Вопреки разным досужим репликам на тему того, что советские читатели были якобы отрезаны от мировой литературы, в реальности СССР регулярно издавал огромное количество иностранных книг.
Детских книжек это тоже касалось. Особенно в нашей стране любили скандинавскую детскую литературу. Иногда даже складывается ощущение, что советские дети ее читали в куда больших количествах и с куда большим азартом, чем их шведские, норвежские и датские сверстники.
В этой статье хотим вам рассказать о тех скандинавских сказочных повестях, которыми у нас зачитывались лет сорок или пятьдесят назад. Многие из них (а может быть, даже все) вы наверняка тоже читали. Будет здорово, если в комментариях вы поделитесь своими воспоминаниями.
Итак, поехали.
“Малыш и Карлсон”. Астрид Линдгрен
На крыше совершенно обычного дома в Стокгольме живет человечек с пропеллером. Однажды он знакомится с мальчиком, живущим в том же доме. Так начинается их дружба.
Понятия не имеем, зачем мы вам пересказываем сюжет. Это одно из тех произведений. которые вообще не нуждаются в представлении. Разве кто-то у нас не знает Карлсона? Да нет таких вообще!
“Пеппи Длинныйчулок”. Астрид Линдгрен
Книжка шведской сказочницы про сумасбродную рыжеволосую девочку, наделенную фантастической силой, была чуть менее популярной, чем книжка про Карлсона. Но только чуть. Ее тоже расхватывали в библиотеках.
Кстати, в самой Швеции, по слухам, ни Карлсон, ни Пеппи особой любовью не пользовались. А у нас – шли на ура. В 1984 году в СССР даже экранизировали повесть про Пеппи.
“Муми-тролль и комета”. Туве Янссон
Туве Янссон была финской писательницей, а Финляндия к скандинавским странам не относится. Но повести про муми-троллей в оригинале написаны на шведском языке, а на финский и все остальные были переведены. Так что все-таки их можно отнести к скандинавской литературе.
Так вот, книжки про Муми-тролля, Сниффа, Снусмумрика, Фрекен Снорк и прочих забавных и милых обитателей Муми-дола были всегда нарасхват. Их целый цикл, но самой известной повестью была именно “Муми-тролль и комета”.
“Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями”. Сельма Лагерлёф
Мальчик Нильс проказничал, за это гном наказал его – уменьшил в размере. Миниатюрный Нильс вынужден отправиться в путешествие вместе с домашним гусем Мартином, который решает присоединиться к стае диких сородичей.
Эту книгу Сельма Лагерлёф писала как учебник по географии Швеции. В нашей стране популярностью пользовался ее очень сокращенный перевод. Можно даже сказать – пересказ.
“Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон”. Ян Улоф Экхольм
Лисенок из нормального лисьего семейства ведет себя совершенно ненормально. Он отказывается разорять курятник и даже заводит дружбу с курицей Туттой Карлссон. Все в шоке – и лисы, и куры. Но потом они все-таки найдут общий язык.
Эту добрую и смешную книжку написал в 1965 году шведский писатель Ян Улоф Экхольм. В СССР повесть издавалась несколько раз. И, кстати, тоже была экранизирована. По ее мотивам снято как минимум два мультфильма и один фильм – лента “Рыжий, честный, влюбленный” режиссера Леонида Нечаева.
“Волшебный мелок”. Синкен Хопп
Сенкен Хопп – норвежская писательница, издавшая в 1948 году сказочную повесть про Юна и Софуса. Юн находит мелок и рисует им человечка на заборе. Человечек оживает, поскольку мелок оказывается волшебным. Ожившего человечка зовут Софус. С этого начинаются их удивительные приключения.
У книги есть еще продолжение, это дилогия. В СССР она вроде бы впервые была издана в восьмидесятые годы в сборнике “Сказочные повести скандинавских писателей”, но сразу пришлась по вкусу советским детям.
“Разбойники из Кардамона”. Турбьёр Эгнер
И еще одна сказка родом из Норвегии. Написал ее Турбьёр Эгнер. Очень милая, веселая и трогательная повесть о трех братьях-разбойниках – Каспере, Еспере и Юнатане. Разбойничают они в городе Кардамон, по соседству с которым живут. И постоянно попадают в разные нелепые ситуации.
У нас эту книгу перевели и издали еще в 1957 году, спустя всего лишь год после ее выхода в Норвегии. А потом переиздали в восьмидесятые.
Ну что ж, на этом остановимся. Хотя список, конечно, неполный. У одной только Астрид Линдгрен можно назвать еще немало повестей, популярных в СССР. И “Рони, дочь разбойника”, и “Мио, мой Мио”, и “Эмиль из Леннеберги”. А что вы вспомните еще?
Снег в Мадриде редкий гость, но и давящая жара случается не так часто. В пятницу, 14 июня, термометр приближался к тридцати, жаркую тишину прерывали иногда еле заметные колебания листвы, а в небе медленно тянулись облака.
Я вышла на охоту за новыми книгами испанской литературы: на днях пробегая галопом из парка в парк и из музея в музей мне случилось заметить книжный развал, и я решила познакомиться с ним поближе.
Действие происходит в абсурдном, ярком и голодном Мадриде.
Книжная ярмарка
Это оказалась книжная ярмарка, уже который год подряд проходящая в Мадриде. Первую Мадридскую книжную ярмарку организовали в 1933 году в рамках Недели Мигеля де Сервантеса с 23 по 29 апреля. Разноцветные киоски установили на бульваре Реколетос (Paseo de Recoletos).
