Свет в вагонах погас, мотор стих. Внезапная тишина окружила Седкина, и в ней он услышал звуки шагов. Запахло штрафом в размере пары окладов за проникновение на закрытую территорию, а то и выговором на работе с занесением в трудовую, и Игоря прошиб холодный пот. Каждый негромкий стук подошвы о гранитный пол казался артиллерийским выстрелом. Слесарь засуетился, заметался и лег обратно на пол, переждать незамеченным, пока поезд вернется на маршрут: судя по времени, поезда еще ходили и метро не закрыто. Приближающийся крикнул басом:

– Почему стоим? Машинистка нас слышит? С ней все в порядке?

– Не пойму, – проговорил кто-то снаружи, очень близко, отчего Игорь распластался по полу и прижался к стенке вагона. – Не реагирует. Заклинило что-то.

– Пассажиров в вагоне нет? – на этих словах Игорь вжался в пол у сидения еще сильнее.

– Нету, я смотрел. Вытаскиваем ее?

– А что еще делать, только побыстрее, не будем поток задерживать, за ней еще несколько составов. Наушники надевай.

– О, а я не взял. А что, прям обязательно?

– Эх, Боря, луковое горе, первая смена, что ли? Тэбэ есть тэбэ. Ну давай за ними.

Шаги стали удаляться. За инструментом, сообразил Игорь. Машинистка потеряла сознание и не может выйти сама. И никого не собираются задерживать. Значит, инструментом быстро вскроют дверь, в кабину зайдет другой человек и либо поведет поезд по маршруту, где можно смешаться с пассажирами, либо отведет в отстойник, а там уже сунуть машинисту мятую трёшку, и тот выведет коридорами наружу. С глазу на глаз проще договориться, чем с компанией. Варианты “договоров” окружали слесаря давно и повсюду: в ПТУ, на работе, в обычной жизни – когда нужно было “достать” дефицит, или получить “на лапу”, или упростить сдачу экзамена. В этой стихии Игорю было комфортно и понятно, от этой понятности ближайшего будущего становилось спокойнее.

Игорь высунулся, но увидел какое-то движение рядом. Похоже, у вагона стоял бас и ждал. Седкин тихонько подполз к скамейке, поднял сиденье и залез в ящик под ним. Ящик на удивление оказался пустым, хотя Игорь думал, что там должно лежать хоть что-нибудь, или запасная деталь, или аптечка. Темнота, негромкий низкочастотный гул, несколько минут неподвижности – и невыспавшегося слесаря сморило. Ему привиделись паровоз, и огромный машинист в старомодной форме, кепке и с огромными усами, завитыми вверх. Машинист сидел верхом на паровозе, добродушно посмеивался из-за столба дыма и дергал веревку гудка. Гудок стал громче и напряженнее, становясь сигналом воздушной тревоги. Машинист встал во весь рост на паровозе и стал тревожно рассматривать небо: не появились ли враги.

Что за враги в небе – непонятно, Германия давно разбита, а бандиты обитали только на земле, в тёмных переулках и в прокуренных кабаках. Но Игорь заволновался, тоже попытался встать, и больно ударился головой, прогнав остатки сна. Рёв сирены не стихал. Он начинался на высоких, почти неслышных нотах, неспешно понижался до утробного гула и опять полз сверху вниз, забивался в уши, дрожал под одеждой, выталкивал из уютного ящика.

Загрохотало. Игорь откинул сидение изнутри, но что-то тут же с силой захлопнуло крышку обратно. Игорь забился рыбой на песке, пытаясь выбраться. Не хватало воздуха. Ящик трясло, скрежетал и гудел металл, бились стёкла, трещало дерево. Ящик под сидением, где лежал слесарь, ломался и гнулся внутрь, сдирая кожу и оставляя синяки. Неужели авария? Вагон будто сжимало огромной рукой ослепленного Циклопа, который распознал Одиссея под овечьей шкурой и громко радовался скорому возмездию. Обломки дерева и металла давили со всех сторон, блокировали движения, сжимали ребра, мешали дышать. Где-то очень близко закричали. Седкин почувствовал жидкость на руках, шее, лице, узнал запах крови и заорал, присоединяясь к жуткому ансамблю людей и сирены. С криком выдавился последний воздух из легких, перед глазами поплыли разноцветные пятна, и Игорь отключился.

Когда Седкин пришел в себя, ящика не было. Он лежал на спине на жестком холодном полу, одежда его была заляпана уже высохшей, побуревшей кровью. Вокруг кричали и громко топали люди в белых халатах, похожие на врачей, между ними неспешно ходили другие, в серых костюмах, один из них говорил по телефону на стене в дальнем углу. На краю платформы валялось битое стекло, крашеные изломанные доски узнаваемого цвета. Неподалеку на носилках одиноко лежал человек в форме метрополитеновца и истекал кровью, лежал странно и противоестественно, но потом Игорь понял: части тела в одежде сложили вперемешку с кусками мяса и кожи. Его замутило. Один из “врачей” бросил что-то еще на носилки, их накрыли простыней, сразу пропитавшейся кровью, и унесли. “Машинистка?” – подумал Игорь. Над ним склонился человек в сером костюме с унылым лицом, искусанными губами и паспортом Игоря в руках.

– Проснулись, значит, товарищ Седкин. Моя фамилия Сергеев. Особый отдел метрополитена имени Владимира Ильича Ленина. Вы стали свидетелем… – он помолчал, подбирая слова, – ужасной трагедии. Что-нибудь помните?

Игорь покачал головой. Он еле мог шевелить губами, все тело болело, будто его избили, под языком шатались несколько зубов.

– Авария… в нас врезался поезд, да? Я уснул в ночном вагоне… Машинистка… У неё приступ был, что ли… Это не она… ее… на носилках? Но я… почему я жив? Что случилось?

Седкин пытался разглядеть в Сергееве ответы на вопросы, но тот просто жевал губы и разглядывал слесаря. Наконец, он заговорил.

– Машинистке не так повезло, как вам. Вы, можно сказать, сегодня заново родились. – Сергеев неприятно, одним ртом, улыбнулся довольный шуткой. – Прощайте, товарищ Седкин. Вас отвезут в больницу. Больше не засыпайте в метро.

***

Причастие к тайне будоражило, и этот зуд было невозможно унять. Через пару недель Седкин с еще не прошедшими синяками, в форме сотрудника метро не по размеру и с чужим пропуском на груди уверенно шел по подземным коридорам, запоминая повороты. При немногих случайных встречах с работниками он неопределенно кивал и прятал лицо под козырьком кепки, удивляясь, что на него не обращают внимания занятые своими делами или разговорами люди. В новостях ничего не было про аварию и гибель машинистки. Ореол легкого героизма окутывал Седкина, который в мечтах шел возлагать свежие цветы на могилу неизвестной работницы подземки. Игорь твердо решил вернуться на место аварии, может, поговорить с кем-то на станции, может, даже найти виновного в трагедии, в смерти невинной женщины. Хотя бы узнать ее имя. Но после несчастного случая сотрудники намного тщательнее осматривали вагоны на конечных станциях всех линий, и повторить проникновение в депо с конечной уже не получалось.

– Найду дежурного по станции, может, машиниста, и хорошенько расспрошу. Если что, совру, что из газеты, – говорил Седкин самому себе. Он разболтал в рюмочной метростроевца, узнал, где служебный вход в не очень-то и секретную станцию “Старт коммунистов”, даже стащил пропуск болтуна. С пропуском оказалось очень легко пройти в раздевалку мимо зевающей охраны. И вот он уже около получаса отсчитывал шаги под землей, по тоннелям поездов, служебным проходам и тупикам, слегка мучаясь совестью, что пьянице может влететь, если его раскроют.

Станцию “Старт коммунистов” Игорь узнал сразу, как только открыл очередную неприметную дверь. Она была все так же слабо освещена и безлюдна. У станции не было лестниц или эскалаторов для выхода в город, только несколько небольших дверей рядом с той, через которую он вошел. Слесарь стал осматриваться, чтобы понять, где может сидеть дежурный, и тут увидел на платформе, на скамье, небольшую фотокарточку в рамке, разрезанную траурной ленточкой. Рядом лежал цветок. Сердце чуть дернуло. Как завороженный, Игорь шагал к фотографии, уже зная, что это будет женский портрет. Он некоторое время смотрел на улыбающееся незнакомое приятное лицо. Потом вспомнил, в каком виде машинистку унесли со станции, и прослезился. Игорь подумал, что на обороте карточки может быть написано имя, и потянулся к ней, чтобы исполнить последний романтический долг и попробовать отыскать могилу, когда услышал шум со стороны дверей. Голоса и шаги приближались, судя по звуку – шла большая группа людей. К такой встрече Седкин был не готов. Когда дверь открылась, он успел отбежать.

Стоя за колонной, Игорь слушал, как колотится его сердце, заглушая громыхание чужих ног. Когда шаги затихли, Игорь осторожно выглянул и увидел очень странную процессию в больших противошумных наушниках. Трое в белых халатах стояли около дюжины обнаженных женщин и мужчин в ошейниках с лампочками. Голые из-за своих ошейников были похожи на рабов, как их рисовали в учебниках и показывали в кино, но все спокойно стояли, никто не пытался сбежать. Один из “халатов” носил очки, другой был лысым, третий выглядел заметно старше и держал планшет с пачкой бумаги. Он остановился у края платформы, повернулся и махнул рукой ближайшей женщине, та сняла наушники.

– Товарищ Володарская, вы готовы? Во имя Родины, возможно, придется принести в жертву свое будущее! – Та кивнула. Лысый пару секунд изучал индикацию лампочек, что-то удовлетворенно пробурчал и снял с нее ошейник. Женщина улыбнулась “халатам”, помахала остальным и спустилась на рельсы. Человек с планшетом достал секундомер. Остальные стояли у края платформы, почти спиной к Игорю, и он высунулся подальше, чтобы разглядеть все получше. Лысый достал секундомер и смотрел на него, все смотрели на лысого.

И тут женщина увидела Игоря. Ее глаза удивленно расширились, она собралась что-то сказать и стала поднимать руку, но не успела.

– Раз! Москва фазировочная! – крикнул лысый. Женщина дернулась, рот ее закрылся, лицо расслабилось. Она перевела взгляд вперед, чуть покачивая головой. Затем опустилась на четвереньки, медленно растопырила руки и ноги и уперлась ими в рельсы. Человек с планшетом что-то записал.

– Два! Электрификация света!

Женщина опустила голову и замерла.

– Три! Контактный вперед!

Свет замигал по всей станции, наблюдающие сделали пару шагов назад. Зазвучала оглушительная сирена, как тогда, ночью, только тон не понижался, а наоборот, повышался от басов до дискантов, переходя в свист и резко начиная новое движение с низких нот, и Игорь зажал уши. Мышцы обнаженной напряглись и заходили буграми под кожей. Рот ее был открыт, лицо исказилось, но крика за сиреной не было слышно. Женщина раздувалась, ее били судороги, она изгибалась будто от ударов током, но продолжала касаться рельс. Тело темнело – становилось желтым и коричневым. Удлинившиеся пальцы ухватились за рельсы, побелев. Задергалась спина, полезли наружу, вверх, ребра, расползающиеся костяным зонтом, который обволакивал свою хозяйку, а она все расширялась и расширялась, приобретая форму параллелепипеда. На лезущем вперед огромном темени из-под волос выступило стекло, задавая очертания кабины; такие же стекла вылезали на боках, демонстрируя жуткую начинку – кожа обтягивала внутреннее убранство. Об рельсы зазвенел металл.

Наконец, свет перестал мигать и наступила тишина. Там, где еще недавно был человек, Игорь увидел новенький самоходный вагон с кабиной. Люди в наушниках кивали друг другу, человек с планшетом записывал новые данные, сверяясь с секундомером. Обнаженные переглядывались и переступали с ноги на ногу.

Игорь глубоко вдохнул и с легким свистом выдохнул, упав на колени. В его глазах потемнело и полетели серебряные мушки. Он вспомнил, как металл и дерево обнимали его тело полмесяца назад, и его стошнило. А через несколько секунд, когда зрение вернулось, люди молча стояли лицом к нему, и один из обнаженных мужчин указывал рукой на Игоря, держа наушники в другой руке. Игорь, не до конца отдавая себе отчет в том, что делает, встал, вытер слюни со рта рукавом, поднялся и спросил:

– Она же сейчас под вагоном, да?

***

Все-таки он плохо запомнил дорогу, а незнакомые двери все одинаковы, особенно когда за тобой бегут несколько кричащих голых человек, и Игорь заблудился. Он старался не сбавлять ходу, запертых дверей ему не попадалось, поэтому уже минут через десять Игорь бежал по давно заброшенным коридорам. В углах под потолком хлопьями висела паутина, где-то через дыры в стенах торчали траурными букетами пучки проводов. Скрипучие двери с осыпающейся краской, стеклянное крошево под ногами. Наконец, Игорь рванул очередную дверь и выскочил в огромный темный зал с высокими потолками. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел это.

Искореженные вагоны лежали разномастными грудами. Новенькие, с выбитыми стеклами. Древние модели, покрытые ржавчиной и плесенью. Бесформенные рамы без обшивки. Оторванные доски, кожезаменитель. И повсюду валялись колесные пары. Зал уходил в темноту, скрывая свои полные размеры, и там, на границе света и тьмы, лежали другие вагоны, бракованные, с ошибками перевоплощения: с огромной ногой вместо борта, с челюстью и зубами на фронтальной части, с торчащими из колёс руками, с какой-то крыши клочьями свисали огромные куски кожи с длинными плотными волосами. А вдалеке на горе металлолома, подсвеченный мигающим “желудем”, возвышался силуэт вагона, из которого торчал позвоночник с черепом и двумя костяными плетьми рук.

