Я всегда хотел делать больше для своей жены. Но она постоянно уверяла меня, что всё в порядке, и что ей просто нужно время и пространство, чтобы разобраться в своих мыслях.
Тем не менее, ночь за ночью повторяется одно и то же.
Примерно в 11 вечера, словно под действием какой-то невидимой силы, Эллен встаёт, тихо извиняется и уходит в ванную. Дверь закрывается, раздаётся звук щелчка замка, а затем — приглушённые рыдания. Они не слишком громкие, но их достаточно, чтобы быть единственным звуком, который я слышу в этот момент.
Часто я задумываюсь о нашей совместной жизни.
Когда всё это началось? Я сделал что-то не так? Может, я упустил что-то, когда мы только начали встречаться?
Я прокручиваю нашу историю в голове снова и снова, пытаясь найти упущенные знаки, пока жду, когда она выйдет из ванной.
Мы познакомились на третьем курсе университета.
Впервые мы встретились на одной из тех банальных вечеринок в братстве, которая называлась "Джерси и Джинсовые шорты". Как вы уже догадались, все парни и девушки там были одеты в спортивные джерси и обрезанные джинсовые шорты.
Наши взгляды встретились, пока мы стояли в ужасно громкой очереди за напитками. Она была потрясающей. Я, наверное, слишком долго на неё смотрел, потому что она первая поздоровалась и представилась.
— Эллен Каллас, — сказала она.
Она похвалила мою винтажную футболку с яркими цветами "Наггетс" Мутомбо. Я в свою очередь похвалил её классическое джерси Робинсона США, которое, как оказалось, она одолжила у своей соседки.
Через пару минут разговора я понял, что она не знает, кто такие Дикембе Мутомбо или Дэвид Робинсон. Мы посмеялись над этим, а затем начали шутить над всеми вокруг в джинсовых шортах. Эллен заметила:
— Почему люди не могут просто признать, что им нравится носить джинсовые шорты?
Мы продолжили обсуждать жизнь в университетских братствах и сестринствах, а потом разговор плавно перешёл на учёбу, специальности и наших соседей по комнате. Мне казалось, что мы разговаривали целую вечность.
Мы подписались друг на друга в Instagram. Мне понадобилось три недели, чтобы забросать её мемами, которые она часто "лайкала", прежде чем она наконец ответила судьбоносным сообщением:
"Хочешь выпить кофе со мной?"
Однажды утром, в ту же неделю, мы встретились в кофейне Picasso's Coffee. Я болтал о том, как сильно люблю холодный кофе. Когда подошла наша очередь заказывать, Эллен взяла чай.
Я был настолько ошарашен её выбором, что в итоге заказал ягодный смузи. Мне почему-то пришла в голову мысль: а вдруг она не любит кофеманов?
Когда мы наконец сели за стол, она засмеялась и указала, что ни один из нас не взял кофе. "Может, это знак, что нам придётся встретиться снова," — сказала она.
Позже я официально предложил Эллен встречаться в художественном музее. Это было утром, когда мы наконец пили кофе. Мы стояли напротив картины Ван Гога "Ущелье". Это была её любимая картина в музее, и она любила о ней рассказывать.
— Это не просто одно из его шедевров. Под этим полотном есть другая картина, возможно, ещё один шедевр. Он сомневался, какой образ показать зрителям, — сказала она.
Я любил, как она смотрела на эту картину. Она всегда была мудрее меня.
Потом время начало лететь.
Иногда мне кажется, что годы слились в одно воспоминание.
Эллен и я женаты уже три года, и у нас есть прекрасная восьмимесячная дочь по имени Зои. Мне нравится думать, что мы идеальная семья — прогулки по парку по выходным, семейные ужины и сказки на ночь каждый вечер.
Эллен стала всем, о чём я мечтал в партнёрше: любящей, поддерживающей и преданной нашей семье. Я думаю, что мы влюбились друг в друга с первой "кофейной" встречи, и рождение Зои только укрепило наши отношения.
Но её странная привычка всегда оставалась для меня загадкой. После всего, что мы пережили вместе, я до сих пор не могу понять её. Каждую ночь в 11 вечера Эллен уходит в ванную и плачет.
Когда она возвращается, её глаза красные и опухшие, но она улыбается и уверяет, что всё в порядке.
Я точно не помню, когда это началось, но, кажется, я впервые заметил это через пару недель после того, как мы переехали в новый дом. Если оглянуться назад, возможно, это началось именно тогда.
