Вечная глупость и вечная тайна. Глава сороковая. (Часть вторая)
В ту зиму начались события в Украине, в результате которых свергли президента Януковича. Игорь Николаевич в разгаре этих событий взял несколько баллонов самого дешевого семипроцентного пива и устроил спор на всю ночь со своим соседом по комнате. Сережа со своим другом не могли заснуть, пока двое мужиков, которым было далеко за сорок, едва не дрались, обсуждая события в далекой Украине. Игорь Николаевич, считал, что Украине следовало присоединиться к России и это могло бы быть началом восстановления СССР. Его соседу совсем не хотелось возвращаться в советское время, да и он не считал это возможным. Он считал, что украинцы имеют право хотеть интегрироваться в Европу, хотя и не хотел бы, чтобы в Латвию начали приезжать украинцы на заработки в массовом порядке. А в целом латыши как-то безразлично отнеслись к украинской революции.
А у меня из-за этих событий произошел конфликт со своим редактором Совиным. Ему и ранее не нравилось, когда я что-то положительное писал о Европе, а тут он просто начал требовать от меня писать гадости про украинцев, про то, что европейцы все извращенцы, а американцы умственно неполноценные захватчики. Сам он начал печатать о том, что Украина является периферией России, которую пытается захватить Запад. Со второго аккаунта он писал стихи призывающие латышей ехать в Сибирь, осваивать новые земли. Он грозился меня выгнать со своего портала, если я не начну «работать на совесть». Я перестал писать для него, не смотря, на то, что он отрекся от своих угроз, предлагал писать то, что я считаю нужным и за деньги, но отвечать на его послания я перестал, а потом и вовсе заблокировал его в своей социальной сети. Девушка, которая тоже работала на него, как-то узнала, что он пишет за двоих и после этого в нем сильно разочаровалась. Он часто откровенно требовал от неё, как и от меня искажать исторические факты в статьях путем замалчивания некоторых обстоятельств, а его последние требования вероятно шокировали её, как и меня.
В социальной сети начались жуткие баталии между сторонниками евроинтеграции Украины и её противниками. Споры шли даже в группах, в которых о политике ранее вообще никогда не заходила речь. Я удивлялся тому, откуда у людей столько свободного времени для того, чтобы печатать с утра до вечера длинные посты. В той социальной сети было много украинцев и русских живущих в Украине. Большинство из них очень хотели в Европейский Союз, многие там побывали на заработках, многие только в качестве туристов. Представления многих из них о вхождении в Украины в Европу были наивными, даже фантастическими. Им казалось, что практически на следующий день после вхождения у них сразу появится и высокооплачиваемая работа, и государственная социальная защита, как в Германии, а цены на все будут прежними. Но были и реалисты, которые понимали, что вхождение в Евросоюз является процессом длительным и наладится все только при их детях, а то и внуках. Они от этого хотели в основном права на безвизовый въезд в Европу и права там работать.
Россияне в дискуссиях со мной уже не звали меня в Россию, все чаще пускались на оскорбления, а были и такие, что прогнозировали вооруженное вторжение в страны Балтии, в результате которого обещали анальные пытки таким предателям, как я. Да, мне писали, что я намного хуже латышей, потому что я предал своих великих предков. Однако я тогда соблюдал установленные для себя правила, среди которых было никого лично не оскорблять, избегать обсценной лексики, никого не блокировать, ни на кого не жаловаться. Постепенно я уже перестал удивляться тому, что меня ненавидят заочно, ничего обо мне не зная, только, потому что мое мнение не совпадает с доминирующим мнением в их стране.
На занятиях кроме стирки и глажки делать было особенно нечего, часто мы просто занимались разным рукоделием, плели рождественские венки из кустов черники, учились пришивать пуговицы, мастерили всякие безделицы из картона и цветной бумаги. Неожиданно прибыла проверка и зафиксировала перерасход моющих средств в нашей прачечной. Это заставило нервничать двух наших начальников, и они приняли меры. С тех пор в машины стали запихивать в два раза больше белья, чем прежде, но свое личное белье, как и белье других преподавателей стирать не перестали. И пятна стали выводить не после стирки, а перед ней, чтобы потом ничего не перестирывать.
Я часто гулял с Игорем Николаевичем по морскому берегу, иногда мы брали бутыль легкого пива. Он постоянно генерировал бизнес идеи. Правда идеи эти были однотипны – купить дешево в одном месте и продать в другом месте подороже. Он собирался поехать в Россию, купить там по дешевке водки и сигарет и поехать в Финляндию или Норвегию, чтобы все это продать в десять раз дороже. Я пытался ему объяснить, что норвежцы вряд ли будут покупать алкоголь и сигареты с рук у иностранца, что для того, чтобы поехать в Россию ему надо будет делать визу, да и на границе есть таможня и вряд ли у него получится ввезти в Европу беспошлинно большую партию сигарет и алкоголя. Потом он начал планировать бизнес производства и продажи сахарной ваты на улице. Он уверял меня в том, что может собрать агрегат для производства этой ваты в домашних условиях из того, что можно найти на свалке.
Иногда он вспоминал счастливое советское время, когда он двадцать лет своей жизни беспробудно пил, работая при этом на стройках. Он рассказывал, как можно было выносить со стройки разные материалы и выгодно продавать их дачниками и тем, кто затеял у себя ремонт. Хватался тем, что мог неделями практически ничего не делать на работе и не быть за это наказанным. Порой он предавался воспоминаниям о своих женитьбах и разводах, которые сопровождались для него потерей какой-либо жилплощади. Иногда он рассказывал и о том, как он жил в то время, в старой аварийной квартире без удобств, с братом, который тоже был инвалидом, но почему-то только второй группы, хотя и практически ничего не видел и психическое состояние его было таково, что одного его оставлять надолго было нельзя. У него был отец, который жил отдельно, сильно пил и иногда приглядывал за его братом.
Алексей устроил еще один скандал, в тот раз уже по любви. С некоторых пор он положил глаз на одну девушку из группы швей, с которой у нас иногда проводили совместные занятия. Я предлагал ему помочь с ней познакомиться, но он говорил, что настанет час и он справиться с этим сам. И одним утром он явился в школу пьяный и возбужденный с букетом пластмассовых цветов и пакетом не совсем чистых мягких игрушек. После завтрака он пошел не в прачечную, а на урок кройки и шитья. Мы с Игорем Николаевичем пытались его удержать, но он кричал о цене любви и отталкивал нас и шел напролом. Полицию не вызвали, его скрутил одногруппник той девушки, с которым она давно была в отношениях. Он зашел в прачечную, очень расстроенный, кричал, что его кулаки горят, что он всего этого так не оставит, а потом отдал грязные игрушки Виктории и решил отправиться в первое отделение психиатрической больницы своим ходом. Вернулся он только перед самой практикой в середине февраля. И его после написания объяснительной с помощью преподавателей, простили, и он продолжил обучение.
Случилась неприятность и с нашим преподавателем Гунаром, тем, что большую часть своей жизни отработал учителем физкультуры. Эта неприятность была запоем, в который он вошел где-то на неделю. И всю эту неделю он каждый день приходил на работу, дышал на нас перегаром, говорил глупости, проигрывал в шахматы даже Дагу, а потом еще и где-то завалился, разбил лицо и ходил уже окровавленный. Виталий, видя, что с нашим учителем что-то не так, иногда пел ему песни, чтобы тот успокоился и убеждал всех, что лицо Гунару разбили бандиты.
Виталий примерно в то время вдруг начал носить сетчатую старомодную шляпу и уверял всех в том, что он Уокер техасский рейнджер, иногда для пущего эффекта показывал нарукавную нашивку, которую приклеил к своему бумажнику. Как-то в очереди в столовую, я сказал Виталию, по секрету, что полицейским дают маленькие пистолеты, а лесникам большие ружья, и с тех пор он захотел стать не полицейским, а лесником. Он тоже влюбился в одну ветренную хрупкую девицу из группы печатников. Пару раз он подходил к ней и с ходу предлагал ей выйти за него замуж, а потом пел песню про то, что он шоколадный заяц. Девица заливисто над ним хохотала, а он страдал, и Алексей настолько ему сочувствовал, что даже обругал его возлюбленную.
Дагу так же не были чужды человеческие чувства и влечения. Как-то раз он подошел к Виктории во время работы и сказал, что очень хотел бы видеть, как она стоит в душе и вода струиться по её обнаженном телу. Девушка не сразу поняла, куда он клонит, а когда все начали прыскать смехом в ладони, она взяла мокрое полотенце и начала хлестать им своего ухажера. Он бегал от неё по всей прачечной, а она за ним. С тех пор она иногда гоняла Дага, и Виталия за плохое поведение. Даг потом спрашивал у меня, что ей не понравилось в его изысканном поэтическом комплименте, и мне пришлось долго ему объяснять, что не стоит начинать с таких сильных комплиментов, подсказал ему несколько более невинных, но и за них он тоже получил по голове. С ней так же любил общаться и Игорь Николаевич, которого она за горячие комплименты не била, а стыдливо опускала глаза. Он говорил, что она похожа на его первую любовь и огорчался, когда она ему напоминала о том, что он для нее слишком старый.
Практику нам предложили поискать самостоятельно, но никто толком ничего за неделю не нашел. И тогда наш учитель Гунар позвал очень деловую женщину, которая примерно за час с помощью компьютера и телефона пристроила нас всех по маленьким прачечным. Меня, Дага и Альберта устроили в пансионат для слепых, который находится в спальном районе Риги. В этом пансионате какое-то время проживал Даг, тогда он уже начал выбивать для себя муниципальную отдельную жилплощадь и довольно успешно. Прачечная в том пансионате была кошмарной, как и белье, которое там стиралось. Самое чистое постельное белье отправляли в большую прачечную, а у нас стирали только то, что было все в моче и фекалиях. Было очень много фасонного белья, которое надо было долго сортировать перед стиркой, а потом гладить утюгами. Коландер там был совсем маленький, примитивной конструкции. Стиральные машины совсем старые, плохо работавшие, а сушили белье не в сушильных машинах, а развешивая его на палках в помещении, полном батарей.
Троим лбам в той прачечной делать было особенно нечего, старушка, которая там работала, только следила за тем, что мы делаем. Самым утомительным было находить на белье номера палат и раскладывать его в стопки. Слепые часто жаловались на то, что белье не слишком хорошо отглажено, делать им было особо нечего, вот и ощупывали они простыни. Как-то я один раз решил зайти в пансионатскую столовую, чтобы поесть там за деньги, я там пообедал, но больше туда идти не хотел, не смотря на низкие цены. После вкусной еды в нашей школе пансионатскую было есть невозможно. Большую часть рабочего дня мы сидели на кроватях в комнате отдыха для прачек и играли в шахматы. Альберт рассказал мне, что уже нашел работу в Риге, и боялся, что там не дождутся, пока он закончит учебу. Он хотел собирать помидоры в тех самых теплицах, которые построили на мусорном полигоне и вроде как отапливали их, сжигая мусор. В прачечной он работать не планировал, и в школу учиться пошел только для того, чтобы бесплатно получить водительские права.
