Лазал по интернету и нашел интересный сайт.

База захоронений онлайн. https://epoisk.ru/burmsk/

летом посмотрел, было мало кладбищ прям, вышел. Зашел вчера, обалдел, добавили кучу кладбищ, чуть ли не все московские.

Весь список скринить не стал. Сам так как испытываю любовь к некрополям, очень легко там залип, нашел могилы своих репетиторов, знакомых, учителей… причём по карте отмечают с точностью до +/- 2-5 метров. Проверил на могилах родственников.

* * *

Эта история случилась в первой четверти XVI века в Вероне. Из-за поздних ночных размышлений, ставших привычными в последние годы, дьякон церкви Святого Зенона долго не мог уснуть. Дьякон Морриконе, так его звали, был уже стар; мысли о смерти стали для него обыденными и не пугали, как в молодости, а сделались чем-то вроде заботы о завтрашнем дне. Можно сказать, что он думал о ней как о предстоящем визите в деревушку Меццане-ди-Сотто за вином или о помощи пресвитеру на завтрашней службе.

Дьякон очень заботился о своём благополучии как на земле, так и на небе, поэтому ход его мыслей в ту ночь был примерно таков: «Итак, я скоро умру. Мне кажется, что с таким здоровьем я не продержусь и пяти лет. — Тут Морриконе положил руку на свой живот, словно проверяя, на месте ли его больной желудок. — Что меня ждёт? Мне непременно нужно попасть в рай. Но чист ли я перед Господом? Может, за мной водятся грехи, о существовании которых я запамятовал? Кажется, я не сделал ничего дурного. Может, и не был совершенен, но уж точно не убивал и не прелюбодействовал. — Тут он беззаботно улыбнулся. — Я всегда чтил Божий Закон, честно служил Господу и людям, пускай всего лишь в чине дьякона. Может, это и скромное достижение, но разве не в скромности заключена добродетель? А с каким упорством я работал! Я и до сих пор в строю, несмотря на недуги и возраст. Думаю, что Господь не оставит это без внимания. Да, я несколько склонен к винопитию. Кое-кто даже смеётся над тем, что я каждую неделю хожу через весь город в предместье, чтобы купить там вино. Но вино плохо не само по себе. Просто многим оно затуманивает разум и превращает людей в животных. Мне же оно только согревает и веселит сердце, оставляя чистым мой разум и не смущая душу, поэтому никакой пагубы не несёт. А что до моих визитов в Меццане-ди-Сотто, то я не виноват, что только там делают вино, от которого у меня нет изжоги. Итак, — подходил он к заключению, — всё должно быть хорошо. Не натворить бы мне дел за то время, что ещё осталось. — Тут Морриконе снова усмехнулся. — Думаю, что меня ждёт рай. Уверен в этом. Тогда откуда эта тревога? Чего я боюсь?»

Помимо мыслей о смерти, дьякон часто задавался философскими вопросами. В эту осеннюю ночь, например, он размышлял о загробной судьбе язычников. Морриконе недавно перечитал книгу Данте и думал о том, что все великие люди древности не попали в рай, а находятся в Лимбе. Неважно, насколько хорошим человеком ты был, но если ты не знаком с учением Христа, то в рай тебе вход закрыт. Разумеется, существовало исключение для ветхозаветных праведников. «Но Сократ, Цинциннат и Эпикур? — размышлял Морриконе. — Ведь они были прекрасными людьми, самыми достойными из язычников. Кто же виноват, что они родились не в то время и совсем не в том месте?! Почему они должны томиться в аду? Я уверен: знай они учение Христа, они бы с ним согласились и уверовали. Справедливо ли то, что произошло с ними? Странно, полвека я служу Господу и не могу ответить на такой простой вопрос. Не кроется ли в моих мыслях нечто богохульное? На всякий случай необходимо уточнить у пресвитера. Так или иначе, мне беспокоиться не о чем, ведь я крещён. А всё же обидно, что достойно прожитая жизнь этих титанов древности не избавила их души от томления в аду».

Наконец дьякон уснул, решив, что со своими сомнениями он разберётся завтра.

