Два могильщика в грязных куртках курили в стороне. Увидев нас, они неохотно затушили сигареты и подошли, держа наизготовку лопаты.
Из катафалка выгрузили гроб. Северов с двумя помощниками помогли могильщикам нести. Я тоже присоединился, и Юрка, и Славка с Вилем. Гроб был тяжёлый и полированный. Я придерживал его за ручку и очень боялся уронить.
Гроб поставили на толстые доски над ямой. Священник что-то монотонно бормотал, но я не слушал. Я смотрел на светлую крышку и не мог поверить, что дедушка там, внутри. Что рядом, в соседней могиле лежит папа.
А ещё казалось, что и я там лежу. Тот, прежний. Который больше никогда не вернётся.
«Нечестно поступаешь, некрасиво. Я бегаю как угорелый, разгребаю, а ты…»
Могильщики взялись за верёвки, и гроб медленно поплыл вниз — в темноту. Верёвки натянулись, скрипнули. Послышался глухой стук. А я всё так же вспоминал позавчерашний разговор.
«Ты можешь отступить — я не виню. Можешь уйти к Родриго с кострами и песнями. Или к философу своему — Фёдору Николаевичу. А можешь остаться и что-то реально сделать. Для себя. Для других. Для страны, в конце концов, за которую отец твой лёг!»
Могильщики вытянули верёвки и взялись за лопаты. Первый ком земли глухо бухнул о крышку.
Стыдно. Как стыдно. Папа погиб, а я…
«Кто всегда рядом был? Кто опекунство оформлял, с чиновниками бился? Кто дом отстоял, чтоб тебя не на улицу? Я. Ребята из Заставы. А твои друзья — где они?»
«Дед из последних сил выкарабкивался, чтобы тебя из приюта забрать. А ты что делал? В кино бегал с трудсоюзником? И кто ты после этого? Кто, я спрашиваю?»
Северов тронул меня за плечо:
Мы отошли в сторонку. Северов закурил, прищурился и спросил:
— Без «дядей» и прочих соплей. Ты пацан, или мужик? Пацаны мне не нужны. Пацанам у нас не место.
Я посмотрел на свежий холмик. «Пацан». А что, не пацан? Палки-бластеры, Индевор картонный. А друзья правда — где? Родриго, Хасан, Классручка. Джавад. Почему не пришли? Дядя Витя же им звонил.
— Что ты решил? — сурово переспросил Северов.
Я сглотнул. В горле пересохло.
«Пацан». Слово жгло как пощёчина. Пацаны играют в Индевор. Пацаны плачут в подушку. Пацаны ждут, когда кто-то придёт их спасать.
— Мужик, — выдавил я. — Мужик…
Я кивнул. Быстро, резко. Будто боялся передумать.
— Тогда докажи. — Дядя Витя затушил сигарету о подошву. — Слова ничего не стоят. Только дела. Согласен?
— Хорошо. — Северов посмотрел на меня долгим взглядом, будто проверял. — С сегодняшнего дня — никаких игр. Никаких кораблей, космонавтов и прочей ерунды. Ты декан, понял? У тебя ответственность, дисциплина. Люди на тебя смотрят.
«Люди смотрят». Я оглянулся. Юрка и Славка стояли у машины, Гелька присел на корточки. Виль лениво облокотился на капот. Все были в чёрных повязках.
— И ещё, — добавил Северов. — С Родриго и компанией завязывай. Они нас не поймут, да и плевать. У тебя теперь другие друзья. Настоящие.
Он положил мне на плечо руку — тяжёлую и твёрдую.
— Пошли, отца твоего навестим. Потом в Кобург, на завтрак и важную встречу. Дело есть. За мной!
Быстрым шагом он двинулся среди могил. Я поспешил следом. Чёрная повязка туго стягивала руку.
— Повторяйте за мной, — я откашлялся в кулак и выпрямился.
Передо мной тремя длинными шеренгами застыли новенькие — бледные, напряжённые. Юрка и Славка замерли по бокам, как почётный караул. Гелька стоял в стороне, держа в руке расправленные ленты повязок.
Я сделал паузу, как учил дядя Витя, и начал:
— Я вступаю в Заставу добровольно.
— Я вступаю в Заставу добровольно, — эхом откликнулись новички.
— Клянусь защищать свою страну от врагов внешних и внутренних. Быть верным братьям по оружию. Не отступать, когда трудно.
