Как немцы персидский шёлк через Московию возили. Размолвка
Голштинцам удалось безвестное дотоле,
Что в вечности скрижаль их имя занесет.
Пауль Флеминг, Кам-отец [опять немцы роды́ перепутали, Кама же]
Второе пребывание в Москве описано Олеарием похожим на первое. Делегацию содержали за царский счёт. Сначала публичная аудиенция, где Крузиус зачитал герцогское послание, в котором договор подтверждался ратификацией; и передал просьбу пропустить послов в Персию. Затем пять закрытых аудиенций в том же составе (вместо Грамотина, ушедшего в отставку по старости, присутствовал сменивший его на посту главы Посольского приказа Фёдор Лихачев). Кроме того, Брюггеман провёл в Кремле две личные встречи, где его «в особом помещении выслушивали около двух часов», причем Крузиус не был приглашен. Еще в Москве встретили персидского посла, который «на своем дворе, лежавшего близ нашего помещения, устроил веселую музыку литаврами, свирелями и трубами». На отпуск персидский «купчина» получил «русский красный атласный кафтан, подбитый соболями». Наконец, гольштинцы получили «паспорт» [= путевой лист], с указом помогать им в путешествии, и сопровождение.
какая-то штуковина с полным титулом царя; видимо, печать в паспорте
Что же было на самом деле. Русские не приняли грамоту, ведь «в сей ратификации во многих местах оказались неисправности и несогласие с записью». Прежде всего, они считали договор действующим с момента заключения, с декабря 1634 г. И, следовательно, требовали деньги: «как же вам доверять, посланники, если вы не соблюдаете свое же соглашение и не заплатили обещанных денег; так что это вопрос правды и справедливости». Немцы стали отбояриваться, мы прибыли теперь как послы, а не торговцы [что?]; наше дело - доставить грамоту герцога и ехать в Персию, чтобы «и там все привести в порядок». И вернуться, чтобы «начать торговлю как можно скорее».
Такие крепкие аргументы не сработали, послам пришлось назвать точный срок первой выплаты. Через восемь месяцев после их возвращения, когда «царь в Персии... разрешит свободную торговлю в своих царствах и землях», и остаток в конце того года. Вне зависимости, успеет ли прибыть первая партия товаров; если просрочат - неустойка в двойном размере. И «после горького опыта устных русских обещаний» потребовали неустойку в свою пользу на случай, если гольштинских купцов не пустят в Ярославль. Бояре потребовали еще конкретнее, через 16 месяцев, ведь путешествие займет 6-8 месяцев. Гольштинцы отказались, но сократили срок до семи месяцев после возвращения.
Теперь русские хотели убрать оговорку про разрешение шаха и гарантировать получение 600 тыс талеров, если поездка закончится неудачно. Немцы упрямились, обещали не задерживаться и вернуться через Москву, а не искать пути домой через Индию. Наконец, царь потребовал заверения новых условий Фридрихом. Послы составили письмо, и в Готторп выехал Григорий Неронов, «с объявлением князю, что послы его в Персию поехали, но в подъемах [= путевых расходах], подводах [= лошадей] и кормех учинился государю убыток с непривозом из Голштинии по договорной записи казны». Неронов вернулся в феврале 1637 г., с новой ратификацией и обещанием «условленныя деньги на урочный срок прислать в Москву».
Тем временем оставленный полтора года назад шкипер Михаэль Кордес построил в Нижнем судно «Фридрих», для условий плавания по Волге. Трёхмачтовая плоскодонка с осадкой 7 футов [= 2.1 метра], длиной в 120 футов [= 36.5 м] и 24 вёслами; оригинал
Грамоту от царя обещали выдать послам по их возвращении. А ради же чего Брюггеман ходил тайно в Кремль? Герцог сообщал царю, что, по его сведениям, шведы разрешили голландцам поселиться в Ижорской земле [приграничье, побережье Финского залива], по осмотру инженера Ягана Опельмана [крепость собрались строить?]. Кроме того, груз табака, принадлежащий купцу, был арестован в России; с недавних пор запретили торговлю этим товаром. Еще передали письмо от царя к шаху, где просили осуществить пожелания послов, и проследить, чтобы они вернулись в Россию. Для чего прикомандировали специального человека, «Алексея Савиновича [Романчукова], человека лет 30, понятливого и очень хитрого».
Отпуск [= публичную прощальную аудиенцию] решили отложить до возвращения. Тем временем подготовили лодки для сплава по Москве и Оке, выехали 30 июня, 11 июля были в Нижнем. В Астрахань отплыли из Нижнего 30 июля и прибыли 15 сентября. Зафиксируем, путь на лодках [видимо, предоставленных русскими] от Москвы до Нижнего занял 11 дней, от Нижнего до Астрахани - 47 дней; пройденные расстояния Олеарий оценил как 150 и 500 миль, т.е. лодками шли быстрее, чем своим кораблём. Даже при такой осадке «Фридрих» десятки раз садился на мель и терял якоря, правда, без таких последствий, как на Балтике. Лучшее время для сплава - май-июнь, когда вода в Волге еще поднимается от разлива северных рек.