На следующий день Морриконе напросился на ужин к своему пресвитеру. С отцом Агнози, настоятелем прихода, его связывали дружеские отношения, хотя втайне дьякон завидовал пресвитеру и считал, что тот занял завидную должность благодаря высоким покровителям. Морриконе было обидно, что сам он к своим шестидесяти пяти годам не достиг священнического сана и не мог самостоятельно совершать богослужения и читать проповеди, а лишь выступал в роли помощника. Также дьякону было известно о некоторых грешках Агнози (впрочем, не слишком серьёзных), о чём он любил при случае посплетничать. В то же время Морриконе признавал необыкновенное умение Агнози помогать людям мудрыми советами. Именно за таким советом он и отправился к пресвитеру.

Агнози, в свою очередь, считал Морриконе исполнительным помощником и человеком, которого не нужно постоянно укреплять в вере. Единственное, что не нравилось пресвитеру, так это то, что Морриконе не умел держать язык за зубами и частенько говорил лишнее, чтобы привлечь к себе внимание других.

Во время трапезы они держались друг с другом подчёркнуто вежливо и уважительно. Агнози знал, какое вино предпочитает Морриконе, и потчевал дьякона его любимой вальполичеллой.

— Как ваш желудок? — спросил настоятель.

— Неплохо, — ответил Морриконе. — Пока я пью это вино, у меня всё в порядке, но стоит воздержаться хотя бы на день, как тут же начинаются сильные боли.

— Досадно, — участливо произнёс Агнози. — А вы не хотели бы на время отойти от дел и заняться лечением?

— Ни в коем случае! — воскликнул дьякон. — Ничто не может помешать мне исполнять свои обязанности и усердно служить Господу!

— Рад слышать, Морриконе, я никогда не сомневался в вашем ревностном отношении к службе, — сказал Агнози.

Он догадывался: помимо прочего, Морриконе боится остаться без работы ещё и потому, что тогда его пристрастие к вину выйдет из-под контроля.

— Недуги приносят страдания нашему телу и благо нашей душе, если мы принимаем их со смирением и не ропщем, — сказал Морриконе, после чего в третий раз осушил свой бокал и умиротворённо откинулся на спинку стула.

— Это сущая правда, — добродушно согласился Агнози.

Дьякон почувствовал, что пришло время задать мучивший его вопрос.

— Святой отец, скажите, как вы относитесь к тому, что все великие люди древности, не познавшие Христа, обречены томиться в аду? — спросил он.

— Вы выбрали хорошую тему для разговора, мой друг, — кивнул Агнози. — Я понимаю, что вас беспокоит, когда-то меня тоже интересовал этот вопрос. Вы, должно быть, считаете несправедливым такое положение дел?

— Я не знаю, но, возможно, в этом есть что-то... достойное сожаления, — осторожно проговорил дьякон. — Однако вы сказали, что вас это тоже беспокоило. Как вы ответили на этот вопрос для себя?

— Что значит «для себя»? — пресвитер поднял брови. — Если есть ответ, то он одинаков для всех.

— Это справедливо и мудро. — Морриконе почтительно склонил голову. — Тем более мне хотелось бы его услышать.

— Мой друг, вы помните, почему Господь допускает зло, если сам Он представляет собой абсолютное благо? — спросил Агнози.

— Конечно, просто Его пути неисповедимы. Нам, смертным, не дано понять волю Господа; к этому выводу приходит, например, Иона, — без запинки ответил дьякон.

— Вот именно, Морриконе, здесь та же ситуация. Да, нам многое кажется несправедливым, но что мы знаем о справедливости? Мы не в состоянии постичь замысел Господа и можем только повиноваться ему. Не мучайте себя праздными размышлениями. О чём вам волноваться?

— Я понял вас, святой отец, — ответил просиявший лицом Морриконе. — Что ж, постараюсь не думать об этом. И благодарю вас за мудрый совет.

— Вопросов, которые кажутся нам неразрешимыми, очень много, — продолжал между тем Агнози. — Но давайте не будем пытаться решать их здесь. Мы всё узнаем после смерти. Тогда-то и начнётся наша настоящая жизнь. — Агнози мечтательно улыбнулся. — Мы ничего не потеряем, если не успеем понять, как устроен мир, и многим рискуем, если поймём его неправильно. Вот почему мы и говорим о неисповедимости путей Господних. Мы говорим это нашим прихожанам, это же мы должны говорить себе в минуты собственных душевных терзаний.

— Благодарю вас, святой отец! — воскликнул Морриконе. — Мне действительно стало гораздо спокойнее!..