Зуд постигать новое исчез раз и навсегда. Игорь сидел у входа, уткнув голову в локти и колени, так что торчали только глаза, и разглядывал жуткое кладбище. Он пытался вспомнить какие-нибудь молитвы, слышанные им в детстве от бабки, но не мог. Через какое-то время дверь за его спиной проскрипела неприятный мотив, хлопнула. Игорь даже не повернулся. Вошедший откашлялся.

– Если погибший машинист успевает морфировать в человека полностью, то тело хоронят на Ваганьковском. Здесь только гибриды, – Сергеев все в том же сером костюме и с тем же унылым лицом стоял около двери. – Мне казалось, вы меня досконально поняли: вам нечего здесь делать. Но сегодня вы увидели слишком много: трансформацию, кладбище… Если вы умный человек, то должны понимать: Андрееву убили именно вы. И вы не свидетель, а непосредственный участник того чрезвычайного происшествия.

Игорь молчал. Сергеев тоже помолчал.

– Можете не пытаться бежать, этот зал – большая тупиковая ветвь, выход из нее только через эту дверь. Раньше тут были огромные… – Сергеев махнул рукой. – Раз уж вы здесь, придется открыть вам еще одну тайну. Открывайте.

Седкин с недоумением посмотрел на особиста, не понимая, кто и что должен открыть. Но тот уже указал левой рукой на дверь, через которую они оба зашли в зал. В правой был маузер.

Они шли по длинному коридору, Седкин впереди, Сергеев позади. Где-то журчала вода, вдалеке гудели механизмы, иногда подрагивал пол от проезжающих за стенами поездов.

– На вас также кровь Поликарпова. Ну, чтобы вы знали.

Седкин остановился, моргнул и прочитал фамилию на своем нагрудном пропуске.

– Прекратите, эти ваши игры. Сотрудник, потерявший пропуск закрытого объекта, теряет доверие руководства, значит, должен потерять жизнь. Поликарпов уже расстрелян, даже не успел протрезветь. А ведь вы служили, младший офицер флота, нормы ГТО сдавали. В капстранах ни разу не были. Как же вы… – особист вздохнул, качая головой, и подтолкнул стволом пистолета Седкина в спину. – Вы можете еще послужить Родине, если сдадите своих хозяев.

– Вы… как вы могли… – Игоря парализовало страхом. Его будто окатили из таза ледяной водой. Он понял ход мыслей сотрудника специальной службы. Но это же неправильно, где-то закралась ошибка! Нужно показать несовпадение, несоответствие… Но как? Мысли метались в его голове, как лисица в клетке зоопарка, а глаза беспорядочно скакали с предмета на предмет.

– Молчите. Я и не сомневался. Вы очень хорошо подготовлены. Интегрировались в общество, много лет работали слесарем. Не вызывали ни малейшего подозрения, вели себя как обычный гражданин, даже напивались. Мы не смогли найти, как и когда вы оказались в нашей стране, но это и неважно.

– Послушайте, вы… вы ошибаетесь, товарищ Сергеев, если разрешите, я объясню…

– Ваши слова не имеют значения, вас дискредитируют ваши действия, товарищ Седкин. Очевидно, что эта вредительская деятельность является тщательно спланированной Западом операцией, которую мы чуть не проглядели. Мы передадим вашим хозяевам, что эти жалкие попытки причинить вред нашей огромной и мужественной Родине – как комариные укусы медведю. Мы непобедимы. Понимаете? Непобедимы. Это и есть последняя тайна, которую вы сегодня узнали, товарищ Седкин, или как вас там. Стойте уже.

Седкин оступился и поднял голову, впереди темнел проход. Сергеев поднял рубильник и одинокая яркая лампочка вспыхнула, осветив тупик с деревянным стендом. На стенде висел плакат, повторяющий сюжет мозаики на станции. Здесь он отлично просматривался: технологический кентавр, получеловек-полупаровоз, с торсом, руками и головой человека, вырастающими из кабины, взлетал в небо, к условным космическим далям в виде нескольких планет на фоне россыпи звезд. Игорь посмотрел на плавные линии того места, где металл переходил в человеческое тело, содрогнулся и опустил голову. Пол был покрыт бурыми пятнами, у стены валялась отстрелянная гильза. Игорь снова глянул на плакат – тот был прострелен в некоторых местах, созвездие из маленьких черных отверстий накладывалось на идеальную космологическую картину торжества технологий и человечества.

– Первый полупоезд. Красиво? – Седкин тяжело сглотнул и кивнул. – Как человек, я вижу, что вы запутались в сетях лжи. Возможно, готовы встать на путь исправления. Готовы же? – Седкин снова кивнул. Сергеев пожевал губы. – Ну, вы иначе и не сказали бы. Вы не могли убить машинистку Андрееву и обходчика путей Поликарпова случайно. Ваш умысел читается как открытая книга. Наша система защиты слишком хорошо продумана, чтобы ее взломал обычный человек, простой прохожий. И поэтому, как коммунист, я вижу только два выхода из этого тупика. Один для меня, – Сергеев показал пистолетом себе за спину, – второй для вас, товарищ шпион.

Он брезгливо сморщил губы и поднял пистолет. Черный ствол нацелился Игорю в глаза и начал медленно расширяться, закрывая руку, Сергеева, его костюм, крашеные стены, фонари-”желуди”, самого Седкина. Он даже не сразу понял, что голос особиста еще звучит.

– Что? Честно, я никогда…

– Я говорю, – перебил его Сергеев, – вы правда не помните деталей? Как оно ощущалось, когда… когда молодая женская плоть натягивалась на вас? И правда, что слышно, как рвутся мышцы и хрустят кости?

Седкин медленно перевел взгляд с дула на человека, лицо которого ничего не выражало, и молчал. Из центра ствола также медленно потянулось пламя, будто белый пес подкрадывался, чтобы лизнуть человека в нос. Пес смотрел по сторонам, немного подергивался и подлетал все ближе.

– Это ошибка… – попытался еще раз объяснить Игорь, но что-то толкнуло его в лицо и он упал навзничь. Беленый потолок стал темнеть по краям поля зрения, сужаясь и превращаясь в тоннель, и Игорь падал в него, отдаляясь от уменьшающегося пятна света, от Сергеева, от подземных тайн. И, когда особист опустил рубильник, свет погас для Седкина навсегда.

Мужчина шлёпнул ладонью по воде, разбивая отражение. Пригладив коротко стриженые волосы, он отряхнулся и, уже не торопясь, пошёл прочь из рощицы.

Выйдя на пустырь, он бросил быстрый взгляд на избушку радиостанции, которая была уже совсем рядом, метрах в пятнадцати, и остановился около кустов. Осмотревшись, он вполголоса сказал:

— Свои! Я пришёл. Ты тут, что ль?

Мгновение тишины, потом шорох в кустах и тихий ответ:

— Туточки я.

Тогда мужчина ловко отогнул ветку, нырнул в открывшийся проём и оказался на маленькой полянке. Если не знать про неё и проход, то нипочём не догадаешься — снаружи кусты казались сплошной стеной.

Здесь мужчину с завода ждал друг — моложе лет на десять, ниже ростом, зато шире в плечах. На совершенно круглой голове задорно торчали в стороны уши, вызывая ассоциацию с банным тазиком или кастрюлей.

— Здорово, Глухой, — лопоухий протянул руку пришельцу. — Чего так долго?

— И тебе не хворать, Кролик, — ухмыльнулся тот, проигнорировав вопрос — Принёс?

— Ага, вот.

Круглолицый Кролик вынул из своего вещмешка свёрток и размотал ткань. Тускло блеснули лезвиями два топора — оба не новые, явно видавшие виды, но ещё вполне крепкие крестьянские инструменты.

Сбежавший с завода Глухой взял топор, прикинул в руке и остался доволен:

— Пойдёт! Где, говоришь, ты их взял-то?

— Как ты велел, не в нашей деревне — в двух соседних притырил. Прятал в сене, пока всё не успокоится.

— Молодчина. Ты с ночи тут? Чего высмотрел?

— Ох и дрянь погодка! — пожаловался невпопад Кролик. — Я замёрз как цуцык. Дождь этот ещё… Хорошо хоть сейчас солнце вышло.

— Я не про это спросил, болван, — сказал Глухой вроде бы спокойно, но в голосе прозвучали какие-то безжизненные и жуткие нотки. — Зря ты на дождь жалишься. Он полезный, особенно когда сильный — все следы смывает. А огонь ещё лучше. Ну, что ты видел?

— Т-т-тихо всё, — сглотнул внезапно вставший в горле ком Кролик. — Сторож с женой ушли на рассвете, ещё не вернулись. Дети со стариком внутри. Есть псина. Она то ли старая, то ли ленивая — сидит в будке и почти не лает.

— Ясно… Дай-ка я сам погляжу маненько. А ты покури пока.

Глухой стал наблюдать за радиостанцией через проём в листве. Ничего примечательного не происходило, и Глухой внутренне решил: пора. Времени на всё про все не так уж много. Он почувствовал, как рот наполнился слюной, а глубоко в голове что-то требовательно зазвенело и запульсировало. Мужчина шумно выдохнул и вдруг сказал:

— Дай пожрать.

Изумлённый Кролик чуть не выронил папиросу:

— Чего?..

— Поржать, говорю, дай чего-нибудь! Ты же взял еду?

— Но это же в дорогу! Тебе прямо сейчас надо?

— Да как на дело выходить, так на меня всегда жор нападает, — с досадой пояснил Глухой. — Аж в брюхе режет. Хоть крошку, а надо закинуть. Ну, куркуль ты эдакий, доставай!

Кролик вынул из вещмешка кусок хлеба и варёное яйцо и протянул их Глухому. Тот принялся чистить яйцо, торопливо сдирая скорлупу вместе с лохмотьями белка. Кролику вдруг стало обидно, что с продуктом, который он, Кролик, добыл и принёс, так небрежно обращаются. Но приятелю он ничего не сказал.

А Глухой тем временем доел, вытер руки об штаны и сказал:

— Так-то лучше. Пошли.

— Всё? Сейчас? — У Кролика вмиг взмокла спина, и по телу пробежали мурашки.

— А чего тянуть?

Оба собрали вещи, и Глухой тщательно осмотрел поляну, чтобы ничего не осталось. Даже окурки и скорлупу от яйца закопали и придавили камнем.

— Всё помнишь? — спросил Глухой.

— Вроде да.

— Забегаем, всех, кто в избе — в расход. Хватаем технику, шмотки, всё ценное, избу поджигаем, сами — лесом до станции. Там прыгаем в товарняк и прячемся в вагоне. В Перми человечек есть проверенный, он всё возьмёт. А потом с деньгами на кармане рванём в Свердловск. Там дружок мой живёт, срок вместе мотали. Он человек авторитетный, такими делами ворочает, ух! К егонным людям пристегнёмся и заживём! Как короли.

Глухой мечтательно закатил глаза. Он уже воображал картины будущей привольной жизни в банде и даже причмокнул губами от удовольствия. Но Кролик, глядя на него, переминался с ноги на ногу и вздыхал.

— Чего скачешь? Хотя ты Зайцев, значит, Кролик, тебе природой положено, — и Глухой, довольный своей шуткой, разразился гыгыкающим смехом.

Подельник его веселья не разделял. Улыбнувшись для виду, он почесал затылок и тихо спросил:

— А детей тоже… того?

— Всех, — будничным голосом повторил Глухой. — Сколько им лет?

— Шесть, что ли.

— Уже не младенцы бессловесные. Это же свидетели, балда! Они и в лицо узнать могут, и так всё рассказать.

— Да кто будет ребёнка слушать!

— Не по-о-о-онял… Ты что, назад сдать надумал?!

Нездоровый огонёк в глазах Глухого разгорелся в пламя. Лицо исказила животная злоба, из горла вырвался похожий на рычание звук. Он двинулся на Кролика, и тот попятился, испуганно выпучив глаза:

— Нет, нет, я с тобой, я до конца! Просто спросил.

— За иные вопросы можно и дыру в пузе заиметь, — хмыкнул Глухой, успокаиваясь. — Дурень, запомни — свидетелей оставлять нельзя. Не то живо коршуны краснопёрые по твою душу налетят. Или ты всю жизнь на заводе каком горбатиться хочешь?

— Ещё чего! Пусть пила работает, она железная. А я — нет, - натужно пошутил Кролик.

— Вот то-то же! Я при царе сидел, при Керенском сидел, при Советах сидел, жизнь знаю. Слушай да на ус мотай!

У Кролика мелькнула было умная мысль, что если Хромого несколько раз поймали и посадили, то поди не только в свидетелях было дело. Но эта мысль сразу утонула в страхе и волнении.

— Бери топор, ушастый. И выгляни, как там.

Из кустов высунулась голова Кролика. Он посмотрел по сторонам: пусто.

— Никого!

— Ну, идём. Ждать нечего. С богом!

И оба, пригибаясь, побежали к избушке радиостанции.

***

Тонька читала детям сказку. Но ей казалось скучным просто озвучивать текст, и она на ходу придумывала разные штуки, которые казались ей гораздо интереснее, чем написанное в сказке. У Тоньки Иван – крестьянский сын гнался за Чудом-Юдом на тачанке, а злодей, удирая, рвался к Калинову мосту, на котором засели с пулемётом его братья.

