвый, обгорелый ствол древней сосны. И на его единственной, иссохшей, направленной в небо ветви, словно зловещий плод, качалась на ветру фигура.

Тёмная, скрюченная. Человеческая.

Одежда лохмотьями трепалась в ледяном ветре. Голова была неестественно запрокинута.

— Нет, — простонала Света, закрывая лицо здоровой рукой.

Олег и Андрей молчали. Они смотрели, заворожённые этим жутким маяком, этой последней меткой на краю мира.

А потом ветер донёс до них звук. Не вой, а голос. Слабый, прерывистый, просящий. Он шёл не с дерева, а слева, из-за груды валунов.

— ...помогите... кто-нибудь... помоги...

Голос был живой. Человеческий. Полный невыразимых страданий и надежды.

Андрей сделал шаг в ту сторону. Инстинкт — броситься на помощь.

Но Олег схватил его за рукав с такой силой, что тот вздрогнул.

— Стой, — прошипел Олег.

В его памяти всплыло то, что он читал когда-то, что слышал в страшных сказках. О болотных духах, что зовут путников. О хищниках, что имитируют крики раненой добычи.

Они замерли, вглядываясь в темноту за валунами. Багровое сияние неба скользило по камням, создавая движущиеся, обманчивые тени.

— Помоги... — снова донёсся голос, уже ближе.

И в нём послышалось что-то... липкое. Ненатуральное. Как будто говорящий не совсем помнил, как должно звучать это слово.

Из-за самого большого валуна выползла тень. Низкая, на четвереньках. Она волочила за собой одну ногу. Подняла голову.

В мерцающем свете они увидели лицо. Вернее, то, что от него осталось. Искажённое мукой, с безумными, выпученными глазами, устремлёнными прямо на них. На лбу, чуть ниже линии волос, зияла тёмная, глубокая вмятина, как от удара тупым предметом. Это был парень. Молодой. В рваной куртке.

— Дима... — сдавленно выдохнул Андрей. — Боже... Дима, это ты?

Фигура на четвереньках замерла. Искажённые губы растянулись в нечто, отдалённо напоминающее улыбку. Слишком широкую. Слишком полную неестественной, голодной радости.

— Андрей... — просипел «Дима», голос его был похож на скрип ржавых петель. — Света... Я заблудился... Помогите мне...

Он пополз к ним. Двигался он стремительно, с какой-то жуткой, паучьей проворностью, волоча неподвижную ногу.

Но Олег увидел другое. Увидел, как в багровом свете сияния у «Димы» за спиной отбрасывалась не одна, а несколько смутных, шевелящихся теней. Увидел, что его глаза отражали не страх и боль, а пустоту. Абсолютную, всепоглощающую пустоту, прикрытую дешёвой маской страдания.

— Это не он! — крикнул Олег, отшатываясь. — Беги! Обратно в лес!

Он рванул Свету за здоровую руку, развернул её и толкнул в сторону тёмного провала между соснами. Андрей, на миг застывший в параличе, бросился следом.

Оглянувшись на последнем шаге перед чащей, Олег увидел, как ползущая фигура резко выпрямилась. Она встала на ноги легко и плавно, а сломанная нога выпрямилась, приняв естественную форму. «Дима» стоял, смотря им вслед. А потом его лицо начало течь, как воск, сливаясь с знакомой, смазанной бесформенностью.

Часовой у границы забвения. Часть 2

Утро началось как обычно. Мы с Луной сидели на тех же камнях, на которых были вчера, перед нами стояли миски с кашей и по куску хлеба. Но сегодня каша была иной — холодная, вязкая и склизкая, она тянулась за ложкой, будто серая слизь, и с каждым глотком расползалась по языку липким привкусом, вызывая желание сжать зубы и не открывать рот снова. Хлеб тоже был хуже обычного — черствый, с зазубренной коркой, он будто царапал горло изнутри, оставляя сухой след.

Ни мне, ни Луне не хотелось есть, но отказаться было невозможно: слишком много взглядов могло заметить нашу слабость, слишком легко кто-то мог связать её с чем-то большим. Поэтому мы заставили себя доесть до конца, сглатывая боль и отвращение с каждой ложкой.

Мужчины выглядели оживлёнными. В их жестах чувствовалось возбуждение, почти торжественность, словно они ожидали праздника. Некоторые разговаривали громче обычного, в голосах звенела странная гордость. Только пара человек держались особняком, отводя взгляд, будто пытались спрятать собственный страх или сомнения.

