Речь о протитипе Парамона Ильича Корзухина в пьесе Михаила Булгакова "Бег" и о причинах зависти Булгакова с другими соотечественниками к Владимиру Пименовичу Крымову.
Крымов, родившийся в 1878 году, происходил из старообрядческой семьи и числил себя потомком протопопа Аввакума. В ранней молодости писал рассказы под впечатлением от Ницше. Получил хорошее образование, с отличием выпустился из Петровской сельскохозяйственной академии и продолжал семейное лесопромышленное дело — на Урале, в Сибири... В 30-летнем возрасте начал путешествовать по Европе и Америке как коммивояжёр и публиковать занимательные путевые очерки.
С 1910 года поселился в фешенебельном предместье Петербурга, купив дом на Каменном острове. Продолжал успешно заниматься коммерцией, возглавил коммерческую дирекцию газеты "Новое время", публиковал фельетоны о светской жизни в газетах "Русское слово", "Новое время" и "Вечернее время". Результатом близкого знакомства с петербургскими аристократами стало создание иллюстрированного журнала "Столица и усадьба", который тут же сделался популярным среди состоятельной публики. Популярностью пользовались и сборники путевых очерков Крымова "О рулетке Монте-Карло, Южной Америке, гастрономии, модах и о прочем" и "В стране любви и землетрясений, странные рассказы и прочее".
С началом Первой мировой войны Владимир Крымов преумножал состояние, занимаясь поставками для армии.
28 февраля 1917 года кухарка Крымова по возвращении с рынка сообщила, что вчера рябчики стоили тридцать пять копеек, а сегодня уже семьдесят. На следующее утро Владимир Пименович перевёл все свои капиталы в шведское отделение банка Crédit Lyonnais и уехал с супругой во Владивосток. Оттуда их путь лежал в Японию, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Нью-Йорк и через Марокко в Европу. Неспешное кругосветное путешествие закончилось только в 1920 году, а издательство "Столица и усадьба" до того, как его разграбили большевики, успело выпустить третью книгу путевых очерков Крымова "Чтобы жизнь была не так печальна".
Благодаря подорожавшим рябчикам сообразительный Владимир Пименович сохранил многомиллионное состояние и оказался одним из богатейших российских эмигрантов. С 1921 года жил в Берлине. По инерции несколько лет ещё занимался журналистикой, писал рассказы, выпускал газету "Голос России", но через пару лет переключился на масштабную прозу и написал довольно занятную, во многом автобиографичную трилогию "За миллионами".
С 1933 года Крымовы обосновались в Париже на вилле, купленной у звезды немого кино Макса Линдера. Несмотря на то, что Берта Владимировна — молодая жена Владимира Пименовича — была еврейкой, им удалось пережить гитлеровскую оккупацию: Крымов скончался в девяносто лет (1878-1968), Крымова — в семьдесят восемь (1904-1982).
Миллионер, успешный предприниматель, крепкий журналист и умница Владимир Крымов мало похож на Парамона Корзухина, для которого послужил Булгакову прототипом. Но среди многочисленных постановок пьесы "Бег" случались удачные, а в экранизации 1970 года все, включая Парамона в исполнении Евгения Евстигнеева, просто прекрасны: земной поклон актёрам [видео по ссылке].
Недавно в интернете появился тренд, суть которого — превратить себя в персонажа японского мультфильма с помощью нейросети. Попробовали проделать это с русскими классиками.
Местами выглядит крипово, но зато вполне узнаваемо.
1/9
Если понравился пост подписывайтесь на наш окололитературный ТГ канал https://t.me/k0nTeXt
8 октября исполнилось 200 лет со дня рождения Ивана Аксакова, русского публициста, поэта и общественного деятеля.
Его называют последним из отцов славянофильства: младший современник основоположников этого направления Хомякова и Киреевского, Иван Аксаков воплощал их идеи в жизнь, за что немало пострадал. Может казаться, что славянофилы, в противовес западникам отстаивавшие столь популярные сегодня идеи самобытности России и консерватизма, были в почете у властей, но это совсем не так. Тому пример жизнь Ивана Аксакова, чьи «старания на благо Отечества» сделали его одним из первых русских диссидентов.
«Неведомый закон любви»
Будущий славянофил родился в семье Сергея Тимофеевича Аксакова, писателя, критика и одной из тех фигур, что объединяют вокруг себя талантливых современников. Аксаков-старший известен каждому ребенку как автор «Аленького цветочка»; более искушенные читатели знают, что эта сказка была приложением к «Детским годам Багрова-внука», второй части замечательной трилогии воспоминаний Сергея Тимофеевича. Он был одним из активнейших популяризаторов Гоголя, его проза повлияла на Тургенева, Толстого и, возможно, Пушкина (в частности, очерк «Буран»).
