«Сколько судеб, молча прожито, сколько книг не написано». (Е. Н.)

Юродивый и нищий,
Прозаик и поэт
За чаем в кухне
Как-то толковали…

Осенний октябрьский день подходил к концу. Небо затянуто было тучами и сумерки наступили быстро. На скособоченных старых столбах зажглись редкие фонари. На паперти городского храма стоял одиноко нищий, зябко ежась в стареньком пиджачишке, с брошюркой в руке. В воздухе пахло сыростью, нищий изрядно продрог и мыслями уже предвкушал тёплый чай и ужин, там, в другом конце города, у своего товарища, такого же бессребреника, как и он, зарабатывавшего на хлеб случайным заработком. Нищий с утра продавал возле храма книжечку со стихами. Он был немолод и был поэтом. В самиздатовской книжке напечатаны были его стихи — сорок лет поэтического труда. Но, как известно, прихожан мирская поэзия не прельщает вовсе; вот если бы он торговал псалмами или же, на худой конец сочинял бы вирши про бога… Но он воспевал в стихах любовь и Природу, — то извечное и великое, непостижимое и прекрасное, что воистину является настоящим богом, и которому человек нашёл простенькую замену в облике чужеродного идола в золочёном окладе. Потому и сегодня книжечку никто не купил. Но милостыню во спасение собственных душ, по случаю праздника, прихожане подавали щедро, и в пакете у нищего набралось много мелочи и конфет.
Была «родительская» — поминали усопших по именам. «Помяни рабу божию Тамару», «помяни Анну…», — подавая милостыню, просила то одна, то другая, спешащая на вечернюю службу богомолка. А какую Анну или Тамару — не ведомо. «Анн и Тамар на свете много, — размышлял поэт. — Не понятно, как можно поминать, вспоминать по имени тех, кого не знал и никогда не видел?» Христиане же о таких вещах не мнят; имена они получают по святцам, и нельзя христианину без имени, ибо сказано в святом писании: «У кого нет имени, тот не войдёт в царство божие».
Когда служба закончилась, из храма толпой повалили верующие. Выходя из дверей, они оборачивались постными лицами к храму и, воздев очи к золочёному кресту на колокольне, троекратно осеняли себя крестным знаменьем, совершая поклоны. И с последним поклоном, будто сбросив с себя невидимые оковы набожности, с каким-то радостным облегчением превращались в простых обывателей, оживлённо лопочущих о мирских делах. Из этой серой толпы прихожан отделилась девушка и быстро подошла к нищему. Она прижимала к груди зелёного цвета ученическую тетрадку.  Оглянувшись, она быстро протянула её нищему и сказала вполголоса:
— Там… В общем, там стихи. Вы посмотрите и мне скажите, получилось у меня или нет.
Нищий взял тетрадку и хотел было её раскрыть, но она остановила его:
— Нет, нет. Не здесь. Потом откроете и прочитаете.
И взволнованно теребя в руках концы платочка, продолжала: — Вы уж там сами решите, хорошие они или нет. Ангела вам хранителя, — и с этими словам она повернулась и быстро, не оглядываясь, зашагала прочь.
Спрятав тетрадку и книжку своих стихов в пакет, нищий направился к остановке, откуда ходит автобус в тот дальний район, где живёт приятель. Каждый вечер, когда стемнеет, он едет к приятелю. У того есть квартира, где на кухне можно выпить горячего чаю, а то и поужинать и, согревшись, беседовать. Приятель — бывший актёр и прозаик; и беседы с ним об искусстве, литературе и просто о жизни восполняют недостаток живого умственного общения, которого нет под храмом среди опустившихся нищих и алкашей.
Купив по дороге хлеба, пару бананов и два апельсина, нищий пришёл к товарищу. Тот уже поджидал его и сварил гречневой каши из старых запасов крупы.
За ужином разговор зашёл о поэзии Серебряного века. Поэт с жаром говорил о Валерии Брюсове, творчеством которого восхищался.
Приступили к чаю.
— Да, чуть не забыл, — спохватился поэт и зашелестел пакетом, доставая из него тетрадку, которую ему дала девушка. Он пробежал глазами по аккуратно написанным женской рукой столбцам и протянул тетрадь прозаику. В тетради были такие строки:

Ты всё же уехал, а я осталась,
Но перед тем, как сказать «прощай»,
Я сквозь слёзы тебе прошептала:
Ты только помнить меня обещай.

