— Инфаркт, — глухо ответил дядя Витя. — Уже который по счёту. Зря ты её взял. — Он сурово глянул на Мышку в зеркало. Та подобралась и вцепилась в куклу.

Куклу звали Валькой. Её сшила Маруськина мама, давным-давно. Это единственное, что от неё осталось. Маруська Вальку до сих пор везде таскает.

— Пусть, — отрезал я. — Так надо.

— Ладно, — кивнул Северов и втопил педаль газа. Мотор взревел, стрелка оборотов прыгнула вправо.

Мы подъехали к забору санатория. Охранник не хотел нас пускать, но Северов сунул ему купюру и властно распорядился:

— Открывай.

Мы припарковались у длинного, похожего на больницу здания. Да это и была больница. Потом мы бежали — по одинаковым, пахнущим лекарствами и хлоркой коридорам. Северов разглядывал таблички, ругался и хватал за рукава проходящих врачей.

Наконец мы нашли нужное отделение. На посту сидела медсестра — пожилая, уставшая, в новеньком халате с биркой. Она подняла голову от журнала и недовольно посмотрела на нас.

— Посещения закончились. Приходите завтра.

— Нам к Наумову, — Северов достал какое-то удостоверение. — Срочно.

Медсестра покосилась на «корочки», потом на меня с Мышкой.

— Родственники?

— Внук, — коротко бросил дядя Витя. — Где палата?

— Двести седьмая, — вздохнула медсестра. — Но долго не задерживайтесь. И ребёнка-то зачем притащили?

— Притащили, — буркнул Северов. — За мной!

— Я врача позову! — крикнула вслед медсестра. — И учтите — пациенту нельзя волноваться!

Северов не ответил — он быстро шагал по коридору, впечатывая каблуки в пол. Мы за ним еле успевали.

Я отсчитывал номера: двести четвёртая, двести пятая, двести шестая. Дверь двести пятой была открыта. Внутри, у кровати, тихо плакала какая-то женщина.

Мы остановились у двести седьмой. Сердце заколотилось. Во рту пересохло.

— Готов? — спросил дядя Витя. Я кивнул и взял за руку Мышку:

— Пошли.

— Не надо бы её… — начал Северов, но я молча прошёл мимо и взялся за ручку.

Дверь открылась беззвучно — тяжёлая, обитая чем-то мягким. В палате пахло лекарствами и старостью.

Дедушка лежал у окна, весь опутанный трубками. Рядом стояла капельница и тихо попискивал монитор — зелёная линия бежала по экрану, вычерчивая неровные зубцы. Лицо дедушки было серым, губы — синеватыми. Он дышал тяжело и со всхлипом.

Я замер в дверях. Мышка вцепилась в руку так, что стало больно.

— Дед, — позвал я тихо. — Это я.

Глаза у него были закрыты. Я шагнул ближе. Северов остался у двери — прислонился к косяку и закрыл лицо ладонью.

— Дедушка, — повторил я громче.

Дедушка открыл глаза — мутные, невидящие. Потом моргнул, и взгляд прояснился. Он посмотрел на меня, на Мышку. Губы шевельнулись.

— Никит… — Голос был хриплый, еле слышный. — Ты… приехал…

— Приехал, — сказал я и присел на край кровати. — Как ты?

Глупый вопрос. Дедушка улыбнулся — криво, уголком рта.

— Да вот… — прохрипел он. — Жив пока.

Мышка подошла ближе и тихо встала рядом. Она испуганно смотрела на дедушку и отчаянно прижимала к груди куклу.

— Это… кто? — спросил дедушка.

— Маруська, — ответил я. — Помнишь?

— А-а… — Он попытался улыбнуться. — Здравствуй… Марусенька… Как… папа?

Не отводя взгляда, Маруська кивнула. Потом протянула вперёд куклу — неловко и по-детски.

— Дедушка Андрей, это вам, — прошептала она. — Её Валька зовут.

Дедушка принял куклу и ласково улыбнулся:

— Спасибо, родная. Но ты… ты себе оставь. — Он с трудом перевёл дух. — Подружку свою.

— Вы как, Андрей Дмитриевич? — подошёл к кровати Северов. — Что-то нужно?

— Да что мне нужно… — улыбнулся дедушка. — Внука привёз — и хорошо. Взрослый ты совсем, Никитка. Мужчиной растёшь.

Его взгляд упал на рубашку, потом на портупею. Я думал, он обрадуется, но дедушка почему-то нахмурился.

— Это… что такое? — хрипло спросил он.

— Застава, — объяснил я. — Движение такое молодёжное, дядя Витя создал.

— Да ты что, Виктор? — Монитор нехорошо бибикнул, по экрану неровно запрыгала кардиограмма. Дедушка попытался приподняться, но бессильно осел на подушку.

— Лежите, Андрей Дмитриевич, — засуетился Северов. — Вам волноваться нельзя.

Монитор не унимался. Дверь распахнулась, внутрь ворвался молодой врач.

— Вы кто? — возмутился он. — Немедленно освободите палату! Приём посетителей завтра, с двенадцати до двух.

Он попытался вытолкать Северова, но тот выпятил челюсть и не сдвинулся с места:

— Отстань от пацана. У него кроме деда никого не осталось!

«Не осталось». Я растерянно посмотрел на Мышку. Она молча плакала, заливая слезами несчастную Вальку.

— Никита… не надо… — Дедушка задыхался. — Не надо… с ними…

— Немедленно выйдите или я вызову охрану! — повысил голос доктор. — Сестра! Ну где вас черти носят!

— Пошли, — потянул меня Северов. — Снаружи подождём.

Мы нашли какую-то скамеечку и молча уселись. Мимо пробежала медсестра, за ней ещё один врач. Северов ненадолго ушёл. Когда он вернулся, от него пахло сигаретами.

— Держите.

Он протянул нам два шоколадных батончика. Есть не хотелось, но дядя Витя твёрдо сказал:

— Надо.

Я развернул обёртку и принялся жевать. Перемазанная шоколадом Маруська ткнула кусочек в Валькину моську — угощала.

У Северова зазвонил телефон.

— Да, Валентина Петровна, — небрежно ответил он. — Да, у меня. Верну, когда смогу, не переживайте. Всего доброго.

— Ляпа ваша звонит, — подмигнул он. — Нервничает. Ничего, ей полезно.

— А правда, что её увольняют? — спросил я.

— Правда, — злорадно ответил дядя Витя. — Развела бардак, а теперь трясётся, заискивает. Пусть.

— Может, поедем? — спросил я с надеждой. — А завтра дедушку навестим. Вон тут врачей сколько. Помогут.

— Давай ещё подождём, — тихо сказал Северов.

Он оказался прав — долго ждать не пришлось. Дверь палаты распахнулась, и в коридор вышел врач. Увидев нас, он молча подошёл.

— Всё? — тихо спросил Северов. — Отмучился?

Врач опустил голову:

— Соболезную. Мы сделали, что могли.

И тут дядя Витя меня обнял — крепко, прямо как папа. Я всхлипнул пару раз, но сдержался — чтобы не пугать Маруську. Она, правда, всё равно разрыдалась.

— Ну всё, всё, — повторял дядя Витя. — Успокойся. Так даже к лучшему.

— Почему? — Я оторвался от него и быстро утёр глаза. — Что в этом хорошего?

— Завтра же тобой займёмся, — пояснил дядя Витя. — Теперь можно. Родственников близких не осталось.

— Хорошо. — Я всхлипнул и утёр слёзы. — А Маруське тоже… поможете?