Оставшуюся часть вечера они провели за игрой в шахматы, в которой дьякон по традиции поддавался Агнози.

Морриконе прощался с пресвитером в хорошем настроении — сказывались ободряющие наставления и кувшин вальполичеллы. Но сам путь до дома оказался для него тоскливым и мрачным — всё-таки эта осень плохо действовала на дьякона. Непонятно, почему он уже давно не мог чувствовать красоту этого времени года. Возможно, осень, как это ни банально, напоминала ему о собственных старости и увядании. Эта грязь под ногами и хмурое небо неизменно приводили дьякона в состояние меланхолии, от которого ему хотелось избавиться, ведь в нём не было ничего приятного и обнадёживающего. Дорожная грязь налипла на башмаки, затрудняя ходьбу. Вытаскивая из неё ноги, Морриконе пытался себя успокоить. Ему не о чем переживать. Жизнь прожита, и он провёл её пристойно, намного пристойнее большинства других людей. Ему есть чем гордиться. Он точно попадёт в рай. Почему идёт этот противный моросящий дождь? Почему холодный ветер пробирается ему под одежду? Было чувство, что мир вокруг слишком стар и измождён, как и сам дьякон. И всё-таки Морриконе решил не унывать, ведь впереди его ожидает вечная жизнь. Земная жизнь проходит, и пора готовиться к следующей.

Дьякон вернулся домой и снова взялся за Данте, ведь ему следовало заранее изучить место своего будущего пребывания. «Интересно, на какое из десяти небес я попаду? — подумал он. — Нужно всех предупредить, чтобы молились о спасении моей души, и в особенности отца Агнози; думаю, его молитвы будут иметь большой вес». Дьякон открыл окно, вдохнул промозглый воздух и посмотрел на тёмное небо. Было холодно, но он не стал закрывать окно, потому что в прохладной комнате ему лучше спалось. Морриконе лёг в постель и вскоре заснул с улыбкой умиротворения на морщинистом лице.

* * *

Он проснулся от яркого света, который проникал через закрытые веки. «Неужели сегодня солнечный день?» — подумал дьякон, открыл глаза и тут же в испуге зажмурился. Какое-то время он лежал, замерев и даже не дыша. Потом Морриконе решился, рывком сел на постели и заставил себя открыть глаза и осмотреться.

Он находился в чужой и совершенно незнакомой комнате с драпированными стенами и дверным проёмом, откуда и лился яркий свет. Немногочисленная, но элегантная мебель, в том числе и ложе, на котором он проснулся, что-то смутно напоминали дьякону. Он с изумлением смотрел на стул с дугообразными ножками, превращавшимися в спинку, на низкий стол с прямоугольной столешницей, на украшенный резьбой ларь. «Где я? — потрясённо думал Морриконе. — Как я сюда попал? Неужели я в раю? Ну конечно! Где ещё может быть так светло?!» В этот момент он увидел свои руки и обомлел. Это были не его руки; молодые и крепкие, они не могли принадлежать ему, как не принадлежала и эта диковинная комната!..

В полном смятении Морриконе осмотрел своё тело, вернее, те его части, которые он мог увидеть без помощи зеркала. По виду это было тело юноши, почти обнажённое, только чресла прикрывала треугольная повязка. Да и ощущал себя Морриконе соответственно. Обычно утренний подъём давался ему тяжело, его старое тело болело и противилось необходимости начинать новый день. Но сейчас дьякон не испытывал никакой боли, а, напротив, чувствовал лёгкость и полноту жизненных сил. «Итак, я молод, чувствую себя живее всех живущих, но где я всё-таки нахожусь?» — думал он. Мысль о рае уже не казалась убедительной и не разрешала всех вопросов. Слишком земным и реальным казалось Морриконе всё, что его окружало.

Он стал внимательно осматривать комнату и увидел на столе предмет, показавшийся ему зеркалом. Это и впрямь оказалось круглое бронзовое зеркало с ручкой. Отражение в нём испугало и заворожило Морриконе — отражение молодого, умного и прекрасного лица. Дьякон не мог оторвать от него взгляд и любовался им, как некогда любовался собою Нарцисс. Пугало же его то, что у самого Морриконе никогда, даже в юности, не было таких выразительных глаз, высокого прямого лба и твёрдого подбородка. «Я никогда не был таким, — в ошеломлении думал дьякон. — Неужели я оказался в теле другого человека? Но как такое возможно? Очевидно, что я не в раю! Тогда где я и что всё это значит? Быть может, я просто вижу сон?»

