324090391123

Баба Маня была крайне организованной старушкой - всё планировала.

И - на всякий случай писала.

Потому что была грамотной (три класса церковно-приходской школы), а память - уже не та. Совсем девичья стала, хранила только молодость «до шешнадцати».

Планы-списки баба Маня составляла на год, потом на месяц, а потом разбивала по дням. Удобно ведь!

Девятого сентября годичный план закончился досрочно: пятилетку в три года.

Пенсия была получена, картошка скопана, Витька-зять закодирован, за внучаток в институте заплачено – всё хорошо, только делать нечего.

Оставался последний пункт: «помереть красиво», но он был назначен на Покров – чтобы торжественнее и все запомнили.

После Покрова помирать не красиво, да и трудности окружающим – земля на кладбище замёрзнет, долбать надо. И вообще, неизвестно, как Витька-зять Покров переживёт, вдруг раскодируется как в прошлом году. Одни хлопоты!

Организованная баба Маня села за стол, согнав со стула Рыжика и стала набрасывать подпункты к «помереть красиво».

На последний месяц получилось удивительно много дел!

С курами было ясно – на тушёнку и выслать её внучаткам в общежитие.

Завещание на хату готово; всё Свете-бедолажке, живёт с Витькой – мучается.

А вот что, например, делать с Рыжиком? Хороший, молодой кот, мышей ловит, муркает. Внучаткам в общежитие не отдашь, Свете в однокомнатной Витьки хватает, кому?

И ещё – со смертным узлом трудности: тапки клетчатые моль съела, платье синтетическое, правда, не тронула – но не лезет оно на бабу Маню. Теснит в груди и ниже. Как она в тесном платье лежать будет? Что люди то скажут?

С поминальным обедом - не пойми что.

Если в ресторане делать, на гроб самый простенький останется, если дома – дешевле, хороший гроб выйдет. Но - Свету жалко, убьётся готовивши, да и водку при Витьке хранить боязно!

Написав план (1. Кури, 2. Рыжык, 3. Вузел, 4. Абет) баба Маня приступила к его немедленной реализации – пошла в универмаг.

За тапками и расшить платье.

По дороге назад, пешком всё-таки, утомилась и села на лавку в начале своей улицы, у бывшего дома Матвеевны, учительницы.

Матвеевна померла ещё весной, до Пасхи, дом достался племянникам.

Села, опёрлась на палочку и стала горестно думать «Что ж делать с Рыжиком? Пропадёт ведь в сараях при закрытой хате».

В палисаде Матвеевниной хаты копалась молодая женщина, а во дворе мыл машину мужчина.

«Купили хату-то, задарма наверное. Хата никудышняя, не в пример моей, мою Света хорошо продаст», подумала баба Маня.

- Бабушка, вам плохо? – на не местном языке, чисто по-русски, из палисада спросила женщина.

Баба Маня перешедшая от жалостливых мыслей о Рыжике к подсчёту наличной водки на поминальный обед очнулась, и спросила:

- Мне? Мне – хорошо. А вы хату эту купили? Новые хазяева будете?

Женщина подошла к забору из ветхого штафетника, ближе к бабе Мане, и радостно сказала:

- Да! Мы купили этот чудесный дом! Я – Таня, а там мой муж Лёша. Вы наша соседка? Как вас зовут?

- Баба Маня, - сказала баба Маня.

А про себя подумала «Городские, облапошили Матвеенины племянники, гнилушку продали».

И тут же спросила городскую Таню:

- А вас кот есть? В хате без кота никак – мыши по головам пойдуть.

Таня оживлённо стала говорить:

- Пока нету, но хотим. И собачку Лёша бы взял, небольшую такую. А что у кого-то есть котёнок?

Баба Маня поджала губы и поднялась с лавки опираясь на палочку.

- Я вам готового кота отдам. Рыжика. Хорошего. Щас принесу.

- Ой, бабушка Маня, не надо! А сами то вы как без кота? – стала радостно щебетать городская Таня.

Поправляя пакет с новыми тапками баба Маня весело сказала:

- Так помирать я буду на Покров. Куда мне кот? Пусть Рыжик вам будет.

И через полчаса принесла Рыжика в подоле новым, городским владельцам.

На Покров всё было по бабыманиному плану.

Кур в тушёнке приехали забрать внучатки.

Света не убилась готовивши, потому что новорыжикавая хозяйка Таня помогала, водки было в аккурат. А раскодировавшийся Витька пел за столом под баян для Светы «Эти глаза напротив», а для покойной бабы Мани – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

Счастливая девяностолетняя баба Маня в новых тапках и не тесном платье лежала в хорошем гробу на самом лучшем месте городского кладбища (благоразумно застолбив его лет двадцать назад).

И – радовалась.

Наверное.

Самым важным событием в моей жизни было увольнение.

Меня с позором выгнали с замечательной работы.

(Показательно дали волшебного пенделя)

Почти пятнадцать лет жизни я отсидела на одном месте.

Нет, не в тюрьме – на работе.

Спустя много лет мне трудно объяснить самой себе и окружающим, что я делала на этой работе, зачем она вообще и почему я высиживала рабочие часы целых пятнадцать лет.

Это была самая почетная и высокооплачиваемая работа из всех возможных в тринадцатитысячном райцентре. И называлась она креативно – «госслужба». Мундира, правда, не давали, все ходили в своём – но, с дресс-кодом: джинсы с дырками и платья с вырезом на самом красивом месте – нельзя. Белый/светлый верх и тёмный низ.

Трудовой коллектив на моей работе состоял из тёток (не из женщин или дам и тем более не из девушек!), именно из тёток, от тридцати пяти до бесконечности. Почему до бесконечности? Потому, что этот редкий вид специалистов умирал на рабочем месте, спустя много лет после выхода в отставку. Выход в отставку совсем не значит уход домой к внукам и огородику, это - назначение пенсии. После этого тётки начинали получать и пенсию, и зарплату.

В тётку в районном центре девушка начинает превращаться сразу после замужества лет в двадцать-двадцать пять. Метаморфоза длится недолго: от года до трёх; за этот период выражение лица становится гордо-брезгливым, фигура (если была) округляется, интересы – отмирают. Появляется непреодолимая тяга к консервированию и выпечке, просмотру сериалов под семечки, остро начинает интересовать чужая личная жизнь.

Тётки-коллеги были замужними, детистыми и уважаемыми матронами, фундаментом общества. Практически все имели одну-единственную запись в трудовой книжке и этим было принято гордиться, так же как и единственным браком.

Я с теплотой вспоминала этих коллег долгие годы – пока более яркие личности-коллеги не вытеснили их из памяти.

Чем я занималась на работе? Если не считать чаепитий и разговоров о событиях в районе, обсуждении теленовостей, обмена рецептами аджик?

Даже затрудняюсь вспомнить. Ничем, как и остальные.

Каждый месяц, каждый, был некий отчёт – в строчки ставили циферки и отправляли наверх. Он должен был пойти! Куда и как пойти – не мог объяснить даже бессменный главный бухгалтер. Главное, чтобы сверху не звонили и не задавали вопросов - тогда «отчёт пошёл». Первую половину месяца к отчету готовились и сводили, вторую – обсуждали пережитые тяготы с отчётом. По-моему, всё.

Платили за работу по-царски – двести долларов. Регулярно – два раза в месяц, как часы. Давали пособие на оздоровление к отпуску в размере оклада и два бесплатных корпоратива в году: День Финансиста и День Рождения Начальника. День Финансиста проводили на лоне природы – оно было повсюду, только сойди с центральной асфальтированной площади; День Рождения Начальника – наоборот, на центральной площади – в главной столовой города с названием «Ресторан», где предупреждённый загодя персонал которого готовил особые, мясосодержащие котлеты и стругал «Оливье».

Незабвенным майским днём, когда тётки-коллеги уже отпили утреннего чая/кофе с глазированными сырками и домашней выпечкой, рассказали друг другу приснившиеся сны, обменялись ужасающими подробностями пожара в доме номер восемь на улице Ленина, пожаловались на старых жаб-свекровей и этого-козла мужа, но, к имитации деятельности ещё не приступили – это где-то около десяти часов утра – меня неожиданно вызвала начальница. В кабинет, через секретаря.

Обращаясь по имени-отчеству и на «вы» (крайне плохой знак в тесном коллективе райцентровых госсужащих!) мой неизменный руководитель на протяжении всей жизни, великая Елена Владимировна, сообщила:

- У ВАС истекает контракт! Последний рабочий день NN.NN., и учитывая ВАШ поступок продлять я его не намерена. ВЫ поняли?

Затрудняюсь вспомнить: когда я ещё так сильно испугалась в жизни?

Наверное, в Москве, когда у меня спёрли кошелёк с наличностью в метро, и мне пришлось сутки просить на вокзале подаяния на обратный билет в Зажопинск.

Никакой другой работы в городе не было. Никакой.

Ранее сокращённая госслужащая Люда (повздорила со своим начальником – попала под сокращение) помыкавшись по немногочисленным работодателям райцентра полностью спилась за три месяца.

События свежего майского утра вызвали у меня недельный ступор и крайне глубокую депрессию. Есть, спать и разговаривать - я не могла, могла только курить.

За месяц до незабываемого вызова в кабинет к руководителю я совершила ужасный поступок.

Я попросила у главы района дать мне Бухаловку.

Бухаловка (ударение на первый слог, а не туда, куда хочется поставить по логике) – самый отдалённый сельский совет райцентра, *опа района, в сорока километрах от асфальта и цивилизации.

Бухаловка была без власти уже два месяца.

Предыдущий председатель сельсовета Володя, в прошлом бывший Бухаловский участковый (на пенсии), допился до «белочки», и даже пролечившись не мог исполнять административных функций, боялся. Из местных жителей выбрать новую власть глава района – затруднялся, из городских же – добром никто не шёл. Справки о составе семьи временно выписывал секретарь совета – бабулька 1939 года рождения, руководить было некому.

Стронциевое облако в 1986 году практически целиком осело на шесть из девяти деревень Бухаловского сельского совета. В эпоху Великого Чернобыльского Переселения все желающие из этих деревень получили жильё и работу в любой точке Советского Союза. Остались только те, кто не мог ничего желать. И самосёлы – возвратившиеся из больших городов бабки/дедки, решившие умирать на радиоактивной родине, романская диаспора и просто люди без документов.

Колхоз – СПК «Бухаловский» дышал на ладан, хотя по документам сеял-пахал и растил скот ударными темпами, школа на 47 учеников давала не полное среднее образование – в выпускном, девятом классе училось четверо. В общем – широкое поле деятельности для председателя сельсовета.

Занять в жизни себя мне было совершенно нечем.

Карьерно расти на нынешней работе – было невозможно, чин и класс присваивались только к юбилеям, до которых мне было как до неба. Учиться, к сожалению, нечему и незачем. «Доярку из Хацапетовки» и «Катину любовь» не смотреть, не обсуждать я не могла, ни с семечками, ни без.

Я была в разводе – это препятствовало выходу в свет (гости, родины-крестины, свадьбы) и общению, каждая уважающая себя мужняя тётка видела во мне живую угрозу крепкой семейной ячейке и претендентку на её козла-мужа.

Увлечься хоть чем-то кроме огородов и консервирования взращенного было совершенно невозможно. Нечем!

И я, поразмыслив, решила взять убогую Бухаловку – буду занята и разница в зарплате сто долларов, служебный «Жигуль» с лимитом в две тысячи километров.

Оскорблённая предательским прошением у главы района Бухаловки моя великая начальница Елена Владимировна не продлила мой контракт.

Только благодаря ей я там, где я есть сейчас.

Благодаря вам, Елена Владимировна, у меня есть ремесло: нужное и важное – я кормлю людей. И мне не стыдно за сотворённый моими руками бизнес-ланч за сто двадцать рублей на одной работе или за отпеченный багет, на второй работе. И я всегда могу сказать, что я делала в течении смены – я была занята, работала, вот результаты. И если что-то где-то меня не устроит, я перейду дорогу и найду новую работу – моё ремесло международное и всегда меня прокормит. И учиться новому здесь можно бесконечно.

Я хожу за провизией (и просто так) на интереснейший Удельный рынок, кормлю уток багетом из пекарни Вольчека в Парке Победы, езжу в выходной на чудесный Финский залив, гуляю по великолепному Тучковому мосту и Летнему саду, слушаю колокольный звон в Александро-Невской Лавре, была в Мариинке, Эрмитаже, Петергофе, Пушкине. Могу гордиться своей крохотной комнатёнкой в доме, принадлежавшем Альберту Пуни, в которой, возможно, не бывал ни Маяковский, ни Северянин. Я могу пойти на Ваську, к Конке – послушать может не совсем трезвых бардов или лекцию в библиотеке Толстого, на Малую Садовую – к милому мне коту Елисею.

Да мало ли куда! Это – Питер.

Спасибо вам, Елена Владимировна!

Алиса нашла работу.

Наверное – хорошую. В центре города, с почасовой оплатой труда и ежесменным расчётом.

И зарабатывает в час больше заведующего гинекологическим отделением больницы белорусского врача (даже если сложить и приём, и отделение). Я сразу не поверила – и позвонила Василию Петровичу: уточнить, действительно ли ему платят такую фигню. И Вася, муж моей белорусской подруги, подтвердил: да, он работает за идею и на энтузиазме.

Самое важное, что Алисина работа массовая и крайне востребованная, за две недели у неё уже третий наниматель.

(Подозреваю, до конца лета – не последний.)

Работает она промоутером.

На Невском проспекте.

Карьеру промоутера она начинала (две недели назад) с низов – со станции метро Фрунзенская и каких-то затрёпанных пилочек с алмазным напылением.

Скрипт разговора о пилочках с прохожими был длинным (проходящие шарахались), листовки – одноцветными и на газетной бумаге. И вообще: сто пятьдесят рублей в час – оскорблением.

Через три смены Алиса нашла водородную косметику с цветными глянцевыми листовками за сто восемьдесят рублей в час и на Сенной площади. Но, работодатель (магазин требовал учета розданных листовок и анализа трафика пришедших) после двух смен стал предъявлять ей претензии: почему на сто розданных листовок в магазин пришло только два человека? Может Алиса недостаточно активна?

(Лично я считаю, что дело в цене: баночка водородного чуда начинается от полутора тысяч или хреновом расположении магазина: на глянцевой листовке карта-путеводитель расположения магазина напоминает партизанский маршрут. Именно по такому, народный герой отечественной войны, ныне легенда Беларуси, дед Талаш, заводил фашистов в непролазные болота.)

Алиса плюнула на водородную косметику с партизанским расположением от метро и откопала на мусорке работ Авито вакансию – промоутер-модель. Подозреваю, польстилась на слово «модель» и Невский проспект.

«Крупная торговая сеть» из двух тёток открыла два малюсеньких магазинчика по торговле кашемировыми изделиями. Магазинчика – это очень громко сказано, скорее что-то вроде лотка коробейника. Стационарного лотка, но – на Невском.

За двести рублей в час тётеньки хотели невозможного: интеллигентную девушку экзотической модельной внешности (лучше – мулатку) с большим опытом в промо-бизнесе.

На кастинг пришла только одна белокожая Алиса. В розовом платье с принтованными котами и огромным опытом в пять смен.

Её наняли.

Бизнес-план кашемировых тётенек гениально прост: арендовав по четыре квадратных метра торговой площади и наняв девочку-промоутера они продадут в небывалую не ленинградскую жару все кашемировые кофты от шести тысяч до бесконечности.

И - всё будет хорошо.

Алиса не препятствует фантазиям и работает четыре часа в день наблюдая агонию кашемирового бизнеса. Выручка в обоих точках одинаковая – нулевая, но энтузиазм у тёток и сбережения пока не иссякли.

Её работа приносит осязаемые деньги, но не даёт чувства стабильности и душевного покоя: Алисе хотелось бы, чтобы тётеньки-бизнесмены продержались до конца августа и начала учёбы, что маловероятно.

(Среди моих знакомых была фельдшер Лена, которую все звали Лена-Последний Вздох. Все её полгода работы по специальности прошли по одинаковой схеме: Ленина бригада (она и водитель) приезжала на вызов, совершала положенные манипуляции: меряла давление, температуру, делала уколы и - пациент умирал. Лена и водитель принимали последний вздох бабули или дедули. В крайнем случае, на фоне стабилизировавшегося артериального давления, они помирали после Лениного отъезда, о чем незамедлительно сообщали родственники покойного. Впрочем, иногда бабуля/дедуля успевали помереть до приезда скорой помощи – Лене везло.

Коллеги по цеху - смеялись.

Лена была возмущена происходящим и пробовала изменить карму – менялась сменами, вызовами, водителями, машинами скорой помощи. Пробовала перекинуться на пациентов младше семидесяти лет.

Не помогало.

Отчаявшись, Лена-Последний Вздох, закончила курсы маникюрш и больше не наблюдает чужой агонии.)

Работа промоутером на Невском проспекте Санкт-Петербурга здорово расширяет кругозор юных девушек и позволяет завязать полезные связи в мире ленинградского бизнеса.

Когда я приползаю со своих кухонь мне демонстрируют визитки будущих работодателей (магазины сувениров и драгоценностей, музеи, выставки, рестораны) которые предложили только за сегодня предать кашемировый бизнес и перейти к ним. В полудрёме я слушаю рассказы дочери о цене на час труда бабуль-приглашателей на экскурсии, велорикш, ростовых кукол, катателей на карете, продавцов мороженного и поп-корна, экскурсоводов и глашатаев. Алиса даже выяснила цену в час на девушек трудящихся на Невском на ниве любви и красоты – от двух тысяч час (страшненькие) до пяти (хорошенькие).

Наш кот, единственный иждивенец в семье, в ночных беседах о рынке труда Санкт-Петербурга не участвует.

Он занят.

Хворает.

Дворянскими болезнями – ожирением и аллергией.

Во всём виноваты кашемировые тётеньки и Алиса. Большую часть заработка она тратит коту на вкусняшки: дорогущий корм разных марок – сухой и влажный.

С непривычки и от пролетарского прошлого на помойках Питера, кот набрал вес и затрудняется запрыгнуть на окно или шкаф. И теперь, когда его оставляют в тишине и покое, он с удовольствием спит (Алиса называет это симптомом аллергии – повышенная сонливость).

Диагноз «аллергия» ему поставила Алиса лично – чтобы оправдать поездки к симпатичному ветврачу в одну клинику Приморского района.

Ветврач (молодой и симпатичный) прописал коту лечение – мячики из поролона по двадцать шесть рублей штука не менее трёх часов в день и полупустые миски с едой.

Будем лечиться!

«В сорок лет жизнь только начинается» - говорила героиня «Москва слезам не верит.

Возможно, но - не обязательно. Как у кого.

У нашего замечательного соседа Михаила Ивановича жизнь началась в девяносто три.

Началась трагически, со смерти супруги.

Покойная боевая подруга и жена, собираясь на ежедневную прогулку по маршруту: Чёрная Речка – Удельный парк обувала кроссовки, и вдруг, внезапно осела и ушла вместо пятикилометрового маршброска по природе в лучший мир. Прямо в кроссовках.

Достойнейший человек – участник войны, девяносто трёх летний бывший снайпер, Михаил Иванович овдовел.

Утратив смысл жизни на некоторое время, он тосковал в пустой трёшке на шестом этаже. Судьба пришла к нему журналом в почтовый ящик (покойная жена выписывала любопытнейший журнал «Лечебные письма»).

Михаил Иванович надел бифокальные очки и написал объявление о знакомстве в рубрику «Клуб одиноких сердец» под названием «С верой, надеждой, любовью».

И вера, надежда и любовь под именем Саида его нашла.

Разница в возрасте, вероисповедании и языковой барьер вызвали среди проживающих во дворе нелепые подозрения Саиды в корысти.

Елизавета Павловна, подруга покойной супруги снайпера-молодожёна, предполагала, что именно она украсит его старость и вдовство. И видимо, рисовала себе совместные прогулки на Удельный рынок и воспоминания за чаем генеральных секретарей КП СССР (оба симпатизировали Леониду Ильичу).

Потрясённая скоропостижным вступлением в официальный брак Михаила Ивановича и тридцати пятилетней Саиды, она прямо и бестактно сказала ему:

- Старый дурак! - и добавила, что у Саиды на лице не только большие глаза, но, и усы. И ещё, по слухам, двое саидят в Узбекистане, мальчик, и тоже, мальчик.

Но Михаил Иванович оказался настоящим снайпером и возмущенно сказал ей:

- Вы! Вы! Не смейте плохо говорить о моей супруге! - и кажется, даже перестал с ней здороваться.

Но, не точно.

Молодожёны счастливы неимоверно!

Всё делают вместе – ходят в поликлинику, на почту за очень приличной пенсией, за продуктами в «7Я» и «Дикси». Но - находятся под непрестанным наблюдением пожилых жительниц двора, предполагающих, что Михаил Иванович сошёл с ума, от счастья.

Покупка в магазине Саидой детского питания даже родила нелепые слухи о её беременности. Нет, всё в порядке: Саида просто любит мужа и варит ему детскую кашку.

Мне тоже очень интересно.

Интересно – откуда Саида взяла журнал «Лечебные письма» и кто перевёл ей то объявление, по-русски она не читает.

Подробности этого удивительного романа принесла в дом Алиса, почерпнув от общения со старушками-скамеечницами при выгуле кота на поводке.

Она тоже считает, что «Лечебные письма» - полезный журнал. Особенно рубрика «Клуб одиноких сердец». И мне уже пора изучать ассортимент тамошних снайперов, присматриваться.

И пропагандирует мне вековую белорусскую мудрость – «Без мяне мяне жанилi, мяне дома не было».

Живу с аферисткой!

Кот вышел из сложившегося тандема «Алиса - Кот» и в устройстве моей личной жизни участия не принимает. Он занят – осваивает новое хобби.

Вяжет мочалки.

Авторским методом, безо всяких спиц и крючков – лёжа на боку, передними и задними лапами одновременно. Из стограммового мотка пряжи, купленного в Fix Pricе, вне зависимости от цвета и цены, за сутки получается великолепная мочалка. Ничем не хуже той, которую продает профессиональный мочалковяз-бабуля на выходе из метро Чёрная речка за сто рублей.

На мой взгляд даже лучше – кустистее.

Произведения, правда, пока не продаёт, а складывает мне под кровать – готовит персональную выставку, наверное.

Откуда у молодёжи такая тяга к ЗОЖ?

А точнее – к пробежкам.

За всех сказать не могу, но у моей дочери она от белогорошкового платья. Именно его выставила «Империя платья» в витрину – васильково-синее, в миленький белый горошек, отрезное по талии.

Но – 40 размера, на крупную Дюймовочку.

Проходящая мимо витрины Алиса поняла: всё – влюбилась. Это судьба: белогорошковая.

Я сразу сказала: денег нет. Но, в целом, я – за. Без денег.

(И для убедительности я поклялась и своим, и котиным здоровьем.)

- Обязательно купим! Потом, с первой пенсии.

Алиса перевела полторы тысячи в часы раздачи флаеров у метро – каких-то десять часов позора, и пошла мерять дюймовочкино платье. С самыми честными намерениями: добыть денег и съёжиться на четыре размера.

Посредством спорта. Морковно-диетный метод – это долго, могут сцапать платье.

С пробежками в Санкт-Петербурге замечательно – места сколько хочешь, окружающие не принимают за психа, не то что там, где мы раньше жили! Даже полиция не обращает внимания на бегунов: не проверяют документы, не запихивают в автозак. Прелесть.

Однокурсницам Алисы значительно проще – они бегают утром/вечером стаями: по коммуналочкам Горьковской и Петроградки. Забегают друг за другом по местам обитания.

Одной как-то не комфортно.

В нашем дворе напарника найти сложно, бегун у нас один – девяностотрёхлетний снайпер-молодожён Михаил Иванович. И бегает - это громко сказано, скорее обходит дворик с палочкой, пока красавица-Саида сварит кашку и яйцо всмятку.

Не то.

Алисе нужен был более молодой и симпатичный напарник.

Выбор пал на кота. Он подходил по всем параметрам: красивый, испытывает здоровый интерес к спорту – гоняет всё, что не прибито и не приклеено по квартире. И вообще – больше не с кем.

Восемнадцатилетнее Алисино воображение рисовало картину: она и кот рысью бегут по парку к метро, очаровывая всё вокруг.

Не хватало всего двух вещей: достойных спортивных штанов Алисе и поводка коту.

Наша «Планета секондхенда» быстро предложила достойные утренних пробежек штанцы, всего за двести рублей.

С поводком, правда, были некоторые трудности.

Мало того, что ближайший магазин зоотоваров хотел за поводок тысячу, так ещё и котиная фигура оказалась нестандартной.

Китайская поводковая промышленность ваяла поводки-постромки на мелких китайских котов. Наш, отечественный кот, в размерном ряде зоомагазина назывался «собаки небольших пород». И единственный подходящий поводок продавался в комплекте с намордником.

Алиса быстро нашла выход, в виде Ингрид Фиделевны.

Ингрид Фиделевна – ленинградка латиноамериканского происхождения, (папу звали Фидель, но, не Кастро) и наша соседка, недавно похоронила самого близкого человека, пуделя Арто.

Теряюсь в догадках, на какие именно кнопки в латиноамериканской душе ленинградки-пуделевода нажала моя дочь, но противная Ингрид отдала поводок с наилучшими пожеланиями.

Наступил долгожданный пробежечный день.

Майским свежим утром, ровно в шесть тридцать, из парадного вышли двое: Алиса, в максимально спортивной форме, и кот, в пуделином поводке.

И вдруг что-то пошло не так.

Посаженный на газон кот отказался бежать. Напрочь. Он нюхал одуваны и подорожник, охотился на летающую мошкару, валялся – делал всё чтобы не бежать к метро.

Позорно поумоляв кота:

- Пойдём, побежали, быстренько, - на протяжении получаса, Алиса насильно втащила его на руках в дом.

Коту очень понравилось «бегать» на улице.

Теперь, каждый вечер, с шести до семи, моя дочь и кот в пуделиных постромках, несут вахту по охране белогорошкового платья. Разгуливают у витрины и вокруг магазина «Империя платья».

«Мама умерла ночью от разрыва сердца».

Именно этой фразой (п. № 1 домашнего завещания-распоряжения) я просила оповестить всех знакомых Алису – если что.

Если вдруг он на меня прыгнет.

(Остальные семь пунктов малоинтересная бытовая требуха, вроде: кто сколько должен мне из нанимателей, как оформить пенсию по потере кормильца и т.д.)

Загерметизированный скотчем, как космический корабль, балкон лишил нашего кота главной радости – охраны границ квартиры от соседских ос и одарения меня ими. Поэтому, от безысходности, он стал охранять мой сон – на Икеевском шкафе-комоде прямо над моим диваном.

От кого, мы спрашивали – не говорит; видимо дал подписку о неразглашении.

Расчёты мои верны: шкаф - 180 сантиметров, кот - 9200 грамм: поэтому я на ночь прощаюсь с присутствующими, а утром радуюсь новому, чудесному, возможно последнему дню.

(Ну, может и не от разрыва сердца, а от травм не совместимых с жизнью?)

У меня выходные – 2/2, и это здорово.

Очень люблю выходные с планами! А особенно: с планами и с деньгами. Хотя бы с тысячей.

Несмотря на то, что 2/3 моей семьи на диете (каждый на своей), а меня две смены кормит ресторан, я всё-таки хожу на Удельный рынок за провизией. И готовлю.

Диетическое.

Среди 18 – 19 летних дурочек Алисиной группы объявлен конкурс «На самое весеннее похудание». Первое место, к сожалению, уже занято Алиной из Читы: на похудала на столько, что встревоженная мама бросила Читу и спасает дочь в коммуналочке на Петроградке.

Идёт борьба за второе и последующие места.

С обмером различных мест (утром и вечером), почасовым взвешиванием, обменом в Контакте фотографиями похудавших мест и ценными советами по меню. Худают они диетами – безглютеновой, раздельнопитательной, ларисыдолиной, голливудской и т.д.

Наличие меня в Санкт-Петербурге несколько связывает руки моей Алисе – я не позволяю полностью перейти в диетическую жизнь. Нагло требую съесть завтрак и ужин.

Днём она худает морковной диетой: ограниченное количество сырой моркови и не ограниченное количество питьевой воды.

(Вместо замечательных хычинов по сорок рублей из малюсенькой кафешки на Съезжинской. Причём, сто обеденных рублей она экономит и тратит на кота).

Диета сопровождается ритуалами – обматыванием плёнкой и натиранием всякой мурой самых аппетитных мест.

Кот тоже на диете.

Комбинированной: ветеринарно-алисиной.

Бородатый дяденька-ветврач, кастрируя кота в феврале, сказал мне:

- У животного изменится гормональный фон. Может поправиться. И даже ожиреть. Кормите осторожно!

И написал на листике сколько и чего давать в сутки. В граммах и миллилитрах.

Кот плевал на предписания ветеринара с Икеевского комода: написанное он старается съесть за пять-шесть часов. Остальное время – ищет.

Что бы ещё сожрать?

Февральский ветврач напрасно убеждал меня во вредности для домашних животных еды с общего стола. После 200 грамм полезной куриной печени кот лихо съедает вредные домашние жаренные свино-говяжие котлеты.

Если вовремя не убрать в холодильник.

Холодильник он не может открыть. Пока. Но, уже сидит рядом и вынашивает планы взлома.

Дорогущий сухой корм кот принимает за подсолнечные семечки. И употребляет между приёмами прописанной и запрещённой пищи.

Когда я на смене – у Алисы и кота идиллия. Она обматывается пищевой плёнкой и ужинает морковью; он, одобрительно глядя на творящееся безобразие, съедает оставленный мною Алисе ужин.

Я, похоже, стала замечательно готовить – кот оценил и бисквит, и коврижку, и, даже, тривиальный салат из крабовых палочек.

От непрестанных диет 2/3 моей семьи чудесно выглядят.

Алиса влезает во все джинсы-юбки из моего гардероба, оставляя мне только поварскую спецодежду. За ненадобностью.

Кот, вообще – великолепен.

Положенный в 1961 году паркет в квартире несколько прогибается под его мощными лапами, при прыжке кота на подоконник – с берёзы напротив, в ужасе, разлетаются вороны и галки. Пушистость меха – невероятная. Выражение морды – благодарно-умиротворённое.

Беспокоит меня одно: благодарный кот несёт ночную охранную вахту на комоде.

А если прыгнет?

Как они без меня?

Я наивно думала всю жизнь, что ресторан – это праздник.

Место, куда приглашают есть вкусное и радоваться.

Я приглашалась в рестораны по чужим радостям от которых было не отвертеться: юбилеи, именины, корпоративные мероприятия.

(Однажды даже была званным гостем на радостном поминальном обеде – мало знакомому мне молодому человеку досталось наследство.

Нежданно-негаданно.

Квартира и денежный вклад от двоюродной тётки. Тётку наследник видел в жизни трижды, причём последний раз – в гробу. Что побудило покойную завещать нажитое дальнему родственнику она уже не могла сказать никому.

Аскетическая жизнь из овсянки и кефира, которую тётка вела десятилетиями, сделала размер вклада удивительным.

Поэтому, когда разыскали наследника и сообщили о горе (девяносто три года, внезапно умерла во сне) он отказался.

Отказался верить в сказку и положил трубку.

Потом уверовал документам и закатил банкет в честь тётки, которую горячо и посмертно полюбил. На банкет были созваны тёткины близкие: сын покойной с семьёй, которым ничего не досталось, живые подруги – одна штука и соседи по лестничной клетке - я.)

Ресторан для гостя - музыка, официантки, столики, скатерти, меню.

Это надводная часть айсберга.

Очевидная и не интересная.

Ресторан - это целый мир, самое интересное в нём за кадром: кухня.

Кухня ресторана, любого - московского, петербургского, провинциального, как театр, начинается с вешалки.

С раздевалки.

Повар, как и врач, носит спецодежду.

Переоблачаются из обычного человека в повара или бармена чаще всего в маленькой конурке с надписью на двери «Для персонала». В паршивых ресторанах это делают в коридоре, туалете или даже сухой кладовой. Гражданская одежда складывается в ящики-скворечники чуть больше подъездного почтового ящика.

Скворечники обычно подписаны: «Вася ГЦ», «Иванова Маша» (уволилась сто лет назад и наклейку оторвать забыли/невозможно) или как в детском саду – наклеечка с котиком. Очень часто на ящиках-скворечниках пишут записку сменщику: «Женя! Убери сухари с печки в шкаф. Тараканов потравил. Холодные забрали твою лопатку – ввали им. Коля».

Персонал ресторана состоит из двух рас – барные и кухонные. Обычно обе расы мирно уживаются в ресторане, но, бывают и исключения.

Барные – официанты, бармены, хостес, администратор и кухонные -горячие и холодные повара, кондитер, мойщицы.

Атмосфера кухни ресторана состоит из звуков, запахов, коллег и деятельности разной степени активности.

Звуки на кухне - это нечто.

С начала смены и до того момента, когда в зале появляются гости, здесь тихо, как в Припятском заповеднике. Кроме естественных, природных звуков: шипения мяса в сковороде, бросания лопаток в мойку с баскетбольной точностью, одновременного жужжания мясорубок, термомикса, блендера и т.д.

Только стук ножей и словесные перепалки горячего цеха с холодным, без отрыва от деятельности.

Разве изредка кто-то уронит горячую сковороду или противень со словами:

- Бл..!

Перепалки-переклички тематические:

- Вова! Вова! Нет печени! Ты слышишь? – кричит доведенная до отчаянья холодница горячнику Вове. (Вова при этом поворачивает нечто на сковороде и уворачиваясь от брызгов переписывается в Контакте). Сама холодница за слайсером, нарезает замороженный хлеб на чипсы. У неё через две недели отпуск и Испания. Поэтому она в наушниках и в экспресс-курсе испанского языка.

После трёх-четырёх кратного крика и перехода к прямым угрозам вроде «я сейчас подойду» Вова выходит их контактного анабиоза и орёт, перекрикивая вытяжку:

- Слышу! Сварю!

Музыку кухня включает только вечером. Особенную: кухонно-ресторанную. На всё мощность динамиков.

(Свежепринятая на работу Зухра, только ставшая на тропу ресторанных мойщиц, первые две смены вслух молила Аллаха о терпении. Потом одела наушники с национальной музыкой и получила от него долгожданный покой).

Тематика музыки своеобразная. Это либо нечто крайне ритмичное и маршевое, либо шансон – чтобы помнить, что сроки заключения и смены в ресторане не вечны. Скоро на волю.

Периодически приезжает доставка, барные и кухонные растаскивают каждый своё по норам-холодильникам. Алкоголь и продукты; иногда ругаясь - деля базилик и мяту, лаймы и ананасы.

Не посвященному человеку кажется, что на кухне сказочно пахнет: вкусностями. Я, наверное, принюхалась – не чувствую.

(Когда я возвращаюсь со смены домой, то в сквере обязательно гуляют собачники. Питомцы всех пород - от страшных мне мастифов до пушистеньких комочков-шпицев, унюхав меня начинают дружелюбно вилять хвостом и тявкать.

Однажды, бабуля со связкой такс предположила вслух:

- Надо же! Какое у вас хорошее биополе! – пока таксиное трио пыталось меня поцеловать.

Есть ли у меня биополе – я не знаю, но едой я пахну точно.)

Запахи в кухне различимы только очень резкие или посторонние: распечатанный пакет с хорошим и свежим базиликом, навечно замкнувшийся тостер, духи пробежавшей с заказом официантки.

Горящая синим пламенем сковорода с рыбой, пригоревшая насмерть к кастрюле соба – это не различимая обыденность.

Поговорить с коллегами очень сложно – мешает всё, от недоваренной баклажанной икры до шума посудомоечной машины.

Вечером, когда в ресторане собираются гости, начинается самое интересное, жизнь на кухне закипает.

Если с утра здесь просто живенько, как на Одесском Привозе – шум-гам, движение, то к вечеру приходит полное веселье, праздник. Общий день рождения в сумасшедшем доме.

Диалоги холодного и горячего цеха становятся крайне содержательными:

- Два стейка лосося через три минуты! –

Или:

- Сто седьмой – отдаём! Сто девятый ещё пять минут!

Бывает:

- Дайте рукколы на подложку!

- Возьми! – и никто ни к кому не идёт за рукколой, не успевает.

Жужжит принтер, вылезают чеки-заказы, бьётся посуда, носятся/стоят над душой девочки-официантки – и всё это по Михаила Круга и ресторанный звонок-колокольчик.

Невозмутимые мойщицы сталкиваются в восьмидесятисантиметровом коридоре с официантками, поварами – падают подносы с заказами, грязная и чистая посуда.

Потом всё внезапно кончается – как летняя гроза: было и нет.

Наступает два часа и развозка по домам.

Сидя вчетвером на заднем сидении ресторанного автомобиля я обычно думаю – как хорошо.

Как хорошо, что всё кончилось и я еду домой. Живая.