Ярмарка в 1930х
В следующем, 1934 году, ярмарка уже развернулась и на запад. Теперь она называлась "Национальная и латиноамериканская" и вбирала в себя почти весь испано-говорящий мир. В 1960-х ярмарка переехала в Парк Эль Ретиро (El Retiro), а в 1980-х переименовалась в Мадридскую книжную ярмарку.
В 1982 году ярмарку взяла под своё крыло Мадридская ассоциация книжных мастеров, и впервые она была торжественно открыта Его Королевским Величеством. С тех пор каждый год член королевской семьи во время открытия ярмарки совершает торжественный променад среди книжных киосков.
В 2024 году ярмарка проходила с 31 мая по 16 июня, и у меня был как раз в запасе день, чтобы увидеть её своими глазами.
Плакаты ярмарки в разные года
Под развесистым платаном
На улице Клаудио Мойано (calle Claudio Moyano) побежали рядком разноцветные ларьки, киоски и лавочки книготорговцев. Каждый на свой лад и каждый выдержан в едином стиле для создания культурного образа - прилавок, заставленный книжками, стеллажи, застилающие задние стенки так, что их будто и нет, а держут навес одни лишь книги, и конечно, развальчики на хлипких столиках перед киоском - тонкие ножки ломятся от ящичков и коробок, структурированных и нет, разложенных по алфавиту, как в картотеке библиотеки, и всё подряд - от Шолохова до лечения спины.
1/2
Ярмарка в 2024
Я иду вдоль киосков и вместе со мной туда-сюда шныряют покупатели, которых довольно много. Каждый первый останавливается у той или иной книжки, у прилавка, ищет любимую книгу.
- Вы говорите по-английски? - я спрашиваю на испанском у одного из владельцев киосков. Первый мой спутник не говорил. Грустно покачал головой. У него на прилавке я заметила Шолохова и Булгакова. Но мой испанский не настолько хорош, иду дальше под солнечным навесом, проглядывающем сквозь листья Платана.
В соседней лавке беседуют двое мужчин, оценив ситуацию, понимаю, что они оба - книготорговцы. Подхожу к лавке второго, замечаю Горького "Дело Артамоновых" на английском языке. - Вы говорите по-английски? - моя вторая попытка. - Немного, - показывает он пальцами ещё меньше.
Что ж, с этим уже можно жить. Моего собеседника зовут Луис, он немного говорит по-английски, примерно как я по-испански, в итоге мы объясняемся на двух ломанных языках. - Я вижу, что у вас на прилавке Максим Горький. Не самое известное его произведение. - Что ж, его тоже берут. - Много ли покупают российских авторов? - Как и всю остальную мировую литературу примерно. - А что покупают больше всего?
Пытаемся объясниться на пальцах, но это сложно. Луис завладевает моим телефоном и набивает мне авторов. - Эх, - периодически кряхтит он, - нет испанской раскладки, сложно писать, всё исправляет на английский. Испанский язык по структуре напоминает английский, он входит в ту же романо-германскую группу языков, но в отличие от английского, он использует специальные символы, такие как тильды или ударения, например ñ или á.
Неиспанская литература
Перед лавкой через проход развернулся стол, на котором также лежат книги для покупки. Луис ходит вдоль туда-сюда и записывает. - Вот, - торжественно передаёт он мне обратно телефон, - 1, 2, 3, 4.. пятнадцать. Пятнадцать авторов! Разбираю, что он там понаписал.
Замечаю маленькую книжку прямо рядом со мной - написано, нобелевский лауреат, книжка тоненькая и внутри крупный шрифт - возьму себе для домашнего чтения на испанском. - А вот эта, - говорю, - могу купить? - Конечно, только это португальский автор, не испанец. Но правда, он писал и на испанском тоже. Я боюсь что не отличу один язык от другого осторожно уточняю, - А эта книжка на испанском? Луис двигает очки на нос, открывает книжку и внимательно изучает. - Да, - заключает он, - эта на испанском. Вся наша беседа скачет с моего ломаного испанского на его ломаный английский.
Книга, которую я выбрала, принадлежит перу Хосе Сарамагу (Жозе Сарамаго). О нём я расскажу в следующей статье, так как я близко с ним познакомилась во время поездки в Португалию.
Луис даёт мне ещё одну маленькую книжку Марио Лльосы. Ещё один нобелевский лауреат, писавший на испанском, но и он не испанец. Он перуанец. И с ним тогда мы будем знакомиться позже.
Валье-Инклан
Продолжаю изучать список авторов, который составил для меня Луис. Это - самые покупаемые авторы, по его мнению, сейчас в Испании. - А какой ваш самый любимый автор? - Мой, - как всегда, это сложный вопрос. - Вот этот, - спустя всего пару секунд тыкает он в мой телефон. - Валье-Инклан.
На самом деле его имя немного сложнее и звучит как Ramón María del Valle-Inclán, кроме того, изначально его звали по-другому, но он взял фамилию предков, поэтому и мы ограничимся Валье-Инкланом.
Он родился в 1866, его отец был закоренелый моряк и писатель-любитель, что, конечно, оказало влияние и на сына. Валье-Инклан стал первым профессиональным писателем в своей семье и это ремесло принесло ему немало несчастий. Зарабатывать писательством на жизнь всегда непросто, а в Испании того времени ещё и опасно. Валье-Инклана на протяжении всей жизни преследовали финансовые трудности, что заставило его в своё время заняться переводами и чтением лекций в Южной Америке.