Мышка молча прижалась ко мне. Северов улыбнулся, но не ответил.

***

— Никита, ты хочешь, чтобы Виктор Егорович стал твоим опекуном?

Я обвёл взглядом большой кабинет и кивнул. Тётка напротив вздохнула и сказала:

— Голосом, если можно.

Она была полной, седоватой и в дорогом брючном костюме. Волосы аккуратно подстрижены и уложены. Прямо как у Ляпы.

— Хочу, — сказал я. — Очень.

— Распишись здесь и здесь, — сказала тётка. — Обычно, конечно, это делается через суд, но в связи с положением…

— Всё, что ни делается — к лучшему, — вежливо улыбнулся Северов. — Спасибо, Марцелла Георгиевна. Мы можем идти?

Марцелла Георгиевна кивнула и убрала подписанное заявление в лоток к другим бумагам.

— Сидит, вся такая важная, — проворчал Северов, когда мы вышли из Кобургской управы. — А сама — ворюга, каких поискать. Но ничего, разберёмся. Дай только срок.

— А долго ждать? — спросил я. — Ну, решения.

— Из приюта тебя забираю сегодня, — бросил дядя Витя. — Будешь жить у меня. Я и комнату выделил.

— Я хочу у себя. Можно?

Дядя Витя остановился:

— Почему?

— Хочу, — твёрдо сказал я и посмотрел ему в глаза. — Это мой дом, понимаете? А у вас и так дел невпроворот.

— Я как-то даже не думал… — почесал щетину Северов. — В принципе, можно. Но учти…

— Я всем буду заниматься, — перебил я. — Мыть, убирать, ремонтировать. И в дедушкином доме тоже. Это всё, что осталось.

— Вообще, ты — законный наследник, — задумчиво протянул дядя Витя. — Опекунство оформлено, с любопытными соседями разберёмся. Все расходы я беру на себя, это не обсуждается. Но ты хоть навещать меня будешь?

— Конечно, буду. — Я засмеялся. — Скажете тоже.

— Мужик, — одобрительно сказал дядя Витя. — Снова приятно удивил. Тогда давай поедим, и я тебя отвезу, обживайся. Если что потребуется, учти: мы все рядом и поможем. Да и в покое не оставим, куча дел впереди.

Когда мы зашли, дядя Витя что-то долго мне объяснял. Я кивал и отвечал, а самому не терпелось, чтобы он ушёл. Некрасиво, знаю. Но я так устал от скученной приютской жизни.

Я, конечно, смалодушничал — попросил дядю Витю забрать мои вещи, чтобы не пришлось смотреть в глаза ребятам. Я утешал себя тем, что мы же всё равно увидимся в кают-компании. Но на самом деле было немного стыдно. Даже перед Лесовским.

Наконец Северов ушёл, оставив два пакета с продуктами и стопку талеров «на первое время». Я включил в розетку холодильник (он радостно заурчал компрессором), распихал по полкам еду и… принялся убираться.

Я, наверное, никогда в жизни так не убирался. И не потому, что дома было грязно — дядя Витя, как выяснилось, регулярно присматривал и за нашим, и за дедушкиным. Просто хотелось отвлечься от мыслей. В том числе о предстоящих похоронах.

Отдраив и оттерев всё до блеска, я переключился на дом дедушки. Он был меньше, так что с ним я покончил буквально за час. Разбирая брошенные на кровати вещи, я наткнулся на дедушкин свитер — старый, в катышках. Повеяло знакомыми запахами — табака, шерсти и тройного одеколона.

Я вернулся домой — как в тумане. Включил чайник, сел на стул, всё так же держа свитер в руках. А потом зарыдал — горько и протяжно. Не зарыдал даже — завыл, как волк на Луну.

Не в силах сидеть, я сполз на пол и свернулся калачиком, молотя кулаками по влажному ещё кафелю. Дедушкин свитер я подгрёб под себя. Он словно согревал — немного.

Я выплакивал всё сразу — папу, дедушку, даже Тольку с дядей Петей. Всё, что не доплакал раньше — выливалось из меня сейчас. Словно дамбу прорвало.

Не знаю, сколько я так прорыдал. Может, час, может, два. Потом в дверь позвонили.

Я вытер слёзы и встал. Отпихнул к ведру скомканную тряпку, посмотрелся в зеркало. Рёвушка-коровушка.

Звонок снова протяжно тренькнул. Принесла же кого-то нелёгкая! Может, Северов с вещами вернулся?

Открыв дверь, я замер. На пороге стоял Фёдор Николаевич.

— Привет, Никита, — сказал он.

Я молча на него смотрел. От злости в ушах зазвенело.

— Я… хотел поговорить, — начал ЭфЭн.

И вот тут я взорвался окончательно:

— Поговорить? Или попрощаться с «неполноценным»? Так вы не утруждайтесь, зачем? Я того не стою.

— О чём ты? — опешил очкарик.

Не дав ему опомниться, я высказал всё. И про подслушанный разговор в первую очередь.

Побледневший Фёдор Николаевич молча склонил голову.

— Всё не так… не совсем так, — только и сказал он.

— Больше добавить нечего? — Я опёрся плечом о косяк и скрестил на груди руки. — Тогда уходите.

— Нет, это не всё, — собрался с духом очкарик. — Я действительно хотел попрощаться и как-то объяснить, а ещё… В общем, прими мои соболезнования. Я вижу, ты плакал.

— Уходите! — процедил я сквозь зубы. — Чтобы духу вашего не было, ясно?

Фёдор Николаевич покачал головой и повернулся.

— Мы для вас ничто, пыль! — крикнул я ему в спину. — Приехали из своей красивой жизни неразумных учить!

ЭфЭн замер, будто я сказал что-то обидное.

— Я просто хотел помочь.

— Так и помогли бы! У Мышки… Маруськи Санчез отец сидит, ни за что. Дядя Витя бьётся, чтобы её выпустить, а вы с вашим майором даже не почесались!

— Как ты сказал? Маруська Санчез? Я не знал… — пролепетал ЭфЭн.

— Конечно, не знали, — усмехнулся я. — И про Дениса Кротова, и про отца моего, и про дедушку только сейчас дошло. Что вы вообще знаете? Кроме Древнего Рима?

— А ты ведь прав, — согласился внезапно очкарик. — Что я, действительно, о вас знаю?

Он ещё немного помялся и ушёл. Я захлопнул дверь, чудовищным усилием воли заставил себя помыться и упал в кровать. Я думал с утра заскочить к дяде Вите — поблагодарить, поговорить. Или просто прийти в кают-компанию.

Но утром меня разбудил телефон.

— Никитка! — Голос Мышки был таким радостным, что я сразу проснулся. — Папу выпустили! Мы едем домой!

Тишину, наконец, разрезал низкий, спокойный голос Гарадаева. Он обратился к Павлину, и каждый звук падал в тишину, как камень в колодец.

— Павлин. Объясни происхождение и применение артефакта, использованного тобой вчера.

Павлин выпрямился, чувствуя, как взгляд каждого в комнате впивается в него.

Нужно было придерживаться истории, которую они с Виктором придумали, когда получили «приглашение» от Евгения.

— Это был защитный амулет, Григорий Галинович. Старая семейная вещь. Я носил его как оберег, не более.

Легионер «Факел» поднял голову от блокнота, его тонкие пальцы на мгновение замерли над бумагой.