Пока я проходил практику случилась аннексия Крыма Россией. В середине практики я вышел на больничный, и две недели просидел дома у компьютера, потому мог следить за событиями по социальным сетям. До последнего россияне отрицали то, что в Крыму российские военные, отрицали они и намерения Путина захватить этот регион Украины. А потом вдруг сказали, что всех перехитрили, и Крым теперь их. После такого мне уже не хотелось с ними дискутировать, до меня, наконец дошло, что это совершенно бесполезно. Некоторые украинцы начали ругаться с россиянами, некоторые просто ушли из той социальной сети, мои русские друзья, жившие в Украине, сначала пребывали в растерянности, а потом начали проклинать Путина с его военными хитростями. В одной группе, где не было редактора и каждый писал, что хотел, редакторский пост захватил один очень скандальный мужик, который удалил все мои темы и комментарии выгнал меня оттуда, не потрудившись даже объяснить за что. Вычистил оттуда он и многих моих друзей и стирал все, что вызывало у него малейшее недовольство.
Я был в то время подавлен, мне было почему-то стыдно за русских, которые радовались тому, чего следовало стыдиться. А тут еще этот террор в социальной сети, которая занимала много места в моей жизни. Я решил развивать свою группу с той социальной сети и печатать только в ней. Каждый день я рассылал тысячи приглашений в свою группу, которую усиленно наполнял материалами. Была одна трудность, которая заключалась в том, что автором я там был один, комментариев было мало, в основном это были всякие гадости в мой адрес, но я был за свободу слова и не считал себя в праве удалять этот мусор и даже аккуратно отвечал на каждую глупость. Чтобы позабавить публику, я начал писать разными стилями сначала за двоих, а потом создал себе аж шесть аккаунтов и порой спорил сам с собой. Это было чем-то похоже на написание пьес, и в эти длинные диалоги бесцеремонно влезали несколько пенсионеров со своими категорическими и банальными суждениями.
Игорь Николаевич проходить практику не стал, ибо проработать где-то месяц совершенно бесплатно, было для него уже слишком. Он еще раньше подал документы в психиатрическую комиссию по инвалидности и после практики получил вторую группу инвалидности, и у него еще появились проблемы с рукой. Предоставив несколько справок о том, что он совершенно не в состоянии работать в прачечной, он соскочил с курсов, не заплатив за обучение, питание и проживание. По второй группе ему насчитали пенсию чуть больше ста евро. Это было лучше семидесяти евро по третьей, но жить на эти деньги было невозможно, хотя квартиру ему, как малоимущему оплачивало государство, так же ему бесплатно привозили дрова. Только пенсия его брата в двести евро позволяла ему как-то сводить концы с концами. У него очень много денег уходило на сигареты, и он иногда вместо того, чтобы купить себе поесть, покупал пару баллонов пива. Каждые полгода он ложился в психиатрическую больницу санаторного типа, за которую не надо было ничего платить, но положить туда могли не чаще, чем раз в полгода и только на месяц.
Перед практикой Гунар откуда-то взял экзаменационные вопросы, скопировал и роздал нам, чтобы мы попробовали на них ответить. Вопросов было где-то пятьдесят и к ним давались три варианта ответа. Все, ответили на них нормально только с несколькими ошибками, трудности были только у Дага, Виталия и Виктории. У них ошибок было больше, чем правильных ответов, потому им велели пройти это тестирование еще раз, дав предварительно изучить правильные ответы на все вопросы. Результат повторного тестирования всех потряс, они допустили еще больше ошибок, чем в прошлый раз. И посадили меня и Альберта позаниматься с ними, чему я не очень возмущался, делать мне все-равно тогда было нечего, и было интересно попробовать себя в качестве педагога младших классов.
После практики нас всех поселили в одной большой комнате общежития, всего на несколько дней, в течении которых мы должны были сдать экзамены и получить дипломы. Раймонд сказал мне, что со дня на день собирается уехать в Ирландию навсегда, практику он прошел в больнице у себя в маленьком городе Кулдига, в котором находился единственный в Латвии водопад. Арнис тоже прошел практику в больнице недалеко от родной Скрунды, он сильно сомневался в том, что его примут туда работать. Виталий прошел практику в маленькой прачечной, и ему там очень не понравилось, он говорил, что собирается работать охранником в гостинице, чтобы ему дали белую рубашку, значок с его именем, наручники и пистолет.
Экзамен все успешно сдали, как теоретический, так и практический. Я не вполне понял, как это получилось у Дага с Виталием и Виктории, но мы в прачечной дождались объявления результатов, а потом пошли в общежитие, где решили отметить получение дипломов распитием дешевого пива. Виталий праздновать с нами отказался, ушел гулять. Пива было выпито очень много, и дипломы мы на следующий день получали не в самом лучшем состоянии. В Ригу я ехал вместе с Алексеем, который был ужасно рад диплому, но работать в прачечной он категорически не хотел. Он говорил, что способен на большее, что он специалист по ремонту и обслуживанию электроники, и не собирается заниматься такой ерундой, как стирка и глажка белья.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать седьмая. (Часть четвертая)
Однако, меня очень аккуратно взяли под руки, усадили в машину, спросили там, где я живу, по дороге дали какие-то таблетки, укутали в плед, сочувственно поговорили со мной, завели не только в квартиру, но и в комнату и уложили на кровать, да еще и сказали соседям включить отопление, а то в моей комнате было совсем холодно. И все! Никаких штрафов! Даже плед мне оставили. Наутро мне было ужасно стыдно, я клялся себе в том, что больше пить не буду, но под вечер выпил пару банок слабого пива. Я рассказал на следующей неделе коллегам о своих злоключениях, и они со злорадством сказали, что пить я совсем не умею. Мне не то, что было жаль денег, потраченных на алкоголь. Мне было неприятно то, что меня заставили пить дрянной алкоголь. Это было унижение, как и необходимость воровать с фабрики продукты, как необходимость одеться так, как им хотелось.
В течении всего моего пребывания в Англии мне то и дело приходилось пить крепкий алкоголь, который мне не нравился, к тому же в Англии он был ужасного качества. На новый год ко мне в комнату пришел Юстас и его молодая жена. Я вспомнил, какая хорошая была в Норвегии английская водка «Смирнофф», пошел в супермаркет и приобрел там бутылку водки и бутылку какого-то игристого вина. Закуска тоже была приличной – шотландский лосось, норвежский сыр, черняшка, салат оливье, испанский хамон. Однако, только я открыл бутылку, как оттуда пахнуло совсем неприятно. Мелькнула мысль о том, чтобы отнести эту бутылку обратно в магазин, но там мне могли сказать, что это нормальный водочный запах, да и как доказать, что это именно та водка, которая была в бутылке, а не то, что я в неё залил. После третьей рюмки меня начало мутить. Праздник был испорчен, разговор стал совсем неосознанным. Гостям тоже как-то стало не хорошо, и они ушли в свою комнату. В личную почту в социальной сети пришло сообщение от Олега, я ответил, написал, что живется мне в Англии пока не очень хорошо, но скоро я получу контракт и все изменится к лучшему.
Очнулся я часа в три ночи, лежа на полу, из-за приступа рвоты. До туалета я добежать все-таки успел. Потом включил компьютер, и к своему ужасу, обнаружил, что я отправил своему дяде несколько объемных посланий, представляющих собой наборы совершенно не связанных между собой слов, а иногда и сплошной поток букв. Меня изрядно напугало собственное поведение под воздействием некачественного алкоголя. А в Норвегии мы на пару с Олегом выпили довольно много той водки, немного не допили, пошли гулять, никакой потери памяти не было, как и похмельного синдрома. Просто в тех цивилизованных странах государство следит за качеством алкоголя, а Великобритания пока до этого не дошла, а может и не собирается доходить. Потом я один раз взял в том магазине, где покупал табак маленькую бутылку коньяку, причем где-то за пятьдесят фунтов, но и из той бутылки пахнуло какой-то гадостью. Пробовать пить ту горючую жидкость я не стал, и отдал бутылку своему соседу, который долго не мог понять, почему я не выпил это пойло сам. Больше я ничего крепче пива по своей воле в Англии не пил.
В декабре мы работали почти каждую пятницу, а иногда и субботу, но уже в первую смену. После работы во вторую смену в четверг, было трудно встать в пятницу, чтобы работать в первую. Но Томас и Каспар, давили на меня, что было сил. Алан с самого начала нашей работы на той фабрике иногда брал свободные дни, расходуя свой отпуск. А к зиме он уже начал брать отгулы, причем не сообщал об этом в агентство, просил Томаса объяснить его ситуацию фабричному начальству. Бывали недели, в которые он выходил на работу только по два дня, а потом рассказывал, как он с кем-то ездил веселиться то в Лондон, то в какой-то другой город. Одно время он вдруг захотел возить нас на машине своей невесты. По этому поводу они с Томасом долго ругались, выясняя, кто кому сколько должен. В конечном итоге через неделю на работу нас снова начал возить Томас.
Я случайно узнал о том, что у Алана нет водительских прав, как и у многих людей, которые работали на фабрике. За вождение без прав в Англии почему-то наказывали не слишком строго и проверяли их очень редко, полицейских интересовало в основном наличие страховки на автомобиль, если её не было, то автомобиль забирали и отправляли на свалку, не знаю, насколько это достоверная информация. Но как-то раз Юстас предложил мне достаточно приличный автомобиль за двести фунтов, с автоматической коробкой передач. Говорил, что его у него заберут, если он не уплатить двести фунтов штрафа за отсутствие страховки. Он даже предложил мне покататься на этом автомобиле, хотя оба мы тогда выпили много пива в тот вечер. Сначала он показал мне, как он гонял, когда был автогонщиком, а за городом посадил за руль меня, и я немного поездил, но автоматическая коробка передач мне не понравилась, да и машина мне была совсем ни к чему. Ездить на работу одному было как-то слишком накладно, а договариваться с кем-то чтобы его возить мне совсем не хотелось.
Меня все пугали тем, что после нового года фабрика может закрыться на пару недель, но этого не случилось, заказы были, как и прежде. Томас зачем-то на новый год полетел в свою Клайпеду, чтобы провести там четыре дня. Мне совершенно не хотелось лететь в Ригу, тратить на это деньги, накануне возможного простоя. У меня копился оплачиваемый отпуск, но я не хотел его расходовать, чтобы отдохнуть мне вполне хватало и выходных. Я начал совершать долгие пешие прогулки за город, даже нашел настоящий лес, который был огражден забором, как и все в этой Англии. Однако, я нашел дыру в этом заборе и прогуливался в уголке дикой природы, опасливо оглядываясь. Несколько раз я пытался создать литературное произведение на основе последних произошедших со мной событий, но вспоминать все это было ужасно неприятно и даже больно.
