324090391123

Здесь и сейчас, в Санкт-Петербурге, у нас живёт безымянный кот.

Подаренный хорошим человеком и фотографом Леной.

Раньше у нас был кот с именем.

Барсик.

Породистый: белорусский бройлерный.

Люди заводят себе хорьков, собачек, шиншилл, птичек и рыбок. И даже совершеннейшую экзотику – тараканов, крокодилов, змей.

И – любят их такими как есть - с перепонками на лапах, панцирем и усиками.

У нас тоже однажды жила экзотика: настоящие полевые мыши.

Я привезла их из служебной командировки.

Государство отправляло меня (и других ценных специалистов) на выполнение продовольственной программы – раскапывать картофельные бурты в самом отстающем колхозе.

В наставники нам дали полеводческую бригаду из местных – старушки от семидесяти лет и до бесконечности.

Старушки приходили с маленькими стульчиками - «услончиками» и по началу нас боялись. Они вели идеологически правильные разговоры - о повышении пенсий, улучшении быта и т.д. К концу первой недели они к нам привыкли и вернулись к любимым темам: «кто помёр», гад-председатель и «от кого родила третьего Марица - вдовица».

Работа была интересная и на свежем воздухе за деревней.

Сюжет такой: открывался бурт и мы вместе со старушками-полеводами перебираем стеклянную от удобрений картошку, таря её в сетки.

Вечером за нами приезжал автобус.

А бабули расходились пешком.

В момент открытия бурта из-под соломы выпрыгивали перезимовавшие мыши-полёвки разбуженные чиновничьими руками. Сначала я визжала вместе со всеми, но, к концу второй, недели мышки стали няшными.

Моя пятилетняя дочь каждый вечер обижалась, что я не привожу ей никаких подарков из командировки (в поле за деревней).

Из других командировок в поля я привозила морковку или початки кукурузы – «от зайчика».

А тут у «зайчика» взять для Алиски было нечего.

Я исправилась.

И привезла в коробке для обеда мышей.

Радости ребёнка не было предела!

В половых признаках мышей мы с ней не разбирались, и погадав: мальчик? девочка? решили назвать демократично: Круть и Верть.

Мыши жили в городской квартире (в аквариуме с удобствами) всего неделю. Потом я сдалась.

Во-первых, Круть и Верть незабываемо воняли картофельным буртом, а во-вторых, меня не устраивали экскурсии.

Алиса приводила посмотреть мышей товарищей со двора.

Партиями по пять-шесть человек, не реже трёх раз в день.

Однажды моё терпение лопнуло.

Лживо объясняя, как важны для мышей свежий (не квартирный!) воздух и витамины из дворовой травы (видите – у них на хвостике мех облез), я со сворой сопровождающих детей выпустила Крутя и Вертя у чужого гаража.

В природу.

Я посещала историческую родину.

Не долго, дней пять-шесть, без учёта дороги.

По всяким маловажным, но насущным вопросам: забрать паспорт серии РР, отвезти симпатичным налоговикам справку о не тунеядстве в Санкт-Петербурге, послушать кто от чего умер и кто кого родил.

Ещё - привезти чеки из «Полушки» и «Семьи» тем, кто не верит, что белорусские продукты при пересечении границы и переводе в русские рубли дешевеют (по сравнению с ценой производителя) и т.д.

И вообще – посмотреть, не стали ли платить по пятьсот долларов всем, как обещал президент?

Нет, не стали.

На подъезде к Балтийскому вокзалу Алиса прислала мне эсэмэску – «Ждём! Приезжай скорее – СЮРПРИЗ!».

Мне приятно подумалось – или кот научился бесперебойно ходить в лоток, или Алисе стали говорить за подработки не только «спасибо».

В общем – дома ждёт что-то хорошее.

У меня всегда было безобидное хобби, я - писала.

Началось это с младшей школы.

Дура-учительница вывесила на обозрение возле школьной стенгазеты моё сочинение.

На тему - «Моя любимая кошка Мура».

Конечно, меня зачмырили.

И я стала писать тайно.

Дома, после обмена (белорусские вкусности на петербуржские новости), мне был выдан обещанный СЮРПРИЗ.

Оказалось, у меня есть аккаунт на Pikabu, шеститысячный рейтинг и четырёхзначное количество подписчиков.

И кот-мерзавец улыбается, наверное, ей помогал.

Здорово!

Только вот они совсем не держали обратной связи с пикабушниками.

Не знали – что писать.

P.S. Комментарии на девяносто восьми страницах оставлю себе на десерт.

Переехавшим в Питер очень нужна прописка или, хотя бы, регистрация.

Любая.

Иначе не берут на работу.

А если ещё и внешность не славянская – останавливают в метро.

Теоретически подойдёт любая, даже за тысячу от «Пропискина» в г.п Рахья Всеволжского района.

У меня у самой такая была.

Но - лучше купить недвижимость. Очень постараться.

После продажи нажитого непосильным трудом неликвида на родине стояла дилемма: что купить в Санкт-Петербурге?

Вариантов было много.

Два.

Котлован от будущей двадцати двух метровой студии (с предчистовой отделкой) в Тосненском районе – сорок минут от метро.

Или – комнату в коммуналке.

Съездив на бесплатную экскурсию (посмотреть хмызняк у фундамента) в крайне богатый свежим воздухом Тосненский район мы держали семейный военный совет.

С Алисой.

Кот был занят и не участвовал.

Здравый смысл победил и мы склонились к коммуналочке.

Оставалось - найти.

Мы нарисовали «пятачёк» на карте Санкт-Петербурга – там, где хотелось бы иметь недвижимость, умерили пыл в метраже комнаты и начали поиск.

Были две непреодолимые трудности: никуда не годные правоустанавливающие документы и пьющие соседи.

До прихода покупателей (нас) все собственники уверяли: отказы есть или, на край, совладельцы-соседи с радостью дадут их немедленно.

По первому зелёному свистку.

Как только доходило до торга и документов мерзавцы-совладельцы вставали в балетную позу. И говорили:

- За сколько? За эти деньги я сам куплю, вот только продам (тут шли версии – машину, домик в деревне или изобретение).

Или:

- Я, конечно, дам согласие на продажу, но за N тысяч (или за NN).

Платить за согласие совладельцу собственник комнаты был не настроен. По крайней мере сам.

Чтобы обойти скользкий вопрос с отказами собственники предлагали фантастические версии выхода – одарить меня, «давайте так» и жениться с завещанием.

(Жениться предлагал владелец самой убогенькой комнаты на Петроградке – ему очень надо было продать и уехать.)

О соседях по будущей коммуналке не хочется говорить плохого.

Но – трудно найти хорошее.

Продавцы комнат скрывали неблагополучных соседей разнообразнейшими способами: врали, закрывали в комнате, устраивали показы в темноте или ранним утром, платили за молчание остальным совладельцам. Но, реальность сама лезла наружу – в одной из квартир на Горьковской запертый алкоголик-сосед пытался выбить подпёртые тумбочкой двери.

Там, якобы, «никто не живёт».

Наконец, нам повезло!

Девушке Лене было очень накладно платить ипотеку за котлован, съемную квартиру и абонементы в фитнес-клубы. И она решила продать комнату в коммуналочке, которую сама покупала под ленинградскую прописку.

Совладельцы остальных четырёх комнат не вредничали с отказами и не мечтали купить по бросовой цене 7,2 м.кв. жилой площади в Петроградском районе.

Они были просто обыкновенными порядочными людьми.

И всё «срослось».

Мы стали обладателями недвижимости в самом Санкт-Петербурге.

Окрылённая Алиса вычитала в википедии, что в нашем доме бывали и Маяковский, и Северянин.

(Может даже в нашей комнате.)

И жили бедные артисты Мариинского театра.

Но, участковый Миша сказал – не правда. Насчет Маяковского и Северянина он уточнит, а бедные артисты Мариинки тут точно не жили.

Зато, сказал Миша, жили проститутки с Большой Пушкарской.

Нам, вообще-то всё равно, проститутки – так проститутки.

Всё таки Питер!

Работы в Питере – завались.

Правда, не на всей платят.

Особенно много работы в общественном питании, я это знаю, как никто. С бесплатной едой.

Иногда – даже с проживанием в подсобке ресторана.

Можно даже семьёй, но – без домашних животных (они в ресторане свои).

В одном из ресторанов где я работала «холодником» в подсобке жила Света. Долго, до первой зарплаты «чёрной мойщицы» («чёрная мойщица» это гражданка среднеазиатских республик которая моет кондитерские листы, гастроёмкости и кастрюли – «пятнахи». Обязательно не говорит по-русски).

Знание русского языка в общественном питании открывает все двери, например, на «белую мойку» или в официанты.

Или даже – в повара раздачи.

(До переезда в Питер мне казалось, что я говорю по-русски. Но, после того, как меня не взяли продавцом-консультантом в несколько бутиков и диспетчером в «Грузовичков» или «Газелькин» (?) я поняла – не совсем.

Специфическое «г» в моей «трасянке» препятствовало любому трудоустройству. Особенно на высокоинтеллектуальные должности, вроде оператора колл-центра, пусть даже и без официального оформления.

Полгода непрерывного самоконтроля убили «г» напрочь.

Вообще то, перейти на русский петербуржский просто.

Надо внимательно читать в метро «Давайте говорить как петербуржцы», почаще говорить «парадная», «поребрик», «в пятом этаже» и растягивать ударное «а».)

Приехавшая из солнечного Узбекистана Света знала русский на международном уровне глухонемых, мы общались с ней через переводчицу Машу (Махабат). Маша карьерно доросла да «белой мойщицы» и даже писала на русском («каструл», «шковородк»).

Свету действительно звали Света. По зелёненькому паспорту.

Её папа жил в России и даже был влюблён в русскую, поэтому родив дочь в Узбекистане назвал её Света. Не Светлана.

Обычно приезжие трансформируют свое имя в русское.

Главной особенностью «чёрной мойщицы» Светы была красота.

Она была очень красива, честно.

И двадцати двух лет.

Как такая красота родилась в стране с внеплановым отключением электричества и земляными полами?

Работать мойщицей Света не могла и не хотела. Но - хотела жить в Питере.

Заработав первую зарплату - она уволилась.

Маша говорила, сняла квартиру. И хорошо зарабатывает.

Тысячу в час.

И в этой работе совсем не нужен русский.

Зато - очень нужна красота.

Однажды мы с Алисой переезжали из одной квартиры на другую.

Нет, не просто переезжали, а бежали.

При этом были крайне нужны деньги.

Позарез и к вчера. Хотя бы двести долларов.

Сложив руки на груди в позе «вечное странствие» я всю ночь гипнотизировала люстру и в четыре утра родила идею.

Через восемь часов приехали деньги в виде супружеской пары на велосипедах. Для этих двухсот долларов я напечатала объявок о продаже предметов дамского гардероба «в связи с отъездом за рубеж» – шрифтом размера «ШБ» по шкале окулиста и полепив их в людные места и затаилась в засаде.

Одежды было много – как в привоз в секонхенде.

Гора хлама на оставляемом мной диване.

Бриллиантом коллекции была отечественная шуба в пол под голубую норку.

Очень издалека (и не со снайперским зрением) знакомые принимали её за натуральную и проникались классовой ненавистью, которая таяла при ближайшем рассмотрении. Ездить в транспорте в ней было неудобно, ходить зимой – холодно, но стоять вдалеке - красиво.

Основную же массу лота составляли дизайнерские штучные вещи (сшитые мной лично по журналу «Бурда» от избытка времени и в рамках самосовершенствования).

Всё - из подручных материалов: остатков ткани из магазина и ношенных вещей. Здесь была даже экзотика – бриджи, из синтетической спецодежды белорусского судьи – мантии.

Пришедшая велосипедистка-покупательница была моим полным антиподом – маленькая и полненькая.

В стремлении к красоте она планировала вырасти на двадцать сантиметров и похудеть на двадцать килограмм.

Не давая ей хорошо рассмотреть (у меня в три самолёт!) и отвечая на звонки других претендентов на это великолепие (отрепетированная с Алисой акция!), весь лот был продан без торга через две минуты.

Положив деньги в нагрудный карман и успокоившись, я помогала паре велосипедистов укладывать наряды в мои пакеты и сносить вниз к велосипедам.

Венцом клиентского сервиса было одарение покупательши: белыми резиновыми сапогами (в которых я собирала грибы) и ярко розовыми кроссовками из плохого кожзама (купленными от жадности на распродаже).

Интересно, что она делала с моей обувью сорокового размера и своей ногой тридцать пятого?

Повара бывают разные.

Нет, не хорошие и плохие.

Бывают холодные, бывают горячие и, когда владелец точки питания жмётся денег на повара, бывают универсалы. Это два повара за одни и те же деньги, в одном лице.

На мусорке Авито я видела вакансию – «повар-мойщик», причём за 1500 в смену. Я не снесла мук любопытства и позвонила уточнить: хотят ли они за эти деньги беглого каторжника с гепатитом или просто ошиблись циферкой?

Высший пилотаж профессионализма - это совсем не шеф-повар и уж тем более не управляющий.

Такими шеф-поварами как встретила я на синей, красной и зелёной ветках метро может быть каждый (на остальных я пока ещё не работала).

Главное – китель с вышитым именем на груди.

И ещё убедительность.

Чтобы суметь убедить владельца точки общественного питания (применяя термины «товарное соседство», «сорбанды», «маржинальность блюд» и т.д.) в том, что шеф может всё.

Например, что под руководством шефа кухня так красиво настругает «оливье», что оно станет продаваться тазами. Не смотря цену в 200 рублей за 100 грамм и три точки конкурентов на фудкорте с таким же «оливье».

Или в том, что посредством бесплатной рекламы в инстаграме и ВК продажи блескавиц/плескавиц пойдут так, что в ресторан будет предварительная запись на годы вперёд.

Тут главное - найти наивного владельца бизнеса. И феерический оклад на какое-то время обеспечен.

Ещё бывают повара раздачи, повара-сушисты, повара-пиццеры и т.д.

Это лица, освоившие одну технологическую операцию. Например, «Теремок» готовит из приезжих повара-блинопёка, нагло обещая за стоячую рабочую смену (в скворечнике без туалета у метро) сорок тысяч.

Повара раздачи самые бесправные и не ценные специалисты.

Для того, чтобы из приехавшей Маши/Тани из деревни под Тверью или Витебска сделать повара раздачи не надо ничего кроме самой Маши/Тани.

А нет – нужен китель. И смену обучить.

Приветливо спрашивать, поздоровавшись:

- Что будете кушать?

(Поэтому каждая смена Маши/Тани в кафе или бистро начинается с унижения управляющим:

- Ты как порезала лимон? Месяц работаешь и до сих пор не отличаешь говяжий язык от свиного? И – улыбайся! Я тебя выгоню!

Маше/Тане надо платить за комнату на Большой Подьяческой и она пока не нашла ничего лучшего. А здесь кормят и сто двадцать рублей в час. Поэтому, она терпит, а потом - приходит Катя/Лера).

Высший пилотаж поварского искусства называется «повар-экзот».

Это специалисты, умеющие готовить нечто.

Фугу, сассафрас, маку.

Ввиду того, что в Питере немного желающих запить тушеную медвежью лапу напитком из кукичи требуется ресторанам экзотов не много.

Но – платят им зверски много за смену. Говорят.

Я тоже работала экзотическим поваром, но – не настолько.

Я была поваром-драникопёком.

Целых две недели.

И каждый день, вместе с остальным трудовым коллективом, ждала: будет ли сегодня в кассе выручка заплатить зарплату или как?

Драники - это национальная еда моей страны-производителя. Там они очень хорошо сочетаются с гимном «Чарка на пасашок» и сметаной.

Санкт-Петербургу драники не подходят по менталитету и не выдерживают конкуренции с шавермой, хычином, роллами и бурито. Особенно по цене сто рублей за штуку (без начинки).

А ещё драники синеют.

Отпеченные и не проданные, в результате гидролитического распада крахмала. И их приходится печь снова – нет никакой возможности продать лежалые.

Это делает работу драникопёка бесконечной.

Все двенадцать часов смены надо печь драники, а посиневшие – выбрасывать.

И следить за Любой на кассе – как там? Продалось уже мне на зарплату или ещё только на мойщицу Негору?

В прежней жизни, в другой стране, когда я пыталась обогатиться продавая чужую недвижимость, у меня в объектах была прекрасная «трёшка».

С удивительными покупателями.

Хорошими.

Хорошие покупатели на хороший товар нашлись быстро – через три недели и семь показов.

Синьор Гуерино быв вдовствующим представителем гуманитарного фонда. Италия жалела детей, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС и привозила помощь.

Свежеовдовевший синьор Гуерино приехал в помощь впервые.

Неожиданно он (или его) встретил Жанну, разведённую мать двоих пострадавших от радиации детей.

Сложно сказать, от чего больше пострадала сама Жанна: от проживания в сорока километрах от реактора или от десяти лет брака с алкоголиком-неудачником.

Но факт в том, что удивительно похожая на Софи Лорен страдалица очаровала Гуерино настолько, что он искал трёшку себе, Жанне и её детям.

То ли исходивший от Жанны поток радионуклидов, то ли разница в сорок пять лет – очень этому способствовали.

Я привела смотреть их квартиру вечером.

Рослая и энергичная Жанна поставила сеньора Гуерино (вместе с тростью и электронной сигаретой) у пустой вешалки в прихожей. Он покашливал и смотрел на то, как мы открывали-закрывали балконы и простукивали отошедшую плитку в туалете.

Влюблёнными глазами.

Когда Жанна в недлинном платье цвета «леопард» и золотистых ботильонах полезла смотреть трубы под ванной он пришёл к выводу – квартиру надо брать.

Не обращая внимания на хозяев, сидевших в печали на кухне без света, мы стали торговаться.

Гуерино знал итальянский и главные русские слова: Жанна, люблю, красивая, секс, хорошо. Жанна – русский и итальянскую жестикуляцию в совершенстве, я – только русский.

Итальянский – очень простой язык.

С каждой фразой сеньора Гуерино мне становилось всё понятнее.

Он энергично махал руками в пигментных старческих пятнах, непрестанно курил ароматную электронку, кашлял и горячо говорил скрипучим голосом.

Жанна, следя за дрожащими руками и выражением лица, переводила как понимала.

Буквально через полчаса я стала понимать тоже.

Синьор Гуерино хотел трёшку с пятисотдолларовым торгом.

Через месяц.

После того как Жанна съездит в Италию к внукам и правнукам сеньора, а сеньор – к своим сбережениям в евро. Задаток в тысячу долларов сейчас он дать не может, порядком поиздержался, покупая леопардовые платья и ботильоны.

Но трёшку хочет очень.

И Жанну.

Мы с Жанной тоже очень хотели: она – квартиру купить, а я - продать.

Поэтому нашли компромисс – триста евро аванса и соглашение о намерении на месяц.

Завтра.

На новоселье меня, правда, не пригласили.

Но, всё равно, молодцы.