— Семейная реликвия? — его голос был ровным, почти вежливым, но в нём чувствовалась стальная проволока. — Интересно. Почему предмет, демонстрирующий выраженные магические свойства, не был зарегистрирован в школьном реестре? Параграф 12.4 Устава Магической Безопасности не допускает двусмысленных трактовок.

— Я знал, что он имеет защитные свойства, — ответил Павлин, тщательно подбирая слова. — Но не предполагал его реальной силы против... того, что вчера случилось. Считал его больше символом. О регистрации не подумал.

Холодный, ровный голос прозвучал от окна. Евгений не повернулся.

— Удобно. «Не предполагал». «Символ». — В его интонации сквозила ядовитая жалость. — Но этот «символ» сработал с идеальной точностью против угрозы, о которой в школе не предупреждали. Разве это не наводит на мысли, что кто-то знал больше, чем следовало?

Громов не выдержал. Он резко шагнул вперёд, его голос прогремел под низкими потолками:

— А что наводит на мысли, что без этого «символа» мы бы сейчас тут не сидели, а хоронили бы полшколы? Он сработал! Он спас жизни! Твои друзья, если что, тоже в их числе!

«Факел» кивнул, успокаивающе подняв изящную руку в сторону Громова, но его глаза были прикованы к Павлину.

— Факт нейтрализации угрозы, бесспорно, важен и будет учтён. Однако факт нарушения — хранение неучтённого предмета уровня угрозы «Омега» — также налицо. Объясни, почему в момент кризиса ты принял решение применить его, а не обратиться к учителям?

— Всё произошло за секунды, — голос Павлина звучал твёрже, чем можно было ожидать. — Паника, крики... Я увидел, как эти сущности атакуют, вспомнил семейные истории про амулет, и инстинктивно активировал его. Думать о правилах и реестрах было просто некогда.

Тельдаир у двери отчетливо проговорил, его голос был механически ровным:

— Я зафиксировал их перешёптывание перед началом линейки. Павлин нервно проверял карман. Они явно ждали что-то. Состояние повышенной тревожности.

Гарадаев медленно перевёл свой тяжёлый взгляд на Виктора.

— Виктор. Твоя роль? Ты знал об этом предмете?

Виктор стоял прямо, стараясь не смотреть на Евгения.

— Да, знал. Но, как и Павлин, считал его просто безделушкой. В тот момент я увидел, что наша магия не работает, и крикнул ему, чтобы он использовал амулет. Другого выхода не было.

— Вы оба знали о предмете, — констатировал «Факел», делая новую пометку. — И оба проигнорировали процедуру регистрации.

Евгений наконец повернулся от окна. Его лицо было облачено в маску искренней скорби, но голос звучал твёрдо и ясно, когда он обратился к Гарадаеву и легионеру.

— Григорий Галинович. Легионер. Глеб, Ольга, Вадим... они были моими друзьями. Их нет. И я безмерно благодарен судьбе и... обстоятельствам, что жертв не больше. — Он сделал идеальную паузу, позволив словам осесть в сознании. — Но. — Его взгляд скользнул по Виктору и Павлину, а затем вернулся к взрослым. — Разве мы можем игнорировать, что именно нарушение правил — хранение неизученной, неконтролируемой силы — стало ключом к спасению? Разве это не поощрит других учеников к подобным рискам? Разве родители погибших не вправе требовать ответа, почему ученики имели такое оружие и не предупредили никого? — Он сделал шаг к столу, его голос стал тише, но приобрёл металлическую напряжённость. — Я прошу... нет, я умоляю вас, как представитель пострадавших, зафиксировать это нарушение и изъять предмет для полного изучения Легионом. Чтобы подобное знание не гуляло бесконтрольно по школе. Ради безопасности всех. Чтобы их жертва не была напрасной.

Громов фыркнул, с силой сжав кулаки.

— Медали им выдать нужно, а не выговоры! После того, что они сделали!

Гарадаев тяжело вздохнул, потёр переносицу. Он посмотрел на «Факела».

— Факт нарушения есть. Но мотив и результат... бесспорны. Как нам найти баланс, легионер?

«Факел» на мгновение задумался, его взгляд скользнул по Евгению, оценивающе задержался на Викторе и Павлине, а затем вернулся к Гарадаеву.

— Учитывая обстоятельства высочайшего порядка и смягчающие факторы... предлагаю компромисс. Объявить строгий выговор Виктору Таранису и Павлину Неро за нарушение Параграфа 12.4 Устава Магической Безопасности — с занесением в личное дело. Обязать их сдать амулет, если он уцелел, и все иные неучтённые магические предметы на ответственное хранение в школьный арсенал учителю Громову — немедленно. И провести с ними разъяснительную беседу о неукоснительном соблюдении правил учёта в будущем.

Гарадаев кивнул, его решение прозвучало быстро и твёрдо, не оставляя места для дискуссий.

— Принято. Виктор, Павлин — сдать Громову что требуется до конца дня. Выговор объявляется официально. Считайте это суровым предупреждением на будущее. На этом разбирательство закрыто. Свободны.

Виктор и Павлин повернулись к выходу. Проходя мимо Евгения, стоявшего теперь ближе к двери, они услышали его тихий, но идеально чёткий шёпот, предназначенный только для них:

— Надеюсь, вы усвоили урок.

Его глаза встретились с Виктором — в них не было злорадства. Лишь холодное, бездонное удовлетворение и немой приговор: «Это только начало». Развернувшись, Евгений вышел следом за «Факелом», не удостоив Громова взглядом.

Степан Максимович с силой выдохнул, глядя ему вслед.

— Гадёныш... Кровь своих же в воду пустил... — Он обернулся к ребятам, его лицо смягчилось. — Не вешайте носы. Главное — живы. А этот выговор... пыль. Но сдайте какой-нибудь хлам, чтоб отвязались. Пусть запишут в свой реестр.

Они уже были у двери, когда Гарадаев окликнул их, не повышая голоса:

— Таранис. Неро.

Они обернулись. Гарадаев не смотрел на них, его пальцы медленно водили по краю чёрного осколка на столе. Но его тень на стене была отчётлива и жила своей жизнью. Она подняла длинную, тонкую руку и указала тёмным пальцем на дверь, где только что скрылся Евгений. Затем этот же палец медленно, почти театрально, поднялся к бестелесным губам тени.

Жест был ясен без слов: Осторожно. Он слушает. Молчите.

Лишь затем Гарадаев поднял голову. Его собственный взгляд был тяжёл и красноречив. Угроза витала в воздухе, став плотнее и реальнее, чем любое официальное обвинение.

***

Воздух в раздевалке перед первым уроком был густым и неподвижным, будто дыхание учеников не могло рассеять тяжесть вчерашнего кошмара. Обычный гул голосов звучал приглушённо, люди сбивались в кучки, перешёптывались, нервно поглядывая по сторонам.
Виктор и Павлин пробирались к своим шкафчикам в углу. В их радиусе звуки затихали, на спины ложились колючие взгляды, смешанные из любопытства, страха и немого укора.

На дверце шкафчика Павлина кто-то вывел струйкой сконденсировавшейся воды — магия воды была слаба для таких надписей, но кто-то постарался — два слова: «НЕУЧТЁННЫЙ АРТЕФАКТ».

Павлин остановился как вкопанный. Его отражение в полированной металлической поверхности отсутствовало, и эта пустота смотрела на него красноречивее любой надписи.

— Остроумно, — пробормотал он, стирая надпись ладонью. Вода размазалась, оставив мутный, унизительный след.