Дети слушали, разинув рот. Старик Гаврила Фомич, еле сдерживая смех, медленно, опираясь на палку, прогуливался по комнате.

Вдруг Тоньку резко затошнило. Живот скрутило, где-то в кишках будто заворочался шипастый шарик. Выронив книжку и хватая ртом воздух, девушка согнулась и вцепилась руками в лавку.

— Тонечка, ты чего?! Тоня! Тоня! — бросились к ней испуганные близнецы.

— Что такое? — спросил старик, стоявший у двери. — Тебе плохо?

— Всё… Хорошо… — через силу выдавила слова Тонька. — Пройдёт.

Снаружи раздался встревоженный собачий лай. Он сразу сменился коротким взвизгом, а потом наступила тишина.

Тоньку вдруг затрясло от леденящего, накрывающего с головой ужаса, хотя эти звуки сами по себе ни о чём не говорили. Но в голове аж звенело от нарастающего чувства опасности.

— Это Чудо-Юдо! Бегом за печку! — делая страшное лицо, сказала она детям. — Сидите там и ни звука!

— Но как же сразиться с… — начала было Маша, и Миша согласно закивал, но Тонька прервала их свирепым окриком.

— Быстро!! Что бы ни случилось, не вылазьте! Поняли?!

— Да.

— Бегом!

Дети, толкаясь, полезли за печку, а Тонька потянулась за кочергой.

Хлопнула входная дверь в избу, в сенях загрохотали сапоги.

— Ась? Вроде не на-а-аши… — удивлённо протянул Гаврила Фомич и потянулся к дверному засову.

— Не надо! — крикнула, обернувшись, Тонька, но было поздно.

Дверь распахнулась, едва не слетев с петель, и краем задела старика. Он охнул и неловко упал на мешок с мукой, стоявший за дверью, а с него скатился на пол.

В комнату ворвались двое мужчин: один — высокий и худой, другой — среднего роста и лопоухий. Один молча бросился на старика, который беспомощно барахтался за мешком, а второй сначала запер дверь, а потом присоединился к подельнику.

Всё случилось очень быстро.

Бандиты занесли топоры, и застывшая от ужаса Тонька услышала жалобный крик старика, удары, хруст костей и предсмертный хрип. Спины убийц и мешок загораживали обзор, и Тонька увидела только, как брызнули на стену тёмно-красные капли, а на полу, около неестественно выгнутых ног Гаврилы Фомича, по белой рассыпанной муке потекли струйки крови. Комнату заполнил тошнотворный запах скотобойни.

Закончив со стариком, бандиты повернулись к Тоньке, и на лицах обоих появилось недоумение.

— А это ещё кто? — зло спросил высокий.

— Сысоевская девка, часто тут крутится, — пожал плечами лопоухий подельник. — Из Верхнегаровки она, деревенская.

— А ты говорил, здесь только дети и старик. Ты же за домом следил. Что, проморгал девку?! Дрых поди всё время, ублюдок! Засыпаться могли из-за тебя, сонная ты тетеря! А если бы не девчонка пришла, а пара крепких соседей в гости? Кретин!

— Глухой, да я не спал! Я на минутку отвернулся, она поди и прошмыгнула! — горячо оправдывался лопоухий.

— Цыц!

Бандит по кличке Глухой нарочито медленно разглядывал Тоньку. Ей было невыносимо страшно. Сердце выскакивало из груди, руки и ноги дрожали. Очень хотелось зажмуриться, заорать, побежать сломя голову — так велел древний инстинкт опасливого зверя. Но Тонька чудом подавила панику, покрепче перехватила кочергу в руке и смело посмотрела в глаза убийце.

От его взгляда внутри всё смёрзлось. Из глубоко посаженных карих глаз проглядывало в мир что-то совсем отвратительное, противоестественное. Что-то такое, чему не должно быть места в мире людей. И слов, чтобы это назвать, не подберёшь.

— А ты ничего такая, — усмехнулся бандит. — Где дети?

— Их тут нет.

Язык у Тоньки присох к нёбу, и эти слова она не произнесла — прокашляла.

— Как нет? А где же они? — встрял в разговор лопоухий.

— С родителями. Где ж им ещё быть, — пожала Тонька плечами, делая удивлённое лицо и наивно распахивая глаза.

— Каком ещё райцентре?!

— Нашем, Запрудове.

— Врёшь, я сам видел, как они вдвоём уходили!

— Плохо смотрел, — ехидно, сама удивляясь своему спокойствию и наглости, ответила девушка. — Взрослые — да, на рассвете ушли. А за детьми после мужик из соседней деревни заехал. Он на телеге мешки повёз в райцентр и мелюзгу прихватил. Родители заранее договорились: им по делам с утра надо, а детьми разве поспеешь? А меня со стариком посидеть просили.

Говорила Тонька небрежно, будто напоминала хорошему соседу очевидные вещи. Но кровь молоточками стучала в висках, и в голове крутилось: “Заболтать, детей не выдать! И как-нибудь удрать, бежать за помощью!”.

Лопоухий озадаченно заскрёб в затылке, задумался. Но Глухой не поверил:

— Что за мужик? И зачем детей в райцентр потащили?

— А я почём знаю? Вроде что-то получить надо было на детей. А может, в больницу или на рынок.

Бандит, не отрывая взгляда от девушки, медленно обходя её по дуге, стал приближаться.

— Брешешь ты, хоть и складно. Я свежих следов телеги тут не видал. А они должны были остаться, правда, девонька? На влажной-то, а потом подсохшей земле.

Внутри Тоньки будто что-то оборвалось.

“Вот и смерть моя пришла, — подумала она. — И никакого мне радио”.

— Кролик, ищи детей, они не могли убежать!

— А ты?

— А я позабавлюсь пока. Тебе тоже достанется, не боись.

Круглолицый Кролик недовольно сжал губы, нахмурился, но промолчал. Он вышел и загремел чем-то в сенях.

— Иди сюда, моя сладкая, — Глухой заткнул топор за пояс, раскинул руки в стороны и двинулся на девушку. — Или сыграем в догонялки?

Тонька запустила в бандита кочергой. Он, конечно, увернулся, но девушка выиграла время. Юркнув под низкий стол, она выскочила с другой стороны, а Глухому с руганью пришлось его оббегать.

Но, на беду Тоньки, комната была слишком маленькой — далеко не удерёшь. Она уже отодвигала засов на двери, но Глухой схватил её сзади за волосы.

— Попалась!

Левой рукой он сильно потянул за косу, заставляя Тоньку запрокинуть голову и выгнуться назад. Пальцами правой руки он провёл по шее девушки, залез под ворот платья, нащупал нежную грудь и стал нагло её тискать.

— Чёрт болотный, чтоб тебе черви печень выгрызли! — тихо, но очень зло огрызнулась Тонька.

И, извернувшись, она вцепилась зубами в правую руку Глухого. Ощутив во рту горечь табака, грязь на коже и волосы с руки, девушка испытала рвотный позыв, но сдержала его и только крепче стиснула зубы.

— Ах ты дрянь! — бандит, отпустив косу, наотмашь ударил Тоньку по лицу.

Что-то влажно хрустнуло, и вспышка боли на краткий миг ослепила и оглушила девушку. Тонька разжала челюсти и ощутила, как в носу стало очень мокро. Что-то потекло по лицу, а через миг она ощутила на губах железистый вкус крови — текло из разбитого носа.

И вдруг, как шесть лет назад на болоте, резко и сразу рухнула тьма.

…Она проснулась и сразу поняла: что-то не так. Плотный, осязаемый мрак вокруг был беспокойным, всё колыхалось. Но это были не привычные колебания, расходящиеся волнами от движения во мраке безвестных тварей, нет. Что-то иное, странное и тревожное.

Она свернулась в клубочек, потом распрямилась, потянулась, чтобы почувствовать каждую мышцу, каждую шерстинку. Гибкое длинное тело с радостью отозвалось на движение. Она встряхнулась и бросилась вперёд, к пятну света вдалеке.

Зажмурившись, она ловко проскочила через сияющий проём и оказалась… где-то в ином месте. Как и в прошлый раз, на неё обрушились свет и множество запахов и звуков. Она юркнула в тень, там присела и зажмурилась, давая себе привыкнуть к обстановке.

Вокруг сильно пахло свежей кровью, страхом и смертью. Это сразу разожгло в ней голод, азарт хищника и настороженное любопытство: что случилось? Опасно ли тут? И… есть ли чем поживиться?

Через пару мгновений она уже уверенно встала на лапы, выскочила из своего укрытия и осмотрелась.

Рядом боролись два существа. Одно, большое, трясло руками другое, меньше и тоньше, и явно его побеждало. Меньшее существо она узнала сразу — то самое, что пахло ей самой! А вот большое… От него разило горелой травой, застарелой грязью и чем-то ещё — она не поняла, чем именно, но запах был очень неприятный.

Чужой.

Враждебный.

И этого для инстинкта хищницы было достаточно.

Прогнать! Разорвать! Защитить своё — то, что пахнет ей.

Она выскочила на открытое место, вздыбила шерсть на загривке и издала гневный, резкий крик. Подобравшись всем телом, она сжалась, как пружина, и пристально уставилась на врага, прикидывая, где у него слабые места.

Большое существо тем временем забороло маленькое, подняло его и повалило на плоскую поверхность. Ритмично запыхтев, оно лапало бесчувственное тело за ноги и за бёдра, но её появление отвлекло существо от этого занятия.

Существо без страха, с интересом пялилось на неё и не собиралось ни бежать, ни драться. Оно явно не понимало, КТО перед ним, и не восприняло маленькую хищницу всерьёз.

Это привело её в настоящее бешенство.

Она свирепо заверещала, раздуваясь от ярости. То, что враг во много раз больше и вроде бы сильнее, её нисколько не смутило.

…Когда Тонька закатила глаза, обмякла и мешком осела на пол, Глухой сначала зло рассмеялся — дура, надеется такой детской уловкой обмануть!..

Но потом он понял, что девушка действительно без сознания. Кожа стала неестественно бледной, а пульс еле прощупывался. Когда Глухой поворачивал тело, изо рта Тоньки выпало что-то крохотное и быстро укатилось под стол.

Бандит засомневался: точно видел или показалось?.. Проверять, что же там было, он не стал — не до ерунды сейчас. Он поднял бесчувственную девушку и уложил её на стол.

— Жаль, — пробурчал себе под нос бандит. — Мне больше нравится, когда трепыхаются и плачут.

Задрав девушке платье, он стал жадно лапать её ноги и щипать их. На нежной коже тут же забагровели синяки. Мужчина уже взялся за пряжку ремня на брюках, но тут справа раздался резкий громкий вопль. Вздрогнув от неожиданности, Глухой повернулся.

И увидел на полу зверька.

Маленького, едва с ладонь. Четыре когтистые лапки и хвост казались слишком короткими для длинного гибкого тела. У зверька была симпатичная мордашка с чёрными глазами-бусинками и чёрным носом, рядом с которым топорщились усы.

Всё тело, хвост и голову с круглыми ушками покрывала буровато-коричневая шерсть, а живот, горло и низ мордочки были нарядно-белые.

— Ласка! — удивился Глухой.

Поняв, что человек на него смотрит, зверёк ничуть не испугался. Наоборот — гневно заверещал и оскалился, показав полную острых зубов пасть. А потом… Раздулся и на глазах стал больше в три раза!

Ошарашенный бандит зажмурился и затряс головой, прогоняя наваждение. Но странная ласка никуда не делась. И, когда человек и зверь снова встретились взглядами, ласка прыгнула.

Она метила в лицо, но в последний миг Глухой чудом заслонился, и ласка впилась в руку, прям в след от Тонькиных зубов. Острые когти располосовали кожу, и длинные порезы тут же обросли махровыми потёками крови.

Закричав от боли, человек стряхнул зверька. Тот извернулся в полёте, приземлился на лапы, тут же пружиной подпрыгнул вверх и напал снова.

Ласка двигалась так быстро и ловко, что Глухой не мог её ни поймать, ни стряхнуть, ни убить. И выхваченные топор и нож нисколько не помогли. Проклятый зверь грыз, кусал и рвал когтями как хотел, нанося всё новые раны. Адская, невыносимая боль охватила всё тело бандита, будто на него напала не ласка, а змея, и с каждой раной в кровь проникал жгучий яд.

Глухого обуял животный ужас. Такого он не испытывал никогда за всю свою пропащую жизнь. Мало что могло напугать закоренелого жестокого преступника, но сейчас… Этот маленький, неведомо откуда взявшийся зверёк довёл его до полного исступления.

Человеку казалось, что ласок много, их десятки, сотни, и все сразу грызут его, рвут на части и нет от них спасения. Крича что-то бессвязно-матерное, он побежал, размахивая руками и не разбирая дороги. Врезался в табуретку, упал и стал кататься по полу. Изо рта Глухого пошла белая пена.

А ласка, забавляясь, скакала туда-сюда по телу, на котором уже живого места не было от ран.

В сенях загремело, открылась дверь.

— Слышь, Глухой, что твори… Твою мать! — вошедший Кролик увидел подельника на полу, дергающегося в конвульсиях, всего в крови, в пене и с совершенно безумными глазами.

И в этот миг ласка запрыгнула Глухому на плечо, дотянулась до шеи и в один укус разорвала сонную артерию. Игры кончились.

Забила вверх толчками струя алой крови. Дико завыв, Глухой зажал рану обеими руками, но безжалостная хищница рванула его за шею с другой стороны. А потом спрыгнула на пол, жадно и пристально посмотрела на Кролика глазами-бусинками и облизнулась.

От ужаса он завопил тонким, по-бабьи высоким голосом. Глаза вылезли из орбит, и он, задыхаясь, бросился бежать. Ласка настигла его в сенях и сделала то, что эти звери делают с привычной добычей — сильно укусила в затылок. Но человек — всё-таки не мышь, и укуса даже увеличенной ласки не хватило, чтобы прокусить череп. Но скальп* с Кролика рассерженная ласка содрала знатный, на зависть всякому индейцу.

Спрыгнув, зверёк встряхнулся, спружинил от пола и вцепился в ногу человека.

Кролик истерически, по-детски рыдал. Размазывая по лицу слёзы и кровь, он даже не пытался бороться с лаской, но упрямо, натыкаясь на всё подряд, шёл к выходу из избы. Он забыл про всё — про подельника, про живых свидетелей, про награбленное и мечты о фартовой жизни.

Прочь, прочь из проклятой избы, где средь бела дня тебя загрызёт лютый зверь!

“На него можно всё свалить — и девку, и старика, и Глухого, а я не при делах буду”, - мелькнула в той части разума, что ещё работала, мысль.

Кролик уже взялся за ручку двери. Спасение так близко!

Но ласка не собиралась отпускать свою жертву.

Стремительно спустившись с плеча к ногам, она вцепилась в податливую плоть под коленом и, как заправский бульдог, рванула зубами и с куском мяса отпрянула прочь. Прокушенная нога подломилась в колене. Кролик, истерически визжа и махая руками, пытался удержать равновесие, но всё равно завалился набок, а потом рухнул на пол, будто поверженный памятник мёртвому диктатору. Он поднял голову, и последнее, что он увидел — летящий в лицо свирепо орущий комок.

…Она ликовала. Давно (а может, и никогда!) не было у неё такого пира. Ласки — звери бесстрашные, прожорливые и кровожадные, и она не была исключением. После долгого сна во мраке её терзали голод и неутолённые инстинкты хищника, и теперь она всё получила сполна. Один враг был уже мёртв, второй ещё трепыхался. Но ему осталось недолго — она даже не стала его добивать.

Сытая, отяжелевшая и подобревшая, она вернулась из сеней в комнату. Усевшись на задние лапки, она стала приводить шёрстку в порядок — всё было испачкано в липкой крови и не только в ней.

Вдруг она встрепенулась, повела носом, прислушалась…

Здесь был кто-то ещё!

Кто-то живой.

В три прыжка она оказалась около печки и заглянула за неё. В тёмном узком пространстве между стеной и печкой прятались двое. Они сидели, обнявшись и зажмурившись, и боялись даже пошевелиться.

“Детёныши! — поняла она. — Маленькие глупые детёныши!”.

Она подошла ближе. Малявки пахли молоком, крупой и… немного ей самой! Запах был на головах, на руках, на одежде. Это её озадачило, но потом она сообразила, что, видимо, их любит и о них заботится то существо, пахнущее ей самой, которое пока лежит без чувств.

Озадаченно почесав ухо задней лапой, она разглядывала смешных детёнышей, а потом тихо и ласково застрекотала. Детёныши пошевелились, один открыл глаза и удивлённо вытаращился на грязного, но милого зверька с глазками-бусинками.

Чтобы показать, что не будет нападать, она села и стала умывать мордочку передними лапами. Детёныш молча наблюдал. А вот и второй осмелел, открыл глаза и с опаской уставился на неё. Она хотела подойти ещё ближе, но…

Но вдруг резко, неудержимо, будто кто-то дёрнул за привязь, её потянуло назад, в уютный плотный мрак. Скачками она вернулась к столу, запрыгнула на него и, уменьшившись, нырнула в рот бесчувственному существу, что пахло ей самой. Уходя, она почувствовала на себе изумлённые взгляды детёнышей.

…Чувства возвращались к Тоньке постепенно. Сначала пришли звуки — невнятные шорохи. Потом она почувствовала, что лежит на чём-то твёрдом, чулки сползли, а платье неприлично задрано. И только потом её носа достигла удушливая вонь, похожая на запах скотобойни.

Девушку затошнило. Тонька перевернулась на бок, приподнялась на локте, и её вырвало. Утерев рот, она села, а потом аккуратно сползла со стола. Её мутило, как пьяную, ноги слушались с трудом.

Сплюнув противную кислую слюну, Тонька в недоумении разглядывала комнату, всю в крови, и растерзанное тело грабителя. Сознание двоилось: звериная часть радовалась удачной охоте и утолённым инстинктам, а другая часть в ужасе вспомнила, как вломились грабители, как убили Гаврилу Фомича и напали на неё саму и как рухнула тьма.

Слева раздался шорох.

Тонька обернулась. Из-за печки выглядывали близнецы. Оба испачканные, бледные до зелени и глаза что плошки. Но оба — живые и здоровые.

У девушки отлегло от сердца. Язык в пересохшем рту ворочался с трудом, но она сказала, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

— Вы давно вылезли? Я же говорила, не выходить!

Но дети только молча таращились на неё.

— Кто его так разодрал, видели?

Близнецы дружно мотнули головёнками: нет.

Тонька на миг закрыла глаза, и вдруг ощутила себя в ином, сильном теле. Яркой вспышкой мелькнули ярость, голод, упоение борьбой, а потом — ленивая сытость хищника. Мелькнуло и пропало, будто ничего не было.

Она затрясла головой, прогоняя наваждение, и подошла к детям. Но те испуганно шарахнулись за печку, и удивлённая Тонька спросила:

— Вы чего? Это же я!

— А вдруг ты — чудо-юдо? — недоверчиво сказала Маша. — Ты же ласку целиком съела!

— Чего? Какую ласку?

— Зверёк такой маленький. Она тебе в рот прыгнула и не вылезла больше, — добавил Миша.

— Вы что несетё?! Никого я не ела. Я вообще только сейчас очнулась. Всё, пошли! Надо милицию звать.

Тонька велела близнецам зажмуриться и поскорее вывела их из избы. Она сама-то едва сдерживала рвотные позывы, а детям рассматривать зарубленного дедушку и изуродованные тела бандитов совсем незачем.

Выйдя на улицу, Тонька и дети побежали к заводу — он был ближе всего.

Продолжение

* Скальп — кожа волосистой части головы, отделённая от черепа. Скальп, снятый с врага, считался ценным трофеем и доказательством воинской доблести. Обычай снимать скальп с поверженных врагов встречался у многих народов с глубокой древности, но чаще всего ассоциируется с колониальными войнами в Северной Америке.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

В начале августа тысяча девятьсот тридцатого года Тоньке исполнилось четырнадцать. За весну и лето она резко вытянулась, повзрослела, и из угловатого ребёнка с конопушками превратилась в высокую симпатичную девушку. И ровесники, и парни постарше стали поглядывать на неё заинтересованно. А взрослые вдруг стали звать не детско-снисходительно “Тонька”, а уважительно-спокойно — “Тоня”.

Сама девушка пока не придавала значения этим изменениям — ну, выросла, ну смотрят парни, пущай смотрят. Её гораздо больше занимали мысли, что делать после школы, в которой оставалось доучиться последний год. Бабка Нина и дядя Ефим настаивали, что Тоньке больше не надо учиться, а надо сразу работать дояркой или птичницей в местном колхозе — и самой проще, и семье помогать будет. Но девушка хотела пойти на курсы радисток и работать в городе или на большом заводе!

Это не было пустой фантазией: с радиотехникой Тонька уже познакомилась и была ей очарована, примерно так же, как брат Стёпка — железной дорогой. Вышло это так. При новом деревообрабатывающем заводе была радиостанция завкома*. Находилась она в стороне от завода, на пустыре за дорогой, чтобы ничто не мешало работе станции. Для неё выстроили отдельную избу, поделённую на две половины. В одной располагалась техника и все необходимое, а другая половина (комната и кладовая) была выделена под служебное жильё.

Уже полгода как здесь обосновался сторож Пётр Казаков с женой Верой, детьми — пятилетними близняшками Мишей и Машей, и стариком-тестем Гаврилой Фомичом. Приехала семья из-под Оренбурга, и поначалу им пришлось нелегко: и дети, и почти не встающий с постели старик требуют пригляда, на новом месте друзей и родни нет… А взрослым работать надо!

Им помогали деревенские, особенно Тонька. Ей нравилась спокойная, уютная атмосфера в семье Казаковых и особенно — доброта и мягкость Веры. Постепенно Тонька стала у Казаковых почти своей, а уж на радиостанцию прибегала чуть ли не каждый день.

Даже вечно всем недовольный радист завкома перестал ворчать, что тут бегает посторонняя девчонка. Видя её любопытство и живой ум, он показал Тоньке радиостанцию и объяснил, как всё работает. Про само радио Тонька, конечно, знала: у сельсовета Верхнегаровки уже пару лет как висел на столбе приёмник, да и в школе про радиоволны рассказывали. Но когда видишь серьёзную технику своими глазами и тебе разрешают что-нибудь покрутить-попробовать — это совсем другое дело!

Антенны, питание, волны, позывные — всё это заворожило Тоньку. Она влюбилась в радиодело и поняла, что другой профессии не хочет. Но как убедить бабушку и дядю?!

…В тот августовский день Тонька встала рано и сразу в дурном настроении. У неё начались женские дни, из-за них немилосердно болел живот и поясница противно ныла. Очень хотелось натянуть до самой макушки одеяло и не вылезать из-под него, но… Сегодня супруги Казаковы собирались в райцентр, посёлок Запрудово, по делам, и Тонька обещала присмотреть за детьми и стариком. А обещания надо выполнять.

Наскоро справившись с делами по дому, злая на весь свет Тонька отправилась в путь. Погода была под стать настроению: пасмурно, сыро, ветрено, и мелкий противный дождь то прекращался, то снова накрапывал.

Когда хмурая Тонька подошла к радиостанции завкома, уже рассвело, но пелена облаков даже не думала рассеиваться. Было по-осеннему сумрачно и промозгло, даром что ещё лето. Даже собака поленилась вылезать из конуры, только приветственно гавкнула, узнав Тоньку.

Девушка постучала, и дверь тут же распахнулась, как будто Вера стояла в сенях и ждала.

— Тонечка! — улыбнулась хозяйка, уже одетая “на выход”, — Мы готовы, тебя только ждём.

— Доброго утречка! — ответила Тонька, усилием воли гася внутреннее раздражение. — Видали, какая погодка?

— Да уж, не очень! И не пошли бы никуда, но дела важные… Спасибо, родная, что выручаешь. Так, завтраком я всех накормила, отца переодела в чистое, постель ему перестелила…

Вера наморщила лоб, вспоминая, но потом махнула рукой:

— Вроде всё. Мы должны после обеда вернуться. Суп и каша — в печке, хлеб — на столе. Ну, ты знаешь. Если дети будут сладости клянчить, не давай! Скажи, что я не велела.

— Хорошо.

— Ну, мы пошли!

Тонька закрыла дверь и пошла по длинным сеням. Справа стена была глухая, а слева находились две двери. Ближняя к выходу дверь вела в жилую комнату, а дальняя — в помещение для радиста и техники.

Едва девушка ступила на порог, тут же подлетели близнецы, радостно загомонили и полезли обниматься:

— Ура-а-а-а-а, Тонечка моя любимая пришла!

— А мне папа та-а-а-а-акой кораблик сделал!

— Не тебе, а нам. Кораблик общий. Да не толкайся ты!

— Сама не толкайся! Дай я тоже Тоню обниму!

— Ай, да ты чего?!

Тоня присела на корточки и обняла обоих детей:

— Не ругайтесь! Чего раскричались, как сороки?

— Мы просто тебе обрадовались, — ответила бойкая Маша, а более скромный Миша вздохнул и крепче прижался к девушке. — Ты давно не приходила.

— Ну уж, давно! На той неделе у вас была.

— Доброе утро, Тоня! — раздался скрипучий голос.

Это Гаврила Фомич, худой немощный старик, держась за спинку кровати, шагнул девушке навстречу.

— А ну, кыш, чертенята! — беззлобно заругался он на внуков. — Ишь повисли на шее, даже зайти не дали толком. Хочешь чайку, Тоня?

— Нет, спасибо, Гаврила Фомич. Как ваше здоровье?

— Э-э-э-э, девонька!.. Ещё живой, и на том спасибо.

— Вот, вот кораблик, гляди, Тоня! — Миша подёргал её за подол платья.

Девушка с очень серьёзным видом осмотрела со всех сторон деревянную лодочку с мачтой-палкой и парусом-тряпочкой и почувствовала, как раздражение и злость на весь мир тают сами собой. Близнецы наперебой, волнуясь и путая слова, стали рассказывать свои детские новости, а потом вовлекли Тоньку в игру. Старик сидел на кровати и улыбался, глядя на весёлую возню молодежи.

И никто не подозревал, что за избой наблюдает пара весьма недобрых глаз.

Продолжение

* Завком — сокращение от “заводской комитет (профсоюзной организации)”, низшая профсоюзная ячейка, объединяет всех рабочих и служащих данного предприятия и избирается общим собранием последних.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Как всегда, в книжный магазин она зашла, аккуратно придержав за собой дверь, чтобы не грохнула. И незнакомая но обожаемая продавщица тут как тут, увидела Машу, заулыбалась. Маша вежливо поздоровалась и не откладывая дела в долгий ящик, некогда ей сегодня любоваться и слюни распускать, направилась прямиком к витрине с открытками. Так, так. Посмотрим что тут у нас. Открыток было много, они были разные. Были очень цветастые, с красивыми картинками, для тех кто любит своих получателей. Были и очень простенькие, лаконичные — эти по видимому для тех, кто своих получателей не очень то и любит или решил ограничится формальным поздравлением. Поводы для поздравлений, написанные на открытках, тоже были очень разные. Посмотрим, посмотрим … «Молодой семье» - нет товарищи, ну не до такой же степени! «Поздравляем с первенцем!» - ну это уж совсем ни в какие ворота, Маша даже хихикнула от такой фривольности. «Поздравляем с выходом на пенсию!» - ну скажете тоже! Где они и где пенсия! Слишком жирно будет, из школьников да сразу в пенсионеры. Разные глупые мысли вдруг полезли в девичью голову. Она попыталась представить, как из себя будет выглядеть пенсионер Андрей. Потом попыталась представить себя и снова тихонько хихикнула. А может когда нибудь, через много - много лет, они снова встретятся и будут делиться воспоминаниями. И конечно же вспомнят как поссорились а она ему потом передачи в больницу носила. И при всем при этом будут степенно прогуливаться по аллее с внуками или внучками, бегающими вокруг них. При мысли о внуках газа сами собой метнулись к открытке «Поздравляем с первенцем!». Тьфу ты! Какие то глупые мысли лезут сегодня в голову, а у неё между прочим важное дело. Внимательно изучив все открытки, выложенные на витрине, Маша к своему сожалению и даже возмущению обнаружила, что среди них нет ни одной с пожеланием здоровья. Всякие глупости про семейную жизнь есть, а такого простого пожелания почему то нет! Разве один советский гражданин не может элементарно пожелать здоровья другому советскому гражданину?

Расстроенная такой вопиющей несправедливостью, Маша перешла к другой витрине. Здесь были представлены красивые многоцветные незаполненные бланки разных грамот, почётных и простых. Причины, отпечатанные на них, тоже были вполне себе серьезными. Никаких там всяких вам «первенцев». «Передовику производства» - не подходит, не был Андрюха никаким передовиком, он и на хорошиста то с трудом тянул и уж точно ничего не производил, кроме громкого раздражающего сопения во время мыслительного процесса. «За успехи в труде», «За выполнение плана» - то же самое. Так, а тут у нас что? «За первое место в соревнованиях» - ну это вообще смешно, единственное соревнование, где Андрюха иногда брал первое место, называлось «бег с препятствиями в столовую на большой перемене». Смотрим дальше. Ну вот, наконец то нашлось что-то более менее подходящее! Красивая грамота с ярким заголовком «От трудового коллектива». Нет, ну а что? Ведь их класс коллектив? Коллектив! Трудовой? Трудовой, почему бы и нет! Она не раз слышала от родителей, что её нынешняя работа — это учеба. Хорошо учишься — будут тебе карманные деньги. Плохо учишься — лишим премии и компот из школьной столовой будет твоей единственной вкуснятиной. К тому же они всем классом на школьных субботниках на уборке территории вон как лихо работают. Пыль столбом и вся школьная ограда в повисших на ней кусочках сорняков! Так что нечего рассуждать, грамота подходит. Правда и стоит целых два-писят, совсем не кисло для какой то бумажки.

Следующим пунктом Машиного плана был продуктовый магазин. И здесь оказалась всё не так просто. Возможно она слишком ответственно подошла к реализации собственной задумки, но поделать с собой ничего не могла. Вот например купить горстку конфет — какая казалось бы проблема? Купила те, на какие глаз лег и всего делов! Но нет же, она почему то надолго задумалась, какие конфетки больше любит её сосед по парте Андрюша. Карамельки или шоколадные? Впрочем, вовремя опомнилась. И какое ей дело до кулинарных пристрастий одноклассника? Она же не кормить его собралась а всего лишь проявить знак товарищеского пионерского внимания. И ничего больше! Так что купим по небольшой горстке тех и других. Ой! Ну ладно, ладно! Андрюха все таки не совсем чужой. За много лет сидения за одной партой она к нему, как бы это сказать, привыкла что ли. Чего уж она так к нему вдруг с мыслью «не кормить»? Хорошо, для успокоения совести купим ему вот эту шоколадку. Нет лучше эту, она побольше. Шоколадки уж точно все любят! А еще купим ему апельсин и яблоко. Чтобы зубы после сладкого не заболели и кое-чего не слиплось. Когда кассирша отбила чек, Маша даже ойкнула про себя. Сегодняшние покупки почти полностью истощили её личную заначку, которую она подкапливала из карманных денег на разные свои девчачьи нужды. Но никакого сожаления по этому поводу она не испытывала, так как была уверена - деньги потрачены на правильное дело.

Уже поздно вечером, когда родители давно спали, она сидела за письменным столом в своей комнате и при свете настольной лампы, высунув от усердия кончик языка, выводила своим самым лучшим фломастером на белом поле грамоты текст придуманного напутствия — пожелания. Над формулировками тоже пришлось поломать голову. Для начала, она просто не знала, как правильно обратиться к Андрею в такой ситуации. Написать «Уважаемый Андрей» - как то слишком официально и бездушно получается. «Дорогой Андрей» - слишком легкомысленно и к тому же опять перед глазами всплыли виденные днём открытки «Молодой семье» и «Поздравляем с первенцем!», будь они не ладны. Наконец придумала: «Нашему товарищу Андрею!». Отличный вариант! Вроде как и наш, но вместе с тем именно что товарищ, а не какой то там «дорогой». Фу, с этим вроде разобрались. Идем дальше. Пионерская дружина нашей школы … Все пионеры нашего класса … Помним и с нетерпением ждем твоего возвращения в наши ряды … Так … Так … Желаем скорейшего выздоровления … Тут Машу прямо таки стало подначивать написать, дескать а еще товарищ наш Андрей, желаем тебе вкусных таблеток и приятных уколов, и всего побольше. Так, стоп! Развеселилась она тут! Дело ответственное и второго бланка грамоты у неё нет! Нечего на глупости отвлекаться! Осталось то всего ничего, только подпись придумать, от кого собственно все эти пожелания. Ничего кроме банального «Пионеры 8 «А» класса» почему то не придумалось. Так и подписала, хотя это было неправдой и немножко для неё обидно.

Субботнее утро выдалось просто прекрасным, по другому и не сказать. Ясное — ясное, солнечное, какое-то невероятно прозрачное и тихое. Осень в этом году выдалась по настоящему бархатная. Везде, на земле и на тротуарах, на газонах и на лужайках между деревьями, стоящих вдоль этих тротуаров, уже лежал пёстрый огненно рыжий, местами пятнами красного а местами неумолимо растворяющегося в огне осени зеленого цвета, ковер листвы, опавшей с тополей и кленов. Маша весело шагала к автобусной остановке, периодически наддавая ногой по этому красивому пестрому ковру, любуясь взлетающими веерами огненной расцветки. В душе она ощущала невероятный подъем от осознания нужного и важного дела, затеянного ей самой. Казалось, сама природа была полностью согласна и подбадривала её. Поутру Маша сообщила родителям, что направляется к подружке, а потом они зайдут к другим девочкам и все вместе пойдут в кино, на которое она всю неделю собиралась сходить и даже выклянчила у родителей дополнительные денежные средства на это дело. А потом, может быть, они заскочат в кафе при кинотеатре. Так что будет она дома только вечером, но не позднее восьми часов, как и положено по заведенному семейному распорядку. И пусть родители её не теряют. Получив таким образом полную свободу действий на целый день, она при этом нисколько не жалела о пропущенном фильме. Плевать, на следующих выходных посмотрит, никуда это кино не денется.

Сейчас она во всю представляла себе, как должно быть удивится и обрадуется Андрей её визиту. Как будет краснеть от смущения, какие слова благодарности будет мямлить. Как будет ёрзать на своей кровати, или на стуле, или на чём он там будет. А она великодушно будет над ним подтрунивать, подбадривать его, уверять что все скоро пройдет и вообще уж до свадьбы то точно всё заживет. Да что ты будешь делать! Опять эти дурацкие открытки «Молодой семье» и «Поздравляем с первенцем!» всплыли перед глазами. Надоели уже! Маша заулыбалась ещё шире, зажмурила глаза и подняла лицо к солнышку. От яркого света глаза наполнились влагой. И да! Главное, там с Андрюхой нужно будет самой держать себя в руках, не разреветься от умиления или от жалости. А то его соседи по палате скажут потом, что это за плаксу прислали парня поддержать? И главное грамоту не забыть вручить и вкусности. А то на радостях так и уйдет, забыв отдать или то, или другое, или всё вместе. И грамоту обязательно зачитать вслух, а то опять же его соседи по палате подумают про них невесть что. Так! Открытки! Пошли вон! Она уже в который раз рукой ощупала свою школьную сумку, висевшую на плече и убедилась, что не забыла дома ни мешочек со съедобным подарком ни картонную папку с грамотой.

Автобус номер пять быстро домчал её до центральной городской больницы. Маша миновала небольшой скверик и пройдя сквозь большие двери центрального входа, оказалась в фойе. Сейчас, не смотря на приподнятое настроение, ей овладел небольшой страх. А ну как ей не поверят? Возьмут и при всех отругают как обманщицу а потом выгонят с позором? Скажут нашлась тут, много вас тут ходит, вы кто вообще такая и по какому праву?! Ну или что там у них принято говорить в таких случаях. Немного поразмыслив, Маша решила подстраховаться. Она достала из своей сумки прозрачный полиэтиленовый мешочек с конфетами, большой шоколадкой, яблоком и апельсином а также вынула грамоту из картонной папки. Сумку снова повесила на плечо а пакетик взяла в руку таким образом, чтобы шоколадка своей красивой оберткой смотрела вперед. Солидный цветастый лист грамоты взяла в другую руку, тоже разумеется развернув наружу всей красотой нарисованных на нём красных знамен. Теперь каждый сам мог убедиться, что человек она серьезный и находится здесь по важному делу. А не то что вы там себе могли подумать! Ну всё, теперь нужно идти и разговаривать вон с той строгой тётенькой, что разместилась за деревянным прилавком со стеклами и надписью «Регистратура» над ним.

Когда дородная тетенька-регистраторша воззрилась на неё вопросительно, Маша стушевалась и принялась быстро и путано объяснять, что вот она к такому то, но она не родственница, они вот просто за одной партой с ним в школе сидят, но она не просто так, вы не подумайте, она по поручению пионерской дружины класса. Вот! Видя, что регистраторша продолжает смотреть на неё недоверчиво, сообразила поднять свой подарок и грамоту повыше, протянув обе руки прямо к лицу женщины. Регистраторша в ответ сначала удивленно подняла брови, потом приблизила лицо к грамоте, внимательно её разглядела и медленно двигая глазами прочитала текст. Потом перевела взгляд на мешочек со сладостями и его внимательно рассмотрела. Судя по всему, увиденное произвело на неё определенное впечатление. Она наконец соизволила произнести несколько слов, повелев Маше сесть на скамейку в коридоре и ждать, пока эта самая регистраторша всё выяснит. Маша, с радостью осознав что процесс пошёл, немедленно выполнила приказ и принялась вполглаза наблюдать за действиями важной тётеньки. Администраторша тем временем уже позвонила куда-то и с кем-то там разговаривала. Во время разговора она неотрывно смотрела на Машу, отчего та поняла - речь идет именно про неё. Потом женщина положила трубку и изобразила рукой жест, который следовало понимать как «Сиди и жди!». Затем несколько долгих минут ничего не происходило. К регистраторше иногда подходили разные люди, как обычные посетители, так и люди в белых халатах, может доктора а может медсёстры. Кто их разберет? Маша заволновалась и уже почти не смотрела по сторонам а презрев все правила приличия, не сводила глаз с регистраторши. Не забыла ли та про неё? А если забыла, то как напомнить? Маша твердо решила не отступать и во что бы то ни стало довести дело до конца, раз уж решилась. А вот регистраторша о ней почему то не вспоминала и даже не смотрела в её сторону, как будто и не было тут никого, одно пустое место.

Только Маша начала совсем отчаиваться, как у регистраторши где-то под прилавком зазвонил телефон. Та взяла трубку, произнесла несколько фраз, потом какое то время молча кивала, видимо во всём соглашаясь со своим собеседником и наконец, не прекращая разговора, внимательно посмотрела на Машу. Та обрадованно вскинулась и чуть не соскочила на ноги. Регистраторша еще немного поговорила и положила трубку. Не сказав ни слова, ушла куда то за ряды шкафов, набитых множеством папок, но быстро вернулась. В руках у неё был белый халат. Сначала она очень важным и строгим тоном сообщила, что Маша вообще то не по адресу зашла, что это вообще то поликлиника. Но так уж и быть. Она тут сделала милость и созвонилась с кем надо. И этот самый кто надо, в виде исключения, разрешил пропустить девочку прямо в больничное крыло. Затем строгая регистраторша приказала ей сейчас же надеть вот этот халат, самого маленького размера, что у них есть. А всё барахло пока поставить сюда на стойку. Маша немного обиделась на слово барахло. Во первых и сумка у неё совсем не барахло а югославская, папа где-то у фарцовщиков оторвал. Но самое главное, грамота и вкусности! Здесь ведь все её карманные деньги вложены вместе с искренним душевным порывом! А эта тётя их барахлом обозвала! Впрочем вслух возмущаться конечно не стала. Быстро накинула белый халат, имевший почему то надпись «Зоя», вышитую розовыми нитками по верхнему краю нагрудного кармана и оказавшийся лишь слегка великоватым. Потом регистраторша вышла из-за стойки и своим ключом отперла одну из дверей в фойе, над которой висела табличка с надписью «Служебный вход». Вместо прощания, грозно потребовала по возвращении обязательно вернуть халат. И ещё! Шагать прямо по этой лестнице, ровно до четвертого этажа. Никуда не сворачивать! Там её встретят.

Маша решила не убирать из виду ни мешочек ни грамоту, раз уж они так хорошо сработали. Так и зашагала по ступенькам вверх, по прежнему держа их перед собой. А то вдруг на пути кто ещё из важных докторов встретится? А у неё тут уже все наготове! И наверное не зря. На каждом этаже она натыкалась на кого нибудь. Например на курящих в форточку мужчин, очевидно больных, так как одеты они были в одинаковые пижамы. На следующем этаже встретила трёх, судя по всему, врачей, двух мужчин и одну женщину. Те занимались ровно тем же, что и больные мужчины этажом ниже, то есть увлеченно дымили в форточку, только делали это, будучи одеты в такие же как у неё белые халаты. Все они, врачи и больные, при виде Маши затихали, внимательно разглядывали сначала её саму а затем то, что она несла в руках. Удивленно хмыкали но беспрекословно перед ней расступались. Никто у неё ничего не пытался выяснить и уж тем более как-то задержать. Маша который раз мысленно похвалила себя за находчивость.

На четвертом этаже дверь на лестничную площадку была приоткрыта и в ней стояла женщина средних лет, тоже одетая в белый халат. Она осмотрела машины подарки, хихикнула и весело поинтересовалась — не эта ли девочка та самая Маша-растеряша будет? Маша подтвердила, но про себя снова обиделась. На этот раз на слово растеряша. Это уже совсем незаслуженно и совсем не про неё! Никакая она не растеряша! Она очень внимательная и вообще очень хозяйственная девочка! Да! Кто угодно вам подтвердит! Она скорее бесхозное где-нибудь у себя сохранит чем своё растеряет! И вообще, странный какой-то у них тут в больнице юмор.

В самом отделении, в небольшой комнатке сразу возле входа, Машу заставили сменить обувь на выданные тапочки а потом ещё заставили тщательно вымыть руки каким то странно пахнущим мылом. И ещё зачем-то выдали новый белый халат, взамен того, который назывался «Зоя». Встретившая её медсестра, а это оказалась именно медсестра, так она сама представилась, снова оглядела девочку, удовлетворенно хмыкнула и приказала идти прямо за ней и не глазеть по сторонам. Маша, памятуя свой прошлый визит в больницу в компании одноклассниц, когда они навещали отца одной из них, ожидала и здесь увидеть в коридоре множество больных, слоняющихся туда-сюда, кто по делу а кто просто так. Но ничего подобного, длинный коридор был абсолютно пуст а все выходящие в него двери палат были почему то раскрыты настежь. Маша даже не пыталась заглянуть в них, она помнила наказ медсестры.

Наконец они подошли к двери в одну из палат, тоже полностью распахнутой. Возле неё стояли два человека — мужчина, очень важного вида, очевидно что доктор и рядом с ним молодая девушка, очевидно что медсестра. Сопровождающая медсестра показала доктору рукой на Машу, как бы представляя. Доктор кивнул Маше, затем цепким взглядом оглядел её с ног до головы, особенно задержавшись на лице, несколько секунд глядя ей прямо в глаза. От испытующего взгляда сделалось неловко и очень неуютно. Наконец доктор снова кивнул, похоже довольный осмотром и показал рукой на проход в палату. Маша, как дисциплинированный человек, до этого момента даже не пыталась скосить глаза, дабы рассмотреть внутреннее убранство палаты, где её, судя по всему ждал Андрей. И лишь когда она вместе с важным доктором повернулась, намереваясь пройти внутрь, то поняла, что же именно не давало покоя всё то время, как только она оказалась здесь.

Тишина. Зловещая тишина, совсем не свойственная месту, где по идее должно находиться немало людей. Больные ведь даже если не ходят по коридорам, то разговаривают друг с другом в палатах, смеются, газетами шуршат или ещё как нибудь свое присутствие обозначают. Маша прекрасно помнила - все мужчины, лежавшие в одной палате с отцом одноклассницы, именно так себя и вели. И оттого у неё сложилась странное представление о том, что все люди, на свое счастье попавшие в руки передовой советской медицины, должны в перерывах между уколами непременно смеяться и читать газеты. Но именно в этой, достаточно большой по размерам палате, никаких весёлых мужчин не было и в помине. Здесь, почти посредине, стояла одна единственная кровать на которой громоздилась горка чего-то белого и непонятного. И вокруг этой кровати тоже чего то было наставлено. какие-то медицинские штуковины непонятного вида и назначения.

И тут Маша всё поняла. Ну конечно! Это же просто ошибка какая-то! Это по ошибке её сюда привели! Та самая регистраторша чего-то напутала. Не может одноклассник Андрюша в одиночку лежать в такой вот зловещей и тихой палате. Он, несомненно, сейчас где-то в другом отделении, где вокруг него другие пацаны. И он там с ними судачит о своих пацанских делах и тоже над чем-то смеётся. А тут наверное чей-то дедушка старенький лежит а её за внучку приняли. Напутали и всё тут! Ну точно, регистраторша напутала, вон к ней сколько народу каждую минуту подходило, не мудрено случайно ошибиться. Сейчас они с доктором до этой одинокой и непонятной кровати дойдут и тут же всё выяснится. А потом Маша вежливо извинится и побежит прочь из этой палаты и из этого отделения со всех ног. Нет у неё никаких душевных сил здесь находиться. Почему так, она сама не понимала. Было в этом месте что-то незримое но очень тяжелое, давящее, страшное.

Рядом с кроватью, на стуле, сидела маленькая женщина в кофте и совершенно не двигаясь неотрывно смотрела туда, где у лежащего должно было по идее находиться лицо. Доктор позвал сидящую по имени отчеству, но та даже не пошевелилась. Он повторил. Та снова никак не прореагировала. Тогда врач аккуратно тронул сидящую женщину за плечо и она наконец резко, словно внезапно разбуженный от глубокого сна человек, развернулась к ним. У Маши перехватило дыхание. В этой женщине она безошибочно узнала бабушку Андрея. Вообще говоря, они не были официально знакомы, но несколько раз она случайно, на улицах города или в магазинах, встречалась с ней, идущей вместе с Андреем. И она хорошо запомнила её лицо, всегда доброе, улыбчивое и румяное, почти без морщин, что для женщин такого возраста большая редкость.

Сейчас же на Машу смотрел самый настоящий череп, обтянутый кожей. Глубоко ввалившиеся глазницы с темными кругами вокруг. Кожа очень бледная и очень тонкая, с отчетливо проступающей паутиной синих вен. Настолько тонкая, что на обтянутых этой кожей щеках были видны контуры зубов во рту. Плотно сжатые, почти бесцветные губы. На голове топорщились неухоженные, длинные и абсолютно седые волосы. Но глаза! Они словно напрочь отменяли собой возникшее было неприятное впечатление. Даже там, находясь в заточении тёмных провалов глазниц, они будто бы источали ласку и тепло. И взгляд этот успокаивал, отгонял всякую тревогу и страх. Он, этот взгляд, напомнил ей луч тепла, источаемого обогревателем с круглой стальной тарелкой и разогретой до красна спиралью, когда она прибегала домой с сильного мороза и тут же устраивалась отогреваться.

Бабушка Андрея несколько секунд молча смотрела на Машу а потом, всё так-же не говоря ни слова, очень медленным жестом показала рукой на то самое, непонятное пока, лежащее на кровати. Одновременно с этим Маша почувствовала, как в заднюю часть ног на уровне колен уперлось что-то твёрдое. Ага, это медсестра принесла и подставила еще один стул. Краем глаза увидела, как врачи направились к выходу из палаты, оставив их наедине. Еле-еле выдавив из себя «Спасибо», она уселась рядом с пожилой женщиной. Осознание страшного приходило медленно но неотвратимо. Ей становилось понятно, почему родители закрывались на кухне, когда судя по подслушанным обрывкам фраз, обсуждали случившееся с её одноклассником. Тук … Тук … Тук … С каждым гулким ударом сердца она чувствовала, как всё сильнее и сильнее щипет в носу и подступают слёзы. Она уже совершенно отчетливо понимала — вот этот кулёк, завернутый в белое одеяло, и есть её верный и надежный товарищ Андрюха. И к такому она была совсем-совсем не готова. Надеясь на лучшее, она в глубине души допускала, что возможно и увидит что-то, не совсем приятное. Ну например, Андрей возможно будет в бинтах, в пятнах зеленки или йода, может быть даже в гипсе. Но чтобы вот так …

Маша, буквально превозмогая себя, вглядывалась в остававшуюся открытой часть лица мальчика. Да, не смотря на обилие бинтов, опутавших голову, она узнавала его. Ведь это лицо за несколько лет, прямо на её глазах, превращалось из нежного лица первоклассника в лицо подростка. Даже не смотря на то, что сейчас это лицо было сильно опухшим и тёмно-бордового цвета. Даже не смотря на то, что в нос была вставлена какая-то резиновая трубка а рот был неестественно раздвинут какой-то штуковиной. Даже не смотря на то, что его глаза сейчас были закрыты, да и вообще еле угадывалось из-за всех этих опухлостей, где эти глаза находятся. И это ухо! До боли знакомое Андрюхино лопоухое ухо, столько раз ею дёрганое по поводу и без. Ухо выглядело совершенно нормальным, каким-то чудом пробившись сквозь жгуты бинтов и теперь, впрочем как и всегда, победно торчавшее наружу, словно красный флаг над непобежденной крепостью. Маша, уже совершенно не скрываясь и ничего не стесняясь, плакала. И при этом почему то улыбалась, глядя на это ухо. Когда слезы полностью застилали глаза, она утирала их локтем и снова смотрела на ухо, как на некий символ своей последней надежды. Про себя же просила, изо всех сил надеясь, что он её хоть как-то да услышит. Давай! Ты сможешь! Ты справишься! Ну пожалуйста! Не оставляй меня! Только возвращайся! Мы с тобой в школе ещё такое устроим! Мы с тобой вместе ещё такое отмочим! Ты даже не представляешь! Обещаю! Ты только очнись! Прошу! Пожалуйста-а-а-а-а-а …

Внезапно Маша почувствовала прикосновение к своей руке. Она посмотрела вниз и увидела ещё чью то руку, лежавшую неподвижно вдоль кровати поверх белого одеяла. Хотя что значит чью? Это же Андрея рука! Андрюшина бабушка держала кисть руки внука в своей руке и сейчас взглядом недвусмысленно предлагала Маше присоединиться к ним. Маше идея понравилась, тем более что всё принесенное с собой — и казавшаяся теперь совершенно дурацкой грамота и вкусный подарок, стало теперь абсолютно бесполезным. А таким образом она хоть как-то сможет выразить свое сочувствие. Маша снова смахнула слёзы локтем и с готовностью кивнула. Вот только девать лист бумаги и конфеты было некуда, поэтому она просто положила их поверх одеяла. Сначала хотела было положить прямо перед собой, примерно на то место, где у Андрея должен был находиться низ живота и уже протянула вперед руки. Потом сообразила, что это как-то не очень подходящее место и разместила поклажу немного в стороне, там где у товарища, по её прикидкам, должны были находиться ноги.

Как только Маша сжала кисть Андрея своей рукой, она вдруг неожиданно для себя почувствовала сильное отвращение. Это было очень странно и пугающе. Ведь вот только что она испытывала к лежащему на кровати товарищу самое сильное сострадание и привязанность, какие только могут быть на этом свете. Но стоило прикоснуться к нему, как резко накатило что-то очень неприятное, что-то очень противное до тошноты. Она чувствовала под рукой нечто вялое, холодное и даже какое-то склизкое. Только она собралась было отдернуть свою руку, как бабушка Андрея не позволила ей сделать это, быстрым и точным движением накрыв сверху её руку своей, тем самым накрепко соединив с Андреем. Маша удивленно повернула к старухе голову, намереваясь уже в открытую попросить отпустить её, потому что ей сделалось дурно. Но так и не попросила. Она вдруг почувствовала, как из той самой намертво прижатой кисти, сначала по всей руке а потом и по всему её телу, медленно но неотвратимо растекается очень приятное тепло, растворяющее в себе все неприятные ощущения, страхи, тревоги и сомнения. И тело от этого становится лёгким-лёгким, будто бы наполняясь пузырьками радости и счастья, беззаботности и веселья. Маша ещё никогда в жизни не испытывала ничего настолько приятного. В глазах заиграли-забегали разноцветные пятна и всё вокруг утонуло в оранжевой пелене. Но пелена эта совсем не пугала а наоборот, была теплой и приятной, как будто смотришь на летнее солнце сквозь закрытые веки.

Маша даже зажмурилась посильнее, боясь выпустить из своих глаз это волшебное тепло. А когда снова открыла глаза, то никакой больничной палаты вокруг неё уже не было. Только бескрайний летний луг с высокой травой и разбросанными везде островками самых разных полевых цветов — белых, сиреневых, желтых, красноватых. Бесследно исчез едкий больничный запах. Легкий теплый ветерок гулял во все стороны, колыша волнами нескончаемое море трав и принося с собой, будто бы на пробу, самые разные, но неизменно приятные цветочные запахи. Над ней простиралось такое же бескрайнее, как сам луг, синее небо с красивыми горками белоснежных облаков. Ощущение чего-то противного и холодного напрочь исчезло из руки. Она глянула вниз и увидела в своей руке большой букет из свежесорванных цветов, стебли которых были теплыми от солнца и очень приятными на ощупь. Стоило только наклониться к букету, как несколько цветков оказалось у неё прямо перед глазами, упав откуда то сверху. Она свободной рукой ощупала голову и засмеялась — надо же, она когда то умудрилась не только нарвать большой букет луговых цветов, но и сплести из них шикарный венок, украшавший её сейчас. И вообще, когда она успела переодеться? Вместо привычной одежды на ней красовалось простое свободное белое платье длиною почти до пяток. А ну и пусть! Какая разница? Маша вдруг развеселилась и придерживая венок на голове, чтобы не упал, хохоча завертелась на месте. Это ли не счастье? Как оказалось, придерживать венок не было никакого смысла. Закружившаяся вдруг голова не удержала тело на ногах и она навзничь рухнула на мягкую перину из трав. Полежав некоторое время в импровизированном травяном ложе, Маша все таки озадачилась вопросом, а где же она есть и куда идти дальше. Не будет же она всю жизнь существовать в этой травке, как какой нибудь кузнечик?

Она снова водрузила венок на голову, ловко вскочила на ноги и принялась оглядываться по сторонам. Всё что она видела, так это цветочный луг, простирающийся до самого горизонта во все стороны. Не успев толком озадачится таким удивительным природным явлением, Маша вдруг заметила не очень недалеко от себя какую-то белую точку. И самое главное, точка эта двигалась. Она вдруг отчетливо ощутила необходимость разузнать, что … Продолжение в посте Ведьма. Часть 8(5).

Автор: 1100110011. Сайт автора: 1100110011.ru

  Бормотун получил свою, выражаясь неформальной терминологией его предмета, «погремуху» потому, что читая лекцию для большой аудитории или же общаясь персонально со студентом, периодически скатывался с нормальной человеческой речи на самое натуральное еле слышимое бормотание. Причем сам он этого перехода не замечал. Такой вот у него своеобразный психиатрический бзик был. Для того чтобы вывести его из состояния бормотания нужно было всего лишь громко и отчетливо задать ему вопрос о только что сказанном им самим, например: «Александр Игоревич, дак вы говорите ружье на стене само выстрелило?». Тогда он мгновенно перезагружался, отматывал пластинку чуть назад и уже в нормальном режиме продолжал диалог.

  Однажды, в погожий майский денек, наш поток, как и положено по расписанию, сидел на лекции у Бормотуна. Лекции как таковой в сущности и не было. Все заинтересованные студенты в порядке живой очереди прямо со своего места в аудитории запросто общались с преподавателем по вопросам предстоящего экзамена. Кто выяснял как досдать хвосты по семинарам, кто уточнял разные непонятные вещи в экзаменационных билетах. А некоторые из студентов, как например ваш покорный слуга, просто балду пинали, смотрели в окно на залитую светом зелень институтского сквера и предвкушали скорый поход к пивному киоску.

  А ведь я вовсе не был таким уж раздолбаем. Дело в том что Бормотун умел очень грамотно и эффективно выстроить учебный процесс. Он категорически отвергал широко распространенный принцип проведения экзамена: «Билет - это всего лишь повод для разговора.» Его же принципом был: «Экзамен - это повод для подведения итогов работы.»

  Если студент посещал все его лекции, тщательно их конспектировал (Конспекты он требовал предъявлять. - Прим. автора.), посещал его семинары да хоть пару - тройку раз на них о чем то высказался, если сдавал все письменные самостоятельные работы - тогда студент точно знал, что четверка на экзамене у него в кармане. Гарантированно! Нужно было хоть что нибудь вразумительное на оба вопроса в билете выдать и Бормотун, проверив в своей тетрадочке отметки о прилежности испытуемого в течении семестра, без лишнего мозгоклюйства выводил «хорошо».

  И вот теперь, друзья мои, давайте-ка наконец переходить уже к сути. Для этого вернемся, в моем молодом тогда еще лице, в наш прекрасный майский день на лекцию к Бормотуну. К концу занятия вопросы от студентов иссякли а времени до конца пары оставалось еще минут двадцать. Последним из обсуждаемых с одним из студентов вопросом был что-то вроде: «Невозможность привлечения к ответственности в связи с неустановлением и недоказанностью и тыры-пыры...». Точную формулировку за данностью лет я уже не помню, уж простите меня, мои читатели. Памятуя только что завершившуюся дискуссию и пользуясь случаем, Бормотун, глянув на часы, перешел к одному из своих любимых занятий - травить поучительные истории.

  Усевшись поудобнее на стул, стоящий рядом с кафедрой, Бормотун начал свой рассказ, насколько я сейчас помню, примерно так: «А вот ребята и девчата, расскажу я сегодня вам абсолютно правдивую историю, настолько правдивую, что даже готов положить на заклад свой табельный пистолет, если бы мне его кто-нибудь дал. (Смешки в аудитории. - Прим. автора). История эта про то, как порой бывает совершенно невозможно ни доказательно установить виновного в совершении преступления ни привлечь оного к законной ответственности. Хотя и жертвы многочисленные есть и подозреваемые известны и не скрывались от следствия. А вот невозможно и весь разговор. Так вот. Случилась эта история в городе … ».

  Далее, уважаемые читатели, я позволю себе изложить рассказ Бормотуна от своего лица, дабы не мучить себя и вас всеми этими, образно выражаясь, «ерами» и «ятями», применяемыми для обособления прямой речи при письме. Также прошу принять во внимание, что в данной истории факты, установленные органами следствия, густо переплетены с бормотуновыми домыслами, гипотезами а также художественными приукрашениями и прочим подобным, что тот посчитал нужным добавить для гладкости и связности повествования.

  Итак …

Ссора.

Случилась эта история в городе Энск в самом начале восьмидесятых годов. Городок этот был районным центром с населением около ста тысяч душ. По меркам Советского Союза данный населенный пункт был достаточно развитым: пара - тройка заводов имелась, один из них даже союзного значения, да пяток разного профиля фабрик. Сельское хозяйство в районе развито было, не без этого.

  В общем жили в тех местах люди вполне себе в достатке по советским меркам, благодаря как централизованному товарному снабжению так и успехам местечковой потребкооперации. Озлобленными на советскую власть они не были, даже плохого про нее не думали, в подавляющем большинстве были законопослушными, к криминальной среде пиитета не питающими и к злодействам, хоть сознательным а хоть и бессознательным, опять же в массе своей не склонные.

  Милиция и КГБ города Энска укомплектованы были как положено, раз город весь из себя такой благополучный и труженик. Как говорится, не городок а мечта прокурора или следака - перевестись бы сюда и все последние годы до заслуженной пенсии в тишине и спокойствии досиживать. Эх, благода-а-а-а-ть!

  И вот однажды, в одной из средних школ города Энска, поссорились два ученика восьмого класса. (Тогда школьное образование десять лет длилось, по десятый класс соответственно. - Прим. автора.) Точнее говоря, поссорились друг с другом ученик и ученица, уже несколько лет сидевшие вместе за одной партой. То ли он её дурой назвал, то ли она его дураком. То ли она сказала что у него нос картошкой, то ли он сказал что у неё уши лопухами. В общем, слово за слово, разругались они что называется в пух и прах. С криками и обзывательствами. Да еще при одноклассниках все это безобразие случилось. Чуть даже до взаимного рукоприкладства не дошло. Ну а что вы хотели? Пубертатный период! Гормоны - они и при царе гормоны были, они и при советской власти гормонами остались. Бурлят себе, невзирая на завещания дедушки Ленина и постановления очередного съезда КПСС и все тут.

  Казалось бы, ну подростки, ну поссорились, ну покричали друг на друга. Ничего страшного! Со всеми бывает. Недельку подуются друг на друга. На следующей недельке глядишь перейдут к скупому обмену фразами по необходимости. А потом им самим надоест партизанить, плюнут на прошлые обиды и помирятся. А то и подростковую любовь закрутят, чтоб родителям ихним жизнь медом не казалась а стала с привкусом валидола.

  Однако, изложенный выше, стандартный ход развития событий дал сбой и история эта пошла совершенно по другому, весьма трагичному, пути.

  Дело в том, что та самая девочка - восьмиклассница, участница конфликта, вечером на лавочке у подъезда, в присутствии компании из подростков разных возрастов, рассказала о произошедшем в школе и пожаловалась на своего одноклассника.

  Нет, вы не подумайте, она никого ни к чему не призывала, никого ни о чем не просила - и это было достоверно установлено в ходе следствия на основании многочисленных свидетельских показаний. Она просто напросто пожаловалась в пространство на свою горемычную, по её девичьему мнению, судьбу. Только и всего.

  И казалось бы, все присутствующие её выслушали, девчонки солидарно повздыхали, пацаны сделали нейтральные лица а про себя подумали что то вроде: «Тоже мне фифа! А так то она ничё из себя, через пару лет нормальная лялька будет!». Да и разошлись бы подростки по своим квартирам кушать, уроки делать и спать.

Мститель.

И тут опять предполагаемый стандартный ход событий дал сбой. В компании подростков, слушавшей жалобы на судьбу от нашей маленькой скандалистки, был один десятиклассник, назовем его Иван, учившийся в той же школе и живший в том же доме.

  Иван, судя по всему, с некоторого времени питал нежные чувства к жалобщице, давайте назовем её Маша. Однако наша Маша, хоть и частенько бывала с Иваном в одной подростковой компании, никаких симпатий к нему не выказывала, разговоров с ним не поддерживала и вообще вела себя с ним так ровно, что дальше некуда. Может ей Иван персонально в чем-то не нравился, может она своей юной, но уже вполне себе женской душой, ощущала исходящие от Вани любовные флюиды но еще не была готова и боялась принять их.

  Услышав слезную исповедь предмета своего обожания, Ваня решил что вот он, его шанс. Судьба сама дала ему возможность проявить себя и навеки покорить свою принцессу. Тут еще надо сказать, что Иван класса с седьмого занимался в секции бокса и даже делал какие-никакие успехи на уровне городских соревнований.

  План его был прост как копеечная монета: он сам и два его друга, такие же боксеры из секции, встретят обидчика его принцесски в укромном месте и поговорят с ним «по мужски». Он грозно потребует от оппонента, чтоб тот принес девушке публичные извинения, пообещал так больше не поступать и вообще отсел от неё за другую парту. А затем наш Иван, при первом удобном случае, лично даст прекрасной Марии понять, кому именно она обязана таким социальным триумфом и ублажением её эго.

  Друзья - мстители вовсе не собирались распускать кулаки, не собирались даже «хватать за шкирняк» для убедительности, не говоря уж о том чтобы избить, пользуясь своими навыками. Они все таки были здравые пацаны, далеко не дураки, понимали что за рукоприкладство как минимум отчисление навсегда из боксерской секции светит с волчьим билетом на высшее образование (В те годы непреодолимым препятствием для поступления в ВУЗ могла стать отрицательная характеристика даже от местечкового комитета ВЛКСМ - Прим. автора.), а как максимум можно было и путевкой на зону для малолеток отовариться.

  Расчет Ивана и его друзей был на то, что несчастный восьмиклассник, столкнувшись с ними лицом к лицу в тихом месте без свидетелей, зная естественно кто они такие, увидев их грозные лица и сжатые кулаки, услышав иванов грозный голос, струсит и безоговорочно согласится исполнить все их требования.

Битва.

Однако этим, формально мирным планам, не суждено было сбыться. Ход нашей истории снова сделал нелогичный поворот.

  Сперва конечно все шло так, как Иван и планировал. В один из дней, как только у восьмиклассников окончились уроки, они выследили свою жертву на школьном крыльце и на некотором расстоянии увязались за ней по дороге домой. Жертва, давайте уже дадим ему имя, например Андрей, естественно ничего не подозревал. Более того, у него были все основания считать, что отношения с его соседкой по парте Машей уверенно взяли курс в мирную гавань и скоро все будет как и прежде. Возникший на пустом месте конфликт тяготил обоих.

  Андрей сильно удивился, когда на его пути, пролегающем через небольшой гаражный массив, возникли три известные нам персонажа и когда Иван с грозным видом и не менее грозным голосом озвучил свои требования к нему а также возможные кары за неподчинение.

  Парень оказался не из робкого десятка. Напротив, очень даже дерзким оказался наш Андрей, несмотря на свой относительно юный возраст. На психологическое давление он не поддался, численного превосходства противника не испугался. В ответ на озвученные претензии заявил, что его взаимоотношения с одноклассницей никого не касаются. И уж тем более это не его, иваново, собачье дело. Описывать дальнейшую перепалку смысла нет. В ходе дальнейшего обмена любезностями Андрей, в ответ на оскорбления в свой адрес, также предельно недипломатично высказался в сторону Ивана и его спутников.

  «Планку сорвало» у всех четверых. Начался «махач». Очевидно силы были не равны. Хоть Андрей и был для своего возраста хорошо физически развитым молодым человеком, но все таки против троих противников, каждый из которых старше его на два года, да еще обладающих навыками бокса …

  Прижатый к стальным воротам одного из гаражей, он сопротивлялся отчаянно, как загнанный в угол волчонок, отбивающийся от своры волкодавов. До того момента, когда кровавая пелена окончательно не затянула ему глаза и сознание не провалилось в красно-черную зыбь, он отбивался как мог, тщетно пытаясь ответными ударами прервать настоящий поток летящих в его лицо кулаков.

  Его противники, разъяренные словесным и физическим сопротивлением жертвы, сгрудились в кучу, торопясь каждый нанести очередной удар, чем существенно мешали друг другу. Несколько раз каждый из них промазал мимо головы или туловища Андрея и тогда их кулаки, со смачным «бумс!», сопровождаемым матерным вскриком бьющего, врезались в стальное полотно гаражных ворот.

  Остановились они только когда увидели что Андрей, потеряв сознание, кулем сполз на землю вдоль стены. Его голова и лицо были опухшими, почти полностью покрытые большими буграми гематом, уже наливающимися фиолетовым.

  Отрезвление от бешенства пришло быстро. Взамен пришел страх от осознания содеянного. Не раздумывая больше, ни слова друг другу не говоря, все трое развернулись и побежали вглубь гаражного массива подальше от места преступления.

Подлецы.

Они прекрасно понимали необходимость замести свои следы. Из некоторых пятиэтажек, окружавших гаражный массив, с пятых этажей, не вовремя оказавшиеся возле окон жильцы могли видеть весь ход расправы и её участников. Петляя через закоулки, выбежали на одну из отдаленных улиц. Там разделились по одному. Затем каждый из них, как и договаривались ранее на бегу, стараясь идти спокойно и не привлекать к себе внимания, своим путем направился на квартиру к одному из друзей Ивана, отец и мать которого работали на заводе вместе, во вторую смену, и поэтому приходили домой только заполночь.

  Оказавшись одни в нужной квартире, злоумышленники с трудом отдышались. Всех трясло от начинавшегося «адреналинового отходняка». И только по прошествии примерно получаса начали осознавать, что же именно они натворили.

  Сначала пытались вспомнить или понять, живой ли осталась их жертва. К определенным выводам по этому вопросу прийти не удалось. Потом стали осматривать друг друга. На лицах и головах открытых ран не нашлось ни у кого из них. Только припухлости появились да скорее всего пара не слишком обширных фингалов будет. Андрей, к его чести, все же успел несколько раз зацепить своим кулаком лица обидчиков. Но на этот случай боксеры прекрасно знали что нужно делать. Так называемая «противофингальная» мазь - неотъемлемый спутник по жизни любого, кто занимается боксом.

  Затем, также внимательно, все трое осмотрели свои кулаки, которые они еще на выходе из гаражного массива, на стоящей в закутке колонке, тщательно отмыли на всякий случай. На кулаках открытых ран тоже не было.

  В конспиративной квартире вся троица, обмазанная во всех нужных местах живительной мазью против синяков, пробыла до десяти вечера. Все это время, несколько часов, обмозговывали свою легенду, дальнейшие действия и возможные последствия.

  Они прекрасно понимали, что разглядеть их лица из окон пятиэтажек было невозможно из за расстояния даже человеку с отменным зрением. По одежде их не опознать - в такой больше половины пацанов города летом ходит, как никак в одном универсаме все отовариваются. По следам от обуви в пыльной дороге тоже, ну вы помните про единственный универсам. Вещей там никто не терял - на момент начала слежки за жертвой все были уже без школьных сумок. Как они следили - тоже никто не должен видеть. Они издалека опознали Андрея, спускавшегося со школьного крыльца а потом, зная что он срезает свой путь до дома через гаражный массив, пошли намеченным маршрутом на точку, так сказать, «перехвата».

  В результате дебатов, сошлись во мнении, и не безосновательно, что притянуть их к истории с избиением Андрея на основании улик или свидетельских показаний нет никакой возможности. В качестве легенды придумали самостоятельную боксерскую тренировку на троих в квартире, где сейчас находились. Дескать в секции сегодня тренировки не было по графику, так они, чтоб поддерживать спортивную форму, в инициативном порядке, сами себе её устроили. Боксировали без перчаток - оттуда и синяки и разбитые кулаки. Легенда конечно так себе, очень и очень с душком, однако при отсутствии прямых улик и свидетельских показаний могла и сработать. А почему нет?

  И в то же самое время, каждый из них, окутываясь мурашками от страха, понимал: обвинить их может только сам Андрей. Если выживет. Если сохранит память. Как боксеры они знали, что даже после одного очень удачного прилета в голову и последующего нокаута, иногда можно совсем не помнить весь предшествующий бой и очнувшись от едкого запаха нашатыря, лежа на ринге, с удивлением подумать: «А чего это я тут делаю и почему все вокруг орут?». А еще они прекрасно понимали, что Андрею в голову прилетело с десяток таких нокаутирующих ударов. Кроме того он ведь головой об ворота гаража бился - опухшая голова избитого у всех стояла перед глазами. А в самой глубине души у каждого из троицы крутилась невысказанная трусливая мысль: «Чтоб он сдох! Лучше пусть он сдохнет! Пожалуйста-а-а-а-а ...».

  Чтобы не давать своим родителям повода для беспокойства и тем более для подозрений, решили не запаздывать с возвращением домой. В нужное время Иван и один из его подельников, друг за другом, с интервалом в несколько минут, направились к себе разными маршрутами.

  Каждый из троицы, расходясь в тот вечер, прекрасно понимал, что несколько последующих дней и ночей будут для них временем изводящего страха за свою дальнейшую судьбу. Пока все не разрешится в ту или иную сторону. Или они проскочат или ...

Милиция.

В тот самый момент, когда нападавшие двигались на квартиру одного из них, в проходе гаражного массива появились два мужичка. Это были обычные работяги то ли местного ЖЭКа то ли другой подобной организации. Оба жили в окрестных домах и возвращались на работу после того как ненадолго заскочили к себе на квартиры с целью перекусить. Увидев Андрея, лежавшего на земле возле одного из гаражей оба оторопели и остановились. Все таки во времена Советского Союза лежащие средь бела дня на земле подростки были большой редкостью. Работяги подошли ближе и сразу увидели бугристый багрово - лиловый шар, в который превратилась голова мальчика.

  Соображали они быстро и сразу поняли в чем тут дело. Один из них, тот что жил ближе, развернулся и побежал по направлению к своему дому. Своего телефона в квартире у него не было, зато таковой имелся в квартире у пожилой соседки и она сейчас была дома, он это точно знал.

  Второй мужик остался возле, Андрея, по прежнему находившемуся в бессознательном состоянии и пытался аккуратно тормошить его приговаривая: «Эй! Паря! Ты чо? Эй, слышишь меня?». Через пару минут к нему вернулся его товарищ а еще примерно через 10 минут примчалась скорая. Почти сразу за скорой появился УАЗик с милицейским нарядом на борту.

  Медики со скорой быстро и аккуратно осмотрели лежащего подростка, определили тот факт, что он еще живой и сообщили милиции, что немедленно забирают его в больницу, так как по их мнению у пацана в наличии так называемые «тяжкие телесные повреждения», причем относящиеся к головному мозгу и угрожающие жизни. Медлить в такой ситуации нельзя ни секунды. Медики и милиционеры совместными усилиями уложили Андрея на носилки и скорая, сверкая своими мигалками и завывая сиреной, умчалась по направлению к центральной городской больнице.

  На месте преступления остались дожидаться опергруппу с экспертом наряд милиции и оба работяги, которых этот самый наряд задержал до выяснения обстоятельств. Мужички, естественно, не слабо струхнули от такого поворота событий. Кроме того, к месту происшествия потихоньку начали подтягиваться местные жители, в основном пенсионеры и несколько молодых мамочек, сидящих дома с детьми в декретном отпуске. Та самая соседка, с телефона которой один из обнаруживших Андрея мужиков звонил в скорую и милицию и которая, естественно, слышала весь разговор, немедленно оповестила о происшествии всех, кого только смогла.

  Наконец прибыла опергруппа. Мужичков взяли в оборот. Детально расспросили под протокол обо всем - кто такие, почему и зачем шли тут, что увидели, что делали, где лежал пострадавший, что он делал, что говорил. Эксперт сначала мазал черным порошком отдельные места гаражных ворот, потом прикладывал к этим местам прозрачные пеночки, которые тут же отдирал и убирал в бумажные конвертики. Потом ходил с линейкой - рулеткой туда и сюда, измерял всякие интересующие его расстояния. Потом специальным совочком с сеточкой, как заправский садовод, просеивал землю и пыль перед воротами гаража. Фотограф все это время тщательно фотографировал с разных ракурсов непосредственно место происшествия и окружающие его антураж.

  Милицейские товарищи добросовестно делали свою работу. Оба задержанных «до выяснения» мужичка понуро стояли чуть в стороне, возле патрульного УАЗа, под присмотром милиционера - водителя. Собравшиеся к этому моменту, в количестве пары десятков человек жители соседних домов, стояли полукругом, близко не подходили, молчаливо наблюдая за происходящим.

  Им было совсем непонятно что же именно тут случилось - бессознательного Андрея давно увезли и никто из них его не видел. Поэтому в небольшой горстке людей тут и там пролетали сказанные вполголоса фразы вроде «Вроде парня тут зарезали!» или «Гараж вскрыли и утащили чего-то!». Особое недоумение у зрителей вызывал факт нахождения под охраной обоих мужиков, которых все соседи давно знали как вполне себе приличных и работящих, женатых и с детьми, не замеченных раньше в безобразиях, хоть даже если и выпимши когда бывают.

  Наконец опергруппа закончила свою работу, старший скомандовал милицейским грузить мужиков в патрульный «бобик» и вести за ними в отдел. Глядя на такой поворот дела у зрителей рты пооткрывались от удивления. Но ничего странного не было. Руководитель опергруппы, ввиду предполагаемой тяжести преступления да еще с участием несовершеннолетнего, решил действовать превентивно и доставить задержанных прямо к дежурному следователю - а там пусть уж он сам допрашивает их по всей форме и решает с мерой пресечения.

Андрей.

Машина скорой помощи подскочила к воротам приемного покоя центральной городской больницы города Энск. Дежурившие санитары вытащили носилки с Андреем, который так и не приходил в себя. На лифте подняли в приемный покой, куда после первичного осмотра пострадавшего были срочно вызваны все врачи требуемой в данной ситуации специализации для более подробного исследования и проведения консилиума.

  Одновременно с осмотром Андрею, уже переложенному санитарами на кровать - каталку, вкололи в вену иглу и взяли кровь на анализ, тут же не мешкая в эту же вену всадили по очереди несколько шприцов с какими то лекарствами, затем поставили капельницу. Прямо на кровати - каталке свозили в рентген-кабинет, где сделали несколько снимков черепа и грудной клетки.

  Несмотря на все предпринятые меры и влитые в организм лекарственные препараты, Андрей в сознание так и не пришел. Но сердце билось и дышал он самостоятельно, поэтому аппарат для искусственной вентиляции легких решили пока не подключать. Ограничились простым кардиомонитором - сигнализатором сердечной активности.

  В таком состоянии он и остался в палате интенсивной терапии под наблюдением дежурного врача.

Лидия Александровна.

Лидия Александровна доводилась Андрею родной бабушкой по материнской линии и жили они вдвоем в её квартире. Родителей у Андрея на момент описываемых событий не было в живых. Почему не было - история умалчивает. Факт состоял в том, что Лидия Александровна уже много лет воспитывала внука одна. В материальном плане они особо не нуждались, она получала пенсию плюс на сберкнижке денежки какие-никакие имелись. Так что взрослел единственный внук в разумном достатке и был ничем не хуже большинства своих ровесников с полными семьями - ни в еде, ни в игрушках когда был маленький, ни в одежде когда стал школьником, ни в чем другом. На путевки и на туристические поездки с классом деньги для внука у нее всегда находились. Год назад вот даже кассетный магнитофон ему купили, не самый дорогой конечно, но как сказал довольный внук «клевый». Клевый дак клевый, пусть будет так. В своем Андрюшеньке Баба Лида души не чаяла, безоговорочно считала его лучиком света и продолжением своей жизни, так что раз он был счастлив то и она тоже. Справедливости ради нужно сказать, что внук платил любимой бабушке тем же - вполне себе хорошо учился и не проказничал сверх меры.

  Когда Лидия Александровна открыла дверь на звонок и увидела на лестничной площадке участкового милиционера и стоящую за ним соседку, она буквально остолбенела. Единственная мысль как страшная догадка пронеслась: «Андрюшенька!». Хорошо знакомый ей участковый попросил разрешения войти, за ним вошла и соседка. От него она узнала что с её внуком Андреем произошел несчастный случай и сейчас он находится в больнице. Если она хочет, то участковый на своей машине отвезет Лидию Александровну прямо к нему. Тяжелое известие она выдержала стоически. Помощь соседки не понадобилась. Еле слышно сказав «Сейчас соберусь» ушла к себе в комнату, откуда вскоре вернулась одетая по уличному и готовая ехать.

  В больнице она сначала поговорила с дежурным ПИТ-овским врачом. От него узнала что внука привезли на скорой сильно избитого, особенно сильно пострадала голова. Развился отек мозга, есть очаги кровоизлияний. Дышит самостоятельно - и то хорошо, есть надежда. Сейчас ее внук лежит под капельницей, по прежнему без сознания. Да, в палату можно пройти. Да, можно остаться на ночь и ухаживать за ним, нужно только слушаться во всем дежурную медсестру. Если вдруг ей самой понадобится помощь - не терпеть, сразу сообщить сестре.

  Поздним вечером того же дня дежурный врач закончил плановый обход нескольких палат вверенного ему отделения интенсивной терапии. Проходя мимо палаты с доставленным сегодня страшно избитым подростком, в открытую дверь при слабом свете ночной лампы он увидел худенькую старушку, сидящую на стуле возле кровати. Она полностью наклонилась вперед верхней частью тела почти до горизонтального положения и обеими руками держала руку несчастного пацана, прижатую к своему лбу.

Продолжение следует ...

Автор: 1100110011.

Сайт автора: 1100110011.ru