Женщины выглядели иначе. Они двигались медленно, подавленно, лица — серые, глаза — пустые. В их покорной тишине не было ни капли радости, но и сопротивления тоже. Лишь редкие, еле заметные жесты выдавали внутреннее напряжение — дрожь рук, слишком крепко сжатые губы. Казалось, они давно знали, что ждёт их, и уже примирились с этим.

Дети же, напротив, вели себя почти обычно. Они бегали между домами, смеялись, играли в свои обычные игры, будто это был ещё один день из множества. Лишь иногда они замирали, когда слышали напряжённые голоса мужчин или видели пустые лица матерей. Тогда их улыбки меркли, и в глазах появлялось то странное чувство — не страх, а скорее недоумение перед чем-то слишком большим и серьёзным для их мира.

После завтрака мы пошли к дому Луны. Мы уже обсуждали возможность собрать маленькую сумку — кусок хлеба, немного воды, что-то полезное в дороге. Но, поднимая взгляд к холму, где находились здания старейшин, я вспомнила о мониторах, что показывал мне старейшина Алстон, и о том, чем закончилась моя попытка подкопа у забора. Они следили за всем. Если мы начнём собирать вещи, нас заметят, или, хуже того, потом найдут наш тайник. Это будет конец.

— Никаких сумок, — сказала я. — Мы сбежим так, как есть.

— Но… — начала Луна, но я перебила её.

— Так безопаснее.

Она кивнула.

День тянулся мучительно долго. С заходом солнца над комплексом разнёсся металлический, тянущийся звук, от которого по коже побежали мурашки. Это был сигнал, который никто не мог проигнорировать.

— Начинается, — сказала Луна. Её голос дрожал, но взгляд был твёрдым.

Мы пошли вслед за другими жителями к ритуальной поляне. Толпа двигалась плотным потоком, и теперь каждая группа выглядела так, словно их роли были заранее распределены: мужчины шли уверенно, женщины — тихо и обречённо, дети — с лёгкой растерянностью, не понимая, что именно начинается, но чувствуя масштаб происходящего.

Мы с Луной оказались среди последних — наши шаги гулко отдавались в ушах, будто мы шли не к обряду, а в ловушку, заранее зная её исход. Толпа выстраивалась в полукруг, семьи держались вместе, мужчины теснее прижимали женщин к себе.

Я ощущала, как Луна дрожит рядом, хотя она пыталась скрывать это за своим обычным холодным лицом. Я знала, что хоть я и рассказала, что будет происходить, но в реальности это все очень трудно представить

Старейшины вышли на сцену, их чёрные одеяния развевались в вечернем ветре. Микрофон снова заскрежетал, и Джон поднял руки.

— Сегодня Истинная Любовь принесёт плоды. Сегодня наши дети вкусят дар матерей и продолжат путь Единого Истинного Бога!

Толпа повторила за ним, громко, словно под куполом из железа.

— Истинная Любовь!

Я сжала кулаки. Это звучало точно так же, как в тот вечер, когда я потеряла маму. Каждое слово было как приговор, и я знала, что сейчас всё повторится.

Мужчины начали подталкивать женщин на колени. Те послушно склонялись, но в их лицах мелькали искры эмоций: у одних — отчаянная покорность, у других — пустота. Вскоре площадь огласили первые крики, когда пальцы мужчин вцепились в волосы, а следом кожа начала срываться с голов матерей.

Ветер донёс до меня запах крови. Густой, липкий, как сама Истинная Любовь, о которой твердили старейшины.

А потом — удары. Тупые, раскалывающие, словно молотки били по хрупкой скорлупе. С каждым звуком крик срывался на визг, и дети дёргались рядом, не понимая, что происходит.

Я видела, как отец Луны занёс молоток над её матерью. Луна стояла рядом, с застывшим лицом, и только руки её дрожали, когда ей протянули серебряную ложку. Она послушно приняла её. И когда удар пробил череп её матери, Луна, словно в тумане, опустила ложку внутрь, черпнула и поднесла к губам.

Я не могла отвести глаз, хотя внутри всё протестовало. Её мать всё ещё была жива — я видела, как слюни и кровь стекали по её подбородку, как её тело всё ниже опускалось к земле. Она превращалась в пустую оболочку, а Луна… Луна ела.

