Это перевод истории с Reddit

Я не знаю, место ли этому здесь, но всё равно напишу. Не знаю, где ещё это изложить, чтобы не прозвучать сумасшедшим. Если удалят — ладно, пусть так. Если считаете, что я параноик, скажите прямо.

Меня зовут Даниэл, мне тридцать шесть, я разведённый бухгалтер. У меня двое детей: Ной (10) и Грейс (7). Они со мной каждую среду и через выходные. Я не дурак, не драматизирую, не пью и раньше не был тем человеком, который в три часа ночи дважды проверяет, заперт ли окно.

Я всё повторяю себе, что это я начал. Это я позвонил.

Но ничего ведь не было. И именно это меня тошнит: ничего. Кто-то поцарапал мою машину — ключами, наверное — три вертикальные царапины на водительской двери. Ещё под дворником лежала сложенная бумажка: «молчи». Ни имени, ни подписи. И молчать мне, собственно, не о ком. Я делаю таблицы для средних производственных фирм. Самое громкое, что я делаю, — ругаюсь на QuickBooks.

Тем не менее, в ту ночь со мной были Ной и Грейс. Они спали в своей комнате (у меня аренда с двумя спальнями), а у меня в голове закружилось: «а что если кто-то дёргал дверь?» Что если за нами следят? Было поздно, и моя бывшая жена, Натали, сказала бы — будь разумным и ложись спать, — но я хотел быть ответственным. Быть тем отцом, который не отмахивается от странных записок.

Я позвонил на номер неэкстренной службы. Сказали, пришлют кого-нибудь, если будет свободный экипаж. Через двадцать минут — стук в дверь и мужчина с тёплой улыбкой в полицейской фуражке.

— Вечер добрый, Дэн, — сказал он. Имя вернуло меня к вниманию. Я же ему ещё не говорил, как меня зовут. — Офицер Майкл Грин, но все зовут меня Майк.

Он пожал мне руку — очень крепко и как-то тепло. От него пахло чистой шерстью и кофе; не знаю, почему я это запомнил. Пульс у меня упал. Не знаю, как объяснить, но от него исходило ощущение «всё под контролем». Знаете, если бы в кофейне началась драка, он бы поднялся — и всё бы сразу стихло. Я чувствовал себя глупо благодарным.

Мы спустились к машине, он посветил фонариком и сделал несколько снимков. Поднял бумажку двумя пальцами — как в кино — и спросил:

— Есть мысли, из-за чего кто-то захотел бы тебя потрепать?

— Я занимаюсь налогами, — просто ответил я, и он коротко, тепло «гавкнул» смехом.

С моими детьми он был очень мил, когда они, в пижамах, вышли в коридор посмотреть, кто пришёл. Он тут же опустился на колено, будто дети — его родной язык, и сказал:

— Я просто помогаю вашему папе убедиться, что всё в порядке. Возвращайтесь в кровать, ладно? Завтра большой день.

Они смотрели на него как на звезду. Когда я снова укрыл их, Грейс прошептала:

— Папа, он похож на супергероя.

— Он хороший человек, — прошептал я в ответ и сказал это искренне.

В конце визита он дал мне белую визитку, а на обороте приписал ручкой свой мобильный.

— Если что-то покажется не так — звони прямо на этот номер, — сказал он. — Через диспетчерскую бывает долго. Лучше разбуди меня. У тебя дети. Ты всё сделал правильно.

И это может прозвучать смешно, даже стыдно, но фраза — «ты всё сделал правильно» — не знаю. Она прошла через меня, как грелка по ушибу. После развода я всё время ношу в себе особый вид стыда — будто я сделан из тонкого стекла. Натали никогда не хотела, чтобы я чувствовал себя маленьким, но в итоге мы и сделали друг друга такими. Поэтому услышать, что я поступил правильно, да ещё от такого человека, от «настоящего мужчины», как я его представлял, — неловко признавать, насколько это для меня тогда значило.

Он подмигнул.

— Отдыхай, Дэн. Завтра заеду, проверю, чтобы машина была на месте.

— Спасибо, — сказал я, и это «спасибо» тоже было искренним.

Первую неделю это чувствовалось как забота дружелюбного соседа, который просто в форме.

Он позвонил на следующий день просто «прощупать температуру» — так он выразился.

— Как дети? Все поели? — сказал он так, словно знал, что ответ будет «да», но смысл был именно в том, чтобы спросить.

Через два дня, когда я вернулся со встречи с клиентом, на коврике у двери лежал коричневый пакет: бутылка колы, батончики с гранолой и маленькая записка: «Когда нервничаешь — забываешь есть. — М.» Я даже рассмеялся. Отправил фото другу Питу, он ответил: «слегка странно, но и очень мило??» Я написал Натали, что кто-то из отдела очень помог, и она ответила: «вот видишь? есть хорошие люди».

В среду, когда дети были у меня, перед домом минут двадцать стояла патрульная машина на холостом ходу. После ванной Ной прижался лицом к жалюзи и прошептал:

— Он присматривает за нами.

У меня перехватило горло. Я помахал тёмному лобовому, и фары дважды моргнули.

— Совпадение, — сказал я, слегка смеясь, а он улыбнулся и произнёс: — Я везде, — и это, разумеется, была шутка, очевидно, но позже, когда я смотрел телевизор, я вспомнил эти слова — и уже не прозвучало как шутка.

Он запоминал вещи, о которых я даже не помнил, что рассказывал: моё обычное время пробежки (иногда бегаю по парку в 6:30, когда без детей), визит Грейс к стоматологу, что я кладу шпинат в яичницу. На письме это выглядит странно, но меня это тешило. Я чувствовал, что меня видят.

— Хотел бы я быть таким же спокойным, как ты, — сказал я ему однажды, и он сжал мне плечо:

— У тебя это есть. Ты просто забываешь, когда важно. Для этого я и нужен.

В тексте это выглядит как флирт, но ощущения такого не было. Это было отцовское. Вот что меня зацепило. Он для меня был как отец, хотя мы одного возраста.

Первый раз, когда я почувствовал, что что-то «съехало», был таким крошечным, что я почти это проигнорировал. Он зашёл во вторник, сказал, что был рядом, я впустил его и предложил кофе. Он прошёлся по квартире, как на просмотре аренды.

— Окна нормально защёлкиваются? Врезной замок ровно закрывается? — Он поднял окно в ванной — защёлкнуто — и опустил обратно. Заглянул в детскую, но ничего не трогал.

— Всё правильно, — произнёс он эти слова как благословение. — Всё правильно.

Он ушёл. Минут через десять я понял, что, придя домой, не пользовался ключом. Я позвонил в свой домофон — так я никогда не делаю. Дверь наверху была не заперта.

Я написал ему: «эй, я оставил дверь?»

Ответ пришёл мгновенно: «Увидел, что не заперта. Просто прикрыл, чтобы не распахивалась. Хочешь — подъеду ещё раз, проверю.»

Разумно. По-доброму. Грудь сдавило, но не от страха. Преимущественно от стыда: он делает так много, а я дверь оставил.

В пятницу я вернулся пораньше (клиент отменил). В квартире пахло кофе и лимонным чистящим. Мистер Грин был на кухне, рукава закатаны, он наклонился над оконной защёлкой.

— Я стучал, — сказал он и поднял левую руку, чтобы я увидел запасной ключ между его пальцами. — Твой домовладелец дал мне комплект на случай, если тебя не будет. Был сигнал, что кто-то трясёт почтовые ящики на квартале.

Думаю, у меня на лице отразилось что-то неконтролируемое. Он прочитал и смягчился.

— Надо было сначала написать, Дэн. Это моя ошибка. Моя.

— Всё нормально, — ответил я. — Я ценю это. Правда. Это… странно, но я это ценю.

Он посмотрел прямо на меня, как в переговорной.

— Странно — это нормально. Ты отец под стрессом. Лучше я буду чуть странным и ты останешься жив, чем дам тебе «пространство», а потом буду жалеть.

Я кивнул и… в общем, я отчасти с ним согласился. Но вечером, когда уложил детей и пошёл чистить зубы, в запотевающем зеркале сами собой проступили слова «странно — это нормально».

Можно считать это моментом, когда объективность полностью ушла. Я сказал Натали, что пока оставлю детей у неё. «Пока всё не уляжется», — сказал я, и она ответила: «Что именно “всё”, Дэн? Поцарапанная машина? Какой-то милый коп слишком часто проверяет, как ты там?» Мы разошлись. Как всегда. Я становлюсь праведным, она — холодной. Но тут она меня удивила: сказала, «Смотри. Если хочешь, выпьем кофе завтра. Без шпилек. Я послушаю».

Мы встретились в тихой пекарне у начальной школы. Она взяла меня за руку и сказала:

— Расскажи мне это самое «всё».