Олеарий описывает, как русские ходят против течения. На картинке струг, парус опущен, «заносят вперед на четверть мили пути один якорь за другим, и затем 100 и более человек, cтановясь один за другим, с помощью каната из лыка тащат судно»; оригинал
В Казани случилась первая размолвка между Олеарием и Брюггеманом. Секретарь был на рынке, где «затыкал нос от скверного запаха соленой старой гнилой рыбы», а послу не понравилось, что кто-то отбыл в город и приказал сняться с якоря и отплыть. Олеарию с товарищами пришлось брать две подводы и по берегу догонять корабль, который обнаружили на ночлеге спустя две мили [Олеарий использует немецкие мили; одну такую милю приравнивает к 5 верстам = 5.33 км] ниже по реке. На этот раз обошлось; вина Олеария очевидна, хоть ситуация и подана как самодурство Брюггемана.
Превратности пути по Волге (помимо мелей и замусоренного корнями деревьев дна, еще и постоянный встречный ветер) «измучили и обозлили людей постоянной работой» [были на пол-пути до Астрахани, проходили Жигули]. Ночная вахта днем вместе с русскими гребла на веслах, «пищу их составляли, большею частью, черствый хлеб, вяленая рыба и вода». И, наконец, «много неприятностей и тягот испытывали они еще со стороны посла Бригмана, о чем, впрочем, много говорить не стоит». В чем причина резкого ухудшения настроения Брюггемана? Может, дело в том, что дорога по Волге затягивалась дольше и давалась труднее, чем он ожидал? Из Москвы они выехали три месяца назад; по расчетам, что озвучивали бояре на переговорах, они должны были подплывать к Персии.
Жигули, из-за порогов, были известным местом для грабежа. Из Нижнего пришло письмо, что среди русского экипажа есть четверо настоящих казаков; и предупреждали, что впереди дежурят две-три сотни разбойников. Вскоре заметили множество огней, «хотя мы и раньше были бдительны, но тут стали еще бдительнее». Бывшие на берегу отвечали, что они стрельцы и посланы для охраны персидского каравана. Посланные к ним солдаты замешкались, и Брюггеману это показалось подозрительным; на его окрик они ответили, но слов из-за ветра было не разобрать. Он хотел превентивно шарахнуть из большой пушки, но Крузиус его удержал, «нам не подобало биться иначе, как лишь при обороне». Нервишки-с; обошлось, и до Самары добрались безопасно.
Стенька Разин на картине Сурикова слушает «Из-за острова на стрежень» под гитару
Расслабляться было рано. Рыбаки сообщали об отрядах казаков различного количества; встреченный русский купец Григорий Никитов также видел недалеко от Астрахани 250 казаков, но с него ничего не потребовали. После Саратова и правда заметили казачью лодку с 10 людьми. Брюггеман приказал их задержать и отправил солдат; казаки же под покровом ночи пристали к берегу и скрылись в лесу. Немцы вернулись ни с чем. Маршал фон Штаден, третий человек в делегации и отвечавший за охрану, «имел горячий спор с послом Брюгманом, которому говорил, что очень неудобно и опасно высылать людей ночью на подобные предприятия, в которых им нельзя оказать поддержки. Брюггеман отвечал резкими словами».
Вскоре встретили татарский караван из 16 больших и 6 малых лодок, под охраной 400 стрельцов. Здесь их ожидал Романчуков, которому поручено ехать в Персию с немцами, и тот самый персидский «купчина» из Москвы. Олеария с его товарищем фон Мандельсло отправили переговорить с ним. Обменялись любезностями, пожаловались на «русский обычай... что нас держали взаперти и не дозволяли посещать друг друга. По прибытию в Персию, по его словам, мы будем иметь больше свободы... надеялся.. что будет назначен нашим мехемандаром, или проводником». Далее прошли Царицын и путешествовали спокойно.
И вновь Олераий прикладывает Брюггемана. Он пишет, что посол вызвал «к себе людей из свиты и сказал, что он некоторых из них подозревает в тайном сговоре против него... ожидал не этого, но совершенного иного от них, да и заслужил, в виду трудной должности своей и ежедневно испытываемой заботы о них, совершенно иное отношение». Вызванные люди дали присягу и «попросили отныне не нападать, как это бывало до сих пор, на всякого без различия и зачастую безо всякой причины, со словами, затрагивающими честь и унижающими». Все чудесатее. Мог ли практически безупречный человек, умелый дипломат и успешный купец буквально за месяц стать таким дёрганым параноиком и угрожать успеху всего дела? Которое бы озолотило и прославило его самого и потомков?
Необходимо учитывать три момента. Прежде всего, Олеарий писал свою книгу после завершения путешествия, зная исход дела. Во-вторых, средневековая [ранне-модерновая, если угодно] манера обвинять человека во всех мыслимых грехах. Я не так давно делал анализ такой перебранки, и воспринимал ее буквально. Алпатов же в статье предупреждал, что нужно делать скидку на контекст эпохи: «если отбросить преувеличения и кривотолки, обычные во взаимных обвинениях». Так что постараюсь впредь опускать эмоциональные оценки Олеарием личности Брюггемана и критически оценивать логику его поступков. И третье, мы не знаем, как психологически повлияло на купца драматичное кораблекрушение на Балтике и разногласия на переговорах в Москве. В Нижнем Брюггеман еще держался, а вот в Казани начал срываться.
В Астрахани сделали длительную остановку, и обсуждали дальнейшие планы. To be continued...