Но он и сам себе не упрощал жизнь. Он участвовал в нескольких дуэлях, из-за одной из них он потерял руку - во время спора у него завязалась драка с оппонентом, драка закончилась оскольчатым переломом предплечья и позже руку ампутировали.
Со своими современниками Валье-Инклан тоже был в сложных отношениях, есть анекдот о том, как он прогуливался по улице Мадрида и повстречал Мигеля де Унамуно и Пио Бароху, все трое были враждебно настроены по отношению к литературным изысканиям каждого. И вот не прошли они и нескольких шагов, как оскорбили друг друга, накричали и вконец разругались, прежде чем разойтись.
Мадридская богема
- А какое у вас любимое произведение Валье-Инклана? - продолжаю допрашивать Луиса. - Я думаю, "Luces de Bohemia", - как пулемёт выстреливает он.
Обложка «Огней Богемы»
"Luces de Bohemia" или “Огни Богемы". Это самая известная его пьеса. Как оказалось, этого произведения нет на русском, поэтому мне самой пришлось его переводить с испанского и английского, с помощью прекрасного английского издания с комментариями.
Надо сразу сделать отступление по поводу Богемии и Богемы.
Богемия - это регион, а раньше страна, это название берёт свои корни из древнего кельсткого племени боев (или бойев), которые на рубеже нашей эры занимали некоторые территории современной Европы. В течение последних двух тысяч лет Богемия, как территория, входила в состав разных империй и государств, сейчас это область Чехии. Отсюда по территориальном признаку известное нам "богемское стекло" или "богемский хрусталь".
Слово Богема же образовалось от территории Богемии, но имеет сейчас иное значение. Изначально так французы называли цыган, которые жили на территории Богемии. Позже это слово закрепилось за другими представителями культуры, певцами, музыкантами, а впоследствии писателями и художниками. В России это потом переросло в бедствующую творческую интеллигенцию.
Во французском языке это отдельное слово - bohème. Тогда как Богемия - Bohemia. В русском языке сохранилась калька обоих слов с разными значениями "богема" и "Богемия".
Но при этом в английском и испанских языках оба значения передаются только одним словом - "Bohemia", из-за этого иногда возникают неверные переводы, как например "Богемская рапсодия", на самом деле её стоило бы перевести как "Богемная рапсодия", потому что никакого отношения к территории Богемии она не имеет.
Произведение Валье-Инклана тоже никакого отношения к Богемии не имеет. Оно описывает нищенствующую жизнь поэтов Мадрида - мадридской богемы.
Действие происходит в абсурдном, ярком и голодном Мадриде.
Эсперпенто
Валье-Инклан создал в пьесе "Огни Богемы" новый жанр - эсперпенто. Он считал, что драматург должен смотреть на происходящее не как художник, а как сторонний наблюдатель, ироничный создатель-кукольщик.
Заратустра входит и выходит из задней комнаты с зажжённой свечой. Изящный подсвечник дрожит в руке марионетки. Он бесшумно передвигается скованной походкой.
Термин esperpento на испанском языке относится к вещам или людям, которые гротескны, причудливы, смехотворно эксцентричны, абсурдны. Валле-Инклан использует эсперпенто строго в эстетических терминах: это стиль письма, манера представления, способ изображения.
ЗАРАТУСТРА. Дон Байо, а что вы нам можете рассказать о тех мегерах, которых называют суфражистками? ДОН БАЙО. Что не все они мегеры. Уважаемые друзья, знаете ли вы, во сколько мне обошлась жизнь в Лондоне? Три пенса, эквивалент сорока сантимов. И это было вполне неплохо, лучше, чем здесь, в доме за три песеты. ДОН ЛАТИНО. Макс, давай уедем умирать в Англию. Просто скажи мне, пожалуйста, где находится этот ваш Гранд Отель, Дон Байо. ДОН БАЙО. На Сент Джеймс Сквер. Разве вы не слышали? Это дом королевы Елизаветы. Очень прилично. Я уже сказал, лучше, чем здесь, в доме за три песеты. Утром чай с молоком, хлеб с маслом. Сахара немного не хватает. После еды - мясная похлёбка. Немного селёдки. Сыр, чай... Я обычно заказывал кружку пива, и это стоило мне десять центов. Все очень чисто. Мыло и горячая вода бесплатно.
"Огни богемы" рисуют величие и упадок литературы и человеческого достоинства в недостойной стране. Великий испанский поэт Максимо Эстрелла, слепой старик, проводит ночь на улицах Мадрида.
МАКС. Не насмехайся, идиот. У меня ещё остались заслуги! Но эта жалкая пресса бойкотирует меня. Они ненавидят моё бунтарство и ненавидят мой талант. Чтобы жить, нужно быть угодным всем Сигизмундам. Бык Апис выгоняет меня, словно я - слуга! Академия игнорирует меня! И я первый поэт Испании! Первый! Первый! И я не унижаюсь, прося милостыню! И никто мне не указ! Я настоящий бессмертный, а не эти академические ублюдки! Умри, Маура![ Антонио Маура, испанский политический деятель.]
Кто не поднялся, тот погиб.
ПЬЯНЫЙ. Исключительный ум!
Сервантес
- Пока вы не ушли, я кое-что ещё покажу, - Луис достаёт телефон и показано мне ютуб. Я пытаюсь что-то понять. Понимаю слово "Кихот". - Тут я разбираю сложные выражения из “Дон Кихота".