Дружная, гостеприимная и увлеченная творчеством семья Аксаковых была феноменом, о котором много говорили и спорили; у нее имелись свои поклонники и хулители. Последним не нравилось ее редкое для того времени прорусское направление. В эпоху, когда российские аристократы, бывало, едва говорили на родном языке, московская «аксаковщина» выглядела вызовом петербургскому мейнстриму. Императорская фрейлина Александра Смирнова-Россет, знакомая Пушкина и Жуковского, язвила в письме Гоголю: «очень рада, что не обретаюсь в числе Аксаковых, живущих по неведомому мне закону любви, как и весь славянский мир».
Дети Сергея Тимофеевича прославились не меньше отца: старший сын Константин, историк, филолог и поэт, стал одним из главных идеологов славянофильства, увлек за собой сестру Веру и брата Ивана. Другой сын, Григорий, преуспел на государственной службе, был уфимским и самарским губернатором.
Иван Сергеевич вспоминал, что в родительском доме не существовало деления на взрослую и детскую часть – дети с ранних лет вовлекались во взрослые дела и обсуждения серьезных проблем. Неудивительно, что в 10 лет он уже следил за событиями в стране и за рубежом, читая газеты.
«Демон службы»
Идеалистически настроенный Иван поступил в Императорское училище правоведения, чтобы, став государственным чиновником, послужить на благо родины. Однако, судя по поэме, написанной им вскоре после начала службы помощником секретаря II отделения 6-го уголовного департамента Сената, юношеский идеализм при знакомстве с реальностью быстро растаял.
Поэма изображала, как чиновник, начав трудиться преисполненным возвышенных намерений с годами тонет в номенклатурной трясине, предавая идеалы юности. Такого исхода больше всего опасался Иван Аксаков, поэтому делал все, чтобы не продать душу «демону службы».
В 20 лет под началом князя Гагарина он отправился с ревизионной комиссией в Астрахань, затем два года проработал в Калужской уголовной палате. В письмах родным выводил портрет губернского чиновника: «Получает два целковых в месяц, ни к чему на службе, кроме переписывания, не способен, женат, имеет полдюжины детей и мошенничает».
По поручению министра внутренних дел графа Перовского Аксаков ездил с ревизией в Бессарабию, заодно выполняя секретное задание – исследовал местные религиозные секты. С похожей миссией побывал и в Ярославской губернии, изучая старообрядческую секту бегунов, о которой он написал подробный труд.
Аксаков (крайний справа) с участниками исследования секты бегунов, 1849
Две правды
Все, кто знал Аксакова-чиновника, свидетельствовали о его ответственности, честности и трудолюбии. Честность была его принципом. Он писал отцу: «Я знаю, что я с каждым годом становлюсь честнее, т. е., по крайней мере, хочу, чтоб внешние поступки мои были честны, и никакие препятствия для меня не существуют».
Фраза о препятствиях объясняет смелость, с которой Иван Аксаков шел на конфликты с представителями власти. Многие привыкают жить двойной жизнью: внутри – одни мысли, а внешне – совершенно другие слова, тем более на государственной службе. Но Аксаков не хотел раздваиваться. Он воплотил славянофильскую идею внешней и внутренней правды.
Внешняя правда подразумевает жизнь, управляемую четкими формальными законами: путь, по которому пошла Европа. Внутренняя – жизнь согласно нравственной интуиции и духовным нормам: то, к чему всегда склонялись в России. В первом случае поведение регулируется страхом наказания, во втором – чувством долга. Первая обеспечивает внешнее благополучие и безопасность, вторая не гарантирует никакого благополучия в материальном мире.
«Нет простора»
«Весна народов» – серия революций в европейских странах, начавшаяся в 1848 году, – сильно обеспокоила Николая I, и его реакцией стало «закручивание гаек» в России. В невинном кружке славянофилов заподозрили заговорщиков. За ними, и за семейством Аксаковых в том числе, следили. Письма Ивана Сергеевича своему отцу показались тайной полиции слишком вольными по духу. Вскоре после возвращения из бессарабской командировки молодого чиновника арестовали. Но, прочитав протоколы допроса, император повелел подчиненным «вразумить и отпустить» 26-летнего славянофила.
