324090391123

Я –верующая. Только не могу объяснить словами во что.

Религиозное воспитание мне дала бабуля, воспитавшая детей-коммунистов. Оно заключалось в выученной наизусть преамбуле к молитве «Богородице дева, радуйся» и алгоритме постановки свечи в храм. И привитом ужасе - о неусыпном всевидящем оке и неотвратимом наказании за съеденные без спроса конфеты.

Атрибутами веры у бабки, закончившей три класса сельской церковно-приходской школы были: батюшка, несколько икон в тюлевой фате и районный храм. Там бог и проживал, по её словам.

Бабкин бог был белорусом, злым и наблюдательным. Он – карал за грехи.

Сама она молилась в конце дня, просто – «Прости господи», но перечень вин за день не указывала – сам найдёт за что и покарает.

Чтобы мне страшнее и беспокойнее жилось бабуля благословила меня иконой из семейных запасников. По случаю первого замужества меня в комсомольском возрасте – в 19 лет.

Я повесила икону над супружеским диваном на лично вбитый гвоздь и старалась в этой комнате не грешить, хотя он видел и через стены.

Но, может, не так отчётливо.

О том, что бывают другие боги, более симпатичные и менее злые я узнала уже здесь, в Питере. И только потому, что мой бог отправил меня на мойку.

Больше всех мне понравился Надин бог.

С Надей мы встретились на мойке посуды в ресторане. Она была моей напарницей и дагестанкой. В Дагестане её звали Хадижа, а в Санкт-Петербурге – Надя. Она худо, без падежей и склонений, говорила по-русски, что мешало ей сделать карьеру в «белые мойщицы».

Надиного бога звали Аллах и он был дагестанцем. Она верила в него своеобразно: не ела свинину, не пила спиртного и твёрдо знала: 1) на всё его воля и - 2) всё будет хорошо.

Ходить в мечеть и читать Коран ей было некогда. После смен на мойке посуды она шла мыть «Улыбку радуги», а потом ещё подъезд жилого дома.

У нас было некоторое подобие дружбы как у Робинзона и Пятницы. Мы в пределах языковых различий говорили о деньгах, съемных квартирах и детях.

И даже вместе обедали.

Однажды за халяльным киселём из облепихи она разоткровенничалась и рассказала (без падежей и склонений) о способе дачи ей мужа Аллахом.

Надя пошла замуж прямо из школы.

Её украл взрослый сосед.

И привёз к себе домой; брат и отец Нади гнались за машиной соседа, но, такова Его воля – её закрыли в доме. Для верности в пороге легла бабка жениха – переступить через старого: крайнее неуважение.

Надя была уважительной к старости и – вышла замуж, сейчас четверо детей.

Я стараюсь никогда не думать о своей бывшей клиентке Люде.

Это самая печальная и чёрная из моих риэлторских историй. Она стоила мне душевного спокойствия и трёх месяцев жизни.

Встретились мы с Людой буднично – на заборе.

Люда наклеила на забор рукописное объявление о продаже трёшки в хорошем районе. Обычно заборной расклейкой бабушки без интернета раздают лишних котят, а тут - квартира.

Не прочесть написанного на листочке было нельзя:

«Люди! Срочно и дёшево продам! Трёхкомнатную квартиру по адресу: … Срочно! Срочно! Срочно!»

Я позвонила узнать, в чём срочность и предложить свои услуги по продаже агентством, вечером, часов в девять, когда уже попила кефира и одела пижаму.

- Здравствуйте! Вы продаёте трёхкомнатную квартиру? - буднично спросила я.

- Да! Мне надо СРОЧНО продать квартиру. Понимаете: СРОЧНО,- истерично сказала дама.

- А сколько вы хотите за квартиру? – пыталась прощупать почву я.

- Мне очень-очень нужны деньги, понимаете? Я продам за любые деньги!

Утром она приехала в офис с пакетом документов.

Примчалась.

Люда была очень некрасивой. Очень. Похожей на старую сумасшедшую цыганку. И - несчастной.

