Когда Галина стояла перед дверью несуществующей квартиры, находившейся над ее собственной, она слышала лишь игру флейты.

Зажмурившись, женщина толкнула легко поддавшуюся дверь и сделала шаг в неизвестность. Она не хотела открывать глаза. Боялась, что если сделает это, то окажется не у себя в постели под раздражающий писк будильника, а где-то, где она уж точно никак не могла бы оказаться.

К флейте добавилось пение птиц, потеплело, и даже с закрытыми веками становилось ясно, что в помещении, где она теперь находилась, очень светло.

Галина открыла глаза и охнула. Все, что она могла видеть перед собой, занимали две горизонтальные полосы: ярко-голубая и до рези в глазах белоснежная. По шву, разделяющему два цвета, искусной оборкой шла балюстрада. Ноги будто сами продолжали идти вперед, а мозг подмечал разные детали, будучи не в силах собрать их в единую цепочку мыслей: «это балкон из белого мрамора», «ясное голубое небо», «на полу золотые прожилки», «но сейчас же ночь, да и весь день было пасмурно», «невероятно огромный балкон», «на перилах кто-то сидит».

Страстно желая оказаться дома и забыть обо всем случившемся, женщина почему-то была не в силах перестать приближаться к краю балкона, но смогла заставить себя обернуться. Сзади, закрывая небо, находилась такая же белая, как пол, стена, на которой бездонной чернотой резко выделялся проем высокой узкой арки, украшенной странной резьбой.

«Я пришла точно отсюда, но никакой двери нет».

Ощутимый удар поперек живота – «перила» – заставил женщину вновь смотреть перед собой. Вернее, вниз. Ведь там, очень далеко внизу, – «Это двадцатый? Тридцатый этаж?» – раскинулась панорама самого чудесного города, который она только могла вообразить.

Старинные здания из белого камня с красными черепичными или золочеными крышами, узкие улочки, многочисленные речушки, пересекаемые маленькими ажурными мостиками, роскошные, но запущенные сады. Завороженная неповторимым видом, женщина забыла о том, что всего этого просто не могло происходить.

– Прекрасное место, не правда ли? Этот город настолько хорош, что, поговаривают, даже некоторое время являлся обителью земных Богов, – раздался тихий хрипловатый голос – почти шепот – справа.

Галина с трудом оторвалась от изумительного пейзажа и повернула голову в сторону звука. На широкой балюстраде из белого мрамора сидел печально знакомый блондин и выжидательно смотрел на нее. Не выдержав взгляда, слишком тяжелого для юноши его возраста, женщина уставилась на руку блондина, ласково опускающую на перила серебряную флейту. У Келвина были блестящие, отполированные ногти просто неприемлемой для мужчины длины.

– Я рад, что ты услышала мой зов и смогла добраться сюда так быстро. Рад… и удивлен.

Растерянность и тревога накинулись на Галину с прежней, если не с большей, силой. Но страх не возвратился, оставшись где-то на несуществующей лестнице в сумерках подъезда. Женщина, не придумав ничего лучше, больно ущипнула себя: в кино всегда так делали, чтобы проверить, реально ли происходящее. И, как и неизменно случалось в фильмах, ничего не поменялось.

– Чушь какая-то. Этого не может быть, – зашептала она, будучи не в силах повысить голос. – Я что, сплю? Это что, мой сон?

– О, нет, – улыбнулся Келвин. Хотя Галина все еще смотрела на его тонкие бледные пальцы, в выражении чужого лица можно было не сомневаться: уж слишком явно ощущалась проскользнувшая в тихом голосе насмешка. – Это одно из моих любимых мест в Мире Грез. Я нахожу этот город идеальным для прогулок и размышлений.

– Да что ты несешь?! – не выдержала женщина и принялась нервно расхаживать по балкону. – Наверно, у меня случился инсульт, и я сейчас в коме. Или я умерла и на том свете. Или, – она повернулась и указала дрожащим пальцем на Келвина, – это все ты, богатый проходимец! Киберманьяк! Я читала в газетах об этом вашем даркнете! Вы накачали меня какой-то дрянью, подключили к очкам виртуальной реальности и транслируете это на каком-то запрещенном сайте! Наверняка, когда я отдавала якобы уроненный телефон, твой дружок спустился с крыши и украл запасные ключи. Хотя нет! Постой-ка! Мне тогда уже привиделось, что ты ушел по лестнице вверх, а этажей-то надо мной нет! Мы это и с Анастасией Николаевной, и с Катькой обсуждали! Значит, твой друг со спины меня как раз тогда-то наркотиками и накачал. Шоу они тут устроить хотят! Вот вам! Выкусите! – Галина Олеговна принялась показывать во все стороны средний палец.

Несмотря на малую вероятность описываемых событий, они куда больше соответствовали мироощущению Галины Олеговны Красновой, чем постинсультные видения или странный вариант загробной жизни. Пока она произносила уличающую тираду, лицо Келвина было совершенно невозмутимым, он смотрел на нее скорее с усталым сожалением, чем с какой-либо другой эмоцией, но на последних предложениях его голубые глаза расширились, а светлые брови поползли вверх.

– Ты обсуждала с кем-то нашу первую встречу? В реальности? Я поражен. Обычные сноходцы, просыпаясь, забывают произошедшее. Мир Грез ревностно хранит свои тайны. Очень редкие способны воспроизводить единичные и чаще всего чувственные воспоминания и уж почти никто – досконально запомнить сон.

– Ну хватит уже нести этот бред! – взмолилась Галина, но вдруг осознала, что верит Келвину.

Она не поняла, что конкретно имел в виду молодой человек, но его последние слова не показалось ей чуждыми и противоестественными. Будто юноша очень заумно сказал, что Земля круглая или что существует четыре времени года.

От осознания правдивости пускай и очень необычных, непонятных вещей сразу стало спокойнее, но одновременно женщина отчетливо ощутила нарастание какой-то новой, не связанной со странностью происходящего тревоги. Словно она забыла что-то важное: выключить утюг или закрыть на ключ входную дверь.

Как и коварный, кажущийся прекрасной сказкой город внизу, который на деле являлся лишь пожираемыми лесом руинами, все вокруг словно пропиталось липкой, вязкой опасностью, ничем не выдающей своих мотивов и от этого еще более зловещей. Сестра-близнец лжи, она сияла вместе с белоснежным мрамором на солнце, скользила в голубом небе и ни капли не боялась быть обнаруженной, скрываясь на самом видном месте.

Этих смешанных чувств хватило, чтобы в сердце женщины вернулся страх. Ведь ей в принципе были не свойственны как такие сложные эмоции, так и яркие художественные образы. Во рту резко пересохло, а ладони вспотели.

«Да что же происходит? Здесь… И со мной».

– Я находил многих, – вновь подал голос блондин. Поглощенная внутренними переживаниями Галина вздрогнула от неожиданности, чудом не вскрикнув. – Проникал в чудесные, красочные сны, звал их создателей за собой, показывал им Мир Грез, путешествовал с ними, раскрывал тайны Вселенной, рассказывал, где искать карты к другим мирам и ключи, способные открывать двери иных времен. И всегда все было одинаково: они шли за мной, готовые слушать. Знающие, что им всю жизнь чего-то не хватало, страдающие взаперти одного-единственного доступного мира, стремящиеся изучать и создавать. Ученые, писатели, художники, мечтатели – юные творцы, способные привлечь меня в свой сон. И вот я нашел тебя. Тебя, сумевшую каким-то образом дойти до Мира Грез в первую же ночь. Но при этом такую старую, почти лишенную воображения, не готовую и не способную слушать, примитивную, глупую, жалкую…

– Следи-ка за языком, сопляк! – закричала Галина, пытаясь не дать слезам обиды прыснуть из глаз. – Да, я институтов не заканчивала и пока еще не понимаю, что здесь, черт возьми, происходит, но не смей говорить со мной в таком тоне, Келвин!

Юноша резко спрыгнул с балюстрады, подскочив к женщине, обхватил ее голову холодными ладонями и притянул к своему лицу. Наверно, со стороны это выглядело картинкой с обложки романа, где пылкий любовник вот-вот должен был «слить» свои губы в поцелуе с невинной девой, нежно запустив руки ей в волосы. Однако Галине казалось, что Келвин сейчас раздавит ее череп или оторвет голову от шеи. Но до того как, ошеломленная нападением, она успела начать сопротивляться – вдарить козлу между ног – молодой человек отпустил ее и медленно, шатаясь, словно пьяный, попятился.