И далее в том же духе. Прозаик предложил убрать лишние местоимения, предлоги и связки. В результате получилось следующее:

Ты уехал, а я осталась,
Перед кратким «прощай»,
Я сквозь слёзы тебе шептала:
Помнить меня обещай…

— Интересно было бы поговорить с этой девушкой о её стихах, — сказал прозаик, оторвав взгляд от тетрадки. — Может в будущем она станет знаменитою поэтессой.
— Сложно предугадать, — отвечал поэт, аккуратно насыпая ложечкой сахар в чай. — В наше время, когда молитвенник возведён в ранг литературы, а книги классиков сдаются тоннами в макулатуру, она, в лучшем случае, будет стоять, как я, под храмом, по копеечке собирая на издание своих стихов.

Прозаик тем временем поправил и другое четверостишие:

За моим окном плачет дождь,
Капли медленно текут по стеклу.
Больше ты ко мне не придёшь,
Я тебя уже не верну.

И получилось:

За окном плачет дождь,
Его слёзы текут по стеклу.
Ты ко мне не придёшь,
Я тебя никогда не верну…

— Да ты, я гляжу, и сам бы мог писать стихи, — сказал поэт. — Чего не пишешь?
— Ты знаешь, не хочу быть посмешищем, — отвечал прозаик, — вдруг стихи выйдут банальными.
— Значит, быть юродивым, нищим — сие не посмешище? А учиться писать стихи, учиться излагать мысль красиво — тривиальность?
— Да о чём мне писать? — удивился прозаик. — Воспевать нищету да сирость? Или плакаться во стихах? Так ведь излияния личной тоски на бумаге — ещё не есть поэзия, а всего-то банальная пошлость, облечённая в рифму.
— Прославь слогом то, что нельзя изречь по имени!
— Что-то новое. Это как?
— А вот как. В стихах эта девушка не упоминает имя своего любимого, разлуку с которым она омывает слезами дождя. И, быть может, от этого эти простые рифмы волнуют душу.
— Да, ты прав, поэт. Назови она имя парня, и… шелест крыл Пегаса сменил бы стук его копыт о землю.
— Разве есть имена в Природе? — продолжал поэт, будто бы рассуждая с самим собой. — Для нас, людей, все воробушки на один манер, как близняшки. А они друг у друга душу видят. Там различия на другом — на высшем уровне. Потому свою горлицу голубь всегда отыщет среди тысяч других голубок. И лебединая верность — она без клички, без имени.
— Это верно, не как у людей, — согласился прозаик, — нынче Маша, что Глаша, а Глаша, что Саша. Имена людей уровняли их, — всё принижено до стандарта.
— Возьми настоящую любовь: она возникает независимо от того, какое имя у любимого человека. Мы любим прежде душу. А имя нам нравится, как нравилась бы одежда любимого человека. Потому-то имя, что ту одёжку, и поменять несложно. И, как любой наряд, имя тленно; потому, кто привязан к имени, ветшает и погибает вместе с ним.
— А христиане верят в обратное.
— Христианство — силки для легковерных; оно лишает главного — данной от рождения людям духовности.
— Жаль людей, попавших в его тенета, — сказал с сожаленьем прозаик.
— А мне их не жаль, — возразил поэт. — Не жаль потому, что в церковь попадают охочие вечной жизни. Они неспособны ценить даже эту жизнь, но им вдобавок нужна и вечная.
— Это точно. Людей с нехристианскими именами они презирают. Выходит, как если бы людей презирать за одежду.
— Из-за придуманных кем-то имён бранятся, — с досадой произнёс поэт. — А всё потому, что утратили свою уникальную безымянность!
— А как же ты сделаешь себе имя в литературе? — вдруг задал каверзный вопрос прозаик. — Без имени нет ни писателя, ни поэта.
— Настоящему писателю или поэту нет нужды в громком имени.
— Это как же? А Пушкин? А Лермонтов?.. Кто бы сегодня знал их без их имён?
— Видишь ли, — неспешно отвечал поэт, осторожно отпивая из чашечки дымящийся чай. — Имя нужно читателю, а не творцу.
Он поставил свою чашку на блюдце и продолжал:
— Разве знаем мы имя бога, сотворившего всё и вся? Он велик не по имени, а своим творением. Точно так и с творцами в искусстве: мы не знаем по имени автора «Илиады», и кто написал «Одиссею», чьё стило начертало нам «Слово о полку Игореве».[1] И Шекспир не писал «Трагическую историю о Гамлете, принце Датском»; «Ромео и Джульетта» ведь тоже не им написана.[2] Но попробуй изъять эти ложные имена из умов читателей? Они взбунтуются! Ничего не выйдет!
— Кому нужна ложь?
— Известное дело, кому, — отвечал поэт. — Тем, кто питается ложью, сделав её своим призванием. Да возьми хотя б «Тихий Дон». Агасферово племя же захлебнётся кровавой пеной, доказывая, что «Тихий Дон» написал малограмотный вор Мишка Шолохов, а не великий казачий писатель Фёдор Крюков.[3] Одно боль в душе вызывает — что славу наших классиков бездарные плагиаторы себе присваивают.
— Они ж и обвинят тебя самого во лжи, заявив, что нищий вздумал переписать историю, — засмеялся прозаик.
— Да мне то что? Пусть Шекспир или кто ещё. Имя — ноль. Да и автору всё равно — он давно стал вечностью. Вот ты себе псевдоним подбирал ни день, ни два, — для себя ли? Нет. Для читателей. Чтобы им было проще тебя отыскивать средь других псевдоимён. Так и в жизни: имя — такая ж ложь. Важно то, что останется — результаты творчества. Но и в том, что останется, безымянность выше имени. Вот у Блока Прекрасная Дама, — она без имени! В том величие и чистота её божественной женственности. А назови он её, скажем, Дусей — и возвышенность вмиг улетучилась.
— Однако, Дульсинея Тобосская вдохновляла ведь Дона Кихота на подвиги? — возразил прозаик.
— Ну так… и Дездемона вдохновила Отелло на своеобразный «подвиг», как и Кармен своего Хосе, — ответил ему поэт. — Но образы этих женщин не больше своих имён и их времени. А вот Прекрасная Дама Блока возвышается до Вселенной и пребывает в вечности.
— Выходит… — задумчиво произнёс прозаик, — постигая свою безымянность, обретаешь в душе Вселенную и вливаешься в вечность.
— Несомненно. Величие в безымянности! Вот это и есть духовность.
Поэт помолчал.
— Однако, брат, мне пора, — поднимаясь со стула, сказал он. — Благодарствую за хлеб-соль!
— Ещё ведь не поздно… — попытался удержать гостя хозяин. Ему о многом хотелось поговорить с приятелем.
— Завтра рано вставать. С утра в церкви служба, потом крестины — имянаречение. Навесить младенцу имя для церковников архиважно, — и, улыбаясь, поэт добавил: — Милостыню хорошую будут давать.