Я обернулась — и сердце ушло в пятки. На краю поляны, чуть выше остальных, стоял тот самый мужчина, что привёл меня сюда. Джексон. Его взгляд был прикован только ко мне. Он не вмешивался, не подходил ближе, но это было хуже любых ударов.

Крики и чавканье слились в единый гул, пока наконец по площади не разнёсся низкий, потусторонний звук. Он не шёл от колонок, не принадлежал старейшинам. Он будто исходил из самой земли.

Толпа мужчин упала на колени. Старейшины, ещё не понимающие происходящего, воздевали руки к небу, их голоса перекрывались в ликовании.

— Он слышит нас! Ритуал завершён! Мы спасены!

Женщины, которых я считала уже мёртвыми, вдруг начали подниматься. Их движения были неровными, кукольными, но лица оставались спокойными, словно они действительно «переродились». Мужчины плакали от счастья. Дети стояли в оцепенении.

И только я видела то, что происходило внизу. Из земли, сквозь траву и песок, к ногам женщин тянулись тонкие, дрожащие щупальца — едва заметные, как корни. Они вонзались в их ноги, вползали под кожу. Женщины качнулись, и их тела начали подниматься, словно их дёргали за невидимые нити.

Земля задрожала. Из разлома, с треском корней и ревом камней, выползло нечто огромное. К’алут. Его глаза вспыхнули тем самым красным светом, который преследовал меня во сне. Женщины висели на щупальцах, их тела поднимались над толпой, словно подношение.

С жутким треском чудовище подняло их к небесам — не как врагов, а как добычу. Старейшины продолжали радостно кричать.

Но ненадолго. Щупальца рванулись и к ним. Чёрные сутаны взвились, когда тела старейшин были подняты, словно тряпичные куклы. Их торжественные крики оборвались на визг, а К’алут втянул их в себя, будто они были частью ритуала.

Мужчины и еще живые женщины пали ниц, не смея поднять головы. Они тянули руки к земле, как к спасению, но щупальцам было всё равно. Первые хлестнули по рядам, как хлысты, и один из мужчин, ещё не успевший склониться, был подхвачен за грудь и поднят в воздух. Его крик оборвался, когда щупальце сжалось, и его тело лопнуло, словно перезревший плод, забрызгав внутренностями тех, кто лежал рядом.

Женщины, только что «перерождённые», теперь сами становились едой. Их тела дёргались, когда их рывками втягивали в зияющие пасти на боку чудовища. К’алут, вытянувшись над площадью, двигался с такой скоростью, что щупальца мелькали, как молнии, хватая всех подряд. Кто-то пытался бежать, но тонкие, быстрые отростки настигали беглецов, сматывали их, и через мгновение от человека оставались лишь обрывки одежды и влажное месиво из костей.

Дети кричали и метались, не понимая, что происходит. Одного мальчика схватило за ногу и дёрнуло вверх так резко, что суставы хрустнули, и он разлетелся пополам. Другого щупальце пронзило насквозь, вырвав из груди сердце и подняв его над толпой, будто игрушку.

Я знала одно: это конец. Всё было обманом. Всё — ради него, ради чудовища, которое больше не нуждалось в нас, оно водило за нос этих глупых мудаков в черных одеждах ради своей выгоды, а те и рады были верить во всю эту хрень.

Не всех женщин подняли щупальца — часть их тел уже обратилась в пустые оболочки, а часть просто валялась в грязи, изломанная и залитая кровью. Среди них была мать Луны. Она лежала, обессиленная, грудь её тяжело вздымалась. Луна застыла перед ней, всё ещё сжимая в руках кровавую ложку.

Мать повернула голову к нам. Её глаза, полные боли и уже угасающего сознания, задержались на дочери, а потом — на мне. Губы едва шевельнулись, но я поняла каждое слово.

— Спаси её... Бегите...

Луна всхлипнула, сделала шаг к матери и застыла. Щупальца уже скользили рядом, подхватывая других женщин и мужчин, но она словно не видела этого, застыв в мучительном выборе.

— Луна! — рванула я, дёрнув подругу за руку. Она не шелохнулась, глаза её блестели в полумраке, как у животного, попавшего в капкан. — Пошли, прошу тебя!

