Советский и послесоветский периоды приучили русских людей не замечать самих себя. Большинство малых народов СССР жили за счёт русских, и часто лучше русских. Причиной тому, среди прочего, стали национальные травмы русской революции 1917 года и распада СССР, когда русские люди резко отвергли своих старших и опрокинули ценностный фундамент своего прошлого.
Всякий, кто достаточно долго и внимательно наблюдал за миром, знает, что лишь постепенные перемены дают устойчивый результат. Революции быстро меняют уклад жизни, но оставляют сильный отпечаток в сознаниях людей, лишая их ощущения безопасности в руках собственной страны и уверенности в ее будущем.
Чтобы избавиться от этого ощущения небезопасности и подавленного стыда за свои действия в прошлом, русский народ стал пытаться дать ощущение безопасности другим — порой через применение силы, но чаще через бескрайние вливания своих сил и ресурсов в чужие страны. Мы строили ГЭС в Африке, кредитовали далекие братские страны и прощали им долги, заботились об образовании узбеков и благополучии латышей.
Но этот путь не увенчался успехом. Не потому, что не нужно строить ГЭС, инвестировать или проводить военные операции, останавливая гражданские войны.
Нас так и не полюбили и не оценили — потому что мы не смогли полюбить и не научились ценить сами себя. Никто не ценит то, что достаётся ему даром, а Россия раздавала себя именно так.
К концу Союза мы остались в окружении народов, которые были нашими ситуативными или вынужденными союзниками, и которые, как выяснилось, уже не верят в нас, потому что мы и сами не верим. Потому что вера наша в тот путь, который мы избрали, держалась на заведомо непрочном и невозможном фундаменте коммунизма. «Счастья для всех даром, и пусть никто не уйдёт обиженным» — сами Стругацкие, думаю, прекрасно понимали утопичность этого брошенного в пустоту слогана.
Поэтому в 1991 году наш замок из песка рухнул, и тридцать лет мы бродили по пустыне сменявших друг друга разрухи, бандитизма, глупой нефтяной роскоши — и неизменных мечтаний о дружбе с Америкой. Как брошенная женщина ищет, кто подтвердит ей её ценность, и порой вешается на шею первому встречному, во второй раз за XX век русский народ отверг своё прошлое, но теперь он стал искать истины не в коммунистическом подвиге, а в стразовом блеске идеологии потребления Запада. Мы были слабы и унижены, и нам мечталось — полюбите нас, возьмите нас к себе, видите, какие мы жалкие, мы будем хорошими, обещаем. Предсказуемо, на Западе наше низкопоклонство вызывало лишь презрение.
И Россия словно не могла понять, почему же с нами не считаются? Мы же хорошие. Мы же правильно себя ведём, смотрите. Одеваемся как вы, покупаем ваши айфоны и продвигаем вашу зелёную повестку. У нас даже интересов национальных нет, так, повозмущаемся о расширении НАТО да и утихнем, уползём в свой угол. Все равно наше возмущение по вашему телевизору не покажут, а значит, его как бы и нет.
Отвернувшись от самих себя, русские отказали себе в праве чего-то хотеть, и отказавшись от своих желаний, стали никем — из страха, что нас совсем не будут любить и бросят, если мы хоть вякнем вслух что-то о своих желаниях, приоритетах и ценностях. Понурившись, русский народ довольствовался ролью безликого плавильного котла. Временной администрации огромной бесхозной земли.
* * *
Но так долго продолжаться не могло. Лавина копилась на склоне.
Знакомый сказал мне как-то: посмотри на Америку, ведёт себя как хочет, и все ей кланяются, а мы стараемся быть добренькими, и нас все презирают.
Если уж нам так важно одобрение извне, то не странно ли упорно ждать его, если мы не уважаем сами себя и не отстаиваем свои интересы? И если всегда и везде уважение народов вызывала прежде всего сила, то так ли многое поменялось в нашем сегодняшнем, так называемом «цивилизованном» мире?
Мы должны понять, что общаться с почтением и даже следовать люди хотят не за тем, кто под всех подстраивается, — а за тем, кто не боится быть собой.
Сильная сторона всех привлекательных наций в том, что они не боятся быть какими-то, иметь свой характер, приоритеты и цели. Долгие годы русские боялись сказать о своих желаниях, боялись обидеть кого-то, и беспомощно смотрели на Запад, и ждали, что откуда-то «оттуда» прилетит вдруг волшебник и бесплатно нам что-то раздаст.
В психологии личности это называется позиция жертвы. И как ни странно, находиться в ней даже приятно. Это липкое, противно-сладкое болото, из которого мы безнадежно машем рукой друг на друга и на власть. «Да куда нам, это же Россия, тут всегда все через одно место, чего ты хочешь?»
Причем мы думаем и делаем так, потому что нам самим это выгодно. Если все безнадежно, то не надо стараться! Виновата ситуация, а мы будем лежать в луже и плакать, пожалейте нас.
И иногда это даже работает — но, к счастью, не в нашем случае. Именно позицию жертвы беззастенчиво оседлали наши соседи и скакали (sic) на ней последние лет десять.
Разница между нами и ими только в том, что на наши жалобы и нытьё на власть всем было (заслуженно) плевать, а на жалобы хохлов (не русских людей, живущих на Украине, а именно хохлов) Запад поддакивал им в ответ, чтобы натравить их на Россию. О России же и Украина, и Запад хором во весь голос кричали как о причине всех своих бед и страданий. Для украинской власти схема была идеальной: ни за что не надо нести ответственность, кредиты дают, расплачиваться по ним будет кто-то другой и потом, и всегда во всем виноват злой ахрессор.
Надо только как можно громче вопить о том, что Украина не Россия. Анти-Россия. Потому что только так Украина и может существовать как нечто отдельное от России. Если этот телевизионный морок убрать, останутся просто миллионы русских людей, которым молотом пропаганды внушили, что они не русские, а украинцы.
Но нет худа без добра. Выбрав этот безумный путь, Украина стала нашим Карфагеном. Внутренним Рубиконом, который мы должны были перейти.
Я убеждён, что время быть жертвами для русских людей прошло. Мы как системообразующая нация должны взять на себя ответственность и вести за собой эту семью любимых нами народов нашей огромной страны. Пришла пора вспомнить, кто мы такие.
Нам есть что предложить людям. Это путь политического реализма, здравого смысла и возрождения веры, диаметрально противоположный инфантильной гендерфлюидной деменции Запада.
На этот путь в мире есть сейчас огромный спрос, и я уверен, что если мы возьмем на себя смелость выбрать этот путь, наш, собственный, и пойти им без оглядки на Запад, который — будем честны — никогда не желал нам добра, мы не останемся в этом мире без поддержки.
И первый уверенный шаг на этом пути мы уже сделали.
