Я продолжаю публикацию автобиографичной книги, автором которой является Неунывахина Нина Петровна, от ее имени.
Когда война закончилась мне было чуть больше трех лет. Приходили с войны солдаты. Разные: без рук, без ног и горластые, и смурные. Мы, дети, боялись их. А папы все не было. Я несколько раз в день бегала к почтовом ящику, но он был пустой. В доме поселилась какая-то тревога. Декабрь. Все ждут Деда Мороза, а мы – папу. Ведь «похоронки»-то не было.
И вот, как в сказке: кто-то большой и сильный кидает меня к потолку, ловит и опять кидает. У меня замирает сердце от страха, радости и тревоги.
- Это папа?!
- Да, да, это твой папа, - мама плачет и смеется. Радость! А потом пошли угощения. Папа протянул мне белый камень. Я отвернулась.
- А ты попробуй, - ласково сказал папа.
Так впервые я узнала вкус сахара. Были и другие гостинцы. Во дворе, делясь с подружками гостинцами, я гордилась: «Папа с войны пришел с медалями, сахаром и шоколадом. И вдруг – горький плач и девочка постарше (Лида П.) «треснула» меня по голове и крикнула: «Дура ты, Нинка». Тогда я не понимала за что? Много позже к одному из юбилеев Великой победы я написала рассказ «Радость со слезами на глазах», основанном на реальных событиях.
Я продолжаю публикацию автобиографичной книги, автором которой является Неунывахина Нина Петровна, от ее имени.
Раннее детство.
Сейчас нас называют «Дети войны». А тогда просто детство: голодное, босоногое, любопытное, почемучное, но счастливое по-своему. Росла я слабенькой девочкой: все болезни просто липли ко мне. Выхаживала меня мама-старенькая.
Шла война и мама всегда была на работе. В эту пору многие мамы работали «за двоих». Стала я подрастать, и на мам моих посыпались вопросы: зачем? Почему? Где? Когда? Мама-старенькая звала меня почемучкой.
Надо сказать, что меня в детстве никогда, ни за какие шалости не наказывали. И став взрослой, я тоже своих детей не бранила за проказы. И никогда ни на каких детей: ни на своих, ни на тех, с кем приходилось общаться, я не повышала голос. Я пыталась всегда по-хорошему с ними договориться. Правда, иногда это не получалось и от этого я очень страдала. Но уроки детства: не наказывать детей запомнила на всю жизнь, ибо была в детстве наказана однажды несправедливо. Но об этом чуть позднее.
Я любила ходить с мамой-старенькой «по-травы». Дорога шла через поле, где росла то ли рожь, то ли пшеница. Колосья стояли ровненько, как столбики на тонких ножках-стебельках, а между ними голубые глаза васильков. Я весело бегала между колосьями, собирала цветы. Сорвала несколько пушистых колосков, пожевала грубые, чуть горьковатые зернышки и бросила их на землю. Мама-старенькая подняла их, перекрестилась и бережно положила колоски в корзинку. Я удивилась, а она терпеливо рассказывала как из этих колосков делают хлеб.
«Хлеб-это знамя жизни», - услышала я тогда впервые. С той поры я с уважением смотрю на любую горбушку хлеба и учу этому детей, ибо помню, как бывает хлеб жесток своим отсутствием. Приходит голод. Но уж тут вины хлеба нет.
Я продолжаю публикацию автобиографичной книги, автором которой является Неунывахина Нина Петровна, от ее имени.
Мама-старенькая.
Александра Андреевна Стромова, моя бабушка, мама моей мамы, мама-старенькая родилась в селе Малая Песчанка в 1876 году. Село то было недалече от города Мариинск. В семье маму-старенькую звали Шурочкой. Это была большая крестьянская семья. Шурочка была седьмым ребенком. Росла умницей да красавицей. Андрей Стромов, отец Шурочки, разводил лошадей, и она ухаживала за ними. Умела с ними «разговаривать», а позднее и лечить. А уж какой «травницей» была. Подрастать я стала и меня в поле водила за травами. Тогда мне казалось, что мама-старенькая каждую травку-былинку знает. Помню: в ее доме всегда много было пучком разных трав. Зимой я любила сидеть в большой плетеной корзине с травами и слушать мамы-старенькой рассказы да были или небылицы. А еще она пела так тихо и нежно, но песни ее были грустные-грустные.
Вышла замуж она за кузнеца Иванова Еремушку. Трое деточек у них было. Два сына: Андрей да Ганечка (Гавриил) да малютка дочь, Женечка (моя будущая мама).
Недолго длилось счастье в семье Ивановых. Налетела лихая разлучница. Первая мировая война началась, такая непонятная жителям Малой Песчанки. Забрали на войну 15 мужиков. И Еремушку тоже. И сгинул кузнец Еремей то ли на войне непонятной, то ли в году гражданской войны, то ли в революционные перевороты. Это нам неведомо – даже фотографии не осталось.