Она покачала головой, губы дрожали:

— Я не могу... не могу оставить её...

Я вцепилась сильнее, почти выкручивая ей запястье, и крикнула.

— Это ее желание! Она хочет, чтобы ты жила!

Щупальце со свистом врезалось в землю в двух шагах от нас, поднимая фонтан из камней и грязи. Я дёрнула Луну так резко, что она потеряла равновесие и едва не упала, но, наконец, её ноги подчинились. Она позволила тащить себя прочь, всхлипывая и оглядываясь через плечо, пока фигура матери не исчезла в багровом месиве.

Одни мужчины продолжали бить лбом о землю, кланяясь чудовищу, будто молитва могла их спасти. Другие, осознав бесполезность веры, рванулись прочь, но тут же были схвачены щупальцами или же повалены соседями, которые, обезумев, пытались удержать их, крича, что именно из-за беглецов всё пошло не по плану.

Воздух был насыщен металлическим запахом крови, густым, сладким и тошнотворным, и каждый вдох давался с усилием, словно лёгкие наполнялись ржавчиной.

Мы рванули к воротам. Я видела нору, едва заметное тёмное пятно у основания забора. Каждый шаг давался с трудом — земля была скользкой от крови, а крики вокруг заглушали всё, даже собственные мысли.

И вдруг — Джексон. Он вынырнул сбоку, перекрывая нам путь. Его глаза сверкнули в темноте, и я почувствовала, как Луна напряглась рядом, готовая отпустить мою руку. Но в его лице не было привычной холодной решимости. Там был страх — настоящий, животный. Он глядел не на нас, а за наши спины, туда, где К’алут возвышался над площадью. Может, он понял, что их «бог» не пришёл спасать. Он также как и мы пытался сбежать.

Мы добрались до норы. Я рухнула на колени и руками раздвинула влажную землю и клочья травы.

— Быстрее! — прошипела я, толкая Луну первой. Она проползла, зацепившись волосами за ржавую проволоку, и я услышала, как она ойкнула, но не остановилась, резко дернув головой и оставив прядь волос на память этому месту.

Я полезла следом. Сзади, совсем рядом, раздался визг — щупальце ударило о землю, оставив глубокую борозду. Я проскочила, царапая локти и колени, и вывалилась по другую сторону забора.

И мы побежали.

Ветки хлестали по лицу, кололи руки, воздух жёг лёгкие. Но мы не останавливались. Мы не смели обернуться. За спиной гремели крики, треск костей, хлюпающий вой чудовища. Этот звук будто преследовал нас, накатывал волнами, от которых хотелось упасть в грязь и закрыть уши.

Ночь была бесконечной. Луна спотыкалась, падала, но я поднимала её снова. Иногда она тащила меня, когда у меня заканчивались силы. Мы бежали, пока ноги не превратились в раскалённое железо, пока дыхание не стало хриплым, словно рваная ткань.

Лишь когда первые лучи солнца прорезали тьму, мы рухнули на землю, среди высокой травы и корявых корней.

Я помню, как солнце коснулось верхушек деревьев и мир наполнился золотым светом. Этот свет показался мне слишком чистым и нереальным после той ночи.

Проснувшись позже и, открыв глаза, я увидела Луну, лежащую рядом, свернувшуюся клубком и обнявшую себя руками. Её волосы спутались, на лице засохла кровь, пыль, кусочки чьих-то тел. В этот момент пришло осознание — мы выжили.

Мы были живы.

И всё же радость имела горький привкус. Лес вокруг был слишком тих, как будто сам притаился. Высокие ели стояли недвижно, их тёмные стволы тянулись к небу, заслоняя часть неба. На траве лежали капли росы, блестевшие в лучах рассвета, а воздух был свежим, наполненным запахом хвои и влажной земли. Всё это должно было успокаивать, обещать новую жизнь — но вместо этого казалось тревожным.

Каждый порыв ветра напоминал чужое дыхание, каждый вздох леса — шаг за спиной. Тени между деревьями будто сгущались, складываясь в фигуры, наблюдающие за нами. Я чувствовала, что лес хранит нечто большее, чем просто корни и ветви.

Мы спаслись. Или мне только хотелось так думать. Потому что чем дольше я смотрела в туман между деревьями, тем отчётливее становились два красных огонька. Может, это был мираж, галлюцинация.

А может — он уже здесь.