Один из самых почитаемых авторов в Испании - Мигель де Сервантес. О нём уже много написано, не будем сильно углубляться. Стоит отметить, что ежегодно как раз проходит та самая "Неделя Сервантеса", которая и положила начало нашей ярмарке. Она проходит в нескольких городах, самая известная - в Алькала-де-Энарес, городке недалеко от Мадрида. Это праздник, посвящённый крещению Мигеля де Сервантеса, во время которого проходят парады, танцы, ярмарки и даже рыцарские турниры.
Кроме того, испанцы рьяно охраняют наследие Сервантеса - в Мадриде есть "Общество Сервантеса" - это культурное пространство, расположенное на том же месте, где находилась самая важная типография Золотого века: типография, напечатавшая первое издание "Дон Кихота" в 1605 году.
- Разбираете "Дон Кихота"? - Да, у Сервантеса довольно сложная лексика, в этом видео я разбираю некоторые обороты речи из письма Дон Кихота.
- А вы здесь каждый год? - спрашиваю у Луиса - Я здесь каждый день. - Разве ярмарка не в определённые дни идёт? - Мы уже давно здесь каждый день, - усмехается Луис.
Первые ярмарки проводились весной-летом, сначала на неделе Сервантеса, а потом чуть позже. Но со временем улицы вокруг ярмарки стали обрастать киосками на круглый год. Так и остался Луис тут на постоянном месте жительства.
Снег ведь в Испании не часто.
Изображение ярмарки 1930х предоставлено Региональным архивом Мадридского сообщества. Адрес ярмарки: Madrid, calle Claudio Moyano На фото: Луис в своей книжной лавке.
«Но как бы верно это ни было, страдания, свидетелями которых становятся врачи, воспринимаются тяжелее, чем принято считать»
Джон Сассол — единственный доктор в сельской местности Глостершира, глубинке Англии. Он отличается от привычного нам врача общей практики: Сассол проводит операции, принимает роды, изучает анализы, занимается психотерапией. За более чем два десятилетия через его руки прошли более ста тысяч пациентов. А еще Джон Сассол — реально существовавший человек.
Рассказать про его характер, переживания и устремления взялся писатель и лауреат Букеровской премии Джон Берджер. Книга «Счастливый человек» заявлена как исследование феномена сельского врача, но в фокус внимания Берджера попадает не общее и характерное, а частное и субъективное. Получилась биография с вкраплениями пейзажей и размышлений самого писателя: какая связь устанавливается между врачом и пациентом, как мы переживаем несчастья и почему часто вспоминаем о детстве.
«Счастливый человек» открывается серией репортажей-набросков из врачебной практики Сассола, но, как верно подметил Федор Катасонов, «они здесь только для затравки»: остальная часть книги — больше про теорию, чем про практику. Зато до самого послесловия текст сопровождают фотографии Жана Мора, известного за работу с ВОЗ и Красным Крестом.
Работа Берджера и Мора была впервые опубликована в конце 1960-х, но в 1999 вышло послесловие, которого не должно было быть. Сассол переживал сильные депрессивные эпизоды и 15 лет спустя после выхода «Счастливого человека» застрелился.
Ещё мы ведём канал о литературе, ссылку на него можно найти в профиле.
В своей недавней статье про фильм "Тот самый Мюнхгаузен" я обозвал главного героя отбитым эгоистом, потому что тот вылез на суде со своим открытием "лишнего дня" 32 мая - вместо того, чтобы спокойно развестись, жениться на любимой женщине, сделать ее счастливой, а про 32 мая объявить хотя бы завтра.
Самым популярным возражением мне стало следующее, цитирую:
"В фильме же четко и прямо сформулировано, что Мюнхгаузен отличается не тем, что летал на Луну, а тем что никогда не лжет. Он не может наврать, что лишний день будет завтра, если по расчетам он сегодня. Начнет врать и прогибаться - перестанет быть Мюнхгаузеном, станет Мюллером. И чудеса с ним перестанут происходить".
Но я, верный своему всегдашнему принципу "подвергай все сомнению" подло решил проверить - действительно ли Мюнхгаузен никогда не врет.
Итак, как же объясняет в фильме барон появление нового дня? Цитирую по опубликованному киносценарию:
"Сколько дней в году? Триста шестьдесят пять! Точно?… Нет, не точно, — Мюнхгаузен ласково погладил бургомистра, пытаясь его ободрить. — В обыкновенном году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов суммируют, и возникает еще один день, то есть каждый четвертый год становится високосным! Но казалось, что и этого недостаточно. В обычном году — триста шестьдесят пять дней, шесть часов и еще… еще… три СЕКУНДЫ! Это подтвердит вам любой астроном.
<...> Все дело в том, что в нашем распоряжении есть лишние секунды, но мы их не учитываем! Но ведь за годы эти секунды складываются в минуты, за столетия — в часы… И вот, дорогие мои, оказалось, что за время существования нашего города нам натикало лишний день. Тридцать второе мая!"
Теперь берем калькулятор и считаем.
Лишний день — это 24 часа, то есть 1440 минут, то есть 86400 секунд. При норме "три секунды в год" мы имеем 84400/3=28800
Внимание, вопрос!
В каком городе живет барон, если этот город существует уже почти 29 тысяч лет?
Начнём с того, что когда-то, в лихие 90-е, я фанател по мистике и уфологии. НЛО, серенькие человечки, Стоунхедж, Розвелл, пустыня Наска, призраки, переселения душ, Новая Швабия в Антарктиде, заговор по сокрытию, снежный человек, Несси, пирамиды, Атлантида и вот это вот всё!
Впоследствии я даже хотел написать что-нибудь этакое про экспедицию, которая внезапнА находит на южном полюсе гробницу со странным телом или вроде того, а там им открывается нечто и так далее, и так далее. Естественно, я ничего не написал, а потом разочаровался в теме, ушёл от мистики и уфологии, потому что нет у меня достоверных данных о том, что в такой-то статье всё не придумали экспромтом и на коленке.
И вот, спустя годы, Лавкрафт не совсем, но почти воплотил то самое! Антарктида, экспедиция, внезапная находка, древние формы жизни, древние город, древние пришельцы, доисторическая война миров и всё монументально!
Конечно, после «Зова Ктулху» меня раздражали постоянные эпитеты об ужасном и ужасающем со всех сторон, но несколько глав, когда Лавкрафт забыл про всё и просто описывал ход альтернативной истории до возникновения человечества, я наслаждался! Я очень хотел бы, чтобы «Хребты безумия» сделали полнометражным фильмом с большим бюджетом, чтоб люди могли прочувствовать каменные стены, лабиринты и барельефы Старцев!
Но… В развязке Лавкрафт хлопнул себя по лбу и вспомнил про «Бремя белого человека». Потому что до того «Зов Ктулху» был полон отвращения, омерзения, ужаса, страха, паники и отторжение всего сырого, влажного, мокрого, связанного с морскими и океанскими глубинами и организмами, а также отвращения, омерзения, ужаса, страха, ненависти и отторжения всех цветных, которые априори были гнусными и обязательно злыми.
Лавкрафт фактически прямо и чёрным по белому писал, что цветные по всему миру служат жуткому Ктулху, чтобы тьма, смерть и кошмар научили их убивать и веселиться.
В «Хребтах безумия» такого до поры до времени нет. Точнее, было, но чем дальше, тем меньше и не в такой концентрации. Экскурсия по городу Старцев вообще получилась почти избавленной от привычного наполнения Лавкрафта. Чем дальше, тем больше рассказчик забывал про свои личные триггеры и просто описывал исчезнувшую культуру. Сначала описания были подёрнуты страхом чуждого, потом автор разошёлся и пошла подлинная фантастика, какой она должна быть.
Я почти поверил, что Лавкрафт может писать без описания омерзения и ужаса в каждой строчке, когда автор вспомнил уже не расизм, а своё социальное положение. Оп-па и жуткие, мерзкие, чуждые Старцы мгновенно признаются людьми, воплощением культуры и интеллекта, а шогготы берут на себя образ мерзости, которая виновна в том, что не благодарна за факт своего создания и существования.
Проще говоря, спасибо, но Лавкрафта с меня хватит, потому что хватит как расизма, так и позиции надменного, высокомерного, полного апломба белого господина, который смотрит на всех, кроме себя, как на говно, экзистенциальное и даже инфернальное говно! А нет, он смотрит так на всех, кто отличается от него, а подобных себе принимает, может, не сразу, но без проблем.
И вот тут рождается моя главная ассоциация Лавкрафта, как… неправильного Лема. Почему и с чего вдруг? Потому что оба писателя выдали повести, рассказы и романы не просто об иных цивилизациях, а именно об ином! С той разницей, что Лем всё же писал о более грандиозном, потому что масштабы Тучи и океана Соляриса будут немножечко так побольше, чем масштаб даже Ктулху.
Конечно, разница между авторами происходит в том числе из-за исторического промежутка, в котором они жили, да и просто из места жительства. Поэтому Лавкрафт впитал в себя и воплотил в себе одну из социальных сторон Америки первой половины двадцатого века, а Лем жил и творил в восточной Европе во второй половине минувшего века. Лавкрафт не застал сражений против германского нацизма и расизма, и тем более не застал борьбу Мартина Лютера Кинга. А Лем творил в послевоенной Европе, наблюдая новый мир, который сейчас немножечко перегнул палку, но изначальные идеи были прекрасны.
Поэтому там, где Лавкрафт хочет, жаждет вызвать всего мало-мальски иного, моя душа тянется к Лему, который призывает даже не раскрыть объятия для совершенно чуждых форм жизни, а подумать о том, насколько мы не готовы к восприятию всего, что отлично от нас и привычной нам жизни. Но призывает нейтрально, спокойно, с осознанием человеческой ограниченности и без смакования священного ужаса, которого надо избегать любыми средствами и любой ценой!
Поэтому с одной стороны, было бы мне страшно и жутко в подземном, монументальном городе Старцев? Да. Испугался бы я шоггота? Да. Бежал бы от него? Да. Хотя бы, потому что там явно нет выбора и возможности как-то мирно, гуманно и цивилизованно остановить иной организм, чтобы выйти на прогрессивный, взаимовыгодный контакт. С другой стороны, если Лавкрафт и вселил в меня ужас, то только от того, что я с ужасом думаю, как творец Ктулху описал бы эволюцию роботов Регис III и тем более океан Соляриса со всеми мимоидами и симметриадами. Вот таких книг я бы читать не хотел.
Бейте меня, фанаты! Потому что не впечатляет. Совсем...