Трудно было Шурочке растить-поднимать малых детушек, но на то она и русская женщина: выдюжила, вырастила красивых, сильных, работящих. Доживала свой век Александра Андреевна Стромова-Иванова в семье младшего сына Гавриила. Там в трудные годы жила с семьей моя любимая мама. В 1954 мамы-старенькой не стало…
Мама, мама мамочка…
Иванова Евгения Еремеевна родилась в 1914 году. Славной работящей девушкой росла. Да вот беда: налетела злая болезнь – оспа. Искромсала, исковеркала нежное личико девушки-красавицы. Горько плакала Женечка: «Как же я жить-то буду? Кто ж меня такую замуж-то возьмет.» Мама-старенькая успокаивала дочку: «Не тужи, голубушка, найдется и тебе суженый. С лица воду не пить. Радуйся, что жива-здорова осталась.»
И, впрямь, нашелся. Красивый молодец, нездешний. Мама в ту пору в аптеке работала, училась «на медсестру», а практику проходила – подрабатывала в военном госпитале. Был такой в ту давнюю пору в городе Мариинске. Лечились там солдаты-воины с разных по той поре войн.
Мариинск-то станция, стоит на ветке железной дороги Москва-Владивосток. Вот и появился госпиталь для тяжело раненых солдат на промежуточной станции. Там-то и лечился летчик Матвеев Петр Сергеевич, молодой, красивый, умный. Здесь и встретились мои будущие родители мама и папа.
По семейной легенде – папа потомок древнего боярского рода Матвеевых. Родился в 1916 году в поселке Ситники Нижегородской губернии. Его мама (моя бабушка) Сперанская Александра Андреевна родом из дворянского рода Сперанских, хорошо известных в дореволюционной России. Ирония судьбы: обеих моих бабушек звали одинаково: Александра Андреевна. Только социальное происхождение разное: одна – крестьянка, другая – дворянка.
Сперанская А.А., мать моего папы вышла замуж за потомка рода Матвеевых Сергея Петровича, наследника крупного боярского имения в Нижегородской губернии. В годы революционных переворотов мой дед Сергей Петрович Матвеев служил в Белой Гвардии.
А после революции 1917 поместье деда и недвижимость («доходные дома»), бабушки в Петербурге (Ленинграде) и Москве экспроприировали, оставив бабушке небольшую квартиру в доме по ул. Ропшинской в Ленинграде.
В семье Матвеевых было трое детей: 2 сына Константин и Петр и дочь Анастасия.
Как и мама-старенькая бабушка (по отцу) воспитывала детей одна.
В общем книга/рассказ мы проходили по курсу русской литературы в школе. Т.к я её давно закончил то сейчас не могу вспомнить название, хотя хорошо помню отдельные детали истории.
Рассказ происходил в СССР во времена раскулачивания и голода. Если не ошибаюсь главный герой был мальчиком, сыном офицера или еще какого-то важного человека. Из-за чего у него всегда был доступ к еде.
Тем временем на улицах ходили люди умирающие от голода, раскулаченные и труповозки. И еще вроде часто упоминалось о том что у некоторых людей от голода появлялась такой симптом вроде слоновьей ноги. Когда какая-то часть их тела сильно раздувалась и грубела.
Еще в книге был момент когда главный герой принес в школу хлеб, то-ли с маслом, то-ли с вареньем но он уронил этот хлеб. Когда все это увидели то не могли отвести взгляд от еды, учитель сказала мальчику выбросить бутерброд в мусорку, хотя по ней было видно что она сама очень хочет взять и съесть тот бутерброд.
Помогите люди добрые, буду рад любой информации ✌️
Одно время, Экзюпери снимал в аренду дом у актрисы Греты Гарбо. По случаю новоселья он закатил вечеринку: приехала сама Грета, а также Жан Габен и Марлен Дитрих. Шампанского было куплено так много, что оно не помещалось в холодильнике, и тогда соседка Экзюпери — дочь известной шахтовладелицы по имени Пегги — предложила закопать бутылки в снег в саду. Писатель идею поддержал.