Ступая по глинобитному полу, он подошёл к дверному проёму и увидел узкую галерею с колоннами, а за ней — внутренний двор, вымощенный каменными плитами, по периметру которого группировались жилые и хозяйственные постройки, а внутри росли зелёные деревья и белели статуи. Между ними расхаживал петух весьма редкой окраски — чёрный с красными вкраплениями. Тогда Морриконе и подумал: «Не могут же, в конце концов, в раю водиться петухи».

Не придумав ничего лучшего, дьякон вернулся в свою постель и стал ожидать развития событий. Из комнаты, где он находился, вела дверь во внутренние покои дома, собственно, даже не дверь, а однотонная занавесь. И за ней дьякон периодически улавливал какие-то негромкие звуки. «Рано или поздно кто-то придёт сюда, и, может быть, тогда хоть что-то прояснится», — подумал Морриконе.

И впрямь спустя непродолжительное время за занавесью раздались быстрые шаги, и белая округлая рука откинула тяжёлую ткань. В комнату вошла женщина в длинном пеплосе (дьякон удивился тому, что знал, как называется её одежда).

— Ты уже проснулся, Ксеноген, — сказала женщина приятным глубоким голосом. — Я принесла тебе одежду.

Странно, что язык, на котором она произнесла эти слова, был чужим для дьякона. Тем не менее он всё понял.

Между тем женщина подошла к Морриконе и протянула ему белый хламис (!).

— Спасибо, мама, — неожиданно для себя ответил он на том же языке.

— Как тебе сегодня спалось?

— Как всегда, хорошо. Однако я видел очень странный сон. Будто бы я старик и живу в какой-то непонятной стране, в каком-то странном городе, где большинство людей одеты в чёрное. Там я чувствовал великую грусть.

— Чего только не приснится! — улыбнулась женщина. — Надеюсь, этот сон не испортил твоего настроения?

— Вовсе нет.

Дьякон заметил, что не может контролировать свою речь, вернее речь юноши, в теле которого он находится. Слова срывались с губ помимо его воли. Так, он называл эту женщину матерью и даже знал её имя — Ипатия. Мало того, он знал, что у него есть отец, который сейчас в военном походе, и что у них состоятельная семья.

Но важнее всего было другое: несмотря на то, что он был не властен над речью юноши, дьякон превосходно управлял его телом и с каждой минутой чувствовал себя в нём всё увереннее.

Но что за странный сон приснился этому Ксеногену? Неужели вся жизнь Морриконе была лишь сонным видением этого юноши, жившего в античности? Но как тогда понять, что у дьякона были собственное сознание и память, никак не связанные с жизнью Ксеногена? Голова у Морриконе шла кругом. Вдруг он вспомнил слова мудрого Агнози, который только вчера (!) советовал ему не обременять себя лишними вопросами. Именно так и решил поступить Морриконе: ни о чём не думать и ждать, пока всё прояснится само собой. Тем более что находиться в молодом и красивом теле под ясным небом Эллады было так приятно!..

— Вставай, а то опоздаешь, — сказала женщина.

«Куда?» — хотел было спросить Морриконе, но тут же вспомнил. Он ходил туда каждый день и обучался владению оружием и боевому построению. А до этого он одиннадцать лет учился чтению и письму, постигал премудрости арифметики, геометрии, астрономии, а также музыки и занимался многими видами спорта: борьбой и кулачными боями, бегом, метанием диска и копья... Пока перед его мысленным взором проносились картины детства и юности, женщина ушла, оставив его одного.

«Итак, я в теле другого человека и нахожусь в Древней Греции, — резюмировал Морриконе. — Да как же такое возможно?» Дьякон упал на колени, чтобы воззвать к Господу в мольбе, но вдруг понял, что не знает, о чём ему молиться, о чём просить Бога. Чего он хочет? Вернуться назад, в слякотную Верону и своё дряхлеющее тело, чтобы тихо дожидаться смерти? Морриконе горестно вздохнул. Нет, не этого ему хотелось. Напротив, он ощущал такое горячее стремление жить, такой восторг перед открывающимися для него возможностями, что сама мысль о смерти казалась кощунственной. И дьякон снова решил не делать поспешных выводов и предоставить событиям идти своим чередом.