Знаете, в чём проблема Лавкрафта, по крайней мере, в этом рассказе? Я могу ошибаться, на вкус и цвет все фломастеры разные, но для меня сейчас ужас в деталях! Если хочешь напугать кого-то, кроме детей, опиши как можно больше деталей!
Насколько там широко и глубоко надо копать, определяет сам автор. Потому что дефицит описаний рождает попросту пустоту. Избыток мерзости создаст ощущение, что автор не ужасается вместе с читателем, а обмазывается всеми нечистотами мира, потому что оно ему в кайф.
Так вот Лавкрафт почти не описывает ужас, которым хочет заставить читателя трепетать. Все описания максимально скудные, в пустых, общих словах. Не не работает так, не работает!
Если автор хочет ужаснуть хороводов уродцев, ему нужно описать в чём, собственно, там уродства =\ Может, поклонники Ктулху один в один прокажённые? Может, похожи на больных бубонной чумой? Может, у них все кости искривлённые и со всякими утолщениями тут и там?
Лавкрафт хочет описать статую Ктулху, а получаются фальшивые, наигранные пассы начинающего фокусника, который делает большие глаза и приговаривает, что вот эта вещица страшная и нам нужно бояться, до инсульта, инфаркта или как минимум дрожи в коленках и плохих снов по ночам.
Два судна встречаются в море. На одном белые, на другом разный цветной народ. Цветные открывают огонь. Судно белых идёт ко дну, но пока оно тонет, белые героически берут корабль цветных на абордаж и... экипаж цветных оказался настолько гнусным, что белые всех порешили. А в чём гнустность-то? Опиши! Опиши нечто за гранью! Они были неприветливо и сражались, как берсерки? Ничего себе =\ Всё?
А всё почему? Потому что личные взгляды автора, широко известного, как приверженца превосходства белого человека.
Поэтому рассказ рисует более чем чёткий водораздел между цветными и белыми! Белые все в науке, в творчестве и в прочих благородных изысканиях. Чернокожие и цветные поклоняются ужасному Ктулху по всему миру и готовы на всё ради порождения ужаса!
Мотивация служителей культа, в том числе ужасных уродцев, танцевавших вокруг костра просто шикарна! Они хотят власти над миром? Они хотят отомстить за все гонения и притеснения от гордых белых людей? Нет. Они хотят убивать и веселиться, чтобы Старейшины научили их новым способам убивать и веселиться. Убивать... и веселиться...
Потому что все цветные для белого господина - это конченные, беспросветные, лишённые всяческих перспектив, бездумные дикари!
Но даже со знанием подоплёки ощущение, что Лавкрафт писал... Не для детей, абсолютно не для детей, но для крайне неизбалованной публики, которая готова схватиться за сердце от одного слова "Ужасно!" или "Гнусно!" и "Немыслимо!"
Впрочем, учитывая, что автор жил не вчера и рассказ издал не сегодня, может быть, так и есть? Такими простыми мазками Лавкрафт заложил основы жанра ужасов, а я такой умный сижу в 2024 и критикую :)
Для меня достоинство рассказа только в финале, где ужас превращается в фантастику контакта. Именно фантастику контакта с древним пришельцем с другой планеты или другого континуума. Особенно понравилось, что в руинах города Ктухлу не просто гигантские камни, а пространство с иной геометрией. А тогда ещё не было Эйнштейна с теорией относительности и искривлением пространства, как установленным фактом объективной науки.
Вот че-то вспомнилось и хотелось бы перечитать. Повесть из той кучи детективно-шпионских поделок, которые в 90-е были на всех книжных прилавках. В сущности помню только два эпизода и то, не уверен, что они из одной оперы, возможно из разных. А может, все же из одной.
Итак, первый эпизод.
ГГ, то ли начинающий журналист, то ли начинающий детектив куда-то вляпался и сейчас в бегах. Но в прошлом, ГГ крутой спецназовец, возможно снайпер. Действие, я так полагаю, происходит в Англии. ГГ заходит в некий деревенский паб просто перекусить. Но местные встречают его враждебно. У них тут что-то вроде бойцовского клуба и они воображают себя непререкаемыми авторитетами. Против ГГ выходит здоровенный амбал. ГГ скептически его оценивает - большой, сильный, но мускулы забиты ежедневной тяжелой работой - ерунда, крч. И действительно, когда началась драка, ГГ в легкую уложил амбала. Тут на сцене появляется некий пожилой джентльмен, который останавливает драку. Джентльмен оказался инструктором ГГ по спецназу и приглашает его в приватную комнату для разговора. Поговорили о том о сем. Старикан рассказал, что тренирует местных, у них тут что-то вроде националистического клуба по борьбе с понаехавшими. Инструктор удивился, что у ГГ нет никакого оружия. ГГ, чтоб старикашка отвязался, сказал, что использует зонтик в качестве дубинки - ручка, мол, дубовая, крепкая и достаточно тяжелая. Дед пригласил ГГ остаться в их краях, но ГГ отказался.
Вот пока все по первому эпизоду.
Второй эпизод, что я помню.
ГГ собирается лететь в Америку. Соблюдая все правила конспирации пробирается в аэропорт. Там в туалете кардинально меняет себе внешность, делает себе загар с помощью то ли ореховой краски, то ли шампуня. Делает химическим карандашом татуировки на лице, переодевается в черный облегающий спецназовский комбинезон - типа, такая экстравагантная одежда. И пристраивается к толпе хиппи, которые тоже летят в Америку. То, се, становится у них своим. Когда прилетели, попросил у одного парня гитару - Давай понесу. Парень поглядел, усмехнулся и дал. Так толпой и вышли. Все это для обмана возможных наблюдателей, встречающих в аэропорту.