Источник: https://proza.ru/2023/09/13/293

Есть у меня реально любимый поэт. Зовут Витя. Единственный случай из жизни, когда поэзия мне реальную пользу принесла и без последствий. А то ведь с бабами как? Стих продекламировал, а потом хер выгонишь. А тут вышел стопроцентный профит.

Занесло меня как-то на чтения в Юго-Александровку. Есть у местных «пейсателей» такая традиция собираться на природе раз в год и приседать друг другу на уши с оттягом. Я таких сборищ не любитель, но отвертеться не вышло. Там мне Витя книжку своих стихов и подарил насильственно. С автографом.

Я не осуждаю. Сам порой имею такую слабость, макулатуру свою дарить, но дабы не смущать – велю держать мои книги исключительно в туалете или подпирать ими шаткую мебель.

Ну всучил и всучил, может не в курсе что я читать не умею и книжки мне дарить дело неблагодарное. Тем более со стихами. А уж чтобы я её открыл – это надо быть гением, а не Витей.

Но книгу, я, признаюсь, открыл. Отошли мы от сцены в лесок с другим участником вакханалии Андрюшей отхлебнуть коньячку и покурить. И тут как у меня живот крутануло… Как будто «Рамштайн» с «Виртуозами Москвы» объединились и Римского-Корсакова херачат внутри меня любимого «Полет сраного шмеля».