С тех пор за Аксаковым вели тайный надзор, хотя он был весь на виду и не скрывал своих мыслей, сочиняя, например, такие стихи: «Клеймо домашнего позора / Мы носим, славные извне: / В могучем крае нет отпора, / В пространном царстве нет простора, / В родимой душно стороне!»
Начальник Аксакова, министр внутренних дел граф Перовский, не был в восторге от подобного творчества чиновника. Самым же крупным литературным «проступком» Ивана Аксакова стала поэма «Бродяга» о беглом крепостном крестьянине. Во многом она предвосхищала некрасовскую «Кому на Руси жить хорошо». О крамольной поэме, которую автор читал в салонах, быстро доложили наверх.
Но Аксакову, видимо, так опостылела служба, что на замечание министра о том, что человеку в его должности не следовало бы писать стихи, он отвечал дерзко: не госслужба страдает от его стихотворчества, а, наоборот, поэзия страдает от службы.
«Никто никогда не мог и не может упрекнуть меня в лености или в нерадивом исполнении своего долга, потому что к деятельному служению побуждаюсь я ответственностью не перед начальством моим, а перед моею собственною совестью», – объяснял Аксаков. Чиновник, руководствующийся своей совестью, а не указами начальства, – такого министр снести не мог. Аксаков подал прошение об увольнении со службы и в 28 лет закончил чиновничью карьеру.
Третий элемент
Увольнение имело для Аксакова особый смысл. Оно означало переход из статуса чиновника, то есть элемента государственной власти, в статус общественного деятеля – активного члена общества, той самой прослойки, взращиванию которой славянофилы придавали большое значение. Общество для них означало не просто совокупность граждан, а ту думающую и деятельную часть населения, которая станет третьим элементом российской нации, в дополнение к народу и власти.
В неразвитости общества славянофилы видели многие проблемы России. И всей своей деятельностью Аксаков и его единомышленник Юрий Самарин старались расшевелить, укрепить то самое «общественное». Самарин в конце жизни пошел даже на довольно дерзкий шаг, отказавшись от царской награды (ордена святого Владимира), пожалованного за работу на благо страны. Отказался он и от всяких высоких должностей, объяснив в подробном письме, что хочет, чтобы его воспринимали как человека, выступающего от имени общества, а не государства: независимого общественного, а не государственного деятеля.
Аксаков и Самарин подчеркивали ценность свободного, а не принудительного, согласия общества с правительством. Эта поддержка власти «снизу» обеспечивается не подкупом или запугиванием, а добровольным, осознанным выбором. Нельзя по-настоящему опереться на тех, у кого нет собственного мнения.
Случай с казной
В своих трудах по пробуждению общества Иван Аксаков перенял опыт «конкурентов»: если площадкой распространения идей старших славянофилов были московские дворянские салоны, то петербургские западники-разночинцы пропагандировали через прессу. Аксаков возглавил славянофильский литературно-научный альманах «Московский сборник», за вольнодумство которого вскоре был наказан запретом на редакторскую деятельность. Цензура усмотрела в его призыве к провинциальной молодежи объединяться ради благого дела подстрекательство к созданию тайных сообществ, которые во времена николаевской реакции мерещились на каждом шагу.
Тогда по предложению Императорского русского географического общества Аксаков отправился изучать малороссийский быт (как тут не вспомнить любимца их семейства Гоголя, с которым, правда, к тому времени отношения резко испортились). Написанное по итогам поездки «Исследование о торговле на украинских ярмарках» получило награды ИРГО и Академии наук.
Вернувшись из экспедиции, Аксаков решил принять участие в Крымской войне и вступил в Серпуховскую дружину ополчения. Она двинулась на юг, но успела дойти до знакомой ему Бессарабии, когда пришло известие о мире. Но даже здесь Аксаков успел проявить себя характерным образом, снова вызвав раздражение у начальства.
Сначала оно было недовольно тем, что многие ополченцы быстро попали под влияние харизматичного Аксакова и его славянофильских идей. Затем случилось нечто еще более неприятное. Получив благодаря своей репутации честного и принципиального человека должность казначея дружины, Аксаков по окончанию военной кампании вернул в государственную казну значительную часть неистраченных денег. Вроде бы похвально, но на самом деле скандал, потому что он оказался единственным казначеем в армии, как сказали бы сегодня, не «освоившим» всех средств, и его отчет выглядел упреком всей системе. Отчет Аксакова принимать не стали, чтобы не поднимать шума.
Но шума избежать не удалось: масштабы воровства во время Крымской войны оказались столь велики, что вскоре после ее окончания началось специальное расследование. И сотрудником одной из комиссий сделали неподкупного Аксакова.