Заканчиваем знакомиться с книгой Куинна Слободяна.
На протяжении всей книги автор потчует нас фантазиями адептов свободы личности. Но где ещё фантазировать, как не в виртуале? И действительно, с момента создания Интернет стал местом для избавления от социальных норм до тех пор, пока не останется жёсткий каркас частной собственности и договора. Цель та же: захватить, разобрать и перестроить по своим правилам. Так возникли игрушечные модели государств, к которым можно отнести, например, Metaverse Цукерберга.
Теоретические основы технолибертарианства были заложены уже давно. Ещё в девяностых Джеймс Дэвидсон и Уильям Рис-Могг заявили о том, что человечество вошло в стремительную фазу эволюции, в результате которой появится сверхмобильный высокоинтеллектуальный класс, который может координировать рабочую силу, складывая прибыли подальше от загребущих рук правительств. Они называли этот класс «суверенными индивидами» и оценивали его потенциал в сотню миллионов человек на весь мир. Суверенный индивид знает, что он никому ничем не обязан, кроме как самому себе. Дэвидсон и Рис-Могг вполне откровенно признавали, что блага в новой системе будут распространяться не поровну. Но по заслугам! К этой мысли подвигает успех интернет-гигантов, создавших общеизвестные торговые площадки, такие, как eBay и Amazon. Виртуал стал не утопией без собственности, а наоборот, утопией собственности. Кто первый встал – того и тапки.
Ещё одним фанатом виртуала стал Баладжи Сринивасан. Он мечтает об «облачной стране» (cloud country), которая бы объединила миллионы единомышленников онлайн. В наше время часто менее важно, где ты живёшь, чем в каких онлайн-сообществах ты вращаешься. Идея сетянина, конечно, не нова, но Сринивасан сделал вывод о возможной материализации из облака на бренную землю. Для этого не нужно искать какой-то Эдем, а представить свою квартиру посольством Облачной страны, которая станет архипелагом, подобным Индонезии. Связывать острова между собой может цифровая инфраструктура: платёжные системы, банковские счета, удалённая регистрация бизнеса. Со временем граждане Облачной страны захотят жить вместе, образуя микронацию. Интернет-платформы продемонстрировали возможность быстрого масштабирования годной инициативы. Свою модель Сринавасан назвал «коллективным исходом». В отличие от типичных либертарианцев, он любит использовать язык демократии, выступая за «демократию ста процентов», то есть за полное единомыслие. Звучит привлекательно до тех пор, пока не поймёшь, что в его воображаемом мире каждый имеет не голос, но какое-то количество акций, и решения принимается не большинством голосов, но большинством акций. Ну а инфраструктура… Она частная. Фейсбук, например, частное предприятие, которому мы предоставляем свои личные данные в обмен на услуги.
Такую уверенность в независимости в виртуале Сринавасан получил из своего опыта в крипте. Он начал во время, когда биток стоил всего 258 долларов. Через шесть лет он стоил уже в 240 раз дороже. Адепты биткойна, по его словам, материализовали валюту через ролевую игру живого действия. А почему бы тогда не материализовать целую страну? Не так давно капиталистическая пресса материализовала современные нации на субстрате средневековых народностей, вбросив в него закваску из культурного контента. Современные онлайн-медиа обладают таким же потенциалом.
Пандемия ковида подстегнула надежды онлайн-активистов. Пошли разговоры о «цифровом исходе». Майами раскрыл обьятия для цифрового сектора. По сути, это было очередное привлечение инвесторов низкими налогами и слабым регулированием, но Сринавасан называл Майами «латиноамериканским Сингапуром». При всей болтовне о строительстве Облачной страны с нуля, её адепты чаще всего искали кого-то, кто предоставит им нужную инфраструктуру: охрану, энергию, сервера, помещения. И всё же ход пандемии показал, что надеждам Баладжи не суждено пока сбыться. Простой народ никуда не побежал, а остался на своём месте. Крипта не изменила мир финансов, став лишь ещё одним из его инструментов. Те же, кто хотели свалить в Метавселенную, не нашли чего-то похожего на неё, но всего лишь новую хомячью клетку в частном коливинге. В очередной раз визионеры забыли о том, что зависят от простого человека. Так и сингапурские власти парили на волне самодовольства, что побороли ковид, пока город не накрыла волна вируса, расплодившегося в мигрантских массах.
В начале 2022 года Патрик Шумахер представил свой проект экстраординального города. Там были впечатляющие галереи и аудитории, залы и рестораны. Архитектор сделал своё имя мегапроектами, разбросанными по планете, в числе которых были стадион и аэропорт в Пекине, завод БМВ в Лейпциге и научно-технический музей в Шеньжене. Но последний проект был наиболее близок к политическим принципам Патрика. Когда-то он был социалистом, но под влиянием кризиса 2008 года сдвинулся к идеям Ротбарда и фон Мизеса, которые пророчат неизбежный коллапс системы, основанной на фиатных деньгах. Новый кризис неизбежен, но после него нужно будет строить новый мир. На мировом конгрессе архитекторов Шумахер стал говорить, что правительствам нужно свернуть программы строительства социального жилья, отменить все стандарты и приватизировать улицы, площади, общественные площадки и парки. Нельзя идти против свободного рынка, нужно встраиваться в него.