– Ты что творишь, припадочный?! – завопила Галина.

Сердце колотилось как бешеное, из глаз прорвались-таки слезы, а выставленные перед собой – чтобы защититься, если мужчина опять на нее накинется, – руки предательски дрожали. В голове испуганной женщины, где в калейдоскопе мелькали ужасные вещи, которые мог с ней сотворить блондин, вдруг возникла странная мысль: «Она ляпнула чушь, которой здесь совершенно не место».

К счастью, Келвин, похоже, ее не услышал: он застыл, уставившись вдаль совершенно пустым взглядом. Галина испытала явное облегчение, ведь ей не хотелось подтверждать чужие слова о собственной глупости. Потому что блондин не был подростком, попавшимся ей на лестничной клетке с сигаретой в зубах, или школьником, залезшим на лавку прямо в грязной обуви: у него были причины так себя повести, а вот у нее не было никакого права кричать на него или же отчитывать.

Келвин, вопреки внешности, был намного старше нее. И очень умным. Не как Катькин сын – терапевт – или внук Алены Михайловны, подавшийся в политику, – а еще умнее. Женщина знала это, как знала его имя. Ей неожиданно стало стыдно за то, какой ничем не интересующейся, погрязшей в быте, необразованной буфетчицей она была. Руки Галины Олеговны безвольно опустились.

«Ну сколько можно плакать!»

– Как интересно… Такая примитивная форма… Я бы и не заметил... – пробормотал Келвин. Его глазам вернулся живой блеск, и теперь молодой человек откровенно разглядывал женщину, как некую диковинку. Через несколько унизительных секунд он обратился уже к Галине, а не к собственным мыслям: – Ты обо мне знаешь, потому что помнишь. Мы раньше встречались. До того, как ты… эм… спряталась. Да, это подходящее слово.

Он улыбнулся, а женщина вдруг поняла, что должна вернуться к себе. В свою квартиру. Через арку. Немедленно. Ведь там безопасно. Никто не сможет войти туда без приглашения. Даже такой могущественный сукин сын, как Келвин Арчер.

Сбросив мешающиеся тапки, Галина Краснова побежала к арке. Чувствуя, как стучит кровь в висках, как горят требующие воздуха легкие, ожидая в любой момент удара, она не могла не проклясть архитектуру заброшенного дворца в дебрях леса Мигда-ала с его практически тридцатиметровой смотровой площадкой.

Когда же до черного зева арочного проема оставалось всего несколько шагов, к ней навстречу из темноты вышел все также неприятно улыбающийся блондин.

– Уже уходишь, Грета?

В неудавшейся попытке то ли отпрянуть от непонятно как оказавшегося здесь мужчины, то ли просто затормозить Галина не удержала равновесие и плюхнулась на пятую точку.

Келвин рассмеялся. Даже расхохотался. Его смех был громким, басовитым и пробирающим. Он шел прямо из глубины груди, и казалось очень странным, что в таком худом теле прятались настолько могучие легкие. Галина видела человека с похожим голосом в каком-то из многочисленных шоу талантов по телевизору: тот был настоящим оперным певцом.

«Да, подобные голоса есть только у лучших певцов и наисильнейших жрецов, так как при проведении ритуалов важны не только правильные слова, но и особая подача».

Галина Олеговна коротко вскрикнула, испугавшись мыслей в своей голове. Арчер перестал смеяться и выжидательно посмотрел на нее, сидящую перед ним на полу, закрывшую рот руками и выпучившую глаза.

– О, несмотря на в целом ничтожный вид, в твоем пустом взгляде появляется намек на разум, – произнес жрец с издевкой. Он уже не прятал свой глубокий, пробирающий голос за шепотом. От такого невольно бежали мурашки: неудивительно, что Келвин предпочитал скрывать его в начале знакомства. – Ну же, Грета! Что ты уже вспомнила?

Память ощущалась толстым, полным ярких рисунков фолиантом, страницы которого слишком быстро перелистывались. За одни иллюстрации взгляд едва успевал зацепиться, но другие воспроизводились в мельчайших деталях.

Жрецы, оккультисты, алхимики, астрологи, колдуны, ведуны, гадалки, предсказатели, шаманы, целители, еретики, некроманты, святые, ученые, гении, безумцы, чудаки, пророки, убийцы – в разные времена в разных краях по-всякому называли людей, по крупицам собирающих тайные знания об искусствах и науках, что пришли в их мир Извне. Опьяненные полученной силой они объединялись, искали последователей, образовывали культы, религии, становились у власти целых народов и никогда не останавливались в своих исследованиях. В поисках начала, первоосновы, подобной христианскому Господу или Большому Взрыву, такие люди часто приписывали эту роль Древним, пытаясь в своих трудах связать Великих в единый пантеон и с каждым новым «открытием» все дальше уходя от истины. У них попросту не было шанса понять суть вещей, о которых они узнавали по буквам и рисункам, изредка встречая странные предметы или существ, напуганных чуждым миром и оттого агрессивных.

Но были и другие. Сноходцы. Те, кто умел покидать свои собственные сны и находить путь в Мир Грез, через который проходило множество дорог в самые удивительные из реальностей. Странствующим, меняющим тела от мира к миру сноходцам доводилось общаться с существами из плоти и крови, которые владели недоступными земному царству технологиями; вступать в контакт с загадочными разумными газами, обладающим психическими свойствами светом или чем-то даже более удивительным, подчиняющимся совершенно особым законам логики, физики и самого мироздания. Умелый сноходец мог прожить несколько жизней во время послеобеденного сна. Лучший сноходец – принести в свой мир знания, которые он накопил во время странствий.

И Келвин Арчер был угрозой для каждого из них.

Блондин обошел Галину и направился в центр белоснежной площадки, демонстративно посмеиваясь. Женщина, все еще оставаясь на полу, неловко развернулась: она не собиралась упускать мужчину из виду. Навалившийся поток мыслей и образов словно обладал физическим весом, не давая ей встать. Или таковой была воля единственно истинного жреца Древнего?

Древние, или Великие, были созданиями, превышающими возможности человеческого восприятия и понимания. Были ли они сгустками космической энергии, обладали ли разумом и эмоциями, имели ли какую-то цель: сноходцы знали достаточно, чтобы не пытаться искать ответы на эти вопросы. Попытки мастеров тайных искусств, никогда не видевших Мира Грез, связаться с Древними часто приводили к разрывам ткани реальностей, появлением на Земле пришельцев Извне и ложно трактовались в качестве ответа на мольбы или даже принимались за нисхождение самого Великого. Попытки некоторых упрямых сноходцев постичь суть Древних заканчивались исчезновением непокорных и всех следов их существования в любом из миров. Единственное, что от них оставалось, – это воспоминания в Мире Грез. Но однажды одному из сноходцев удалось.

Галина Краснова затрясла головой, чтобы отогнать образы, мешающие думать. Она чувствовала, что времени мало, и понимала, что ей нужно вернуться в свою квартиру – в свой сон – куда не сможет проникнуть этот подонок. Там у нее будет время во всем разобраться и решить, что делать дальше. Через несколько минут она вспомнит больше, и воля жреца уже не сможет ее сдерживать. Женщина знала это так же ясно, как свое собственное имя.

Грета Хейккиннен.

Арчер одним движением сбросил пиджак на пол и, развязывая шарф, кинул на женщину насмешливый взгляд. Словно читая ее мысли – «Лишь словно?» – он кивнул на башню у нее за спиной, а затем выразительно покачал головой. На его лице все это время царила мерзкая улыбка.

Обернувшись, Галина-Грета увидела сплошную гладкую стену. Сердце рухнуло куда-то вниз, а по дряблому старому телу одна за одной побежали мелкие волны дрожи. Арка исчезла. Путь к отступлению был отрезан. Женщина разрыдалась, потому что не была готова сразиться с Келвином Арчером. Сейчас она боялась его больше всего на свете.

