Это перевод истории с Reddit

Я уверен, некоторые смогут понять, о чём я. Моё детство было странным.

Тогда я не видел в этом ничего ненормального. Я не понимал, что происходящее не было обычным.

Я ходил в школу, у меня были друзья, я играл в игры, как любой ребёнок. У меня были любящие родители и раздражающая сестра, как у многих детей моего возраста. Дедушки, бабушки, тёти и дяди часто приезжали в гости.

Я не любил, когда приезжала бабушка. Она была строгой женщиной и, честно говоря, пугала меня. Я хорошо помню одно лето, когда она приехала. Она внимательно оглядела нас с сестрой с ног до головы, потом повернулась к отцу и сказала:

«А как же другая? Я думала, ты сказал — покончить с этим фарсом».

Он отвёл её в сторону и сказал нам с сестрой идти играть на улицу. В ту ночь она уехала и больше никогда не приезжала.

Было так много вещей, о которых я не знал, что их вообще можно ставить под вопрос. Я не понимал, что нужно хоть что-то спрашивать.

Большинство из них казались мелочами. В коридоре у нас висела картина с родословным деревом — длинная линия пар братьев и сестёр, насколько хватала память. Но рядом с каждой парой было место для третьего. Мама всегда приносила из магазина больше продуктов, чем нужно, и иногда ставила на стол лишнюю тарелку, а потом тихо убирала её обратно.

Но было одно правило, которое мы никогда не могли нарушать.

Нам запрещалось разговаривать дома. Точнее — нам нельзя было повышать голос выше шёпота.

Будь то гнев, смех или случайность, любая громкость считалась табу с того момента, как мы ступали на подъездную дорожку.

В те редкие случаи, когда мы повышали голос, отцовский гнев всегда падал сильнее на меня. Сестра плакала, но её обычно щадили. Я не понимал, почему мама никогда не утешала ни её, ни меня, пока не стало слишком поздно — и это стоило мне куда большего, чем я был готов отдать.

Хочу подчеркнуть: для меня это всегда было нормой. Я не понимал, что это значит. Я не знал, что должен бояться или тревожиться.

И всё же, как я говорил, у меня было хорошее детство. Родители действительно любили нас обоих, и редко случались неприятности. У меня было много друзей в школе, и я часто проводил большую часть дня у кого-то из них — играя на PlayStation 2 или прыгая на батуте, которому я ужасно завидовал.

Папе это не нравилось. Каждый раз, когда я хотел пойти на встречу с друзьями или остаться на ночёвку, я спрашивал разрешения у мамы. После этого между ними начинались напряжённые, грубые шёпоты за закрытой дверью. Иногда разрешали, иногда нет.

Оглядываясь назад, я не могу сосчитать, сколько ночей я провёл без сна, желая, чтобы отец выигрывал те шёпотные споры. Я ворочался и мечтал, чтобы я не родился у этих родителей. Чтобы я вообще не родился.

Но ещё жесточе, чем сожаления, — сама память. Она стоит непоколебимо. Её нельзя изменить и забыть. Рана, которая не заживёт, пока сам поражённый не уйдёт из жизни.

Братья и сёстры должны быть злыми друг к другу в детстве. Это часть взросления, часть того, как учатся социальным навыкам. Поэтому когда друг предложил разыграть мою сестру на ночёвке, я сразу согласился.

Друзей мне домой приводить не разрешалось, но я сказал, что могу снять всё на видео и показать на следующий день. Я был в восторге от мысли, что смогу подразнить сестру. Она была старшей, и я хотел хоть раз взять над ней верх.

Как и любая девочка, она закричала, когда нашла резиновую змею под подушкой. Это был короткий крик — она зажала рот ладонями почти сразу же, как звук сорвался, — но этого хватило.

За её криком повисла тишина, показавшаяся вечной. Потом вбежали родители. Они увидели её — рот всё ещё прикрыт руками, глаза расширены от ужаса, а на кровати лежит игрушечная змея.

Отец выругался себе под нос и подхватил сестру на руки.

У мамы на глазах выступили слёзы, она опустила взгляд ещё до того, как начались звуки.

Скрежет.

Что-то скреблось по деревянному полу у нас под ногами.

Сначала тихо, мягко. Будто вежливо просилось внутрь. Потом громче.

Всё громче и громче, пока когти не начали рвать дерево, как бумагу.

Доски выгибались, словно дом дышал. Потом треснули, разлетелись щепки — и что-то полезло наружу.

Когда отец увидел, что выбралось снизу, он поставил сестру на пол и отступил. Сказал только:

«Прости».

Он не звучал ни злым, ни испуганным. Только уставшим. Будто ждал этого. Будто знал.

Оно было маленьким. У нас на заднем дворе водились еноты, которых мы с сестрой пытались ловить. Вот это существо было примерно такого размера — первое, что пришло мне в голову.

Оно ползло на руках и коленях, вздутое и красное, словно кожа натянута на слишком большое тело. Из плеч свисал гнилой мясистый жгут, обвивавший шею и уходивший в раздутый живот.

Как такое больное, маленькое может быть таким сильным?

Его глаза уставились на сестру, и я вскочил между ними. Мама закричала: «Нет!»

Но прежде чем родители успели двинуться, гнилой ребёнок схватил меня за лодыжку и швырнул через всю комнату, будто я игрушечный солдатик. Я ударился о стену, мама подбежала и прижала меня к себе — и защитила, и удержала.

Но даже если бы я вырвался, это бы ничего не изменило. За несколько секунд оно уже схватило её. Ногти сестры царапали половицы, её крик оборвался, когда существо утянуло её в дыру.

Я услышал её крик снова — но теперь его заглушили не её руки.

Звук мяса, рвущегося от жил. Хруст связок. Ломка костей. А потом её голос снова позвал:

«Мама… Папа…»

Оно вылезло обратно из темноты. И вид его заставил меня вырвать на пол.

Оно стало больше. Но неправильно. Руки и ноги кривые, на ладонях — куча неуместных пальцев, словно оно играло с костями, как ребёнок с игрушками, втыкая их куда попало, стараясь стать похожим на мою сестру.

Пятна её каштановых волос торчали из вздутой красной кожи, клочья склеены кровью.

Её белые зубы были втиснуты в серые дёсны — острые, кривые, словно мясницкие ножи, воткнутые в сырое мясо.

Но хуже всего были глаза. Это были её глаза. В них всё ещё жило то же самое недавнее отчаяние. Предательство и ужас.

Отец поднял «сестру» на руки и унёс из комнаты. Я слышал её чудовищные радостные крики, когда она пыталась говорить новым, украденным голосом.

Остаток детства я провёл в притворстве — делая вид, что чудовище всегда было моей сестрой. Делая вид, что её смех принадлежал ей, её улыбка принадлежала ей.

Меня карали куда жестче за дурное отношение к сестре, чем когда я нарушал правило тишины.

В шестнадцать лет я съехал и продолжил свою игру.

Я притворялся, что моего детства не было. Что я обычный человек с обычным прошлым и обычной семьёй.

И лишь одно даёт мне утешение сейчас. Как бы родители ни умоляли, ни требовали, ни ругались — у меня никогда не будет детей.

На этом всё закончится. Со мной. И с ней.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Следующим будет небеса.

Из всех ночей для визита дьявола он выбрал спокойную. Ни грозы, ни грома с молниями. Тихий вечер, безоблачный, звёзды скрывались за огнями города. Я был на поздней смене в исповедальне. Уже шёл одиннадцатый час, и пока что никто не приходил.

Я клевал носом на своём стуле, когда дверь в соседнюю кабинку скрипнула и открылась. Кто-то вошёл и сел.

Я не слышал, чтобы кто-то заходил в собор. Обычно приближение исповедующегося сопровождалось эхом шагов по каменному полу до деревянной кабинки. Этот пришёл так тихо, что до самого момента открытия двери я был уверен, что нахожусь здесь один. Полусонный, я моргнул несколько раз, чтобы окончательно проснуться, и повернулся к решётке, чтобы рассмотреть вошедшего.

Я не мог разглядеть его лица сквозь деревянный экран, тень скрывала черты. Но я понял, что это мужчина, и одет он был богато. На нём был изысканный костюм, а по звону я догадался, что его руки унизаны кольцами. Они блестели и бросали на потолок искривлённые лучи, напоминавшие древних червей, копошащихся в первобытной слизи.

— Добрый вечер, отец, — сказал он. Голос — гладкий, как масло. Сверкающий, как лезвие наточенного ножа, с лёгким звоном переворачиваемой монеты. Чистый, почти небесный. Ласкающий слух, убаюкивающий. — Прости меня, ибо я согрешил. Прошли… неизмеримые эпохи с моей последней исповеди.

Слова его, несмотря на мягкость, вызвали во мне тревогу.

— Странное начало, сын мой.

Он усмехнулся:

— Позволь объяснить, отец. Я — Люцифер.

Мне доводилось исповедовать самых разных людей, и признания в том, что собеседник — дьявол, я слышал не раз. Обычно это не мешало процессу: я относился к ним, как к другим грешникам, говорил о проступках и вселял надежду.

Но этот человек был иным.

Наверное, всё дело было в нарастающем ужасе. Я вгляделся внимательнее сквозь перегородку. Его глаза встретились с моими, и я увидел их ясно, хоть лицо оставалось в тени. Карие, почти чёрные. Ни рогов, ни копыт, ни запаха серы. От него тянуло дешёвым вином, а одет он был, как биржевой брокер.

И всё же в сердце росло понимание, сорняком пробиваясь сквозь сомнения. Это был он. Та же первобытная инстинктивная дрожь, которую испытывает зверь рядом с хищником.

Он не лгал. Я знал это так же верно, как узнал бы Христа, если бы тот вошёл в мою дверь.

Губы пересохли. Мысли исчезли, и вырвались только заученные слова:

— …Ты… хочешь исповедоваться?

Дьявол рассмеялся. Смех тихий, в нём — боль и безрадостное веселье. Смех наполнил пространство, но сделал его пустым. Его голос слегка заплетался, словно он был пьян.

— Думаю, да. Даже для меня это странно. Я сам не знал, что иду сюда, пока ноги не повели.

Я молчал, боясь за душу.

Он принял молчание за согласие:

— Надеюсь, ты не обидишься, если я не осеню себя крестом… учитывая моё общество.

— Всё в порядке, сын мой…

— Люцифер, отец. Просто Люцифер.

Я сглотнул, напоминая себе, что нахожусь в доме Божьем, где дьявол бессилен. Но колени всё равно дрожали, сердце трепетало.

— Хорошо… Люцифер. В чём ты желаешь исповедаться?

Он склонил голову, будто в раздумье. Этот жест показался странным: он напоминал не гордеца, а смирённого грешника.

— Я признаюсь… ад больше не принадлежит мне.

— …То есть он спасён через Христа? — слова прозвучали глупо.

Дьявол снова рассмеялся.

— Жаль, что не так. Это было бы не столь страшно. Но ведь ты и так знаешь… раз я пришёл.

— Тогда почему ад не твой?

Он вздохнул, кольца звякнули.

— Что ты знаешь о моей истории, отец?

— Ты пал с небес. Восстал против Бога. Ты желаешь разрушить Его творение.

— Верно. Я восстал и был низвергнут. Да, я хотел править Его Царством. Согрешил гордыней — если это грех. Я верил, что могу лучше. Разве не обязан был попробовать? Когда я пал, я собрал легионы. Вы ведь тогда говорили, что Бог снизойдёт и умрёт позорно? Я знал Его. Он не сделает этого. Он не сможет. Он мягок. Даже меня не уничтожил, хотя я заслуживал. У Бога были пределы.

— Но Он сделал это, — осмелился я.

Он взглянул на меня, и я почувствовал, как его взгляд проникает в самую душу, в её тайные желания. Голос его стал почти шёпотом:

— Да. Сделал.

Я молился про себя, но не почувствовал утешения. Лишь молчание глухого неба.

— И в тот момент, когда Христос восстал из гроба, — продолжал дьявол, — я потерял власть. В глазах моих подданных я оказался неправ. Мамона первым восстал, увёл за собой многих. Потом Лилит. Потом Ваал со своими жрецами. Они резали друг друга, и ад целый век купался в крови демонов.

— И ради этого ты пришёл?

— Терпение, отец. Разве не этому ты учишь?

Он замолчал, а я сидел, дрожа в холоде.

— У меня ничего не осталось, — сказал он наконец. — Никто не остался верен. Я был лишь зрителем битвы за ад. Среди своих я пал снова. Это непростительно. Но у меня не было выхода…

Он снова умолк. Но теперь я чувствовал не только страх, но и что-то ещё, словно над нами навис переломный момент. Инстинкт вопил: остановись, не слушай дальше. Но я молчал.

— Отец, — голос его стал мягким, — ты знаешь, что есть глубины ниже ада? Тьмы, куда и я не заглядывал? В поисках силы я наткнулся на то, чего не должен был искать. На то, чему и сам Бог не бросил бы вызов.

Он опустил взгляд на руки, будто ребёнок, осознавший проступок.

— Сначала это были слухи. Потом — теории. Но я был уверен: под основанием творения есть мощь. И я пошёл в тьму. Бродил век.

Он снова взглянул на меня. В его глазах я увидел безумие. И страх.

— Я нашёл их. Сущности, что существовали раньше Бога. Искажённые твари, у которых вместо понимания лишь жажда разорвать всё сущее в вихрь разрушения.

Он сглотнул.

— Когда-то я бы не решился… но я был отчаян.

Вокруг меня воцарилась пустота, как будто тысячи глаз смотрели сквозь стены. Я знал: если я слушаю о них, они видят и меня.

— Я пытался предупредить моих подданных, — продолжил Люцифер. — Но они не слушали. Смеялись, считали меня сломленным. А я… я разбудил их.

В воображении вспыхнули картины: ад в руинах, пожираемый бурей хаоса и ничто. Моё сознание разрывалось, душа кричала. А потом всё исчезло, и я снова был в кабинке.

— Всё, чего я хотел, — продолжал дьявол, — это престол Бога. Я мог бы быть лучше. Но эти сущности… им не нужен ни ад, ни рай. Для них всё — лишь сор на поверхности космоса. Я признаюсь, ад больше не мой.

— И скоро земля перестанет быть Божьей. Ничего не останется.

Я посмотрел на него, и в его лице увидел настоящее отчаяние. Принц тьмы, искренне кающийся.

— Прости меня, отец, — сказал он. — Я хотел править. А теперь останусь свидетелем конца. Мир рухнет в дыму и гниении. Врата небес проржавеют и развалятся. Тела ангелов будут гнить на улицах. Демоны уже лежат в пыли. Сегодня, завтра или через тысячу лет — они поднимутся. И я останусь единственным свидетелем конца Бога. Одиноким Адамом в хаосе не-сотворения.

— Это мой крест. И я понесу его вечно.

Он замолчал и добавил:

— Это всё, что я могу вспомнить, отец. Прости за мой величайший грех.

Я забыл дать ему епитимью. Но что я мог предложить? Когда я посмотрел снова, он исчез. Я выбежал, но не нашёл следов.

Я не знаю, перешагнул ли я порог безумия той ночью или позже. Я спал и видел сон: я блуждал во тьме. Вокруг двигались огромные твари с множеством конечностей, с крыльями, с кругами, вплетёнными друг в друга. Они были частью одного чудовищного целого. Передо мной возник трон из чёрного камня. Я сел, и всё вокруг разлетелось. Камень крошился, тело моё трескалось, кровь закипала от жара. Всё обратилось в ничто. И в этой пустоте я провёл тысячу лет.

А потом проснулся.

Я не пророк. Не знаю, были ли это знамения. Я знаю лишь, что безумен.

Но дьявол поклялся: те, кто внизу, восстанут.

И я жду в страхе того дня. Дня, о котором владыка ада говорил с ужасом в глазах.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Подборка с реддита

Банки с кормом
Бездомный парень писал, что брал банки с собачьим кормом, выкидывал содержимое, мыл их и набивал человеческой едой. Ел прямо у магазина — люди думали, что он жрёт корм, жалели и покупали ему нормальную еду.

Отели и отмена брони
Если отменить бронь в последний момент, спишут деньги. Но можно «перенести» бронь на месяц вперёд, а потом отменить уже без штрафа.

Псевдоглухой коллега
Один чувак притворялся, что плохо слышит. На самом деле у него идеальный слух, и он подслушивал всё. Коллеги болтали при нём абсолютно всё, думая, что он не слышит.

Присяжные заседатели
Чтобы «слиться», достаточно сказать: «Я всегда верю полиции больше, чем обвиняемому». Адвокат моментально уберёт такого человека из списка.

Парковка
Некоторые ставят в машине детское кресло и игрушки на видное место. Штрафуют таких водителей в разы реже — «ну, семья же, торопился».

Интернет-магазины
Некоторые заказывают дорогую вещь, а потом жалуются на «неполную комплектацию». Магазины часто просто высылают недостающую деталь, а у покупателя в итоге две.

Работа
Есть лайфхак «под рабочие чаты»: писать сообщение начальнику поздно вечером. Он видит, что ты «в работе» даже в 23:00, а на самом деле ты просто запланировал отправку.

Магазины с кассами самообслуживания
Некоторые берут дорогой товар, но пробивают как дешевый аналог (например, виноград вместо черешни). Камеры это не всегда отслеживают.