Проблема у Шумахера в том, что его воображаемый город пока не существовал. Он собирался поместить его на территории, заявленной одним предприимчивым чехом на нейтральной полосе между Сербией и Хорватией в излучине Дуная. Либерленд должен был стать стартапом с системой голосования, завязанной на размер собственности гражданина. Как в ОЖК.
Конечно, у проекта нулевые шансы на успех. Хорватские пограничные катера не дадут никому ступить на эту землю. Зачем же было Шумахеру тратить время и деньги? Он объясняет свою мотивацию марксистским тезисом о том, что базис определяет надстройку. В автоматизированном мире с прогрессом искусственного интеллекта отпадёт нужда в демократии – артефактом древнего мира в истории капитализма. XXI век – век успешных анклавов, притягивающих финансы, бизнес и новую мировую элиту. Когда производственные отношения сдерживают развитие производительных сил, неизбежна революция. И вот сейчас этот момент настал. Наступила пора распустить Евросоюз и расколоть Испанию, Германию, Италию на части. Следующая волна кризиса может привести к откалыванию Шотландии, которая потерпит крах, как социалистический проект. И вот тогда на сцену выйдут правые либертарианцы.
Окончание Холодной войны привело к экспорту с Запада не только либеральной демократии, но и более эффективный недемократический капитализм, опробованный и отточенный в Азии. В рамках своей инициативы «Пояс и путь» Китай выстраивает цепь торговых путей, соединяющих анклавы, по типу концессий, навязанных ему же в девятнадцатом веке. Он видит будущее в торговых коридорах, связывающих узлы капитализма в разных странах. Другие страны тоже пытаются внедрить китайский опыт. Например, Саудовская Аравия собирается вложить до 500 миллиардов в свою зону Неом на иорданской границе.
Конечно, есть риски. Уже известная нам P&O, которую перекупила DP World, решила в 2022 году сэкономить на зарплатах, для чего взяла и выкинула все 800 тысяч своих работников на улицу без предупреждения. При этом им всем было предложено заключить новый контракт с 5,15 фунтов в час. Это где-то половина британской минималки. А что, ведь суда компании ходят чаще всего не под британским флагом. А Бермуды, Багамы и Кипр вряд ли имеют минималку вообще.
Недемократический капитализм побеждает. Всё больше людей восторгается азиатскими экономическими чудесами. Специальные зоны расплодились по всей планете. Они повсюду, но всё же они не кажутся островами свободы от государства. Скорее, сами государства используют их для своих целей. Это не конкуренция тысячи суверенных территорий, нет. Это усиление положения немногих сверхдержав государственного капитализма. Это захват существующего государства без необходимости основания нового.
Сепаратизм получает силы на волне паники и желания найти убежище. Сегодня, когда изменение климата стоит на повестке дня, многие пытаются создать места, где проблемы климата были бы решены. Недостатка в проектах нет. Это и вышеупомянутый аравийский Неом, и остров Эко Атлантик, который один миллиардер строит у берегов Нигерии, и искусственные острова Дубая, и проект Сердца Европы у берегов Германии.
Что бы не шептали нам фантазии, зона никогда не сможет сбежать с планеты. Да и планета заселена под завязку, так что свободного места, по сути, нет. Это положение вещей ясно демонстрируется современной историей Гонконга, который превратился из «острова Адама Смита» в новую версию Восточного Берлина, в котором международный капитал всё ещё пользуется свободой перемещения. Но ведущую роль в финансах и торговле у Гонконга уже отобрали. Центр тяжести азиатских финансов перемещается на Шанхайскую биржу, а гонконгский порт уже не третий в мире, как в 2012 году, а восьмой. Между ним и Сингапуром уже втиснулись четыре китайских порта и южнокорейский Пусан. Made in Hongkong уже в истории. Сегодня правит Made in China.
Но этот город отказывается умирать. Активисты, требующие демократии, подвергаются полицейским репрессиям. Что делать? Воспользоваться словами Брюса Ли: быть водой. Их заливают слезоточивым газом, но только будущее покажет, что будут означать эти слова для Гонконга.
Опустоши свой разум. Будь без формы. Как вода. Вода может течь, но может и разрушать. Будь водой, мой друг.
Все эти зоны на подхвате у крупного госкапитала – прямое следствие процесса глобализации и дробления суверенности. Зона не имеет смысла вне свободы торговли. Поэтому их будущее будет неразрывно связано с политическим будущим всей планеты. Сохранится глобализация – будут повсюду цвести зоны. Развалится планета на блоки – они будут цвести лишь на стыках между блоками. Также играет роль экономическая система. Сегодня кажется немыслимым демонтаж или даже реформирование капитализма в сторону придания ему «человеческого лица». Эти попытки обречены на неудачу, ведь в условиях свободы торговли твой товар станет дороже, чем у конкурента, который практикует дикий капитализм свободной зоны. Если тебя не купят, то рано или поздно банально завоюют.
А война в наши дни становится всё шире и злее. Быть может, наши потомки будут описывать наше время, как время Третьей мировой. Однако, помимо неизбежного пессимизма, современная ситуация даёт и повод для надежды. Любой кризис – это не только опасность, но и шанс, если верить толкованию китайского иероглифа Джоном Кеннеди. После войны многое придётся начинать с чистого листа. Нужны будут рабочие руки, нужен будет труд. А значит, на капиталистическую жадность можно будет одеть одеть намордник. Я надеюсь, что всем станет от этого легче.
