Так грустно, что хочется курить.
– Кирилл Крастошевский,
«Человек-свисток»
Сизый едкий дым правит на Руси,
В никуда меня отвезёт такси.
– Кирилл Крастошевский,
«Городской шалман»
I
На лучший мир не уповая,
Цветёт культура смеховая...
– Юнна Мориц,
«Памяти Франсуа Рабле»
Если бы у пишущего эти строки спросили, какие книги наиболее точно передают суть советского общества, он бы назвал три: сборник фельетонов «Милая, вернись!» литовского сатирика Юозаса Булоты [1], брошюру «Пьянство и венерические болезни» профессора Ефима Марьясиса [2] и «Химию в быту» Анатолия Юдина и Владимира Сучкова [3] с добродушными иллюстрациями детского художника В.Я. Цейтлина .
«Сегодня утром на производственном совещании Питкус раскритиковал главного. Так прямо и сказал:
– До сих пор в наш отдел не завезли мусорные корзины. Разве это порядок, товарищ директор?» (Булота Ю.Ю., «Пропащий человек»).
«А ты спокойно проходишь мимо, вежливо сообщив:
– Придётся подождать, уважаемые! Пятиминутка...»
Через каких-нибудь два часа, когда окончится пятиминутка, в приёмной останется всего несколько самых терпеливых...»
«Не думайте, что на наших пятиминутках одни анекдоты да хихиканье. Преимущественно это серьёзный разговор о работе... Сегодня, например, начальник говорил о трудовой дисциплине: то, говорит, один опаздывает на работу на три минуты, то другой – на четыре, а складываются из них часы, потерянные зря... Эта критика сверху сыпалась на наши головы ровно полтора часа!»
«А недавно в наше учреждение нагрянула комиссия свыше... Дескать, мы граждан заставляем ждать в очереди, их жалобы и заявления месяцами силосуем... Выводы комиссии обсуждались на пятиминутках целую неделю, по два часа ежедневно. Всесторонне разбирали, сколько мы теряем на пустую болтовню...
Крепко-накрепко решили, что в будущем на каждой пятиминутке будем намечать меры по ускорению разбирательства заявлений населения. И как раз вовремя решили. Сейчас ни один гражданин не сможет упрекнуть нас в том, что он напрасно прождал до обеда: мы же совещались, как быстрее и лучше его обслужить!» (рассказ так и называется «Пятиминутка»).
Оказавшиеся пророческими «Большие события в Пабярже»:
«Путём социологических исследований было установлено, что в посёлке под заборами валяется в среднем два с половиной гражданина».
«Вот почему руководители апилинкового Совета совместно с активом решили принять кардинальные меры к отрезвлению посёлка.
В первую очередь было решено продажу крепких напитков из продмага перенести в отдельное помещение рядом с хозмагом, где раньше торговали керосином и политурой».
«Чтобы граждане поменьше заливались крепким... за продовольственным магазином у изгороди возле школы открыли пивной ларёк. Ларёк никак не спутаешь с собачьей конурой – он немного повыше и вход сзади.
Эти, казалось бы, незначительные изменения совершенно изменили лицо посёлка. Приглашённые социологи еле опознали его. ...На один день в среднем приходилось всего лишь половина пьяноединицы. Руководители посёлка уже видели мысленно свои портреты в районной газете. Вытрезвление посёлка за шесть суток...
Дело испортил один из социологов, который был дотошным не в меру своей должности. Где-то он раскопал, что после перестройки в посёлке продажа водки и «чернил» возросла в полтора раза, а пива продаётся в два раза больше».
«Результаты исследований были ошеломляющими. Трезвая форма посёлка совершенно не соответствовала содержанию. В ходе проверки палками-щупами ближайшего от хозмага кустарника нашли троих...»
«...Уже восемь с половиной. Вроде бы лицо посёлка потрезвело, а между тем численность пьяных увеличилась на шесть персон! Теперь руководители апилинкового Совета не на шутку взялись за дело. В тот же день водка из хозмага была переброшена в пивной ларёк, пиво из ларька – в продмаг, а фруктовочка из продмага – в молочный магазин».