«Страшные славянофилы»
Обходя запрет на редакторскую деятельность, Аксаков неофициально редактировал журнал «Русская беседа». В конце 1850-х запрет был снят, и Аксаков тут же взялся издавать «Парус» – эта еженедельная газета должна была стать рупором славянофилов, но уже после второго номера была закрыта.
Критикуя российскую власть, славянофилы, тем не менее, считали себя ее преданными сторонниками и печалились, что их чувства не взаимны. «Вы не можете себе представить, как вообще Петербургу ненавистна и подозрительна Москва, какое опасение и страх вызывает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшны правительству, как московский славянофил», – писал Аксаков священнику Михаилу Раевскому.
С оппозиционерами государство боролось, и это была привычная схема; славянофилы же хотели, чтобы к ним прислушались, а это уже непривычный и непонятный для власти труд.
Но, даже прислушавшись, власть с неудовольствием обнаруживала, что Иван Аксаков уподобляет ее коре, которая оберегает ствол дерева, то есть народ, носитель национального духа и культуры. Но кора не должна слишком разрастаться, ведь тогда вместо охранения жизни она ее душит.
Между тем идеи славянофилов постепенно проникали в российскую жизнь. Именно благодаря им в обществе начался серьезный разговор о вере, Церкви и их месте в русской жизни. До них между «просвещенными гражданами» и Церковью стояла глухая стена.
Термин «славянофилы» вошел в обиход с подачи Белинского, и в его понимании это была насмешка. «Неистовый Виссарион» делал вид, что не замечает: новые русские мыслители не умиляются допетровской стариной, а стараются найти ответ на вопрос, что же такое русская нация и каков ее путь. Понятно, что для братьев Аксаковых с их бабкой-турчанкой по материнской линии и тюркскими кровями по отцовской «русское» определялось не «кровью», а культурой, верой и отношением к родной земле.
Контрабанда для Герцена
К началу 1860-х Иван Аксаков и Юрий Самарин стали главными деятелями славянофильства: представители старшего поколения (Иван Киреевский, Алексей Хомяков, Константин Аксаков) один за другим ушли из жизни.
Начав бывать за границей, Аксаков налаживал контакты с литераторами и политиками западно- и южнославянских земель. Взялся помогать политэмигранту Александру Герцену, тайно переправляя на родину его тексты – такая контрабанда могла грозить Аксакову большими неприятностями. Он также писал для издаваемой Герценом «Полярной звезды» под псевдонимом «Касьянов».
В первой половине 1860-х Аксаков на свои деньги издавал еженедельную газету «День». Газету разрешили с условием не писать о внешней политике. Тем не менее за ее содержанием пристально следили – почти каждый номер приостанавливали по требованию цензуры. Когда однажды вышла одна острая заметка, Аксакова временно отстранили от должности редактора за то, что он отказался назвать подлинное имя автора.
После «Дня» была «Москва» на деньги городского купечества – газета, выходившая в 1867–1868 годах с большими трудностями: ее издание несколько раз останавливали и многократно выносили Аксакову предупреждения за статьи, «компрометирующие власть». В конце концов под давлением министра внутренних дел Тимашева «Москву» закрыли, а Аксакову опять запретили издавать и редактировать газеты.
Зять Тютчева
Жена Аксакова Анна Тютчева
В 1866-м Аксаков женился, и не абы на ком, а на фрейлине Высочайшего двора, дочери большого чиновника, председателя Комитета иностранной цензуры и поэта Федора Тютчева Анне. Брак был не ранним, особенно по меркам той эпохи: Аксакову было 43 года, а Анне Федоровне – 37.
Анна Тютчева была под стать супругу: умная, образованная, независимого характера девушка, она стала любимицей цесаревны, впоследствии императрицы Марии Александровны, жены Александра II. Все те качества, за которые Анну любила цесаревна, жутко раздражали придворных: прямота, честность. Совсем уж им были невыносимы ее русский патриотизм и славянофильство, столь немодные в высшем свете. Устав от интриг, она вышла замуж за человека, которого хорошо знала, став не просто женой, а соратницей Ивана Аксакова. Наделенная литературным талантом, она писала интересные мемуары и вела дневник.
Вскоре после смерти Тютчева Аксаков написал и издал биографию поэта, но тираж был арестован и уничтожен – «за предосудительное направление».
Не тот адрес
Запрет на издательскую деятельность не остудил пыл нашего героя. Вот еще один пример скандала с участием Аксакова.