Тогда в нашей жизни было много изменений за короткое время.
За один год мы обручились, поженились, я потерял работу и долго не мог найти новую. Эллен потеряла маму из-за рака груди. А потом мы узнали, что у нас будет ребёнок.
Я решил, что, возможно, это её способ справляться со стрессом. Горе, напряжение, огромные перемены. Я старался дать ей пространство, надеясь, что она расскажет мне, когда будет готова.
— Эллен, ты в порядке? — Это была ночь, когда её рыдания были особенно громкими. Она выглядела так, будто скрывает физическую боль.
Она улыбнулась мне нежной улыбкой, её глаза всё ещё блестели от слёз, которые она не успела вытереть.
— Да, всё хорошо. Просто... думаю о разных вещах, — наконец ответила она.
— О чём именно? — осторожно уточнил я.
Она махнула рукой, поцеловала меня в щёку и перевела разговор на другую тему. Я решил не настаивать, думая, что это просто тяжёлый период. Такое ведь бывает, верно?
Но со временем я понял, что это не временно.
Это что-то гораздо глубже, что не проходит.
Её ритуал в 11 вечера продолжался.
Неважно, где мы были — в отпуске, в гостях у друзей или на романтическом ужине — в 11 вечера она находила ванную, уходила туда одна и плакала.
Однажды я надеялся, что Эллен сама заговорит об этом. Обычно такие темы возникают в постели, когда партнёр чувствует себя достаточно спокойно, чтобы поделиться чем-то сокровенным, перед самым засыпанием.
Некое сочетание уюта и сонной храбрости.
Я был готов к любому объяснению. Но теперь я понимаю, что так никогда и не узнаю.
Простите, я перечитал то, что написал, и понял, что был недостаточно ясен. Думаю, в каком-то смысле Эллен всё ещё с нами — со мной и Зои.
Но мы потеряли её в автокатастрофе недавно.
5 июля, чуть до рассвета, Эллен рано утром собралась встретиться с отцом в гавани для традиционного километрового заплыва. Это был их обычай — всегда на следующее утро после Дня независимости. Они шутили, что их время в воде успокаивает рыбу, напуганную фейерверками накануне.
Но она так и не добралась до пристани.
Её сбил пьяный водитель, возвращавшийся из бара.
Теперь остались только я и Зои. И наши семьи.
Мои родители помогают, как могут, хотя оба ещё работают.
Отец Эллен старался поддерживать нас первое время.
Но, думаю, горе от утраты и жены, и дочери оказалось для него слишком тяжёлым. Спустя всего несколько недель после похорон Эллен он внезапно сказал, что должен поехать в Грецию навестить родственников. Честно говоря, я даже не знал, что у них есть семья в Греции. Ни Эллен, ни кто-либо из её семьи никогда не упоминали об этом.
Сейчас я оглядываюсь назад и жалею, что не спросил отца Эллен об этом странном ритуале.
Замечал ли он что-то подобное, пока Эллен жила дома?
Или, может, мне стоило настойчивее расспрашивать саму Эллен, чтобы получить ответ. Я мог бы предложить ей терапию. Мы могли бы пойти вместе и разобраться в этом.
Но теперь я снова нахожусь в той же ситуации. Бессильный помочь тому, кого люблю.
В ночь смерти Эллен, после больницы, после бесконечных часов в холодной, освещённой флуоресцентным светом комнате ожидания, я наконец вернулся домой с Зои. Мои мама и папа остались с нами.
Зои была ещё совсем младенцем. Слишком маленькой, чтобы понять, что произошло.
Но той ночью возникли новые вопросы.
Когда я укладывал Зои спать, она начала плакать. Это были громкие, душераздирающие рыдания, ничего похожего на тихие плачи сонного ребёнка. Я держал её, как мог, успокаивая, пока она наконец не успокоилась.
И только когда она заснула у меня на руках, я взглянул на часы. Было несколько минут после 11 вечера. Моё сердце сжалось.
Я надеялся, что это просто совпадение.
Но по мере того, как проходили дни и ночи, стало ясно…
Каждую ночь ровно в 11 вечера Зои начинала ужасно кричать. Её тело извивалось, словно от сильной боли. Я не мог ничего сделать для неё. Я просто держал её крепко в своих объятиях и ждал, пока она выплачется.
