Прошлой ночью, как и каждый год вот уже больше 400 лет, в Англии отмечали "ночь Гая Фокса". Этот дворянин-католик, живший на грани 16 и 17 веков, был участником заговора против короля Якова I. Этот король был первым Стюартом на троне и первым "общим" королем для Шотландии, Ирландии и Англии. Он был твердым сторонником англиканской (протестантской) церкви и гонителем католиков.

Поощряемые Папой Римским, католики пытались сковырнуть короля с трона. И, наконец, однажды решили прихлопнуть его и многих его сторонников, заминировав подвал Вестминстерского аббатства, где должно было состояться собрание правящей верхушки.

Гая Фокса заговорщики удостоили чести поджечь порох в нужный момент. Чем, на самом деле, обеспечили ему бессмертие.

Заговорщиков кто-то выдал. Фокс был застукан на месте преступления, в подвале Вестминстера возле бочек с порохом. Это случилось в ночь на 5 ноября 1605 года. Его пытали и он выдал других, кого знал. В начале следующего года все они были казнены.

В оригинале имя заговорщика такое: Guy Fawkes. Вскоре после этих событий в Англии вошло в традицию отмечать Ночь Гая Фокса. В знак протеста против заговора в эту ночь сжигали чучело Фокса. Его, это чучело, для краткости называли Guy. Со временем словом guy стали называть неопрятного, внешне неприятного человека. Шли века, и какими-то сложными логическими метафорами это слово приобрело современнное значение. Теперь оно носит смысл "молодой человек". А во множественном числе (guys) применяется к молодежи обоих полов.

Ох уж эти англичане! В социальных опросах уже многие годы у своих земляков Г. Фокс сохраняет место среди самых популярных исторических личностей. И то сказать, есть ли еще пример того, чтобы имя преступника стало в его родном языке именем существительным!

Вагон императорского поезда, застывший на псковских рельсах, стал саркофагом для русской монархии. Внутри царила тишина, густая и тяжёлая, которую не мог разрядить даже спокойный, ровный голос Императора. Двое приехавших из мятежного Петрограда — Гучков и Шульгин — были лишь исполнителями. Но за их спинами стояли генералы, сановники и великие князья, которые в паническом страхе уже отреклись от своего Государя в сердцах своих.

Их миссия с самого начала была основана на страусиной логике предательства. «Мы ехали не для того, чтобы «свергать царя». Мы ехали для того, чтобы найти выход из положения, которое стало гибельным для России... Мы думали, что, принеся в жертву царя, мы спасаем Родину и династию». Они везли с собой в Псков собственный, заранее заготовленный проект манифеста об отречении – акт неслыханной дерзости, уже бывший государственной изменой.

Император Николай Александрович стоял перед ними, и Шульгин, сам того не ведая, запечатлел в памяти образ обречённости: «Он был одет в защитную рубашку и такие же штаны, заправленные в высокие сапоги. Он сидел за простым столом. Когда мы вошли, он встал... Николай II выслушал его спокойно и внимательно. Лицо его было совершенно непроницаемо. Казалось, он совершенно не волнуется. Только был он очень бледен... Он говорил просто, точно докладывал о самом обыкновенном деле. В его голосе, в его манерах не было и тени нервности. Это было почти сверхчеловеческое спокойствие».

Это было спокойствие человека, который увидел пустоту вокруг себя. Позже, осмысливая тот день, Шульгин даст точнейший диагноз: «Кругом измена, и трусость, и обман». И в этой атмосфере всеобщего предательства прозвучали простые и страшные слова, решившие судьбу империи:

«— Я решил отречься от престола... — сказал Государь. — До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына Алексея... Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца... Я не хотел бы расставаться с сыном».

И вот тут началась вторая, невидимая миру драма – драма текста. Царь не просто объявил им о своём решении. Он предъявил им свой вариант манифеста, уже написанный от его имени в канцелярских, бесстрастных выражениях. Тот самый проект, который привезли Шульгин с Гучковым, был отброшен. Но и царский текст был немедленно подвергнут правке. Прямо там, в вагоне, под диктовку прибывших, в документ стали вносить изменения, спешно переписывая отдельные формулировки, стараясь придать ему хоть какую-то видимость законности. Это была лихорадочная, кощунственная импровизация, попытка задним числом оформить акт величайшей государственной измены как добровольное волеизъявление.

Когда всё было подписано и переписано, Шульгин, принимая исторический документ, ощутил его страшную тяжесть: «Он встал. Все встали. Он передал бумагу мне. На ней было написано отречение... Я взял этот исторический документ и спрятал его в карман. Я чувствовал, что совершилось что-то огромное, непоправимое». Выйдя из вагона, его охватило чувство, которое он пронесёт через всю жизнь: «Когда я вышел из вагона, у меня было такое чувство, как будто я был соучастником убийства... Но я был убежден, что это необходимо».

В этой убеждённости и заключалась их роковая слепота. Они верили в хирургическое отсечение больной главы ради здоровья государственного организма. Они думали, что исправления, внесённые в текст манифеста, придают ему легитимность. Но результат оказался ужаснее самых чёрных прогнозов. Спустя годы, окидывая взглядом кровавый путь России после того дня, Шульгин с горечью признает: «Мы думали, что государственный организм болен какой-то тяжелой, но излечимой болезнью. Оказалось, что он болен чумой».

Их «спасительная» операция, их подготовка альтернативного проекта, их правки в тексте – всё это убило пациента. Предательство ближнего круга, трусость командования, молчаливое согласие элит и этот спешно переписанный в царском вагоне манифест – всё это открыло шлюзы для потока насилия, хаоса и братоубийственной войны, который смел великую страну. Они отрекались от Царя, думая успокоить стихию, а на самом деле принесли его в жертву тому хаосу, который пожрал их всех.

ВЗЯЛ ТУТ 👈

Петербург, февраль 1917 года. За стенами изящных особняков, в клубах табачного дыма, вершатся судьбы Империи. Здесь, в атмосфере ложной значимости и псевдобратства, собрались не просто оппозиционеры – здесь заседали заговорщики. «Великий Восток народов России», эта карликовая, но жуткая организация, по меткому определению Василия Шульгина, уже давно поставила себе цель: «перевернуть вверх дном огромную страну».

Их не объединяла любовь к России. Их объединяла ненависть к её вековым устоям – Православию и Самодержавию. Связанные «страшной клятвой», они, по словам Шульгина, обладали «колоссальным самомнением», веря в свою «миссию» быть новыми вождями. Но они были лишь пешками в руках истории, которые возомнили себя игроками.

Во главе этого темного дела стояли люди, имена которых сегодня должны звучать как клеймо предательства: Александр Гучков, Николай Некрасов, Михаил Терещенко, Александр Керенский. Они не были нищими революционерами. Это были состоятельные, влиятельные господа, что делало их предательство лишь более гнусным.

Их заговор зрел долго. Министр внутренних дел А.Д. Протопопов, пытавшийся бороться с тлетворным влиянием, с тревогой докладывал Государю: «Мне говорили, что в России существует масонская организация, в которую входят Гучков, Керенский, Терещенко, Ефремов, Некрасов, князь Львов и много других... Я доложил государю, что, по-видимому, у нас завелась масонская шайка, которая руководит всем... Государь на это сказал: “Опять масоны... Я так и думал”». Но предупреждения остались гласом вопиющего в пустыне.

Когда в Петрограде начались волнения, именно эта «шайка», пользуясь своей конспиративной сетью, мгновенно взяла ситуацию под контроль. Пока солдаты и рабочие выходили на улицы, в кабинетах решалась судьба тысячелетней власти. Решение о свержении Помазанника Божия было принято в узком кругу. Николай Некрасов позднее признавался: «Решение о необходимости добиваться отречения Государя было принято в узком кругу... в который входили я, А.И. Гучков и М.И. Терещенко. Все мы были связаны не только партийной, но и более тесной, масонской дисциплиной. Это обеспечивало полную тайну и надежность».

Вот он – главный доказательство заговора! Не стихийный бунт, не воля народа, а холодный, рассчитанный сговор кучки людей, связанных тайной клятвой.

Кульминацией предательства стала поездка Гучкова в Псков. Этот «брат» масонской ложи, как он сам хвастливо заявлял, ехал не уговаривать, а диктовать условия. «У меня было убеждение, что переворот необходим... У меня был уже готов текст отречения. Я его составил заранее, посоветовавшись с лучшими юридическими умами... Мы знали, что держим в руках судьбу России». Какая наглость! Узурпатор с заранее заготовленным манифестом об отречении Верховного Правителя – вот истинное лицо «спасителя Отечества».

И пока Гучков в Пскове вырывал у Государя подпись под ложью об «отречении» за себя и за сына, их сообщник Керенский в столице уже примерял на себя роль вождя. Генерал Антон Деникин, с горечью наблюдавший за этим фарсом, дал ему уничижительную, но точную характеристику: «Он был тем "барабанщиком революции", который своим треском заглушал голос здравого смысла и государственной необходимости».

Их победа оказалась пирровой. Захватив власть, «братья»-масоны не смогли ей управлять. Они, по словам Деникина, «принесли с собой исключительную доктринерскую отвлеченность, оторванность от жизни и полное непонимание стихии государственной и народной». Их главное «детище» – приказ №1, разваливший армию, – был, по мнению генерала, не ошибкой, а «первым и крупным актом того самоубийства армии, которое совершалось в течение 8 месяцев "февральского периода"».

Они выпустили джина анархии из бутылки, думая, что укротят его красивыми речами. Они, как слепые поводыри слепых, вели Россию в пропасть. Барон Петр Врангель был беспощаден в своем вердикте: «"Великая бескровная русская революция" оказалась великим русским предательством... Предательством по отношению к исторической России и ее законному государю».

Истинными преступниками, открывшими ворота ада для России, были не ленинцы-большевики, приехавшие в пломбированном вагоне. Ими стали те, кто сидел в креслах Государственной Думы и в гостиных масонских лож, кто, прикрываясь фразами о «свободе» и «прогрессе», вероломно ударил в спину своему Царю и своей Родине. Их имена – Гучков, Некрасов, Терещенко, Керенский...

ВЗЯЛ ТУТ 👈