Нередко сталкиваюсь с устоявшимся стереотипом, что вся налоговая оптимизация состоит в переводе своего бизнеса в низконалоговую юрисдикцию. Типа: “открою фирму на своё имя в ОАЭ, буду гонять через неё весь оборот, а сам буду чилить в Европе”. Но если действовать так прямо и тупо, то налоговой оптимизации не видать, потому что во многих странах существует концепция КИК.

КИК - расшифровывается как контролируемая иностранная компания или controlled foreign company. Данная концепция предназначена для предотвращения уклонения от уплаты налогов путем переноса доходов в низконалоговые страны. Согласно ей, если резидент одной страны контролирует компанию, зарегистрированную в другой стране с низкими налогами, и получает доходы от этой компании, то такие доходы могут быть облагаемы налогом в стране резидента по ставкам страны резидента. Это делается чтобы предотвратить создание структур для минимизации налогов путем искусственного перемещения прибыли в зоны с более низкими налогами.

Концепция КИК может включать в себя различные механизмы и критерии, определяющие, когда компания считается контролируемой иностранной компанией, и какие доходы подлежат налогообложению в стране резидента.

Например, в России считается что налоговый резидент контролирует иностранную компанию, если доля его участия в ней (прямого и косвенного) превышает 25%. Также, она может составлять и более 10% процентов, при условии, что доля участия всех лиц, признаваемых налоговыми резидентами РФ, в этой организации составляет более 50%. При этом, даже в случае формального отсутствия доли в иностранной организации, резидент может быть признан контролирующим её лицом, если он фактически осуществляет контроль над организацией в своих интересах или в интересах своего супруга и несовершеннолетних детей.

В Европе действуют схожие принципы, но там часто добавляется ещё и критерий налоговой выгоды. Так, например, в Португалии налоговый режим КИК применяется к физическим лицам-резидентам при наличии двух условий. Первое - такое лицо владеет прямо или косвенно не менее 25% акций или прав голоса в организации-нерезиденте. Второе - эффективное налогообложение этой компании в стране, где она является резидентом, составляет менее 50% от эффективного налогообложения, которое применялось бы, если бы такая организация была резидентом Португалии.

Ещё во многих странах Евросоюза под режим КИК не попадают резиденты, которые контролируют компании в других странах-членах Евросоюза, при условии, что такие компании не были созданы “искусственно”, то есть исключительно для получения налоговых выгод. Это значит, что их существование должно иметь объективные экономические причины (например, в этой стране находится основной рынок сбыта).

Однако, концепция КИК есть не во всех странах. Более того, некоторые юрисдикции могут предоставлять исключения, налоговые льготы, а также заключать соглашения об избежании двойного налогообложения, чтобы предотвращать чрезмерную налоговую нагрузку и стимулировать инвестиции.

тг-канал: IT-юрист в эмиграции

Вот этот абзац любимый. В упрощенном виде он выглядит так: Если движение, в случаях... Про случаи никто не пишет. Также там нет обязанности останавливаться (прекращать движение).

Во всех случаях совмещенного с пешеходами движения велосипедистов и лиц, использующих для передвижения средства индивидуальной мобильности, пешеходы имеют приоритет.

Право приоритета не равно праву перекрыть своими телами всю ширину тротуара. Тем более нельзя перекрывать участникам встречного движения, а также участникам попутного движения.

Пример права приоритета с пешеходом - это пешеход на пешеходном переходе. Пешеход начал маневр, вам обязаны дать его закончить. Право приоритета не дает пешехода права лишать других участников движения права на передвижение.

4.6. Выйдя на проезжую часть (трамвайные пути), пешеходы не должны задерживаться или останавливаться, если это не связано с обеспечением безопасности движения.

Мое любимое про самокатчиков:

24.3. Движение велосипедистов в возрасте от 7 до 14 лет и лиц, использующих для передвижения средства индивидуальной мобильности, в возрасте от 7 до 14 лет должно осуществляться только по тротуарам, пешеходным, велосипедным и велопешеходным дорожкам, а также в пределах пешеходных зон.

Был такой фильм, «О чем говорят мужчины». Там в виде шутки задавали очень важный вопрос: вот если завтра к тебе придут фашисты и направят на тебя автомат, о чем ты будешь думать, что ты скажешь, если можно будет говорить только правду и ничего кроме нее? В тюрьме я часто вспоминал эту сцену. И понимал, что направь на меня фашисты автомат, думать и говорить бы я стал только о жене и детях. Потому что они – самое главное, что у меня в жизни есть. И мне действительно было очень страшно за них, страшнее, чем за себя.

Я думал: вот, меня закроют здесь на год-два в ожидании экстрадиции… может, будет и быстрее, но всё равно… потом привезут в Россию и закроют там. Все это может вылиться лет в семь. А что за эти семь лет станет с моей женой и детьми? Я их не увижу, не услышу. Моей старшей дочери сейчас восемь, через семь лет ей будет 15, и кем я буду в её жизни? Что у неё будет происходить? Как они вообще будут жить, у них ведь осталось там совсем немного денег, которые закончатся очень быстро…

Отчасти поэтому, когда знакомый зарядил несколько миллионов за то, чтобы просто прислать информацию, я был категорически против. Потому что понимал, что это серьёзный удар по бюджету без гарантий, что мне это поможет.