Пока мы заполняли документы и ездили знакомиться с объектом (полдня) Люда объяснила мне зачем всё это: у Виталика рак.

Виталик, единственный внебрачный сын Люды – в него вложена душа, всё ради него.

Трёшка на втором этаже девятиэтажки была увешана фотографиями мальчика (а потом юноши) с Людиными беспокойными глазами. Глядя на них, она говорила:

- Это Виталичек в пионерском лагере, а это - с Леночкой, видите - женятся, - и начинала плакать.

Вслед за ней - я.

Дело было так.

Виталик пришел к хирургу узнать, чем мазать распухшую родинку.

Хирург отправил к онкологу.

Онколог отмерил полгода, если не поехать в Израиль, там это успешно лечат. Курс лечения – двадцать тысяч долларов.

«Злой» рак – меланобластома.

Продать было нечего, взаймы таких денег в Беларуси не дают.

Виталик с беременной Леночкой приехали просить Люду продать трёшку, больше денег взять было негде. В трёшке семидесяти шести метров Люда жила не совсем одна - с цветами.

Люда порыдала вместе с невесткой и стала энергично клеить объявления.

Самый странный (из известных мне) способ продажи квартир!

Потеряно было два месяца.

Тут позвонила я.

Теперь из трёшки-красавицы мне надо было сделать студию-малосемейку и двадцать тысяч.

Если не придираться к состоянию и району встречной покупки – очень даже выйдет.

Я честно оценила Людину квартиру в тридцать семь тысяч (с минимальным торгом и комиссией внутри). Трёшка была очень хорошая – чешский проект, большая кухня с закруглённым углом, две лоджии на две стороны, кладовка.

Из ремонта были окна ПВХ и много-много цветов в горшках. Всё росло и колосилось в разных вазонах: колючее, кустистое, цветущее и нет. Столько цветов я не видела нигде и ни у кого: все три комнаты трёхкомнатной квартиры – полочки, стеллажи, кашпо, балконы и кухня – всё в них.

Отплакавшись, Люда с теплотой рассказывала (почти час) о любимцах: как они называются, что любят, как она их поливает и подкармливает, разговаривает и переносит с места на место – что бы им было веселее.

В теории Люда была согласна на любую встречку.

Любую – это очень громко сказано.

За месяц подборов я измоталась и пала духом окончательно.

Маленькие с хорошим ремонтом, в четырнадцать метров жилой площади, студии-малосемейки не подходили бесповоротно: не влезали Людины питомцы-цветы и раздражала, коридорная система на восемь квартирок. Большие, в девятнадцать метров, были далеко от Леночки и Виталика – будет неудобно ездить к внукам. Срочно продаваемая однушка на первом этаже не устроила красной плиткой в ванной – будет давить на Люду и наводить тоску, и кроме того – первый этаж: Люда боится. В найденные мной половинки домов Люда не могла пойти как одинокая женщина – некому поправлять заборы или чинить крышу, если что.

Кроме того, Люда могла смотреть квартиры не всегда. Она ездила к травникам, знахарям и мощам. По всей стране.

Одновременно она рассказывала мне о том, как Виталику всё хуже и хуже. В чудовищных подробностях и рыданиях. И заклинала поторопиться.

Все мои объекты были заброшены – я ничего не зарабатывала, безуспешно подбирая не подбираемое.

Дальше было следующее: Люда ураганно уехала в какую-то лавру – просить чуда, а Виталик умер.

Через несколько дней после его смерти Люда пришла расторгать договор черная от горя. Плакала и угрожала судиться с отечественной медициной в целом и со мной лично – мы вместе убили её сына.

Иностранные языки в сельских школах изучают фрагментарно.

Вскользь.

Причём преподающие их сами не знают, всё из-за совместительства.

Там, где училась я, англичанка вела ещё и физику, а учительница белорусского языка была дипломированным историком.

Совместительство рождалось от нехватки педагогических кадров на селе и низкой оплаты их труда.