Как-то раз я мирно сидел в пабе, во время прогулки по центру города, пил свое любимое пиво, и тут мне позвонила Люба и опять попыталась упрекнуть меня в черной неблагодарности, в том, что я плохо написал про её сына, начала плакаться в том, что её никто не любит, что её мама говорит с ней по телефону, только получив от неё денежный перевод. И тут я как-то, неожиданно для себя взорвался и в очень агрессивной манере высказал ей все, что о ней думаю, сказал, что меня мучает совесть из-за того, что я не доложил органам опеки о том, как она обращается со своим сыном. Что если её мама к ней так относится, то не стоит с ней вообще общаться, и потратить эти деньги на своего сына и обращаться с ним, как положено. Однако, я не думаю, что она что-то поняла из сказанного мной, её мать обращалась с ней по-свински, и она так же обращалась со своим сыном. Я был очень расстроен, потому решил выпить еще пива, но его мне не продали, попросили покинуть заведение, потому что я слишком агрессивно разговаривал по телефону.
Как раз накануне я посмотрел фильм Йосса Стеллинга «Летучий голландец», там была показана преемственность отцов и сыновей, да и жизнь была показана как раз такой, какой она виделась мне тогда. Все чаще и чаще я вспоминал, как Люба издевалась над своим сыном, вспоминалось и то, с какой тоской говорил Ричард о своем отце, с которым виделся очень редко. Моя смерть снова и снова требовала у меня уважительной причины для того, чтобы оставаться в живых, это было не в первый раз. Ранее я ответил, своей смерти, что мне стоит жить дальше хотя бы для того, чтобы создать семью, и дать шанс хоть своим детям прожить жизнь так, как они хотели бы, если мне это не удалось. Теперь подобный ответ уже не мог удовлетворить мою смерть. После всего произошедшего со мной, я понимал, что моральных сил создавать какую-то семью, завязывать какие-то отношения у меня больше нет, просто кончились.
Думать о том, чтобы поехать в Латвию, в Прейли и увидеть своего сына я просто панически боялся, понимая, что устроит Вера, когда я вдруг явлюсь, но больше всего я боялся того, что скажет мне сын, которому должно было исполнится десять лет весной. Я его бросил, покинул, оставил с безумной матерью и все из-за того, что просто не мог больше её видеть, ругаться и драться с ней. Я думал, как я могу объяснить ему то, почему я ненавижу его мать. Почему-то я был уверен в том, что он её любит и воспринимает её неадекватное, агрессивное поведение, как нечто, без чего нельзя жить. Много раз я говорил себе, что ехать не стоит, что от этого будет только хуже и мне и сыну. Но смерть снова и снова задавала мне вопрос о уважительной причине для моей жизни, и другого ответа я не мог найти.
Случилась со мной еще одна неприятность, это был день рождения Повки, который решил отпраздновать свой юбилей пышно, созвав не только своих трех друзей, и нескольких коллег, но и вообще всех, кого знал. Я попытался отказаться, но и он, и Юстас насели на меня основательно. Я сказал, что посижу немного, поем, а крепкий алкоголь пить не буду, потому что мне от него плохо. Стол накрыли во внутреннем дворике, предварительно хозяин квартиры, заказал огромный контейнер для мусора, в который скидали весь хлам и выгрузили перегруженные мусорные контейнеры и мешки с мусором их окружавшие. Грязь, которая хлюпала под ногами в этом дворике застелили каким-то белым материалом, им же накрыли с составленные вместе хлипкие гнилые столы, стулья и лавки. Я сходил в супермаркет и купил соседу в подарок дешевенький одеколон, и он был искренне рад подарку. С утра я почему-то нервничал, на кухне было полно незнакомых людей, они иногда заглядывали в мою комнату, путая её с комнатой Повки. Я печатал посты в социальной сети и выпил все свои запасы пива.
Наконец сели за стол и какие-то тетки, говоря мне что-то на литовском указывали на рюмку с водкой, и не давали пить пиво. Я признался им, что не понимаю литовского языка, что я из Латвии. От меня строго потребовали поговорить немного на латышском. Так они меня проверили на предмет великодержавного русского национализма. Ужасная водка после третей рюмки врезала мне по мозгам, и я стал не в меру болтливым. Я делал этим женщинам комплименты, которые их смущали. Украинский сосед сказал, что ему на следующий день рано вставать и уходя в свою комнату, предложил мне два ящика голландского пива за двадцать пять фунтов. Я, конечно, отказался, долгое время пить одно и то же пиво мне не хотелось, и к тому же я не знал, понравится оно мне или нет. Дочка украинца осталась праздновать, садилась всем гостям на колени, и удивлялась, что никто не понимает украинского языка.
Женщины куда-то ушли, пришли новые люди, я разговорился с парнем, у которого было очень много различных пирсингов, он был из Каунаса. Болтали о погоде, о Риге, о Норвегии, я рассказал ему вкратце о своих путешествиях, и упомянул о том, как у меня украли велосипед. Он сказал, что английские воры вряд ли бы стали воровать у приезжих, что это сделали свои и он может узнать, кто это сделал, но я заявил, что мне это безразлично. Оказалось, что он знал Андрея и его друзей из России, что, впрочем, мне было тоже безразлично. Вскоре наш разговор прервался, потому что, выпив очередную рюмку, меня очень сильно затошнило, и я побежал в туалет, который был, конечно, занят, пришлось мне бежать на улицу в кусты около дома, где в тот момент несколько человек, стоя в ряд справляли малую нужду.
Потом жена Юстаса, которая с ним в тот день пребывала в ссоре вместе со своей подругой и еще одной женщиной попросили меня показать фотографии Норвегии и повели меня в мою комнату. И я около часа беседовал с ними о своей любимой стране. Все они были совсем молодыми и русского языка не знали. Одна из них часто заходила к нам в квартиру и иногда даже ночевала то у Юстаса, то у Повки. Она заговаривала со мной, выведывая подробности моего прошлого, хвалила за то, что у меня нет долгов. Я как-то не проявлял к ней ответного интереса, не хотелось ни с кем связываться в этой общине, где все друг друга знали и любое осложнение в отношениях тут же становилось достоянием всего общества.
Ближе к полуночи и без того громко игравшую музыку включили вообще на всю катушку и начали танцевать. К тому времени я был уже настолько веселым, что с радостью пустился в пляс. Соседи вызвали полицию, и когда явились стражи порядка, музыку пришлось выключить. Многие гости ушли, а частый гость именинника начал собирать со всех деньги на подарок. Пришлось мне отстегнуть десятку и расписаться на открытке. А потом неожиданно кончилась выпивка, но никто расходиться не собирался, особенно молодые девицы. Они упросили меня сходить в Асду, которая должна была работать круглосуточно, но была почему-то закрыта. Я вернулся домой с пустыми руками, но вспомнил о предложении украинца, и бесцеремонно его разбудил, чтобы купить его два ящика пива.
Потом литовцы начали ругаться друг с другом из-за того, что говорили на разных диалектах разных частей страны. Я взял пару банок пива и ушел спать в свою комнату, чувствуя себя какой-то жертвой. Ведь не хотелось мне пить, показывать свои фотографии, общаться, мне хотелось нормально поспать, попечатать посты в социальной сети, прогуляться по лесу. Утром было жесткое похмелье, в квартире был полный разгром, некто наступил в копро и загадил всю лестницу, которая была обшита ковролином. Везде валялся всякий мусор, белый материал во дворике был во многих местах продран и его ошметки смешались с грязью. И никто убирать не собирался, трясущийся юбиляр попросил у меня щепоть табака и пару фунтов на крепкий сидр. Но самый ужас был в туалете, кто-то подтер грязный зад полотенцем и повесил его обратно над умывальником.
Я поспешил пойти погулять и набрел на здание, где обитали свидетели Иеговы. Один их представитель предлагал мне начать ходить к ним и бесплатно учить английский. Около входной двери висел плакат, предлагающий комнаты с отдельной душевой и туалетом за десять фунтов в сутки. И в тот момент мне даже захотелось переехать жить к сектантам, только чтобы больше не жить с этими бестолковыми пьяницами. Я подумал о том, что практики в нормальном английском у меня нет, что я живу будто в Латвии или Литве. Что нервы у меня с этой работой и домом постоянно на пределе, и в определенный момент это может плохо кончится. Но я понимал, что в секту очень легко войти, но потом чертовски трудно оттуда вырваться и пошел я обратно в эту ужасную коммунальную квартиру. Сначала я прибрал в своей комнате и на кухне, где готовил себе обед, потом выкинул грязное полотенце из ванной комнаты и принес туда свою туалетную бумагу. Уборка как-то отвлекла меня от похмельных страданий, и я убрал и лестницу.
За всю зиму в Англии снег выпал только один раз рано утром и к вечеру весь растаял. Один раз были заморозки без снега. В тот день, когда мы ехали на работу, видели очень много автомобилей, которые съехали к придорожную канаву, а один участок дороги вообще перекрыла полиция. Пришлось объезжать по грунтовке, навигатор там не действовал, мы потерялись и опоздали на работу на час, но никаких претензий нам из-за этого не предъявили. Пару раз Томасу звонили из агентства и говорили, что мы на фабрике не нужны, но он все-равно взял нас и поехал на работу ничего нам, не сказав о звонке. На фабрике нам сначала сказали ехать домой, но потом начальник цеха сжалился над нами и попросил Мухаммеда придумать нам какую-то работу на пару часов, чтобы мы хоть плату за дорогу отбили. И такое повторилось несколько раз и каждый раз нам все-таки давали поработать немного.
Алан к концу зимы вообще перестал появляться на работе. Он позвонил Томасу и попросил его передать начальнику цеха, что он болеет. Томас попросил меня поговорить на эту тему с начальником цеха. Я сообщил ему об этом в курилке, как бы между прочим. Тот сказал, что наш товарищ как-то с самого начала не очень усердно трудиться и постоянно не выходит по разным причинам, сказал, что надо бы позвонить в агентство и попросить, чтобы его заменили на кого-то другого. Я передал все это Томасу, но тот сказал, что не хочет сообщать Алану такую неприятную новость.
У Каспара тоже наметился небольшой отпуск, в связи с рождением сына. Это был уже третий его ребенок. Старший его сын ходил в школу, где для родителей эмигрантов устраивали на выходных курсы английского. Так же ему обещали дать государственную квартиру, но надо было подождать немного в очереди, и это время ему обещали оплачивать съемную жилплощадь. Для этого ему пришлось снять квартиру официально, и взять в банке кредит, чтобы внести большой залог. Он мне позванивал, и спрашивал, как дела на работе. Я ему все подробно рассказывал, помимо прочего сказал, что Алан не работает. Не работал он уже около месяца, каждую неделю звонил Томасу и говорил, что у него что-то болит, потом и вовсе сказал, что на работу не выйдет, потому что его комнату обворовали. Томас сказал, что было бы хорошо, если бы его заменили, а то он не хочет выплачивать ему долг за проезд и вообще человек он неприятный. Меня тоже радовало, что этого постоянно всем недовольного мелочного человека, постоянно всем что-то навязывающего с нами больше нет. Начальник цеха попросил меня передать Алану, что больше на фабрике его видеть не хотят. Я передал это Томасу, но тот и эту весть не захотел сообщать нашему склочному товарищу.
И каково же было мое удивление, когда в один день я увидел в машине Томаса этого Алана, который сразу начал на меня орать, обвиняя в том, что это я виноват в том, что он три дня не мог выйти на работу. Дело в том, что Томас сказал ему, что я сказал Каспару, что Алан не работает, и потому не заезжал за ним. Я спросил, причем здесь я, неужели он не мог позвонить Томасу заранее и предупредить, что будет его ждать. И Алан сказал, что у него уже давно нет телефона, что его у него украли при ограблении комнаты. Он сказал, что я специально распускал слухи о том, что он не работает, чтобы помешать ему выйти на работу, чтобы его уволили. Мне было нечего сказать на такие абсурдные обвинения, и я молчал, а он едва ли не на дуэль меня вызывал. Я сразу решил, что драться не буду, а если он распустит руки, то обращусь в полицию. За драки в Англии карали достаточно строго, я об этом знал.
Начальник цеха удивленно смотрел на нас троих, но ничего Алану сказать не решился, отправил нас троих работать, потом подошел ко мне, когда я был один и спросил, почему я не сказал. Я объяснил, что с ним созванивался не я, а Томас, что у меня нет его номера, а Томас просто боится сообщать ему плохую новость. Потом ко мне подошел Томас, и сказал, чтобы я этого скандалиста не боялся, что ничего он мне не сделает, а если что, то он за меня заступится. После этого мне стало противно работать и ездить на работу с ними обоими, захотелось даже начать искать другую работу. Разговаривать с ними, как-то выяснять отношения мне казалось бессмыслицей. В курилке мы с Аланом долго молча смотрели друг другу в глаза. Я напустил на себя наглый безразличный вид, старался держаться непринужденно, а он наедине вел себя уже не так свирепо, как в машине.
Фабрика к тому моменту перестала брать работников из нашего агентства в Норидже, и заключила более выгодный договор с агентством из Кнгслина. Заключение с нами контракта как-то надолго затянулось, хотя после нового года обещали его с нами заключить буквально со дня на день. И тут еще у Томаса случился конфликт с другом Мухаммеда супервайзером Синди, к которому нас на время отправили работать. На линии произошла поломка и нас по идее должны были отправить домой, но этот Синди, был добрым курдом, и сказал, чтобы мы оставались на месте, делали вид, что подметаем, если зайдет кто-то из высшего начальства и он нам засчитает еще пару часов, а возможно и больше, если ремонтники исправят линию. И тут Томас не только не стал убирать, не только сам ушел с участка, но еще и сказал всем идти в столовую вместе с ним вместо того, чтобы передать всем приказ начальника. За это Синди получил большой нагоняй, даже не от начальника цеха, а от инспекторов. После этого инцидента начальник цеха очень строго поговорил с Томасом, а тот совсем не собирался просить прощения за свой проступок, даже пытался доказать, что он в этой ситуации поступил правильно.
Случилась неприятность и со мной, вернее с тем парнем, который работал на моем миксере в первую смену. Дело было в том, что на боковой стенке машины, была крышка на болтах, три болта отсутствовали, а на оставшемся четвертом была совсем сорвана резьба, настолько, что он был практически гладкий. Болт этот от вибрации при работе миксера вылетал и падал прямо в контейнер с тестом. У меня один раз такое случилось, и мне пришлось перебирать все сто килограмм сыпучего теста, пока я этот болт не обнаружил. Я говорил об этой неприятности супервайзерам, просил вызвать ремонтников, но те не приходили, все оставалось, как было.
Парень из первой смены работал по контракту до этого он работал в офисе, в общем он лишний раз не заморачивался по мелочам. И в один ужасный день на фабрику пришла фотография пирога с болтом внутри, которую показали сначала мне. День я ходил сам не свой, пока не определили, кто готовил тесто для той партии пирогов. Претензий в мой адрес не было никаких, но и парень из первой смены никуда не исчез. Однако пироги супермаркеты стали заказывать заметно реже, а потом и с другими заказами начались проблемы. Нам позвонили из агентства и сказали больше на работу не выезжать, объяснили это тем, что фабрика временно остановилась.
Вот тогда-то я и вышел в свой заслуженный отпуск. Каспар часто звонил мне, переживал по поводу того, что на фабрике дела пошли плохо, рассказывал, как плохо работать с индюками и один раз попросил меня поехать на фабрику вместе с ним в качестве переводчика, для этого он попросил какого-то своего друга отвезти нас в Фекенхам. Я поехал, хотя и понимал, что толку от этого не будет. Мы дождались пока начальник цеха освободится и пошли вместе с ним в курилку, где Каспар рассказал ему о себе с моей помощью, попросил и меня рассказать о себе, а потом мы слезно попросились работать на этой прекрасной фабрике, которая на тот момент работала, как мы успели заметить, но по коридорам ходили незнакомые ребята, вероятно из Кингслина. Пожилой англичанин сказал, что учтет наше желание работать под его началом и свяжется с нами через наше агентство, когда мы ему понадобимся. Каспар, на всякий случай, дал ему еще номера наших телефонов. Он был уверен в том, что нам в скором времени позвонят и мы снова будем работать на нашей любимой фабрике.
Вскоре нам позвонили, но не с фабрики, а Драгомир из агентства. Он сказал нам, что агентство наше с вегетарианской фабрикой больше не работает, и нам троим придется работать на мясокомбинате в другом городе. Он предупредил, что платят там больше, порядка десятки в час, но требования там более строгие, начал рассказывать о работе на этом мясокомбинате, сказал, чтобы мы со дня на день ждали отправки для прохождения там инструктажа.
Мы вышли из агентства и пошли в литовский магазин. Каспар не скрывал своего расстройства по поводу перемены места работы, я молчал, как обычно. Проходя мимо одного паба Томас остановился перед группой бритых наголо парней с бакенбардами, в клетчатых рубахах, подтяжках, узких джинсах и высоких ботинках от доктора Мартина. Они говорили на английском и увидев, что Томас на них пристально смотрит начали вести себя достаточно устрашающе. Мой коллега, вероятно, хотел мне что-то сказать, по поводу того, что эти мужики были неправильно одеты, но промолчал. В магазине Томас взял бутылку пива, показал продавщице на меня и быстро вышел. Мне как-то особенно после такого не хотелось с ним ездить на какой-то мясокомбинат.
Без работы жизнь мне показалась какой-то совсем мрачной и бессмысленной, не смотря, на солнечные теплые деньки. От депрессии не помогали даже очень продолжительные прогулки. Уже давно у меня начали болеть ноги и руки, и я не мог понять из-за чего, вроде бы и на работе я совсем не уставал, причем, после прогулок боль немного унималась, а вот по утрам было совсем плохо. Юстас начал меня агитировать пойти работать на фабрику мобильных телефонов, а Гинтарас, хозяин квартиры, узнав, что я не работаю начал настойчиво рекомендовать мне пойти работать в курятник, правда за регистрацию в агентстве надо было заплатить тридцать фунтов с первой зарплаты. Я говорил, что подумаю над этими предложениями, а сам думал о том, как прекрасно было бы взять и умереть, и не ездить больше работать ни на какие фабрики, не снимать комнату в коммунальной квартире.
В супермаркете я встретил Алана, он был со своей невестой, которая по ширине вдвое его превосходила и вид у неё был весьма свирепый. Он катил коляску полную не дешевых продуктов, и одет был весьма презентабельно. Он подошел ко мне и долго жал мне руку, расспрашивал, как у меня дела, сказал адрес агентства, которое отправляло на фабрики, находящиеся прямо в Норидже. Сказал, что знает, где можно снять отдельную студию за триста фунтов в месяц. И только после всего этого он перешел к делу и сказал, что ему от меня надо. Он предлагал состыковаться на днях, проехаться со мной по банкам, взяв справки о работе в агентстве открыть несколько банковских счетов, дать реквизиты его хорошим друзьям, а потом каждый день снимать наличные, приносить, куда скажут, и получать с этого свою долю. Я сказал, что хорошо подумаю над его предложением, и поспешил уйти, не дав ему свой номер телефона. Через пару дней то же самое мне предложил Юстас, и я тоже обещал подумать.
В то время я начал проводить опросы в социальной сети о смысле жизни. Было много разных дискуссий, в которых разные люди предлагали мне разные варианты, которые я подвергал критике, пробовал на прочность. Помню, как одна очень рациональная женщина из Израиля предлагала мне найти какую-то бедную пенсионерку в России и посылать ей деньги, получая в ответ на это письма полные благодарности. Я подумал первым делом, почему я должен найти бабушку именно в России, а не в какой-то стране Африки или Южной Америки, почему именно старушку, ведь есть и молодые женщины, которым еще и детей нечем кормить. Да и что я мог послать, если у самого было не очень много денег? И чувствовал я, что благодарность нищего за милостыню, поданную ему с барского стола, вряд ли согреет мою окоченевшую душу.
Все эти искания окончились идеей написать письмо своему сыну. Написано оно было на одном дыхании, в нем я уверял Павлика в том, что очень сильно любил его и продолжаю любить, коротко рассказал о том, как живу, что жизнь моя без него пустая, что если он захочет, что я с радостью приеду к нему, а если нет, то пойму его и беспокоить больше не буду. Письмо я отправил маме через интернет, а она уже отправила его по почте в Прейли. Несколько дней я ждал ответа, а потом принял решение поехать в Прейли и выслушать от сына устный отказ со мной общаться, чтобы не терзаться больше сомнениями. Затем я задумался о том, стоит ли мне вообще возвращаться в Англию или нет. Если сын захочет со мной общаться, то мне лучше жить в Латвии, чтобы ездить к нему на выходных. А что, если он откажется? Тогда я решил все равно стучаться в эту дверь, даже если она будет наглухо закрыта много лет.
После принятия решения об окончательном отъезде мне стало намного легче. Я принялся каждый день снимать максимально допустимую сумму со своей банковской карточки. Предупредил Гинтараса о том, что съезжаю с квартиры и еду в Ригу. Он сильно удивился, сказал, что делать этого не стоит, потому что страны Балтии скоро захватит Россия и жить там после этого станет невыносимо. На это я ему ответил, что страны Балтии вошли в НАТО и вряд ли их Россия после этого захватит, но он толком не понимал, что такое НАТО и сказал, что в самое ближайшее время перевезет своих родителей в Англию на всякий случай. Я пожал плечами и сказал, что страны Балтии России ни к чему, ведь рядом есть другие страны, вполне пригодные для того, чтобы их безнаказанно захватить. Он не стал со мной спорить по этому поводу, сказал, что и без России в странах Балтии живется не так хорошо, как в Англии и потому он будет рад снова сдавать мне комнату, когда я вернусь месяца через два. Напоследок он даже дал мне телефон частных перевозчиков, которые по дешевке возят из Англии в Литву разные посылки, и продукты из литовского магазина, они и пассажиров брали за восемьдесят фунтов.