Я уже был готов принять, что тюрьма – это моя новая жизнь, если бы знал, что семья в безопасности. Мне было бы проще примириться с этим. Все время думал: «нахера я попёрся в эту миграционную службу? Одним неверным шагом поставил под удар не только своё будущее, но и будущее своей семьи!». Я чувствовал сильную вину за это, свою ответственность за то, что происходит.

Забегая вперёд, решение моего вопроса потребовало больших денег, больших ресурсов. Реально больших. И жена не стала мне говорить, насколько. Она общалась с аргентинскими адвокатами, и сама приняла решение. Я понимал, что пытать я её не могу, потому что у меня и так связь с ней очень-очень тонкая, через два телефона. И уже бывало, что она прекращала разговор со мной и просто клала трубку. И если я начну ее расспрашивать, она может и в этот раз просто оборвать общение. Поэтому я даже не знал, в какой ущерб мне встала эта ситуация до того самого момента, как вышел. Решение приняла жена.

Первым моим полноценным днём в тюрьме была суббота. По выходным в тюрьме активности меньше, потому что нет посещений. В распорядке дня отличий между буднями и выходными не было. Как и всегда, в 7.30 нас разбудили криком «листа» - перепись, после этого все вернулись в камеры. Но двери уже не заперли, оставили открытыми. Можно было из одной камеры перейти в другую, ну, или остаться в смежном помещении, где были телевизор и стол.

Поскольку в выходные ко мне никто не мог прийти и принести что-то, я остался почти без вещей. Спасибо Чарли, который нашел мне какую-то одежду на первые дни. Он же поделился со мной пастой, правда, без зубной щетки. Геля для душа у меня тоже не было, его заключенным не выдавали.

Но я понимал, что очень важно в таких условиях соблюдать гигиену – нет возможности менять одежду часто, и нужно быть в порядке, чтобы еще и это не влияло на психологическое состояние.

И тогда я отправился в душевую – старое помещение, с фаянсовыми раковинами со сколами, с закрепленными вдоль стен кранами с распылителями...

Было во всем этом что-то советское, из детства – напоминало то ли школьную душевую в спортзале, то ли больничную. Там не было грязно, но и чистота тоже не ощущалась. Посмотрев внимательно по сторонам, я нашел огрызок хозяйственного мыла. Им мне и пришлось мыться ближайшие два дня, используя его и как гель для душа, и как шампунь. Зубы почистил пальцем.

По правилам тюрьмы, ограничений на водные процедуры не было – можно было приходить сюда хоть по нескольку раз в день. Но была другая сложность – горячую воду давали не всегда. Наступала осень, и принимать холодный душ хотел не каждый, поэтому здесь почти всегда было свободно.

Но меня это не остановило, я понимал, что важнее соблюдать чистоту, поэтому мылся регулярно. Другие заключенные даже приходили посмотреть на «закаленного русского».

Через полчаса после подъема и переклички нам принесли завтрак. Теплое мате в большом бидоне и булочки. Подавали все в посуде из пенопласта – мягковатой, с толстыми стенками. Я плохо помнил вчерашний ужин, мне показалось, что он был совсем безвкусным. Думал, что и на завтрак принесут какую-то невнятную баланду. Оказалось же, что в аргентинских тюрьмах кормят не так и плохо, хотя, какой-то из заключенных и пожаловался на то, что вот, мол, в тюрьмах Буэнос-Айреса еда намного вкуснее…

Я не знаю, чем кормят в российских тюрьмах, но здесь нам давали вполне человеческую еду. На обед (он был в 12.00), как правило, была паста или лазанья, иногда давали стейки или запеченную курицу. В 17.00 полдник – давали то же, что и на завтрак, мате и булочки. Ужин, который проходил в 19.00, как правило, был похож на обед.

Раздавали еду по специальному алгоритму. Еду приносили в больших кастрюлях и оставляли в маленьком коридоре, сразу за входной дверью в тюремный блок. Там уже эти кастрюли забирали сами заключенные – двое, или трое человек, - и раскладывали еду по тарелкам, для остальных.

Поначалу я боялся, что время в тюрьме будет тянуться бесконечно. Заняться особо нечем – язык я знал плохо, не мог ни читать, ни поговорить с кем-нибудь. Но оказалось наоборот – первый день пролетел очень быстро. Вот, казалось бы, только проснулись, позавтракали, а вскоре уже пришел вечер. Постоянно было ощущение сонливости, полная расслабленность.

Ходили слухи, что в тюремную еду добавляли транквилизаторы. Думаю, так оно и было – площадь камер ограничена, а людей много. Чтобы было меньше конфликтов, наверняка, нам подмешивали какое-то успокоительное.

Вечером после ужина я сидел в камере и пытался не заснуть – если бы лег сейчас, ночью наверняка бы проснулся и мучался до утра. Внезапно, я заметил какое-то движение в камерах. Заключенные вставали и, как будто сговорившись, неторопясь вставали в круг. Что происходит, что они делают?

Я заметил, что у каждого в руках была маленькая книжечка. В тюрьму нельзя было проносить ни книги, ни журналы. Разрешалось только взять карманную Библию. Это были они – потрепанные Псалтири, с которыми мои сокамерники, собравшись посреди комнаты с тусклым освещением, стали в круг…

Продолжение следует...