На улицу Морриконе вышел не без приключения: открывая дверь, он едва не сбил с ног прохожего.

— Стучать надо, чтоб тебя!.. — сказал тот озлобленно. И дьякон вспомнил, что здесь действительно очень узкие улицы, а двери домов открываются наружу, и чтобы выйти, необходимо изнутри постучать в дверь. Эта история его развеселила, а прохожий обиделся всерьёз и удалился, что-то сердито бурча себе под нос.

Дьякон же испытывал всё большее чувство восторга. Он был в центре великой культуры, о которой так много читал и слышал. «А что, если я встречу Сократа? — подумалось ему. — Интересно, какой сейчас год?» Ему хотелось побежать от радости и оттого, что он вновь способен быстро бегать, и Морриконе с трудом сдерживал свой пыл.

Ему не нужно было задумываться о том, куда свернуть; быстрые ноги Ксеногена сами несли его по уличному лабиринту. Он припоминал имена всех людей, которых мог встретить здесь, и думал, что знает о Ксеногене всё. Неожиданно в голову к нему пришла странная мысль, и он замедлил шаги. «А кто же я на самом деле — Ксеноген или Морриконе? — спросил себя дьякон. — У меня такое чувство, что я провёл здесь всю жизнь, все свои восемнадцать лет. Но и жизнь в Вероне я тоже помню отлично. Кем же мне считать себя?..»

Размышления Морриконе прервала шумная толпа догнавших его молодых людей.

— Ксеноген, ты тащишься, словно черепаха! — крикнул один из юношей и подхватил дьякона под руку.

— Я сравнил бы тебя с Ахиллом, да только ты всё-таки меня настиг, — весело парировал тот.

— Всё шутишь, — засмеялся его спутник.

Друзья окружили Морриконе. Было так приятно смотреть в их приветливые молодые лица, лучащиеся счастьем. Вчерашний дьякон был в центре внимания, а это всегда доставляло ему удовольствие. Он вдруг вспомнил свою одинокую жизнь в Вероне: прилежное служение в храме, уединённое чтение книг, визиты в Меццане-ди-Сотто... Да, ещё редкие вечера в обществе отца Агнози. Но даже духовные беседы с пресвитером, которые он так ценил, нельзя было сравнить с тем лёгким непринуждённым разговором, что он вёл сейчас со своими приятелями. Морриконе почувствовал, что ни за какие сокровища мира не согласился бы вернуться в свою веронскую жизнь.

А разговор становился всё оживлённей и всё больше увлекал Морриконе… как вдруг он похолодел и сердце его упало. Это случилось в тот миг, когда его уста произнесли слова: «Клянусь Зевсом!» Дьякон понял, что уже не первый раз вымолвил это имя, а также имена других богов. «О господи, они же язычники! — ошеломлённо подумал Морриконе. — Они не слышали Благую весть! Они даже не иудеи. О каких богах я тут говорил? Я упомянул Зевса! Ещё и поклялся его именем. Какое богохульство! Но с другой стороны, если я Ксеноген, то я тоже язычник! Так кто же я — эллинский юноша или дьякон церкви Святого Зенона? Если я Ксеноген, то после смерти я попаду в ад! Язычникам нет спасения. Что же теперь мне делать?» Вся весёлость вмиг слетела с него, и Морриконе погрузился в тягостные размышления.

А день шёл своим чередом. Юноши овладевали воинскими навыками и излучали боевой задор. И только Морриконе не мог отделаться от своих переживаний, его не радовали даже собственные сила и ловкость. В таком разладе душа дьякона пребывала почти до вечера, пока он не принял окончательного решения. «Я невиновен в том, что со мной случилось, — рассуждал Морриконе. — Я не просил Господа посылать меня сюда. Живя в Вероне, я оставался добрым христианином. Теперь же я такой, как все эти юноши, как все жители этого города, как мои отец и мать. Значит, я должен вести себя по их правилам». И Морриконе почувствовал, как с его плеч упала великая тяжесть.

Но когда он вернулся домой, его ожидало последнее и самое страшное испытание. Дело в том, что Ипатия невольно поставила его перед выбором, уклониться от которого Морриконе не мог.

— Как прошли занятия? — спросила она.

— Очень хорошо, мама, но я сильно устал.