Мне оставалось пойти в государственную контору и попросить отменить мне пособие по малой зарплате. И как же это было трудно сделать! Понять язык английских клерков было выше моих сил. В итоге они предложили мне переводчика, но услышав то, что они мне говорили на русском, я тоже ничего не понял. И тут меня выручил охранник, спросил, чего я хотел-то, я сказал, что хочу отказаться от пособия, потому что уезжаю навсегда. Он спросил точно ли я не пришел для получения государственного жилья. Я еще раз ему объяснил, что уезжаю и возвращаться не собираюсь. Тогда он подвел меня к стенду, на котором было много разных анкет с оплаченными конвертами, и дал мне одну из них, сказал, чтобы я заполнил и кинул в почтовый ящик. Вопросы там были какие-то странные, на которые я ответить был не в состоянии. Там спрашивалось, какую зарплату я буду получать, буду ли я работать с вредными химическими веществами и тому подобное. Как мог я заполнил эту анкету, заклеил её с специальный конверт и бросил в почтовый ящик.
Прощаться ни с кем не хотелось, у меня было такое чувство, что я умираю, а точнее, что я уже умер и хожу по городу, как призрак. Мысленно я был уже в Латвии, где мне предстояло жить с отцом алкоголиком, искать какую-то ужасную работу за гроши. Моей маме подруга посоветовала запретить мне возвращаться домой, даже передала через маму контакты какого-то человека в Лондоне, который мог помочь мне там найти работу и жилье. Как люди щедро дают свои советы, глядя на других людей издалека! Деньги я наконец все снял, больше двух тысяч у меня были в двадцатифунтовых купюрах. Это была достаточно большая стопка, которую я спрятал в коробку от таблеток от кашля, в бумажнике была только пара сотен.
(Продолжение в комментарии).
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава восемнадцатая
Глава восемнадцатая. Рождение.
Я ушел на работу раньше, чем приехал Игорек, который должен был проводить Веру в больницу. В середине дня он мне позвонил и сказал, чтобы я срочно ехал, потому что дело принимает серьезный оборот. Врачи в связи с плохим состоянием ребенка приняли решение устроить досрочные роды. Я смог освободиться только к четырем вечера никого в фирме совершенно не интересовали мои проблемы, приемщица не хотела переигрывать сроки выполнения заказов. Зимой было такое, что я всю неделю работал с высокой температурой. Я приехал в больницу, поднялся на пятый этаж, как мне сказал Игорек, и увидел его сидящим среди беременных женщин. Он держал руки на животе, как они. Когда же он уловил мой насмешливый взгляд, он резко отдернул свои руки от живота и подскочил со стула, смущенно сказал, что это совсем не то, о чем я подумал.
Он провел меня в палату, где была Вера и сказал, что поедет домой. Она стояла на кровати на четвереньках и скулила о том, что ей как-то не по себе. Я сел на стул рядом с кроватью и не знал, чем я могу ей помочь. Она потребовала от меня пятьдесят лат для того, чтобы ей сделали обезболивающий укол. Я дал, но не вполне понял, как и когда она будет расплачиваться.
- Так что, ты прямо сейчас рожать будешь?
- Конечно сейчас! А когда ты думаешь? Жирный тебе что ли не передал?
- У тебя что ли уже схватки начались?
- Конечно, начались!
Больше я решил ничего не спрашивать, хотя и не понимал, почему она не орет от боли, как это обычно бывает у женщин в кино. Она сказала, что я должен присутствовать при родах. Я безоговорочно согласился, хотя и не видел в этом никакой необходимости. В этом был бы смысл, если бы она хотя бы любила меня. А на тот момент мы уже ненавидели друг друга. Все, что я чувствовал эти пару часов – это страх за ребенка. Никаких теплых чувств к жене у меня не было.
Наконец в палату зашла врач и велела Вере подняться и идти в родильную палату. И она, к моему изумлению, встала и пошла. Я мог поверить во что угодно, но не в то, что она прямо сейчас так просто возьмет и родит. Я за свою жизнь слышал множество рассказов о том, как женщины рожают сутками и в страшных муках. Я пошел следом, исполняя волю своей жены. Когда её поместили в гинекологическое кресло, она начала громко и нецензурно ругаться в адрес врачей, требовать, чтобы ей срочно дали обезболивающее. А врачи реагировали на это очень спокойно, сказали, что об анестезии надо было говорить раньше. Вера взвыла, еще раз предложила врачам пятьдесят лат, заявила, что она сейчас умрет.
- А ты что здесь делаешь? – завопила она, увидев, что я стою рядом. – Иди отсюда! Быстро!
Я охотно вышел в коридор и замер, стоя у двери, прислушивался к крикам своей некультурной супруги. В тот момент я подумал о том, что нашел для своего сына неправильную мать. Он еще не родился, а она его уже проклинает! Через минуту Вера перестала орать и в повисшей тишине я еле различил крик своего сына, совсем тихий, больше похожий на мяуканье кота.
- Все в порядке! – мило улыбаясь сказала мне молодая медработница. – Сейчас мы её подготовим, и вы сможете зайти. Идите!
- Папаша! – позвала меня врач. – Принимайте сына! Вес три шестьсот, рост пятьдесят три сантиметра.
О том, что у меня будет сын я знал, после многочисленных обследований, которые вера делала во время беременности, для них она специально приезжала в Ригу. Он был темно-розовый, молча смотрел вокруг удивленным взглядом. Я держал его на руках и чувствовал какое-то облегчение, умиротворение, тихое счастье. Ранее, мне казалось, что дети – это часть родителей, что родители могут из них сделать то, что захотят, но в тот момент я понял, что это хоть и маленький, но другой человек, которому я не имею права что-либо навязывать и что-то из него лепить. Мне стало вдруг ясно, что я для него, а не он для меня. Я могу его защитить, сделать его жизнь приятной, помочь ему понять что-то, но я не в праве ему что-то указывать, могу лишь посоветовать что-то, если он меня об этом попросит. Я поднял глаза и увидел Веру, её лицо кривилось, выражая неприязнь то ли только ко мне, то ли ко мне и сыну. И блаженство я чувствовать перестал. Мне велели дать ребенка матери, чтобы она его покормила. Нехотя я отдал ребенка в её распухшие руки. Она неуклюже пихала ему в рот свой сосок, а он не хотел его брать поначалу, потом немного пососал и выплюнул. Это разозлило Веру, она начала нести всякий бред, о том, что её соски слишком большие, а ребенок слишком маленький.
Я смотрел на ветви вековых деревьев за окном на фоне темнеющего ясного неба. На ветвях распускались нежно-зеленые листья. Дальше в окне была католическая церковь. Я смотрел в окно и думал о том, что это самый счастливый день в моей жизни, что этот день прошел как-то по-дурацки, что можно было его и как-то поприличнее организовать. Это начало во мне говорить чувство вины перед сыном. Мне сказали, что я могу прийти на следующий день, и я удалился, улыбнувшись сыну, небрежно кивнув Вере.
В каком-то полусне я добрался до бара «Зайга» на улице Лачплеша, по дороге я позвонил Игорьку, сказал, где встречаемся, что пока с ребенком все в порядке, потому можно это событие хорошенько отпраздновать. Игорек явился с огромным пакетом всяких сладостей – конфет, шоколадок, вафельных тортиков, печений. Дело в том, что ему повезло накануне. Его сестра была адвокатом, и разбирала дело какого-то разорившегося торговца. Ей надо было пересчитать на его складе товары, и она пригласила брата помочь это сделать. За день работы он получил полную легковую машину этих товаров. Сначала радовался, но через неделю его начало тошнить от сладкого, и он менял у Яши сладости на другие продукты. Конечно, он одарил этими по большей части просроченными товарами и меня, и Шурика, и даже Покемона.
- Возьми! Я подобрал то, у чего срок годности еще не вышел. Принеси Вере, пусть она врачам раздаст. Они, наверное, после такой пациентки решили переквалифицироваться в дворники! Не каждый выдержит такой напор, с каким она на людей накидывается. Ой, ты знаешь, пока я её туда вез, я чуть с ума не сошел! Она эти семечки щелкала, шелуху плевала прямо на пол, на живот тоже попадало. Я замучился стряхивать. А она свой мат только слегка разбавляет нормальной речью. И начала мне на весь троллейбус рассказывать, как она сначала пришла к плохому гинекологу, который ей в одно место палец засунул и в глаза смотрел. Это было ужасно! Я чуть там со стыда не сгорел! А что это она так быстро родила?
- Не знаю, в предродовой палате на четвереньках час постояла, а потом сама пошла в родовую и за пятнадцать минут все случилось примерно.
- Везет же, нехорошим бабам! А некоторые хорошие сутками разродиться не могут. Моя вот, тоже долго мучилась. Нет, надо было перед родами её как-то перевоспитать, чтобы профессионалы это сделали. А то пока по городу шли, она на машины буквально лаяла, как собака. Все повторяла, что она тяжелая и типа ей теперь все можно. Всех оскорблять, бить, плеваться на пол в общественном транспорте. Сколько же в ней зла!
Маме я позвонил и сообщил, что все в порядке, пока еще ехал в троллейбусе, потому я мог со спокойно напиться, как свинья, что я и сделал. В голову лезли мысли о будущем, а о нем я думать совершенно не хотел, понимая, что ничего хорошего меня с Верой не ждет. Игорек рассказал мне утром, что, когда я дошел до определенной кондиции со мной случился странный приступ, похожий на эпилепсию. Охранник уже вызывал скорую помощь, когда я неожиданно очнулся, пришел в себя и попросил еще пива. К утру я оказался уже у Игорька в гостях и мне снова стало нехорошо. Он побежал на кухню, где у него над раковиной висел маленький шкафчик, а на его дверцах было приклеено очень маленькое зеркальце, маленькая не освещенная иконка, и крохотный квадратик бумаги, на котором мелким шрифтом была напечатана молитва «Отче наш». Он встал перед шкафчиком, не на колени, а в полный рост и слегка согнулся и принялся читать молитву, креститься и целовать свой нательный крест. Он делал это долго, пока я наконец не очнулся, не вошел в кухню, не увидел, чем он занимается, и не рассмеялся над ним.
Страдая от остаточной алкогольной интоксикации, я довольно быстро отстрелялся на работе и поехал в больницу. Вера находилась в палате с еще двумя недавно родившими женщинами. Детей привезли на кормление. Двух других женщин почему-то не было в палате. Я спросил у Веры, который из детей наш и она начала на меня орать, упрекая в том, что я не чувствую, где моя родная кровь. Орала она по той причине, что и сама этого не чувствовала, потому принялась читать метрики. Я дал ей пакет с конфетами и наказал, раздать врачам и медсестрам, чего она делать явно не собиралась. Она сказала, что на следующий день её с ребенком переведут в другую детскую больницу. У ребенка после рождения со здоровьем наблюдались внезапные улучшения, но еще недели две он должен быть под наблюдением врачей.
Сына она решила назвать Павликом в честь своего отца. Я ничего не имел против этого имени, хотя и знал, что что бы я ни предложил, она все отвергнет. Далее она потребовала, чтобы я подарил ей какое-то золото, за то, что она родила мне ребенка. Требовала она этого в очень грубой и бранной форме, а я пытался научиться терпеть её выходки, ведь рядом лежал Павел и надо было хотя бы попытаться вести себя прилично, вне зависимости от того, как вела себя Вера.
