Невиданными дорожками
Яга лежала на спине на невозможно длинной деревянной скамье, но её ноги всё равно свисали с краю. Та самая нога торчала, не сгибаясь, из неё в разные стороны вылезли кости, как шипы из булавы. Изогнутый нос возвышался обваливающейся колокольней. Кожа была похожа на пергамент: желтоватая, исписанная странными словами из знакомых букв. Руки сложены на груди, глаза завязаны узким полотнищем. За пустыми оконными рамами шумел ночной лес, скрипели половицы под ногой, ветер завывал в щелях – но не было слышно ни храпа, ни дыхания. Да, старуха была мертва.
Вначале закончились обжитые места. Затем была долина, засыпанная пеплом, лишённая кустов, травы, живности. Даже стервятники в высоте не высматривали падаль, оставив всякую надежду. Дальше – лес, постоянно закутанный в сумрак, днём и ночью, летом и зимой. Только в лесу он впервые засомневался – получится ли. Продирался сквозь заросли, продирался сквозь свои мысли, нащупывая дорогу и там, и там. Но как узнать заранее, правильный ли ответ, верный ли путь?
Олень. Слегка прикрытый ветвями, олень в полусотне локтей смотрел прямо на него, подёргивая ушами на каждый треск ветки. Человек замер. Выбирая, куда наступить, он медленно, не отводя взгляда, пошел прямо на зверя, нащупывая рукоять топора на поясе. Зверь ждал, принюхиваясь, но с места не сходил. Его голова упиралась в скопление веток, было похоже, что он в них запутался. Но уже в десятке шагов стало ясно: олень свободно стоял, а в его рогах торчала мёртвая голова другого оленя, наглухо зацепившись рогами в живого… вроде живого. Глаза его были мутными, а шерсть свалялась и свисала клочьями. Он стоял и спокойно смотрел на человека, пока тот сближался, а потом пошёл в сторону. Человек тронулся за ним.
Через пару часов впереди между деревьев забрезжил свет. Пасть леса раскрылась, обнажив поляну с обломанными деревьями по краям, со старой избой в середине, и поглотила остатки сомнений. Олень остался на опушке, провожая человека взглядом.
Мрачная одинокая изба была почти пуста – стол, пара лавок, сундук, мёртвая старуха. Красного угла нет, вместо него какие-то ветвистые коряги, светлые, очищенные от коры. Огромная печь по центру, холодная, не помнившая тепла. Он поискал воду, но не нашёл ни кадки в доме, ни колодца либо ручья снаружи. Нужно было передохнуть, пусть и с покойницей в одном доме. Уставшему путнику не пришлось выбирать: лавка и котомка под голову лучше дремучего леса и открытого неба. За окнами быстро темнело, глаза слипались ещё быстрее. Чернота накатила одновременно и на дом, и на разум.
Но вот закаркали вороны, всё громче и громче, захлопали крыльями. Зашуршали одежды, мёртвая Баба Яга медленно встала со скрипящей лавки, упёрлась головой в невысокий потолок. Она принюхалась, огромный нос зашумел и заходил из стороны в сторону. Птицы снаружи сходили с ума и беспрестанно орали. Огромная негнущаяся нога стукнула в деревянный пол, и этот стук, странно долгий, усиливался, разрастался, пока полностью не заполнил слух; в ушах гудело, как после удара. Когда голова готова была разорваться от гула, прорезался громовой голос:
– Кто пришёл в мой дом без спросу?
Человек упал с лавки и проснулся. Было тихо. Покойница лежала всё так же. За окном вдалеке еле слышно колыхались деревья, тихонечко скулил ветер под крышей.
– Приснилось, – сказал он сам себе, чтобы просто нарушить тишину, и подошёл к телу. Оно лежало ровно так, как он его оставил, осмотрев в первый раз. Руки не сдвинулись, полотнище на глазах. Но что-то смущало, какая-то потайная мысль сверлила голову изнутри. Да, вот оно.
Если здесь никого нет, то кто завязал покойнице глаза?
С печки посыпалась побелка, и оттуда медленно выползло что-то большое и лохматое. Оно свалилось с печки, громыхнув о пол, и распрямилось в свете луны.
– Кто пришёл в мой дом без спросу? – Хриплый низкий голос звучал уже наяву. Крупный коренастый мужик с нечёсаными волосами и бородой, с огромными мускулистыми руками, сжатыми в кулаки, недобро смотрел на гостя.
– Иваном зови. Без спросу, но нужда привела. Долго лесами плутал. Да, вижу, опоздал.
– К бабушке шёл?
Иван кивнул.
– Просить?
Иван снова кивнул.
– А чего просить-то? – Кулаки слегка разжались.
– Только ей сказать могу.
– Верные слова говоришь. А принёс что? Кто только словами просит, со словами и уходит.
– А ты кто будешь?
– За домом приглядываю, воду ношу, бабушку стерегу, лихих людей отпугиваю.
– Домовой, стало быть?
Мужик внимательно разглядывал Ивана.
– Ну, пусть домовой.
Иван подошёл к своей котомке, положил на стол и развязал её. Достал небольшой камень.
– Прими этот дар, не хотел я тебя обидеть, нёс Яге, но раз нет её, обратно уже не понесу. Это золото, найденное в реке.
Домовой мигом оказался рядом. Взял самородок, покрутил в руках, вынес на скупой лунный свет, попробовал на зуб.
– Тогда другое дело, Ваня, Ванюша, Ванятка! Садись, перекусим.
На столе появились хлеб, овощи, грибы, бутыль чего-то дурно пахнущего, но крепкого. Иван ел и пил, стряхивал крошки с бороды, благодарил за гостеприимство, тёр глаза и чувствовал, что хмелеет. Дальняя дорога, брага и прерванный сон сделали своё дело, и домовой это заметил.
– Ну, Иван, ложись-ка ты теперь спать. Утро вечера, как говорят, мудренее. Вот тебе чистая рубаха.
Слова окружали, обволакивали, успокаивали. Создавали ощущение уюта, безопасности. Иван, запинаясь ногами, побрёл к лавке, переоделся в длинную чистую рубаху и, уже засыпая, услышал:
– Только правильно попроси, чтоб с другой стороны зайти. Верные слова, вижу, знаешь.
***
Иван проснулся от абсолютной тишины. Молчал лес, не гудели уши. Не урчал живот. Ветер перестал играть мелодии на дырявой избе. Иван вышел наружу, прошёлся по траве, повертел головой. Деревья на опушке бесшумно колыхались, трава под ногами не шелестела. Небо было чёрным, без звёзд, хотя облаков не было видно, и только луна светила на землю единственным глазом, разглядывая всё то, что выхватила из темноты.
– Накормил, напоил, спать уложил. Всё верно, – беззвучно сказал Иван одними губами, не слыша голоса. Повернулся к дому.
– Избушка… – Иван вздрогнул, услышав наконец звук, когда слово, колебля воздух, набирая мощь, улетело к лесу, отразилось от стволов и вернулось эхом. Он закашлялся, и кашель тоже разлетелся по округе. Он набрал воздуха: – Избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом!
Вначале ничего не происходило. А потом изба немного приподнялась над землёй, показав две огромные птичьи лапы в перьях и с когтями, и развернулась, вздымая комья земли – и весь лес, каждое дерево, каждый куст провернулись вокруг неё и стоящего рядом Ивана огромным колесом. С обратной стороны избы оказалась ещё одна дверь, выкрашенная в чёрный цвет, украшенная искусной резьбой. Другая дверь. Нужная дверь.
– Как зовут? – Яга не глядела на вошедшего. Здесь, за другой дверью, её кожа была светлой, без надписей. Ростом она была такой же – даже сгорбившись, она несколькими невероятными изломами заполняла значительную часть избы. Яга работала за прялкой, веретено скакало в её руках, как белка. Пахло свежим хлебом. В печи странно полыхал огонь, сверху вниз. У прялки и перед ветвистой корягой в углу горели, также язычком пламени вниз, лучины. По комнате бегали тени.
– Иваном зови. Просить к тебе пришёл. Да, думал, не успел.
– Если здесь, значит успел.
– Вода мне живая нужна. Долгий путь я прошёл к тебе. Невеста моя захворала, помирает, лекари что ни делают – не помогает. Все как один говорят: только живая вода её поднимет. А ты одна про неё ведаешь. Я тебе подарки принёс, в избе оставил… там.
– Ну это ты там оставил, в той избе. А мне? – Яга картинно развела руками. – Я-то здесь.
– Да разве можно сюда принести что-нибудь?
– Думай, Иван. Думай. – Стучало веретено, шуршала пряжа. Иван напрягся.
– Глаз отдам. Глаз мой бери. Но с условием. Отдам уже тут, когда вернёмся.
– Условие? – Яга задумчиво пряла какое-то время, обдумывая плату. – А давай оба глаза.
– Мне ещё обратно идти. Не понесёт же меня домовой твой до дому. Один.
Яга рассмеялась, отложила пряжу и впервые посмотрела на него. Иван только сейчас заметил, какие длинные и жёсткие у неё ногти на жилистых руках.
– А ты не так прост, Иван! Глаз, говоришь? – она встала, выпрямившись во весь рост. Подволакивая негнущуюся ногу, подошла вплотную, нависнув огромным раскидистым деревом. Иван моментально вспотел и прикрыл лицо рукой. – Ну, не пугайся, будь по-твоему. Приведу тебя к живой воде, и обратно. – Вытерла ладони о подол. – По рукам?
***
Снаружи избы, в которой Яга была жива, мир был другим – мёртвым, будто ведунья забрала его жизнь себе. Трава недвижно лежала жёлтым высохшим ковром. Деревья, абсолютно чёрные, лишённые листьев, стонали, качаясь на ледяном ветру. Чёрное небо пронзали алые сполохи, гремел гром, иногда раздавался далёкий вой. Путь лежал наверх, на высокий холм.
– Ты, Иван, поспешай, да особо не оглядывайся. – Яге было неудобно ходить с негнущейся ногой, но огромный рост компенсировал это: хромая ведьма и разглядывающий окрестности человек шли вровень. – Здесь много кого твой запах привлечёт. Одни без чужой крови жизни не видят, упыри, другие просто неупокоенными бродят, по старой жизни скучают, и по теплу. Третьи просто сгустки зла и сердитости, перевоплотившиеся. Меня не тронут, но могут и храбрости исполниться. Воды наберёшь, и сразу назад пойдём.
Иван, также как и был после пробуждения, в одной рубахе и босиком, брёл за высоченной старухой и косился на тёмные кусты, прислушивался к звукам. За деревьями чудились высокие, тонкие и рукастые. За вспученной землёй – низкие, многоногие, с полной пастью зубов. Посреди всего этого зла он на мгновенье почувствовал себя маленьким мальчиком в распашонке, заблудившимся в лесу. Но, вопреки устрашениям, путь оказался спокойным.
Наконец, они вышли к ручью. Он бежал откуда-то сверху, огибая камни, пробивая путь сквозь пожухлую траву, песок и глину. Кое-где русло пересекало грязные и заболоченные места, и в прозрачной воде время от времени распускались разводы крупными чёрными цветками. Яга встала, насмешливо глядя на Ивана. Тот посмотрел на ручей и сказал:
– К истоку веди. Через чёрный лес течёт, грязи набирается.
– Хорошо, Иван, пойдём дальше.
И они пошли дальше. Скоро действительно показалось начало источника. Большой камень с щелью в верхней части, оттуда ручеёк небольшим водопадиком падал на пригорок, рассыпаясь брызгами. Иван подошёл ближе и застыл. За пригорок он принял человека, прикованного огромными цепями прямо к камню. Человек не двигался, волосы и борода его были седыми, и он был очень худ – кости, казалось, выпирали из него так, что должны были прорвать кожу. Вода лилась на него, стекала в небольшое озерцо и только потом убегала ручьём. Яга остановилась и ждала, улыбаясь.
– Это же… – Иван запнулся. – Не может быть?
– Он, он. Бессмертный. Где же ему быть ещё? Тут и держу его.
Иван осторожно подошёл поближе, разглядывая. Цепи зазвенели, Иван отдёрнулся. Сиплый голос, еле пробиваясь сквозь шум ручья, прошелестел:
– Смерть моя?
Яга расхохоталась.
– Рано тебе, костлявый, срок ещё не пришёл. Чего разволновался? Сиди себе, отмокай да омывайся. – Повернулась к Ивану. – Ну что, хорошо устье? Наберёшь воды?
Иван вытянул руку над озерцом и выронил в него кусок захваченной из избы пряжи. Пряжа сморщилась, почернела и стала тлеть без огня, пустив тонкий дымок.
– Ты Кощея не в живой воде держишь. Мёртвая она. Верно ведь?
Яга медленно стирала со своего лица улыбку.
– Хорошо, Иван, пойдём дальше.
Через некоторое время чёрный лес закончился, и они вышли на верхушку холма, возвышавшуюся каменной лысиной над окрестностями. Отсюда было видно и избу Бабы Яги, и другие холмы, покрытые деревьями, и дальнее кольцо заснеженных гор. Здесь, посреди камней, бил ключ. Струя летела вверх, орошая камни, и уходила в землю. На камнях около фонтана рос зелёный мох, усеянный прозрачным жемчугом брызг. Яга устало наступила прямо в струю своей костяной ногой.
– Только так и спасаюсь, только здесь. Ну, веришь, что здесь вода живая? – она отошла от источника, растирая ногу.
Иван принюхался, кивнул, набрал полные пригоршни живой воды и огляделся.
– Посудину бы какую?
Яга больше не улыбалась.
– Я сказала – до живой воды доведу. Не обманула же? А про посуду уговора не было. – Она развернулась и пошла вниз со склона. – Ничего, не расплещешь. Ради невестушки постараешься. В избе дам кувшин.
Путь вниз был проще, но не быстрее. Иван молчал и аккуратно нёс воду в пригоршнях, прижимая их к груди. Теперь, когда он набрал воды, лес казался опаснее, ему казалось, что любая ветка выбьет у него воду из рук, или корень окажется под ногой, он запнётся и всё разольёт. Яга, понятное дело, второй раз с ним не пойдёт за ту же плату, а сам, в одиночку, он бы не рискнул идти по здешним местам. Иван шагал всё осторожнее, и вглядывался в спину постепенно отдаляющейся ведьмы. Та, приволакивая ногу, неслась по склону, особо не разбирая дороги. Шла напрямик, снося кусты, обламывая свисающие высохшие ветви.
И вдруг она встала. А прямо перед ней стоял олень, в его рогах застряла оторванная голова другого оленя. Олень моргнул и посмотрел куда-то ей за спину. Яга оглянулась, Иван отстал где-то позади. И это было неправильно.
– Иван? – позвала она. Ответа не было. Баба Яга развернулась и побежала к месту, где был прикован Бессмертный. Когда она добежала, человек, под струями мёртвой воды, прикрывая узника сверху своим телом, уже поил его из своих ладоней живой водой.
– Нет, нет, – прошептала она. Она нагнулась, отломала кусок кости от своей ноги и метнула Ивану в спину. Обломок с силой вонзился между рёбер, Ивана аж отбросило от удара, но успел откатиться из озерца на землю – и проглотить ту живую воду, что он нёс во рту. Он лежал на боку и хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная из реки мощным течением. Яга посмотрела на Бессмертного.
А Кощей, раздув щёки, смотрел на неё. Яга попятилась. Бессмертный поднял руки, и цепи, державшие его долгие годы здесь, на другой стороне, покрылись льдом и осыпались мелкой крошкой. Старуха опомнилась, резко вскинула ногу, будто в дикой пляске, и собралась уже ударить ей в землю, оглушая и сотрясая, но было поздно. Бессмертный резко плюнул, струя мёртвой воды – а живую, принесённую, он уже всю выпил – полетела в ведьму, и на подлёте это уже была острая ледяная глыба, пробившая голову Яге, угодив ровно между глаз. Наверху шарахнул гром, где-то вдали завыли местные обитатели, почуяв смерть ведьмы. Бессмертный медленно подошёл к старухе.