Вспышка эмоций закончилась так же резко, как и началась, и взявшей себя в руки женщине удалось вновь сосредоточить внимание на жреце: тот к этому времени уже избавился и от рубашки. Галина Краснова уставилась на голый поджарый торс, почти такой же белый, как окружающий мрамор. Она не могла знать намерений мужчины и вдруг испугалась за свою честь. Память, как назло, преподнесла тошнотворные образы с жертвоприношениями, извращенными половыми актами, и какими-то немыслимыми омерзительными существами. Ее вырвало, и… ей полегчало.

Страх быть опороченной Келвином теперь казался смехотворным, а собственная брезгливость перед ритуалами – примитивной. Ведь жертва чаще всего уже готова уйти и жаждет этой чести, граница смерти легко пересекается в обе стороны, а иногда физическое воздействие на тело – единственный способ достигнуть необходимого психического и эмоционального состояния. Перекроенные личность и память восстанавливались, а низведенная жажда к познанию оживала: поставленный барьер стремительно разрушался. В нем больше не было необходимости, ведь она сама возвела его много лет назад. Для защиты от Келвина Арчера.

Громогласный голос жреца разнесся над брошенным городом. Ни в одной стране Мира Грез не говорили на этом языке, и даже там, где была рождена эта проклятая речь, ее почти забыли. Правую руку Келвин резко поднял над головой, выгнув кисть ладонью вверх, словно изо всех сил упираясь в невидимый потолок, чтобы не дать тому упасть. Левой рукой блондин медленно, раз за разом проводил по хорошо очерченной вертикальной борозде на животе. В какой-то момент его длинные ногти до крови расцарапали бледную плоть. Движение многократно повторялось, и с каждым разом пальцы все глубже вонзались в тело, превращая глубокую царапину в страшную рану. Из глаз жреца текли слезы, его лицо искривилось от муки, но хорошо поставленный голос ни разу не дрогнул.

Небо над мужчиной стремительно чернело.

Грета с трудом поднялась на ватные ноги. Она еще не вспомнила, а возможно, и никогда не знала всех произносимых жрецом слов, но перевела «ключ» и «путь», часто повторяемые хвалы и мольбы. Всем нутром Грета ощущала неповторимый ритм ритуала призыва. А потом мужчина произнес имя, от одного звука которого его ноги подкосились, а тело содрогнулось. Женщина же и вовсе рухнула ничком на мрамор, а ее сердце замерло, неуверенно затрепыхавшись лишь через несколько полных боли секунд.

Такова была мощь истинного имени Вечно Голодного Зверя, Живущего Меж Мирами.

Судорожно хватающая ртом воздух Грета Хейккиннен поняла, что настоящей причиной ее страха все это время был Древний. Что она никогда не боялась жреца и до последнего считала, что обезумевшему ублюдку нужно дать бой. Вспомнила, как ее долго уговаривали согласиться с этим глупым, не сработавшим планом. С дурацкими, бесполезными прятками. Не она первая перестала доверять Арчеру, но именно ей много раз повторяли, что не стоит его недооценивать.

Наступила режущая слух тишина. Прекративший разрывать небеса древней речью жрец стоял неподвижно и тяжело дышал. Вдруг его правая рука рванула вниз и с омерзительным хлюпающим звуком вошла в брюшную полость по самое запястье. Келвин согнулся и упал на колени в лужу собственной крови. Несколько невероятно долгих мгновений его скрюченное взмокшее тело издавало вскрики и стоны, а потом он вынул из себя кулак, сжимающий Ключ, и поднял его над головой. Похожий на анх плоский предмет из красного кристалла застывшей крови блестел, словно от солнечных лучей, хотя небо давно заволокли черные тучи. Самоповреждение было воспринято благосклонно, а приглашение услышано.

Женщина вскочила. Действовать надо было немедленно. Рванув к стоящему на коленях мужчине, она отметила возвращение своего привычного для Мира Грез облика. Келвин поднял заплаканное лицо, блеснули голубые глаза, и ее просто отшвырнуло! Несколько раз перекатившись по полу, Грета сразу вскочила – двадцатилетнему телу подобное было нипочем, – но жрец уже замахнулся Ключом, как кинжалом, и вонзил его в белый мрамор с золотыми прожилками, сокрытый под растекающейся черно-бордовой лужей.

– Нет! – только и успела вскрикнуть Грета.

Словно в замедленной съемке она видела, как твердый камень натянулся под давлением Ключа будто резиновый, а потом граница реальностей лопнула со звуком, напоминающим и бой набата, и удар грома. Ключ исчез. Ритуал был завершен.

Келвин тихо рассмеялся и, приложив невероятные усилия, встал. Вот таким – согнутым, красным, мокрым, дрожащим, зажимающим огромную рану на животе, – он все равно чувствовал себя победителем, все равно одаривал ее гадкой улыбкой.

– Всегда готова действовать… – прохрипел жрец. – Хотя твоя истинная личность не вернулась даже настолько, чтобы помнить, на каких этапах еще возможно вмешаться в ритуал. Я восхищен твоей страстью к борьбе и рад, что именно тебе выпала честь стать первой из вашего тесного кружка, кого мне удалось найти… Ты надолго насытишь Его, – Арчер снова засмеялся, но смех быстро превратился в приступ кашля.

В воздухе сильно пахло озоном. Едва уловимые шепотки, звучащие словно лишь в голове, становились то тише, то громче; легкие иллюзорные тени скользили по белому мрамору, будоража фантазию своими очертаниями: так размывались границы миров.

– И это даже немного печалит, – продолжил жрец, кое-как выровняв дыхание. – Я предпочел бы побыстрее разделаться и с твоими друзьями.

За чужими словами потянулись образы, за образами – идеи и суждения, а за ними – гнев.

– Как ты смеешь? Ты, предавший себе подобных, – тихо начала та, чьей последней личиной стала небогатая приземленная россиянка. – Ты притворялся наставником, советником. Подталкивал людей исследовать сны, тайны, а затем раз за разом пересекать границы миров. Делая нас более ценными, хранящими больше знаний, впечатлений и отпечатков многих реальностей, времен и событий. Просто выращивал, как свиней на убой… Неужели ты не понимаешь, что не можешь знать Его истинных желаний и мотивов? Неужели ты настолько безумен, что не предполагаешь, что твои действия могут привести к катастрофе?

Балкон, башня, небо – все заколыхалось крупными и мелкими волнами, будто каждая плоскость была лишь рисунком на флаге, что вот-вот сорвется ветром.

Женщина повысила голос, стараясь скрыть растущий страх:

– Мы верили, что Вечно Голодный Зверь сожрет своего раба, когда тот не сможет приносить ему ценную добычу! Как ты смог выжить?! Неужто несчастных юнцов, едва изучивших Мир Грез, хватало твоему хозяину, чтобы он не избавился от тебя?! Как ты нашел мой сон?! Тот предмет… верно? Тот, что, повинуясь правилам моего примитивного и бытового сна, стал телефоном. Ты отыскал меня с его помощью? Что это за артефакт? Отвечай, раб Зверя!

Раздражающая улыбка на окровавленных губах расширилась:

– Раб? Ты разочаровываешь меня, Грета Хейккиннен, Ведьма Истока Кристальной Реки. Нуждается ли человек в раболепстве муравьев? Разумеется, нет. А я… Я всего лишь пытаюсь привлечь к себе немного внимания. Зверь щедр на дары и знания, а на его могучей спине можно добраться до мест, что не снились ни одному из людеее-аааоооооох!

Поддавшись настрою собственной высокомерной речи, Келвин начал горделиво выпрямляться, но, закричав, вновь согнулся. Проскальзывающие между пальцами алые капли на несколько секунд слились в миниатюрный водопад, низвергающийся в бордовое озерцо.

Женщина злорадно усмехнулась. Как бы ей хотелось, чтобы сукин сын страдал вечно. Или хотя бы истек кровью прямо здесь и сейчас. Но Ведьме Истока Кристальной Реки было хорошо известно, что с телом жреца в их реальности все в порядке. А эта оболочка вернется в норму во время следующего путешествия. Пришельцы не могли умереть в Мире Грез, они лишь просыпались.

Женщина резко кинулась к краю балкона, готовая спрыгнуть вниз. Память и знания возвращались быстро, но намного медленнее, чем хотелось бы.

Она не успела. Врата раскрылись прямо перед ней.