На следующий день после работы, мне пришлось устроить небольшой корпоратив в офисе в честь рождения сына. Я накупил разного алкоголя, холодных закусок, мама испекла торт. Директор подарил мне немного денег, а коллеги преподнесли мне электрочайник и надувной матрас. Дело в том, что я им рассказал, что с женой мы спим отдельно, а диван у нас на новой квартире был только один. Коллеги начали требовать от моей мамы, чтобы она пустила нас жить к себе домой. Мама из-за этого неуклюжего вмешательства в её личную жизнь сильно переживала, а я из-за этого чувствовал себя виноватым перед ней.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава двенадцатая
Глава двенадцатая. Первый разрыв.
Долго я думал о том, что же послужило последней каплей для того, чтобы я осознанно пошел на то, чтобы выгнать Веру из квартиры, которую снимал. Я многое терпел, многое даже прощал ей, однако медленно и неумолимо приближался тот момент, в который я пришел к убеждению в том, что дальше так продолжаться не может.
Точно не помню, как и где я встретил своего одноклассника и однокурсника по училищу Киселева, и был удивлен тем, что он мне предложил выпить и пить мы решили у меня дома. Ранее к алкоголю он относился негативно. В доме у меня был жуткий бардак, который венчала Вера, лежавшая на диване застеленным грязным бельем с ведром мочи рядом. Когда я в тот пятничный вечер смотрел на это безобразие, я смотрел на него как бы не своими глазами, которые к нему привыкли, а глазами своего гостя, и мной овладела тихая ярость. Саня принес с собой пару бутылок какого-то бренди, которое мы начали хлестать стаканами. Из закуски в холодильнике оказались только куриные спины – любимое верино блюдо, на которое мне и смотреть-то было страшно. Она брала остовы куриц, на которых практически и мяса не было и варила их до одурения, подкидывая муку. Выглядело это, как некое кладбище разбитых кораблей – каркасы торчали из песка-муки. И это она попыталась нам подать со слипшимися макаронами. Идти в дальний магазин уже было лень, потому решили закусывать шоколадом, что было необдуманно, ибо сладкие закуски усиливают опьянение.
Примерно через час мы были уже в невменяемом состоянии. Пошли в туалет почему-то вместе, но он оказался закрыт, судя по звукам, кто-то мылся в душе. И тут мы пошли справить малую нужду за мусорные контейнеры, стоявшие у подземного перехода, мы делали это в очень людном месте. Застегивая прореху, Саня окликнул двух, проходивших мимо девиц, попросил у них прикурить, сделал пару шагов в их сторону, спросил, как их зовут, начал рассыпаться в комплиментах. Но тут Вера, быстро встала, натянула штаны прыгнула к нему, и начала его бить. Я оттащил её от друга и надавал ей затрещин. Когда вернулись домой, она начала оказывать ему неприличные и неуклюжие знаки внимания, но он как-то размяк, сник, и в итоге без чувств рухнул на пол. Мы расстелили на кухне кресло и за руки и ноги затащили его на него.
Занимаясь сексом, я почувствовал какое-то раздражение, и не прекращая начатого дела, принялся упрекать Веру в том, что в доме не прибрано, в том, что она готовит всякую дрянь, в том, что она глупа, не образована, не воспитана. И ей мое такое поведение вроде бы и нравилось. Сопротивлялась она не очень бойко, только повторяла, что ничего по дому делать не будет, равно, как и искать работу. И тут на меня накатило, я схватил её за горло и едва не откусил нос. Вся постель была в кровище. И она не обиделась, не расстроилась, не собралась к маме в Прейли, она продолжала заниматься сексом, а я чувствовал себя полной свиньей, причем свиньей, которая унизила саму себя.
Утром Киселев, оглядев нас, испачканных кровью и окружающий его бардак, поспешил убежать, даже не позавтракав гренками, которые я жарил. После завтрака мы снова легли спать, но в дверь начали ломиться. Я подумал, что это опять родственники Веры и отправил её прогонять их. Но оказалось, что это Игорек с Покемоном, который хотел выпить капучино из пакетиков и именно у меня дома. Игорек заверил нас в том, что впереди будет аттракцион невиданной щедрости, что капучино с пирожными – это только начало. У меня на тот момент денег было немного, только на еду до аванса, а выпить и забыться я был не против.
И закрутилось, как обычно – выпили пива у меня, потом купили пельменей и поехали к Наполеоновичу, но не на такси, а на трамвае, ночью, на дежурном, который ходил раз в два часа. Мы ввалились в трамвай на остановке перед каменным мостом. К нам сразу подкатила громадная кондукторша с очень строгим выражением лица. Покемон вышел вперед, выгнул свою куриную грудь, поплевал на кончики пальцев и начал пересчитывать монеты на ладони. Билет стоил четырнадцать сантимов. Он начал торги с двадцати сантимов за четверых. Кондукторша взревела раненым бизоном, и твердым необъятным животом толкнула его к выходу. Он едва не рассыпал свои монеты, и тут же предложил тридцать, тридцать пять, сорок три. На сорока трех кондукторша притиснула его к дверям и нажала на кнопку сигнала водителю. Двери раскрылись и Покемон вывалился из трамвая посередине Каменного моста прямо на проезжую часть. Мы поспешили выйти самостоятельно, чтобы не шмякнуться головой об асфальт, как наш спонсор.
- Да гори оно все огнем! – кричал Игорек, топая ногами, и швырнул пакет с пачками пельменей на землю. – Какой же ты дегенерат! Накидывать по десять сантов, когда там такая мадам. Она же латышка, а они принципиальные формалисты…
Пришлось идти пешком и шли мы как-то кругами по Агенскалнсу, потому что плохо знали левобережную Ригу. Игорек уже несколько раз пинал пакет с пельменями, которые разморозились и слиплись. Покемон один раз сказал, что если к нему не будет уважительного отношения, то он просто зайдет в какой-то бар, и будет там сидеть один, а нам придется идти пешком обратно. После этого Игорек начал его душить и всячески тискать, а Вера, глядя на них, сказала, что они прекрасная пара. Только после этого Игорек брезгливо оттолкнул от себя своего умственно отсталого друга.
У Наполеоновича сидели какие-то гости. На кухне в панельной хрущевке было ужасно тесно. Вера сидела у меня на коленях, какой-то мужик внешне похожий на Шевчука, вечно просивший дать ему гитару, зашивал ей обувь. Хоть окна и были открыты, кухня была, словно в тумане. Вера требовала поставить что-то блатное, потому что рок она совершенно не выносила, и за это регулярно получала подзатыльники. На рассвете Покемон потребовал, чтобы ему принесли копченой рыбы, дал Игорьку десятку и тот надолго пропал. Я отправился за пивом и Игорьком и нашел и то и другое на маленьком рынке. Купив рыбу, совершенно пьяный Игорек решил очень быстро и очень близко познакомиться с продавщицей и потому долго рассказывал ей о том, что он итальянский солдат, очень недобросовестно имитируя акцент. Я безжалостно его разоблачил, и мы отправились пить дальше, начав есть рыбу на ходу.
Когда мы вернулись в кухне сидели и спали только Островский и мужик похожий на Шевчука. Причем Юрис зачем-то накрыл лицо полой халата, видимо, чтобы мухи не раздражали. Мы сели за стол и принялись пить. И тут в комнате началась какая-то возня на диване и вопли Веры. Мы туда вошли и увидели, как она полуголая била лежащего Покемона. И тут она начала мне жаловаться на то, что мой друг полный ноль, как любовник, что он только лежит, как бревно и просит, чтобы она сделала все сама. Сначала я почувствовал себя неловко. Однако, быстро сообразил, что это прекрасный предлог для того, чтобы избавиться от надоевшей сумасшедшей бабы. Я спокойно сказал ей, что между нами все кончено. Она принялась просить прощения, уверять меня в вечной любви. А Игорек сказал, что она заслуживает наказания. Ничего оригинального мне на ум не пришло, и я просто облил её пивом и дал пощечину.
- Посмотрим, - говорил Игорек Покемону в баре около станции. – Что ты запоешь, когда она пропустит тебя, как Эжена через свои жернова! Придется тебе после этого жениться на ней, тут уже ничего не поделаешь!
- Да я не собирался ничего делать! Это все была шутка. Правда, Вера!
- Тогда доставай деньги и поехали тусоваться в Юрмалу!
Покемон говорил, что в Юрмале все слишком дорого, что пора закругляться, пора по домам, и даже заявил, что алкоголь – это зло. Но тут на него начала орать Вера. Она назвала его крысой, сказала, что убьет его на месте, если он не раскошелиться. И он не выдержал её напора, отдал ей все свои деньги, заначив себе пару лат. Игорек решил, что с такими деньгами в Юрмале делать нечего, и остается только затариться продуктами и пивом в магазине и поехать на один пруд в лесу между Ригой и Юрмалой. Пару станций мы проехали на электричке, а потом долго шли пешком вдоль рельсов. Игорек сильно отстал от нас, что-то кричал и через каждые два шага опускал пакеты с бутылками пива на землю.
- Не понимаю, - задумчиво сказал Покемон. – Зачем он пакетами земли касается?
Вера тоже быстро устала, и начала бить Покемона и орать на него. За забором около путей залаяла собака, и Вера тоже начала очень громко рычать и лаять, потом хозяин собаки тоже присоединился к этой перебранке. Когда уже подошли к пруду, Игорек споткнулся о корень, полетел кувырком, и никто ему не посочувствовал. С громким смехом мы кинулись собирать раскатившиеся пластиковые баллоны с пивом. Коптить сосиски на костре не стали, съели их холодными, все были слишком пьяными для того, чтобы разводить огонь. Объевшись, полезли в воду. Игорек оставил трусы, а мы с Покемоном решили не мочить бельё и разделись полностью. Вера пошла купаться в одежде, но разделась полностью, когда вышла из воды. Потом Вера потянула меня в лес, и я пошел, вернее побежал. В густом кустарнике мы повалились на траву и принялись спариваться. Оба мы видели, что Покемон сидит в кустах и сам себя удовлетворяет, наблюдая за нами. И похоже на то, что это нам обоим доставляло какое-то извращенное удовольствие.
На обратном пути Игорек выражал вулканическое недовольство нашим поведением, сказал даже, что не будет больше с нами пить. Потом зачем-то он начал рассказывать нам, как много женщин за свою жизнь он оплодотворил, вспоминал, где и когда это случилось, как звали этих женщин, как они выглядели и во что они были одеты.
- Знаете сколько бегемотиков, похожих на меня по земле ходит? И не счесть! Я хоть и старый, и пузатый, зато мне совратить женщину - раз плюнуть, потому что у меня есть свои секретики и маленькие хитрости. Конечно, за это у меня много минусов в небесной канцелярии, но и плюсов я тоже много заработал! Не согрешишь, не раскаешься, а не раскаешься, не угодишь богу. Потому кающейся грешник стоит ста праведников…
Я слушал это и уже боялся, а не хотел того, чтобы Вера забеременела. Да, раньше мне хотелось, чтобы она поскорее родила от меня ребенка, но теперь я почувствовал какое-то отчуждение. Я по-прежнему допускал то, что её можно перевоспитать, сделать из неё примерную жену, вот только в тот момент до меня дошло, что занятие это совсем неприятное, во всяком случае для меня, и я начал сомневаться в том, что у меня это получится когда-нибудь.