– Настал старухе Карачун, Карачун, – нараспев пробормотал он, наклонясь, и разорвал пальцами её шею. Хлынула кровь, но не в землю: замысловатыми фигурами струи крови, журча, поднимались вверх, кружились вокруг колдуна, рисовали узоры. Кровавый пар превращался в красные снежинки, медленно оседавшие на траву, на ручей с мёртвой водой. Колдун внимательно управлял полётом, двигая руками и нашёптывая, пока кровь не приняла форму короны, нагрудника, поножей. Ещё пара движений пальцев – и он оказался облачён в кроваво-красные заледеневшие доспехи.
– Наконец-то, – просипел он. – Я уж думал, я тут на века вечные. Лихо, ты живой?
Назвавшийся Иваном лежал на земле, около озерца мёртвой воды. Бессмертный подошёл к нему, схватил за плечи длинными костлявыми пальцами и поднял над землёй.
– Смерть моя?
Раненый медленно поднёс руку к лицу и указал на левый глаз. Кощей усмехнулся, выдернул спины Лиха кость и втиснул ему между зубов. Колдун перехватил его одной рукой за голову, а пальцы второй стал медленно погружать в глазницу. Они утончились, удлинились и проникали всё глубже внутрь, ощупывая глазное яблоко; потянули наружу. Одноглазое Лихо забился, но вцепился зубами в кость, руками хватал воздух и терпел. Его лицо приобрело привычный Бессмертному вид, когда глаз с сочным хлюпаньем выскользнул из черепа и улетел в траву, а кожа стала темнеть, меняя личину. Кощей достал из кровоточащей глазницы куриное яйцо, поглядел сквозь него на свет, обтёр его о траву и спрятал за нагрудником.
– Хорошо прижился, прямо как родной. Второй на крепость проверим?
Лихо выплюнул кость и хрипел всё тяжелее с каждым выдохом, безразлично вслушиваясь в жуткие мелодии, льющиеся из его глотки.
– Пошутил. Настроение хорошее! Проси, чего хочешь. Хотя… могу угадать. – Кощей оглядел тело Яги. – Не так много тут нужного осталось. – Он снова схватил Лихо за голову и стал изучать кровоточащую дыру. – Новый тоже приживётся. Этот где нашёл?
– По пути… одолжил.
– Значит, хочешь оба мира видеть сразу? Сдюжишь? Некоторые и один бы не видели никогда.
– Не знаю. Не тяни. Ты кость выдернул, кровью изойду.
– Да, да, точно. Хрупкие вы. Отвык.
Кощей приволок тело Яги за ногу к мёртвому озерцу и бросил под водопад. В руке его был свежевырванный большой глаз.
– Будет больно. – Улыбнулся. – Ты хоть покричи в этот раз, для меня.
***
Кощей Бессмертный и Лихо Одноглазое сидели у фонтана живой воды, прислушиваясь к постепенно приближающимся воплям и вою. Лихо протирал глаза, моргал, привыкая к новым ощущениям. Новый глаз почти зажил.
– Невеста?
– Повело старуху, как про любовные дела услыхала. Ресницы дрогнули, как у молодой. Поверила.
– А личину чью принял?
– Богатыря одного, назойливый очень. Был. Его птицы уже расклевать должны.
– Да, хитро ты придумал. Провёл старую. Обратную дорогу знаешь?
– Нет, про обратную в старых книгах нет ничего. Ты покажи, твои же края.
– Через печь полезешь. Обгоришь, но не сильно. Недолго ползти, да и огня с той стороны нет. Другой дороги не найти, изба без ведьмы не повернётся. Олени одни как-то ходят, но по своим, неведомым тропам.
– А тебя как вывести?
– Сказал бы, да нельзя мне такое говорить. Есть и надо мной законы, не мной они писаны, не мне нарушать. Но через печь я не могу. Там же огонь, пусть и оборотный. А я – ледяной. – Кощей свёл ладони и наложил палец одной руки на палец второй. – Ты сопоставь одно с другим.
Лихо усмехнулся и потрогал ведьмин “подарок”.
– Глаз видеть начал.
– Пора. Иди. Я следом, только захвачу кое-что. На память.
***
Лихо открыл резную чёрную дверь и зашёл в комнату. Всё так же неправильно полыхало в топке, горели лучины. На стенах плясали тёмные пятна, как и в прошлый раз. Только сейчас от них исходила злоба и угроза. Дверь за Лихом захлопнулась, он шагнул к печи, но тени замелькали так быстро, что зарябило в глазах, закружилась голова. По комнате разносился шёпот десятков голосов. Что-то ударило его по руке. Поползла сама по себе в сторону лавка. Завертелось волчком веретено. Опрокинулась и погасла лучина, за ней вторая. Лишь печь давала свет. Лихо медленно пятился к ней, оглядываясь, и смотрел, как скачут по стенам меняющиеся в размерах тени. Они внезапно пропали, и осталась всего одна тень, огромная, закрывающая почти всю комнату, его собственная. Он замер, но тень росла и как будто приближалась. Шёпот становился всё разборчивее и громче, и Лихо услышал единственное слово, постоянно повторяющееся:
– На века вечные…
Ждать было нельзя. Он закрыл глаза и сосредоточился. Открыл правый, тень всё ещё была перед ним. Открыл левый и чуть надавил на глазное яблоко, тень замерцала, то появляясь, то исчезая. Закрыл правый, и тень исчезла, разом стало тихо, только гудела печь за спиной. Лихо открыл правый глаз, огляделся: изба опустела. Он хмыкнул, открыл заслонку и полез, зажмурившись.
Огонь сразу охватил его волосы и бороду. Через пару локтей тоннеля занялась рубаха. Когда стала трескаться кожа на коленях и спине, Лихо терпел, но когда посреди бушующего огня вокруг потемнело – он пустил вопль. Топка всё не кончалась, Лихо полз на ощупь. Вот перестало жечь, наверное, стих огонь. Задыхаясь от дыма, он вытягивал руки, и вскоре ощутил холод металла. Ударил посильнее, и дверка вылетела вперёд, звеня, запуская чистый воздух.
Вернулся.
Но не успел он вылезти, как его за волосы схватила рука. Лихо стал отбиваться, но теперь стальной холодок ощутила шея: домовой ждал. Он пыхтел и давил всем своим немалым весом на нож, который уже резал кожу на горле Лиха.
– Думаешь, я не понял? Я сразу почувствовал, как её не стало. И как же ты? Ты здесь, в её доме, с её стола ел! На её лавке спал!
Он бубнил и бубнил, но Лихо схватился одной рукой за лезвие ножа, второй за бороду домового, упёрся коленями и резко дёрнул на себя. Домовой ударился головой о кирпичную кладку и упал. Лихо выполз из узкой топки, обдирая кожу, схватил домового за одежду, подтянул к себе, сжал горло и налёг сверху. Тот дергался с полминуты, потом перестал. А Лихо всё держал его и держал, для верности, и только через несколько минут оттолкнул: тот покатился смятой куклой, неестественно выгибая суставы. Лихо полежал, приходя в себя, попробовал встать, но голова закружилась и он рухнул ничком на дощатый пол. Упёрся руками и встал на колени. Аккуратно, до капли вылил изо рта живую воду в ладони и протёр глаза, лицо, горло.
– Ну, немного осталось, – подбодрил он себя.
Лихо чувствовал, как повреждённые, обгоревшие глаза обновляются, чувствовал, как разравнивается кожа, затягиваются порезы. Он пристально посмотрел в сторону холодной печи, легонько надавил на левый глаз, пока печь не начала двоиться. Закрыл правый, оставив открытым ведьмин. Вокруг него вместо убранства избы чернела пустота, посреди пустоты печь выбрасывала языки пламени через открытую заслонку, а за ней отражением просвечивала та, другая изба, и в ней стоял Бессмертный в поблёскивающей броне. Он увидел Лихо и пошёл сквозь невидимую Лихом стену. Теперь открыть правый. Кощей, тьма и две печи, одна горит, вторая нет. Лихо подождал, пока колдун подойдёт к нему, закрыл левый, потусторонний глаз, и увидел избу Бабы Яги, с холодной печью, телом хозяйки на скамье, трупом домового на полу. Он подошёл к телу Яги, снял с лица полотнище и обвязал вокруг своей головы, прикрыв левый глаз. А за его спиной в центре комнаты стоял Кощей Бессмертный, Повелитель мёртвых, Хозяин льда и мороза, в алой короне, в алых доспехах, и держал обломок костяной ноги. Он запрокинул голову назад и клокотал, выдавливая воздух из полусгнивших лёгких, проталкивая его сквозь частично истлевшую гортань. Кощей Бессмертный смеялся. Он уже слышал, как за порогом в нетерпении бьёт копытом его олень.
Самая страшная сказка
Во Франции её зовут Le Chaperone Rouge, в Германии — Rotkäppchen, а самое забавное имя у неё в Чехии —Červená Karkulka («Червена Каркулка»). Впервые сказку о Красной Шапочке услышали в Европе в XIV веке. Как и многие сказки, ставшие потом детскими, вначале она была совсем не детской, а страшной и противной. Например, волк не съедает бабушку, а готовит из неё какое-то мерзкое кушанье и кормит им внучку... И никаких спасателей-дровосеков в конце!
Первым убрал из сказки ужасы Шарль Перро в 1697 году. Он же одел Красную Шапочку в красную шапочку: до этого в сказке не уточнялось, как девочка была одета.
Перро подарил ей не просто шапочку, а шаперон — головной убор, который в то время в городах уже давно не носили, да и в деревнях он почти не встречался. Таким образом подчёркивалось, что Красная Шапочка — девочка «из народа», а история эта произошла, скорее всего, уже давно.
Так выглядел Шаперон
Непридуманный волк?..
В привычном для нас виде сказку записали братья Якоб и Вильгельм Гримм в 1812 году. Кстати, Якоб Гримм, старший из братьев, был большим любителем древностей, старинных преданий и мифов и какое-то время служил личным библиотекарем Жерома Бонапарта, младшего брата императора Наполеона I.
Скорее всего, именно тогда Якоб Гримм услышал историю о злобном и хитром волке, нападавшем на детей и женщин французского графства Жеводан почти 50 лет назад. С 1764 по 1767 год (то есть уже после того, как Шарль Перро переписал древнюю сказку о волке-людоеде) некое существо, которое называли «жеводанский монстр», нападало на людей больше 200 раз. При этом погибли почти 100 человек.
Очевидцы рассказывали о жутком звере, по сравнению с которым знаменитая собака Баскервилей покажется пуделем. Невероятно огромный и сильный, волк отличался ещё и редкостной хитростью. Король Франции лично посылал своих лучших охотников, чтобы поймать или убить этого монстра, но тому всегда удавалось ускользнуть. Местный губернатор направил в Жеводан отряд из 50 солдат, но и они не смогли отыскать и убить жеводанского зверя.
Нападение жеводанского монстра
Жители запирались дома и не выходили на улицу поодиночке. Многие называли жеводанского волка «оборотнем»: дескать, тот умеет, подражая человеческому голосу, звать путников по имени и заманивать неосторожных в лес или в болото.
Некоторым всё-таки удавалось спастись — почти как Красной Шапочке. Как-то раз семеро крестьянских детей шли из деревни Вилларе, когда на них напал жеводанский зверь. Однако дети не испугались: у них были палки с привязанными ножами, и они смогли отбиться от монстра.
Самым смелым оказался 12-летний Жак Портфэ, и в награду за храбрость король Франции лично приказал дать мальчику образование. Когда Жак вырос, он стал лейтенантом артиллерии во французской армии.
В другой раз монстр напал на группу девушек из деревни Польяк-ан-Маржорид. Одна из девушек, Мари-Жан Валле, схватила деревянный кол и нанесла зверю серьёзную рану, после чего тот убежал — так она спаслась сама и спасла своих подруг.
...Или вымерший зверь?
Через три года нападения прекратились. Но загадка осталось загадкой: был ли этот монстр волком? Очевидцы говорили, что зверь «похож на волка, но не волк»: это был хищный зверь огромного размера, с полной острых зубов пастью, но при этом с длинным тонким хвостом и копытами вместо когтей.
Кроме того, «волк» якобы никогда не выл, как воют собаки или волки, а его голос, скорее, напоминал человеческий смех. Шкура «волка» была не серой или чёрной, а светло-коричневой, с тёмными пятнами. Наконец, «волк» прекрасно бегал по скалам и болотам, а во время атаки часто вставал на задние лапы, чего настоящие волки никогда не делают.
В ХХ веке лет в Шовэ, неподалёку от графства Жеводан, была открыта неизвестная ранее пещера. Внутри нашли больше 400 древних наскальных рисунков. Рисунки изображали животных: лошадей, оленей, вымершего шерстистого носорога, а также хищников — львов, медведей, волков и загадочного зверя, которого учёные назвали «пантера из Шовэ».
Пантера из Шовэ
Огромного размера, со шкурой, покрытой пятнами, с тонким длинным хвостом и головой, похожей на медвежью. Это животное здорово напоминает «жеводанского монстра». И ведь 30 тысяч лет — для биологии совсем небольшой срок...
Ранее мы рассказывали: Кто придумал сказки братьев Гримм?
Вы читали статью из журнала «Лучик». Бесплатно скачать и полистать журналы можно по ссылке.
Канал "Лучика" в "Телеграм": https://t.me/luchik_magazine
Оборотень. Отрывок десятый
Скрестивший свои ручищи на груди староста нервно мотнул головой влево. Его волосы, собранные сзади в конский хвост, хлестнули вперёд, после чего упокоились на плече. Двое мужиков достали факела, насыпали в стальные чаши какую – то зеленоватую смесь из мешочков с пояса. Двое других с помощью огнива подожгли содержимое. Из факелов начал быстро – быстро валить густой зелёный дым. Несущие их резво подшагнули ближе к Крегу и Хуману так, чтобы основная часть дыма летела на них. Молодой вор и его напарник от едкого запаха надрывно закашляли, замахали руками, глаза у обоих заслезились.
— Катализатор оборота?! Кхе – кхе, кхм! — парень по запаху сразу узнал снадобье. — Вы что, кха – кха, думали: мы – оборотни?!
На последнем слоге, он, от невыносимо мерзкого запаха, а ещё от того, что слизистую вполне ощутимо щипало, повалился боком на землю, умудрившись сначала осесть на колено, а только потом накорениться, подобно тонущему в море кораблю. Его горе – компаньон к тому времени уже лежал ничком, покашливая.
— Отставить! — гаркнул староста.
Два соседних с факельщиками милиционера, те самые, что поджигали смесь, тут же залили чадащие чаши водой из фляг. Дым практически в тот самый миг утих.
Хуман и Крег медленно поднимались с земли. И тот и другой утирали слёзы, сопли уже перестали течь, кашель почти прекратился, лишь изредка каждый издавал приглушённое: "кхе – кхе". Молодой вор недовольно уставился на главу Нахлыста. В воздухе повисло напряжённое молчание. Парню показалось, что, от его негатива по отношению к поступку жителей деревни, пространство вокруг начинает сгущаться, а может – это просто ещё не утихло действие катализатора.