Спасибо, что подписались здесь или на тг <3
Когда пришло время разливать алкоголь по бокалам, девушка произнесла: «Я забыла, где закопала бутылки, кто-нибудь может мне помочь?». Актер Жан Габен отправился вместе с Пегги в сад, а вскоре на улицу высыпали и остальные. На поиски злосчастных бутылок ушло немало времени. «Как же нам было весело! — вспоминала позже жена Экзюпери. — Так мы „обмыли“ дом Гарбо»
Шло начало двухтысячных. Я тогда ещё не был ни журналистом по образованию, ни писателем в общем-то. Просто юноша, которому интересен мир и люди, природа и Вселенная. И вот этому юноше в голову приходит имея романа. Название тоже вскоре появляется - "Принцип 8". Казалось бы, наивная сказка о говорящих животных, в центре которой самый обычный Ёжик, правда прямоходящий. Но, как часто бывает, Сказка вовсе не о том, что приключилось с Ёжиком и его друзьями, не о странной, управляющей погодой гитаре из дуба, ни о чём таком, да и вообще не о зверях. Она - о людях. О тех самых людях, что, по сюжету романа, почти исчезли с лица Земли в результате, ни много ни мало, мировой войны. А те, кто не исчезли, одичали, сами стали зверями. Всё поменялось, перевернулось с ног на голову. Что касается природы, она восстановилась после военного катаклизма, но у людей едва ли осталась возможность вновь сделаться "хозяевами планеты". Едва ли... И всё же способ мог отыскаться - благодаря тому самому Ёжику, то есть представителю природы, которую мы, люди, не привыкли беречь. Да, она бывает безразлична и даже жестока, однако именно её заслуга в том, что мы появились на свет. А значит, не только она ответственна за нас, но и мы - за неё, мать-природу. И очень больно и страшно думать, что фантастические идеи начала 2000-х имеют нечто общее с сегодняшней реальностью. Альберт Эйнштейн сказал: "Фантазия - это способность видеть будущее". А слово "фантастика" образовано именно от слова "фантазия". Писатель далеко не всегда властен над тем, что создаёт, и как бы хотелось, чтобы творчество, воображение было по-настоящему позитивным, а не просто пропитанным надеждой. Ведь вряд ли когда-нибудь, тем более постфактум, за нас решат наши же проблемы некие говорящие животные.
Был вчера в городе, по вызову Клячко. Оказывается, что в Гублите запретили «Муху Цокотуху». «Тараканище» висел на волоске — отстояли.
Но «Муху» отстоять не удалось. Итак, мое наиболее веселое, наиболее музыкальное, наиболее удачное произведение уничтожается только потому, что в нем упомянуты именины!!
Тов. Быстрова, очень приятным голосом, объяснила мне, что комарик — переодетый принц, а Муха — принцесса. Это рассердило даже меня. Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца! Я спорил с нею целый час — но она стояла на своем.
Пришел Клячко, он тоже нажал на Быстрову, она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!
17 февраля 1926 г.
Видя, что о детской сказке мне теперь не написать, я взялся писать о Репине и для этого посетил Бродского Исаака Израилевича. Хотел получить от него его воспоминания. Ах, как пышно он живет — и как нудно!
Уже в прихожей висят у него портреты и портретики Ленина, сфабрикованные им по разным ценам, а в столовой — которая и служит ему мастерской — некуда деваться от «расстрела коммунистов в Баку». Расстрел заключается в том, что очень некрасивые мужчины стреляют в очень красивых мужчин, которые стоят, озаренные солнцем, в театральных героических позах.
И самое ужасное то, что таких картин у него несколько дюжин. Тут же на мольбертах холсты, и какие-то мазилки быстро и ловко делают копии с этой картины, а Бродский чуть-чуть поправляет эти копии и ставит на них свою фамилию.
Ему заказано 60 одинаковых «расстрелов» в клубы, сельсоветы и т.д., и он пишет эти картины чужими руками, ставит на них свое имя и живет припеваючи.
28 ноября 1936 г.
Вчера был в двух новых школах. Одна рядом с нами тут же на Манежном. Пошел в 3-й класс. Ужас. Ребята ничего не знают — тетрадки у них изодранные, безграмотность страшная.
А учительница ясно говорит: тристо. И ставит отметки за дисциплину, хотя слово дисциплина пишется школьниками так:
дистеплина
десцыплина
и проч.
Дети ей ненавистны, она глядит на них как на каторжников. А в другой школе, на Кирочной (вместо церкви), — я попал на Пушкинский вечер.
<…> Потом вышел учитель Скрябин — и заявил, что Пушкин был революционер и что он подготовил… Сталинскую Конституцию, так как был реалист и написал стихотворение… «Вишня». Все наркомпросовские пошлости о Пушкине собраны в один пучок.
24 июля 1943 г.
Был вчера в Переделкине — впервые за все лето. С невыразимым ужасом увидел, что вся моя библиотека разграблена.
От немногих оставшихся книг оторваны переплеты. Разрознена, расхищена «Некрасовиана», собрание сочинении Джонсона, все мои детские книги, тысячи английских (British Theatre), библиотека эссеистов, письма моих детей, Марии Б. ко мне, мои к ней — составляют наст на полу, по которому ходят.