Вернувшись с работы в понедельник, я не стал с ней ругаться, как это обычно делал, не стал хватать её за шею и заставлять прибрать то, что она раскидала. Я сел за стол взял тетрадку и ручку и начал составлять список Вериных обязанностей. Читать она это произведение не стала, а ручку, которую я ей протянул для подписи кинула мне в лицо. Я не стал ругаться, а спокойно сказал ей, чтобы она собирала вещи, ехала в Прейли, и больше не возвращалась.
- Ты понимаешь, что ты лох, что ты не можешь жить один, без меня ты никто, потому ты должен меня слушаться и быть мне благодарным за то, что я с тобой живу. И моя мама все это может подтвердить…
- Твоя мама для меня не авторитет! Чего она в жизни добилась? Того, что просроченными продуктами питается и одевается в обноски, живет в муниципальной квартире, и еще чему-то меня будет учить. Да она мне звонила, когда ты у неё в последний раз была и просила тебя срочно забрать, дескать я от тебя уже отдохнул, а она тебя выносить больше не может. Вырастила дочку на свою голову, теперь готова её хоть черту отдать, лишь бы не видеть больше…
- Ты маменькин сынок! Ты с детства избалован, потому ты жестокий и жадный…
- Я маменькин сынок? Я не убегаю к маме каждый месяц на неделю, как это делаешь ты! Я как ушел, так ни разу дома у родителей не был. И не забывай, на чьи деньги ты живешь, кто тебе тряпки все эти купил, кто работает круглыми сутками! И вообще, с тобой разговаривать бесполезно, ты не понимаешь человеческого языка. Я ухожу, и за квартиру платить больше не буду. Сама разбирайся с хозяйкой! Сама думай, на какие деньги купить себе пожрать! Тебе уже девятнадцать лет, ты взрослая, никто тебя содержать не обязан.
Я ушел и направился к Игорьку. Его опять отказывалась кормить жена, жившая в квартире этажом ниже, так что он охотно пустил меня пожить на неделю, при условии, что я буду приносить еду и пиво. Но я совершил ошибку и вместо того, чтобы принести продуктов, я дал ему денег, чтобы он сам их купил. В результате он, пока я был на работе, съездил на Засулаукс и привез Островского, с которым до вечера пропил практически все мои деньги. Когда я пришел, он лежал голый на диване и пытался укрыться своими штанами. Всю ночь я пил с Наполеоновичем, утром проводил его до трамвая. На следующий день, когда я вернулся с работы, то увидел Игорька во дворе. Он держал на руках чумазую девочку лет трех, из кармана его торчал большой нож в чехле, а вокруг него толпились пацаны лет десяти и обзывали его педофилом. Я начал спрашивать у пацанов, откуда он взял девочку. Оказалось, что он нянчит её уже полдня. Мама девочки куда-то пропала, оставив ребенка на улице. Игорек таскал её в бар, где купил за лат нож у какого-то пьянчуги. Носил её домой, где скормил ей остатки моих продуктов.
- Так, - сказал я. – Идем сдадим ребенка в полицию! Пусть ищут эту мамашу, лишают её родительских прав за такое. А давай я сейчас позвоню в полицию, пусть приезжают! Что мы будем ходить? А зачем ты этот нож купил?
- Он всего за лат мне его продал…
- Ты понимаешь, как ты выглядишь со стороны! А эти пацаны что тут делают?
- Я их сейчас отведу к Жоре, пусть работают у него, а не бездельничают. Он им мороженное и ценный опыт, а они ему…
И тут из-за угла выбежала чумазая женщина с подбитым глазом и кинулась к Игорьку. Она, было, захотела поднять шум, но я строго спросил её, почему она бросает маленького ребенка без присмотра, и она притихла, начала жалобно всхлипывать. А я достал телефон и сказал, что вызову полицию и расскажу о том, как она с дочкой обращается. Игорек, отдавая ей девочку, сообщил, что она была очень голодной, но он её покормил два раза. Только дома, попивая пиво, он понял, в какие неприятности мог попасть, благодаря своему доброму сердцу. Проснувшись утром, он испугался того, что натворил еще больше, сказал, что бросает пить и потому хочет остаться один на недельку.
Мне оставалось только собрать вещи и пару дней переночевать на работе. Но заказов было не так много, чтобы работать круглыми сутками. И пришлось мне ехать к маме и ночевать там. Впервые за долгое время я после работы принялся читать книгу и делать записи в блокноте. Так трезво я прожил несколько дней, но потом позвонила Вера, и сказала, что у неё ко мне есть серьезный разговор. После работы я приехал на квартиру, где стало совсем грязно, а она лежала на диване и делала вид, что у неё нет сил подняться.
- И чем же ты заболела? Впрочем, это не мое дело. Вали в свои Прейли и там лечись!
- Я беременна! У меня месячных уже давно нет.
- Ты уже сто раз говорила мне это. Я тебе верил, но потом оказывалось, что ты шутишь. Согласись, это как-то странно выглядит – столько вместе прожили, никак не предохранялись, трахались каждый день и ничего, а тут я тебя начал выгонять, и ты тут же залетела. Фигня полная! Даже если это и так, то жить я с тобой все-равно не буду. Да и при твоем образе жизни, с твоим характером лучше тебе детей не рожать. Ты за собой приглядеть не можешь. Куда тебе еще ребенка?
Пыталась с ней поговорить и моя мама, но Вера только кричала о том, что я ей должен все, а она мне ничего, упоминала о том, что я давал ей слово вечно её любить. Да, это было так, я клялся, но при этом даже понятия не имел кому клянусь. Наконец я вручил ей деньги на аборт и обратную дорогу и поехал домой с мамой. С одной стороны я чувствовал радость и был готов начать новую жизнь, а с другой мне было жаль эту ненормальную женщину. На следующий день мне позвонила её сестра Надежда, и попыталась пристыдить, заставить передумать, помириться. Я почему-то занервничал и бросил трубку, она перезвонила снова и на этот раз только попросила сказать, когда я буду на съемной квартире, чтобы отдать её мужу Верины вещи.
На свою беду, я рассказал своим коллегам о том, что отправил свою невесту обратно в Прейли и все, даже директор меня строго осудили, грозились даже перестать платить зарплату до тех пор, пока я не помирюсь с милой, на их взгляд, девушкой. Когда я пытался рассказать им, по какой причине я решился с ней расстаться, они мне не верили, говорили, что все это с моей стороны наговоры. И тут еще Вера начала звонить на рабочий телефон, рыдать в трубку и просить, чтобы позвали меня. А один раз она попросила мне передать, что она собирается покончить с собой и бросила трубку. Мне это передали. Новость мгновенно распространилась по коллективу, и на меня было оказано сильнейшее психологическое давление, но я не передумал, только обозлился на коллег.
Наконец, я заменил замок на дверях в съемной квартире, в которой был ужасающий бардак. Один я даже не решился убрать такое, позвал на помощь Игорька. Все было загажено, даже подоконники были чем-то испачканы, не говоря уже о холодильнике и плите. Моя одежда была изорвана и изрезана, даже мои фотоальбомы были изрисованы и порезаны. Игорек сказал, что Вера – это некое сосредоточение зла. После уборки мы немного выпили пива, и я начал мечтать вслух о земельном участке и строительстве небольшого дома. На этот раз я решил сначала накопить денег, построить дом, а потом уже искать себе приличную жену.
- Да, - согласился со мной Игорек. – С Верой у тебя бы не получилось построить дом, даже, если бы ты и купил этот участок, пока были деньги. Она тут вечно лежала, а туда бы она и не приехала никогда. Лично я не могу себе представить, чтобы она каким-то полезным делом занималась. На этом участке вы бы просто убили друг друга. Ты же мог её в один прекрасный день не за нос, а за горло укусить так, что она бы не выжила.
- Один раз было, что она меня звала в гости к своей подруге, той, соседке, что в Ригу переехала. А я, конечно, отказывался. Не очень-то приятно этот бабий треп слушать. Я ей сказал, что, если хочешь иди, но только без меня. Она вроде бы и пошла, но тут резко подбежала ко мне со спины и как врезала этим большим ключом прямо по темени. А я за столом тогда сидел и кашу ел. И мне так больно стало, что я подавился. И только я откашлялся, её за горло схватил, и поднял так, что она только ногами в воздухе задрыгала. Голову же ей оторвать мог…
Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой – книга Стефана Цвейга
Данная статья относится к Категории ✨ Качественные уровни творчества
Стефан Цвейг — австрийский писатель, автор множества произведений, посвящённых выдающимся творческим личностям
Стефан Цвейг в 1928 году публикует книгу: Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой / Drei Dichter ihres Lebens: Casanova, Stendhal, Tolstoi
«Путь «Трёх певцов своей жизни» ведёт не в беспредельный мир [...], а обратно – к собственному «я». Важнейшей задачей своего искусства они невольно считают не отражение макрокосма, то есть полноты существования, а демонстрирование перед миром микрокосма собственного «я»: для них нет реальности более значительной, чем реальность их собственного существования. В то время как создающий мир поэт, extroverte, как его называет психология, то есть обращённый к миру, растворяет своё «я» в объективности произведения до полного исчезновения личности (совершеннее всех Шекспир – как человек, ставший мифом), субъективно чувствующий, introverte, обращённый к себе, сосредоточивает весь мир в своем «я» и становится прежде всего изобразителем своей собственной жизни. Какую бы форму он ни избрал – драму, эпос, лирику или автобиографию, – он всегда бессознательно в центр своего произведения ставит своё «я», в каждом изображении он прежде всего изображает себя.
Задачей этого тома является попытка продемонстрировать на трёх образах – Казановы, Стендаля и Толстого – этот тип поглощённого собой субъективного художника и характернейшую для него художественную форму – автобиографию.
Казанова, Стендаль, Толстой, – я знаю, сопоставление этих трёх имён звучит скорее неожиданно, чей убедительно, и трудно себе представить плоскость, где беспутный, аморальный жулик и сомнительный художник Казанова встречается с таким героическим поборником нравственности и совершенным изобразителем, как Толстой. В действительности же и на этот раз совмещение в одной книге не указывает на размещение их в пределах одной и той же духовной плоскости; наоборот, эти три имени символизируют три ступени – одну выше другой, ряд восходящих проявлений однородной формы; они являются, повторяю, не тремя равноценными формами, а тремя ступенями в пределах одной и той же творческой функции: самоизображения.