Ну я напарнику и говорю, мол… Отойти надо мне. А Андрей – тот ещё товарищ. С ним только прямолинейно разговаривать можно, он в недосказанности не вдупляет. Я пытаюсь отойти подальше, он за мной. Я, конечно, тоже долбоклюй и не эмпат был в данной ситуации. Я же с фляжкой коньяка в кармане ухожу… Но меня понять можно, я о другом думаю.

Отхожу дальше, Андрей опять за мной. Ускоряюсь, он тоже ускоряется. Я уже кричу: «Уебывай отсюда!», — кое-как от него спрятался. Там ещё склон крутой и скатиться с него обсирающимся колобком — перспектива реальная и нежелательная. А Андрей не уходит и кричит в ответ: «Ну ты чего, Лёха. Чего ты там делаешь?». Грибы собираю, блядь!..

А тут ещё со сцены в микрофон стали звать громко, мол сейчас выступит не абы хрен кто, а Алексей Петров. Стихов нетленных прочтет, песен своих на гитаре споет, а если попросите ещё и на скрипке спляшет. И так много раз. Мол, где Петров? Никто Петрова не видел? Ну тут я нашёлся, говорю Андрюше: «Иди скажи, что я занят, меня медведь ест».

Вот тут-то Витя и стал моим любимым поэтом. Вокруг только сосны, а кто бывал в хвойном лесу, знает как там туго с прочей растительностью. Ни лопушка, ни цветочка занюханного. Тут то поэзия и пригодилась. И даже оглавление с обложкой.

Позднее не раз видел Витю, но так ему спасибо и не сказал. Подумал, что расстроится. Но он всё равно мой рассказ прочитал и удалил меня из друзей. Поэты, они же все чувствительные. Их легко обидеть, словно ребёнка или мента.

Как-то это самый Витя подошел ко мне пьяный и заявил, что я, как поэт, дескать, исписался. Достиг своего потолка. Ну я человек спокойный, поэтому указывать куда ему засунуть своё мнение не стал. Улыбнулся, покивал, хуле.

С читателем не поспоришь. К тому же он реально меня спас своим творчеством. И не осознаёт. Как бы я с обосранной жопой стихи со сцены читал и песни пел. А вдруг ветер в спину? Зритель подумал бы что стихи с песнями плохие.

Я, конечно, понимаю, что где-то неприятно, когда пишешь-пишешь, а всё твоё предназначение и творчества твоего – мудилу Петрова от позора сберечь. Но сам бы не стал расстраиваться, если бы мои стишки какого-нибудь хорошего человека вот так выручили. Я бы только гордился. Честно-честно.

© AZvorskiy
он же Петроff (Oldloki) https://vk.com/petro_ff

Большая часть поэтов признавалась уже при жизни, их восхваляли или ругали, было по-разному. Но вот уже много лет не слышно про поэтов современности. Про тех с кем мы с вами ходим по одним улицам, не спорю есть поэтические вечера, или даже сборники современной поэзии, но много ли их, как часто мы слышим о подобных мероприятиях, о подобных книгах? Попасть на мероприятия могут скорее посвященные люди, они для «своих». Я не буду писать про поэтические сборища всякой инагентской шушеры, ибо что бы понять о чем их стихи нужно употреблять психотропы в промышленных масштабах, я противник подобной стимуляции мозга, и вам не советую.

Но все же, куда делись поэты?

А все просто, «в России все поэты рок артисты», как было сказано в одной песне. Поспорю с этим утверждением в части «все», но многие. Банальный пример Маргарита Пушкина, она не собирает больших залов, для прочтения своих стихов, зачем ей это, у нее есть группа Ария, известная всем в стране и собирающая стадионы, ее стихи попадают и транслируются через наушники сразу в уши, а умеющий слушать да услышит.

Но хочется сегодня поговорить о том кого могли бы услышать многие, но за неимением раскрутки знают только единицы.

Один из поэтов Сибирского Панка, да оказывается есть такая условная разновидность русского рока, точнее русской поэзии. То что производили творческие коллективы Сибири музыкой назвать сложно, убитые гитары, не всегда соответствие музыки текстам, но всегда соответствие текстов духу времени, актуальность текстов, которая даже после смерти авторов не проходит и находит отклик в сердцах новых слушателей, один Летов с его «Пластмассовым миром» чего стоит. Но мой рассказ сегодня будет не про Летова, не будет и про Янку, эти два имени очень на слуху у поклонников русской музыки.