Два друга пытаются женить третьего:
«Обожает семейную обстановку. У Альгиса, помнится, жена на две недели в отпуск уехала, так она у него всё это время и жила. Квартиру в порядок привела. Детишек чуть не каждый день купала.
– И с сексом у неё порядок, – вставил я.
– А ты откуда знаешь? – всполошился жених.
– Да это все говорят, – не растерялся я» («Всесторонняя женщина»).
Ругать всесторонних женщин в отдельности не имеет никакого смысла, хотя и модно. Поэтому концовка фельетона бьёт уже не столько по ним. Да и жёстче бьёт, неожиданно холодным ударом последних предложений: «Ведь такие всесторонние женщины, как наша знакомая, подолгу в одиночестве не тоскуют. Всегда найдётся желающий откликнуться на зов их сердца».
Пятрутис: «Видите, шеф, я что-то напутал в схеме, и вышло всё наоборот: аппарат мысли не передаёт... Однако мысли других принимает просто удивительно...»
«Но это... Ведь это ещё лучше! – вскрикнул директор».
«Как сказать... Вот, значит, весь аппарат помещается в оправе моих очков, а миниатюрный микрофон вставляется в ухо. Смотрю на человека... Новый аппарат я испытывал вчера. Безо всякого умысла посмотрел на нашу лаборантку и вдруг слышу: «Ну и разыгрывает из себя серьёзного руководителя наш заведующий отделом. А головочку я ему всё-таки вскружила...» Смотрю на заведующего и слышу: «Дура дурой, но фигурка... Только откуда жена что-то пронюхала?..»»
«...Ботинки выбираю. Смотрю – венгерские, добротные, но на один номер малы. «А, может быть, найдётся сорок третий?» – спрашиваю молоденькую продавщицу. «Нет!» – парирует она. И тут же в микрофоне её голос: «Осёл... За такие туфли мне пятёрку выкладывают»». И так далее.
Директор: «Конечно, не все сознательные...» А микрофон: «Ведь меня оформили бы соавтором, докторская степень...» («Опасное изобретение»).
И совсем уж зловещая штука «Поживём – увидим». В учреждение назначают нового начальника. Начальник этот, по всей вероятности, единомышленник въедливого социолога и Пятрутиса, опасного изобретателя, совершенно неприметного человека, которого ненавидели «молодые элегантные инженеры». Он пытается наладить трудовую дисциплину и наносит удар сразу по центру зла – завхозу. Строгача ему влепляет «за то, что не пьёт в нерабочее время, а пьёт в рабочее». Но завхоз в эпоху дефицита – фигура значительная. Поэтому на его ложные доносы один за другим откликаются всё более высокие лица.
«Не знаем, куда и кто ещё вызывал начальника нашего учреждения. Знаем только, что сейчас он работает в картинной галерее сторожем. Уволился по собственному желанию никем не принуждаемый. Новым начальником назначили двоюродного брата нашего завхоза. Сейчас в нашем маленьком учрежденьице даже слишком спокойно. Космическая тишина».
Словом, новейшая история отечества, краткий курс. Попытка новых начальников – большевиков – навести порядок в весёлом доме царской рашки увенчалась красными фонарями зрелого совка. А совок, в свою очередь, перестроился в маленький амбициозный бордельчик, в котором с каждым годом всё тише и тише, всё скучнее и скучнее. Ну не везёт Великой жупе с жупанами. Скитается от хозяина к хозяину...
***
Брошюра «Пьянство и венерические болезни» тоже своего рода сборник рассказов. Часто с грустной или даже трагической развязкой. Имена авторов изменены, потому, увы, не получил должной известности настоящий мастер разговорного жанра:
«Это был не первый мой международный автомобильный рейс, солнце уже склонилось к закату, подходил к концу пятый, последний день пути. Давно уже пересёк государственную границу; навстречу мчались «Фольксвагены», «Фиаты» и наши советские шустрые «Жигулёнки»» (с. 52).
«Только тогда я начал догадываться о причинах болезни [новорождённого сына]. Вспомнил рейс, пленительную чародейку Ванду...» (с. 54).
Е.Д. Марьясис также оценил литературные способности своего пациента и вернул долг на той же странице: «Всё это рассказал мне Константин Михайлович М. гораздо позже, через много месяцев после того рокового рейса. Был поздний вечер, я уже завершал в клинике свой вечерний обход. Дел было тогда уже немного, а ночное дежурство предстояло бесконечно длинное. Всё располагало к откровенному разговору» (с. 52).