Уже уезжая, я увидел в лесу костер. Меня потянуло к детям, которые сидели у костра. — Постойте, куда же вы? — Но они разбежались. Я подошел и увидел: горят английские книги, и между прочим — любимая моя американская детская «Think of it» и номера «Детской литературы». И я подумал, какой это гротеск, что дети, те, которым я отдал столько любви, жгут у меня на глазах те книги, которыми я хотел бы служить им.
25 декабря 1964 г.
Гулял с Симой Дрейденом. Он рассказал мне потрясающую, имеющую глубокий смысл историю. Некий интеллигент поселился (поневоле) в будке железнодорожного сторожа.
Сторож был неграмотен. Интеллигент с большим трудом научил его грамоте. Сторож был туп, но в конце концов одолел начатки грамматики.
Он очень хотел стать проводником на поезде. Для этого нужно было изучить десятки правил наизусть — и сдать экзамен. Интеллигент помог и здесь. Сторож стал проводником, приезжая на юг, закупал апельсины и проч. и небезвыгодно продавал на севере. Разбогател.
Интеллигента между тем арестовали. Отбыв в лагере свой срок, он воротился домой. Здесь его реабилитировали — и показали его «дело». Оказалось, что, научившись грамоте, благодарный железнодорожник первым делом написал на него донос: «Предупреждаю, что NN имеет связи с заграницей».
21 сентября 1968 г.
Вчера была поэтесса двадцати одного года — с поклонником физиком. Стихи талантливы… Я спросил, есть ли у нее в институте товарищи.
Она ответила, как самую обыкновенную вещь:
— Были у меня товарищи — «ребята», — теперь это значит юноши, — но всех их прогнали.
— Куда? За что?
— Они не голосовали за наше вторжение в Чехословакию.
— Только за это?
— Да. Это были самые талантливые наши студенты!
И это сделано во всех институтах.
24 марта 1969 г.
Здесь (в больнице) мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио, и теле, и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета — никто.
25 июля 1969 г.
Весь поглощен полетом американцев на Луну.
Наши интернационалисты, так много говорившие о мировом масштабе космических полетов, полны зависти и ненависти к великим американским героям — и внушили те же чувства народу.
В то время когда у меня «грудь от нежности болит» — нежности к этим людям, домработница Лиды Маруся сказала: «Эх, подохли бы они по дороге».
Школьникам внушают, что американцы послали на Луну людей из-за черствости и бесчеловечия; мы, мол, посылаем аппараты, механизмы, а подлые американцы — живых людей!
Словом, бедные сектанты даже не желают чувствовать себя частью человечества.
Здравствуй, Пикабу! Меня зовут Анастасия Голикова, и я писатель, о котором вы не слышали. Хочу поделиться незаурядным опытом действительно долгого написания романа. Надеюсь, эта история вдохновит кого-нибудь из вас не бросать творчество, не бояться отступать от начальной идеи, если та перестает нравиться, и не забывать, что даже медленное движение в сторону цели - все равно движение.
Цена короны, или что было бы, если
Перед тем, как рассказать о создании «Хуадад-Сьюрэс» - моего первого и пока единственного романа, - я хочу немного откатиться назад — к началу своего творческого пути. Я родилась в 7:15 утра. Как сейчас помню, это был хмурый осенний понедельник. Уже тогда я знала, что стану писателем. Ну ладно-ладно. Мы не будем откатываться настолько и впадать в шаблонный драматизм. Можно сказать, что все началось то ли в восьмом, то ли в девятом классе, когда я села за писательство основательно и начала роман «Цена короны» — юмористическое фэнтези от первого лица, где главной героиней была молоденькая девчушка с шилом в одном месте, избранная неведомой силой для квеста. Уже тогда я мыслила масштабно, и эта книга должна была начинать трилогию. Я не помню, про что конкретно там было, но ни о каком продуманном мире речи не шло: много событий – минимум описаний, много ярких образов – минимум объяснений, куча дебильных шуток — ноль смысловой нагрузки. Драконы, русалки, оборотни и полуоборотни, вампиры и полувампиры, эльфы, гномы и вообще все на свете в одном месте; мужик, который против воли попадает в приключение героини и терпеть ее не может, что взаимно и должно перетечь в любовную линию; и, наконец, сайдкик – генератор шуток и мемов. У меня это был волшебный говорящий кошелек. То есть книга полностью соответствовала тому, что я в тот период читала, а именно сериям «Юмористическая фантастика» и «Фантастический боевик» издательства «Альфа-книга». Больше всего любила романы Ольги Громыко. Даже не знаю, смогла ли бы читать их сейчас…
Писалось довольно бодро, взрослые работу хвалили, более того, некоторые отмечали, что в вышеупомянутых сериях читали книги намного хуже, чем моя. Я начала прощупывать почву: вот премия «Меч без имени» для авторов-фантастов, всякие награды за «лучший дебютный роман», да и вообще мне еще нет восемнадцати, что наверняка подчеркнет мою авторскую гениальность (хе-хе) и меня сразу заметят, стоит мне прислать роман куда угодно. Конечно, я была наивной, но и времена были другими: электронные книги обосновались на рынке еще не плотно, а цунами самиздата еще не обрушилось на неискушенных читателей… может быть все и выгорело бы.