Грета упала на спину, перевернулась на живот и в панике отползла назад, пока не нашла в себе сил встать. Она никогда бы не заставила себя обернуться, чтобы своими глазами увидеть Великого: к такому невозможно подготовить разум. Всем естеством ощущая приближение Живущего Меж Мирами, растущий безумный страх, течения межпространственных материй и волн межвременной тьмы, в которых плавал Вечно Голодный Зверь, Грета Хейккиннен сжала кулаки и до боли закусила губу. Под тяжестью навалившихся чувств ей приходилось буквально заставлять себя осознавать и воспринимать что-то еще. Например, Келвина, в исступленном экстазе глядящего ей за спину.

Но прозванная Ведьмой Истока Кристальной Реки больше не чувствовала себя беспомощной: она вспомнила самое главное. Слова.

Когда-то и в мире людей слово обладало весом, силой творить и разрушить. Но одни слова забывались, другие коверкались, а третьи входили в повседневность, теряя хоть какую-то власть. Ныне в том мире само понятие власти слова имеет лишь метафорический смысл. Но это вовсе не значит, что подобных слов не осталось. Просто самые могущественные носители тайных знаний однажды решили спрятаться от того из них, кто пошел на страшную сделку. А новые… новые не успевали узнавать достаточно. Но здесь и сейчас с этим можно было покончить.

Выставив руку вперед, Ведьма Истока Кристальной Реки стала произносить заклинание и схватила Арчера за запястье, несмотря на то, что между ними было не меньше трех десятков шагов. Рывками она начала тянуть его к себе.

Не в силах отнять вторую руку от изувеченного живота, шипя от боли, Келвин, скрюченный почти пополам, медленно приближался к ней, не собираясь делать и шага без сопротивления. Хотя внешне хранители тайных искусств не соприкасались, Грета Хейккиннен чувствовала под своими пальцами чужое запястье, мокрое от пота и крови, и едва не нарушила вскриком вязь древних слов, когда на ее предплечье выступили пять глубоких царапин-полумесяцев: Арчер запустил в нее свои длинные острые ногти.

Притягиваемый ей он тоже пытался подобрать правильные слова, от некоторых из них виски Греты словно пронзали раскаленные гвозди, но Келвин явно был не в том состоянии, чтобы давать отпор. Истощенному ритуалом и духовно, и физически, ему не хватало ни сил, ни сосредоточенности, ни воли. Его дыхание то и дело сбивалось, а плетение заклинания ломалось от непроизвольных стонов. Жрец паниковал, прекрасно понимая, что могущественное существо не будет сдерживать свои аппетиты ради какого-то «муравья». Все, что он действительно мог, – это царапать чужую руку в жалких попытках освободиться.

Тьма достигла ног женщины. Не приносящая ничего, кроме холода, отчаяния и сосущего ощущения пустоты, не имеющая постоянной формы она то закручивалась в щупальца, то взбиралась по ее телу десятками человеческих рук, то стекала вниз шипастыми волокнистыми стеблями. Теперь конец был неизбежен.

Галина Олеговна Краснова, рожденная семьсот сорок восемь лет назад под именем Грета Хейккиннен, прозванная Ведьмой Истока Кристальной Реки, не тешила себя верой, будто внутри Зверя может ждать что-то еще, будто ее человеческая суть объединится с его внепространственным естеством и сможет постичь тайны нового удивительно бытия. И не надеялась она, что огромная пасть Живущего Меж Мирами являлась лишь вратами к чему-то новому, к обратной стороне известной им Вселенной. Она не могла вообразить, что именно ждало ее в скором времени, но ужас, который читался на лице Келвина, когда тот таращился ей за спину, был лучшим доказательством самой страшной из возможных участей. Жрец уже изодрал ее предплечье до костей, но так и не смог заставить ее ошибиться хоть в одном слове заклинания и не смог вырваться.

Черные шипы-щупальца потянулись к Арчеру откуда-то из-за ее спины. И пусть они больше напоминали неспешно плывущих морских змей, чем совершающих смертельный бросок гадюк, до вытянутой руки жреца им было меньше метра.

Ведьма Истока Кристальной Реки вдруг поняла, что победила. Что своей жертвой она спасла не только двадцать шесть других сноходцев, но и всех новых, кому еще только суждено родиться. Что творцы и мечтатели, многие из которых в реальности даже не помнили бы рокового знакомства с Келвином Арчером, теперь будут в безопасности.

Последним, что женщина увидела перед тем, как все окутала тьма, был рот жреца, искривившийся в ненавистной улыбке.

Последним, что Галина Краснова услышала, был смешок. Краткий, громкий и унизительный – как пощечина.

Последним, о чем Ведьма Истока Кристальной Реки успела подумать, прежде чем соприкоснуться с Вечно Голодным Зверем, было то, что она упустила шанс проснуться. Ведь с возвращением памяти и мастерства одного ее желания было бы достаточно для пробуждения. Но Ведьма даже не подумала об этом: Келвин Арчер умело провоцировал ее, играл с чужим желанием избавить от него миры и ни на секунду не дал усомниться, что расправа над ним возможна и уже близка.

Последним, что Грета Хейккиннен почувствовала, было то, как горячая, скользкая от пота и крови рука жреца исчезла.

Где-то в пригороде Бостона в очень старом, но добротно отремонтированном особняке, просторные комнаты которого закрывались тяжелыми портьерами от лучей полуденного солнца, богатый мужчина, о котором почти ничего нельзя было найти в медийном пространстве, проснулся.

Рассказ опубликован в сборнике "Истории, в которых точно кто-то умрет".

Профиль Анастасии Голиковой, автора (меня ^_^), на Author.Today

Издав невеселый смешок, Галина повернулась на бок и, глядя на задернутые шторы, хотела уже продолжить бесполезный счет, но осеклась: сквозь тонкий хлопок проступало свечение. У него могли быть сотни причин, поэтому думать о его источнике смысла не было, следовало просто закрыть глаза и попытаться заснуть. Но женщину почему-то заворожил этот свет. И чем дольше она смотрела на загадочный голубоватый ореол по ту сторону штор, тем больше причин отметала, и тем неспокойнее становилось у нее на душе. В конце концов, она зажмурилась.

Галина понимала, что бояться глупо, что в темноте может многое почудиться, что существуют всякие там зеркально-световые явления и что ей просто показалось, что свечение исходит с ее подоконника. Ведь оно наверняка шло из квартиры этой возмутительно близко отстроенной многоэтажки напротив. Убедив себя, что бояться открывать глаза – смешно и нелепо, женщина вновь посмотрела на окно, после чего резко перевернулась, уткнувшись лицом в подушку, и натянула на голову одеяло. Свет точно был на ее подоконнике. Прямо за шторой, самое дальнее – сразу за стеклом на «внешнем» подоконнике.

Галина была почти уверена, что источник света – небольшое работающее устройство, да вот только ее телефон лежал рядом с ней, а других подобных штуковин у нее не было.

«Там кто-то есть! Он снимает меня на камеру. Но кто? Зачем? Как он там висит?»

В голову начала лезть совсем какая-то чертовщина, когда наверху неожиданно хлопнула дверь, заставив женщину вскрикнуть. Послышались шаги на лестнице. Сердце, и без того колотившееся как иступленное, начало ощутимо покалывать. В дверь постучали. В дурацкую дверь из тонкой фанеры, которую, наверно, можно было бы пальцем проткнуть. О, сколько Катька говорила, что ей нужно поставить хорошую железную дверь, а она только отшучивалась, мол, «кому я сдалась»! Дура.

Галина вцепилась в подушку. Стук повторился настойчивее.

Закричав для храбрости, женщина рывком откинула одеяло и, на бегу щелкнув выключателями в комнате и прихожей, грузно врезалась во входную дверь. Мутная линза глазка открыла ей лестничную клетку. Страх отступил. Может, из-за того, что квартира больше не была погружена во тьму, а может, потому что незваный гость оказался щуплым светловолосым пареньком лет от силы двадцати пяти.

– Чего надо? Ты знаешь, который час?!

– Простите ради бога! – раздался неожиданно хриплый голос. Несмотря на доставляющую хлопоты слышимость в доме, речь молодого человека с трудом проникала за тонкую дверь. – Мне ужасно неловко. Я телефон уронил. И он сейчас каким-то чудом держится на самом краю водоотлива на вашем окне.

Несколько секунд Галина Олеговна переваривала услышанное, а потом рассмеялась. Попросив смутившегося юношу подождать, она вернулась в комнату и смело раздвинула шторы. Свисая наполовину с «внешнего» подоконника, названного юношей как-то по-другому, явно дорогой смартфон призывно светил экраном, словно посылая сигнал о помощи.

– Радуешься, что напугал меня, маленький негодяй? Вот сейчас как скину тебя, – женщина погрозила пальцем технике и открыла окно. Ворвавшийся в квартиру воздух был невероятно холодным для майской ночи, а корпус телефона промерз настолько, что на ощупь показался ледяным: от прикосновения к нему все тело Галины покрылось мурашками, и она едва не выронила дорогую игрушку. Женщина не сомневалась, что от неуклюжего соседа даже «спасибо» не дождешься, а сломай она телефон – тут же начнется скандал с вымогательством. Нынешние дети абсолютно уверены, что все окружающие им должны.

Скорбя о потерянном поколении, женщина вернулась к входной двери и уже взялась за замок, но что-то ее остановило. Она знала почти всех жильцов подъезда, пусть не по именам, но в лицо. Молодого человека за дверью она не помнила. Да и странно он был одет: приталенный длинный пиджак, обтягивающие брючки и лиловый шелковый шарф. У них так не ходили. И таких дорогих игрушек уж точно не имели. Вдруг это какой-то психопат, и он специально все подстроил? Выследил от автобусной остановки одинокую пожилую женщину и вбил себе в голову черт знает что.

В бесящихся с жиру, поехавших малолеток Галина Олеговна уж точно верила больше, чем в привидений или пришельцев, поэтому она сказала следующее:

– С твоим телефоном все в порядке. Я оставлю его у вахтерши по пути на работу. Утром заберешь.

– Нет. Он мне нужен сейчас. Это так сложно?

«Вот вам и «простите» и «ужасно неловко». Тьфу!»

– Я тебе не открою.

– Да ты совсем…

– Сам уйдешь, или мне милицию вызвать? – перебила Галина, не желая выслушивать оскорбления от малолетки.

За дверью стало тихо, и женщина вновь прижалась к глазку. Светловолосый молодой человек стоял, прижав кулак к губам. Прочитавшая не один десяток детективов, Галина Олеговна подметила отсутствие перчаток и была очень довольна как своей внимательностью, так и тем, что потенциальный убийца перед ней неважный.

– Простите… – и без того тихий голос сейчас стал едва слышен. – Я вел очень важную переписку с людьми из Америки. Я готов заплатить вам за помощь. Я не могу позволить себе ждать до утра.

Галина поджала губы. Скандала из-за проваленной сделки от этого «мамкиного бизнесмена» ей уж точно не хотелось.

– Спустись на восьмой этаж, – сказала женщина, кое-что придумав.

– Что?

– Я услышу, что ты ушел достаточно далеко, а ты услышишь, как я захлопну дверь, оставив телефон на пороге.

Конечно, видимость в глазке была паршивой, но Галина не сомневалась, что лицо сопляка полностью соответствовало лицу человека, который проглатывает фразу вроде: «Как ты с такой паранойей на улицу выходить не боишься, карга старая?»

Некоторое время паренек переминался с ноги на ногу, а потом принялся спускаться на два этажа вниз, как было велено. Слыша постепенно удаляющиеся шаги, женщина почувствовала мрачное довольство: ей всегда хотелось сбить с Келвина спесь.

«Точно, Келвин!»

Вспомнив имя соседа сверху, Галина испытала некоторую неловкость за то, что просто не передала телефон из рук в руки. Но менять свое поведение было бы глупо, поэтому женщина слегка приоткрыла дверь и, быстро положив телефон за порог, громко захлопнула ее. Наблюдая в глазок за тем, как молодой человек подбирает и внимательно осматривает дорогую игрушку, а потом кладет ее во внутренний карман пиджака и поднимается к себе, Галина хмыкнула. Разумеется, ни платы за помощь, ни даже «спасибо».

Радуясь благополучному завершению странного события, в котором не участвовали пришельцы, привидения или маньяки, женщина уснула, едва ее голова коснулась подушки.

Весь следующий день Галина Краснова летала как на крыльях, рассказывая всем и каждому о ночном происшествии. Последней благодатной аудиторией на маршруте «дом-работа-магазин-дом» была восьмидесятипятилетняя старуха, которую сын с трудом уговаривал выходить дышать воздухом хотя бы к подъезду. Это в их семье называлось вечерним променадом.

– Здрасьте, Анастасия Николаевна! – поздоровалась Галина, подходя к лавочке и ставя пакеты на асфальт. – Что читаете?

– Да не вижу я ни черта, чтоб читать, – сварливо ответила старуха, сворачивая газету. – Развлечешь меня, пока мой дурак обсуждает со своей стервой, как от меня лучше избавиться? Что у тебя, Галюня, нового?

– Да случай вот забавный ночью приключился.

Старуха похабно усмехнулась.

– И страху, кстати, я натерпелась немалого, – продолжила Галина, нагнетая обстановку. – А все из-за этого малолетнего Келвина.

– Коли?

– Нет. Келвина.

– Ужас какой. И надо было мальчику жизнь портить. Коленька звучит намного лучше.

Затем последовало продолжительное обсуждение того, как же убого сейчас называют детей. Галина так увлеклась, вспоминая совершенно нелепые имена, что даже не пыталась вернуться к рассказу о ночном событии, пока Анастасия Николаевна неожиданно не заявила:

– Только я не знаю никакого Келвина.

– Да как не знаете-то? Блондин такой щуплый и неприятный. Надо мной живет.

– Эх, старой я, верно, стала. Подросших не узнаю, а малых забываю. Но я была уверена, что ты на последнем этаже живешь! В маразме я, видимо. Прав с…

– Да нет же, – перебила Галина, – все правильно. Я живу на десятом, а Келвин, – женщина осеклась. По телу пробежала дрожь.

– Мне надо идти. Не сидите тут долго. Сегодня ветер холодный.

До лифта добралась быстро, но кнопку своего этажа не нажимала долго, смотря на два верхних прямоугольника, венчающих кнопочные столбики. «9» и «10». Нет. Она не сошла с ума. Последние сорок лет она жила в этой десятиэтажке на десятом этаже. Поднимаясь на лифте, Галина уже представляла, что увидит на своей лестничной клетке: то же, что и сегодня утром, и в течение всей жизни.

Вот четыре двери. Лифт и лестница. Закрытая на замок, тяжелая металлическая решетка и сетка сбоку, ограждающие ступени, которые ведут на крышу. Но она же слышала, как хлопнула дверь сверху! И шаги… Долгие с разворотом, как с другого этажа. Да и видела она в глазок, как Келвин поднимался по лестнице! И решетки никакой не было!

«Келвин… Такое имя, да в наших краях? Неужели мне все это приснилось? Но я же знаю, что не спала».

Вместо привычного чтения или просмотра сериалов Галина Олеговна Краснова посвятила вечер попыткам разобраться в произошедшем. Помогали ей в этом три рюмки коньяка и Катька на телефоне. Коллективными усилиями загадка была решена. Молодой человек, видимо, лазил по чердаку или крыше, снимая какую-то программу для интернета. А то, что он ее сосед с таким странным именем, Галине лишь придумалось спросонок, из-за чего она и не обратила внимания на привычные решетки: тем более что глазок мутный, а юноша все равно поднимался наверх.

Несмотря на то, что всему нашлось логическое объяснение, женщина ложилась спать с ощущением смутной тревоги. Впрочем, это не помешало ей, как всегда, быстро и крепко заснуть.

Проснулась она резко. Галине понадобилось около минуты, чтобы сообразить, что за жуткие звуки ее разбудили: в квартире сверху двигали мебель. Судя по грохоту и скрежету, там просто таскали туда-сюда какой-то огромный шкаф, диван или еще что, задевая им все косяки и другие предметы обстановки, периодически пытаясь поднять, но все время роняя, да так, что побелка сыпалась с потолка и все стены ходили ходуном. На часах было два пятнадцать.

– Да что вы там совсем с ума посходили?! Или они думают, что раз под ними живет одинокая женщина, то она и ругаться не будет?!

Натянув джинсы, Галина накинула прямо на ночнушку с утятками спортивную куртку и уже собиралась выходить из квартиры, чтобы выяснять отношения с этим в край обнаглевшим Келвином, когда пришло осознание: наверху никто не жил, а блондина, возможно, даже не существовало.

Стоя перед закрытой дверью в полной растерянности, Галина начала неосознанно сцарапывать краску с замка.

«Что происходит? И откуда эта дурацкая уверенность, что всему виной странный тип, которого совершенно точно зовут Келвин? Почему никто из Семеновых не выходит на лестничную клетку? Уж они-то, живущие через стенку, должны слышать этот кошмарный шум, от которого трясется весь дом! Вызвать пожарную? Милицию? А вдруг все кончится, когда они приедут? Может, это какая-то ночная ремонтная работа, объявления о которой я не прочитала? Что-то с трубами, поэтому и кажется, что звук идет сверху».

«А вдруг дом падает?! – неожиданно подумалось Галине. – С этими новостройками вечно какие-то трагедии случаются. А эту построили слишком близко. Может, земля осела, и теперь наш дом рушится? И кренится какая-то балка именно рядом с моей квартирой, поэтому никто и не проснулся!»

Перепуганная женщина выскочила за дверь с твердым намерением будить Семеновых, а если придется, то и весь подъезд. Но, оказавшись на лестничной клетке, Галина замерла и громко рассмеялась, а из глаз ее потекли слезы: решетки, перекрывающей путь на крышу и чердак, не было. Обычное продолжение дома, как если бы за спиной осталась квартира Алены Михайловны, живущей на шестом.

Часть 2 из 2

Саныча такое новое соседство отнюдь не раздражало. Даже напротив весьма забавляло. Депрессивный вид с балкона на лопуховые джунгли, ржавые гаражи и извивы труб теплотрасс не менялся последние лет тридцать, а тут вдруг – такая движуха.  Причины птичьих разборок казались ему вполне понятными, сам был семейным и не раз они с Людкой убегали друг друга, хлопая квартирной дверью и проклиная тот день, когда судьба свела их вместе. Сколько крови и  отмерших нервных клеток потерял на все эти повседневные переругивания и разборки! Как быстро поблекли романтические чувства в убогой повседневности нищих восьмидесятых! После брака романтика отношений испарилась, как утренняя роса под солнцем. Они какое-то время жили вместе, сначала по привычке, потом как-то по инерции, порою неприкрыто ненавидя друг друга и натянуто создавая видимость семьи для школьника-сына. Надо было не тянуть резину, а уходить раньше! Сейчас хорошо, своя квартира досталась от матери, не надо постоянно ходить на работу, чтобы отдавать гроши скаредной жене, отчитываться о каждой бутылке пива. Саныч достал из холодильника холодную полуторалитровую сиську «Арсенального», сел на балконе и налил себе кружку до краев. Привычно глянул на воронье гнездо. Там в настоящий момент было все спокойно, видать, разлетелись по своим делам, к закату вернуться, чтоб затеять очередной дебош. Внезапно застыл, почуяв кожей, что он не один, на балконе кто-то еще. Так и есть! Он конвульсивно вздрогнул – в полутора метрах от него на перилах сидел крупный ворон, массивный длинный клюв был приоткрыт, обнажая розовый язык внутри. На голове вертелись подвижные и хитрые бусинки глаз, сканируя Саныча с ног до головы. Встретившись с ним взглядом, ворон слегка опустил лобастую голову, как бы выражая почтение и извиняясь за непрошенный визит. Саныч пригубил пиво и, стараясь не делать резких движений, медленно поставил кружку.

– Чо твоя мозги ебёт? – попытался он с мужицкой прямотой завязать беседу. Птица саркастично посмотрела на него правым глазом, типа говоря: «А то ж! Не заметно, что ль?!»

– Заметно, – согласился Саныч, – Да я эту херню сам прошел, всех баб наизусть знаю, даже пернатые не исключение. Хочешь скажу, что она тебе впаривает? – в ответ снова заинтересованный поворот клювастой башки.

– Значит, говорит, почему эта кривая сосна в нашем Забулдыгине досталась, а не кипарис или пальма на югах, как она всегда мечтала? Ели бы свежую рыбу и моллюски с причала, а не дрались бы за объедки с шелудивыми голубями и крысами. И вся из-за тебя ленивого и упертого мужлана-неудачника. Даже с попугаем б жилось веселее.

По тому, как ворон нахохлился, Саныч понял, что попал в больное.

– Ладно, не принимай близко к сердцу, братан. Ты может это… того? Выпить хочешь?

Пернатый с готовностью перепрыгнул с перил на другой край стола, показывая всем видом, что мол не откажусь.

Хозяин балкона радушно выудил из ящика с ветошью пустую майонезную банку и щедро плеснул в нее пенистый напиток.  Ворон охотно погрузил клюв в напиток, затем задрал голову, от наслаждения глаза прикрылись мутной пленочкой. Так он проделал несколько раз под заинтересованным взглядом Саныча. Затем он снова вперился в него косым птичьим взглядом.

– Что? Спасибо сказать хочешь? Нет? Аааа, понял теперь. Говоришь, что если налил, то и закусить надо. То – дело. Давай закусим!

Подобрев от пивного хмеля, он сходил на кухню и вернулся с полукругом «Краковской». Достав заветный перочинный ножик, щедро отрезал от колбасной жопки. Ууууу, – он потянул ноздрями и причмокнул, – такую не везде возьмешь, по старой рецептуре – горячего копчения с чесночком, перцем, в меру соленая, сальцом нашпигованная.  Словно дразня птицу, он несколько раз провел ароматным куском колбасы перед клювом.

Ворон заволновался, от нетерпения подпрыгнул на месте и уронил на стол белесую кляксу.

– Ээээ, так не пойдёт, где едим, там не гадим! Чего ж это мы стол в парашу превращаем! – он раздражённо отдёрнул руку с колбасой от птицы, и засунул кусок себе в рот, – А тебе вон, фигу! Пока с элементарной гигиеной не познакомишься.

От возмущения ворон распахнув клюв и застыл, словно сказанное сразило его до самой глубины души. Затем решительно скакнул на ногах-пружинках к Санычу.

– Ээээй, не дури!  -– он, испугавшись, прикрыл ладонями лицо.

Птица ковырнула по столу клювом и подцепила за брелочное кольцо перочинный ножик.  Тяжело хлопнула крылами, и подняв клубы пыли с давно не протираемого стола, полетела в сторону гнезда.

– Ах, ты сссука, – отошедший от короткого оцепенения Саныч запустил вслед вору майонезную банку с остатками пива. Но это был всего лишь жест бессилия. За нож было действительно очень обидно, в голове сразу зароились панические мысли. Залезть на тонкую вершину кривой сосны, пожалуй, не под силу даже шимпанзе. Просить пожарных с телескопической подъемной площадкой – затребуют неподъёмную сумму.  Но так оставлять нельзя. Уж очень досадно. И за нож, конечно, и за этот дурацкий кидок. Он же с ним по-доброму! Ничего, теперь будет по-другому. Война, так война! Кончу суку. Крысятину! Динозавр недобитый! Археоптерикс грёбаный! Чуть поостыв, подумал, что тут нужен план. Вечером накручивал по квартире круги. Пиво уже не шло. Лег спать пораньше, но сон тоже не шел.

Складной нож был, пожалуй, самой ценной вещью в его нехитром хозяйстве. Много лет назад решил сделать сыну подарок, сам был под хмельком после удачного колыма, завернул в новый универмаг с отделом под коммерческий импортный товар. Продавец долго ему рассказывал, что мол такой нож офицерам швейцарской армии выдается, сталь особенной секретной закалки, не тупится практически на всю жизнь. К ножу прилагался штопор и целый набор хитрых ковырялок и открывалок, четырехгранная отвертка, ножницы, шило, в рукоятке спрятаны пинцет и зубочистка. Он тогда долго еще вертел в руках дорогущую штуковину, потом подумал: подарю Витьку, девятый класс заканчивает, а от батька никаких еще путёвых подарков не видал. Память будет. И вот аккурат на следующий день Людка заявила, что на развод подает, что мужик он – гавно, и отец никакущий, а Витьку уже насрать, хоть есть он, хоть – нет.  В общем завертелось все, так и остался нож при нем. Людка с тёщей сына против него настроили, видеться запретили, все норовили квартиру отжать. Да фиг им с маслом! Мать хоть уже и не в своем уме была, но в редкие минуты прозрения квартиру только на него отписала.