Из-за спин других учеников к ним пробилась Лиза «Картограф». Её обычно весёлое, задорное лицо было серьёзным, осунувшимся, а глаза, обычно лучившиеся озорством, теперь смотрели куда-то внутрь себя, будто чертя карту потерь. Даже её яркие, розовые волосы казались потускневшими.

— Эй, вы... — её голос, обычно звонкий, был тихим и хриплым. Она сунула Виктору в руку заветренный, но всё ещё пахнущий варёной сгущёнкой пряник в форме скрипичного ключа. — Держите. От мамы. Она... она говорит, что вы молодцы.

Она не смотрела им в глаза, её взгляд скользнул по размазанной надписи на шкафчике Павлина, и она сжалась, будто от удара. Казалось, она вот-вот скажет что-то ещё, какую-то шутку, чтобы разрядить атмосферу, но вместо этого лишь бессильно махнула рукой и растворилась в толпе, оставив их с нелепым, грустным пряником.

Их пути на секунду пересеклись с Марком «Шрамом». Тот, не сбавляя шага, тяжело хлопнул Павлина по плечу — молчаливый, но понятный жест «держись, свои в доску». Его взгляд, встретившись с Виктором, был красноречивее слов: «Знаю, каково это. Бывал в таком».

А у выхода из раздевалки, прислонившись к косяку, стояла Соня «Кисть». Она не смотрела в их сторону, уставившись в потолок серебряными глазами, но едва уловимая, ободряющая улыбка тронула уголки её губ. И в следующее мгновение в сознании Виктора и Павлина возник один и тот же образ: тёплый, твёрдый камень посреди бушующего моря, непоколебимый и надёжный. Образ исчез так же быстро, как и появился, а Соня, не меняя позы, чуть заметно кивнула и закрыла глаза, словно задремав.

Этого было достаточно.

Павлин с силой захлопнул дверцу своего шкафчика.

— Знаешь, что самое треклятое? — прошипел он, оборачиваясь к Виктору. — Что этот гад Евгений... формально прав. Мы нарушили их дурацкое правило. И нас наказали. И теперь мы виноваты перед всеми. И за то, что нарушили, и за то, что спасли.

Виктор молча сжимал в руке пряник. Он казался нелепым и грустным символом чего-то безвозвратно утраченного — обычной жизни, где можно было шутить и драться, не думая о тенях, предательстве и цене спасения.

Близилось окончание перемены, коридоры начали пустеть. Виктор и Павлин почти дошли до лестницы на второй этаж, когда в нише у запасного выхода заметили новенького — Тельдаира. Он стоял слишком прямо для расслабленной позы, изучая голопроекцию расписания, которая мерцала у него перед лицом. Его пальцы быстро листали невидимые интерфейсы, и на его лице читалось лёгкое недоумение, смешанное с привычной эффективностью.

Увидев их, он выключил проекцию и сделал шаг вперед. Его движения были точными, чуть механичными.

— Виктор Таранис и... Павлин Неро? — спросил он, вспоминая их лица. Его голос был ровным, без акцента Нищура, слишком чистым. — Вас же вчера... это коснулось напрямую, верно?

Они переглянулись. От этого парня веяло чужеродностью, как от слишком новой, пахнущей заводской смазкой вещи.

— А тебе-то что? — недовольно буркнул Павлин. — Мидирским вообще-то до наших разборок дела быть не должно. Особенно тем, кто только что в кабинете Гарадаева с удовольствием вставлял нам палки в колёса, — ядовито добавил он.

Тельдаир не смутился, лишь слегка наклонил голову.

— Мне нужно понять правила выживания здесь. Вчерашний инцидент — ключевое событие. А вы — его эпицентр. — Он помедлил, выбирая слова. — Я изучал кое-какие данные... общая статистика по конфликтам, карта социальных связей класса. И кое-что из школьных чатов за сегодняшнее утро. — Он сделал лёгкий жест, и на ладони мелькнула голограмма ленты переписки с обсуждением их выговора. — На основе этого я сделал вывод. Согласно ему, вы должны быть в ярости. Но вы... стараетесь стать незаметными. Это интересная реакция...

Виктор почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Этот тип не просто наблюдал — он собирал и анализировал их, как данные.

— У нас тут не Мидир, чтобы по графикам жить, — резко сказал Виктор. — Можешь свои модели выбросить.

— Очевидно, — согласился Тельдаир без тени обиды. — Поэтому я и спрашиваю. Ваша стратегия — затаиться? Это мудро. Евгений Динами, согласно анализу его цифрового следа, ожидает от вас протеста. Его ресурсы позволяют ему легко подавить вас. Ваша текущая пассивность... сбивает его с толку. — В его глазах мелькнул неподдельный, почти научный интерес. — Это осознанная тактика?

Павлин уставился на него в полном недоумении.

— Да мы просто жить хотим, понял? Без твоих моделей и прогнозов.

Тельдаир замер на секунду, будто обрабатывая эту информацию.

— «Просто жить»... — повторил он, и в его голосе впервые прозвучала легкая неуверенность. — Спасибо за информацию, я… подумаю над этим.

Раздался звонок на урок. Тельдаир кивнул им уже как союзникам по сбору информации.

— Левое крыло. Там дежурный — стажёр. Он реже проверяет пропуска. Вы опаздываете.

Он развернулся и ушел быстрым, эффективным шагом, не оглядываясь.

Павлин выдохнул.

— Понял вообще хоть что-нибудь? Жить по расписанию... У них там, в Мидире, все такие?

Виктор молча смотрел ему вслед. Этот парень был опасен не злонамеренностью, а совершенно иным, чуждым способом мышления. Он смотрел на них как на переменные в уравнении, и было непонятно, что он решит с этим уравнением сделать.

***

Дверь особняка семьи Динами со скрипом отворилась, впуская Евгения. Он не хлопнул ею, а втолкнул внутрь всем весом усталости и сдержанной ярости. Пальцы, сжимавшие эмблему Лоялистов, дрожали от перенапряжения. В воздухе вокруг него витал едва уловимый запах озона, разгорячённого металла и страха — не только чужого, но и своего собственного.

Роскошные апартаменты встречали его ледяной, стерильной тишиной. В просторной гостиной, у панорамного окна, за которым мерцали огни Нищура, спиной к сыну, стоял Кирион Динами. Он был одет в тёмно-серый шёлковый домашний костюм, но его осанка, прямая и жёсткая, выдавала в нём военного. В его руке дымился кристаллический кубок с мерцающей изумрудной жидкостью — не алкоголь, а что-то стимулирующее, лекарственное. Он не обернулся.

— Странный запах ты принёс, Женя, — голос Кириона был низким, ровным, абсолютно лишённым интонаций. Он сделал медленный, почти невесомый глоток. — Озон, пыль... и страх. Чужой. И твой.

Евгений вздрогнул, застыв на пороге. Он не произнёс ещё ни слова, даже не успел перевести дух. Отец просто... знал.

— Линейка, — Кирион наконец повернулся. Его лицо было гладким, почти без морщин, будто выточенным из старой слоновой кости. Но глаза... Его медный взгляд был лишён всякого тепла. Он пронзил Евгения, сканируя его до самой глубины души. — Атака Шепчущих Теней. Хаос. Паника. Гибель учеников. — Он перечислил факты сухо, будто зачитывал скучный отчёт. — Ты позволил этому случиться? Или просто... не смог предотвратить?

Евгений попытался выпрямиться, собрать в кулак остатки своей гордости.

— Этот электрик Таранис... и его прихвостень Неро! У них был артефакт! Неучтённый! Они спровоцировали! Они...