В этот раз журналистов было больше. Помимо девицы из Тополя, я насчитал ещё минимум пять камер. Людей тоже пришло немало. Большинство были важными, пузатыми и в костюмах. Дядя Витя об этом предупредил. И сказал, чтобы мы не волновались.
— Клянусь не отступать, когда трудно, — продолжил я. Новички повторили. Теперь самое важное. Я сделал небольшую паузу.
— Страна жива, пока мы готовы за неё умереть.
— Страна жива, пока мы готовы за неё умереть, — грянули шеренги.
Пузатые зааплодировали, Юрка и Славка одобрительно переглянулись. Юрка похлопал меня по плечу, и мы спустились к новичкам — раздавать повязки.
Повязки были обычные, цвета хаки. Чёрные только у ближнего круга. У тех, кто «пожертвовал собой ради высшего блага», как сказал дядя Витя. Он тоже там стоял, среди пузатых. И украдкой показал мне большой палец.
Журналистка из Тополя подошла к Северову, оператор навёл камеру. Дядя Витя выпрямился, улыбнулся — открыто так, по-отечески.
— Виктор Егорович, расскажите ещё раз нашим зрителям — что такое Застава?
— Застава — это молодые люди, которым не всё равно, — уверенно начал Северов. — Это те, кто понимает: страна в опасности. Вот эти ребята, — он обвёл рукой шеренги, — приехали отовсюду. Из Пролива, из Готландии, из самых отдалённых уголков. Потому что поняли: нам нужно объединяться.
— А что конкретно делает Застава?
— Мы воспитываем. Учим дисциплине, ответственности, любви к Родине. Мы показываем, что сила — не в разобщённости, а в единстве. — Северов сделал паузу, посмотрел в камеру. — Наши деды и отцы воевали за эту землю. Многие погибли. И мы не имеем права их предать.
Камера скользнула по лицам новичков, задержалась на мне. Я выпрямился, расправил плечи. И тут же последовал вопрос:
— Скажи, а почему вы решили провести церемонию именно здесь, у памятника Юргену-Защитнику?
— А где же ещё? — пришёл на помощь дядя Витя. — Как не у памятника ребёнку, отдавшего жизнь за родной город?
Он прижал меня к себе и улыбнулся.
— Вы не смотрите, что они стеснительные. Перед камерами все тушуются. Но я вас уверяю, что когда придёт время, за моими ребятами не заржавеет.
— Спасибо, Виктор Егорович, — журналистка улыбнулась. — Успехов вашему движению.
Дядя Витя кивнул и отошёл к пузатым. Они его окружили, заулыбались, принялись жать руки. Среди них были Рутгер Хан.
Я обернулся. У края площадки, в тени деревьев стоял Толька. Осунувшийся, в мятой рубашке. Без повязки.
— Толька? — Я шагнул к нему. — Ты откуда?
Он молчал, глядя на новичков. Потом перевёл на меня взгляд — задумчивый и тяжёлый.
— Пришёл посмотреть, — произнёс он. — Дядя Витя звал. Сказал — подумай ещё раз.
— Ну так вернись! — Я подошёл и схватил его за плечо. — Чего ты там, в приюте, один? Вернись, будем вместе, как раньше!
— Как раньше? — усмехнулся Толька. — Ты сам-то слышал, что говорил? «Готовы умереть»? Серьёзно?
— А что не так? — Я отдёрнул руку. — Или ты думаешь, это игра? Дядя Витя прав, кто-то должен. А не в космонавтов играть.
— Как-то всё это… — Он замялся. — Ладно. Неважно.
— Что, не простила Тимофеева? — усмехнулся я.
Толька вспыхнул и сжал кулаки. Я понял, что сморозил глупость и сдал назад:
— Не простила, — пробурчал Толька, успокаиваясь. И добавил, с каким-то ожесточением:
— Ну и не надо. Пусть катится.
— Правильно, — поддакнул я. — Пусть катится со своей Зотовой и трудсоюзом. У нас, между прочим, тоже девчонки есть. Не хуже!
Я шпарил как по-писаному. И где только научился? Что-то во мне изменилось — то ли оборвалось, то ли наоборот — наросло. Не знаю.
— Вернись, — повторил я. — Прошу. Как друга.
Он посмотрел на меня — долго, внимательно. Будто пытался что-то разглядеть. Потом медленно кивнул:
Мы пошли через площадку. Толька шёл молча, глядя под ноги. Я болтал про новичков, про планы, про то, как здорово, что мы снова вместе.
Северов увидел нас издалека. Лицо его расплылось в улыбке.