Едва рассвело, Саныч стал накручивать диск старенького телефонного аппарата. Слушал длинные гудки, снова крутил, пока не услышал заспанный голос приятеля.

Жор, слышишь, Жора, карамультук твой цел? Ну воздушка твоя, пневматическое ружье, которое ты у цыгана из тира на золотой зуб сменял? Помнишь, мы у тебя на участке по бутылкам шмаляли, патроны там еще такие были со свинцовым утяжелением. … Ага! … Ну отлично, Жор! Дашь на денек-другой? Дюжину патронов. Лучше две. Да какая мокруха, Жор?! Пидора одного пернатого кончить надо. Берега попутал. Да не ж, не пархатого, пернатого! Какие свидетели, Жор?! Я ж на пятом этаже хрущобы. Выше меня только Аллах и космонавты. Проставлюсь! А то ж! Ты ж меня знаешь. Отлично, Жор! Давай просыпайся, через полчаса буду у тебя. Да-да. Чехол под гитару возьму.

Ведомый демоном мести, Саныч ощутил невиданный прилив энергии. По балкону были разбросаны пахучие колбасные шкурки с обрезками, затем добавлены потроха воблы, хлебные корки, заветренный сыр, в плоскую крышку плеснул остатки «Арсенального». Залетай дорогой друг, поляна накрыта! Балкон оставил открытым, для маскировки прикрыл дверной проем крупным, простреливаемым тюлем. Засел за софой, сверху накинул простынь, поводил дулом, ловя на мушку добрую часть балкона. Хотел было пристреляться, но воздержался. Пернатый – вовсе не дурак, наверное, уже наблюдает, капая слюной из клюва. Добро пожаловать!

Четыре часа в засаде для начинающего снайпера показались вечностью. Только раз в касательном близком полете пролетела какая-то птица, тоже из вороновых, но явно меньше злодея. «Хитёр-бобёр, бабу свою на разведку отправил, почуял жареное!» – смекнул Саныч. Он был наслышан, что вороны вовсе не глупы, даже наоборот — смекалисты и чуйку имеют. Не зря они в сказках, да в разном фольклоре героев за нос водят. Нужно менять тактику. Затекли ноги, хотелось в туалет и покурить. В квартире Саныч не смолил из принципа. Поставив винтарь в угол за софу, он вышел на балкон, расслабленно потянулся, размял суставы и затекшие конечности. Блитцкриг с засадой не прошёл, так перейдём в позиционную войну. До гнезда метров тридцать, пуля воздушки явно потеряют убойную силу, да и из-за переплетения веток едва ли возможно прямое попадание. Но психологического воздействия никто не отменял. Может, они там яйца высиживают, так неча больше воров плодить. Сейчас вот дождусь заката, а там в лунном свете устрою всему вороватому семейству снайперский террор. Кончилась их спокойная жизнь.

Спустя пару часов, щурясь на поздний летний закат, Саныч почувствовал кожей лица воздушное завихрение в абсолютно спокойный безветренный вечер. Ах, чтоб тебя! Под прикрытием слепящих закатных лучей ворон вновь образовался ровно на том же месте балконных перил, где он был впервые замечен вчера. «Наверное, не столь уж и умен», – подумал про себя Саныч, вслух же сказал, стараясь не выдавать напряжение: здорово, старина. Тут я для тебя гостинцы разложил. Сейчас не уходи, еще свеженькой колбаски вынесу, та уж подсохла!»  Поднялся на чуть согнутых ногах и хотел было направиться за винтарем. Пернатый злодей энергично взмахнул крылами и размашисто замотал головой, словно стряхивая невидимые капли влаги.

– Ладно, что сказать-то хочешь? – Саныч откинулся на спинку стула и снова закурил.

Вместо ответа ворон оттолкнулся от перил, в два взмаха долетел до родного гнезда, затем вернулся, спикировав на балкон прямо напротив него. Под ноги что-то упало, звякнув железом. Из губ Саныча выпала сигарета.  Он поднял с пола складной нож.

– Вот уж и не мог и подумать! – он поднял сигарету и глубоко затянулся, – Стало быть инцидент исчерпан? Я психанул, ты погорячился. Всякое ж бывает. Не со зла ж.

Ворон принялся расслабленно чистить перья, как бы тоже показывая, что проехали.

– Ну чо, может, армянского? У меня тут неплохой коньячок завалялся. Под мандаринчики?

– Не откажусь, – опять послышалось Санычу, он даже и не разобрал, сказала ли птица вслух или он додумал себе сам. Тут уж ясен пень – от семилетнего коньяка ни один любитель благородных напитков не откажется.

Новый приятель явно был ценителем, за полтора часа посиделок начерпал клювом граммов тридцать. Внимательно слушал сбивчивый монолог Саныча про то, как менялись цены с начала девяностых, что американцы с евреями захватили всю власть на Земле, про рептилоидов и аннунаков с планеты Нибиру, которых они обслуживали, и о том, как его надули с приватизационным ваучером, сменянном на акции эМэМэМ.  Затем, явно поднабравшись, грузный птах аккуратно какнул с перил на землю под балконом и, отсалютовав крылом, тяжело, со свистом рассекая воздух полетел восвояси.

– Стой, звать-то [AM1] тебя как? – спохватился хозяин балкона, – Я Саня в квадрате. Сан Саныч, то бишь!

– Рубен! – услышал он в ответ то ли голос, то ли свист крыльев.

Новый приятель достиг по какой-то синусовой кривой своего гнезда. Оттуда раздалось полусонное приглушенное роптанье.

Хач! – подумал про себя Саныч, – Но наш русский Хач с понятиями! Ишь как на родной коньяк налегал. Затем он с наслажденьем вытянулся на диване, благородный напиток знатно расслабил, но еще более было приятно от того, что начатый военный конфликт быстро и без всякого кровопролития завершился. Вот всегда бы так!

***

На следующее утро Саныч сам стал жертвой птичьей атаки. Во время похода за хлебом и кефиром в ближайший продуктовый на спуске у подземного перехода откуда-то сбоку на него налетела стремительная тень и на бреющем полёте сбила бейсболку, увесисто тюкнув его в самый центр круговой проплешины. Саныч лишь кратко матюгнулся и, потерев ушибленную макушку, установил, что по аэродинамическим показателям агрессором явно был не Рубен. Да и с какого бодуна ему теперь нападать?  К тому же совершивший дерзкий налет очевидно отставал от него по размеру и грузности. Так это ж баба евойная опять! Райка! Почему пришло в голову её имя. Или Рубен вчера рассказал? В любом случае жизненный опыт ставил все на свои места – в глазах всех жён у каждого алкоголика есть друг, еще более скверный алкоголик, который постоянно сбивает её супружника с верного пути. Таковым в глазах Людки был его давнишний приятель Жора, хотя у них зачастую все было наоборот, Саныч бегал к нему на участок и просил остограммиться в виду непереносимых жизненных обстоятельств.

Его предположение вскоре подтвердилось, Рубен по-прежнему залетал к нему на балкон, но уже шифровался. Прилетал в основном в темное время суток, бесшумно, как филин, планируя без единого взмаха крыльев. Садился внизу, за перилами, до первого глотка был слегка на нервяке, крутил башкой. Оба понимали, что все эти визиты невозможно скрыть от внимания Райки, но таковы были правила – прибухивать тайно и иметь угрызения совести – вечный удел каждого женатого любителя выпить. Разумеется, коньяк себе позволить не могли, пили разное – исходя из бюджета и товарного ассортимента – портвейн «три семерки» или «три топора», дешевое крепленое вино «Анапа» (Саныч называл ласково Анной Павловной), временами в бочках из-под кваса завозили разливное плодово-овощное вино, называемое в народе соком «гамми-ягод» по мотивам популярного тогда мультсериала. Иногда Жора заносил настоящий деревенский самогон. Однако отношения старого и нового друга, то бишь Жоры и Рубена с самого начала складывались не совсем гладко. Жора с очевидной ревностью относился к тому факту, что его старинный приятель и собутыльник стал закладывать у себя на балконе в компании пернатого.  «Надо ж?! Стал с вороной синячить!» – качал он головой, – «С башкой видать не в ладах становится. К некоторым белка приходит, а к нему цельная ворона припорхала!»