— Они выжили, — Кирион перебил его мягко, но так, что Евгений мгновенно замолчал, сглотнув очередное оправдание. — А Глеб и Ольга — нет. Вадим стал пустым местом. — Он сделал ещё один глоток, его взгляд не отрывался от сына. Евгений чувствовал, как под этим давлением мысли путаются, как отец видит его унижение перед Виктором, его животный страх в тот момент, когда тени рвались к Анне, его полное бессилие. — Ты будешь орать? Или анализировать?

Евгений стиснул зубы до боли, чувствуя, как жгучий стыд заливает его лицо. Отец читал его как открытую книгу. Всегда читал.

— Они... они нарушили правила! — выдохнул он, уже понимая, насколько жалко и мелко это звучит.

Кирион усмехнулся — короткий, беззвучный выдох, от которого стало ещё холоднее.

— Правила, Женя, созданы для поддержания порядка. Но порядок — это не только правила. Это контроль. — Он сделал несколько шагов вперёд. От него веяло холодом и терпким запахом кристаллического напитка. — Твои... Лоялисты. Ты собрал их, чтобы играть в солдатиков? Или чтобы иметь инструмент контроля? — Его взгляд упал на скомканную эмблему в руке сына. — Инструмент сломался. Два элемента утрачены. Один — деградировал.

Евгений потупил взгляд, ненавидя себя за эту слабость.

— Я... я добился их наказания. Выговор. Занесение в дело! Они опозорены!

— Опозорены? — Кирион едва заметно приподнял бровь. — Они живы. Они свободны. Они продолжают совать нос куда не следует. Этот... Виктор. Он — мусор. Опасный мусор. Мусор, который не убирают вовремя, начинает гнить и привлекать крыс. — Его тёмные глаза снова впились в Евгения, выворачивая душу наизнанку. — Сила, сын мой, проявляется не в крике на площади. Сила — в знании. В предвидении. В умении использовать все ресурсы, которые у тебя есть. — Он плавным жестом обвёл рукой роскошный кабинет, но явно имел в виду не только эти стены. — Наблюдай за мусором. За его связями. За его слабостями.

Он повернулся спиной, снова уставившись на мерцающие огни района. Разговор был окончен. Приговор вынесен.

— И смени одежду. Ты пахнешь страхом и поражением.

Евгений стоял, сжимая эмблему до хруста в костяшках пальцев. Слепая ярость кипела в нём — и на Виктора, и на самого себя. Но сильнее всего был холодный, липкий, всепроникающий страх перед этим всевидящим спокойствием. Он резко развернулся и вышел, чувствуя ледяной взгляд отца на своей спине ещё долго после того, как тяжёлая дверь кабинета закрылась за ним.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.

Соседи пару раз подходили к ней на улице поболтать и поинтересоваться развёрнутой ею торговлей, однако через пару дней зрелище стало привычным и обращать на неё внимание они перестали.

Теперь Галине Сергеевне еле хватало дня, чтобы сделать все необходимые дела. С утра нужно сбе́гать на рынок, закупить укроп и редиску оптом, потом смотать из них красивые пучки, затем приготовить кусочки вырезки, сварганить себе пару бутербродов и выходить со стульчиком из дома. На месте покормить обитателя колодца, рассказывая последние новости, одновременно продавая товары, после чего, вернувшись домой, приготовить себе еду, посмотреть телевизор и лечь пораньше. Иногда приходилось посещать банк для пополнения счёта, ведь тёплый ветер снизу по-прежнему продолжал периодически приносить ей пятитысячные бумажки, к которым теперь прибавились пятидесяти- и сторублёвые купюры, вырученные от торговли. Уже можно было помечтать об отдыхе, страшно подумать, на заграничных морях, для чего пришлось несколько раз посетить многофункциональный центр обслуживания граждан, для получения заграничного паспорта, которого у неё не было никогда в жизни. Правда, мечты эти она пока отодвинула, опасаясь, что житель коллектора будет голодать и тосковать без неё. Ей казалось, что огромные глаза его в темноте загорались ярче, когда она приходила, и каждое её появление он встречал звуками, чем-то напоминающими голубиное воркование.

А ведь ещё недавно она не находила себе места от скуки. По несколько раз в день звонила сыновьям и внукам, требуя внимания, ругая невесток, соседок, правительство и жалуясь на здоровье. Первым заметил наступившую в эфире тишину её старший сын Коля. Обнаружив, что мать не звонила уже две недели, он набрал номер, настроившись на долгий разговор и привычный поток жалоб, однако не тут-то было. Бодро сообщив, что у неё всё отлично, здоровье прекрасное, она очень спешит и целует сына, невестку и внуков, матушка отключилась, оставив Николая в совершеннейшей растерянности. Для выяснения причин странного поведения пожилой родственницы, Николай привлёк своего младшего брата Ивана. Однако Ивану тоже поговорить толком не удалось. Мать также бегло рапортовала ему о прекрасном самочувствии и положила трубку. Заподозрив неладное, сыновья решили навестить маму без приглашения, что, как впоследствии выяснилось, не так-то просто было сделать – дома её просто не оказалось. Когда сыновьям удалось, наконец, встретиться с ней, они были поражены: вместо унылой старой женщины, докучающей родным и близким своими проблемами, они увидели бодрую пожилую даму, очень активную и торопящуюся по своим делам. Ещё больше удивила она сыновей, когда спросила, что подарить внукам на день рождения. Обычно бабушка сама покупала какие-нибудь недорогие игрушки, а тут вдруг начала подробно расспрашивать, что бы дети хотели. Кроме того, сыновей к чаю она угостила хорошими дорогими шоколадными конфетами.

– Что думаешь, Коля? – спросил Иван, когда они вышли от матери.

– Подозрительно всё это! Завербовали мошенники? – почесав затылок, ответил вопросом на вопрос Николай.

– Может, старичка, какого окрутила? – предположил младший сын.

– Как бы нам без наследства не остаться! Надо присмотреть за матерью! Слышал, поди, как пенсионерки сейчас квартиры продают, а деньги на "безопасный" счет выводят! – откликнулся старший.

Вдвоём они решили звонить ей каждый день и почаще посылать гостить внуков, в надежде не пустить ситуацию на самотёк.

Галина Сергеевна, не обратила внимание на удивление сыновей, её мысли занимало недавнее происшествие.

Несколько дней назад она уже привычно сидела на том же месте с нехитрым товаром, попутно занимая себя разговором с обитателем колодца. Однако их мирное времяпрепровождение было прервано огромным псом бойцовской породы, проводившем время на самовыгуле. Собака часто бегала одна по дворам вокруг дома пенсионерки, пугая прохожих. Какой-то период лета собаки не было видно, наверное, хозяин перевозил за город на дачу, а теперь появилась снова. Владелец на замечания жильцов не реагировал. Дело уже доходило до покусов нескольких человек. Ещё больше людей, в основном детей и стариков, были сильно напуганы бросающейся огромной собакой.

Пёс бежал к растерявшейся женщине громко лая. Резко вскочив и ойкнув от боли в ноге, Галина Сергеевна собрала нераспроданный товар и, подхватив стульчик, постаралась побыстрее уйти домой, чтобы отвязаться от назойливой кидающейся твари. На следующий день, сидя у решётки коллектора, она принялась рассказывать существу внизу про эту собаку. Глаза в темноте засветились ярче, раздалось вопросительное уханье.