— Во – первых, разрешите представиться, староста деревни Нахлыст – Руперт Губер. Во – вторых, от имени всей деревни и от себя лично, искренне, — мужчина сделал особое интонационное ударение на этом слове, — прошу прощения за данный поступок! Я прекрасно понимаю, как такое выглядит для вас со стороны, и что вы не прочь отвесить мне и моим молодцам пару – тройку хороших оплеух, но давайте мы сойдёмся на том, что вы побудете здесь добрыми гостями, откушаете, переночуете за наш счёт и получите провизии в дорогу забесплатно?!
Староста неожиданно сменил хмурое выражение лица на лучезарно – добродушное. Распростёр руки, будто бы пред ним предстали давние знакомые, которых он не видел много лет.
— Ну как, согласны, парни?
Помешкав, Хуман ответил разом за себя и за Крега.
— Идёт, заодно расскажете, что тут у вас твориться, — вор кивнул в сторону телеги, чтобы напарник взял лошадь под узцы и повёл её за ними внутрь.
— Поведаю за трапезой, обязательно! Пройдёмте, пройдёмте!
Процессия устремилась в Нахлыст. Руперт и Хуман во главе, и Крег с телегой и лошадью замыкающими.
Деревню пересекали крест – накрест две реки: Арк и Мар. Их воды поделили её на четыре почти равные части, соединённые между собою большими каменными мостами. Большинство крестьянских домов, что видел Хуман по дороге, были построены из кирпича. Сами жители, хоть и вели себя как обычно, ходили напряжёнными – это сразу бросалось в глаза. Молодой вор ловил то тут, то там косые взгляды. Люди быстро осматривали их и так же быстро отводили взор куда – то в сторону. Матери оттаскивали, в некоторых случаях прямо за шиворот, ребятню, которая всё хотела разглядеть новоприбывших. И самое главное: повсюду их преследовала рыба. Рыба вялилась, под деревянными навесами, закрытая лёгкой черной тканью от мух. Маленькие рыбёшки забили своими тушками все пространство низеньких бочонков, из- под крышек некоторых из них торчали хвостики. Парню показалось, что это краснопёрки. Ушлые кошки так и норовили стащить парочку речных лакомок, пока никто из хозяев улова не видит. Если удавалось слямзать желанную рыбёшку, животное, под бурную ругань и потрясание ему вслед кулаком, бежало незамедлительно прочь, стараясь забиться в такое место, где его не достанут люди, сторожевые собаки или сородичи. Крестьяне, конечно, хорошо следили за порядком, псы помогали им в этом, но не раз вертлявые создания, прямо у них у всех под носом, умыкали улов. У кого – то непосредственно во дворе на костре, в котле, готовилась уха. Хуману начало чудиться, будто умопомрачительный аромат проникал через ноздри прямо до желудка, начавшего урчать. Наконец, дошли до дома старосты.
Строение отнюдь не являло собою верх роскошности. Обычный, ничем не примечательный, средних размеров, просторный одноэтажный кирпичный дом. Не смотря на то, что он принадлежал аж целому главе не самой последней в регионе деревни, жилище сие не шло ни в какое сравнение с теми роскошными особняками богачей, которые Хуману и его товарищам доводилось грабить. По распоряжению старосты, лошадь отдали на попечительство его личного конюха, заверив владельцев в лице обоих воров, что он мастер свого дела. Телегу откатили глубже во внутренний двор, поставив рядом со складом. Эскорт из милиции мгновенным указом был распущен, лишь три человека остались дежурить около дома. Два на обход придомовой территории и один на главном входе. Молодой вор, входя в дом, про себя отметил, что выделил бы больше людей для охраны первого лица деревни. Благо, насколько он видел по пути сюда, недостатка в вооружённых людях, готовых к бою, Нахлыст не испытывал.
Гостей разместили в специально оборудованной под эти нужды комнате. Хозяин объяснил, что при постройке дома он попросил строителей соорудить таковую, как раз под случаи, когда приходится временно принимать людей, которым сегодня – завтра в дорогу. Всяких посыльных и тому подобное. Перед тем, как отворить дверь, Хуман подумал:
— «Пыльно там, скорее всего. Не каждую неделю же у него гости. Наверно, раз в полгода – год.»
И был приятно удивлен, увидев, как неправ оказался.
— Жёнушка убирает, по моему наставлению, раз в неделю. В субботу. Тут должны главенствовать чистота и порядок, а то – это уже какое – то неуважение к гостям дорогим будет, хех! — воодушевлённо пояснил Руперт, из – за их спин. — Располагайтесь тут пока, а я накажу благоверной накрыть на стол. Заодно и насчёт бани распоряжусь, а то, небось, с самого города нормально не мылись – всё в реках да в реках. Минут через десять за вами подойду!
— Премного благодарны вам, достопочтимый господин, за такое радушие! — Хуман почтительно поклонился, приложив правую руку к сердцу.
Крег молча последовал примеру напарника.
— Тут без господ, ребятки! Мы люди хоть и зажиточные, но простые, не королевских кровей, даже близко! — староста выставил вперёд ладонь. — И, всегда пожалуйста! А сейчас, вынужден откланяться!
Мужчина захлопнул за собой дверь.
— Так. Здесь. Ничего. Не. Красть, — чеканя каждый слог, вполголоса, приказал Хуман, когда звук удаляющихся от двери шагов стих.
— Понял, понял! — тут же ответил Крег, нервно оглядывая их новое временное обиталище.
Комнатушка была достаточно уютной. Пара заправленных кроватей, а между ними, под широким окном, письменный стол с креслом. Пустующий шкаф без дверцы стоял по левую сторону от входа, за изголовьем кровати. Разложили вещи достаточно быстро. За отведённые старостой десять минут успели сходит к телеге, чтобы взять сменную одежду. Перед тем, как позволить гостям зайти в баню, Руперт живо сплавил их грязные вещи своим прачкам. После купания, они чистые и свежие пошли наконец – то в просторную гостиную на обед. Прямо перед входом, Хуман крепко ухватил Крега за запястье и, наклонившись, тихо – тихо, так, чтобы слышал только он, зло прошептал:
— Только, сука, попробуй за обедом рыгнуть или пёрнуть – голову прям там отрежу нахуй! И похуй, что староста рядом будет! Не в трактире сидим, держи манеры! Понял меня, блядь?!
Тот активно испуганно закивал.
Посередине стоял длинный дубовый стол. Столешница, похожая на растянутый овал, покрывалась гигантской белой скатертью с замысловатой кружевной бахромой по краям. На ней уже ждали подоспевших едоков разные явства, список которых пополнялся бегающей на кухню и обратно слегка полноватой женой Руперта. Тёмно – русые волосы она завязала в пучок на затылке. Потёртый, такого же цвета, как скатерть, фартук шевелился на зелёном платье в такт движениям. Ходила женщина быстро. Посуду с едой ставила или переставляла, если ей что – либо не нравилось, достаточно проворно.
— Марта, ты что же, не присоединишься? — радостный Руперт вопросительно поднял бровь.
— Нет, дорогой, у меня ещё шитье, ещё на рынок надо сходить и куча всего ещё. Прошу прощения у гостей, но надо, надо идти поскорей, а то как оно там всё без меня! — жена старосты торопливо поставила очередной кувшин на стол и поспешно удалилась, на ходу развязывая фартук.
— Работящая моя голубушка! Поэтому её и выбрал, ибо сам без дела сидеть не люблю! И никому не советую! Угощайтесь! — он схватился за тот самый кувшин, что только что поставила на стол Марта.
Крег и Хуман тоже приступили к трапезе. Как по сигналу, они отлили себе в красивые деревянные кружки с ручкой и вырезанной сбоку мордой зверя: медведь у Хумана и волк у Крега, сок из таких же глиняных сосудов.
— «Яблоневый. Яблоневый сок приследует меня весь последний месяц...» — задумчиво улыбнулся молодой вор, глядя как его посуду с весёлым журчанием заполняет светло – жёлтая субстанция.
— Думается мне, дорогие мои, что у вас сейчас будет куча вопросов. Можете начинать их задавать, но только по очереди! — глава деревни поднял указательный палец вверх, другой рукой он ухватился за куриную ножку. — Кто первый? Ты? Ты?
Он вопросительно раскачивал зажаренной на углях конечностью домашней птицы то в сторону Крега, то в сторону Хумана. Воры переглянулись. Хуман выразительно посмотрел на подручного, и тот понял, что ему лучше промолчать.
— Начнём самого животрепещущего, горячего, как прекрасные блюда на этом столе, вопроса, милсдарь Руперт, — Хуман потянулся к блюду с куриными ножками, взял себе три и положил оттуда же картошки с укропом. — Когда у вас завёлся оборотень?
— М-м-м-м! — староста жевал нежное, сдобренное специями мясо, думая, как ответить. — Около трёх месяцев с бестией мучаемся.
— Это волколак? Котолак? Крысолак? — парень отпил из кружки.
— Волколак, Арен, волколак. Сам суку эту видел.
— Он один или орудует стая? — вор взял с соседнего подноса чесночных гренок.
— Мы не уверены, но похоже, что один.
Крег вовсю уплётал котлеты. Ел аккуратно, по – людски, как наказал компаньон. Хуман, до того как очутиться в зале, гадал, какой процент от всех блюд будут составлять блюда из рыбы. Он надеялся, что не менее пятидесяти – шестидесяти. И не прогадал. Рыбные котлеты, наряду с котлетами мясными, из говядины, как молодой вор понял, попробовав их, солёная селёдка в рассоле, вяленый окунь, явно под золотистое, светлое пиво в маленьком бочонке, подле которого пристроился черпак. Поднос с красными жареными раками, рядом с рулетом из свинины.
— Я вижу – хорошо жить на пересечении рек, — парень, с улыбкой на лице, обвёл носом все кушанья на столе.
— О-о-о-о! Ещё как! — воодушевлённо воскликнул староста. — Речной промысел – один из наших основных источников дохода, наряду с кузнечным ремеслом, гончарным делом и продажей овощей и фруктов. Вы бы знали, сколько рыбы в год мы поставляем в близлежащие города! У-у-у-х! Деревню – то не зря при основании назвали "Нахлыст"! А вы, ребятки, чем занимаетесь?
Он посмотрел на Крега, тот непринуждённо взглянул на Хумана.
— «Пусть ответит по легенде, а то буду постоянно за обоих говорить, и это вызовет ненужные подозрения,» — парень едва заметно подмигнул напарнику, не открываясь от поедания рака.
Продолжение здесь: https://author.today/work/259899
Болотница. Финал
А вокруг никого: ни людей, ни машин. Мы с Катькой испуганно переглянулись, взялись за руки, собираясь перейти дорогу.
Вода в луже у бордюра забурлила и буквально поползла вверх, к нам. Помню, что мы отступили обе, и я поскользнулась, упала, болезненно приземлившись на пятую точку. Тут Катька вскрикнула: «Помоги!», и столько непередаваемой жути было в её голосе, что меня пробрало. Кое-как я поднялась, вымазавшись в скользкой грязи и мокрой траве, и практически вслепую из-за ливня бросилась ей на помощь, едва разглядев сквозь поток воды, как Катю со страшной скоростью утягивает в глубокую лужу у бордюра рыбоголовое чудовище.
Я закричала и, успев схватить Катю за руку, сразу начала её тянуть изо всех сил – и вытащила наполовину, как из лужи появилась вторая образина и с громким злостным рыком ударила меня хвостом.
Рука подруги выскользнула, я снова упала, слыша сквозь шум дождя и бурление в луже отчаянный визг Катьки. Его, сколько буду жить, не забуду.
Едва я снова поднялась, тучи развеялись и выглянуло солнце. Лужа снова выглядела обыкновенной, как и всё вокруг. Появились люди и машины. А я, вся изнутри словно замершая от безысходности, подняла с обочины сумочку подруги и просто пошла вперёд, не чувствуя ни боли от поцарапанных при паденье ног и копчика, ни ноющего плеча от удара чудовища.
А вот у аптеки вдруг расплакалась. Но, взявшись за дверную ручку, чтобы войти, сама не знаю – как, но заставила себя успокоиться. Затем просто зашла внутрь, стараясь ни о чём не думать.
Внутри пусто. На кассе, за стеклом прилавка, – молодая девушка, посмотревшая на меня, побитую и грязную, более чем выразительно.
Я присела на диванчик у окошка для покупателей, пересчитала деньги в сумочке и вдруг поняла, что их достаточно, чтобы мне – взять и сбежать, просто уехав домой.
Купив лейкопластырь, влажные салфетки, перекись водорода, зерновой батончик мюсли и пакетик сока, вышла на улицу, где , сидя на скамейке, с помощью салфеток вытерла с себя грязь, затем обработала царапины, заклеив их пластырем, съела батончик и выпила сок. Полегчало, и я пошла на остановку, где села в автобус до автовокзала.
Пока доехала, одежда уже практически высохла, как и волосы. И пусть встречающиеся по пути люди всё ещё смотрели на меня косо и неодобрительно, а кто и вовсе с подозрением и злостью, словно я какая бомжиха и сейчас начну у них вымогать деньги, меня это совсем не волновало, ибо в людном и шумном месте я наконец-то почувствовала себя в безопасности.
Посмотрев внутри здания автовокзала на табло расписания, заняла очередь в кассу, уже представляя, как приеду, и ушлая соседка обязательно поможет мне в беде. Протянула деньги в окошко, попросив билет на рейсовый автобус. У кассирши внезапно завибрировал телефон, она нахмурилась и вдруг, изменившись в лице (оно как-то у неё разом расслабилось, как бывает во сне), забыв обо мне и билете, приняла вызов. Выслушав, заторможенным голосом сказала, протягивая свой телефон в окошко: «Это вам звонят».
Мне стало жутко, но почему-то отказать я не могла, а послушно взяла телефон, поднесла к уху и в шипении услышала насмешливые слова Демьяны: «Если поспешишь, то, может, и успеешь». А в мыслях как воочию увидела свою сердитую и обеспокоенную соседку, сидевшую у себя в квартире, на диване, и настойчиво, но безрезультатно звонившую мне. Затем, напевая себе под нос, она складывала вещи в сумку, явно собираясь куда-то ехать. И вот она уже вышла из поезда здесь, на вокзале. А потом я чётко вижу её у себя на работе, за разговором с администраторшей, которая называет соседке адрес как моих подруг, так и моего съёмного жилья. Вот только куда Клавдия Семёновна поехала потом, Демьяна мне не показала, оборвав телефонный вызов и мысленную трансляцию.
Я чертыхнулась, понимая, что оказалась в полной жопе. Забрала деньги и побежала прочь с вокзала, думая, куда же мне теперь ехать: на квартиру или в съёмную хату?
«Нужно ей позвонить!» - озарило на выходе из билетной кассы. Я тут же вытащила купюру и, протягивая её первому встречному (это оказался толстенький пожилой мужчина в камуфляжном костюме и резиновых сапогах), попросила:
- Дайте на минуточку ваш телефон, мне нужно позвонить срочно!
Он взял деньги и молча протянул мне старенький кнопочный мобильник.
Из динамика на вызове снова, (как было со смартфоном Катьки) послышалось шипение, и я уже хотела вернуть телефон, как вдруг появились гудки, а затем я услышала голос моей соседки.
- Алло! Глафира, я уже по лестнице поднимаюсь. Жди.
- Куда? - спросила я.
- Как куда? В квартиру, где ты сейчас со своими подругами. Сама же меня пригласила полчаса назад, как я приехала. Вовремя эсэмеску прислала, а я ведь собиралась на твою съёмную хату податься.
От её слов я опешила и потеряла дар речи, чувствуя, что просто вся одеревенела. Оттого запоздало крикнула в трубку:
- Нет, не надо! Вернитесь!
В трубке послышался плеск, а затем сквозь вернувшееся шипенье просочился насмешливый голос Демьяны:
- Беги! - подстегнула она.
Внутри меня всё обмерло, а потом нахлынула дикая ярость из-за этой несправедливости.
- Нет! - громко сказала я, тяжело дыша от переполняющей злости.
Не помню, как отдала телефон, а только – как остановилась у обочины, вытащив из сумочки все деньги, и, размахивая ими, ловила попутку. К счастью, остановилась старенькая иномарка, и водитель – усатый мужчина, посматривая на меня с откровенным любопытством, спросил, куда мне надо.
Я назвала адрес, всучила ему все деньги и выдохнула:
- Пожалуйста, поспешите!
У дома подруг выскочила из салона машины, бросилась сразу к подъезду. И, не помня себя, побежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. В мыслях было: только бы успеть.
Дверь квартиры, к моему ужасу, оказалась приоткрыта.
Я вхожу и с порога громко зову Клавдию Семёновну, сразу замечаю её сумку на полу, небрежно брошенную набок. В ответ ни звука, но в тишине вдруг слышу со стороны гостиной тихое чавканье и влажный сосущий звук. Предчувствие случившейся беды скручивает внутренности в узел, голову заполняет навязчивая, едкая до тошноты мысль: «Опоздала».
Не хочу ей верить, отгоняю, качая головой, а заходя на кухню, снимаю с магнитной полосы самый большой нож. Сжимаю его изо всех сил, тем самым изгоняю дрожь в пальцах, а накатившие слёзы – кривой ухмылкой-гримасой.
В гостиной разгром: всё перевёрнуто вверх дном, и довольно темно из-за неплотно занавешенных штор. Неприятно, резко пахнет кровью и тиной. На влажном ковре различаю длинные ослизшие следы, которые слабо высвечивает маленький включённый настенный светильник у дивана.
Я сразу узнала лёгкую бордовую куртку Клавдии Семеновны, смятую и брошенную прямо на ковёр, возле неё лежала туфля на толстом каблуке. Потом мой взгляд на мгновение зацепился за пятно на обоях у дивана, россыпь алых брызг. А дальше я только смотрела на угол между балконом и шкафом, откуда высовывалась толстая лодыжка соседки и мелькал рыбий чешуйчатый, местами прозрачный до омерзения хвост.
Ярость в этот момент во мне победила и страх, и обиду. Я продолжала красться вперёд, чтобы увидеть всё, как есть.
В щель от занавешенной не полностью шторы падал дневной свет, ложась на обнажённую мучнисто-белую спину, за которой к стене прилегала почти нетронутая: не считая капель крови на подбородке, голова моей соседки. И её слипшиеся густые каштановые, с рыжим отливом волосы у висков. «Покрасилась», - отстранённо подумала я, подавляя рвотный порыв при виде рваных ран её на горле, откуда всё ещё сочилась кровь.
Это хвостатое существо (я не могла иначе его назвать) настолько сильно было занято своим пиршеством, что совсем не замечало меня и жадно всасывалось в разодранную, сдутую, как шарик, грудь моей соседки, как в самое чудесное на свете лакомство. А я, будто под действием чар, продолжала смотреть, не в силах оторвать взгляд от увиденного.
Я отметила, что существо ещё не полностью утратило признаки той, кем было раньше. Кучерявые тёмные волосы, почти прежнее лицо Яны, кроме ввалившегося носа и огромной пасти вместо рта. В остальном изменившаяся кожа выглядела теперь белее мела, как и соски на покрытой мелкими чешуйками груди, а прежде тонкие, руки моей подруги преобразились, обзаведясь перепонками и когтями на удлинившихся и с виду ставших очень сильных пальцах, как и на налившихся мускулистых предплечьях.
Продолжая смотреть, я медленно подобралась к существу на расстояние удара, прикусив от напряжения до крови губу. И вдруг, к ужасу, поняла, что не могу ударить. Все мысли неожиданно спутались, стали такие... совсем не мои. Нахлынула жалость и словно навязанная убеждённость, что происходящее только кошмарный сон и мне не нужно ничего делать, только оставаться на месте. Я в смятении покачала головой, на глазах выступили слёзы, руки задрожали, грозя вот-вот выронить нож, но тут я снова посмотрела на истерзанную соседку, и наваждение исчезло.
Я резко вскинула нож, целясь в спину существа. Но промедление сыграло злую шутку. Существо обернулось и теперь насмешливо смотрело прямо на меня жуткими и холодными глазами рептилии. Я заорала и ударила, пробивая насквозь её плечо. Нож застрял, а существо, яростно заверещав, пнуло меня хвостом по ногам так, что я едва удержалась от падения, вовремя упёршись руками о подлокотник дивана.
Адреналин спал. Нахлынуло опустошение и страх. Тихие шлепки и повизгивание позади подсказали, что существо, вероятно, пытается вынуть нож из раны. А затем наверняка броситься за мной, и тогда меня ожидает участь соседки.
Не оборачиваясь, я вдохнула и рванула вперёд – и упала, когда из-под ног рывком вытянули ковёр. Позади торжествующе заверещали. Шлепки за спиной стали громче, как и скрежет, наведя меня на мысль, что передвигается существо рывками, подтягиваясь на руках.
Не сумев встать, я поползла. Сил и скорости придавал страх и нечленораздельные звуки явного негодования за спиной. У порога в коридор таки поднялась, а заметив лежащий на боку громоздкий светильник с абажуром, схватила его. Существо рывками уже почти догнало меня, и я, размахнувшись, швырнула в него светильник. Затем побежала.
В узком коридоре с грохотом распахнулась дверь ванной, преграждая мне путь. Оттуда высокой волной полилась тёмная вонючая вода, вынося прямо на меня другое существо, в котором ещё можно было узнать Катьку.
"Всё, - обречённо подумала я, - попалась".
Существо мгновенно оказалось рядом и, крепко схватив меня за плечи, потащило сквозь воду в ванную комнату, игнорируя сопротивление, крики и мольбы.
Я помню, как, отчаявшись, замолчала, ибо звуки выходили сквозь воду бесполезным роем пузырьков.
Затем оно впихнуло меня в ванну, где бурлил водоворот. Перед глазами померкло, всё тело охватил холод. Меня втянуло внутрь и понесло в бесконечную темноту.
…Меня резко хлопали по щекам, причмокивая при этом, а я ничего не чувствовала и всё никак не могла открыть глаза, словно пробираясь сквозь тяжёлый и липкий сон. Наконец в лицо полилась вода, и я открыла глаза, фыркая и отплёвываясь.
- Очухалась! - ласково произнесла Демьяна и погладила меня по волосам.
Крик костью вдруг застрял в горле, меня затрясло, потому что через мгновение я всё вспомнила. Я попыталась встать и не смогла, рассмотрев, что связана крепкими жгутами тины.
- Тише, не рыпайся, рыбонька моя! - хохотнула Демьяна. - Деловое предложение у меня к тебе есть!
Её я тоже, как следует, рассмотрела. Лицо чистое и нежное, а ещё красивое. Глаза зеленющие, нечеловеческие, словно сияют терпением и древней мудростью. Волосы пышные, белые, заплетены в разные косички и уложены с помощью заколок с цветными камнями. А сарафан на ней просто бесстыдный: тонкий, полупрозрачный, с кружевными вставками на груди, длинный, до самых пят, и сквозь него видны её куриные тонкие ноги, которые она наполовину спрятала в воде. Вода же, жуткая, чёрная, бесконечно тянется до самого горизонта. А вокруг нас серый песок, на нём пятна проплешины из сухих берёз. Но больше всего меня поразило небо, чистое и голубое, но солнце на нём совсем не видно. Словно не положено ему здесь светить.
И стоило так подумать, как сильно поплохело. Я перестала озираться и посмотрела на Демьяну.
- Ну, ну, девочка, не смотри, не пугайся. Не для людей мои угодья.
- Чего вам от меня надо! - выпалила я, устав от её игр.
- Выбор у тебя, девочка, скажу я без прикрас, невелик. Либо службу служить мне и жить среди людей, либо на корм пойти. Дочек ведь мне больше не надо, подруги твои в рыбонек превратились. А ты другое сделаешь, если жить, конечно, захочешь! - снова хохотнула она и, поглядев на меня, рассказала, чего хочет.
- Я не смогу. Нет, - покачала головой, не в силах поверить, что она такое злодейство совершить мне предложит.
- А я помогу тебе, и делать особо ничего не придётся, - настаивала Демьяна. - Договор кровью скрепим и всё. Стану через тебя на мир глядеть, а ты сможешь взглядом, кого хочешь, из мужчин завлечь, не откажет.
- Нет, за что мне наказание страшное такое? Ведь нельзя людей ни за что губить. Как я смогу потом с этим жить? - не на шутку пробрало меня.
- Свыкнешься со временем. Ибо удел твой, Глафира, таков. Прими и живи. Или… - взмахнула рукой Демьяна, указывая на чёрную необъятную воду, где как по команде показалось и тут же исчезло множество белых рыбоголовых, острозубых существ.
От их устрашающего вида я задрожала, стоило только представить, как их острые зубы кусают меня, разрывают на части и медленно пожирают заживо. На глазах выступили слёзы, и я, не в силах обречь себя на мучительную смерть, согласилась. Да и жить, честно сказать, мне хотелось сильнее всего на свете.
Демьяна ухмыльнулась и разрезала мне и себе когтями ладонь. Затем пожатием рук мы смешали кровь, скрепя уговор.
Она при этом смотрела прямо в глаза, буравя своими, по-звериному яркими и пугающими... Такими пронизывающими, как будто бы зрящими мне прямо в душу. Путы из тины спали и исчезли. Моя голова внезапно отяжелела, в ушах раздался звон, а сквозь него мощно зарокотал голос Демьяны: "Отныне ты отмечена, Глафира. Знай, что нигде не скроешься от моего взора и воли. Святая земля не примет, не укроет тебя".
Я закричала: так это было невыносимо – слышать и ощущать чужой разум в своей голове.
Неожиданно всё вокруг размылось и завертелось, что, кажется: то небо вместо земли под ногами, то тёмная вода наступает стеной. А Демьяна хохочет, не переставая, а я кричу, умоляю и, сама не выдержав, падаю без чувств.
Я пришла в себя в хате Демьяны, лежа на полу, у кровати. Из-за отклеившейся с окошка газеты на пол падала тускло-янтарная полоса света. «Солнце заходит», - понимаю я.
Медленно заставив себя подняться, едва переставляя ноги, добираюсь до кухни: на столе нахожу свечи, спички, зажигаю огонь. Затем пью воду из ведра, черпая её кружкой, и всё никак не могу напиться. Кое-как выхожу из дома и сажусь на крыльцо. Смотрю то на тающее на горизонте солнце, то на свои грязные ноги и руки – и реву.
"Я жива – это главное", - выплакавшись, твержу себе, пока иду к колодцу за водой, чтобы помыться. Затем в кастрюле на плите грею себе воду и ставлю чайник. А пока вода в нём закипает, перебираю свои вещи в шкафу. На кровати нахожу свой целёхонький и работающий телефон, который раньше в хате потеряла и думала, что ему от воды кирдык. А нет, видимо, Демьяна каким-то образом сберегла его.
Стоило о ней подумать, как в голове ощутила некое гадливое шевеление, как если бы там, внутри, ворочался слизень, и сразу затошнило. "Вот оно как будет", - сглотнула слюну и пошла заниматься делом.
Вымыв голову в тазике, обтёрлась влажным полотенцем. После сидела на крыльце, на табуретке, и ела кашу быстрого приготовления с малиной, запивая её чаем. Еда прибавляла сил, а в голове проносились отнюдь не весёлые мысли, и я просто отгоняла их в сторону, но тогда чувствовала, как изнутри торопит меня заняться обещанным Демьяна. Её жадное, гадкое нетерпение наполняет голову, и еда сразу теряет вкус.
Поэтому я быстро собралась и с рюкзаком пошла на остановку, где села на автобус и ехала прямо до центра, решив, что до квартиры девчонок пешком дойду. Пусть и торопила меня Демьяна, а я таки не выдержала и к католической церкви по пути рванула, ведь вдруг Демьяна соврала про святую землю? Ан нет. Стоило дойти до ступенек, как болью во всём теле разом полоснуло так сильно, что взвизгнула, резко подавшись назад. И отпустило. А я стояла и ревела, понимая, что проиграла. Демьяна же в мыслях на мои муки злобно гоготала.
В квартире, к моему удивлению, было совершенно пусто, только пол в коридоре и зале оказался слегка влажным, и нехорошо попахивало из ванной. На полу коридора как ни в чём не бывало лежала сумка соседки, и смотреть на неё было невыносимо грустно. "Теперь и свечку за неё не поставить", - осознала я и тяжко вздохнула. А в руке вдруг разлилась боль, как от хлёсткого шлепка, и Демьяна в моей голове громко приказала: мол, пора за дело.
Я принарядилась, выбрав, что подошло, из вещей девчонок в шкафу. Накрасилась поярче, скрыв тональником следы усталости, надела босоножки на шпильке, взяла сумочку и деньги. Затем забила в поисковике адреса ночных клубов, выбрала один наугад и вызвала к дому такси.
Водитель вёз меня в клуб, а я всё никак не могла отделаться от навязчивой мысли, что происходящее со мной нереально, как кошмарный затянувшийся сон. А ещё сильно хотелось спать, и я клевала носом, но Демьяна не давала мне заснуть, посылая моему телу волны боли в виде шлепков по рукам и ногам. Оттого я постоянно вздрагивала, а водитель косился.
Наконец приехали в самый центр города. Я расплатилась и вышла из машины. До клуба было рукой подать. А как же вокруг было шумно от проезжающих машин и мотоциклов, живой музыки, смеха и разговоров, доносящихся из открытых кафе! Пусть и было время довольно позднее, а здесь, в центре города, многолюдно: вон, впереди, на мощёной камнями пешеходной улочке, полно народу.
Я направилась в клуб, а про себя подумала: вот сейчас зайду в дверь, там подойду к барной стойке, закажу коктейль и буду разглядывать мужчин, выбирая жертву. Какой она будет? Кого Демьяна выберет и прикажет мне подойти и начать разговор, чтобы завлечь?
Молодой парень, мужчина средних лет – в любом случае жертвой окажется обычный человек, со своими проблемами и жизнью, с планами и мечтами. Разве он заслужил попасть в ловушку Демьяны? А я разве заслужила быть её рабыней всю жизнь? Заслужила убивать, по сути, невинных людей? Ведь знала, что, после того как рыбки Демьяны вдоволь свою жертву используют для размножения, потом сожрут.
Нет, я не могла так поступить. Я замерла на месте, вздохнула полной грудью, обвела взглядом пешеходную улицу, счастливых людей и тоже улыбнулась. "Нет, ты не посмеешь!» - узнав моё намерение, испуганно вскрикнула внутри меня Демьяна, посылая мне в каждую клеточку тела острую, режущую насквозь боль, чтобы остановить.
Я, задыхаясь от невыносимой боли, с хрипом делаю вдох и из последних сил бросаюсь к бордюру. Перешагиваю и выхожу на проезжую часть, прямо на буквально летящий на меня автомобиль, который (чувствую) точно не успеет затормозить.
Болотница. Часть четвёртая
- Думать обо всём будем завтра! – беспрекословно, на манер Скарлет, произнесла Катя и постелила мне на полу кухни матрас.
- Я заснуть грязной не могу, пойду ванну приму! - заявила Яна.
А я и Катя, слишком уставшие для водных процедур, просто пошли спать.
Что-то выдернуло меня из сна – колючее и тревожное. Повернувшись набок, я прислушалась: тишина, которую едва слышно, пронзает тиканье настенных часов в коридоре. Как вдруг услышала плеск, бульканье и уже громкое, отчаянное: «Помогите!» Это же Яна кричит!
Мгновенно вскочила, сон как рукой сняло. Бросилась в коридор, больно ударившись о комод у стены. В чужой квартире не знала ни планировки, ни где включить свет.
- Катя? Яна? - позвала я.
Резко включился свет в коридоре. Навстречу мне из гостиной вышла сонная Катя:
- Что случилось? - зевая, спросила она.
- Яна кричала. Ты не слышала?
- Яна? - растерянно переспросила она и прижала пальцы ко рту, округляя глаза, сказала: - Она ещё, кажется, в ванне.
Мне стало так жутко, а сердце в груди загрохотало, отдаваясь в висках. Всё остальное в этот момент словно перешло на второй план, как часто бывает во сне.
Вот мы вдвоём у двери в ванную, зовём Яну, дёргаем за ручку. Дверь заперта. Изнутри плещет вода, и едва слышные тихие, наполненные отчаянием звуки: «Аа-аа!» Их глушит бульканье, и получается, что звук словно доносится из-под воды.
- Яна? Яночка? - заистерила Катя.
Я растерялась и взялась за голову, массируя пальцами виски, помогая себе думать. Затем обратилась к Кате:
- Давай срочно звони в МЧС или в полицию!
Сама же бросилась к входной двери, чтобы надеть на босу ноги чужие шлёпки и снять с вешалки длинный болоньевый плащ. Накинула его на голые плечи, поверх тонкой майки на бретельках, выданной мне на ночь Катькой.
- Я к соседям! За помощью! - прокричала я и выбежала на лестничную площадку.
Квартира девчонок находилась на последнем, пятом этаже четырёхподъездного дома. И по пути до второго этажа никто из соседей мне не открыл, сколько я ни звонила в квартиры и как только громко ни просила о помощи.
Только на втором этаже из двадцатой квартиры на мой звонок сразу вышел заспанный мужчина, в тельняшке и боксёрах, лет пятидесяти шести. Он спросил, в чём дело, и, выслушав, попеременно зевая, сказал минутку обождать. А затем вернулся в свою квартиру, где резво натянул треники и, быстро взяв с полки в коридоре сумку с инструментами, без раздумий побежал следом за мной на пятый этаж.
- Я вызвала полицию, в МЧС дозвониться не получилось! - встретила нас в коридоре Катя.
- Дверь, говорите, у вас заклинило в ванную? Так чего ждёшь, показывай, - с уверенным видом настоял мужчина и направился следом за Катей.
- Как Яна? - с надеждой спросила я.
Катя покачала головой, прошептав: «Тихо стало в ванной…», и расплакалась.
- Без паники, - потребовал мужчина, ловко орудуя инструментами в замке, попутно сообщая нам, что работает слесарем уже тридцать лет и сейчас всё откроет. А зовут его Михаил Ильич.
Честно, от слов мужчины мне стало немного спокойнее. Катя тоже плакать перестала, только так крепко сжимала кулаки, что костяшки её пальцев стали белыми от напряжения.
- Как из ванной у вас сыростью тянет, и дверь влажная, разбухшая, – констатировал слесарь.
Наконец, он справился с замком и открыл дверь. И едва успел отскочить в сторону. Ибо из ванной комнаты хлынул зловонный поток мутной воды с водорослями.
- Етит твою дивизию! - крякнул слесарь, прижимаясь спиной к стене коридора.
Я хотела было войти первой, но Катя меня опередила и зашла. Дико вскрикнула, тут же оседая на пол, потеряв сознание. Слесарь бросился за ней и сразу выбежал – бледный, растерянный, с ужасом и неверием в глазах. Его стошнило прямо возле пуфика.
- Там! Там такое… - начал заикаться он, как маленький ребёнок. - Такое, - и присел на пол, затем перекрестился.
От его слов меня словно обдало ледяной водой и так жутко стало, что зубы застучали, а ноги буквально пристыли к ковру, что с места не сдвинуться.
Вдруг в дверь позвонили и громко сказали:
- Открывайте! Полиция!
А я от шока словно отключилась, только помню, как дверь открыла, впустила.
После же перед глазами как наваждение: моргающий свет в ванной и окровавленные пряди волос на бортике ванны и раковины. А ещё кровь на настенном кафеле, тина и водоросли в тёмной и тухлой воде, а в них запутались выдранные с мясом ногти. Самой же Яны нигде не было.
- Девушка. Ваши фамилия, имя, отчество? - настойчиво требовал участковый.
Второму полицейскому Катя сквозь всхлипы объясняла, что это никакой не розыгрыш и что Филипкова Яна пропала. Благо сосед присоединился в своих показаниях и сразу сказал, что нам верит, и божился, что дверь в ванну действительно была заперта изнутри. Затем показал на инструменты.
- Нет тела, нет дела, а за шутки подобного рода следует крупный штраф или уголовное наказание, - ехидно и одновременно устало высказался участковый, игнорируя возмущение соседа, начавшего жестикулировать.
И добавил, что нас с Катькой оповестят и вызовут, если родители Филипковой подадут заявление о пропаже. Затем сказал напарнику:
- Уходим!
Мы с Катькой, совершенно опустошённые, растерянные, стояли молча. А сосед попросил налить чего покрепче. И Катя повела его на кухню, по пути схватив меня за руку и потащив следом.
Втроём мы выпили целую бутылку водки, не чувствуя ни грамма опьянения. Зато полегчало. Сосед разговорился – видно, тоже успокоился. Сказал, что, может, нам следует к знающим людям обратиться, громко икнул и ретировался.
- Пипец на всю голову! Что делать будем? - ещё мягко выразилась Катя и так обвиняюще посмотрела на меня, что от её взгляда мне снова поплохело. Едва нашла в себе силы не сорваться в ответ и психануть. Губу прикусила до крови, сдержалась и спокойно ответила:
- Я сейчас Клавдии Семёновне позвоню. Дай, пожалуйста, свой телефон, Катя. - А всю внутри при этом трясло, бросая то в жар то в холод как от обиды на Катю, так и вообще от пережитого.
- Ага, хорошо, - кивнула она и пошла за телефоном.
Увы, дозвониться не получилось. В трубке то трещало, то булькало, сколько бы попыток связаться с соседкой я ни предпринимала. Жаль, что мой телефон остался в хате Демьяны. А здесь, в квартире, от стационарного телефона была только специальная розетка у пуфика в коридоре.
- Дай сюда, - отобрала телефон Катя и начала звонить сама, но и у неё вместо гудков раздавалось бульканье и треск.
А потом и вовсе из мобильника послышался оглушительный жуткий хохот, и она от испуга трубку выронила. Закрыла лицо руками и разрыдалась. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как подойти к ней и обнять, нашёптывая успокаивающие слова, в которые, если честно, я и сама не верила.
Уговорив подругу, что сможем всё решить завтра на ясную голову, сказала ей идти прилечь, обещая вскоре присоединиться. А сама, закрыв дверь ванной комнаты и подперев её снаружи для надёжности табуреткой, начала убираться: постоянно прислушиваясь, спешно вытерла мокрый и грязный пол в коридоре да помыла посуду на кухне, то и дело с опаской посматривая в коридор: вдруг за шумом воды не услышу, как открылась дверь ванной? От произошедшего разнервничалась и спать совершенно не хотелось. Как оказалось, Катьке тоже было тревожно и страшно, оттого она совсем не могла оставаться одна.
Вот и протирали вместе от пыли всё, что под руку на кухне попадалось: шкафчики, табуретки, стол, холодильник, окошко даже помыли – и так до самого утра, не разговаривая. А потом попили воды и пошли спать. При этом Катька сразу настояла, чтобы я спала рядом с ней, в гостиной на диване.
Мне снилась Демьяна, в своей хате, но всё вокруг, как и она сама, выглядело отличным от реальности, как и бывает во сне. Может, поэтому я и воспринимала так спокойно вначале свой сон, наблюдая за ним словно со стороны, как некий фильм, где в тонах преобладал тёмный цвет, а все другие цвета выглядели предельно яркими и раздражающими.
- Я тебя жду, Глафирочка! Ой, как жду! - утробным голосом буркнула Демьяна, зыркая на меня своими ярко-зелеными, как мох глазищами.
Без привычного платка волосы на её голове оказались снежно-белыми, пышными и сухими, будто солома. Кожа на лице нежная и почти прозрачная, при этом само лицо молодое и редкой хищной красоты. Такой, что навевает мысли о плотоядном цветке из джунглей. А ещё я обнаружила: её волосы шевелились сами по себе.
Заметив, что я её рассматриваю, Демьяна мне нехорошо улыбнулась, выставив напоказ мелкие, ровные, острые зубы. И шумно затопала ногами в валенках: раз, другой, третий, пока их не сбросила. Загудело, зарокотало вдалеке, потом ближе, уже под полом, который неожиданно резко вспучился под фонтаном тёмной, ледяной воды. Она, касаясь моих ног, обездвижила их намертво, как, вероятно, и мой голос. Потому что, желая закричать, я издала лишь тихий, обречённый звук. А Демьяна внезапно оказалась голой по пояс, находясь близко ко мне в воде. Я рассмотрела её большую грудь, с острыми ярко-красными сосками, и мраморно-белый торс, выглядевший ненастоящим на фоне общей темноты вокруг и этой тонкой нелепой рыбьей чешуи на плечах и руках Демьяны, отсвечивающей изумрудным цветом.
Вода прибывала и прибывала, и я понимала, что, если ничего не сделаю, – утону. Но не могла пошевелиться. Словно издеваясь над моим бедственным положением, Демьяна рассмеялась и начала плыть ко мне.
- Помоги! - услышала позади себя истерический вопль Катьки. Но, как ни пыталась обернуться, чтобы посмотреть, что там происходит, не могла.
Хохот Демьяны сливался с бурлением воды, превратившись в поистине ужасающий рёв.
Меня накрыло осознание неминуемой катастрофы. От бессилия я захрипела и… проснулась.
Катька всхлипывала и стонала во сне, метаясь головой по подушке. А потом тоже проснулась, тяжело дыша и рассеянно озираясь, словно не могла поверить, что кошмар остался во сне.
- Знаешь, что мне снилось? - отдышавшись спросила она. - Ты и я. Мы снова находились в твоей съёмной хате. Было очень темно, и из пола лилась вода. А самое страшное, что в этой воде скрывались юркие существа. Они топили меня, держали за ноги, не давая плыть к тебе. Ещё запомнился оглушающий, невыносимый, ну просто дьявольский женский хохот, рокотавший подобно грому. И чувство близкой беды.
Я схватила её за руку, сжала, чувствуя, что сильно бледнею, а во рту разливается сухость: ведь подруга, судя по всему, видела во сне то же самое, что и я… Тут из коридора послышался глухой стук, затем ещё и ещё. С каждым разом удары становились всё громче. Катька всхлипнула, задрожав всем телом. Я заставила себя встать и медленно пошла на стук. Катька – за мной, вцепившись мне в плечо.
Стучали из ванной. И я просто стояла перед дверью, не зная, открывать ли её, или что ещё… Вероятно, следовало позвать на помощь.
Меня опередила не выдержавшая Катька: отпустив моё плечо, она отодвинула табуретку, затем потянула на себя дверь. Я внутренне сжалась. Помню только, что все мысли исчезли. И я смотрю в тёмный дверной проём ванной, а потом издаю тонкий писк, когда в коридор вываливается голая и мокрая Яна. От неё прёт рыбой, волосы закрывают лицо, в них клочки тины. Она молчит, и это пугает больше всего. А Катька нервным голосом всё спрашивает:
- Яночка, Яночка, ты к нам вернулась?
Затем смотрит на меня вытаращенными глазами. В них блестят слёзы, и, глядя на неё, я тоже начинаю улыбаться. И пусть мне всё ещё тревожно и очень страшно, но от мысли, что Яна жива, с души словно сбрасывается тяжёлый камень.
Мы вытерли Яну на кухне, надели на неё халат, завязали мокрые волосы в хвост. Она не сопротивлялась, не проронив ни звука, и была такая холодная, словно лёд, и бледная до синевы – жуть брала от её вида. Смотрела только на нас с Катькой мёртвыми, неузнавающими глазами, изредка моргая. Затем покорно села на стул, пока Катька ставила чайник, чтобы заварить нам троим пакетированного чая. А я сидела и рассматривала Яну, пытаясь её разговорить и думая, что, может, следует вызвать скорую?
- Хочу есть, - отчётливо произнесла Яна низким, скрипучим, совершенно не своим голосом и резко встала.
Её взгляд нехорошо пробежался по нам с Катькой, затем упёрся в холодильник и просто вперился в него. Туда она и рванула, не слушая Катьку, вопрошающую:
- Яночка, ты чего?
Она словно ничего не видела, кроме холодильника: сразу открыла морозильник, достала пачку пельменей, упаковку сосисок, куски рыбы. И принялась остервенело разрывать упаковки, нюхать содержимое, шумно водя ноздрями, и впиваться зубами, острыми и явно длиннее нормальных, в продукты, откусывать и жевать, жадно глотая.
- Нужно вызвать скорую! - воскликнула Катька и с ожиданием посмотрела на меня.
Яна оторвалась от мёрзлой рыбы, облизнулась чёрным, удлинённым, похожим на крапчатого слизня языком – и всё это, уставившись, не мигая на Катьку. Сердце у меня кольнуло. Нехорошее, зловещее предчувствие поскреблось по позвоночнику, поползло вверх, к затылку, приподнимая там волоски.
Глядя на Катьку, я приложила палец к губам в надежде, что Катька поймёт, что нужно вести себя тихо. Она поняла, и мы оставались на месте, наблюдая, как Яна сосредоточенно жрёт рыбу. Когда Яна принялась за второй кусок, я медленно встала и жестом поманила к себе Катьку. Она вздохнула, на мгновение зажмурилась, сосредотачиваясь, и медленно, на цыпочках, при этом глядя только на Яну, направилась ко мне. Я наблюдала за Яной и Катей, вся сжавшись от напряжения, и выдохнула сквозь зубы, когда Катька оказалась возле меня.
Я прошептала подруге на ухо свои предположения, качая головой, тем самым игнорируя все Катькины возражения. Потому что чувствовала, что поступаю правильно. А то, что Яна стала сама на себя не похожа, понимали мы обе. Поэтому Катька не спорила.
Быстро переодевшись, я снова попробовала позвонить сначала в скорую, потом Клавдии Семёновне. И, не сдержавшись, отбросила телефон в сторону, когда из трубки вместо треска и шума помех полилась тухлая вонючая вода. Катька в ужасе округлила глаза. Я жестом дала понять, что надо бы нам из квартиры сваливать.
Оказавшись в коридоре, мы уставились на неожиданно появившуюся в проёме кухни Яну – с заметно округлившимся, выпирающим под халатом животом. Она стояла, упершись в стену плечом.
- Де-воч-ки! - растягивая слова, квакающим голосом проговорила она, протягивая в нашу сторону руки. Я сразу заметила её словно сросшиеся местами пальцы, а ещё на них выделялись крепкие, молочно-белые, с почерневшими краями когти.
Я повернулась к Катьке: та тряслась от ужаса, зажмурив глаза. Схватила её за руку, она тихо пискнула. Так я и тащила за собой Катьку к входной двери, изо всех сил спеша выбраться из квартиры.
Внезапно Яна погналась за нами, прыгнув из кухни прямо до комода, где мы буквально только что стояли. Издав на месте приземления клокочущий, яростный, полный негодования вопль, она выпустила из себя растянутое слово, испугавшее нас до ужаса:
- Голодно!
Я открыла дверь, понимая, что убежать вместе с Катькой от Яны не успеваю. Обернулась, сразу поймав взгляд мёртвых глаз Яны, - и мочевой пузырь болезненно сжался. "Всё, сейчас она нас сцапает!»
Яна вдруг согнулась и начала блевать, а Катька резво вытолкнула меня за порог и, выскочив из квартиры сама, трясущимися руками быстро захлопнула дверь.
Из подъезда мы буквально вылетели, пребывая в ужасе и растерянности от происходящего. Позднее, оглядываясь назад, жалею, что мы не подумали по пути на улицу попросить помощи у соседей, и от них хотя бы позвонить.
На улице мы стояли, жадно вдыхая воздух, и молчали. А небо над головой стремительно темнело под напором внезапно обрушившегося крепкого, яростного в своих порывах ветра, стягивающего сюда буквально из ниоткуда взявшиеся грозные чёрные тучи.
- Сейчас у кого-нибудь телефон попросим позвонить! – только предложила я, как начался ливень, в момент промочив нас до нитки.
Мы побежали, не сговариваясь, в сторону ближайшего укрытия – аптеки через дорогу, совершенно не сообразив, что можно было вернуться в подъезд. Теперь я упрекаю себя за это. Ливень вскоре превратился в белый поток воды, настоящую стену, сквозь которую и вытянутой руки не видно. Пришлось нам с Катькой перейти на шаг. Вдруг у перехода через дорогу, в ливне, я вместе с подругой отчётливо услышала сиплый шёпот Демьяны: "Не скроетесь, не сбежите, достану вас!»
Новый год для гомункула
Камыш приоткрыл один глаз и дернул лапой – домовой Афанасий пощекотал ему пятку. Кот потянулся, едва не брякнулся с подоконника, лениво спросил:
- Ну, чего надо-то?
- До декабря три дня осталось, – Афанасий почесал в бороде.
- Чего ты вечно начинаешь-то с «поцелуй меня в плечо»? Ну, три дня и что?!
- А там и Новый год. А Ольга-то у нас опять одна на праздник остается!
- И чо?
- Хрен через плечо! – разозлился домовой. – Реветь будет опять полночи. Что она одна такая разнесчастная, страшная, толстая и никому не нужна!
- Ммм… – кот сделал хобу и начал тщательно вылизывать заднюю лапу. – Может, этот еще вернется, как его… смешные такие колготочки под штаны носил.
- Павлик? Я мог бы приворот, конечно, на него сделать, но… – домовой не договорил и вздохнул.
Павлик не ел сахара, соли, пил много БАДов, хлеб не потреблял из-за глютена, а молоко – из-за гноя, который в нем точно есть. Еще мерил давление по пять раз на дню и фото с дисплея тонометра отсылал маме.
- Пойдем ко мне! Там побалакаем! А то торчу тут на дневном свету! – проворчал домовой и приоткрыл в углу кухни, под трубой, четвертое измерение, ведущее в его жилище.
Камыш вздохнул и юркнул в нору. Хоть Афанасий и жил в обычной хрущевке, но свой дом обустроил старомодно, за долгую, в несколько веков жизнь своему деревенскому вкусу не изменял. Бревенчатые стены, беленая печка в углу, лавка вместо кровати, на столе – вязаная кружевная салфетка и самовар, под потолком протянута нитка с сушеными мышами. Домовой налил кипятку в чашку, макнул в воду каменную корку – хлеб он таскал у Ольги.
- Ну, выкладывай свой план, – сказал Камыш. – Ты ж придумал что-то.
- В общем, давай сделаем Ольге жениха!
- Это как? Снеговика что ли слепим и морковку пониже воткнем?
Афанасий вытащил из сундука толстую растрепанную книгу в кожаном переплете, открыл на закладке, сделанной из засохшего листа папоротника.
- Так. Во. Как создать гомункула: берем яйцо и с пол-ложки мужского семени. В скорлупе делаем дырочку, вливаем семя. На неделю в теплое место.
- Гомункул? Эт чего такое?
- Ну, типа маленький такой человечек. Мы из него клевого мужика вырастим! Через неделю он вылупится, и еще пару недель на откорм. Давать кириешки и борщ каждые пару часов, в конце прикорм шашлыком.
Кот раскрыл рот и округлившимися глазами смотрел на домового.
- Вот ты щас серьезно?
Афанасий развел маленькими ручками.
- И кто из нас в ложку будет дрочить для этого непотребства?
- Никто! – разозлился домовой. – Сперма человеческая нужна! Мы ж человека растить будем!
- Еще лучше! – притопнул лапой кот. – И где мы ее возьмем? Павлик, если ты помнишь, тут не появляется уже месяц. Да и гандоны свои он смывал в унитаз – боялся, что Ольга хочет от него тайно забеременеть!
- Ну, нашел тоже великую проблему. Парень из квартиры выше баб водит каждую среду. И презики из окна кидает, некультурный такой. Ты в форточку сиганешь и достанешь!
- Да иди ты в жопу, Афанасий! Еще я пакость такую не трогал! Сам и сигай!
- Я не могу, ты ж знаешь!
Вне стен родного дома сила домового множила измерения и подпространства – он оказывался среди многочисленных коридоров в иные миры и переплетенных плоскостей. В них легко было потеряться, и именно из-за этого Афанасий и все его племя не могли самостоятельно перебраться из одного дома в другой. Афанасий с грустью вспоминал время, когда хозяева предлагали ему сесть в лапоть и следовать за ними в новое жилище. Сейчас в домовых никто не верил, и он при переезде без приглашения сам забирался в шкаф или комод, чтобы в безопасности добраться в нужную квартиру.
Кот сунулся в угол избы:
- А ну, выпусти!
Домовой махнул рукой, и меж бревен открылся портал. Афанасий заварил чайку, который потихоньку тырил у соседки, любительницы всего экзотического. В чайнике распуститлся травяной цветок, испускавший густой таежный аромат.
- Ах ты мой заинька, это у кого такие щечки? Это у кого такой носик, у кого такие лапоньки? – услышал Афанасий с кухни – звуки хорошо долетали и при закрытой норе. – Это у Камышика такая попочка пушистая, ах ты, мой колобочек!
Минут через пятнадцать домовой услышал шкрябанье в углу, открыл портал, и в избу ввалился взъерошенный кот с помадой на лбу и носу.
- Пиздец, – бросил он. – Ладно, давай попробуем… с этим, гомункулом.
Камыш сел у печки и принялся намывать рыльце.
Кот и домовой с неделю дежурили около окна, высматривая соседа сверху – молодого парня, ездившего на раздолбанной Ладе. В пятницу ближе к вечеру им улыбнулась удача: сосед припарковал свою старушку около подъезда, галантно открыл пассажирскую дверь и подал руку девушке с лиловыми волосами.
Домовой притащил древние замусоленные карты, и они принялись резаться на подоконнике в дурака, ожидая, когда сосед сотворит свое бескультурье.
- Кстати, это та самая колода, про которую Пушкин писал в своей «Пиковой даме», - сказал Афанасий. – Из которой Герман даму вытащил вместо туза.
- Да ладно пиздеть, – кот потер краешком карты усы.
- Вот ей-богу. Бабушка моя в Санкт-Петербурге у Чекалинского жила, которому Герман проиграл. Она и прибрала их от греха подальше.
Сверху послышался звук открываемого окна, и вскоре что-то шлепнулось на снег. Домовой бросил карты, прижал нос к стеклу.
- Оно самое. Твой выход, шерстяной.
Но кот мялся на подоконнике, вглядываясь в соседний дом – такую же кирпичную хрущевку. Вдалеке высился не так давно отстроенный новенький ЖК с красивыми домами, покрашенными в яркой стилистике Ван Гога.
- Ну чего ты там в окно пыришь? – разозлился Афанасий. – Сигай давай!
- Блин, стремно-то как. Васькина рожа вон в подвале висит, ржать будет. И расскажет всем, сука одноглазая.
Домовой размахнулся, хотел пнуть кота по толстой жопе, но вдруг опустил ногу и погладил маленькой рукой кота по голове:
- Камышик, ну соооолнышко…
- Грусть, тоска и унижение, – вздохнул кот.
Он уцепился передними лапами за ручку окна, повис всем телом, и, когда створка подалась, спрыгнул в свежий морозный вечер. Несколько чаек на ближайшем мусорном контейнере встрепенулись, повернули головы в их сторону. Одна снялась и с пронзительным воплем полетела к дому.
- Ааа, тварь! – услышал домовой снизу; Камыша он не видел – тот был под самым подоконником. – А ну отдай, падла! Чего? Меня? Меня клювом по лбу?! Да я тебе щас..!
Раздались звуки возни, кошачий утробный ор, до окна долетело несколько мелких светлых перьев. Камыш вскочил на подоконник, за ним, истерично вопя во все горло, поднялась чайка, которая долбила кота по темечку. Камыш держал на когте передней лапы презерватив, и, не имея возможности толком обороняться, щелкал пастью, норовя вцепиться гадкой чайке в крыло. Домовой схватил со стола банку с горчицей и кинул в птицу, та, увидев нового врага, развопилась еще пуще. Банка в цель не попала, но на лету отвалилась крышка, и птицу обдало резко пахнущей рыжей жижей. Камыш, тяжело дыша, запрыгнул в квартиру, а Афанасий быстро захлопнул окно – к ним летели несколько чаек с помойки. Кот брезгливо стряхнул презерватив с лапы:
- Чтоб я еще на твои движухи подписался..!
Из Ольгиного холодильника добыли яйцо и с этими трофеями отправились к Афанасию в нору. Домовой пришмякнул яйцо сверху рукоятью ножа, снял небольшой кусочек скорлупы. С помощью чайной ложки влил несколько капель в яйцо, положил его в стеклянную банку и поставил около теплой печки.
- Надобно в тепло, – пояснил Афанасий.
Через пару дней дырка в яйце затянулась белесой пленкой, а от скорлупы к стенкам банки протянулись сероватые влажные нити, похожие на паутину. Домовой озадаченно смотрел на банку, которая стала похожа на реквизит для празднования Хеллоуина.
- Как-то странно. В гримуаре ничего такого про эти белесые сопли нет.
- Наверное, это потому, что малафью мы взяли от полного придурка. Ну кто презики в окно кидает?
Афанасий почесал лысину и полез в свою толстенную книгу с заклинаниями.
Через неделю от яйца начали откалываться кусочки скорлупы, и домовой с котом сгрудились около банки, переживая за гомункула, как нервные папаши под окнами роддома. Когда упал последний кусок скорлупы, Камыш удивленно произнес:
- Почему он такой волосатый? Он что, кавказских кровей?
На дне банки разевал ротик крошечный мужик размером с мышь. Все тело его было покрыто черными волосами, особо густо росшими на груди и спине. На подбородке пробивалась сизая щетина.
- Отвалятся, – махнул рукой домовой.
Гомункулу наварили борща с сушеными мышами, а кириешек набрал Камыш, вытащив у Ольги из кухонного шкафчика пакетик. Домовой совал ложечку мужичку, приговаривая:
- За папу… За маму… Оппа!
Гомункул рос быстро: через неделю он был размером уже с небольшую кошку, а по прошествии 10 дней догнал ростом Афанасия. Черные волосы отвалились, и Камыш с удивлением признал, что гомункул стал запохаживаться на довольно симпатичного широкоплечего парня. Афанасий утащил у Ольги кусочек цветка под названием «женское счастье», высадил его в горшок и посыпал какими-то едко пахнущими травками, прочитал коротенькое заклинание.
- А это зачем? – спросил Камыш, с интересом наблюдавший за его манипуляциями.
- Сажаю его будущее, – домовой кивнул на гомункула. – Я ж не могу Ольге отдать бомжа без профессии и работы.
- Хех, – хмыкнул кот. – Ну и кто он у нас будет? Бизнесмен? Миллиардер, филантроп и плейбой?
- Увидишь, – загадочно сказал Афанасий.
- А это чего у него на руке? – кот показал на ладонь гомункула – посередине росла крупная шишка.
Домовой близоруко пригляделся:
- Ерунда какая-то. Эдак быть не должно.
Он снова схватился за гримуар, перечитал странички, посвященные гомункулу.
- Черт его знает… Тут про такое нету.
На следующий день домовой с отчаянием разглядывал руку гомункула: то, что первоначально было похоже на шишку, приобрело вполне зримые очертания горлышка бутылки.
- «Балтика», – прочитал кот этикетку. – У него что, пивная бутылка растет из руки?!
Еще через день ноги гомункула покрылись серо-черной патиной, а на торсе проступил желтоватый налет. Подтянутый живот вдруг опустился толстым комом, под подбородком надулся жировой валик. Зародыш постоянно икал и прикладывался к своей пивной бутылке.
- Да что это за хренотень! – вопил Афанасий. - У нас алкаш какой-то вышел, а не идеальный парень!
В ближайшие несколько дней на ногах гомункула образовались вытянутые на коленях треники, а желтоватый налет превратился в майку-алкоголичку с рваной подмышкой.
- Ебаааать, – протянул Камыш, глядя, как зародыш чешет яйца через треники. – Красавчик.
- Надо справиться у Семеныча, – грустно прокряхтел Афанасий.
Семеныч, его давний приятель, был домовым в северной части дома и прожил он намного дольше, а значит, мог знать, что в их ритуале случилось не так. Афанасий сделал портал, и они нырнули в нужную квартиру. Нора вывела их на кухню, где домовой надел личину невидимости, а Камыш припал на все лапы и осторожно выглянул из-под стола.
Высокая старуха с грандиозной задницей и не менее грандиозной грудью мешала что-то жутко вонючее в кастрюльке, рядом на табурете примостился тощий низенький старик с впалой грудью, который тонким жалобным голоском произнес:
- Ниночка, мне кажется это не совсем научный метод…
- Научные нам не надо! – громовым голосом отрезала Ниночка. – Чего эти врачи понимают! Вон у Галины Федоровны сын заболел остеохондрозом, аж в Израиль ездил лечиться. И что..?
- А что? – встрепенулся старик.
- И помер! Как из Израиля вернулся.
- От остеохондроза..?
- Не, в аварию попал.
Ниночка снова помешала свое варево, подцепила немного ложкой, понюхала.
- Нажористо вышло!
Она перелила желтую, страшно вонявшую жидкость стакан и протянула мужу. Кот толкнул Афанасия в бок и указал на стопку книг на кухонной полке, на корешках значилось: «Пей мочу – не доверяй врачу!», «Сила в урине», «Моча – живая вода современности», «Геннадий Малахов: лучшие рецепты».
- Ниночка я как то…
Старик попятился, как краб, вместе со своей табуреткой подальше от стакана.
- Брезгуешь? – поперла на него грандиозной грудью Нина. – От родной жены брезгуешь?! Да я ради твоего здоровья враскоряку над этой банкой…!! А ну давай!
Старик пискнул и схватил стакан.
- Чокнутые какие-то… - прошептал Камыш.
Афанасий оторопело смотрел на поклонников уринотерпаии.
- Я ведь их знаю, - тихо сказал он на ухо коту. – Нина эта медсестрой операционной была, старикан – инженером. Никогда они такой ерундой не занималась.
- Ладно, пошли, – толкнул его лапой кот.
Афанасий открыл портал в углу кухни, и они ввалились в избу к Семену.
У Семеныча царил страшенный бардак – на полу валялись рассыпанные лук и чеснок, перья из разодранной подушки усеивали все, словно снег, по половицам почему-то скакали мелкие серые лягухи.
Афанасий, раскрыв рот, смотрел на Семеныча. Домовой северной стороны валялся поперек кровати в длинной рубахе и лаптях, тощие ноги в черном пуху торчали из-под полы. Афанасий бросился к нему, схватил плечи и принялся трясти:
- Семеныч! Эй, ты чего! Семеныч! Тебе плохо, что ль?!
Камыш сунул нос в трехлитровую банку, стоящую на столе, сморщил нос, задвигал усами:
- Похоже, ему очень даже хорошо. Это брага.
Семеныч разлепил один глаз, обозрел домового и вдруг хрипло запел:
- Ах не одна трава примятаааа, примятаааа девичьяяааааа красаааа..!
Афанасий ошалело посмотрел на приятеля:
- А иде портки твои, Семен?
Снова отозвался кот:
- Да вот они тут, на журнале «Буфера XXL».
Домовой сел на кровать, дернул себя за остатки седых волос на лысине:
- Да что тут, черт возьми, происходит!
Камыш пожал плечами:
- Кто-то устроил себе выходной, чего блажишь-то.
- Да не бывает так! Домовой – хранитель дома, не пьем мы! Супротив нашей природы это!
- А это значит..? - промурлыкал Камыш.
- Что значит?
- Значит, вашу природу непьющую кто-то… Заколдовал.
- Хм… – Афанасий почесал в бороде. – А ты может и прав. Давай-ка пройдемся по квартирам, посмотрим, чем соседушки живут.
В следующей квартире царил полумрак, и коту с домовым почти не пришлось таиться. Мужчина около пятидесяти расположился за столом, на котором горели две толстые черные свечи. Камера на штативе была включена и направлена на дощечку с небольшим зверьком, которого кот сначала принял за мыша. Лапки зверька были перевязаны толстыми нитками и растянуты в стороны, концы ниток закреплены в углах дощечки булавками. Толстенькое брюшко его было выбрито, на розовой коже чернела криво выведенная пентаграмма. Мужик поправил растянутые треники, провел по влажной от пота лысине и начал вещать на камеру:
- Сегодня, друзья мои, мы будем учиться наводить порчу. Для этого нужна крыса или мышь, но я собсно, купил хомяка-джунгарика. Мышей временно было… Впрочем, это неважно.
Хомяк дергался всем жирненьким тельцем и вопил:
- Памагитееее! Мужик, ты ебнулся в край! Мамачкааа!! Лююююуууудии! Твою мать, сам же сказал, крыса нужна! А я не крыса, я домашний питомец! Питомец я, блядь! Колесико там, поилочка… Я умею миленько жрать орехи, щечки у меня милые… Сука, ты что, не видишь, какой я милый?!
Мужик, разумеется, хомячьи вопли не разбирал, для него они звучали как писк и свист, а Камыш все отлично понял и гаденько захихикал в пушистую лапу. Афанасий укоризненно посмотрел на кота, покачал головой. Потом подошел к столу, пошевелил пальцами, будто кормил курей, пошептал себе под нос, и мужик вдруг зевнул, потер кулаками глаза и опустил голову на стол, захрапел богатырским храпом. Кот вскочил на стол, уставился сверху на джунгарика, и тот заорал еще громче прежнего:
- А ну кыш, кыш! Ааааааа! Тьфу! Фу! Не ешь меня! У меня глисты! И блохи! Отойди!
- Покышкышкай мне тут еще, – проворчал Камыш. – Кому ты нужен, фигня щекастая.
Хомяк не унимался, продолжая вопить на ультразвуке так, что закладывало уши. На стол, кряхтя, взобрался Афанасий.
- Ну чего орешь-то, – поморщился он.
Домовой вытащил булавки из дощечки, помог хомяку снять нитки с лап. Джунгарик, буксуя на полированной столешнице, ломанулся было прочь, но Камыш изящным ленивым движением схватил его когтистой лапой и швырнул обратно на дощечку.
- Вы чего, пацаны, вы чего… - бормотал хомяк, пятясь к стене.
- Ну и остолоп, – пробормотал Афанасий. – Куда ты собрался-то?
- Я это… Ну…
- Чего ну? По дому будешь шароебиться, что ли? Сожрет тебя, идиота, первая попавшаяся кошка.
- А эта харя не сожрет? – насупился джунгарик и кивнул в сторону Камыша.
- Он воспитанный, – уверенно ответил Афанасий.
Кот за его спиной оскалил белоснежные клычки и щелкнул пастью. Хомяк вжался в стену, а Камыш покатился со смеху. Домовой, не обращая на них внимания, осматривал столешницу: толстые свечи черного воска, куриные кости, ржавые иголки в блюдечке, пучок седых волос, книга с изображением козлоголового Бафомета на обложке.
- Ворожить собрался, – покачал головой Афанасий. – Плохо. И странно. Этого соседушку тоже я хорошо помню – он хоть и пришибленный всегда был, но безобидный. Снимал ролики на ютуб, руками водил перед экраном, вроде как заряжал на счастье, деньги, удачу. А тут вдруг – порча. И хомяка почем зря истязал.
Он обернулся к Камышу:
- Что-то творится в доме. Нехорошее что-то. Не нравится мне, жильцы как с ума посходили. Ой, не нравится…
- А мне как не нравится, - угрюмо произнес джунгарик, косясь на когти кота.
- Пошли к Зеркалице, – махнул он короткопалой рукой. – Надо с ней побалакать.
Взгляд его наткнулся на недовольного хомяка.
- А блин, да. Давай его сначала к Ольге отведем.
Джунгарика привели в родную квартиру, где хозяйка сначала заорала «Мышь! Мышь!» и забралась на табурет. Камыш демонстративно нюхал хомяка, показывая фальшиво умильной мордой, что жрать его он не будет. В конце концов джунгарик встал на задние лапки, поднял передние и начал умываться, трогательно дергая усиками и блестя глазами-бусинками. Он как бы невзначай поворачивался то так, то сяк, чтобы продемонстрировать бурундучьи полоски на спине.
- Тьфу ты, это ж хомяк! – наконец поняла Ольга.
- Наконец-то дошло, – вздохнул джунгарик.
- Ой какой хорошенький, откуда ж ты взялся, такой помпончик?
Ольга протянула к хомяку руку, а Камыш развернулся, бросив через плечо:
- Ну держись, брателло.
Афанасий открыл портал на верхние этажи, и вслед им неслось:
- Ой какой маленький, пушистик-лапочка! Кто ж тебе пузико выбрил, что за негодяи?
Зеркалица жила на самом верхнем этаже, и у кота немного заложило уши, когда домовой стремительно протащил его по порталу. Нужная им квартира была с хорошим ремонтом и стильной современной мебелью. В большой светлой гостиной стояли лаконичный бежевый диван, легкие кованые металлические этажерки и большое зеркало-трюмо в тяжелой деревянной оправе. Домовой деликатно постучал по поверхности зеркала, и с обратной стороны выглянула юная девушка в невесомом светлом платье, будто сошедшая с картин Боровиковского. Вьющиеся волосы были уложены на макушке, но пушистые русые завитки выбивались там и сям, украшая ее ладную головку.
- Ой, Камышик, – проворковала она, протянула тонкую руку из зеркала и погладила кота по голове.
- Мы по делу, – насупился Афанасий. – Он несколько завидовал коту, что тот одним своим видом приводил женщин в умилительное настроение.
- Что такое?
Зеркалица, красуясь, присела и превратилась в кота, похожего на Камыша. Но только более пушистого, крупного, с более лоснящейся шерстью, с роскошным мохнатым хвостом. Камыш приосанился около зеркала, и Зеркалица, повторяя его движения, наклоняла голову, поднимала лапу. Зеркалица, живя в своем стеклянном мире, благоволила к некоторым людям, и, гуляя по зеркалам в доме, отражала их в более выгодном свете. Показывала женщин стройнее и моложе, отражению мужчин уменьшала животы и увеличивала бицепсы. Тем же, кого не любила, уменьшала глаза, делала более крупными поры на лице, преувеличивала целлюлит и дряблость кожи.
- Нам нужен правдивый осколок, – сказал Афанасий.
- Зачем?
- А ты ничего не замечаешь? В доме что-то неладное творится… Хорошие добрые соседи творят дичь какую-то.
Зеркалица снова превратилась в девушку, задумчиво надула малиновые губки.
- Хм… Про дичь не знаю – я же по внешности больше, ты знаешь. Пожалуй, кое-что странное я заметила. Зеркала порой становятся словно мутные, я сначала не поняла, в чем дело, но потом обнаружила, что они просто запотевают по утрам. Стало очень влажно.
- Надо проверить дом, дай нам правдивый осколок.
Осколок, принесенный из зазеркалья, обладал замечательным качеством – в нем отражалась истинная суть. Красавчик, если он подл, лицемерен и завистлив, отразился бы скрюченным стариком с россыпью язв около лживого рта, а дом радушной хозяйки, но за глаза сплетницы, костерящей гостей, в нем бы предстал старым заброшенным пыльным сараем.
- Условие помнишь? – нежным голоском произнесла Зеркалица.
- Да-да, в осколок можно посмотреть только раз, потом он становится опасным. Я понимаю. Мы походим по квартирам, посмотрим, сначала вычислим, потом с помощью осколка удостоверимся.
- Хорошо, - кивнула девушка. – Ну давай, начинай.
Афанасий взял с этажерки круглое зеркало на ручке и поднес его к трюмо. Зеркальные поверхности отразили друг друга, образовав бесконечный коридор. Зеркалица сунула туда руку, стукнула кулачком в пустоту, и вдруг одна из поверхностей пошла трещинами, вниз со стеклянным посыпались куски. Девушка подобрала один, протянула домовому.
- Осторожнее с этим. Не люблю я эти штуки из Многомирья.
- Ну, так я всего один и попросил, чтоб не заиграться.
Осколки из Многомирья были опасны – взгляд туда завораживал, лишал воли. Неподготовленные терялись, начинали путать, где реальность, а где отраженное зазеркалье, могли упасть, как в омут, в запределье. Афанасий и сам побаивался осколка правды, но с домом нужно было что-то решать. Он взял со стола льняную салфетку, завернул осколок. Зеркалица на прощанье чмокнула Камыша в мохнатую макушку, высунувшись из зеркала по пояс.
По дому бродили хаотично, прыгая с этажа на этаж из квартиры в квартиру. Домовой мрачнел все больше: в одной из квартир обнаружилась батарея бутылок, пьяный шалман и двое детей, жавшихся друг к другу под столом; в другой молодая пара скандалила из-за доступа к компьютеру; в третьей женщина средних лет орала на ребенка из-за пролитого на стол чая, в четвертой девушка с недовольной морщинкой между бровей бинтовала мужу ладонь
- Ничего необычного, – пожал плечами Камыш. – Такое и без влияния Темных бывает. Ну бухают, ну ругаются, ну орут на детей… Эка невидаль.
- Бывает, – покивал Афанасий. – Но не везде и сразу. Во всех квартирах, в которых мы были, вьется что то плохое. Люди злятся друг на друга, скандалят, не прощают…
- Ну и где мы будем смотреть в осколок? У бухариков, может..?
Домовой покачал головой:
- Почему у них? Нет, тут надо подумать.
Он походил из угла в угол, задумчиво сказал:
- А ну-ка, пошли вернемся к этим бинтованным.
Пришли они к скандалу – девушка орала на своего забинтованного мужа, в углу кресла испуганно таращил глаза мальчик лет пяти, вытянув через подлокотник ногу с ярко-красной ступней.
- Ничего толком сделать не можешь! Самое простое просила - ребенка помыть, так ты, остолоп, умудрился кипяток включить!
- Сама-то хороша! Кто меня горячим супом облил?! Рука еле ворочается!
- Я нечаянно! И я сама обожглась!
Девушка ткнула в свою лодыжку, на которой была нашлепка из бинта и пластыря.
- Хватить орать, полоумная! Скорую лучше ребенку вызови!
- Без скорой обойдется, маслом помажу и все!
- Дура стоеросовая, нельзя ожоги маслом мазать!
Переругиваясь, супруги все таки вызывали скорую, и когда приехала бригада, вопя на весь подъезд, отправились всем семейством в больницу. Афанасий обошел квартиру, остановился возле окна в гостиной, по низу которого собрался конденсат. В углу послышалось шуршание, и домовой полез под стол, туда же сунулся и Камыш. Под столом около плинтуса копошились крупные черные жуки, которых кот сначала принял за тараканов.
- Мокрицы! – воскликнул домовой.
Он поднялся с пола, отряхнул колени и залез на подоконник. Посмотрел на высотки новенького ЖК, обернулся к коту:
- Помнишь, что на месте этого квартала раньше было?
- Откуда? Мне всего два года. На моей памяти он всегда тут был, – удивленно воззрился на него Камыш.
- А я вот помню! – воскликнул домовой. – А ну за мной, мохноногий!
Афанасий ворвался в свою избушку, достал из-под лавки небольшой сундучок. Открыл крышку, и кот увидел черную бородавчатую жабу. Глаза она смежила и тихонько посапывала плоским носом. Домовой поставил сундук на стол, вынул спички и неожиданно выдернул у кота пучок шерсти со спины.
- Офонарел, что ли? – взвыл Камыш.
Афанасий поджег шерсть на блюдечке и пепел вытряхнул жабе на спинку. Лягуха встрепенулась, открыла глазки и тихо свистнула.
- А ну давай, матушка! – потер ручки домовой.
Жаба начала обильно потеть, с жирной кожи скатывались крупные тягучие капли, и жаба засопела еще громче. Афанасий бросился к большому сундуку, вынул длинные тонкие прутья.
- Этта чево? – прищурился кот.
- Розги, – коротко ответил домовой.
Он смочил тряпочку в клейком жабьем поту и начал протирать ею розги.
- Чего ты делать то собрался, я не пойму.
- Щас увидишь! А ну, пошли обратно!
Афанасий схватил розги, правдивый осколок в салфетке и снова открыл портал в квартиру семейки с ожогами. Кот едва поспевал за ним, прижав уши и перейдя на мелкую рысь. В комнате домовой вынул осколок, направил на стены:
- Смотри…
В зеркальной поверхности отразились обои с обильными потеками, будто этажом выше прорвало трубу. Мокрые пятна пучились гроздьями мелких пузырьков и пульсировали. Кот удивленно мяукнул, когда один из пузырьков прорвался и на пол упал крупный головастик лягушки. К плинтусам жались странные лягухи с красными глазами и костяными сушеными лапками, которыми они тихо стучали по старому паркету.
- Вот оно! – удовлетворенно сказал Афанасий. – За мной, на кухню!
На кухне от пола шел пар, старые доски кое-где были выломаны, в дырах лежали дохлые лягухи, затянутые белесой влажной паутиной. Стены скрывались под буро-красной коркой, напоминающей засохшие мясные ошметки. Домовой поднял осколок, чтобы поймать в отражение потолок.
- Так я и думал! – воскликнул он. – Ну что, тварь, не удалось спрятаться?
Камыш, вытянув шею, заглянул в осколок и увидел тощую старуху пугающего вида, которая, расставив невероятно длинные паучьи руки и ноги, упиралась в стены. Узкое лицо с обтянутой кожей, под которой выделялись зубы, волосы, сбитые в вековой колтун, серая от грязи рубашка с отвисшим подолом, в волосах старухи копошились мелкие лягушки и головастики. С рубахи медленно отрывались и капали на пол крупные горячие капли.
- Банница! – сказал Афанасий коту. – На месте нового квартала раньше такие же хрущи стояли и старая престарая баня, ее из окон этой квартиры как раз преотлично видно было.
- Нашел-таки, сучонок, – проскрипела старуха. – А чево, куда мне деваться? Баню порушили, сволочи.
- Из-за тебя весь дом страдает. Банницам не место в людском жилье… От тебя темная зараза идет, народ с ума сходит. Шла бы ты отсюда, тетя.
- Щас, разбежалась, – огрызнулась старуха.
- Ну смотри, твоя воля.
Афанасий достал из-за пазухи длинную розгу, размахнулся и ударил банницу, попав по груди и руке. Старуха взвыла, спрыгнула на пол и вдруг разом раздалась – вытянулись и так длинные руки и ноги, макушкой коснулась потолка. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, сделав ее уродливое лицо еще уродливее, и из-за зубов хлынул поток кипятка. Камышу на темечко попало несколько капель, и он взвыл. Банница сжала и разжала пальцы, в лицо коту и домовому полетели горячие угли. Домовой хлестнул старуху еще раз, и она снова увеличилась в размерах.
- Хватит ее хлестать! – возмутился кот. – Она только больше становится.
Банница двинулась на них, извергая кипяток и угли.
- И чего, какой дальше план? – прошептал кот, задрав головенку и глядя в выпученные глаза старухи.
- Бежим! – крикнул Афанасий и в момент проделал портал в стене.
Они прыгнули в соседнюю квартиру, но старуха бросилась за ними – размеры ее не останавливали, видимо, делать пространственные норы она умела сама.
- Пиздееец! – заорал кот.
- Еще не совсем! – крикнул домовой и проделал новый портал.
Они прыгали из квартиры в квартиру, кот прижимал уши и утробно рычал, когда на него попадали капли кипятка, а Афанасий только крякал. Камыш не сразу понял, что домовой ведет их к дому, к Ольгиной квартире.
- Ты ее к Ольге тащишь! – возмутился он.
Афанасий не ответил, продолжая деловито делать нору за норой. Они ввалились домой, и за ними прыгнула банница, раздувшаяся до неприличных размеров. Дохлые головастики и вареные лягушки сыпались с ее головы.
- Ну что, молись своим богам, домовой, – плотоядно произнесла старуха и протянула к нему руки-грабли.
- Ааааа! Афанасий! Мы просрали эту миссию! – завопил Камыш.
Но домовой сжал комель розги и спокойно ответил:
- Не в этот раз, бабуля.
Он стукнул кулаком о кулак и вдруг раздался, как банница, разогнулся, как древнерусский богатырь, макушкой достал до потолка. Руки вдруг обросли крепким мускулистым мясом, стали, как две дубины.
- Ну охренеть… - свистнул Камыш.
- У тебя здесь нет власти, это мой ДОММММ!!! – голос Афанасия, как колокол, оглушил, взорвал барабанные перепонки. – Это мой домммм! МОООЙ ДОМММ!!!
Все загудело, затряслись стены. Кот покатился кубарем, банница прижала ладони к ушам. Домовой хлестнул ее розгой по лицу, по ногам, по торсу. И старуха начала съеживаться, уменьшаться. Но он хлестал и хлестал ее до тех пор, пока она не уменьшилась до размера хомяка.
- Камыш, неси банку! – крикнул Афанасий, принимая свой обычный облик.
- Да ну тебя в жопу! – пискнул кот из-под дивана. – Предупреждать надо!
- Вылезай уже, не бойся.
Взъерошенный кот выполз, отряхиваясь.
- Какого хрена сейчас было?
- Ну, родной дом для домового – место силы. Здесь я могу немного больше, чем в других квартирах.
Камыш принес литровую банку, куда они посадили банницу, и Афанасий положил ее в свой сундучок.
- А скажи, клево было, когда я закричал «У тебя здесь нет власти!». Это я в кино видел, – довольно потер ручки домовой.
- Что это вообще за пенсионерка? – кивнул кот на банку с крошечной старухой, которая уселась на дно и кричала какие-то ругательства, потрясая сухим кулачком.
(продолжение в комментариях)
Болотница. Часть третья
По пути зашла в супермаркет, где по субботам проводились акции выходного дня и на многие продукты снижали вполовину стоимости цены.
До съёмной хаты добралась довольная, но уставшая как из-за давящей и никуда не собирающейся уходить жары, так и из-за отягощающих руки покупок, состоящих из круп и консервов. И каково же было моё удивление, когда прямо возле калитки увидела сидевших на корточках с пакетами в руках Катю и Яну.
- Девочки, а вы чего сюда приехали? Случилось что? - совершенно растерялась я.
- Да не волнуйся. Мы к тебе в гости вот решились прийти. Еле дом твой нашли, - прояснила ситуацию Яна, вставая и поглаживая замлевшие ноги.
- И, честно сказать, мы уже устали ждать и думали уходить, - пожала узкими плечами Катя. - А раз ты, наконец, пришла – значит, останемся? - прозвучало с надеждой и одновременно вопросительно.
- Да, конечно! Оставайтесь, - ответила я, чувствуя, как горят от стыда щёки.
Неудобно-то как вышло, и девчонки явно не с пустыми руками ко мне в гости пришли. А потом себя одёрнула: ведь чего мучаюсь, их к себе не звала. И стыдиться мне нечего. Пусть съёмная хата безо всяких удобств, но плачу за неё из своего кармана. А если им не понравится, то пусть уходят. Зато сразу определю, что из себя подруги, как люди, представляют. Так завела их внутрь, нарочно медленно открывая дверной замок и зажигая все свечи в банках, что уже ожидали меня в коридоре.
- Света нет, связи нет, туалет на улице, - спокойно поясняла я.
- Понятненько, - протянула Яна, и, вообще, они обе как-то притихли.
Катя же достала из пакета вино, фрукты, конфеты, сыр, булочки и полпалки копчёной колбасы. Я пошла к полке за печкой за чашками. Девчонки помыли руки под рукомойником, порезали колбасу, сыр, сделали бутерброды. Я только приборы и тарелки предоставила. Затем они налили вина в чашки и сказали просто:
- Ну, что, подруга, давай выпьем за дружбу!
- Посидим, пообщаемся, - хихикнула Яна и первой выпила глоток вина из чашки.
Я взяла бутерброд, откусила, запила вином и промычала, отметив:
- Вкусно!
- А то! - произнесла Катя с многозначительным видом разбирающегося в винах человека, усаживаясь на табуретку. - В следующий раз к нам пойдём, веселее будет.
- За дружбу! - провозгласила Яна, и мы чокнулись чашками.
А у меня с души, пока глядела на их естественное поведение безо всяких мнительностей, коих я ожидала, словно тяжёлый ком с души спал. Отпустило.
От жары вино быстро ударило в голову.
Разговорились, шутить стали и от шуток смеяться до слёз и икоты. Катя включила весёлую музыку на смартфоне. И первой подпевать стала. Яна начала танцевать и меня за собой потянула. Сами не заметили, как у печки оказались, а там и штору отодвинули, чтобы места для танцев больше было. А тут Яна и Катя ожерелья и бусы увидели и без спроса взяли их, на себя стали надевать, кружиться с ними, хохотать. А мне вдруг жутко стало, голова заболела, а сердце, наоборот, словно в лёд превратилось и застучало сильно-сильно, словно предупреждая о беде.
- Девочки! - протрезвела я. - Хватит! Положите всё обратно! - вскрикнула я.
А они не слушали, кружились, играли с бусами и ожерельями, как дети малые, пока у Яны бусы не порвались, рассыпавшись по полу. Она первой и смеяться прекратила. Остановилась резко, тяжело дыша, сказала:
- Что-то плохо мне! - И согнулась пополам в приступе рвоты.
Катя тоже прекратила танцевать, трезвея. Выключила музыку. Усадила Яну на табуретку, дала воды и приложила к её лбу влажное полотенце.
- Такси вызовем – не переживай, всё хорошо будет, - сказала она то ли мне, то ли Яне.
А я всё собирала и собирала с пола бусины, внутренне понимая, что нет, ничего хорошего уже не будет. А бусинки выскальзывали из пальцев и катились прочь по углам. И больше я уже не могла их найти, как ни старалась, а от расстройства слёзы сами лились из глаз всё сильнее и сильнее. И вот я уже зарыдала и перестала собирать эти проклятые бусы.
Не сразу мы заметили, как быстро стемнело и как в хате сильно похолодало, а ещё запахло сыростью. И дверь чёрного хода стала протяжно и жутко скрипеть, хотя снаружи вроде как и ветра никакого не было.
- Чертовщина какая-то! - перекрестилась Катя.
- А чьи это бусы? - таки поинтересовалась пришедшая в себя Яна.
- Демьяны. Хозяйки. Она к ним даже прикасаться запретила, а ты… - прозвучало укоризненно, хоть я того и не хотела. - Порвала. Вот что теперь делать?
- Я деньгами отдам, сколько твоя Демьяна скажет. Или куплю такие же! Ты прости меня, Глаша, я не хотела, - произнесла Яна с чувством.
Из-под пола у печи раздался тяжёлый, глухой звук. Сильно затрещало, словно под домом ползло что-то большое. Яна взвизгнула. Катя первой показала пальцем на половик, закрывающий доски у чёрного хода. Половик шевелился, как будто снизу кто-то неторопливо сдвигал его.
Мне стало жутко. Холод ледяными пальцами пробежал по позвоночнику, коснулся ног и тоже заставил их заледенеть, обездвиживая. И мысли мои тоже превратились в вязкий студень. Я была словно и не я. Как во сне всё происходило.
Вот услышала далёкий, глухой шёпот из-под пола. Так могла говорить старуха, если бы не дышала. «Никуда, никуда не денетесь!»
- Что? - повторила я одними губами, чувствуя, что совсем не могу шевельнуться, даже пальцы на руках онемели. Половик внезапно взлетел к потолку, а из щелей в досках начал просачиваться белый, густой, зловонный туман, резко пахнущий рыбой.
- Нужно уходить! Немедленно! - крикнула Катя, встряхивая меня за плечи. Яна истерически смеялась, и показывала пальцем в угол.
Внезапно и мгновенно взорвался пол, вылетели доски. Снизу полезло что-то большое, чешуйчатое, с хвостом и мордой, наполовину рыбьей, наполовину человечьей.
Эта морда глянула на нас и предвкушающе ухмыльнулась, и тут свечи погасли.
Мы разом заорали и завизжали от ужаса. Бросились к двери, а я споткнулась, кажется, о табуретку и упала.
Сверху закапала вода, затем она просто полилась. Я оцепенела, словно пребывая во сне.
Громко скрипнула входная дверь. Катя нервно, с истерикой в голосе звала меня и Яну. И я нашла в себе силы ползти и поползла.
Вода хлюпала под руками, лилась на меня со всех сторон, холодная и остро пахнувшая рыбой.
Едва я перевалилась через порог в коридор, смотря в открытый дверной проём, где в сумерках стояла Катя, жара с улицы дохнула пыльным ветром в лицо, и моё сонное оцепенение практически спало.
Я вдруг поняла, что если сейчас же не выберусь из хаты, то пропаду здесь.
В ногу резко впились холодные, крепкие пальцы, сжали. Я повернулась и увидела пасть с мелкими тонкими зубами, огромные рыбьи глаза на меловом лице, лишь формой напоминающем человеческое.
В панике я задёргалась и заорала, а эти мелкие зубы уже кусали за ногу, грызли. Тварь причмокивала, жадно всасывая мою кровь.
Катя бросилась в хату, ко мне, хватая первое, что попалось в руки, – ведро и с диким криком начиная лупить им чудовище по голове.
Воды вокруг вдруг стало больше. Она шумным потоком просачивалась сквозь стены, потолок и поднималась вверх с пола.
На улице загрохотал гром.
Чудовище от удара ведром отпустило мою ногу и крепко полоснуло когтями Катю по плечу, разорвав ей сарафан. Катя, игнорируя рану, насадила твари ведро на голову.
Я увидела Яну с горящей свечой в руке, упорно пробирающуюся сквозь поток воды. Видимо, до сих пор она пряталась в спальне.
Рыбоголовое чудовище с ведром на голове, утратив способность видеть, оставалось на месте. И сильно било хвостом, шумно брызгая по воде.
Я схватила Катю за руку, и прибывшая вода вытолкнула нас в коридор. Чудовище таки избавилось от ведра и следовало за нами. Мы с Катей были на крыльце, куда вода из хаты странным образом не попадала. Она словно замерла на пороге и не могла перелиться через него.
- Яна… - шепнула я одними губами, потому что подруга стояла прямо за спиной рыбоголовой твари, которая раздумала выползать из хаты за нами. И я сообразила: чудовище, вероятно, чуяло, что не все из нас выбрались на улицу.
Снова загрохотало. Мгновенно стемнело, и начался сильный дождь. Засверкали яркие и резкие, зигзагообразные молнии. Чудовище принюхалось и стремительно развернулось. Катя крикнула:
- Яна, уходи! – и крепко, болезненно схватила меня за руку.
Сердце в груди у меня обмерло, потому что я не могла отвести взгляда от коридора, где в этот момент Яна не рванула (как следовало поступить) обратно в хату, чтобы снова спрятаться в спальне. Она двинулась прямо к рыбоголовой и резко поднесла толстую свечу к её морде, тыкая прямо в глаза огнём и растопившимся воском.
Огонь сразу захватил тонкие и пышные белесые волосы рыбоголовой. Ухнуло, занявшись вверх, пламя, словно попав на сухую солому.
Тварь завизжала так сильно, что заложило в ушах. Не слышно мне стало ни ливня, ни грохота грома.
Яна стремительно бросилась к порогу и выскочила на крыльцо, к нам. Вода за её спиной в коридоре вдруг поднялась прямо до потолка и исчезла вместе с рыбоголовой в образовавшемся водовороте в полу. Входная дверь хаты с шумным хлопком закрылась сама по себе.
До остановки мы бежали не оглядываясь, забыв о дожде и не страшась ярких молний, словно раздирающих небо на части.
Только спрятались под крышу остановки, как ливень внезапно кончился, а тучи рассеялись.
Катя вызвала такси, и мы стали ждать автомобиля, молча.
Мой телефон остался в хате, как и телефон Яны.
Я же вообще ни о чём не могла думать, словно внезапно отупела. Пока не оказалась в такси и не поняла, что меня куда-то везут. А куда? Вероятно, к подругам на квартиру. А что дальше? А что, вообще, произошло? Стоило об этом подумать, как засосало под ложечкой и свело живот от страха. Нога заболела, и я, наверное, тихонько, застонала, ибо Катя спросила, глядя прямо мне на ногу:
- Болит?
Я кивнула, а Катя сказала водителю, чтобы вёз нас в травмпункт, а мне тихонько прошептала:
- Доктору скажем, что собака напала и больше ничего.
Мне вдруг нестерпимо захотелось плакать, но я заставила себя натянуто улыбнуться, понимая, что иначе всё: заплачу и не остановлюсь.
В травмпункте в такое позднее время принимал заспанный дежурный врач. Он осмотрел ногу, хмыкнул, спросил, что случилось и есть ли у меня прописка. Я рассказала про нападение собаки и про то, что прописки нет. Он снова хмыкнул, протянул несколько бланков, сказал заполнить, предупредив, что все услуги иногородним платные.
- Без проблем, оплатим, - сказала Катя, мужественно выдержав взгляд врача.
Он полез в медицинский шкафчик за инструментами (сразу сказал, что рану зашить надо и уколы от бешенства тоже нужно сделать обязательно).
А потом ещё раз посмотрел на нас всех очень внимательно, отметив и бледность, и то, что выглядели мы, промокшие от дождя, как потерпевшие кораблекрушение.
Крякнул (вероятно сдержав порыв любопытства как следует расспросить нас) и с искренним сочувствием предложил бесплатно валерьянки накапать, при этом выжидающе одаривая нас вопросительным взглядом и явно ожидая услышать подробности о случившемся. Мы дружно закивали, соглашаясь только на валерьянку.
И, слава Богу, что вежливый доктор не стал настаивать, а просто щедро накапал нам каждой на сахар валерьянки.
После, получив первый, очень болючий укол от бешенства и взяв рецепт на антибиотики, мы с девчонками ушли. До их квартиры снова ехали на такси.