«Венерические болезни во все века были широко распространены среди различных слоёв населения, в том числе духовенства... Безмерный разврат способствовал тому, что и папы эпохи Возрождения страдали сифилисом» (с. 7). Напомним, это ещё традиционные папы. Той традиции, согласно которой Христос никогда не смеялся.
«К эпохе реформации относится стихотворение сатирика, который выступил якобы от имени высокого сановника с носом, изъеденным сифилисом. В этом стихотворении он обращается с трогательной речью к своему носу, называя его «Кардиналом», никогда не впадавшим в ересь, истинным фундаментом церкви, зерцалом всяческой мудрости, достойным канонизации» (с.8).
Но что с них, с католиков, взять? Ведь совсем другое дело Свято-Русь земля:
«В России сифилис появился, по-видимому, в конце XV столетия» (с.8).
«В 1883 году русский врач А.Х. Сабинин писал: «Сифилис у нас в России по силе распространения составляет поистине народное бедствие»... Вследствие нередко поголовного поражения некоторые деревни Самарской губернии, – писал М.А. Членов, – получили название «Курловка»...» (с. 8).
«Болезнь была весьма распространена в армии. Об этом сообщал ещё в 1865 году лекарь М. Каменский: «Число сифилитиков в военном сословии всегда велико и равняется иногда общему числу всех прочих больных. Число это возросло после пребывания войск в Царстве Польском»» (с. 8-9).
Такое, блин, вечное средневековье. Связано ли оно со следующим выводом акад. С.С. Аверинцева?: «В целом православная духовность недоверчивее к смеху, чем западная, а специально русская – особенно недоверчива... Гоголь, не знающий как совместить в себе комического гения и набожного человека, – очень русский случай. «Шут» – по-русски ходовое эвфемистическое обозначение беса, и от него на слова «пошутить», «шутка» и т.п. в традиции народного языка падает компрометирующий отсвет. Характерно, что если одно древнее свидетельство рассказывает, как строжайший аскет начальных времён монашества Антоний Великий смягчал юмором своё поведение перед мирянами, то один почтенный русский духовный писатель XIX в. решился перетолковать это место против очевидности греческого текста, лишь бы изгнать из умов читателей мысль о допустимости юмора для подвижника» [4].
Ох уж эта специально русская православная духовность особенно недоверчивая! Ох уж эти почтенные русские духовные писатели-делопуты! Точно знают, кого нужно запретить. Скрыли деталь, которая доходчиво проявляла человеческую теплоту их собственного святого.
Но перейдём от истории специально русской духовности к истории духовности советской (в выдержках из брошюры Е.Д. Марьясиса).
«В СССР давно ликвидированы основные факторы, которые ведут к распространению венерических заболеваний. В результате они встречаются у нас во много раз реже, чем на Западе (согласимся без иронии, реже – Т.М.). Каковы же причины, задерживающие их ликвидацию? Одна из них – аморальное поведение отдельных людей...» (с. 10). Конечно, не все сознательные... Между тем из микрофона слышится:
«Ведь половые партнёры Евгении Ивановны могли уже закончить курс лечения нарзанными ваннами и уехать на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток... В различные города полетели срочные депеши... (с. 46).
«Говорят, что гонорею можно сравнить с лёгким насморком: быстро вылечивается и без последствий. Так ли это? Я сомневаюсь. Один мой товарищ заболел около года назад, лечился по советам «бывалых», а затем дважды лежал в больнице» (с. 63; из письма Е.Д. Марьясису от Василия Н., таксомоторный парк, г. Воронеж).
«...Я был приглашён в бюро судебно-медицинской экспертизы. Его руководитель – профессор, крупный специалист своего дела Александр Николаевич, провожая меня в кабинет, сказал на ходу:
– Разобраться надо в одном щекотливом вопросе. Знаете, мои представления о некоторых людях, их добропорядочности, кажется, терпят бедствие. Один аллах их поймёт!» (с. 76-77).