— О-о, Анатолий! — Он широко развёл руки. — Ну наконец-то! Никита уговорил?
— Сам пришёл, — сказал я.
— Умница, — Северов обнял Тольку за плечи. — Давай сюда. Оформим быстро, и сразу в дело. Работы — навалом. Придёшь сегодня в кают-компанию?
Северов снова отошёл к пузатым, мы остались вдвоём.
— Никита, — тихо спросил Толька. — А ты правда веришь? В это всё?
— А во что ещё верить? В будущее? Варп-двигатели? Индевор этот картонный?
Я обвёл рукой площадку — новичков, журналистов, гостей.
— Вот это — реальность. А остальное — сказки для малышей.
Толька вздохнул и затянул на руке чёрную ленту. Я подошёл и аккуратно её расправил.
— Ну что, все в сборе, курочки мои?
Атаман оглядел нас и плотоядно ухмыльнулся. Он был здоровый и лысый, в футболке песочного цвета, камуфляжных штанах и высоких светлых берцах на толстой подошве.
Мы его побаивались, ещё с тех пор, когда он помог нам с хазарцами на фермах. Было в нём что-то… зверское. Особенно улыбочка.
— Так точно! — звонко отчеканил Юрка. Я поморщился. Отвечать должен был я — старший декан. А Юрка… Юрка единственный из нас фанател от Атамана. Старался под него подстроиться, копировал усмешку, даже ходить начал как он — вразвалку, по-солдатски.
— Тогда показываю приём, — сообщил Атаман. — Вадик, подойди.
Здоровенный «Вадик» в бронежилете и маске подошёл и встал рядом с командиром.
— Автомат сними, — бросил Атаман. Вадик аккуратно снял оружие и опустил в траву.
— Бей, — приказал Атаман. — В челюсть. Только помедленнее, чтобы они рассмотрели.
Вадик встал в стойку и картинно вытянул руку к челюсти командира. Атаман поморщился:
Вадик кивнул, попрыгал, а потом хлёстко ударил. Точнее, попытался, потому что Атаман сделал неуловимое движение и Вадик всеми своими килограммами полетел спиной на землю.
Юрка восхищённо присвистнул.
— Понравилось? — снова ухмыльнулся Атаман. — Тогда разбились на пары и работаем.
Мы разошлись и встали друг напротив друга. Я бросил взгляд на старую пристань. Где-то там, возле насыпи, ждал сейчас мой Индевор. Не зная, что его последний рейс уже состоялся.
Я встал напротив Славки. Он нервно переминался с ноги на ногу.
— Давай медленно, — попросил он. — Ладно?
Я кивнул и показал приём — так, как делал Атаман. Славка попытался ударить, я шагнул в сторону и подставил ногу. Славка упал.
— Хорошо! — крикнул Атаман. — Только быстрее! Враг не будет ждать!
Я помог Славке подняться. Тот потёр ушибленное колено и виновато улыбнулся.
Рядом Юрка швырял на землю Виля. Виль охал, но вставал и лез снова. Чуть поодаль пыхтели Толька с Гелькой — медленно, без фанатизма.
— Наумов! — окликнул Атаман. — Покажи ещё раз. Для всех.
Я вышел на середину. Атаман встал напротив, руки за спиной.
Я замялся. Бить командира?
— Чего застыл? Бей, говорю!
Я замахнулся. Атаман легко отклонился, схватил меня за руку и дёрнул. Я больно шваркнулся о землю спиной. Из лёгких выбило воздух.
— Видите? — Атаман оглядел притихших ребят. — Медлишь — умер. Думаешь — умер. Враг не спросит, боишься ты или нет. Он убьёт. Понятно?
— Так точно, — хором ответили мы.
Атаман помог мне подняться.
— Научишься, рыба моя, — подмигнул он. — Главное — не бойся. Страх убивает быстрее пули.
Мы продолжили. Я бросал Славку, Славка бросал меня. Руки гудели, колени саднили. Но останавливаться было нельзя — Атаман ходил между парами и зорко следил.
— Сильнее! Это бросок, а не встреча с девушкой!
— Быстрее! Ты что, спишь?
— Ещё раз! И ещё! Пока не получится!
Юрка сиял — ему всё удавалось с первого раза. Виль тяжело дышал, но не сдавался.
Где-то через час Атаман хлопнул в ладоши:
— Перерыв! Воды попейте, отдышитесь. Потом продолжим.
Мы повалились на траву. Юрка достал флягу и жадно отпил. Гелька растянулся и застонал:
— Зато научишься, — подал голос Виль. — Это же круто! Как спецназ!
— Ага, — буркнул Толька. — Спецназ.
Я посмотрел на него. Он лежал на спине, глядя в небо. Лицо задумчиво-непроницаемое.
— Ничего, — он перевёл на меня взгляд. — Просто думаю.
Атаман отошёл к Вадику и ещё двоим наёмникам. Они о чём-то совещались, курили. Один достал рацию и что-то в неё сказал. Рация закашляла в ответ.
Я закрыл глаза. Солнце грело лицо, в траве стрекотали кузнечики. Всё как раньше — с Маруськой и Джавадом.
Только их уже не будет. Никогда.
— Вставайте! — рявкнул Атаман. — Кончился перерыв!
Мы нехотя поднялись. У машин, на пластмассовых столиках были разложены автоматы.
— Будете учиться разбирать и собирать, — объявил Атаман. — А потом пострелять дам. Кто лучше всех справится — получит приз.
Юрка загорелся. Остальные тоже подтянулись, заинтересовались.
Атаман начал показывать — как отсоединять магазин, как разобрать затвор. Он говорил чётко и профессионально. Мы слушали, затаив дыхание.
И тут с опушки донеслись голоса.
Атаман оборвался на полуслове и обернулся. Вадик с напарниками тоже насторожились.
По тропинке к Дикому полю шла группа людей. Впереди — Родриго. За ним Классручка, Хасан с Лейлой, ещё несколько знакомых из Ордена. Следом шли трудсоюзники в голубых повязках. Возглавлял их Генрих Людвигович.
— Что за… — пробормотал Атаман и сплюнул.
Родриго шёл быстро, решительно. Он увидел нас, автоматы — и замер. Его лицо потемнело.
— Виктор! — крикнул он. — Где Северов?
— Нету его, — лениво протянул Атаман. — А в чём, собственно, дело?
— Ты… ещё спрашиваешь, в чём дело? — бешеным голосом спросил Родриго. — Детей убивать учишь, мерзавец. Правильно про вас говорят. Псы войны.
— Полегче на поворотах, котёнок, — нахмурился Атаман и положил руку на пристёгнутые к поясу ножны.
— Минуточку, — вмешался Генрих. — Давайте без эксцессов.
Рядом с ним стояла Танька. А чуть позади — Стаська. Она смерила Тольку презрительным взглядом. Тот тоже на неё смотрел — исподлобья и недобро.
— Хорошенький, — фыркнула Танька. — В повязочке.
— Отстань, — буркнул я. — Дура.
Танька бесила, крепко. Я прямо чувствовал, как закипаю.
Генрих, тем временем, втиснулся между Родриго и наёмниками и обратился к Атаману:
— Хотелось бы понять правовые основания. Это у вас что? Патриотический лагерь? Тогда извольте объяснить, на каких основаниях дети занимаются с боевым оружием. Соблюдена ли техника безопасности?
Я отыскал в толпе Джавада. Тот даже смотреть на меня не стал — сразу отвернулся. Зато Классручка ко мне дёрнулась, но Хасан схватил её за руку и удержал. Словно я заразный.
— Не ждал от тебя, — тихо сказал он.
— А вы сами-то! — взорвался я. — Даже на похороны не пришли.
— Когда? — вскинул брови Хасан. — Уже?!
— Хватит притворяться! Дядя Витя вам звонил. А вы!..
— Основания? — рявкнул Атаман. Его правый глаз нервно дёргался, лицо перекосило оскалом. — Я сейчас тебе покажу основания.
Он схватил с травы автомат, дёрнул затвор и дал очередь в воздух. Ткнул дымящимся дулом в Генриха:
— Такие основания устроят?!
Генрих побледнел и отступил.
— Вон пошли, — просипел Атаман. — Иначе следующая будет по вам. Я не посмотрю, понял? И ничего мне не будет.
— Это ещё не факт, — твёрдо сказал Генрих и сжал плечо Родриго:
— Пойдём. Не связывайся. Эх, Никита, Никита.
И вот тут меня накрыло. Зря он это сказал.
— Уходите! — что есть мочи крикнул я. А потом, в каком-то исступлении, подбежал и поднял с травы чужой автомат:
Родриго неверяще глянул на меня, ссутулился и махнул рукой.
Они ушли. А я так и стоял. Автомат был тяжёлым и холодным.
И я тоже — холодным и тяжёлым.