– И не говори, милое! Как надоела эта дрянь, сил наших нет! И никакой управы нет ни на неё, ни на её хозяина! От участкового откупается, тот говорит, мол, когда вас собака покусает, тогда и приходите. А что у меня, к примеру, сердце заходится, когда эта дура здоровая наскакивает, это никого не волнует! Понимаешь, меня? – пенсионерка рассказывала, делая паузы, прислушиваясь к реакции снизу.

Оттуда отвечали сочувствующим, и, как ей казалось, утешительным воркованием.

К счастью, больше собака поблизости не появлялась. Через пару недель, выходя из подъезда, Галина Сергеевна увидела на дверях подъезда наклеенную бумажку: «Пропала собака». С чёрно-белой фотографии смотрел страшный пёс. За помощь в поисках предлагалось солидное вознаграждение. Злорадно прищурившись, женщина сорвала объявление, скомкала и выкинула в урну. «Ещё не хватало, чтоб нашли это чучело. Пропал и прекрасно, можно не бояться теперь», – подумала она и поспешила по ежедневному маршруту. Она заметила, что ещё несколько похожих объявлений были также сорваны со столбов и стен. По всей видимости, не одна она была рада этой новости.

Ещё через день, раскладывая стульчик возле чугунной решётки на обычном месте, Галина Сергеевна увидела, как за её прутья сбоку зацепилось что-то блестящее. Наклонившись пониже, чтобы разглядеть находку, она увидела, что там застрял металлический квадратик. Ей удалось, рукой аккуратно достать небольшую вещицу и поднести к глазам, чтобы разглядеть. Это была металлическая бирка, из тех, что вешают на ошейники животных с именем и телефоном хозяина. Телефон показался ей знакомым.

Разложив вязки укропа, сбросив в темноту под решёткой кусок хорошего парного мяса, услышав одобрительные звуки, возню и чавканье, женщина стала привычно рассказывать последние новости. Конечно же, основной темой разговора была пропажа надоедливой опасной собаки. Направляясь домой, Галина Сергеевна зацепилась взглядом за вновь развешенные на столбах объявления. Она поняла, почему телефон на бирочке показался ей знакомым. Достав её из кармана, она сверила номер. Так и есть. Это был предмет с ошейника потерявшейся собаки. “Но как? Как? – думала женщина, медленно направляясь домой. – Прутья решётки узкие, чугун не ломается и не гнётся. Не могло же оно протащить собаку вниз между ними? А если оно вылезло и справилось с большой, сильной собакой, что мешает ему в принципе самостоятельно питаться на поверхности? Может это простое совпадение?” Вопросы так и теснились в её голове. Думать, как и чем питался бы выбравшийся наверх обладатель огромных глаз, любивший свежее мясо, не хотелось. Существо, представлявшееся ей безобидным жителем тёмного подземелья, оказалось не таким простым. А понятным, кто скрывается во мраке и где добывает большие деньги, и так не было никогда. «Вдруг он и на меня рассердится? Не потрафишь так вот кусочком, и?” – с ужасом подумала женщина. И прислушавшись к своим ощущениям, лихо ответила сама себе: “А, пускай. Что я, хорошо раньше жила? Теперь хоть смысл какой-то появился, движение какое-то. Так что пусть ест. Не боюсь, не страшно! Долго ли и так мне жить осталось, так хоть с интересом напоследок. Да и собаку укоротил, защитничек мой. Хоть день да наш! А может вообще просто совпало пропажа эта, бирка, решетка!”. С этой мыслью она и уснула, чтобы на следующий день снова пуститься по привычному кругу дел. Спросить о причастности к исчезновению собаки глазастое существо она так и не решилась.

Как-то днём Галина Сергеевна снова вела нехитрую торговлю, когда к ней подошли два сотрудника патрульно-постовой службы. Представившись, они стали выговаривать ей за ведение незаконной торговли в непредназначенном для этого месте. Пенсионерка стала оправдываться, что она ничего плохого не делает, жаловаться на маленькую пенсию и просить оставить её в покое, обещая уйти. Молоденькие полицейские требовали уйти немедленно, напирая на то, что они и так, жалея немолодую женщину, не собираются её штрафовать за вопиющее нарушение общественного порядка. В паузе между спором, до ушей Галины Сергеевны донеслось тихое ворчание. В колодце кто-то явно выражал недовольство вмешательством полицейских.

Галина Сергеевна вспомнила про исчезновение собаки и невольно поёжилась. Встревоженно вглядываясь в темноту, женщина принялась нарочито громко говорить:

– Ах, какие у нас хорошие мальчики в полиции работают! Какие молодцы! За порядком следят, чтобы никто не обидел бабушку! И совсем они нам не мешают! Мы совсем-совсем на них не сердимся! И то видно, пора мне сегодня, устала я. Пойду домой полежу.

Парни смущённо заулыбались и покраснели. Так хвалили их за выполнение служебных обязанностей редко. Споро собрав вещи на глазах озадаченных её монологом полицейских, она быстро направилась домой. Через пару дней Галина Сергеевна снова увидела их неподалёку, однако, увидев её незаконную торговую точку, они сделали вид, что не видят, чем она там занимается, и свернули на другую дорожку.

А ещё через месяц пришла беда. Однажды утром, участок земли со знакомой дорожкой и колодцем огородили сетчатым забором, на котором появилось объявление о реконструкции тепло- и водосетей. Проникнуть туда не было никакой возможности. Ещё через пару дней на этом месте уже активно работал экскаватор, что-то стучало и гремело. С балкона соседа, окна которого располагались с нужной стороны, к которому женщина напросилась в гости, она увидела на месте коллектора выкопанную в земле глубокую яму.

За это время Галина Сергеевна вся извелась. Не зная, куда себя деть, она несколько раз в день обходила кругами стройку, переживая, успело ли существо из колодца куда-либо переместиться, и где оно теперь сидит, не голодает ли и есть ли теперь, с кем ему поговорить и кто его понимает.

Как-то ранним утром, она проснулась от холода и заметила, что окно на лоджии распахнуто настежь. Накинув одеяло, Галина Сергеевна выглянула из балконной двери и удивлённо вскрикнула.

Пол длинной, идущей вдоль большой комнаты и кухни лоджии на десятом этаже дома улучшенной планировки, был устлан тонким слоем пятитысячными купюрами. На деревянной раме окна виднелось несколько глубоких царапин, а сломанная задвижка висела на одной петле. Тот, кто проник на лоджию, не стал с ней возиться, а предпочёл просто вырвать её из рамы. Больше никаких следов ночного посетителя не осталось, однако она сразу поняла -- кто это мог быть.

“Он улетел, но обещал вернуться…”. – раз за разом, плача, повторяла она слова из когда-то прочитанной детской книжки. Только вот вернуться ей никто не обещал и знаков никаких об этом не оставил.

Скрипка уже чувствовал кисловатый запах будущих снимков, представлял, как в красном мраке ванной в емкости с проявителем будут проступать отличные кадры, снятые с высочайшей мачты огромного линкора, откуда матросы как муравьи, а линии тросов, мачт и труб отвесно обрываются в перспективу с высоты 40 махов. Бывает, что замысел так хорош и складен, что всё ему подчиняется: и пространство, и время, и ветер, и свет, и люди. Всё ложится одно к одному наилучшим образом, и вот Скрипка уже в дозорной рубке на главной мачте Богини Реи, и его плёнки полны отличных, многообещающих негативов.

Отсюда как на ладони весь Золотой Флот, он перекрыл Ставрийский рукав с юго-востока на северо-запад. По левую руку — голубое молоко Детского Моря, по правую и прямо до самого неба — синяя пучина Сиренского Моря, позади Зэмблянский залив и цепь Церрерских островов с могучими бастионами(*). Что бы там ни задумали Соло, и что бы ни представляли из себя их загадочные корабли, но они не решатся пойти под огонь новейших дальнобойных батарей.