Но все выгорело в буквальном смысле. Было написано семь глав из двенадцати, когда мой комп показал синий экран смерти. Батя, конечно, поковырялся и саму железку спас, а вот файлы… Как вы думаете, маленькая я хотя бы задумывалась о всяких резервных копированиях? Вот-вот. Конечно, это событие уничтожило меня морально, и до второго курса, когда на моей творческой почве стали пробиваться первые ростки эпопеи под рабочим названием «Мертвые девочки», я не писала ровным счетом ничего.
Я не помню «Цену короны», но мне кажется, она была неплоха в своей жанровой нише. История была простой, линейной и очень нравилась, например, моей маме. «Хуадад-Сьюрэс» она прочитать так и не смогла. Иногда я задумываюсь, а если бы у меня получилось? Если бы «Цена короны» встала бы на полку серии «Юмористическая фантастика», что было бы? Этого мы никогда не узнаем.
Философия и Аватар
Первый росток «Хуадад-Сьюрэс» проклюнулся осенью 2009 года. Это было начало второго курса, и я сразу не понравилась преподше по философии. Почему? Потому что на вопрос, является ли философия наукой, я ответила, что так не считаю. Видите ли, я училась в классе с социально-экономической направленностью, всякой гуманитарной хтони у нас было много, и я как-то привыкла, что с учителем всегда можно подискутировать - это очень приветствовалось. Но в данном случае на меня просто обиделись и стали игнорировать все мои дальнейшие ответы. То есть буквально — она у меня что-то спрашивает — я отвечаю — она говорит, что это неверно, и спрашивает следующего студента — тот отвечает то же, что и я, слово в слово — ему говорят, что он молодец. Несмотря на то, что античная философия была мне еще понятна и местами интересна, я забила на предмет и предавалась на этих парах праздному безделью. Например, рисовала.
Однажды я нарисовала мага огня, навеянного «Легендой об Аанге» — одним из лучших мультсериалов по моему мнению, который я как раз в тот период пересматривала. И конечно в моей голове рождались фанфики. Они не были порнографическими — не все, по крайней мере, — но уж точно были более взрослыми – жестокими, – чем первоисточник. И один нововведенный персонаж перетекал в них из сюжета в сюжет, меняя роли, но не свою сущность обаятельного мерзавца с серой моралью, не пропускающего ни одной юбки. И в тот день мне захотелось изобразить его на бумаге. У него не было имени, но была татуировка на всю руку и порезанное лицо. Да, в то время почти у всех моих нарисованных мужиков были гуинпленовские улыбки. Спасибо Джокеру Хита Леджера, поднявшему любовь маленькой меня к этому персонажу на небывалые высоты. Так появился прототип Джорри (ГГ №1).
А вот на одном из следующих семинаров душа требовала сексуального насилия, крови и расчлененки. На самом деле подобные картинки рисовались на парах чаще всего — такие уж в тот период интересы были, че поделаешь. Но вернемся к конкретному рисунку — мне, в принципе, нравилось, что выходило, пока моя подруга не глянула и не сказала, что чет баба совсем мелковата. «Мужик просто здоровый», - ответила я, ведь так и было задумано. «Все равно», - фыркнула одногруппница, – «выглядит, будто тело ребенка». «Значит, будет девочка», — пожала я плечами, куда более занятая процессом рисования, чем мыслями. Мысли пришли позже, по пути домой. Вдохновленная, я накидала эту сцену в тексте, не скупясь на премерзкие подробности. Персонаж мне понравился, и следующая зарисовка и черновая сценка были из «По пути» (грязная неприятная таверна), где Мясник (ГГ №2) обзавелся именем и каким-никаким характером. И тут я в полной мере прочувствовала, насколько мне в жизни не хватало писательства.
Ну и пошло-поехало. Семинары по философии шли, персонажи рисовались, сцены накидывались, история складывалась. Обаятельный прохвост стал главным героем, красные цвета народа огня остались на его любимой куртке, а мир «Аватара» подарил моему миру магию элементов. Шрамы Джорри остались маленьким следом, напоминающим о первой и единственной серьезной ссоре с другом, а увечья Мясника расширились и приобрели всю анатомическую детализацию, на которую хватало моего мед.студенческого воображения. Я с головой ушла в книгу, которую — опять — видела началом трилогии.
После появления паблика в ВК я пару раз пыталась отыскать блочные листы с первыми рисунками, но безрезультатно. Может, когда-нибудь найду старый телефон с хреновой камерой, может, даже получится его реанимировать и, может, на нем даже окажется пара смазанных фотографий.