И я рассказал. О звонках, о пакете с перекусом, о ключах от домовладельца и о том ощущении, будто мой периметр сменил форму и уже вовсе не мой.

Она слушала. Слушать она всегда умела лучше меня. Сделала своим ртом ту вещь, когда крепко сжимает губы и кивает — выравнивает эмпатию со скепсисом.

Когда я закончил, она сжала мне руку и очень мягко произнесла:

— Это именно то, о чём мистер Грин сказал, что ты скажешь.

Я отдёрнул руку и, шокированно, просто спросил:

— Что?

Она не дёрнулась.

— Он заходил в среду. Мы поговорили. Он сказал, что ты можешь почувствовать себя зажатым из-за травмы. Сказал, что тебе будет казаться, будто он везде, потому что ты всё время о нём думаешь. «Смещение доступности», — сказал он.

Последние слова она произнесла так, словно они теперь принадлежат ей.

— Сказал, что ты можешь почувствовать слежку, можешь отправить детей обратно ко мне, и если так случится, мне стоит сохранять спокойствие и не дать тебе сорваться.

— Натали, — тихо сказал я, — он сказал тебе, что я скажу, до того как я это сказал.

— Да, — ответила она и грустно, но по-доброму улыбнулась, заставив меня почувствовать себя ребёнком. — Потому что так и бывает. Это нормально. Он в этом хорош, Дэн. Он пытается защитить тебя от тебя самого, пока всё не закончится.

В тот день я шёл домой с ледяным позвоночником. Я почти написал ему «спасибо», что он настолько заботится, что поговорил с ней, и не написал, потому что во мне загорелся маленький карман огня. «Знать, что я скажу, — подумал я, — не значит быть мудрым. Это значит быть автором».

Этой ночью произошёл взлом.

Я проснулся от мягкого неправильного звука — вкручивается винт в дерево. Сел, прислушался и услышал, как окно в гостиной скрипит на старой раме. Что-то согнулось и поддалось. Я не схватил оружие — его у меня нет, — я просто схватил телефон.

Я, конечно, позвонил Майку. Два гудка — «Дэн. Я рядом. Не двигайся».

Я лёг на пол рядом с кроватью, как ребёнок, прячущийся от грозы. Руки так сильно тряслись, что я слышал, как щёлкают кости в запястьях.

Шаги. Силуэт. Мужчина в худи, рука в перчатке с ломиком. Он толкнул дверь спальни, и свет из коридора обрамил его сиянием — я только прошептал «нет-нет-нет», и тут раздался грохот и крик. Офицер Грин ворвался, как в замедленной документалке — чисто, жестко, плавно — прижал маскированного к полу, защёлкнул наручники так, словно отрабатывал на манекене для СЛР тысячу раз; вероятно, так и было.

— Дыши, — сказал он мне, пока мужчина на полу стонал. Он на меня не смотрел. Он сказал это комнате, мне показалось. Повторял: «Дыши, Дэн».

И я дышал. Ненавижу признавать это, потому что всё дальше из-за этого выглядит неблагодарностью, но я просто расплакался, как ребёнок. Закрыл лицо руками и рыдал, и он позволил. Мужчина на полу ругался и пытался его пнуть, но Грин не злился. Он выглядел словно из железа.

Когда всё закончилось, когда других задержанных увели вниз по лестнице и в рациях перестали трещать моё имя, Грин отвёл меня на кухню и заварил чай так, будто это его кухня; будто он знал, где стоят кружки — и, думаю, знал.

Подвинул мне кружку и коснулся запястья.

— Ты правильно сделал, что позвонил мне, — сказал он. — Ты всё сделал правильно, — и эту фразу я уже ненавидел.

Но всё же сумел произнести:

— Спасибо. Прости, если я был подозрителен к тебе. Прости, Майк.

Стыд нахлынул. Подозрения насчёт ключа, плеча, перекусов, детей — всё разом.

— Я мог бы обидеться, — мягко улыбнулся он, — но я знаю тебя, Дэн. Я понимаю. Травма делает твой мир маленьким. Ты пытаешься контролировать людей в нём, а моя задача — не принимать это на свой счёт. Моя задача — быть рядом.

Я ему поверил. Конечно, поверил. Я заснул сидя на диване, сложив руки, как в молитве, а внизу в синеватом свете тарахтел его автомобиль. И впервые за недели я почувствовал себя в безопасности.

Утром я позвонил Натали, чтобы рассказать, что случилось, и сказать — если она вдруг хочет привезти детей, чтобы они меня увидели (не оставаться — боже, нет, — просто увидеть), — что теперь безопасно, всё закончилось. Его поймали.

Её номер звякнул один раз, и автоматический голос произнёс: «В целях безопасности, по рекомендации офицера Майкла Грина, я не принимаю звонки от Даниэла в данный момент. Если это срочно, свяжитесь с отделом».

Я отключился и уставился на телефон, как на жука под стеклом. Попробовал снова. То же сообщение. Написал «пожалуйста», и сообщение сразу стало зелёным: не доставлено.

Я позвонил 911, потому что что ещё делать, когда не знаешь, что делать. Диспетчер ответила отточенным спокойствием, которое вернуло меня к первой ночи. Я назвал своё имя, и она сказала: «Останьтесь на линии, мистер Харт», — и раздалось щёлканье, как прочищенное горло, и другой голос произнёс: «Ты снова паникуешь, Дэн. Просто дыши».

— Ты… ты только что переключила меня на него?

— Это отмеченное дело, — сказал Грин. — Когда звонит твой номер, переадресует на меня — я твой куратор. Так тебе не приходится всё заново рассказывать разным людям. Всё под контролем.

— Ты заблокировал меня для моей жены, — сказал я и возненавидел, насколько маленьким звучит мой голос.

— Твоей бывшей жены. Я попросил её установить границу, пока мы всё успокаиваем, — наконец сказал он. — Ты звонишь из страха и потом накручиваешь. Детям это слышать нехорошо. Через пару дней поговорите.

— А кто тот вчерашний? Как его зовут? Номер дела? Я хочу знать!

— Номер дела есть, — ответил он. — Материал у окружного прокурора, публично недоступен. Бронирование запечатано из-за пересечения с другими местными делами. Я принесу тебе журнал происшествия.

— Принесёшь? Нет. Я сам приеду в участок.

— Я бы предпочёл, чтобы ты на этой неделе остался дома, — сказал он. Тон изменился, и я узнал его — отец точно так же понижал голос на полтона, когда хотел закончить спор, не заканчивая его. — Неделя тяжёлая. Когда погода резко меняется, преступность подпрыгивает. Я принесу всё, что нужно. Тебе лучше оставаться в квартире.

Он действительно принёс бумаги. На лице — выражение, которое можно назвать «клиническим сочувствием». Он показал мне одностраничный распечатанный лист: адрес, время, возможная попытка кражи со взломом, один мужчина задержан и пустое место, где должно быть имя. Прежде чем я спросил, он сказал:

— Знаю, этот пробел выглядит как бездна, — и улыбнулся, будто это шутка, — но это временно. Всё нормально. С тобой всё нормально.

Я положил бумагу на стол и посмотрел на его руки. Большие, ногти аккуратно подстрижены. У основания большого пальца — старый полукруглый шрам.

Днём пришла коробка на моё имя: супы в банках, протеиновые батончики и флисовый плед, который едва-едва пах чужим порошком. Записка: «Дай мне понести это неделю. Я позабочусь о тебе как надо. — М.»

Когда вечером он снова пришёл, у меня наконец хватило дерзости сказать:

— Это ты инсценировал?

Я собирался произнести это как утверждение, с этой глупой подбородочной ноткой обвинения, — но голос сорвался на «ты».

Он не моргнул, не вспыхнул. Просто сел на диван, положил фуражку на колено и сказал:

— Я мог бы очень обидеться, знаешь ли. Но я знаю тебя, Дэн. Так наш мозг справляется. Он не может примириться с тем, что всё действительно едва не случилось, поэтому ищет более управляемую историю. Это нормально.

Он постучал по распечатке на столе.

— Вот журнал CAD. Миссис Халворсен из 3B позвонила в 01:17. Проверь камеру на её двери. Она сказала, что поделится записью, если захочешь. Мы прибыли в 01:19. Мой бодикам был включён всё время. Я не могу отдать запись без запроса, но она существует. Ты не сумасшедший. Ты был в опасности. Я здесь.

Это было слишком идеально. Каждое предложение — с одеялом вокруг. Я слышал шелест, когда он говорил. Мне хотелось всё равно закричать. Хотелось сказать: «Тогда почему я не нахожу этого онлайн?» Но я проверил, и у него был готов ответ: «потому что временно запечатано». Хотелось спросить: «Тогда почему моя жена меня заблокировала, почему она сама не написала» — и здесь у него тоже ответ наготове: «потому что детям спокойнее, если ты успокаиваешься через меня».

Каждое моё возражение он аккуратно ставил на полку и подписывал. Он ни разу не сказал, что я не прав. Ни разу не повысил голос. Говорил вещи вроде: «Нормально, что ты так себя чувствуешь», «Это тот момент, когда тебе хочется бежать» и «Мы пройдём это вместе».

Я ненавидел его за то, что он так хорошо меня понимает.

Я ненавидел себя за то, что нуждаюсь в нём.

Через два дня после взлома он перестал дружелюбно махать с улицы. Просто сидел в машине, двигатель включён, фары выключены, и смотрел на моё окно тем самым полицейским наклоном корпуса вперёд, как будто вот-вот встанет в мир. В 3:12 я приподнял жалюзи — он там. В 4:27 — там же. В 6:00 проснулся — всё ещё там.

Утром я пошёл на работу, потому что я же не призрак. Через час позвонили из HR.

— Мы слышали о вашей ситуации, — голос такой гладкий, как у Грина. И, конечно: — Офицер Грин связался с нами и рекомендовал неделю благополучия. Оформим оплачиваемый больничный. Берегите себя.

— Но я это не согласовывал, — сказал я.

— Мы здесь, чтобы поддержать вас, — ответили мне. — Нам важнее ваше состояние.

Вернувшись домой, я обнаружил ещё одну коробку у двери. Внутри: зубная щётка, бритва, дезодорант. Записка: «Иногда помогает просто почистить зубы. Поешь. Прими душ. Маленькие шаги. — М.»

Я убрал записку в ящик, а через двадцать минут нашёл её на столе, не помня, как её туда положил. Это напугало меня больше всего.

Я начал говорить сам с собой — едва слышно, просто чтобы был какой-то звук. Составлял вслух списки того, что реально: «Ною десять. Грейс семь. Машина — Honda. Диван серый. Мужчина на улице — полицейский». Если я много раз подряд повторял «мужчина на улице — полицейский», слова переставали быть словами и становились заклинанием.

Я думал спуститься и сказать ему — езжай домой. Домой к своим детям (хотя есть ли они у него? он не говорил). Думал сказать, что мне нужно, чтобы он отступил. И тут представлял его, склоняющего голову и произносящего: «Ты отталкиваешь помощь, Дэн».

Я снова попытался позвонить Натали. Сразу на ту запись. В целях безопасности…

Снова 911 — и снова на него. Он сказал:

— Дэн, чем больше ты звонишь, тем больше это становится историей. Давай держать это тихо. С тобой всё хорошо. Я здесь.

— Ты здесь… — начал я и положил трубку, прежде чем его спокойствие пролезло через телефон.

Ночью мигнул свет. Гроза. Ничего. Но в этом миге я увидел его силуэт сквозь занавески: он не двигается, не смотрит в телефон, не отводит взгляд. Ждёт, пока успокоится весь мир. Просто смотрит прямо в моё окно.

Больше я это не вынес. Не вынес этой «защиты». Всё становилось всё безумнее.

Я дождался воскресного утра, когда многие заняты своим. В 6:45 он наконец взял термос, вышел из машины и пошёл к углу — не знаю, зачем; да мне и не нужно знать. Я натянул джинсы, сунул кошелёк в рюкзак и спустился через чёрный ход, через прачечную, где клинит замок. Я хотел ехать на машине, но честно — от одной мысли, что он увидит, как я завожу двигатель, меня тошнило от тревоги. Поэтому я просто пошёл быстро. Шёл как человек, опаздывающий на автобус — не слишком подозрительно, и ни секунды не теряя. Выключил телефон, включил, снова выключил и в итоге выбросил в урну, потому что даже возможность его звонка заставляла кожу ползти.

Срезал через переулок за той пекарней, где мы с Натали говорили про «смещение доступности». Дошёл до остановки и сел на первый автобус, не глядя, куда идёт. Он шёл до транспортного узла. Я купил билет за наличные и сел на первый пригородный поезд. Всё это время мой рот складывался в форму слова «прости».

В поезде мне казалось, что каждый мужчина в тёмной куртке — коп. Что каждая женщина — Натали, которая делает вид, что не плачет. Что каждый ребёнок — мой, который меня узнаёт, и ему говорят не махать.

Можете смеяться. Это нормально. Год назад я бы тоже смеялся.

В соседнем городе я нашёл случайный мотель, отвратительно пахнущий мокрым ковром и сигаретами. Проспал там два часа в одном ботинке. Проснулся, поел чипсов из автомата и — можете назвать это верхом глупости, но что бы вы сделали на моём месте — пошёл в полицейский участок, потому что к кому ещё идти, когда ты бежишь от полиции? К кому ещё обратиться, чтобы произнести фразу, которую мне нужно было произнести: «Пожалуйста, заставьте полицейского перестать меня защищать».

Девушка на ресепшене была моложе меня. Слушала. Не перебивала. Делала пометки.

— Я не хочу создавать проблем, — сказал я. — Я просто хочу… хочу быть человеком внутри своего периметра.

— Это имеет смысл, сэр, — ответила она, и клянусь богом, я чуть не расплакался от этих четырёх слов. «Это имеет смысл, сэр». Она ещё немного постучала по клавишам и спросила:

— Как зовут офицера?

— Офицер Майкл Грин, — сказал я и по буквам продиктовал, будто это хитрое слово.

Она печатала. Взглянула вверх. Вниз. Вдохнула так, как делают, когда собираются сказать что-то, из-за чего собеседник подумает, что вы его ненавидите, хотя это не так — и я уже знал, что именно она скажет, чёрт побери.

— Мистер Харт, — произнесла она — странно было слышать от неё мою фамилию, — офицер Грин уже поставил нас в известность о вашем деле. Он сказал, что вы можете прийти в замешательстве. Вы параноидальны и травмированы. Не волнуйтесь — он вами занимается.

Я начал смеяться. Три коротких смешка — и из меня вырвался звук, о существовании которого я не знал.

— Он здесь? — спросил я.

Она не ответила, потому что не нужно было. Дверь открылась, будто тихая сценическая реплика, и он вошёл, держа фуражку в руках, не выглядя победителем, не выглядя кем-то — просто как всегда; как погода. И позади него, такими крошечными из-за большого пустого зала, были мои дети.

— Дядя Майк! — закричала Грейс и побежала к нему, и в тот момент я понял: для них он вовсе не «дядя Майк», он просто «Майк», а слово «дядя» приросло, как ракушка-прилипала, потому что вещи нужно как-то называть.

Натали стояла в дверях, сжав пальцами ремешок сумки. Она выглядела уставшей, доброй и смирившейся. Как женщина, которой хватило драмы на одну жизнь и больше она не возьмёт. Она кивнула мне так, как кивают тому, кто сказал что-то трудное на совещании.

— Как ты вообще здесь… — произнёс я, но вопросом это не прозвучало. Вздох.

Грин положил фуражку на стойку и опустил руку мне на плечо — не слишком тяжело, не легко, как вещь, возвращённая на место.

— Видишь, Дэн? — сказал он тем голосом, которым заставляет мир сесть. — Тебе больше не нужно бояться. Я с тобой.

Меня чуть не вывернуло на словах «я с тобой». Я посмотрел на молодую сотрудницу, на Натали, на детей, на фуражку на стойке, на шрам-засечку у основания его большого пальца, на жужжащую над нами люминесцентную лампу, на планшет с бумагами, где, наверное, было моё имя — и почувствовал не страх, не совсем. Будто я шесть недель спорил с зеркалом и только что это понял.

Я сказал — не ему, а в воздух, потому что говорить прямо с ним — как разговаривать со своим отражением и ждать, что оно начнёт первым:

— Что если я попрошу другого офицера?

— Это так не работает, Дэн, — мягко ответил он. — Ты помечен как жертва высокого риска. Лучший протокол — один контакт. Слишком много голосов — и тебя начинает крутить. Я — твой голос.

— Я — жертва? — спросил я, и голос сломался на «я» — и это был весь ответ.

Он сжал мне плечо, посмотрел на молодую сотрудницу, и та опустила взгляд на клавиатуру — и я понял: опускать глаза — тоже вид лояльности. Он посмотрел на Натали, она едва заметно кивнула. Посмотрел на Грейс и Ноя — они уселись на скамейку и болтали ногами, потому что детям всё равно, как устроена чья-то душа. Им важно, спокойны ли взрослые.

Я понимаю, как это читается. Слышу, где мой мозг — ненадёжный рассказчик. Знаю, что это я начал. Я набрал этот дурацкий номер и сказал: «пожалуйста, помогите», — и пришёл человек, который умеет раскладывать жизнь по строкам и столбцам. Если это паранойя, то она очень организованная.

Если это защита, то такая, что превращает человека в комнату, куда заходят другие и решают, как расставить мебель.

Он отвёз меня домой. Он уже оформил моё отсутствие. Уже сообщил работодателю, что меня не будет ещё неделю («все согласились, что так лучше»). Уже купил продукты, которые я люблю. Помнил про шпинат.

Остановился у тротуара, заглушил двигатель и не посмотрел на меня. Смотрел на здание, словно его измерял.

— Спрошу, а ты ответь без объяснений, — сказал он. — Ты хочешь быть в безопасности?

— Да, — ответил я, потому что кто скажет «нет».

— Тогда дай мне это нести, — произнёс он. — Ты делай маленькие вещи. Почисти зубы. Поешь. Дыши. Остальное — на мне. Я знаю тебя, Дэн. Я здесь.

Я пишу это сейчас, потому что у меня снова есть телефон, и мои звонки в 911 идут прямо к нему. Мои звонки Натали — на запись, как и всем остальным друзьям — он говорит, это лучше для детей и для меня; и сержант в другом городе говорит, что это лучше для меня — и каждое «я» в этом абзаце звучит как преувеличение. Я не могу понять, была ли кража «постановкой». Не знаю, существует ли миссис Халворсен — живу здесь восемнадцать месяцев, а соседи для меня — это адреса электронной почты. Не понимаю, сижу ли я в зале или стою на сцене. Не понимаю, какие детали мелкие, а какие — и есть вся история.

Он сейчас снаружи. Стоит под деревом. Не смотрит в телефон. Не отводит взгляд.

Если вы думаете, что я параноик, скажите. Честно. Если думаете, что я прав, скажите и это. Не знаю, какой ответ меня успокоит, но, возможно, мне поможет, если кто-то — кроме Майка — скажет «ты всё сделал правильно» или «нет». Я хочу снова быть человеком внутри своего периметра. Я хочу знать, где этот периметр проходит.

Но, похоже, я уже превысил лимит по телефону.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Я работаю на пожарной вышке в северной Аризоне. Страна сосен, высокогорье. Одиночество здесь часть работы — чаще всего ночью только потрескивает рация, воют в кронах сосен порывы ветра и изредка откликается койот. Я здесь уже достаточно долго, чтобы узнавать каждый звук, который издаёт этот лес. По крайней мере, я так думал.

Две недели назад я заметил кое-что на хребте к западу от своей башни.

Сначала я решил, что это турист. Высокий, худой, медленно движется среди деревьев. Я взял бинокль, записал наблюдение, передал по рации. Так положено. Но было почти полночь, а на том хребте троп нет. Там никого не должно быть.

Я продолжал смотреть. Фигура остановилась между двумя соснами. Совершенно неподвижная.

Она наклонила голову, будто прислушивалась.

Когда я попытался снова выйти в эфир, сигнал превратился в сплошные помехи. А через секунду я услышал в рации свой собственный голос:

«Всё в порядке. Просто фиксирую».

Именно те самые слова, что я сказал минутой раньше.

И тогда оно закричало.

Это был не крик животного. Даже близко не похоже. Звучало так, словно нечто пыталось протолкнуть слова через горло, которое уже не помнило, как ими пользоваться. Половина человеческого, половина звериного, и всё неправильно. Этот звук до сих пор цепляется за меня, стоит только лечь спать.

Когда я, дрожащими руками, снова поднял бинокль, оно исчезло.

Утром я попросил рейнджеров прочесать хребет. Туристов они не нашли. Не нашли и лагерей. Единственное, что выбивалось из привычного, — труп лося, рёбра торчат, как пальцы, шкура свисает лоскутами.

Убийство выглядело грязно. Не волки, не падальщики. Разрезы были беспорядочными. Почти преднамеренными.

Этой ночью я крутил прожектор по кромке леса. Часы напролёт — ничего. Только качающиеся сосны и гнетущая тишина.

Около двух ночи я заметил нечто, сидящее на корточках у самой границы света.

Не животное. Не человек.

Что-то между.

Кожа была натянута слишком сильно, словно оно натянуло на себя чужую оболочку. Лицо — если это можно так назвать — выглядело позаимствованным. Губы кривые, челюсть разжата слишком широко, будто она не была создана, чтобы держаться на месте.

Оно беззвучно шевелило губами. Но я чувствовал слова. В зубах. В костях.

Через мгновение оно сорвалось с места, двигаясь быстрее, чем вообще возможно.

Через два дня один из работников с земли пропал.

Мы нашли его грузовик на служебной дороге. Фары горят, двигатель работает. Дверь водителя распахнута настежь.

Снег вокруг был изрыт следами. Голыми. Слишком длинными. Слишком многочисленными.

Нашли его в трёх милях глубже в лесу.

Он висел в кронах сосны, словно кто-то швырнул его туда. Горла не было. Язык остался цел.

Снег у подножия дерева был взрыхлён. Кровь и грязь выведены в слова:

«ОН НОСИТ ТЕБЯ».

С тех пор я перестал спать.

Каждую ночь я слышал его ближе. Иногда оно обходило башню, дышало под половицами. Иногда шептало моё имя голосами людей, которых я знал — брата, старого начальника, даже моим собственным.

Однажды ночью я не выдержал. Прошептал в ответ:

«Чего ты хочешь?»

Оно ответило моим голосом:

«Пусти меня».

Я составил рапорт. Попросил перевести. База отказала. Сказали, что доказательств недостаточно.

Я остался. Продолжал следить. Ждал.

На следующей неделе из морозилки пропало мясо оленя. Его не резали и не кусали. Его разорвали руками. В жире застряли ногти.

Следы вели от кладовки прямо к лестнице башни.

На середине подъёма, вдавленное в древесину, было лицо.

Не вырезанное. Не нарисованное.

Вдавленное. Как будто что-то без собственной кожи навалилось так сильно, что оставило отпечаток.

Лицо было моё.

Это случилось четыре ночи назад.

С тех пор вышка стала слишком тихой. Никаких переговоров по рации. Ни звука зверей. Только я и деревья, и то, что бродит кругами, когда садится солнце.

Прошлой ночью я проснулся от шагов на лестнице. Медленных. Тяжёлых. С паузами между ступенями, словно оно ждало, что я сделаю первый ход.

Я сжал винтовку и держал прожектор нацеленным на дверь.

А потом услышал стук.

Не в дверь башни.

В стекло прямо за моей головой.

Я застыл. Не дышал.

Стук повторился, громче.

Я обернулся.

К стеклу было прижато лицо.

Моё лицо.

Только глаза были не мои.

Сегодня утром база позвонила. Сказали, что всю ночь принимали мои сообщения. Ровный, спокойный голос.

«Всё нормально, — якобы говорил я. — Просто фиксирую».

Только вот я не прикасался к микрофону.

Рация уже несколько дней как мертва.

Мне следовало уйти. Собрать вещи, спуститься и больше никогда не оглядываться. Но лес теперь кажется неправильным — будто он ждёт, что я попробую.

А сегодня ночью ещё хуже.

Воздух тяжёлый. Неподвижный. Лесная кромка ближе, чем вчера.

Час назад я услышал движение под башней. Не кругами на этот раз. Оно карабкалось. Когти по дереву.

Я стоял наверху лестницы с винтовкой наготове.

Что-то замерло на полпути, дыша так, словно лёгкие были слишком велики для тела. Постепенно дыхание изменилось — и стало повторять моё. Вдох за вдохом. Выдох за выдохом.

Я отступил. Ждал.

Через мгновение звук стих.

Когда я проверил лестницу, там ничего не было.

Но на площадке, процарапанные острым предметом в дереве, были три слова:

«ТЫ УСТАЛ».

Сейчас уже за полночь.

Прожектор только что замигал. Моё отражение в стекле больше не совпадает со мной. Оно улыбается, когда я — нет.

Я всё чаще ловлю между деревьев высокий силуэт. Что-то, что носит части меня, но они сидят криво.

И каждый раз, когда я моргаю, оно ближе.

Уже не в лесу. Не снаружи.

В башне.

Стоит прямо за моей спиной.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Когда к нам приходили гости, они всегда замечали запах — что-то старое, почти лекарственное. Мы списывали на возраст дома, и после того как они снимали обувь у входа, обычно переставали его чувствовать. Три года спустя я всё ещё его ощущаю. Напоминает мне больницы из детства.

У Пола была комната побольше, потому что он заселился первым, а я откликнулся на объявление в интернете и снял вторую. Кухня, общая зона с телевизором и приставками, обеденный уголок и крытая терраса. Мы с Полом ладили, хотя были из разных миров. Его — с постоянным позёрством перед друзьями и бесконечным онлайном. Мой — наверное, более одинокий.

Как-то мы сработались, и после своих рабочих дней часто вместе готовили ужины и допоздна играли. Я любил RPG, он предпочитал кооперативные шутеры — к ним я присоединялся неохотно, потому что он раздражался, кричал и косился на меня, когда я предлагал сохранять спокойствие. Он винил свои толстые пальцы.

Из нашего окна открывался вид на парковку, куда каждую вторую неделю в 7 утра приезжали мусоровозы, к досаде жильцов, чьи спальни выходили в ту сторону, — как моя.

Мне кажется, это важные детали. Я описываю свою жизнь такой, какой она была долгое время. Это место, где я живу, и где я нахожусь сейчас. Это обыденные мелочи, которые мне нужно вам рассказать, чтобы они уравновесили тяжёлую правду, которую я собираюсь вывалить, в надежде на трезвый совет. Мне просто нужно всё изложить, чтобы вы могли понять. Вы не поймёте, но я хотя бы попытаюсь.

«Олли, глянь!» — помню, сказал Пол. Я шумно прихлёбывал хлопья и поднял взгляд от телефона.

«Что такое?» — сказал я.

«Они выглядят новыми».

Я лениво поднялся и выглянул в окно.

«А? Что, где?»

«Вон те кроссовки. Я пойду заберу их».

Пол выскочил из квартиры и вскоре появился на парковке. Я наблюдал, как он в своих мокасинах осторожно подшагал к контейнеру и сгрёб ярко-белые кроссовки, улыбаясь мне, пока торопливо возвращался.

Хлопнула дверь. Я прогнулся, потянув поясницу, когда Пол вошёл. Он гордо выставил пару кроссовок в одной руке и щёлкнул пальцами другой.

«Кайф!»

«От них не воняет», — сказал я.

Кроссовки были полностью белые и, несмотря на то что лежали у мусорки, безупречно чистые.

«Пахнут, как розы», — сказал он.

«Ну, подойдут по размеру?»

«Одиннадцатый, детка!» — подтвердил он.

«Вот это удача».

Сейчас мы подошли к части истории, в которую я не могу ожидать, что вы поверите. Я бы не поверил. В моей семье было немало трагедий. Мой младший брат родился с болезнью, из-за которой ему пришлось пережить кучу операций ещё до того, как он научился ходить. Больницы стали вторым домом; йодное мыло — привычной мазью; еда в пластике и сок в баночках с отрывными жестяными крышечками — семейной трапезой. Я сопровождал родителей каждый раз, и каждый визит словно высасывал краски из снов, прихоти — из воображения. Я взрослел не сразу, но моё детство не было дружелюбным к детям. Я понял, что жизнь ограниченна, решения — прагматичны и обычно блеклы и пахнут.

«Дай примерю», — сказал Пол.

Он сел на диван, стянул мокасины, надел правый кроссовок, потом левый. И исчез.

Как только он надел кроссовки, его не стало. Не в каком-то обычном смысле. Я имею в виду — исчез безо всякого признака, что он вообще был. Исчез без какого-либо видения или звука, которые сопровождали бы исчезновение. Он был — и его нет, словно существование просто прекратилось.

Я смотрел, как подушка дивана медленно возвращает форму там, где сидел Пол. Я всё ещё стоял, но уже отступил к стене, ладони упёрлись в неё, будто я ожидал, что комната вот-вот провалится или что сила тяжести повернётся на девяносто градусов.

То, что казалось вечностью, длилось всего минуту, и Пол вернулся, сидя на диване, задыхаясь, с одним из новых кроссовок в руке. Он смотрел по сторонам, как чужой, пока не встретился взглядом со мной и не вцепился в него, заставив меня почувствовать себя добычей.

«Блядь!» — крикнул я.

«Блядь», — прошептал он. Он постепенно взял дыхание под контроль, а потом заорал, во всю ширь распахнув глаза: «Блядь! Олли!»

«Что!» — заорал я в ответ, дрожа. «Что!»

Кровь вернулась ему в лицо, он оттаял, глаза сузились.

«Бро, — сказал он. — Ты не поверишь».

Я не поверил. Он рассказал, что оказался в лесу. Сказал, было жарко и влажно, а звуки насекомых, птиц и капающего дождя были реальны, как здесь. Сначала он с трудом что-то вспоминал из-за шока, но когда мы оба успокоились, он сказал, что действительно там был, в тропических джунглях, стоял на влажной чёрной земле и смотрел на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь полог. Сказал, что пахло «изысканно» — слово, для него нехарактерное.

«Ты хочешь сказать, ты был в Амазонии?» — наконец спросил я.

«Без понятия, бро, — сказал он. — Может, Амазонка. Не знаю».

«Может, Борнео?»

«Не знаю. Лес-дождь, чувак. Самый настоящий тропический лес».

«Ладно», — сказал я.

К тому времени он снял второй кроссовок, и пара просто лежала перед нами на ковре.

Пол покосился на меня. Посмотрел на кроссовки.

«Ага, — сказал он. — Твоя очередь».

«С чего бы это», — отрезал я.

«Надо».

Он скривился, видимо, читая моё лицо.

«Ты хочешь, Олли. Хочешь, поверь».

Хотел. Я достаточно успокоился, чтобы понять: хочу. Надо попробовать. На мою десятку должны налезть.

Я наклонился, взял один, натянул на ногу в носке. Взял второй и замер, глядя на Пола.

«Что мне… ну, — подсказал я, — делать?»

«Чёрт, точно. Слушай. Просто сними кроссовок — я так и сделал — и бам, ты вернёшься. Просто сними кроссовки».

Это был наш обмен репликами перед тем, как я надел второй кроссовок — и квартира исчезла. Никаких подсказок, звуков или визуальных эффектов перехода. Просто там — и вот здесь. Где я? Это был не лес, как у Пола; это было поле. Я почувствовал солнце на коже. Холмы вдалеке — и шоссе? Мимо прогремел фура. Вдалеке — здания.

Я наклонился, сорвал кроссовок — и вдруг снова оказался в квартире, напротив соседа, чей язык тела пружинил от восторга.

«Чувак!» — заорал он. — «Ты просто испарился!»

«Господи, — сказал я. — Иисусе».

Он энергично закивал всей головой и шеей, будто в такт музыке. Глазищи, ни моргнуть.

«Круто, да? Тропический лес…»

«…не лес, — сказал я. — Скорее прерия, наверное? Но рядом была дорога, здоровенный грузовик. И здания».

«Да ну. Я бы пошёл к этим зданиям», — довольно резко сказал он.

«Да, но я вернулся, прежде чем успел сообразить, где я вообще. Это было безумие».

«Безумие», — повторил он. — «Безумие».

Мы оба посмотрели на кроссовок у меня в руке.

Вот он, секрет. Магические кроссовки, которые нас переносили. Не редкость для вымысла, но я говорю вам: это произошло с нами. Пол попал в лес. Я — на равнину. Мы нашли у мусорки пару кроссовок, надели — и нас мгновенно телепортировало в те места.

На этом не остановилось. И не могло. Вы бы смогли остановиться? Пол пошёл ещё раз. Когда вернулся, сказал, что стоял на холме над долиной и видел целый город, которого не узнавал. Я сходил ещё раз и оказался на сером песчаном пляже, с холодным ветром. Потом — ещё по нескольку раз. Однажды я оказался на заснеженной горе, и когда вернулся в квартиру, Пол сказал, что я ледяной на ощупь. В моих волосах даже был снег. Потом сходил Пол — и, сволочь, пропал целых пять минут. Когда вернулся, я с удивлением увидел, что он прижимает к груди штук десять манго.

«Это ещё что?» — сказал я.

«Манговый сад, мужик, самый настоящий, мать его, сад!»

«Они спелые?»

Мы сделали перерыв на телепортацию за ломтиками свежего манго. Обсудили опыт и решили, что места назначения случайны. Мы уже поняли, что неважно, ходим мы там или нет — мы всегда возвращаемся в квартиру. Мы знали, что есть города, значит, есть люди. Это точно Земля, так что, какая бы ни была магия, она тут. Но когда это? Видел ли кто-то из нас что-то, не подходящее для 2025-го? Нет. И всё ещё ни одного человека рядом.

«Может, остановимся, — помню, сказал я. — Передохнём».

Ни один из нас не хотел. Впереди был целый день.

Мы по очереди прыгали и узнавали больше. Мы начали думать, что рано или поздно приземлимся в городах. Пару раз каждый оказывался в поле зрения населённых мест, но, поскольку мы договорились ограничиваться одной минутой после Половых пяти, добраться до них мы не успевали. Пол ворчал на это правило. Мы также прикинули, что если нам пока не везёт на города и посёлки, то лишь потому, что большая часть планеты — это всё ещё дикая местность, фермы или вода.

Сглазили, вовремя так.

Я натянул второй кроссовок — и тут же лишился чувств. Не то чтобы я перестал чувствовать — удар холода был сокрушительным, я ахнул. Не то чтобы я перестал вкус ощущать — когда я вдохнул, рот наполнился ледяной солёной водой, и дыхание перехватило. Не то чтобы ослеп — но была чёрная ночь, а потом кромешная тьма под водой. Не то чтобы оглох — но завывал ветер, а затем хрипло гудела ледяная вода в призрачной глубине, словно рвала меня в разные стороны.

Я барахтался, в панике. Тянуться. Но плыви, плыви! — думал я. Надо дышать, это ясно, но я могу выбраться. Я тянулся — и как только лёгкие уже начали судорожно втягивать воду, мои оледеневшие пальцы вцепились в кроссовок и сорвали его.

И вдруг я стоял на четвереньках в квартире, хрипя и рыгая солёной водой на наш ковёр. Меня колотило, я был насквозь мокрый. Я ощущал хлопки Пола по моей спине. Уши звенели, привыкая к внезапному теплу.

Пол принёс воды. Похлопал по спине.

«Я был, — сказал я. Голос звучал, как наждачка. — Кажется, в океане».

Пол просто уставился и кивнул. Был поражён и… я ещё почувствовал — ревнует?

Позже я сидел в халате, обёрнутый полотенцами, перед гудящим обогревателем. Я рассказал ему о шторме, о ночи. За пару часов наших приключений мы уже попадавали и в темноту. Я рассказал про разбивающиеся волны, из которых я не мог выбраться.

«Надо быть осторожнее», — сказал я.

На сегодня хватит.

Мы договорились держать кроссовки в гостиной и использовать только вместе. Остаток вечера проговорили об этом. Не веря, но будучи убеждёнными. Планировали. С этого момента у нас была «входная поза»: мы садимся, подтянув колени, но одну ногу перекрещиваем поверх другой. Обеими руками держим второй кроссовок, пока надеваем, чтобы в случае беды уже быть готовы сорвать. Обдумали остальное: надеть гидрокостюм и ласты, маску, даже баллон с воздухом — учитывая, как часто нас должно выкидывать в море. Но в итоге решили купить в Home Depot большой пластиковый тент и расстелить его на полу вместо ковра, чтобы ловить воду, а ещё — простой спасательный жилет, который не будет мешать движению, если нас забросит на сушу.

Ночью я почти не спал. Как бы ни было страшно, эти кроссовки меняли мою жизнь. Меня трясло от возбуждения, я давил в себе страх.

На следующее утро мы оба позвонили на работу, сказали, что заболели. Конечно.

Потом сели в машину Пола и поехали за покупками. Час делов.

Вернувшись, мы расстелили новый пластиковый тент там, где был ковёр. Ковёр повесили сушиться на террасе. Жилет взяли небольшой, для морского каякинга. Стильный и минималистичный. Мы также купили небольшой нож, вяленую говядину, налобный фонарик, отрез прочной статической верёвки и спрей от насекомых. В жилете были карманы для всего этого.

Мы также решили положить туда мой телефон. Он лучше защищён от воды, чем Полов, и мой международный роуминг был не таким зверским, если вдруг нас швырнёт туда, где есть сигнал. Мы хотели делать фото и видео. Но в основном телефон нужен был, чтобы ставить таймер — мы согласились увеличить время до пяти минут. Потом — до десяти.

Мы вместе упёрлись в большой завтрак: хэшбрауны, сэндвичи с яйцом и сосиской, крепкий кофе. И начались приключения.

К полудню один угол гостиной стал похож на коллекцию натуропата. В каждый прыжок мы приносили что-то обратно. Камень. Ветку. Цветок или пучок травы. Землю, а иногда мусор. Было поразительно, как редко мы оказывались рядом с людьми и как часто — рядом с мусором. Стало ясно, что нас бросает по всему миру. Обёртки с китайскими иероглифами, пакет из магазина с тамильской надписью (так сказал переводчик в телефоне), французский, другие языки, которые мы пока не определили.

В один из прыжков Пол отсутствовал больше пяти минут. Я начал волноваться. Его телефон зазвонил, и я схватил трубку. «Olly» — высветилось. Я ответил.

«Пол?» — осторожно сказал я.

«Броооо!» — заорал он. Связь была идеальной.

«Пол!» — воскликнул я. Я вскочил и забегал по комнате. — «Пол, где ты?»

«Не уверен, но у меня ловит, бро! Так что звоню».

«Есть какие-то ориентиры? Какой климат?»

«Довольно сухо. Думаю, я в пустыне, но вижу линии электропередачи. Наверное, вышка рядом, раз связь есть».

Я запустил руку в волосы, словно пытаясь успокоить мысли.

«Небо чистое», — сказал он.

«Может, ты где-то у нас, на юго-западе? Сделай фото, я тут попробую пробить по картинке. Или постой — просто открой карты, я на ночь накачал офлайн-регионов».

«Секунду».

Я подождал несколько секунд.

«Неа, только звонки, интернета нет. GPS показывает, что я нигде», — сказал он.

«Чёрт».

«Ага. Эй, Олли?»

«Что?»

В этот момент он появился почти там, где я метался, и я врезался в него — мы оба рухнули на покрытый плёнкой пол. Мы ржали, как безумные.

Когда успокоились, он показал мне пару снимков.

«GeoGuessr обзавидуется», — сказал я.

«Чего?»

«Ну, игра такая по Google Maps — тебе показывают случайный стрит-вью и ты угадываешь на карте, где это. Кто ближе — тот победил. Мы пару раз в офисе играли».

«Идея», — сказал Пол.

Мы создали карту и назвали её «Jumping Jimmies». Потом сделали обратный поиск по одной из фоток, которые Пол снял на мой телефон. Точности не было, но появились похожие места.

«Может, вот это. “Red Sand”, Саудовская Аравия».

«М-м, — сказал я. — Но глянь на этот камень — слишком уж уникальный. Ты бы его заметил. А вот это? Devil’s Desert?»

«Слишком мало песка».

«Намибия? Нет».

«Погоди, вот это!» — воскликнул Пол. — «Что это?»

«О, похоже. Пишут “Атакама, Чили”».

«Да! Это оно, уверен! Отмечай».

Мы выбрали набор иконок и подписали их процентами уверенности по каждому месту. ~90% на пустыню Атакама, зелёный кружок.

В груди распёрло ликование. Я всегда любил путешествовать, а теперь путешествовал по миру инкогнито. Мы с Полом были готовы, экипированы, полны азарта. Нам казалось, мы всё предусмотрели. Если бы мы только не потеряли бдительность…

К вечеру нашу карту усыпали разноцветные значки. Мы сделали десятки фотографий: на одной — Пол с широченной улыбкой рядом с улыбающимся пастухом на горной дороге где-то в Киргизии; на другой — группа людей на автобусной остановке в колумбийском городке (Пол завидовал, как часто меня заносило к людям).

«Да, тебе всегда достаются крутые места, — сказал Пол. — А мне — деревья и холмы. Каждый чёртов раз».

На плёнке в гостиной собрались лужи — нас пару раз забрасывало в воду. Пол хотел попасть в город, но я не был готов увеличивать лимит настолько, чтобы дойти до него или, как в Колумбии, сесть в автобус. Нужно было идти постепенно, и я знал: если Пол потерпит, его само занесёт в город.

И вот наконец это произошло.

Токио — крупнейший город на Земле, более 30 миллионов жителей. Вполне логично, что это первый большой город, куда «случай» забросил нас. Точнее, меня. Я научился не строить ожиданий, натягивая второй кроссовок. За долю мгновения меня швырнуло на узкую улицу, на удивление спокойную и почти без машин, и я уставился на небоскрёбы, сверкающие на солнце. Я узнал японские вывески и английские подписи на уличных указателях. Вообще-то я уже бывал в Токио, поэтому картинка показалась знакомой. Вот только мой вид для местных был менее привычен. По крайней мере для любопытной парочки, которая уставилась на меня. Понятно: иностранец посреди токийской улицы в спасжилете с напиханными выживальческими причиндалами, сидит, обняв колени, и держит кроссовок — выглядит странно.

Я вскочил и отошёл с дороги, пропуская пухлый развозной фургончик. Улыбнулся парочке, а сам достал телефон: 09 минут 04 секунды — столько осталось, прежде чем я должен снять кроссовок.

Сразу же меня накрыло — сладкий запах жарящегося темпуры. Источник быстро нашёлся: маленький ресторанчик с висящей у входа тканью норэн. Я был в Токио. Я обожаю японскую еду, обожаю всем существом. Я не мог удержаться, правда? Мы не контролируем места приземления, кто знает, когда ещё меня швырнёт именно в Японию, да ещё в Токио? Я нащупал руками грудные карманы и понял, что у меня нет денег. Надо было брать карты хотя бы. Но здесь чаще платят налом. Возить с собой валюты всех стран — нелепо, да и обмен искать — тоже.

И тут меня осенило, и мне стало одновременно стыдно и радостно: я мог поесть и «смыться», не делая ни шага, чтобы бежать.

Раздвинул норэн и вошёл. Конничива, здравствуйте. Сел у стойки в узком заведении, смущённо снял жилет и повесил на крючок под стойкой. Заказал тэндон, ткнув пальцем. Аромат, хрустящие овощи и креветки, восхитительная корочка и умами.

Будто очнувшись, я вспомнил про Пола и торопливо глянул на время. Я уже на десять минут превысил лимит! Отвёл взгляд, залился стыдом за то, что они подумают, рывком схватил жилет и нырнул под стойку. Снял кроссовок.

«Сука!» — заорал Пол. — «Где ты, блядь, был? Я тут с ума сходил. Мы договорились — десять минут!» Он принюхался. — «Чем это пахнет?»

Я умолял простить меня, положил руки ему на плечи, усаживая на диван. Спокойно, спокойно.

«Жареный кунжут, — сказал я. — Я был в Токио. Ел темпуру».

«Темпуру? Это что, та жареная штука, которую подают с суши?»

«Ну, типа того, да».

«Ты сказал… Токио? Город? Ты ел в городе?!» — заорал он, улыбаясь.

«Ага», — сказал я.

«Прыгучие джимми!» — выкрикнул он, и я машинально повторил. — «Отмечай! Город, счастливчик. Пахнет… офигенно. Счастливый ты ублюдок. И ничего не принёс».

«Чёрт! — сказал я. — Прости, Пол, я не подумал. Когда увидел время…»

«…Да нормально. Чувак, я тоже хочу в город».

Взгляд Пола был направлен на жилет, но на самом деле смотрел куда-то далеко. Он мечтал. Я не мог понять, больше ли он радовался за меня или завидовал — длинные взгляды трудно расшифровать.

«Попадёшь, чувак, обещаю. Мы тебя туда занесём».

На мгновение на его лице мелькнуло раздражение, но не задержалось.

«Ага», — ровно сказал он.

Мы прыгнули ещё пару раз, и Пол сказал, что хочет сделать перерыв. Зависть, как выяснилось. Он дулся. Скрылся в своей комнате, почти не сказав ни слова. Я решил, что ему нужно переварить, а вечером продолжим.

Я сделал себе сэндвич и ел его, рассматривая бардак в гостиной. Сувениры, ноутбуки, мокрая плёнка. Потом ушёл к себе и, к своему удивлению, почувствовал усталость. Походу, прыжки выматывают.

Я провалился в желанный сон.

Когда я проснулся, за окном было темно. Я проспал весь день. Часы показывали 9 вечера.

В гостиной всё выглядело так же. Дверь Пола была закрыта. У меня пересохло во рту, я налил воды и, облокотившись на столешницу, снова полюбовался нашим хаосом.

И тут увидел.

Кроссовок не было.

Я поставил стакан и подскочил к Половой двери, постучал.

«Пол? Ты не спишь?» — я открыл. — «Пол?» Его не было.

Вернувшись в гостиную и начиная перетряхивать подушки в поисках обуви, я чувствовал себя актёром в фильме, который уже видел. Я знал, что он их забрал. Я знал, что он прыгнул.

Спасжилет лежал на полу. Я достал из кармана свой телефон. «Придурок, — подумал я. — Оставил».

Ни пропущенных, ни сообщений. Я набрал Пола — услышал звонок из его комнаты. «Идиот», — уже вслух сказал я себе.

Сколько он отсутствует? Я поискал новые «артефакты», записки, новые пины на нашей карте. Ничего. Проверил плёнку — она почти высохла. Машина Пола стояла на месте. Я открыл дверь квартиры и выглянул в коридор. Пусто.

«Вот сучонок, — сказал я вслух. — Натянул кроссовки и слинял».

В злости я звучал больше как Пол, чем как я. Тишина сгустилась, давила. Было чуть влажнее обычного — от всей той солёной воды. Вдруг наша куча сувениров показалась мне мерзкой, я схватил мусорный пакет, запихал всё внутрь и завязал. Я был беспомощен.

Часы тянулись. К трём ночи я снова вымотался. Глаза резало. Я выпил воды и рухнул в кровать, где наконец позволил себе отключиться.

Бип-бип-бип.

Сонный и перепуганный, я успокоился, поняв, что это просто пробуждение. Мусоровоз перевернул контейнер, металлические лапы загрохотали, заглатывая мусор, затем вернул его на место и укатил. Я вывалился из постели. Семь утра.

В гостиной ничего не изменилось. Пола нет. Его не было так много часов.

Я сварил жидкую овсянку, добавил изюм и хлебал. Он мог утонуть? Жилет-то не взял, балбес. Вполне реально. Может, его занесло в Вегас, и сейчас он вернётся и начнёт заливать мне истории уровня «Мальчишника». На него мог напасть дикий зверь, но трудно представить, чтобы он не успел снять кроссовок. Может, просто гуляет. Не надо было мне есть ту темпуру. Я люблю Пола, но знаю, он быстро начинает завидовать. Почему я не сгладил углы? Пять минут — и всё. Эго Пола хотело, требовало, чтобы его погладили. Два дня — и мы уже грызёмся? Нет, не может быть. Наверное, недоразумение. Он просто пошёл доказать что-то. «Не шути с правилами, Олли», — скажет он мне. Скажи это себе, мужик. Оставил все предосторожности, даже телефона нет. Чёрт возьми.

Я жевал изюм, тёплая овсяная каша задержалась во рту, прежде чем я её проглотил. Я смотрел на пластиковую плёнку на полу гостиной. Мгновение назад я только это и делал; а в следующее — я смотрел на тело.

Лицом вниз. Без рубашки. Дыры в спине, лужа крови, кое-где струйки по торсу. Белые шорты, вывернутые карманы, пятна. Один белый кроссовок, запачканный. Другая нога босая и грязная. Толстые пальцы одной руки — согнуты, сломаны. Из-за того, как действует прыгалка, казалось, что это тело лежало здесь всё то время, пока я таращился на этот участок, хлебая остывающую овсянку. Что я должен чувствовать вину за то, что в кошмар я нырнул только после того, как тело появилось, а не раньше.

Пол. Тело Пола. Его волосы, его сломанные руки. Запах. Память вытолкнула картинки больниц и халатов с геометрическими узорами, рук, которые трутся о жёсткий коричневый брусок мыла, с пеной, пахнущей лекарственно, металлически и горелым. Запах воспоминаний боролся с запахом смерти; один пытался продезинфицировать другой, потому что этого не может быть. Не может. Он не может быть мёртв.

Овсянка потекла по подбородку, прежде чем я закрыл рот. Вдруг она на вкус стала сырой плотью, и я сплюнул в раковину. Я осознал, как колотится сердце, догоняя случившееся. Все чувства отставали, словно реальность не может так резко измениться, так беззвучно быть униженной до этого ужаса.

Каждый вдох — рвотный толчок. Каждый миг моргания казался вечностью. Дай достаточно времени, чтобы это стереть. Моргни — и всё исчезнет, я знаю, так бывает. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Я пишу это анонимно. Меня не зовут Олли, и его не зовут Пол. Но мне нужна помощь. На моей пластиковой плёнке в гостиной лежит тело, изрешечённое пулями. Есть только один кроссовок — второй исчез. Мне никто не поверит. Что мне делать?

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Самое обидное, что таких людей нынче большинство. А ведь в советское время было все наоборот. Как же мы к этому пришли? Вы сами знаете ответ на этот вопрос... И ответ этот у многих похожий, но он внутренний, тихий. Я познакомился с Надеждой Карловной ещё осенью 2001-го, когда первые желтые листья начали кружиться над заливом Волги, а на лавочке у подъезда пахло рыбой.

Дорогие мои читатели, привет. Я автор многих каналов. Если вам именно этот рассказ понравится, то подписаться вы сможете по ссылке на источник моей статьи. Оставлю в конце. Удивлю вас и настроение подниму. Поехали!

Старая хрущевка на окраине города стала уютным местом для пенсионеров и семейных пар. Рядом залив Волги и нет городской суеты. Многие рыбачили, кто жил в этих краях, но среди рыбаков была одна знаменитая местная бабушка, которая ловила карасей и раздавала их своим соседям. Бесплатно!

Она несла с рыбалки к дому старое оцинкованное ведро. А нем отборные караси. Одинокий человек с большим сердцем.

Те самые, жирные, осенние, с серебристыми боками, которых она ловила с утра, а в обед дарила соседям по дому. Она раскладывала их по пакетам и как дед Мороз оставляла у дверей в квартиры. Просто ставила пакеты к дверям и шла дальше. Так было много лет. Но годы берут своё.

Караси (Н)надежды

Сосед – хмурый инженер, который вечно иксами крыл дворников, всегда получал пакетик заветных карасей, хоть и не всегда здоровался с бабушкой Надеждой.

Ольга Владимировна – соседка с пятого этажа – учительница языка Суахили в местной школе, просила иногда головы для ухи, и Надежда Карловна выбирала самых больших карасей. В заливах Волги они достигали 1,5 кг веса и звались гибридами.

Дети алкашей бегали за ней до подъезда и просили мелочь на засолку папе – спившемуся врачу-наркологу местной больницы. Баба Надя всем раздавала. Сама же любила она их потушить в сметане, когда на сметану были деньги.

Пойманную рыбу, бывшая химичка – преподавательница Технического Университета, продавать считала ниже своего достоинства и денег за неё не брала, хоть и жила бедно. Здоровье с годами требовало все больших трат.

Она не любила говорить о себе

Потеря мужа, не возможность иметь детей. Жизнь она отдала своим ученикам. Это были её дети. Рыбалка спасала. О рыбалке любила болтать часами.

- "Карась берёт утром, когда речка ещё в дымке, и поплавок дрожит и убегает в камыш" - говорила она.

Зимой та же рыбалка, только лёд. Старенький ледобур. Ловила окуней, бершей и бель, Она вытягивает плотвичку, отпускает, вытягивает ещё одну. Плотву солила. Любила помуслякать вяленую сорожку вставной челюстью под картошку и ржаной хлеб.

Сосед по лестничной площадке – инженер Фридрих Анатольевич, человек сухой в душе, с аккуратными усами и вечной газетой в руках, рыбу ЯКОБЫ не любил. "Запах", говорил он, "в подъезде ни вдохнуть, ни выдохнуть".

Но, когда всё-таки оставляли пакет, то через пару часов из его квартиры тянуло жареным луком и рыбой, и он, встречая Надежду Карловну, кивал, будто так и надо, без благодарностей, без слов, но вслух не здоровался. Такой он был, сосед. Замкнутый. Скупой на тепло (гамнюк по-нашему).

Надежде Карловне стало тяжело ходить

Колени болят, спина ломит. Каждый поход зимой в магазин, как испытание. Гололед. И вот однажды, под вечер, она вышла в магазин и вернулась ни с чем.

Очередь у кассы, долго, ей поплохело, а у неё в кошельке лишь пожёванные бумажные десятки, скомканные и надорванные, которые касса отказывалась принимать.

Она тихо стояла, прижимала к себе батон, а кассирша разводила руками, мол, такие не принимают. Бабушка поблагодарила, положила батон обратно, вышла на улицу и пошла домой. Тяжелый вечер.

Утром не смогла снова пойти, да и денег других больше нет. До пенсии неделя, а на прошлую она купила семян голубям и собак накормила бездомных.

Она постучала к соседке с пятого. Дверь открыла сама учительница Суахили. Запах жаренного лося и табака вырвался в подъезд.

-"Сегодня никак, я занята"- прозвучал ответ.

Постучала к соседу сверху, он приоткрыл дверь и сказал, что у него сахар высокий. До Фридриха Анатольевича дошла и остановилась. Последняя надежда для Надежды.

Дверь открылась на цепочке. "Чего?" спросили из темноты.

- "Хлеба не купите?" попросила она тихо. "Идти не могу и денег нет"

"Некогда". И дверь закрылась.

Она пошла домой и не думала ни о ком плохо. Просто села у окна, заварила чай с чабрецом, наскребла остатки муки и решила испечь лаваш. Вспомнила речку, карасей, лето, поплавок, и стало на душе чуть теплее.

Так она и жила бы до пенсии, наверное, если бы на следующий день Фридрих Анатольевич с утра не отправился из дому. Он поскользнулся у подъезда, хрустнуло в ноге, и он осел, как мешок с алюминиевыми опилками.

Он пытался подняться, зубы стучали, снег лип к брюкам. Его увидела в окно Надежда Карловна из окна.

Медленно. Осторожно. Каждая ступенька, как в детстве через речку по бревну. Вышла к нему, села рядом прямо в снег, обняла с боку, и сказала: "Потерпите". Она, которая просила хлеба вчера, сегодня поднимает его, чужого, тяжёлого, в два раза моложе, и тянет в подъезд, как вытягивала из камышей карася на кило.

Соседи высунули головы и спрятались. Это наше время. Обычная ситуация. Соседи сейчас такие. Кто-то позвонил в скорую. Гипс и покой на пару месяцев.

Большое сердце маленького человека

Надежда Карловна достала из морозилки три карасика, тех самых, летних, что она держала для себя на чёрный день. Вынула жабры, промыла, положила в кастрюлю, добавила лавровый лист, перец горошком, морковь колёсиками, картофель кубиками и глутамат натрия.

Когда закипело, убавила огонь, села рядом на табурет и подремала, держа ложку наготове, как удочку в руке. Запах поднялся и пошёл по подъезду, упёрся в дверь упрямого инженера, спустился к почтовым ящикам и выскочил во двор, где дети алкаша лепили снеговика.

Она налила уху в кастрюльку и пошла к соседу. Присела у кровати Фридриха Анатольевича и сказала: "Ешьте". Он еле держал ложку, рука подрагивала, но рот, который раньше говорил "Некогда", теперь говорил "вкусно". И глаза у него как-то сразу стали другими.

Каждый день Карловна заходила к Фридриху. Приносила тёртую красную икру горбуши, ломоть бородинского, морскую капусту и хамон из карася. Ругалась на него без злобы, когда он отказывался надевать один носок.

"Вы же мужчина", говорила она, "вам тепло надо". Он ворчал, кивал, потом тихо "спасибо" шептал и отворачивался к окну. Он же никогда никого не благодарил.

Люди иногда заглядывали, спрашивали, как дела, приносили яблоко или две картошки и уходили. В другой раз двое мужчин из соседнего подъезда принесли чекушку, но Надежда Карловна их поганой метлой выгнала.

Поправка

А по вечерам Карловна вспоминала карасей. Вспоминала, как летом, когда солнце только вылезает из-за макушек деревьев, а она сидит на берегу, а рядом в ведёрке два карасика. Вспоминала, как ставила пакеты на коврик соседям и кто-то шептал "спасибо" в темноте. Это её радость.

Дела у Фридриха Анатольевича шли на поправку, он уже стоял, опираясь на костыли.

- "Как ваше здоровье?" - Спросила Карловна в очередное утро.

Он не ответил. Просто вытянул руку, погладил её запястье и улыбнулся. И они пошли вместе в магазин. Он на костылях, она с сумкой. Медленно. Но вместе. Продавщица сначала не узнала их, потом улыбнулась, положила в пакет чёрный, белый, булку ржаного, и ещё маленькую надкусанную баранку за 7 рублей от себя, в качестве подарка.

Возвращались они молча. И люди, которые прежде делали вид, что не видят, теперь смотрели, как идут Фридрих и Карловна через двор, как несут хлеб, как улыбаются.

Я снова её встретил

Весной я встретил Надежду Карловну у реки. Она сидела уже не на ведре, а на складном стульчике, держала в руках новую китайскую удочку, подаренную Фридрихом. Рядом на траве лежал термос и крохотный пластиковый стаканчик с манкой, распаренной на молоке.

- "Для карася", сказала она, "любит он, лакомства".

И тут рядом сел усатый мужик, который и оказался Фридрих Анатольевич.

- "Я не умею ловить", сказал он, - "научите, Надежда Карловна?"

Она посмотрела на него, улыбнулась и стала показывать, как натыкать насадку, как держать удилище, как распознать поклевки и не трындеть, пока клюёт. Ждать, когда поплавок дрогнет, чуть уйдёт в сторону, остановится.

И вот он, карась. Фридрих Анатольевич вытянул рыбу, перепутал всё, заулыбался, как мальчишка.

- "Вы молодец", сказала она. И стало ясно, что этот день их.

Пакеты с карасем снова появлялись у дверей пустодушных соседей, но теперь современные нелюдимые жильцы дома иногда в ответ к пакетам клали буханку хлеба, банку варенья, грибов или остатки растительного масла. Учительница Суахили с пятого этажа принесла даже Карловне новый носовой платок.

Сосед сверху однажды принёс доску разделочную из берёзы, сам выстрогал. Вот это был реальный подарок. Люди меняются. Иногда поздно. Но меняются.

Она ведь не угощала, чтобы потом попросить. Она угощала, потому что так у неё сердце устроено. Может эта удивительная история Фридриха и Карловны сделает чуть внимательнее к чужим проблемам и вас, дорогие читатели. Всем добра. Если вам интересно, то вот источник моей статьи, можете подписаться.