Сергей, шестнадцатилетний юноша в новой форме Союза Юнармейцев, с благоговением смотрел на большой портрет в гостиной. Николай II в парадном мундире смотрел на него спокойным, немного грустным взглядом.

«Его оклеветали, — горячо говорил Сергей своему деду, старому профессору истории. — Все эти революционеры, либералы... Они сломали великую страну. А он был святой человек, семьянин. Да, было Кровавое воскресенье — но его ввели в заблуждение, он потом всю жизнь раскаивался! Это единственное темное пятно».

Дед тяжело вздохнул, смахнул пыль с переплета старого альбома. «Темных пятен, Сережа, не бывает. Бывает пролитая кровь, которая чернеет на страницах истории. И "Кровавое воскресенье" было не началом, а кульминацией. Слушай».

Он открыл альбом. Это была не подборка фотографий, а пачка пожелтевших вырезок, писем, копий документов.

«Слава Богу, что энергичные действия начальства прекратили беспорядки...»

«Это резолюция твоего святого царя, — тихо сказал дед. — На отчете о расстреле рабочих в Златоусте в 1903 году. За два года до твоего «единственного пятна». Капитан Лещев выстроил роту и дал команду «Пли!» по безоружной толпе. Потом стреляли вдогонку по бегущим. Погибло больше полусотни. Вот свидетельство фабричного инспектора: «Убита 15-летняя девочка. Портрет царя, с которым они шли, был изрешечен пулями». А вот слова одного из рабочих, чудом выжившего: "Мы думали, начальство образумится, увидев наши мирные намерения. Но они стреляли, точно по мишеням в тире. Старик Кузьмич, несший икону, упал первым, и тогда начался ад"».

Сергей молчал.

«Тяжелый день!... Войска должны были стрелять... было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

«Это из дневника Николая от 9 января 1905 года, — продолжал дед. — Твой «акт раскаяния». А теперь послушай другую сторону. Вот воззвание Гапона, того самого священника, который вел людей к Зимнему: «9-го января... нас встретили ружейные залпы... Зверски, без суда убивали они нас... Клянемся... мстить за расстрелянные войсками груды наших трупов». А вот отчет врача, работавшего в приемном покое Обуховской больницы: "Пули были разрывные, наносящие страшные раны. Мы извлекали осколки не только из тел, но и из дерева дверей, в которые впивались шрапнельные пули. Преобладали ранения в спину". Они убегали, Сережа. В них стреляли в спину. А вот запись в дневнике писателя Александра Блока, который пришел на место трагедии на следующий день: "Весь город уже знал. Знало о детях, раздавленных толпой в панике, о стариках, застреленных у самых ворот Зимнего. Знало и молчало, и в этом молчании была страшная ярость"».

Лицо Сергея побелело.

Дед перелистнул страницу. «А это — 1906 год. Революцию подавили. Начинается время «столыпинских галстуков». Такую меткую фразу пустил депутат Родичев. Военно-полевые суды. За полтора года — 1102 смертных приговора. Виселицы стали будничным явлением. Но это была «точечная» работа. А были и карательные экспедиции».

Он достал листок с копией рапорта. «Генерал Меллер-Закомельский в Прибалтике. Читай: «Я действовал так: заняв селение, я высылал во все стороны разъезды, которые уничтожали всех... Селения, в которых раздавались выстрелы, сжигались». Сжигались. С людьми. А вот донесение одного из его офицеров, которое чудом не было уничтожено: "Приказ был ясен: не оставлять ни одного очага сопротивления. Мы понимали это как приказ не оставлять ни одного очага. В деревне Заболотье мы действовали по этому принципу. К утру от нее остались только печные трубы"».

«Нам приказано было не брать бунтовщиков в плен... каждого десятого вешали на глазах у всех...»

«Это из письма солдата, участника такой экспедиции в Сибири, — голос деда дрогнул. — Он описывает, как женщины и дети плакали, а они стояли и смотрели, «чтобы всем было неповадно». Вот она, настоящая, будничная контрреволюция. Не один порыв, а система. А вот письмо матери одного из казненных, отправленное в редакцию запрещенной газеты: "Моего Ваню, моего кормильца, взяли и повесили в четверг на рассвете. Прислали бумажку: "За бунтовщицкие речи и неповиновение властям". Какие речи, ваше благородие? Он просил хлеба для своих детей! Разве за это теперь вешают?"».

Сергей смотрел в окно, но видел не современный город, а заснеженные поля, горящие деревни, виселицы у дорог.

«И это не закончилось, — дед положил перед ним последнюю вырезку. — 1912 год. Ленские прииски. Мирная демонстрация. Рапорт жандарма: "Толпа... продолжала наступать с явно враждебными намерениями... Войска вынуждены были произвести 21 залп..." 21 залп по безоружным! А вот свидетельство выжившего рабочего, опубликованное в «Правде»: "Они стреляли в нас, как в кур. Мы бежали по льду реки... Кровь на белом снегу — страшное зрелище. Раненых добивали прикладами". В отчете сенатора Манухина, который пытался расследовать это дело, есть показания одной из работниц: "Я шла с подругами, мы смеялись, грелись на солнышке. И вдруг — треск, как будто ломают сухие ветки. Я упала, а когда очнулась, мои подруги лежали рядом, и снег под ними был совсем красный"».

Сергей поднял на деда глаза, в которых стояла пустота. Его романтический образ — добрый царь, окруженный предателями, единственная ошибка — рухнул, раздавленный грузом свидетельств.

«Он знал, Сережа, — тихо сказал дед. — Он читал все эти рапорты. Он подписывал указы. Он благодарил генералов за «усердие». В своем кругу он называл революционеров "сволочью", которую нужно "вышвырнуть из России", но своими действиями он лишь множил их ряды. Твоя вера делает тебя слепым. Ты видишь одного невинно убиенного в 1918-м, а не тысячи, убитые по его молчаливому согласию или прямой резолюции с 1903-го. Недовольство не «зарождалось» перед революцией. Оно копилось годами, как вода в прорванной плотине. Его поливали кровью в Златоусте, затопили ею улицы Петербурга в Кровавое воскресенье, удобряли ею поля Сибири во время карательных экспедиций. И в 1917 году плотина не выдержала. Вся эта накопленная ярость, вся боль, все эти голоса — от рабочего Вани, от матери казненного, от девушки на Ленских приисках — выплеснулись и смели всё — и империю, и твоего «святого» страстотерпца, который так и не захотел услышать стук в дверь, пока эта дверь не была выбита таранным ударом истории».

Сергей молча смотрел на портрет. Теперь он видел не только грусть в глазах императора. Он видел за его спиной призраков: девушку с простреленной головой на снегу Дворцовой площади, повешенных «десятого» у сибирской деревни, рабочего, тонущего в кровавом льду Лены, мать, сжимающую ту самую роковую бумажку. И эти глаза уже не казались ему грустными. Они казались пустыми, не видящими того моря страданий, что разлилось по стране под скипетром, который он так небрежно держал в руке.

ВЗЯЛ ТУТ 👈

На фото двое немцев, работавших в газовых камерах, позируют с контейнерами отравляющего газа «Циклон-Б» в концлагере Майданек после освобождения лагеря советскими войсками. Окрестности Люблина. 30 июля 1944 года. Оба повешены в Люблине по приговору суда в 1944 году.

Он прибывал в лагеря в ничем не примечательных металлических банках, с аккуратно нанесёнными заводскими номерами и предупреждающими черепами. На этикетке было написано «Циклон-Б» — название, звучащее как нейтральный технический термин. Внутри дребезжали гранулы, пропитанные синильной кислотой. Это был инсектицид, созданный для уничтожения вшей и грызунов. Но немецкие бюрократы, одержимые эффективностью, нашли ему новое, чудовищное применение.

Всё началось с холодного эксперимента. В подвале блока 11 в Аушвице, в сентябре 1941 года, группа советских военнопленных была загнана в замкнутое пространство. Эсэсовцы в противогазах заложили гранулы «Циклона» через отверстие в двери и стали ждать. Они наблюдали, как газ, невидимый и не имеющий запаха в смертельной концентрации, начинает свою работу. Агония была ужасной — газ блокирует клеточное дыхание, жертвы задыхались изнутри. Комендант лагеря Рудольф Хёсс на Нюрнбергском процессе с леденящим спокойствием констатировал: «Этот способ использования «Циклона-Б» оказался надежным. Он действовал быстрее, чем применявшиеся до сих пор методы, и не требовал специальных устройств». Эксперимент был признан «успешным»: смерть наступала быстро, а сам метод был дёшев и не требовал лишних усилий.

Так конвейер смерти был усовершенствован. В Аушвице-Биркенау выросли здания, тщательно замаскированные под душевые. Измученных людей, прибывших после долгой дороги в товарных вагонах, убеждали, что их ведут на дезинфекцию. Им даже говорили помнить номер крючка, на котором висит их одежда. Выжившая узница Аушвица Марта Вайс вспоминала: «Нас заверили, что мы идем в душ. Эсэсовцы говорили: «Дышите глубже, это полезно для легких». Они делали все, чтобы не было паники». Чтобы паника не вспыхнула раньше времени, ложь поддерживали до последнего.

Машина смерти приступала к работе.

Когда сотни людей оказывались внутри, массивная дверь захлопывалась, герметично закрываясь. Тогда сверху, через специальные люки в потолке, или снаружи, через узкие трубы, эсэсовцы-«дезинфекторы» в противогазах, как заправские дезинсекторы, сбрасывали в камеру гранулы «Циклона-Б». Они действовали спокойно, методично — это была просто работа.

Тепла человеческих тел было достаточно, чтобы яд начинал испаряться. Сначала в толпе нарастал хаос: крики, стук в дверь, давка. Но очень скоро они стихали. Член зондеркоманды Генрик Таубер, работавший у газовых камер, давал показания: «Сначала мы слышали отчаянные крики, которые через несколько минут стихали. Через четверть часа все обычно затихало. После того как газ выветривался, мы видели страшную картину: люди стояли сцепленные, как будто окаменевшие, не было возможности разъединить их». Через 15-20 минут всё заканчивалось. Наступала тишина. Затем свою работу начинали зондеркоманды — заключённые, вынужденные выносить тела. Им предстояло увидеть жуткую картину: тела, сплетённые в один комок в последней попытке спастись, синюшные лица, застывшие в гримасе ужаса. Еще один очевидец, Шломо Венеция, описывал: «Они были прижаты друг к другу, как статуи... Дети всегда были внизу, в ногах у взрослых. Нужно было прилагать огромные усилия, чтобы разорвать этот смертельный хоровод».

Эффективность была поразительной, с точки зрения палачей. Одна банка «Циклона-Б» могла «обработать» до тысячи человек. Немецкая промышленность работала как часы: концерн IG Farben получал дивиденды, фирмы-поставщики исправно выполняли заказы СС. На суде в Люблине в 1944 году, где судили персонал Майданека, один из свидетелей, бывший заключенный, показал: «Мы видели, как привозили цилиндры с «Циклоном-Б». Они приходили партиями, как обычный товар, с накладными и счетами. Убийство было поставлено на поток».

Убийство стало индустрией, а «Циклон-Б» — её главным расходным материалом.

ВЗЯЛ ТУТ 👈

Красиво? Очень!

А если осознать, что рыбка выписывает такие пируэты не в воде, а в воздухе? Тогда вообще ого-го!

Это копелла Арнольда, или прыгающая харацина, и такие чудеса эквилибристики эти рыбки совершают во имя размножения. Обитает сие чудо природы в притоках Амазонки, где большую часть жизни мирно плавает, ни с кем не конфликтует и знай себе жуёт планктон. Но когда приходит время нереста, то и самцы и самки временно переквалифицируются в акробатов.

Отложить икру в воду, как все нормальные рыбы? Ага, щщас. В водах притоков Амазонки такое количество желающих закусить деликатесом, что шансы на то, что останется хоть одна икринка, стремятся к нулю. А вот над водой никто рыбью икру искать не додумается. Так что, когда приходит время, самец отыскивает склонившуюся над водой ветку дерева и подзывает самку.

И вот тогда начинается акробатика.

Будущие папа и мама выпрыгивают из воды и около 10 секунд удерживаются на листьях с помощью плавников. За это время самка успевает отложить 10 икринок, а самец – их оплодотворить. Но икринок у самки созревает около 200, поэтому упражнение приходится повторять до 20 раз. Вот это тренировка!

На этом работа самки окончена, но тренировка самца ещё далека от завершения. Для дальнейшего развития икра должна оставаться влажной, поэтому папаня, никуда не отлучаясь, плавает под веткой, чтобы периодически прыгать и окатывать кладку фонтаном брызг. Но в итоге всё заканчивается, и пара сотен рыбьих деток градом осыпаются в воду. Всё, папа может быть спокоен. Не то чтобы им в реке ничего не угрожало, но шансы на выживание у подвижных малышей уже значительно превышают шансы икринок.

Ну вы же хотели посмотреть в движении, правда? :)

Приглашаю вас также на свой канал Записки учителя биологии – там ещё больше интересного о живой природе.

Некоторые союзы животных – совершенно удивительны, а главное, так сильно напоминают взаимоотношения людей, что просто диву даёшься. Особенно чудно, когда речь идёт не о млекопитающих, а о животных, стоящих от нас по уровню развития довольно далеко. Ну, по крайней мере, нам так кажется.

Раньше учёные считали, что осьминоги – закоренелые одиночки, и охотятся без помощников и лишних глаз. Однако наука прекрасна тем, что всё время дарит нам новые открытия. Оказалось, что временами эти суровые ребята из морских глубин вовсе не прочь привлечь к делу группу бездельничающих неподалёку хищных рыб: зубатых барабуль нескольких видов, радужных вариол и краснополосых груперов.

Командует отделением плавниконосцев сам осьминог, а задача рыб – подчиняться ему беспрекословно. В случае неподчинения – санкции в виде шлепка щупальцами по хребту. Мол, не смотрите, что я беспозвоночный, вам даже со своими черепушками до моего интеллекта ещё плыть и плыть.

Так в чём же суть операции? Осьминог собирает вокруг себя своих солдат, и они дружно обозревают окрестности, дожидаясь потенциальной добычи, в качестве которой выступает косяк мелких рыб и прочее активно плавучее или засевшая между камнями и в разных трещинах скрытная мелкота.

Если долгое время ничего не происходит и добыча не обнаружена, то вся группа перемещается на новое место: терпения им не занимать. Как только удается кого-то засечь, то первый, кто заметил добычу, делает рывок вперёд и за ним следует вся группа. При такой тактике точно никто незамеченным мимо не проплывёт и ни под одним камнем не спрячется. Вместе работали – вместе и поели!

Впрочем, иногда происходят случаи рыбьего хамства – чаще всего со стороны краснополосых груперов. Примкнув к группе, они временами не помогают искать добычу, а только пользуются плодами охоты. Вот тогда и приходится осьминогу демонстрировать лидерские качества и отвешивать нахлебнику тумака: либо работай, как все, либо кыш из группы!

Приглашаю вас также на свой канал Записки учителя биологии – там ещё больше интересного о живой природе.