Мясник со своими увечьями на обложке моего авторства
Трэш, угар, содомия и правки
Моя увлеченность мрачняком и кровищей достигла своего апогея. Я считала Кинга лучшим писателем всех времен и народов и знала биографии маньяков намного лучше, чем, например, микробиологию или биохимию. К содержанию преступлений Мясника я подходила с фантазией, пытаясь придумывать самые жуткие и аморальные штуки. И описать их максимально подробно, разумеется. А так как данный джентльмен являлся не только убийцей, но и насильником, то и сцены коитуса по степени детализации доходили до творений де Сада, порнофанфиков, а иногда даже женских эротических романов.
История стремительно центрировалась на Мяснике, чья личность не была секретом: дабы продолжать прописывать сцены изощренной расчлененки, когда жертва уже не в состоянии вникать во все детали происходящего. А искреннее наслаждение, с которым персонаж совершал злодеяния, должно было подчеркивать его чудовищность, когда повествование велось от лица Мясника. Кроме палок-дырок и ножики-кишочки в книге была драматическая составляющая с максималистскими околоподростковыми темами: интеллектуальной дуэлью героя и злодея, двойственностью морали, непринятием обществом девиаций и т.д. Мне казалось, что я творю что-то невероятное, ведь я никогда не встречала подобного. Исторические триллеры, вроде «Парфюмера» или очередной истории и Джеке Потрошителе, — да. Детективы, где автор периодически выдает повествование не только от лица сыщика, но и от лица психопата — да. А вот сосредоточенного на маньяке фэнтези – ни разу.
Пресытившись «юмористической фантастикой», где смешивались все существа, мифы и сказки, я писала фэнтези практически без фэнтези. Пара моментов с магией огня и воды — чисто понты героев друг перед другом — и все. Просто абстрактный другой мир с подчеркнутым реализмом (как у Кинга, у которого минимум три рассказа построены вокруг туалета, а дебютный роман — «Кэрри» — начинается сами знаете с какой сцены). Такие мир и подача виделись неоспоримыми достоинствами создаваемого цикла — ведь и такого мне раньше не встречалось. (Сериал «Игра престолов» еще не вышел, а об этих книгах я не слышала). Ретроспективно я понимаю, что в тот период данная вселенная была мне просто безразлична. Она была нужна только как размытый фон, декорация для персонажей.
Я гордилась тем, что у меня выходило, и сразу показывала потенциальному читателю, с чем он будет иметь дело. Книга начиналась с трех сцен в обратной хронологии, и только потом шел основной сюжет. Первая сцена – наимерзейшая таверна, вторая – объятый ужасом город, чьи жители шепчутся о последних преступлениях, третья – …сцена с картинки. Наслаждайтесь! И, знаете, своя аудитория находилась. Подружки и друзьяшки, все замечания которых я пыталась учесть и чье мнение вытягивала силой и непрестанным нытьем. «Я написала еще отрывок в пару страниц… Не-хочешь-перечитать-все-заново-потому-что-я-исправила-пару-кривых-фраз?» Кому-то не надоедало, кого-то я стеснялась беспокоить слишком часто, а вот супруг ненавидит «Вечер» (пролог) всей душой. Было ли в «Мертвых девочках» больше литературной ценности, чем в «Цене короны»? Вряд ли. Такое же бессмысленное и беспощадное легкое чтиво, только для совсем другой аудитории. Но, как я уже сказала, в моем кругу было много «другой аудитории», и я писала не только для души, но и в надежде раскрыть свой гений широкой публике. Когда-нибудь. После того, как вернувшись к тексту, не найду ни одного изъяна.
В общем, я и так писала не быстро, а, оттянувшись запоем почти на всех кровавых сценах, совсем зависла на правках первых глав. А когда начались более интересные клинические дисциплины — да и вообще я стала относиться к учебе серьезнее — процесс практически встал. Но по уже написанному было понятно, что в трилогию я не укладываюсь: резня на балу — событие, положившее начало царствованию кровавого душегуба в Хуадад-Сьюрэс — безнадежно уехало с середины к концу первой книги. Тогда я решила скрыть личность Мясника в начале. Ради вау-эффекта. Чтобы читатель в конце книги такой: «Это был он?! Вот же ж сукин сын!».
И тут я встречаю ее — свою новую любовь.
Мое свадебное фото. Не спрашивайте
«Я уже говорил тебе, что такое безумие?»
Изучением этого вопроса я и занялась. Цикл по психиатрии разделил мою жизнь на «до» и «после» и дал четкое понимание того, чему я хочу посвятить себя в будущем. В интернатуре, а затем и на работе, погружаясь в жизни сотен людей и выуживая из тонн сведений маленькие факты, я все сильнее проникалась магией крошечных деталей. Поза, выражение, голос, жесты, фиксация на тех или иных моментах из прошлого, убеждения, восприятие - зная на что обращать внимание, ты никогда не мог угадать, какая точно сформируется картина, каким будет истинное "безумие" под главенствующим синдромом. А бывало, что брошенная вскользь фраза пациента, уже не первый день находящегося в клинике, переворачивала представление о его состоянии с ног на голову. Ох, я не буду дальше развивать мысль, а то легко увлекусь. Я очень сильно любила свою работу, не оставляя времени и сил ни на что более. В том числе и на книгу. А с каждым выкроенным моментом на писательство, плоды моего многолетнего творчества нравились мне все меньше.
Теперь я ясно видела, что «вау-это-был-он-эффект» ничем не обоснован: мои персонажи просто делали всякие штуки, и вдруг один из них начал конкретно мочить. Я занялась проработкой героев, их убеждений, логики поступков и поняла, что переросла их. То, что мне раньше казалось остроумным, теперь кажется глупым. Хитрые и замысловатые политические интриги теперь выглядят очевидными и наивными. Высоколобый стий (вымышленная раса, ГГ №3) не такой уж и умный; Джорри все тот же обаятельный мерзавец, который мог ворваться в чужой мир в каком-нибудь фанфике и прикалываться над героями, что теперь никак не вяжется с его биографией; «безумие» Мясника настолько показушно-киношно, что при перечитывании его внутренних монологов специалиста во мне начинает потряхивать; а куча второстепенных персонажей вообще непонятно чем живут и чего хотят, существуя лишь затем, чтобы в нужный момент оказаться жертвой, противником или вдохновителем.
Любая связанная с людьми профессия сводит вас с «персонажами», чей взгляд на жизнь не совпадает с вашим; чужие верования, понятия о добре, зле, юморе порой способны шокировать — это нормально. И это очевидно. Но именно работая в клинике, и узнавая людей все-таки глубже, чем в стандартных отношениях «клиент-исполнитель», постоянно невольно совершенствуя невербальное восприятие, я поняла, насколько мне нравится разнообразие простых людей, нравится не соглашаться с ними, но понимать, почему они думают именно так. Я захотела привнести это разнообразие в свою книгу, постаралась нарисовать героев с самым разным мировоззрением, попыталась на каждую фразу, на каждый поступок найти ответ: почему он или она делает именно так? Я не собиралась включать всю эту информацию в книгу, но как писатель — создатель этих героев — я должна была знать ответы на все вопросы.
Началась масштабная перекройка – больше у меня в голове и в бесчисленных заметках и планах, чем в основном тексте, — и я быстро пришла к выводу, что больше не могу абстрагироваться от мира, где живут мои персонажи. Потому что среда неотделима от личности, она ее формирует, и в попытке создать зрелого цельного «человека», я не могу на очередное «почему?», ответить «потому что у них так принято». Почему ТАК принято? У кого У НИХ? Я открыла для себя доселе неведанный мир истории и культуры: банальная Википедия, исторические драмы, Гоблин и Жуков, разнообразные статьи и блоги, и, наконец, классическая литература. Мой кругозор раздувался: в книге появились конкретные Боги и конкретные страны, плащи и куртки сменились камзолами и кафтанами; детали романов становились четкими; персонажи меняли свои сюжетные роли, потому что получившийся человек, никогда бы не поступил так, как ему приписывалось ранее; Джорри стал младше, наивнее и добрее, а взрослые и серьезные дяди стали действительно взрослыми. В конце концов, появился новый главный герой — Хуадад-Сьюрэс (можно было бы сказать «мир», но так звучит пафоснее). История перестала быть историей одного маньяка, она разбилась на десятки маленьких личных драм, стремлений и поступков; действий и их последствий, которые связывают жителей одного города большой паутиной, и только читателю дано увидеть, кто дернул за веревочку и, возможно сам того не зная, сломал чью-то жизнь.
Проблема была в том, что все вопросы и ответы, все «шестерки рукопожатий» и все крохотные детальки, которые помогли бы читателю определить Мясника заранее, были в куче разрозненных заметок и разбросанных сцен. Нужно было сесть и написать все связным текстом.
Неоправданные ожидания
Внимание в этой части под спойлер прячутся спойлеры к роману!