Сегодня я попытаюсь, хотя бы немного, рассказать о такой фигуре как Вадим Кузьмин и его группа «Черный Лукич».


Ну приступим.

И так Кузьмин начал свое творчество в 1986 году и первый коллектив назывался «Спинки мента», достаточно быстро они попали в Новосибирский рок клуб, это аналог Московской рок лаборатории, и прочих объединений рок музыкантов которые, как грибы после дождя начали образовываться по нашей необъятной стране в 80-х годах. В 87-м году Кузьмин с группой принял участие в Новосибирском рок-фестивале, тогда он активно поддерживал отношения с Летовым, Дягелевой и прочими членами Сибирской рок-тусовки.

Первые альбомы были записаны на студии Гроб-рекордс, причем часть песен записана под названием группы «Спинки мента», а часть под названием «Черный Лукич».

После этого группа распадается, а сам Вадим переезжает в Югру, там, вместе с гитаристом-импровизатором Дмитрием Селивановым они обсуждают планы по созданию новой группы, но этим планам не суждено сбыться, по неизвестным причинам Дмитрий повесился.

Потом Лукич участвует в группе «Промышленная архитектура» которая меняет название на «Мужской танец». Они записывают три альбома, но не дают концертов, оставаясь чисто студийными музыкантами.

В итоге музыкант решает вернуться к написанию своих песен. Приведу стихи, как вы думаете о чем они?

Мы идем в тишине по убитой весне
По разбитым домам, по седым головам
По зеленой земле, почерневшей траве
По упавшим телам, по великим делам
По разбитым очкам, комсомольским значкам
По кровавым словам, по голодным годам.
Мы идем в тишине по убитой весне
По распятым во сне и забытым совсем
Ворох писем, не скучай
Похоронка, липкий чай
Мы идем в тишине по убитой весне
По разбитым домам, по седым головам
По зеленой земле, почерневшей траве
По упавшим телам, по великим делам

Эти стихи навеяны февральской революцией 1917 года, авторство часто относят к Летову, но это не так, написал их как раз Лукич, а Гр.Об. спели, изначально песня на эти стихи должна была выйти в 1994 году, на альбоме под названием «Они сражались за Родину» посвященному защитникам Белого дома, но не срослось, и Летов выпустил ее сам, так же она вошла в альбом Вадима Кузьмина под названием «Будет весело и страшно». На протяжении жизни музыканта кидало из города в город, писались альбомы, но ввиду непопулярности такой музыки его постепенно начали забывать, но в 2002 году, после выхода альбома «Вересковый мед» случилось второе рождение группы, самой узнаваемой стала песня «Смешное сердце», ее даже по радио крутили, недолго правда.

Но к сожалению поэт скончался в 2012 от тромбоэмболии. И опять заговорили о нем опять зазвучало «Смешное сердце».

К сожалению ко многим поэтам слава приходит после смерти, как пел Шахрин:

«Сегодня умрёшь, завтра скажут поэт».

Три недели воевал
Против собственной души
Три недели пропадал
В зачарованной глуши
Три недели сочинял
Непридуманный рассказ
Про капризную судьбу
Да про каждого из нас

Смешное сердце
Способно только любить
Смешное сердце
В окошко глянет заря
Смешное сердце
Его так просто убить
Смешное сердце
Смешнее день ото дня

Загадал что будет дождь
И тогда ты все поймешь
Только в небе пустота
Глухота да маета
Переделанная жизнь
Переписанный куплет
Все по полкам разложил
Счастье есть а смысла нет

Стихи Вадима Кузьмина наполнены любовью и болью, трепетом и добротой, я не назову его музыкантом, уж простите, но он один из тех кто старался доносить свою мысль в массы, не самую плохую, без издёвки, без попытки заработать миллионы. Он просто писал. В его текстах до сих пор можно найти актуальные строки, и применить их в сегодняшнем дне.


Спасибо за внимание и до новых встреч.


Любите музыку в себе, а не себя в музыке.