Семь лет школьного английского языка (с физическим уклоном) позволили мне с чистой совестью писать в анкетах фразу – «Читаю со словарём». Да, я действительно знаю буквы. Правда, не все.

Белорусский преподавался тоже семь лет, педагогом-историком. Хотя всю белорусскую орфографию можно вместить в одну строку «Як чуецца, так и пишыцца».

Живые носители этого языка живут в резервациях под общим названием - Полесье. И их крайне трудно найти в большом мире.

Но – мне повезло.

Меня поселили в студенческой общаге с двумя девочками из отрезанного от цивилизации клюквенными болотами и наполовину отселенного из-за ЧАЭС райцентра.

Именно они говорили на живом белорусском языке – «трасянке».

Полтора месяца я жила в стране глухих, силясь догадаться что они от меня хотят вопросом:

- Имбрычак каляхавау?

Или:

- На сняданак зноу гарбата?

Поначалу мы общались знаками, но - потом ко мне пришло понимание и характерное «г».

Белорусский язык пригодился мне в жизни только однажды.

При пересадке с одного автобуса на другой, и почти спас жизнь.

Во Львове, куда нас занесло  автостопным возвратом из Одессы.

Не зная куда деть полтора часа до своего автобуса (и сто гривен) мы с Алиской пошли завтракать в семейный ресторанчик. Наваристый борщ с чесночными пампушками.

Хозяин усадил нас в глубине маленького пустого обеденного зала. Пока мы размешивали сметану в кипящем борще в зал зашли плечистые парни с чубастой обритой головой. В берцах, не смотря на лето.

Увидев нас, угрожающе спросили его:

- Москалей кормишь?

Хозяин не хотел нас, сто гривен и скандала. Поэтому энергично стал объяснять не совсем трезвым парням в камуфляже:

- Ни-ни, то бульбашы!

Ребята подошли к нам.

Осознав, что белорусский - единственный шанс попасть на автобус домой я вспомнила все главные слова:

- Добрый дзень! Кали ласка! Мы з дачкой з Беларуси. Снедаем.

У меня крайне сложное и многогранное образование.

По креативной системе – отовсюду обо всём.

Эта галиматья называлась «инженер-экономист».

Технический ВУЗ решил готовить гуманитариев.

Но - пока не придумав программу как.

Чтобы студенты не скучали (пока ВУЗ придумывает) их загрузили разными полезностями: начертательной геометрией, сопротивлением материалов, деталями машин и трибофатикой. Периодически, что бы не лезли дурные мысли в свободную ветреную голову, давали разные интересные задания.

В виде курсовых проектов на актуальные темы: Расчёт двухступенчатого конического редуктора с червячной передачей. Циферки и текст курсового надо было разнообразить картинками на листах формата А1. (Почему-то, это не разрешалось акварелью, маслом или хотя бы цветными карандашами, только – простым карандашом.)

Злодеи!

Первые два курса я заучивала всё не задумываясь – пригодится. Вдохновенно чертила сечение конуса плоскостью и валы в разрезе.

Более-либо менее было интересно только на философии: мужественные гладиаторы приветствуют Цезаря, симпатяга-Диоген живёт в бочке (интересно – трезвый ли?). А преподавателя зовут Рагим Алексеевич и он, иногда по просьбам студентов, читает на память Коран на языке оригинала.

Получив в начале третьего курса методички я задумывалась: а действительно ли силы адгезии равны силам когезии? Кто защемил конец несчастной балки которую мы рассчитывали всей группой? Имеет ли право на жизнь спринклерная система без перекрытия зон?

И – зачем мне это?

Преподаватели рисовали будущую жизнь без этих вещей (базовых, основополагающих и незаменимых) совершенно бесперспективной.

Сухонькая Лидия Николаевна (старая-престарая дева) кричала и рубила ладошкой воздух:

- Как? Кто вас возьмёт на работу без этого? Кому нужны такие специалисты?

Она знала жизнь за стенами ВУЗа в теории.

Как в кино: работодатели придирчиво осматривают выписку-вкладыш диплома, с тройками-четвёрками – выставляют сразу, как не достойных. Остальных исповедуют: как получить передаточное число редуктора? И только потом – принимают на работу.

На четвёртом курсе, наконец, ВУЗ придумал специальные, экономические дисциплины. Налогообложение, денежное обращение, предпринимательская деятельность и т.д, и т.п.

Вели их люди совершенно оторванные от реальности.

Основы предпринимательской деятельности читал доцент Герман, не заработавший к пятидесяти пяти ни машины, ни квартиры, ни дачи. Но, точно знавший – как это сделать, и даже написавший об этом книгу.

Самым лучшим преподавателем был ассистент Лёша.

Это он объяснил двухлетний курс бухгалтерского учёта доступными даже коту словами: Если где-то убыло, значит – где-то прибыло. Ищите!

В специальной, экономической части образования мы писали и чертили увлекательные работы и проекты.

Куда там первой, технической!

Однажды я рассчитывала (с картинками, чертежами и таблицами) срок окупаемости свино-товарного комплекса на двенадцать тысяч голов и выход на точку безубыточности целых три дня.

Хотя ответ был очевиден изначально.

Никогда.

Я просто не могла поверить.

Эту подработку я нашла случайно.

Спутав пересечение Суворовского проспекта и Советской улицы.

Советских улиц много, а я одна, и спустя год жизни в Санкт-Петербурге всё ещё не могу водить обзорные экскурсии по городу.

Путаюсь.

У Алиски порвались джинсы, а потом вылез палец из кроссовок.

Это был знак свыше - мне нужна подработка.

Причём с ежедневной оплатой.

Побеседовав с таинственным Романом о вакансии «повар выходного дня» я рванула смотреть объект на месте.

Кто больше виноват в получасовом плутании по пересечениям Суворовского проспекта со всеми Советскими улицами уже сказать сложно. Я, потерявшая бумажку с адресом заведения и телефоном Романа или хитрый 2ГИС, решивший, что мне надо детально изучать город.

В третьей по счёту точке питания, тоже не давали никакого объявления, не успели. Но двухдневный повар им был нужен.

С расчётом в конце смены.

200 (!) рублей/час.

Здесь меня удивило всё.

За кассой, среди пирожковой витрины, стоял сам владелец в велюровом поварском берете. То ли от берета, то ли от воспитания он ужасно напоминал благородного Атоса.

По-обращавлись ко мне на «вы» и «сударыня» он предложил выйти стажироваться завтра.

Коллектив заведения: продавец-консультант по пирожкам, повар, пекарь и фея чистоты - приветливо, по очереди, подошли познакомиться.

В состоянии крайнего душевного волнения я отправилась домой: гладить китель к завтра и размышлять на тему «В чём подвох?».

«Завтра» было фантастическим.

Объем работы был ровно в два раза меньше, чем на основной работе.

На мой вопрос:

- Что можно сделать ещё?

Мне отвечали:

- Отдохните. Вы ещё не устали?

У меня периодически спрашивали, пробовала ли я пирожок с брусникой? А с сыром? А курник? А не суховата ли пицца?

И настойчиво предлагали морс или кофе из кофе-машины.

Здесь не разводили сметану водой (технологическая операция под названием «бадяжить»), тушили капусту в начинку на свежем (а не слитом из фритюра) масле и делали сырники из творога (а не творожного продукта).

Бизнес-ланч при этом стоил двести рублей, а пирожки - от пятнадцать до сорока.

Мало того, за стажировку мне заплатили (!) и дали с собой пирожков.

Целый пакет.

Заработав за стажировку на кроссовки я рассказывала вечером Алисе (погруженной в дегустацию пирожков) удивительное.

После 20.00, до закрытия, фирма раздавала отпеченное и не проданное в течении дня даром.

Честно, я сама видела.

(Алиса уточнила, на всякий случай, номер Советской улицы – у неё полным-полно голодных однокурсников)

Выйдя на основную работу, в кафе, к беззубой напарнице Вере и невротику-управляющему Сергею Арсеновичу, я затосковала.

По пирожковой.

Где к фее чистоты (пожилая беженка из Луганска) обращаются «тётя Аня», где пирожковый сомелье Сергей обучает творческой жарке беляшей со словами:

- И оп ля! Повторяем! Нет, и ещё раз нет, держите кисть руки выше, - по образованию он режиссёр и это ничем не скрыть.

Я скучала по пекарю Наташе, которая работает как многорукий Вишну и повару Игорю, здорово разбирающемуся в электронной музыке.

Теперь у меня есть новая мечта.

О том, что однажды маленькой пирожковой я понадоблюсь на полную занятость (2/ 2 или 3/ 3, но можно и 30/0).

Олю усыновили.

Приличная пара.

Две сестры, старые девы – Галина Ивановна и Мария Ивановна.

Они долго искали в кого бы вложить нерастраченную нежность и чадолюбие, но не могли найти объект во всех детских домах области. Мальчика-сироту они не хотели – вырастет бандитом, и мужчин, как вид, они не любили. Выбирали из девочек.

Девочка-кандидатка должна была пройти по всем параметрам сестёр.

Зачем делать счастливой лишь бы кого?

Галина Ивановна и Мария Ивановна терпеливо искали, пока не нашли Олю.

Она подходила.

Оля была тихой и улыбчивой, без задержки развития и физических пороков. Родителей, уголовников или наркоманов, которые откинутся/образумятся и заберут Олю от сестёр-благодетельниц к ней не прилагалось.

Братьев-сестёр, которых надо усыновлять в комплекте – тоже.

Существо, родившее Олю, тихо положило кулёчек с новорожденной на крыльцо Дома малютки и растворилось.

К приезду сестёр в поиске дочери воспитательница Анна Григорьевна завязала восьмилетней Оле два банта (побольше, взяв напрокат у своей внучки Анечки).

Она также украсила бантами (из того же источника) и косенькую Лену – главную конкурентку Оли на мам.

Косенькая Лена имела абсолютный слух и плохо прооперированную заячью губу, Оля - очень хорошо рисовала милых котов левой рукой.

Галина Ивановна и Мария Ивановна умилились и выбрали Олю, предварительно уточнив шансы на дурную наследственность у директора детского дома.

Ничего плохого сейчас о детдоме Оля не помнила.

Комнату, на восемь девочек, где она рисовала на любой доступной плоскости, добрую Анну Григорьевну со стеклянной брошкой и куксой из окрашенных хной волос, столовую, сырники и отъезд «домой».

И как все дети плакали и завидовали ей.

Всё.

Мама Галя и тётя Маша увезли Олю в мой город.

И стали любить - как умели и делать достойного человека из того, что выбрали.

Оля в рекордные сроки стала нормальной правшой (левую руку мама и тётя привязывали к столу), научилась вязать носки и шарфики вместо рисования бесполезных котов и училась в классе всегда лучше всех.

Плохо учиться было нельзя: от «четвёрок» мама или тётя Маша умело имитировали сердечный приступ или закатывали реальную истерику. За «тройку» писали на лбу Оле «Я – дура» и садили к зеркалу, плакать и осозновать.

Периодически, вдвоём и по одиночке, они напоминали ей о том, откуда они её взяли. Рисуя родившую Олю даму серийной убийцей и террористкой.

Мама Галя всю жизнь мечтала шить платья для девочек и наконец, воплотила мечту: Оля одевалась только в эксклюзивные, авторские, чудовищные наряды. Над ней смеялись одноклассники и соседские дети.

Тётя Маша очень любила читать.

С компанией.

Теперь Оля с тётей вечерами вслух читали и анализировали Пушкина и Толстого. Больше ничего читать было нельзя.

Вырастив из творческой Оли скучного бухгалтера они, с чистой совестью, умерли.