Я очень редко пишу подряд – только где-то на финальных этапах. Я начинаю с костяка – плана – со сцен незаменимых в сюжете, потом выбираю одну из них по настроению и отвечаю на все-все «почему». Одни ответы ведут меня к другим сценам, вторые – к другим персонажам, третьи проявляются небольшой фразой, за которой скрывается многочасовое штудирование Википедии. Конечно, когда ты продумываешь столько разных нюансов и вычитываешь столько разных интересностей, то о них очень трудно молчать… И все же я не собиралась вести читателя за руку. Восторг от собственной профессии, от всех этих маленьких деталек чужой биографии, имел тот же источник, что и любовь к Соулс-играм — ну этим, знаете, где вы бьетесь головой о стену, пока стена не сломается. Второй известный факт о серии — неочевидная, мягко говоря, подача сюжета и лора, сокрытая в описаниях предметов и абстрактных диалогах. Как же мне нравилось копаться в этих деталях и формировать свое собственное представление о происходящем! И именно такой я стала видеть свою историю. И «видеть» — ключевое слово, потому что на «сесть и написать» что-то, помимо заметок и планов, времени не было.
Недавно мне попалось очень хорошее сравнение жизни с кубиком Рубика, где каждый цвет — это та или иная сфера. Можно легко выстроить одну сторону идеальной, пока на всех других будет твориться [3,14]здец. Я любила и до сих пор люблю психиатрию, но работа в клинике полностью выжимала меня. Своей старательностью я неосознанно позволяла всем и каждому на себе «ездить», а добравшись до дома просто заваливалась спать. Все усугубилось тем, что обещанное место не освободилось в должный срок, и я продолжила пахать на две ставки, получая за свои официальные пол, и все больше понимая, что место так и останется просто обещанным. В новогодние праздники 2018 меня накрыло: за несколько суток почти неотрывного торчания за компом я написала «Мисс Тэйлор» (повесть, научная фантастика). Боже, как же я была счастлива! Наконец-то писать! И более того, написать что-то цельное и законченное! (Конечно, потом были многочисленные правки, но это все равно было произведение с началом, серединой и концом). Спустя экзистенциальный кризис, душевные терзания, полнейшее выгорание и смену руководства, я уволилась. Теперь я могла сесть и написать первую книгу.
Мне все нравилось: длинная разветвленная история; с любовью проработанный мир; персонажи, которым еще только суждено было раскрыться в полную силу; истинные намеки и ложные впечатления, подготовленные для читателей; и, конечно, сплетающиеся замысловатым кружевом судьбы. И все было бы замечательно, если бы не одно «но». Объем.
Понимая, что дебютный роман ноунейма на тысячу с гаком страниц скорее всего отпугнет потенциальных читателей — а еще, что в таком темпе я не закончу книгу никогда — я решила все по-простому. «Остановлюсь примерно воооот здесь». Конечно, некоторым аркам пришлось добавить завершенности и акцентов, а истории некоторых персонажей перенести на будущее. И все получилось, вроде бы, не плохо. Был только маленький нюанс. История убийцы вышла… без убийства. Лично я не увидела в этом ничего плохого (И все еще не вижу). Ведь читая, например, про неподражаемого Пуаро, вы сразу присматриваетесь ко всем действующим лицам, прекрасно зная, что кто-то окажется убийцей, а кто-то жертвой. Поэтому, что сделала Настенька? Процитировала Большого Лебовски, и оставила, как есть. Ну, не совсем так. Я еще посмеялась над ожиданиями читателя в конце язвительной ремаркой Мясника.
Нужно ли говорить, что к тому моменту я переросла все «мясные» сцены? Я очень сомневаюсь в том, что оставлю их подачу в неизменном виде, но данные события в истории точно произойдут. И тем или иным образом будут доведены до читателя в деталях. Поэтому начало «Хуадад-Сьюрэс» нарочно было сделано, как часто пишут в отзывах, «жестковатым». Чтобы сразу отсеять чувствительную аудиторию и показать, какой сюжет в цикле все-таки главный. (И сейчас, после выхода последнего эпизода «Зайчика», я очень довольна принятым решением). Такой книга оставалась почти год, и такой ее приняло «Эксмо», а потом мои булки все-таки сжались, и я написала предисловие, где попыталась все-все пояснить: про кучу персонажей; про то, что ружья все-таки Чехова, а не Бондарчука; и про то, что история только начинается; и о том, что читатель не может и не должен во всем разобраться сейчас. Ведь самая острая критика рождается из неоправданных ожиданий, а я очень боялась, что книгу буду ругать не за какие-то мои косяки, а за то, что она не является чем-то, чем и не должна являться.
Собственно, о текстовой составляющей сказать больше нечего. Я могла бы рассказать о разбитых розовых очках с "Эксмо" и другими издательствами, о болотах литературных платформ, о рассказах, о конкурсных опытах, о восприятии критики и личностном росте, об иллюстрациях и подаренных ими вдохновении и деталях, о попытках в рекламу и самопиар, и вообще о маленьком писателе в большом и жестоком мире — но это как-нибудь в другой раз. Людей с таким опытом много, а вот таких медленных писателей, как я, еще поискать.
Я начала книгу в 2009 году, смогла ее закончить и опубликовала в 2021. В 2023 я рассказываю эту историю на Пикабу.