Казанова, разумеется, представляет только первую, самую низкую, самую примитивную ступень – наивное самоизображение, в котором человек рассматривает жизнь как совокупность внешних чувственных и фактических переживаний и простодушно знакомит с течением и событиями своей жизни, не оценивая их, не углубляясь в свой внутренний мир. У Стендаля самоизображение уже стоит на более высокой ступени – психологической. Оно не удовлетворяется простым рапортом, голым curriculum vitae, тут собственное «я» заинтересовалось самим собой; оно рассматривает механизм своих побуждений, ищет мотивы своих действий и своего бездействия, драматические элементы в области душевного. Это открывает новую перспективу – двойного рассмотрения своего «я» как субъекта и объекта, двойной биографии: внешней и внутренней. Наблюдающий наблюдает себя, переживающий проверяет свои переживания, – не только внешняя, но та психическая жизнь вошла в кругозор изобразителя.
В Толстом – как типе – это самонаблюдение достигает высшей ступени; оно становится уже этически-религиозным самоизображением. Точный наблюдатель описывает свою жизнь, меткий психолог – разъединенные рефлексы переживаний; за ними, в свою очередь, следит новый элемент самонаблюдения – неутомимый глаз совести; он наблюдает за правдивостью каждого слова, за чистотой каждого воззрения, за действенной силой каждого чувства; самоизображение, вышедшее за пределы любопытствующего самоисследования, является самоиспытапием, самосудилищем. Художник, изображая себя, интересуется не только методом и формой, но и смыслом и ценностью своего земного пути.
Представители этого типа художников-самоизобразителей умеют каждую литературную форму оплодотворить своим «я», но лишь одну они наполняют собой неспело: автобиографию, эпос, охватывающий это собственное «я». Каждый из них бессознательно стремится к ней, немногие её осуществляют; из всех художественных форм автобиография реже всего оказывается удачной, ибо это самый ответственный род искусства. За неё редко принимаются (в неисчислимой сокровищнице мировой литературы едва ли удастся насчитать дюжину значительных произведений этого рода), редко берутся и за её психологическую критику, ибо она неизбежно принуждает спускаться с прямолинейной литературной зоны в глубочайшие лабиринты науки о душе. Разумеется, мы не отважимся в тесных рамках предисловия даже приблизительно наметить возможности и границы самоизображения; пусть лишь тематика проблемы и несколько намёков послужат прелюдией».
Стефан Цвейг, Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой, М. «Республика», 1992 г. с. 7-10.
Фрагмент текста цитируется согласно ГК РФ, Статья 1274. Свободное использование произведения в информационных, научных, учебных или культурных целях.
Если публикация Вас заинтересовала – поставьте лайк или напишите об этом комментарий внизу страницы.
Дополнительные материалы
Высшие уровни творчества по Г.С. Альтшуллеру
СИЛЬНЫЕ ЖСТЛ-ходы по И.Л. Викентьеву — фрагмент онлайн-лекции VIKENT.RU № 303 от 12 февраля 2023 года, 29 мин
Биографии, автобиографии и мемуары — около 80-ти материалов по теме
см. термин Результаты & Достижения в творчестве в 🔖 Словаре проекта VIKENT. RU
+ Плейлист из 17-ти видео: КАК СТАТЬ ГЕНИЕМ?
+ Ваши дополнительные возможности:
Идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультации третье воскресенье каждого месяца в 19:59 (мск). Это принципиально бесплатный формат.
Задать вопросы Вы свободно можете здесь:
+ 12 способов Вашего участия в проекте VIKENT. RU: https://vikent.ru/w4/
Изображения в статье
Стефан Цвейг — австрийский писатель, автор множества произведений, посвящённых выдающимся творческим личностям / Public Domain & На фоне — Изображение от wirestock на Freepik
Изображение от macrovector на Freepik
С днём рождения А. И. Солженицын!
Биография русского писателя Александра Солженицына (подраздел "биография" из Wikipedia). Слева круг в цветах торта Пикабу; флаги СССР и РФ и могила автора.
Облако слов создано без помощи ПК со своего гаджета (основная работа проделана в Termux: все слова приведены к начальной форме — т.е. к лемме; ФИО и гео-локации прогнаны через фильтр и должны начинаться с заглавной буквы).
Исходник в полном качестве по ссылке.
UPD после сотни минусов и сотни человеконенавистной пропаганды.
Пост был полностью художественным, но группа троллей в т.ч. с мультиаккаунтами разжигала политсрач, вражду и ненависть в комментариях.
Солженицын имеет не только Нобелевскую премию, но и является лауреатом еще нескольких премий, а также обладателем советских и российских наград. В честь писателя названы улицы/проспект в Ростове-на-Дону; Воронеже; Самаре и в центре Москвы
Рейтинг автора на российском портале читателей высокий, негатив 1:20, т.е. ~5%.
Рейтинг
Не пытайтесь ввести себя в заблуждение из-за группы троллей с мультиаккаунтами, пытающихся сформулировать негативное общественное мнение (по поводу вычисления нескольких мультиков обратился к Пикабу).
Отличник или двоечник? Узнайте свой уровень подготовки к Евро-2024
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Обзор развития жанра автобиографии, начиная со средневековья, по И.С. Кону
Данная статья относится к Категории 🔮 Появление нового жанра
«Немногочисленные сочинения автобиографического типа, оставленные европейским средневековьем, - исповеди, самооправдания и т.д. - выглядят в целом достаточно безличными. Описывая других, средневековый автор не столько анализировал черты индивидуального характера, сколько пытался персонифицировать какие-то моральные и социальные принципы.
Ещё труднее было ему сделать это в отношении себя самого.
Георг Миш, изучивший важнейшие средневековые автобиографии, констатирует «несобранность» личности средневекового человека, который видит в себе не автономную индивидуальность, реализующую свой внутренний мир, а воплощение общей категории, описываемой посредством определенного набора штампов.
В XIII-XIV веках сначала в Италии, а затем и в других странах появляется новый светский жанр лично-семейной хроники, представлявший собой нечто среднее между историей и автобиографией. Хроники эти, предназначавшиеся первоначально для узкого круга родственников, излагают важнейшие события из жизни семьи и самого автора, однако характер последнего ещё не является предметом анализа.
Созданные в XVI века жизнеописания Бенвенуто Челлини, Джироламо Кардано, швейцарского врача Томаса Платтера и его сына Феликса уже целиком посвящены личностям авторов. Однако и в этих автобиографиях повествование о событиях, участниками которых были авторы, решительно довлеет над самоанализом. Рассказ о своей жизни и размышления о себе очень редко, как у Монтеня, сливаются.
Подробно, с мельчайшими деталями описывая свою внешность, походку, болезни, вкусы, даже фантазии, авторы не ставят целью проследить становление собственной личности. Ситуации меняются, герой остаётся тем же самым. Потребность в самоутверждении (часто подкреплённая верой в своё призвание и даже мистическую предопределённость всего хода своей жизни) для него так же типична, как для средневекового героя самоуничижение. Но он ещё не воспринимает свое «Я» как внутренне дифференцированное, противоречивое и меняющееся единство. В этом его «цельность», но одновременно и «простота».
Недостаток рефлексии восполняется в XVII веке, когда любимыми жанрами становятся литературные «портреты», «характеры», мемуары, письма. Для средневекового человека ритуал и жизнь были тождественны. Теперь ритуал воспринимается уже как условность, игра. Ирония и скепсис Ларошфуко или Лабрюйера относительно человеческой природы отчасти подсказаны опытом придворной жизни. Но от рефлексии по поводу своего положения и поведения в обществе личность неминуемо приходит к вопросу о природе своего «подлинного Я».
В XVIII веке появляются интимный дневник и автобиографическая проза, где предметом художественного рассмотрения становится не «былое» само по себе, а былое в связи с «думами», то есть становление внутреннего мира, сокровенного «Я» автора.
Для Паскаля, при всей остроте его личностного самоощущения, любование собой немыслимо, «Пристрастие к своему «я» заслуживает ненависти». В этом он прямой наследник Августина» […]
В результате сознание постепенно превращается в поток бессознательного, в котором нет ничего устойчивого и, самое главное, не остаётся места для реального действия. Активное, действенное «Я» исчезает, расплываясь в многоступенчатой рефлексии. Уход в себя оказывается в конечном итоге уходом в никуда.
Трагедия Гамлета заключалась в непомерности его задачи: соединить в себе распавшийся социальный мир. Героический индивидуализм начала XIX века пытался обрести подлинное существование и «настоящее Я» путем разоблачения и отказа от фальшивых масок.
Индивидуализм XX века приходит к выводу, что «подлинного Я» вообще не существует, что люди - просто «персонажи в поисках автора». По выражению Луиджи Пиранделло, «каждый из нас напрасно воображает себя «одним», неизменно единым, цельным, в то время как в нас «сто», «тысяча» и больше видимостей... В каждом из нас сидит способность с одним быть одним, с другим - другим! А при этом мы тешим себя иллюзией, что остаемся одними и теми же для всех, что сохраняем своё «единое нутро» во всех наших проявлениях! Совершеннейшая чепуха!»
Если одни литераторы считают проклятием множественность «Я», то другие видят источник зла в иллюзии единства «Я». Личность - это «тюрьма, в которой вы сидите», а представление о единстве «Я» - «заблуждение науки», которое ценно «только тем, что упрощает работу состоящим на государственной службе учителям и воспитателям и избавляет их от необходимости думать и экспериментировать. Вследствие этого заблужденья «нормальными», даже социально высокосортными считаются часто люди неизлечимо сумасшедшие, а как на сумасшедших смотрят, наоборот, на иных гениев». (Герман Гессе)
«В действительности же любое «я», даже самое наивное, - это не единство, а многосложнейший мир, это маленькое звездное небо, хаос форм, ступеней и состояний, наследственности и возможностей», - писал Герман Гессе. Люди пытаются отгородиться от мира, замкнувшись в собственном «Я», а нужно, наоборот, уметь растворяться, сбрасывать с себя оболочку. «...Отчаянно держаться за свое «я», отчаянно цепляться за жизнь - это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда как умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим «я» ради перемен ведет к бессмертию». (Герман Гессе).
С точки зрения психологии эти антиномии кажутся бессмысленными: человеческое «Я» одновременно едино и множественно; индивид «реализует» себя и когда он опредмечивает свои потенции, и когда он сбрасывает с себя «бремя вещественности»; рефлексивное мышление, эмоциональное переживание и предметная деятельность - не альтернативы, а разные аспекты проявления индивидуальности. Но за этими антиномиями стоят вполне реальные социальные противоречия».
Кон И.С., Открытие «Я», М., «Политиздат», 1978 г., с. 216-218 и 242-243.
Дополнительные материалы
+ Плейлист из 16-ти видео: СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕКА
+ Ваши дополнительные возможности:
Воскресным вечером 04 сентября 2022 в 19:59 (мск) на ютуб-канале VIKENT.RU — онлайн-лекция № 287:
Также, идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию 18 сентября 2022 года в 19:59 мск (воскресенье). Это принципиально бесплатный формат.
Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/
Изображения в статье
Игорь Семёнович Кон — отечественный исследователь и популяризатор, занимающийся вопросами социальной психологии и сексологии / citaty.info & Первоначальное изображение Боэция, обучающего своих учеников, с листа 4r рукописи "Утешение философии" (Италия?, 1385) / Public Domain
Изображение 愚木混株 Cdd20 с сайта Pixabay
Изображение Gerhard Lipold с сайта Pixabay