Иногда, когда Зои начинала плакать, комната становилась холоднее, как будто температура внезапно падала, пронизывая меня до костей. Воздух становился тяжёлым, словно что-то невидимое давило на нас.
Но это происходило не всегда. Иногда, наоборот, комната становилась теплее, легче.
Я понимаю, что, наверное, звучу безумно.
Это продолжается уже дольше, чем мне хотелось бы признать. И я просто не знаю, что делать.
Чувствуя полное отчаяние, я наконец решил довериться своим родителям и рассказал им о ночных рыданиях Зои.
Сначала они подумали, что я просто перегружен горем и представляю себе всё это. И, честно говоря, я не мог заставить себя рассказать им, что Эллен делала то же самое. Мне было стыдно признаться. Не за Эллен, конечно, а за себя — за то, что я не сделал больше, чтобы ей помочь.
Мои родители предложили, что, как бы там ни было, я должен показать Зои врачу, раз она так сильно плачет каждую ночь.
Я первым делом отвёл её к нашему педиатру.
Доктор Коннелли провела всесторонний осмотр: проверила жизненные показатели, рост, рефлексы. Всё выглядело в пределах нормы.
После обсуждения симптомов она предложила исключить возможные расстройства сна, такие как парасомния или ночные кошмары. Но результаты первых тестов сна оказались нормальными. Тогда доктор направила нас к детскому неврологу для дальнейших исследований, подозревая, что дело может быть в неврологическом нарушении.
Через неделю доктор Патель, детский невролог, провела полный осмотр, проверяя функции черепных нервов, координацию движений и чувствительность Зои.
Она назначила электроэнцефалограмму (ЭЭГ), чтобы зафиксировать электрическую активность мозга и проверить на наличие признаков ночной эпилепсии или других расстройств, связанных с судорогами.
Однако результаты ЭЭГ ничего необычного не показали. Тогда доктор Патель предложила провести более сложные исследования, такие как МРТ и ПЭТ-сканирование, чтобы выявить возможные структурные или метаболические аномалии мозга.
Результаты сканирования не показали ни опухолей, ни повреждений, ни каких-либо аномалий в коре головного мозга или лимбической системе. Всё это оставило доктора Патель в таком же недоумении, как и меня. Несмотря на многочисленные тесты, Зои была абсолютно здорова, но необъяснимый ночной плач продолжался, как по часам.
В итоге доктор Патель предложила одну версию, почти невозможную для проверки, — будто бы тело Зои реагировало на что-то нематериальное, но, возможно, эмоционально отпечатанное. Это было единственное объяснение, которое она смогла дать, но оно оставило меня с ещё большим количеством вопросов.
На прошлой неделе, когда я держал Зои на руках, её громкий, душераздирающий плач перерос в долгий, протяжный вой, начинавшийся с пронзительного крика. И тогда меня осенило.
Я понял, что должен записать это, чтобы кто-то смог нам помочь.
Я взял телефон и начал записывать её плач три ночи подряд. Затем я составил письмо, прикрепил записи и отправил их в офис доктора Патель с простым сообщением:
"ПОЖАЛУЙСТА. ПОСЛУШАЙТЕ ЭТО."
Я отправил письмо в пятницу утром.
Сегодня, около трёх часов дня, моя мама, которая сидела с Зои, ворвалась ко мне в кабинет с телефоном в руках.
Я вскочил с места, схватил телефон и ответил.
Доктор объяснила, что она слушала записи Зои весь уикенд и была потрясена, что ребёнок способен издавать такие громкие и мучительные звуки.
— Вы редактировали эти записи? — наконец спросила она.
— Конечно нет, — ответил я.
— От младенца… Нет, от любого человека я никогда в жизни не слышала ничего подобного, — продолжала она.
Она замолчала на какое-то время, а затем спросила, сможем ли мы приехать на дополнительные исследования завтра ночью.
С десяти вечера до полуночи. Доктор хочет сделать новые сканы во время эпизода плача.
— Да! Огромное спасибо! — воскликнул я в трубку, когда она спросила, что я думаю об этом плане.
Я собираюсь подготовиться, чтобы снова держать Зои на руках, утешая её, говоря ей, что всё скоро закончится. Что ей не нужно больше плакать.
Хотя, если быть честным, я сам не знаю, смогу ли ей помочь.
Надеюсь, завтрашние тесты дадут нам ответы.
Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.