– Да не с вороной, а с Вороном! – терпеливо поправлял его Саныч, – Конечно, тебе трудно поверить, но он мне всякое разное рассказывает. Связь у нас какая-то телескопическая что ли наладилась.

– Телепатическая!

– Ну да, она самая. Говорит, что из-под Нахичевани родом. Не в Армении, а той, что под Ростовом-на-Дону. Туда много ихних еще при Екатерине с Кавказа перебрались. Вроде б даже нашей православной веры придерживается, но только ветвь у них своя особенная. Святой ворон-шестокрыл их покровитель, оказывается, он Георгия о приближении змея предупредил и копье удержать помог.

– Экий бред ты несешь! Явно некачественный алкоголь потребляешь! – неверующе качал головой Жора.

– Да что ты о нем вообще знаешь! У него вообще своя судьба! Понимаешь? Cудьбааа! – Саныч возбужденно махал искрящейся сигаретой, – Влюбился, значит, первый раз в одну гордую ворониху из своих, Гаяне её звали, все вороны ихнего клана её добивались. Царских кровей была птица. Она перед многочисленными женихами задачи непосильные ставила. Мол хочу, говорит она однажды перстень-печатку главного ростовского авторитета Рудика Красного в подарок получить. А Рудик этот перстень никогда не снимал, вот только на утиной охоте, чтоб не мешала из австрийского двуствольного ружья палить. Днями и ночами за ним Рубен тенью летал, потом изловил момент, изловчился и выкрал-таки печатку прямо с кармана Рудика. Принес в слободу, сразу к тополю, а у самого из крыла кровь сочиться, в придачу к перстню две дробины в крыле застряли. Гаяне тут уж никуда не отвертеться, поклялась, что его верной женой до последнего вздоха будет. Видать, любила она нашего Рубенчика и без этого. Без этого подарка, пропади он пропадом.

Жора смотрел округлившимися глазами на Саныча:

-– Вот здесь почему-то верю. Верю, от того, что ты сам такое придумать не можешь, это ж какая-то средневековая сага.

– Так ты погоди, слушай дальше, – довольный эффектом Саныч, вновь разлил по стаканам пахучий деревенский самогон, – Перстень тот им несчастье принес, недолго длились беззаботные дни юной парочки. Едва в гнезде появились два долгожданных яйца, и Гаяне прониклась материнским счастьем, сразу произошёл трагический случай. В редкую минуту отсутствия обеих родителей к ним проникли белки и сожрали то, что было для них дороже всего на свете. Несостоявшаяся мать от горя тронулась сознанием и не покидала гнезда, отказываясь от еды и питья.  Рубен описывал круги по району, искал случайных свидетелей злодейства, расспрашивал птиц, кошек и собак. Поклялся себе не возвращаться в гнездо без оторванного хвоста злодея. В юности Рубен был настойчив, упрям и терпелив в достижении своей цели, за это судьба ему благоволила. Но только в жизни никогда все ровно не складывается, если тебе где-то подфартило, то особой не радуйся, оглядывайся, будь настороже — жди удара! Разгневанный потерей именной печатки Рудик Красный приказал истребить всех ворон Ростова, приказ свой звоном монет усилил — за пару вороньих лапок железный рубль давал. Принесешь сразу дюжину пар — получай фиолетовый четвертак! Тогда в славном городе Ростове не только бродяги, шпана и босяки на бедных птиц охотились, милиционеры и прапорщики стали палить из табельного оружия. Так что вернулся гордый Рубен с беличьим хвостом в родное гнездо, а там только перышки его милой Гаяне на скорлупках яиц так и неродившихся плодов их любви лежат. Худшей картины едва ли можно вообразить. В этот момент проклял он тот день, когда сам вылупляющимся птенцом сквозь трещину материнского яйца впервые увидел свет солнца, проклял самого Всевышнего, ибо к чему он создал такой мир, где на несколько недель можно стать самым счастливым Вороном на свете, и за считанные мгновенья лишиться всего, ради чего стоило жить.

— Ну давай, тогда не чокаясь, за погибшую семью Рубена! — Жора незаметно смахнул с ресниц слезу и разлил по рюмкам, — Земля им, как говориться пухом. Царствие небесное! Или у них иначе говорят?

— Вечного голубого неба!

— O! Красиво! Ну а дальше, как он к нам попал?

— Это уже другая история.

— Да мы ж никуда не спешим.

— Решил наш Рубен отправиться в скитания. В Ростове кроме печальных воспоминаний его уже ничего не держало. Жизнь свою он уже не ценил. Где-то под Семикаракорским попал прямо в центр сильнейшей грозы, потоки воздуха метали его как щепку, намокли и слиплись перья, отяжелели крылья, а под ним батюшка Дон волнуется. Чему быть, того не миновать, подумал Рубен. Упаду в речные волны, и пусть несет меня течение до самого моря. Тут посреди грозы внезапно тишь наступила, куда-то ветер пропал, только воздух потрескивает, словно кто-то застежку-липучку медленно тянет. Глядь, а над поверхностью воды светящийся шар плывет неспеша. Гудя как трансформатор, покручивается вокруг своей оси, искрами по сторонам брызжет. «Вот это ж куда более быстрая и верная смерть!» – подумал он и, сложив крылья, стрелой полетел прямо на шаровую молнию. Далее только помнит, как ярко стало, пропало куда-то ощущение тела, исчезло время, перед глазами плыли лишь эпизоды из жизни, детства, недавняя боль и радость, только теперь он был равнодушен. Смотрел на это все, как на кино, где вместо него был кто-то другой. Затем была тьма, затем снова свет. Обнаружил себя Рубен на самой макушке цветущего разнотравьем кургана у высокого берега Дона, прям под ним толстой змею изваливалась река, в небе среди легких облачков-барашков кружили два коршуна. Он встал на ноги, боли не чувствовалось, тело было послушным, крылья высохли, солнце путалось в перьях, разлетаясь на весь спектр радужных цветов, только вот на груди появилось три белых пера. Наверное, этим местом он с молнией столкнулся. Залетев в какую-то станицу в поисках съестного, присел на столб оглянулся, на площади торг, гомон, толпа стоит. Неожиданно подивился тому, что среди шума стал смысл человеческих слов разбирать. Слышит, как какая-то баба подпившего своего мужичка костерит за то, что где-то свой кошель с получкой профукал. Рубен осмотрелся острым взором и видит тот кошель, что лежит в траве у обочины, где пьянчушка незадолго оступился. Быстренько спикировав, поднял его, да и к парочке подлетел и под ноги положил. Мужик перекрестился, и говорит, что ежели такое произошло до пить до будущей Пасхи бросит, а баба прям в слёзы, это ж, говорит, божья птица или сам ангел какой-то. Цельный пирог с рыбой в клюв сует. Тут у Рубена и план сложился, думает, коли не забрал его Господь, то на службу себе оставил. Решил он лететь на Север, до самого Соловецкого Монастыря, провести остаток жизни в думах о Боге, беседах со старцами, смотреть, как северное солнце купается в теплом золоте куполов. Эдаким пустынником, вороном-отшельником стать решил.

– Красиво повествуешь! – Жора расплескал по рюмкам самогон и взрезал ароматный огурец с сада.

– Его же словами пересказываю, вот те крест! – поклялся Саныч, свою рюмку он прикрыл рукой, оставлю немного для Рубена, залетит вечерком на рюмочку, а меня уже шаром покати.

– Ну а дальше-то что?

– А дальше то, что сколько бы ни строил человек али птица свои планы на жизнь, Всевышний все по-своему решит. Встретилась Рубену по дороге в нашем Забулдыгине русская ворониха Райка. Со одной стороны взбалмошная и крикливая, с другой – сердечная и заботливая. Стал он боль свою прошлую с нею забывать, так и остался жить, по утрам счастлив с ней, словно в Раю со своей Райкой, вечером думает, что Господь ему в ейном облике очередное испытание шлёт.

– Эхм, – Жора хмыкнул, чуть не подавившись огурцом, – Вот это почему-то очень знакомо,  – Ладно, пойду я, мне еще сегодня огород поливать.

– Ты это, Жор, пятихаточку не одолжишь? Верну, – Санычу хотелось сказать «с зарплаты», но вместо этого он неловко замолчал, опустив глаза в пол.

– Ладно, – Жора неохотно вытащил потертый бумажник, – Вернешь, как сможешь….