Любопытно, что как причина распространения венерических болезней под удар Марьясиса попала не только беспробудная пропаганда порнографии в капстранах, но и популярные на родине социализма книги о большой чистой любви и «фильмы о счастье, которое приносит любовь». Дурно влияли они на мечтательных советских девушек, снижали бдительность (с. 11 – 14).
Любопытно также, что роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», в отличие от «высоконравственных» средневековых романов, не только насыщен шутками на тему ЗППП, но и пролог его начинается словами «Блистательнейшие из пьяниц и вы, изысканнейшие из венериков (ибо вам, а не кому другому, посвящаются мои писания)!».
Но вернёмся всё же к пьяницам и венерикам Е. Марьясиса. К сожалению, случалось и такое:
«На войну я пошёл добровольцем 22 июня 1941 года. Мне тогда было 17 лет. Познал горечь отступления, был ранен, провалялся на госпитальной койке довольно долго, поправился – и снова в часть. Пошёл 1942 год, и в тяжёлых боях под Харьковом я был контужен, а когда пришёл в себя, оказался в плену у фашистов. Недолго, однако, я был в неволе: с группой товарищей нам удалось совершить побег. Добрались мы до Брянских лесов и партизанили вплоть до прихода наших. Затем были дороги Польши, фашистской Германии. ...Весной 1945 года наша часть остановилась в маленьком немецком городке... И тогда я встретил её... Это была девчонка лет 18. Вывезенная из Словакии, она долгие годы скиталась по дорогам Восточной Пруссии от хозяина к хозяину... Наверное, если не выпил бы, не решился...» (с. 62) и не стал бы героем «Пьянства и венерических болезней».
Типичная черта русского человека – сделать доброе дело и тут же, не отходя от кассы, компенсировать его – во что-нибудь вляпаться. Более широкую амплитуду, чем в описанном случае, представить сложно. Вместе с ветераном в брошюру попала женщина, на которой он женился после войны, а также их дети (ребёнок, погибший в результате выкидыша, девочка, умершая вскоре после родов, и сын с врождённым сифилисом). В определённом смысле в эту амплитуду залетела вся страна. Впрочем, опять же в определённом смысле, «её дружба с Бахусом неоднократно завершалась пребыванием в медицинском вытрезвителе» (с. 40).
«Подумать только: люди, перенесшие инфаркт миокарда, с гордостью рассказывают об этом другим (как-никак, но это – болезнь интеллектуальных людей. Почему бы себя не отнести к их кругу?) А о «своём» сифилисе все молчат! Знаю одного коллегу-венеролога, который тяжело переживает, когда его бывшие пациенты в присутствии посторонних лиц делают вид, что не знакомы с ним. Как бы не подумали... Несправедлива участь венеролога!» (с. 27; из письма минского психолога А. Анатольева Е. Марьясису).
Помимо процитированного произведения Ефим Давыдович написал (в т.ч. в соавторстве) ещё семь научно-популярных брошюр и две монографии: «Подготовка учащихся к семейной жизни» (1981) и «Гармония семейной жизни» (1983). Также он разработал (в соавторстве) «Программу подготовки учащихся к семейной жизни». Был председателем правления Ставропольского краевого общества дерматовенерологов, членом правлений Всесоюзного и Всероссийского обществ дерматовенерологов, членом Ставропольской краевой и городской межведомственных комиссий, председателем научно-методического совета по пропаганде медицинских и биологических знаний краевой организации общества «Знание». Словом, внёс немалый вклад в борьбу с тоскливыми совковыми моралистами.
К. Крастошевский, «Человек-свисток», 1991 г. (под весёлую музыку Юрия Варума):
Меня при встрече пронзает ток,
Заходит слева человек-свисток.
Простой он парень, не страж дорог,
И в этом деле он знает толк.
<…>
Он и в стакане глотает смог,
Но пост не бросит человек-свисток.
Он остановит машин поток,
Он сын народа и в чём-то Бог.
<…>
И даже ночью в ушах звенит
Скрип самосвала, что в лоб летит.
Но не жалеет он ни о чём,
Он лихо слеплен родным совком.
Человек-свисток, человек-свисток,
Его преследует тяжёлый рок.
Он отличный семьянин,
Но на посту он совсем один.
Так грустно, что хочется курить.