Не получилось снять только вражеские корабли, слишком далеко, даже в мощный объектив Очей они видятся просто серыми точками на горизонте. Вообще было непонятно, плывут эти гадины или стоят. В газетах их уже прозвали саркофагами — за угрюмую квадратность и тёмно-серый цвет. Скрипка попробовал последить за ними, но долго не выдержал, солнце слепило, отражаясь от воды, приходилось щуриться изо всех сил, а от этого скоро заломило виски и щеки, как будто на втором часу смешной комедии. Он бросил это дело — и без того было что поснимать.

На два своих фотоаппарата, старинный “Риск” и новенький “Аттракцион”, он нащёлкал восемь плёнок деталей и жанра, оставил только по несколько кадров на обратную дорогу. Один кадр оставил в “Очах” — на всякий случай. Скрипка закурил и счастливо выдохнул дым, тот повис сизым облаком в полном безветрии, на головокружительной высоте.

— Здесь не курят, вообще-то, — лениво сказал дозорный матрос, всё это время добросовестно не мешавший самозабвенному фотографу. Скрипка суетливо спохватился, показал моряку дымящую сигарету, мол, потушить? Моряк махнул рукой — кури. Благодарный Скрипка хотел запечатлеть матроса, но пожалел кадра на его рябую физиономию в бескозырке с длинными синими лентами, лежащими через плечо, как косы красавицы.

Моряк усмехнулся. Смешной парень, столичный фантик — пенсне, бородка колышком, узкие зелёные брюки на птичьих ногах, тугая жилетка, чёрный шёлковый шарф в красный горох — какой к чёрту шарф, тут жара, умираю. Весь деловой, в камерах, пальцы в перстнях, папироса в мундштуке, в ушах серьги с камнями, на щеке татуировка, в носу гвоздь серебряный, и всё это под шляпой с чудным пером. Не ожидал моряк увидеть такого в своём дозоре на верхушке мачты.

Времени Скрипке дали до двух часов, разрешили немного поснимать на палубе, а потом велели подняться в дозорную рубку и сидеть там. Сейчас ещё только половина первого. Куда теперь девать такую уйму времени? На корабль Скрипку доставил лично шеф газеты на своём катере. Они договорились, что Скрипка заодно снимет и его с высоты, так чтобы видно было и палубу Реи, и другие линкоры, и шефа на его кораблике посреди всего этого военно-морского величия. Вряд ли он представлял, насколько мизерным он получится на желанном снимке. Сейчас катер шефа едва покачивался на тихой волне, ждал двух часов и своего фотокора.

Скрипка зевнул, аккуратно потянулся и кое-как завёл разговор с морячком державшим себя несколько надменно. Говорить им было не о чем. Моряк хотел бы спросить с модника за его наколку в виде звезды с лисьим хвостом и серёжки с самоцветами, а Скрипку в матросе решительно ничего не интересовало, поэтому, как воспитанные мальчики, они поговорили о ранней жаре, о том, что боя в ближайшие дни не будет и вообще, может, Соло обратно уберутся, явно они не рассчитали сил. Куда им, пускай домой проваливают. Точно. Пускай плывут… Да…

Так за нескладным разговором с протяжными паузами прошло около часа. Жара, тишина, и ничего не происходит, только дымят трубами саркофаги. Секундочку… Когда Скрипка последний раз смотрел на них, те были пятнышками на горизонте, а сейчас… Скрипка достал камеру и навёл. Было видно, как их широкие носы вгрызались в морскую гладь, белая пена клубилась на серых харях, а невысокие мачты и толстые трубы корёжились в знойном воздухе.

Наверное, это нормально, наверное, так и должно быть, но Скрипка уже выбирал, как попрощаться с моряком подружелюбней и побыстрее оказаться внизу, поближе к кораблику шефа. А там и на полных парах чух-чух на берег. В этот момент справа грохнуло так, что Скрипка присел на корточки, вцепившись в поручни. Он уставился на моряка, тот хоть и остался на прямых ногах, но вальяжность с него слетела. Он посмотрел в бинокль и пробормотал, что это батарея “Тихая” бастиона дала залп.

Скрипка навёл “Очи” на бастион, над которым поднималась дымка. Раздался ещё один залп — теперь слева, с Ярцевского форта, это ещё громче и ближе.

— Началось, — с какой то весёлой обречённостью произнёс моряк. Скрипка почувствовал лёгкое головокружение.

— Так-так-так. Мне пора. Пора, пора. Труба зовёт домой, мамой. — Он зачем-то проверил карманы, улыбнулся моряку, сказал “спасибо оставаться” и полез в люк. Он опустился до середины верхнего пролёта, когда вдруг чуть не оглох и не сорвался с лестницы — это над головой взвыла сирена.

По палубе забегали синие муравьи, зарявкали офицеры, загремели ботинки, запустились, зарокотали силовые установки, загудели приводами орудийные башни. Тут-то Скрипка увидел, как кораблик шефа, трепеща клевером на флаге и пыхтя голубым дымком, круто развернулся и стал удирать в сторону берега. Раньше у Скрипки не было случая испытать чувство оставленности, но вот случилось, и сейчас, застряв между небом и морем, при виде наступающего вражеского флота он испытал очень болезненное предчувствие. Но закусив покрепче мундштук, он взял себя в руки и полез обратно в дозорную рубку. Всё будет хорошо. Скрипка забрался наверх, встал рядом с матросом — тот врос глазами в бинокль и шевелил беззвучно губами, как будто подглядывал за кузинами на реке.

Залп. Ещё залп. На бортах сразу двух саркофагов полыхнули мощные взрывы. Тут матрос сорвал бескозырку.

— На, держи! Пожри! Нравится? — крикнул он кривым ртом.

Вот обе бастионные батареи заработали, как барабаны, слева, справа, слева, справа. Закипела вода вокруг вражеской армады, грохот разрывов, скрежет, вспышки взрывов на чёрных бортах. Вот это да! Вот это работа! Залп ещё, и ещё залп, и снова попадания и взрывы. Но только вместо того, чтобы гореть и идти ко дну, саркофаги просто продолжали движение своим курсом прямо на Церреррские бастионы и Золотой Флот.

Чего же они? А почему они не тонут? Так и должно быть? Залп, еще залп. Пока слишком далеко, и орудия линкоров молчат. Саркофаги тоже не стреляют — просто прут вперед, не обращая внимания на попадания.

И вдруг посреди грохота канонады со стороны армады раздался надрывный рёв, раскатистый и многоголосый, как будто каждый саркофаг прокричал мученическим воплем, как будто из железных недр простонали великанские голоса, и тут же из толстых труб вырывались снопы рыжих искр, длинные клочья белого пламени и комья бордового дыма. От этого саркофаги пошли заметно быстрей, на их тупых бульдожьих мордах забурлила вода. Они помчались вперёд, как будто хозяйка спустила их с поводка. Они росли на глазах и приближались с угрожающей скоростью, немыслимой даже для подтянутых и грациозных линкоров Золотого Флота.