— Тогда выполни мою последнюю просьбу, Ксеноген, и я тебя больше не потревожу.

— Какую просьбу?

— Пришли вести от отца. Он сообщает, что был ранен, но сейчас уже поправляется. Отец просит тебя принести его любимого петуха в жертву Асклепию.

Морриконе растерялся. Ему предлагали совершить языческий ритуал — принести жертву богу врачевания, что для дьякона было самым настоящим святотатством.

Он нерешительно направился во внутренний двор и долго смотрел на того самого петуха — чёрного, с красными вкраплениями... Ипатия уже дважды окликала своего сына. Когда она позвала его в третий раз, Морриконе понял, что нужно действовать.

Дьякон ещё раз отметил, какое ловкое тело ему досталось, ведь он поймал петуха за считаные секунды. Священный алтарь располагался тут же, во дворе. Морриконе стоял перед мраморным жертвенником, в одной руке он держал за лапы петуха, а другой сжимал ритуальный нож. Ему казалось, что весь мир замер в ожидании и смотрит на него. «Чего я хочу? — в который раз за этот безумный день спросил себя Морриконе. — Я хочу попасть в рай. Пускай я живу задолго до нашей эры, задолго до прихода Христа, но я знаю Его учение, и если я буду ему следовать, то окажусь в раю. Согласно легенде, Рифей верил в приход мессии — и вот он на небе. Ещё Троян спасся, но за него молился сам Папа, а кто будет молиться за меня? Отец Агнози, будь он неладен? Он даже не знает, что я здесь! Хорошо, допустим, я останусь верен Христу, но тогда я не должен сидеть сложа руки. Мне придётся проповедовать, а значит, умереть за веру или, в лучшем случае, оказаться в изгнании. Но как же я не хочу уходить отсюда!.. Я хочу жить здесь и наслаждаться полнотой своего бытия. Но если я останусь, то буду должен почитать здешних богов и исполнять все религиозные обряды. Я могу прожить счастливую жизнь, но уж точно не попаду в рай».

«Я мог бы оправдаться тем, — продолжал он, — что не только получил чужое тело, но стал другим человеком, то есть Ксеногеном. Увы, то, что я знаю об этом юноше всё, не сделало меня им, иначе у меня отняли бы память о жизни в Вероне. Я — Морриконе, дьякон церкви Святого Зенона, чья душа пребывает в чужом теле, следовательно, мне придётся отвечать за свой выбор».

Однако всё существо Морриконе протестовало против этой мысли и искало способ обойти её. «С чего я вообще взял, что попаду на небо? — вопрошал дьякон. — Так ли праведно я жил? Да, не убивал, не прелюбодействовал, не крал чужого, но, возможно, за мной водятся другие грехи? Точно! Я всегда завидовал отцу Агнози! Я распускал о нём слухи, иногда абсолютно лживые. Господи, да я негодяй, которому прямая дорога в ад! Мне просто повезло оказаться здесь! У меня есть шанс начать всё заново, прожить долгую счастливую жизнь в другом теле и другом времени!.. Но нет, пожалуй, я несу вздор».

Тем временем чёрный петух старался вырваться из его крепкой руки, и Морриконе подумал, что и сам он вот так же судорожно пытается спасти себя. Он вспомнил, как проснулся этим утром. Как ему было хорошо, когда солнечный свет наполнял не только его комнату, но и всё его существо. Как он смотрел на своё отражение в бронзовом зеркале... Его пугала мысль об изгнании, а что, если его вообще казнят? Заставят выпить яд, например. Морриконе содрогнулся и взмахнул остро отточенным ножом. На алтарь хлынула тёплая кровь.

В тот же миг всё поплыло перед глазами Морриконе. Внутренний двор с жертвенником стал растворяться, и на его месте проявился неф храма Зенона, лицо спешащей к нему Ипатии сделалось лицом отца Агнози. Затем всё обрушилось, словно декорации на сцене театра. Морриконе оказался один посреди ничем не заполненного пространства. Он увидел, как сверху к нему стремительно приближается ангел с зазубренным ножом — весь в пламени грозного огня. И единственным, что успел произнести бедный дьякон, были слова о том, что последнего и самого тяжкого в своей жизни испытания он не выдержал.

Редактор: Глеб Кашеваров

Корректор: Вера Вересиянова

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru