"Культ псевдоразнообразия.
Гипер-консьюмеризм и шопоголизм как следствие отчуждения при поздней стадии капитализма"
Для определённых прослоек населения стран империалистического центра (imperial core) культура гипер-консьюмеризма (сверхпотребительства) является весьма распространённым феноменом ещё с середины прошлого века. С приходом «свободного рынка» на постсоветское пространство многие из нас начинают на себе ощущать заразу капиталистической вакханалии псевдоизобилия.
Введение. Исторический контекст
Майкл Паренти, американский левый политолог, написавший широко известную в узких кругах работу «Чернорубашечники и красные: рациональный фашизм и свержение коммунизма», несколько глав посвятил описанию примерного душевного состояния многих граждан СССР в период 1960-80 годов. По его наблюдениям, многие граждане СССР и других социалистических стран (например, ГДР) желали разнообразия товаров, при этом воспринимая доступное жильё, бесплатные высококачественные образование и медицину как должное.
«Нельзя недооценивать человеческую способность к недовольству. Не только лишь социальными выплатами жив человек. Когда наши потребности удовлетворены, наши желания, как правило, растут, и сами превращаются в потребности. Рост уровня жизни часто возбуждает ещё больший рост ожиданий. Чем лучше к людям относятся, тем больше благ они хотят, и вовсе не обязательно испытывают благодарность за то, что уже имеют. Ведущие специалисты, достигшие относительно хорошего уровня жизни, хотели лучше одеваться, путешествовать за границу и наслаждаться тем куда более роскошным образом жизни, который доступен обеспеченным людям в капиталистическом мире» (Паренти М. Чернорубашечники и красные: рациональный фашизм и свержение коммунизма. Сан-Франциско: City Lights Books, 1997. С. 65-66).
Стоит учитывать, что у данных профессора Паренти, несмотря на его тенденции в целом следовать научному методу, имеются определённые ограничения. Данные, взятые из его работ, должны быть рассмотрены критически, и каждый из нас должен учитывать тот нюанс, что Паренти всё-таки американец и видел только часть истории СССР (все мы ограничены в своей перспективе).
Например, Паренти приводит высказывание «одного вьетнамского руководителя фермы», якобы «болезненный урок сельской кооперации состоял в том, что руководство (сельских кооперативов – ред.) не имело мотивации к успеху или производству». (Там же. С. 61). Профессор, как ни странно, не приводит ни оригинального текста, ни имени цитируемого руководителя, ни даты высказывания, ни хоть какого-то источника. Найти данное высказывание в Интернете также не представляется возможным. Это лишний раз показывает, что ошибаться (и врать) могут даже самые именитые люди; что даже высказывания профессоров нельзя принимать на веру, а необходимо проверять.
Паренти воссоздаёт образ советского интеллектуала-реакционера, недовольного отсутствием стимула к повышению продуктивности, называя советский производственный процесс 1970-ых бюрократическим коррумпированным «корытом», где процветали кумовство и, благодаря государственной системе субсидий, убыточное производство. Однако Паренти сосредотачивает внимание на том, что представления советских граждан, так же как и граждан других социалистических стран, о капиталистическом мире были эфемерны, приводя в пример вьетнамских мигрантов, которые, имея на родине два магазинчика и достойный доход, приехали в Америку за «лучшей жизнью».
Это – характерная позиция «всё и сразу», как и назвал одну из глав Паренти, тем самым попытавшись передать нам дух общества того времени, которое, забыв о достижениях своих революционных предков, не очень-то хотело жертвовать комфортом ради идеи, которая утратила для них свое очарование, ибо многие социальные цели были уже достигнуты.
Родители, бабушки и дедушки многих из нас могут поведать нам похожую историю: о том, как хотели джинсы, о том, как муторно было на лекциях по истории КПСС, о запретном Камю и гламуризации Запада. Хотя сейчас всё чаще и чаще встречаешь разочарованных «свободным рынком» зрелых людей, которые с горечью вспоминают, что, несмотря на очереди, дефицит и видимую серость, здравоохранение было бесплатным, не условно бесплатным по страховке, а по-настоящему таковым, и что квалифицированных врачей было больше, и что шансов умереть из-за недостатка денег на лечение было намного меньше.
Вспоминают ещё, что квартиру-то им дало государство, и образование высшее у них не за свой счёт, и им трудно поверить до сих пор, что на «свободном западе» никто их с хлебом-солью не ждёт. Вот он – капитализм во всей красе: работай за копейки и умри от предотвратимых болезней.
Паренти указывает нам на наивность советских граждан не чтобы поглумиться над ними. Как историк он анализирует социо-экономические факторы, которые серьёзно повлияли на дальнейший ход истории региона. Анализ Паренти ограничен в ресурсах, и его работы не стоит воспринимать, как последнее слово в вопросе о распаде Советского Союза. Однако суммированные данные из вышеуказанных глав дают нам ясную картину умонастроения населения наших бывших союзных республик.
Удовлетворив все свои базовые нужды, многие советские люди того времени повернулись лицом к надуманному западному рогу изобилия и, ослеплённые дешёвым блеском ложных обещаний, устремили свой рабочий и творческий потенциал в погоню за золотым тельцом.
Пройдя через мясорубку и хаос 90-ых, многие испытали разочарование, но глубина потери может быть осознана только сейчас, когда, как минимум, одно поколение уже было взращено на бесплодных капиталистических пустошах.
Блеск и сила пустых вещей
Не стоит недооценивать мощь нашего внутреннего порыва к красоте. Также не стоит преуменьшать нашу склонность к слепому следованию. В глубине души каждый из нас, даже отъявленный индивидуалист, слышит и слушает коллективный призыв – призыв ли к оценке чего-либо как прекрасного, зов ли примитивных, обращающихся к нашим инстинктам, маркетинговых манипуляций, или же звонкое стрекотание свежих псевдо-научных сенсаций.
Мы, люди, какими бы разумными мы ни были, редко можем устоять перед давлением извне, особенно когда это давление направлено на один из наших основных подсознательных импульсов – жажду разнообразия и накопительства.
2000-ые открыли, наконец, ящик Пандоры для нас – живущих на землях бывшего социалистического гиганта. От, казалось бы, бесконечного товарного разнообразия на первых порах перехватило дыхание.
Джинсы? Синие, чёрные, голубые; широкие, дудочки, клёш; с накладными карманами и без карманов вовсе. Машины-иномарки, косметика люкс, эксклюзивный алкоголь, парфюм и шоколад. Пёстрые фантазии претворились в ломящиеся от изобилия полки магазинов. Лего, Барби, динозавры-трансформеры заменили нашим детям Чиполлино и «Спокойной ночи, малыши!» Мы бросились в пучину погони за последней новинкой, и до сих пор многие из нас несутся на всех парусах вперёд, вперёд, вперёд, к мечте изобилия.
Однако гладкие айфоны и тряпки от Гуччи доступны не всем, и вот мы с радостью глотаем миф меритократии, верим в американскую мечту, в то, что если будем работать усердно, если мы умные и умелые, то добьёмся всего, и будет у нас большой красивый дом с зелёной лужайкой и белым забором, два джипа и отпуск на дубайском Джумейра-бич. И, может быть, у одного, двух, трёх процентов нашего населения, мечта исполнилась. А может быть, кто-то из нас, купив очередной люксовый крем, задумался: а так ли он мне нужен?..
И, может быть, покупая одну безделушку за другой, мы вдруг вспоминаем, что за завтрашний приём врача надо будет платить втридорога, и что айфон не вылечит нас и на работу за нас не пойдёт. Сидя в окружении бесконечно новых красивых вещей, мы медленно, но верно доходим до простой истины, что новее не значит лучше, что в новой обёртке нам продают ту же самую дребедень, которой в 90-ых кишели барахолки.
И после очередного долгого, муторного рабочего дня мы включаем телевизор, щёлкаем по интернет-каналам, высматривая среди человеков-пауков и чёрных вдов что-нибудь новенькое, что-нибудь покачественнее, но не находим.
И в смартфонах скачиваем очередное приложение со скидками, и снова ищем чего бы такого нового и полезного прикупить; и сил нет ни на гнев, ни на радость, а лишь на то, чтобы заказать через приложение ужин.
И где наш рог изобилия, где наша наивная мечта о буйстве красок жизни под властью всесильного капитала? Где наш соревновательный дух, что верил, что уж мы-то – мы – добьёмся, будет на нашей улице праздник, мы ведь сильные и целеустремлённые и, конечно, красивые от дорогого крема?
Но увы, рог изобилия достался только тем, кто не просто был целеустремлённым, а кто шёл по головам, по трупам, по нашим мечтам. Кто не гнушался стрелять в своих в 90-ые, а в 2000-ые посылает своих детей учиться в Швейцарию.
И, глядя на бесконечные обёртки от заморских конфет, мы с ностальгией вспоминаем о дефицитных шоколадках детства, которые казались вкуснее из-за магии редкости, ну и из-за возрастного изменения вкуса – биология, как-никак. Но вспоминаем мы и ещё кое-что: бородатых дядек на стенах в школьных кабинетах, портреты которых не успели снять, и их непонятные слова об эксплуатации, прибавочной стоимости и ещё каких-то немецких выкрутасах.
И снова и снова задаёмся вопросом «а что, если?» Что, если не из новых моделей джинсов можно было бы выбирать, а из новых университетов; что, если не от искусственного изобилия бы полки ломились, а от качественного и доступного товара; что, если было бы меньше кремов, но все они были бы эффективны, потому что исследования бы проводились научные, а не коммерческие.
И с тоской мы глядим в свой айфон, зная, что проработает он недолго, и ищем себя в смене образов, партнёров, причёсок и наёмного труда, и не знаем, кто мы – люди ли вообще или очередной товар в броской упаковке, который и утилизировать-то толком не умеют.
Вывод.
Дезадаптивный защитный механизм шопоголизма как ответ на капиталистическое отчуждение
Покупай, покупай, покупай! Больше, быстрее, моднее!
По прошествии 30 лет после распада СССР многие из нас в полной мере осознали, каково это – быть «человеком-товаром». Продавая своё время и свои таланты, мы поняли, что сами стали товаром, и увидели прямую связь своей человеческой ценности с безжалостной дробилкой капиталистического пересчёта на сверхприбыль.
«Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продукции. Рабочий становится тем более дешёвым товаром, чем больше товаров он создаёт. В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растёт обесценение человеческого мира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары» (Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года).
Мы потеряли связь с плодами своего труда, и во многом сама наша жизнь стала для нас абстракцией, туманной смесью из невысказанных слов, неиспользованного потенциала и недолеченных хронических недугов. Некоторым из нас повезло ещё меньше, и у них нет ни времени, ни сил, ни тем более мотивации быть человеком – человеком, жаждущим развиваться во имя всеобщего прогресса, а не в обмен на материальные блага.
В таких условиях в бесчисленных покупках мы можем находить временное утешение, отдушину, побег. Кто-то находит себя в играх, кино, сериалах о пустой драме и беспечной жизни знаменитостей. Кто-то мелочно соревнуется с соседями в игре у кого машина больше и громче, у кого собака дороже и злее. Каждый может выбрать яд на свой вкус: «...расширение круга продуктов и потребностей становится изобретательным и всегда расчётливым рабом нечеловечных, рафинированных, неестественных и надуманных вожделений.
Частная собственность не умеет превращать грубую потребность в человеческую потребность. Её идеализм сводится к фантазиям, прихотям, причудам, и ни один евнух не льстит более низким образом своему повелителю и не старается возбудить более гнусными средствами его притупившуюся способность к наслаждениям, чтобы снискать себе его милость, чем это делает евнух промышленности, производитель, старающийся хитростью выудить для себя гроши, выманить золотую птицу из кармана своего христиански возлюбленного ближнего (... каждая нужда есть повод подойти с любезнейшим видом к своему ближнему и сказать ему: милый друг, я дам тебе то, что тебе нужно, но ты знаешь непременное условие, ты знаешь, какими чернилами тебе придётся подписать со мной договор; я надуваю тебя, доставляя тебе наслаждение), – для этой цели промышленный евнух приспосабливается к извращённейшим фантазиям потребителя, берёт на себя роль сводника между ним и его потребностью, возбуждает в нём нездоровые вожделения, подстерегает каждую его слабость, чтобы затем потребовать себе мзду за эту любезность» (Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года).
И в итоге мой современник, рождённый в стране невероятных для его века свобод, на новой своей родине становится циничным, отчуждённым, озлобленным и несчастным человеком, который волен выбирать себе хозяина и цвет галстука. Стоило ли ради этих привилегий бежать за химерой надуманной и романтизированной «свободы» капитализма?
Сколько ещё нам нужно будет купить дизайнерских сумок и туфель, чтобы понять, что они – то же самое барахло, и счастье в них не лежит, и не потому, что «не в деньгах счастье», а потому, что капиталист предлагает нам иллюзию разнообразия в обмен на средства производства, замыливает нам глаза бессмысленными развлечениями и наживается на нашем горе.
Дезадаптивные защитные механизмы – это те механизмы психологической защиты, что изживают свою пользу быстро и начинают становиться проблемой сами. Мы можем видеть в покупках и поверхностных развлечениях награду за свой усердный труд, золотую морковку мотивации. Однако разочарование постигнет всякого из нас, кто ступит на эту сумрачную дорожку, ведь даже наши нейронные рецепторы не способны бесконечно распознавать дофамин, как бы много его ни вырабатывал наш организм в ответ на ожидание награды.
Капитализм обрекает нас на погоню за эфемерными, идеалистическими образами богатства, славы и почести, а даёт нам, в сущности, лишь серые будни наёмного труда и груду ненужного хлама в наших убогих жилищах.
"Организация Трудящихся Казахстана"/ "Красная Юрта"