Скрипка начал щипать себя за щеку: ”Неплохо было бы проснуться, меня здесь не должно быть. А почему мы не стреляем? Пожалуйста. Стреляйте!” — И тут же, будто по его жалобной команде, весь строй линкоров дал залп, зарокотали строенные орудия, дозорная рубка задрожала, Скрипка еле устоял на ногах. Ещё сильнее закипела фонтанами вода вокруг наступающих махин. Теперь уже слышно было, как скрежещет вражеская броня под ударами тяжёлых снарядов. Оранжевые цветы взрывов расцветали на броне и осыпались лепестками огня — громко, прекрасно и бесполезно. Попадание, вспышка, скрежет — и ничего. Как салюты в ночном небе, гасли взрывы на серой броне, а нечеловеческий вой из недр машин становился всё ближе.

Так девицы бросают цветы на броню идущим по городу освободителям. Так городские шлюхи осыпают воздушными поцелуями входящих в город захватчиков. Так Золотой Флот Варвароссы из всех своих самых мощных орудий тщетно бил по вражеской броне.

Они стреляют холостыми. Надо сказать им, чтобы бросили валять дурака и начали стрелять боевыми. Скрипка хихикнул, потом вдруг дёрнулся к рации, схватил передатчик, но матрос грубо оттолкнул его. Скрипка упал, больно ударился фотоаппаратами, вскочил и полез вниз по лестнице, прочь из рубки. Ему, человеку гражданскому, было нестерпимо оставаться на месте и доверять свою жизнь чужим людям в мундирах, требовалось немедленно что-то предпринять, хотя бы удостовериться в том, что капитан на мостике и что он делает свою капитанскую работу.

Саркофаги прошли сквозь огонь бастионов, их бесполезные залпы стихли, теперь они уже не могли достать проходящих мимо чёрных громадин, орущих великанскими голосами. Теперь саркофаги совсем близко, можно различить жирных скрученных змей на флагах Соло. Вот и они грянули своими батареями, почти в упор. Со звуком, похожим на долгую исполинскую отрыжку, в небо вылетели огненные сгустки с чёрными клубящимися хвостами, и бастионы вспыхнули на своих неприступных скалах, как спичечные коробки.

Так работали термитные мортиры Соло, они били меньше, чем на два перемаха, но броня саркофагов позволяла им подойти на необходимое расстояние, причём сделать это с такой неожиданный скоростью, таким стремительным рывком, что даже лёгкие крейсеры из второй линии не успели развернуться и отступить. Что уж говорить о шести огромных линкорах, саркофаги шли к ним с торпедной скоростью.

Опять Скрипка спустился только до середины верхнего пролёта, когда услышал нарастающий гул. Он инстинктивно вцепился в лестницу, гул нарастал, пока не превратился в ватную тишину и сырую красную боль в ушах. Проснуться. Пожалуйста. Лестница дрожала под ногами и в руках. Снизу обдало жаром, Скрипка почувствовал, как раскалились подошвы его пижонских туфель, а брюки горячо прилипли к ногам, перо коротко вспыхнуло на шляпе. Жар схлынул. Скрипка посмотрел вниз. Прозрачный огонь выдавил стёкла изнутри капитанской рубки. Открылась дверь. На мостик вышел факел. Прикрыл дверь за собой, кувыркнулся вниз через перила и сгинул в поднимающихся из развороченной палубы клубах дыма. Скрипка полез обратно на смотровую площадку.

На полном ходу четыре саркофага вошли в построение золотого флота, зажгли линкоры, стали сбавлять скорость и теперь с высоты своих отвесных чёрных бортов расстреливали пытавшиеся спастись миноносцы и суда поддержки. Обычные пороховые пушки Соло доставали даже до корабликов зевак в Детском Море, разнося в щепки их яхты и теплоходики. Прогулочные шхуны, полные праздной публики, взлетали на воздух и взрывались, как хлопушки, набитые резаной цветной бумагой, блёстками и человеческими обёртками.

Моряк помог Скрипке подняться в рубку, тот забился в угол и что-то кричал оттуда, но человеческого голоса уже было не разобрать в железной огненной каше скрежещущих и ухающих звуков. Его лицо было красным и голым, бровей не было, он широко смотрел на моряка серыми глазами без ресниц и продолжал кричать.

— Мы погибаем, почувствуй момент! Это смерть! Мы погибаем, почувствуй момент.

По крайней мере, это читал моряк по губам опалённого, как гусь, фотографа. Тут рубку сотряс тяжёлый удар, оба чуть не вылетели вон, грохнулись на пол, моряк ударился затылком, и в глазах у него загустело.

Когда он снова открыл глаза, то не узнал мира, неба больше не было, только косые синие окошки в чёрных клубящихся стенах. Он поднялся и взялся за поручень покрепче потому, что корабль начал заваливаться на нос и неторопливо тонуть. Рядом поднялся и встал Скрипка. Заворожённо они смотрели по сторонам. Даже вообразить столько огня, железа и дыма было бы трудно, а тут — смотри на здоровье сколько влезет.

По левую и по правую руку “Богини Реи”, уже полностью опустившей нос в воду, гибли её любимые братья. “Юный Мон” был выпотрошен взрывом пороховых погребов, он развалился в кашу и погибал некрасиво, не как боевой линкор, а как раздавленная моделька корабля в кружке с горящим спиртом. Василиск же тонул стремительно, под трагически-красивым углом уходя под воду.

Метрах в двухстах проходил саркофаг, его было видно во всех подробностях, как круизный лайнер с набережной. Он уже сбросил скорость до тихого хода, и теперь из его недр раздавались не вопли, а что-то похожее на всхлипы человека размером с гору. Сам саркофаг был лишь слегка растрёпан, небрежно погнуты невысокие мачты, пробиты трубы, и несколько вмятин на бортах коптили серым дымом.

Под ногами Скрипки и моряка было так горячо, что они уже думали спасаться смертью за бортом, чтобы не зажариться живьем в железной банке, но скоро Рея притонула, жаровня под ними погасла, и теперь они погибали с относительным комфортом.

Скрипка открыл фотоаппарат и начал снимать. Корабль тонул, их рубка теряла видовую высоту, клонилась вперед, дым и огонь стеною поднимались вокруг. Скрипка навелся на матроса, тот, кажется, тоже принял захватывающую мысль о скорой смерти. Его лицо, простое, как дом на дальней ночной станции, сейчас светилось окнами, в них горели занавески, плясала невеста, плакала мать и отец маялся на пороге. Сейчас его ленивый и спокойный ум пытался напоследок успеть потрогать мыслью всё сразу — корабль тонет медленно, и время ещё есть. Его лицо его стало как у философа на картине, и на этот раз Скрипка не пожалел на него кадра. Щёлк.

Жар сменился прохладой от моря, ещё немного, и рубка стала наполняться водой. Матрос достал из железного ящика два красных спасательных жилета. Они надели их, перебрались на крышу, но вот и она опустилась под воду и ушла из-под ног. Матрос и Скрипка остались парить на воде. Несколько шлюпок, набитых людьми, покачивались на тихой волне посреди огромных клочьев чёрного дыма и горящих обломков. Матрос ухватился за всплывший бак, потянул к себе Скрипку, тот окончательно весь превратился в созерцание, глядел вокруг шальными глазами и иногда делал снимки мокрым фотоаппаратом.

Саркофаги уже не различались в дыму, только слышно было, как ухают термитные мортиры и бьют пушки. Вскоре появились вражеские бронекатера, они шли медленной цепью. Густая очередь изрешетила шлюпку неподалёку, едва не тонувшую под массой спасшихся матросов. Соло расстреливали одиноких пловцов и все обломки, где могли прятаться выжившие. Вода была прохладной и приятной, в горячем воздухе пахло мазутом, морем и порохом.

— Почувствуй момент, — продолжал бормотать Скрипка.