В 1870 году Россия заявила об отмене условий Парижского мирного договора, подписанного после Крымской войны. Этот смелый внешнеполитический жест вызвал волну верноподданнических посланий (адресов) к императору от разных городов империи – Киева и других. Московская городская дума долго молчала, пока ей не намекнули, что и она должна выразить свое почтение государю.
Городской голова князь Черкасский, близкий к кругу славянофилов, обратился к друзьям за советом, и все вместе решили сочинить не формальный текст, а искреннее обращение к императору. Текст поручили написать Ивану Аксакову. Адрес был написан в самых почтительных тонах, но было в нем и напоминание Александру II о том, что неплохо было бы довершить начатые в стране реформы: дать свободу печатного слова, свободу вероисповеданий. Царский двор был в гневе от такого послания: вместо лести эти славянофилы опять лезут со своими советами. Князю Черкасскому скоро пришлось подать в отставку.
Аксаков и друзья знали, на что идут, но в их понимании это был необходимый шаг в проявлении общественного голоса: само по себе общество не разовьется, а развивается оно в том числе и благодаря таким смелым выступлениям.
Братья-славяне
В 1870-х Аксаков активно участвовал в деятельности Славянского благотворительного общества, которое укрепляло связи России с южными и западными славянами. Среди его членов были граф Алексей Уваров, издатель Михаил Катков, историки Михаил Погодин, Сергей Соловьев и много других известных личностей. В середине 1870-х Иван Аксаков был главой этого общества.
Он помогал воюющим с Турцией за свою независимость Сербии и Черногории. Среди болгар Аксаков был так популярен, что они даже выдвинули его кандидатуру на оказавшийся вакантным в середине 1880-х царский престол. Сегодня его имя в Болгарии носят город, территориальная община и улица в Софии.
Но такова судьба Аксакова, что рано или поздно все его проекты оказывались под запретом. Славянское общество распустили летом 1878-го, а Аксакова выслали из Москвы после речи, в которой он раскритиковал российских дипломатов, согласившихся на Берлинском конгрессе на невыгодные для России и славянских народов Балканского полуострова уступки Англии и другим крупным державам.
Власть раздражали не только сами мысли Аксакова, но и красноречие, с которым они были поданы: «Ты ли это, Русь-победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побежденную? Ты ли на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, поднятых тобою трудах, молишь простить твои победы?» Ораторское искусство Аксакова принесло ему популярность не меньшую, чем публикации в статьях. Записи его речей были известны и за рубежом.
Телеграмма от царя
В 1880-м Иван Аксаков начал издавать новую газету – последнюю во внушительном ряду аксаковских инициатив и просуществовавшую дольше всех. Газета «Русь» выходила шесть лет и закрылась, впервые в истории Аксакова, не по распоряжению властей, а после смерти ее издателя в 1886 году в возрасте 62 лет от сердечного приступа. Среди сотен телеграмм, присланных его вдове, было и соболезнование от императора Александра III, кажется, ценившего славянофилов больше, чем его отец.
Могила Ивана Аксакова на территории Свято-Троицкой Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде
Иван Аксаков так упорно принижал свою роль в славянофильстве, называя себя лишь проводником идей Хомякова, Киреевского, что многие историки поверили ему на слово. Все, однако, сходятся во мнении, что этот «последний из отцов» был самым популярным из славянофилов, ведь именно его имя было постоянно на слуху, окруженное ореолом диссидентской славы.
Аксаков оставил большое наследие, хотя кажется, что вся жизнь его прошла в конфликтах и запретах. Объем сделанного этим поэтом, политическим мыслителем и художественным критиком и его поразительная актуальность для нынешнего времени будут очевидны, если издадут полное собрание его сочинений, чего до сих пор не произошло.
Автор текста: Александр Зайцев Источник: postmodernism
Бесконечно можно наблюдать за тремя вещами – за водой, за огнем и за тем, как раз за разом оказываются в полном пролете букмекеры, делающие ставки на очередного обладателя Нобелевской премии по литературе.
Есть один-единственный верный прогноз, который можно дать перед любым присуждением Нобелевки. Он гласит следующее: никакие ожидания не оправдаются. То есть имя кандидата, которые в реальности станет победителем, действительно может прозвучать, но не в первых рядах этот точно.
Вот вам расклад по нынешнему году. Букмекеры накануне присуждения премии огласили топ-5 претендентов. По их скромному мнению, наилучшие шансы имели такие писатели:
Сюэ Цань (настоящее имя Дэн Сяюхуа)
Китайская писательница, которой в этом году исполнилось 70 лет. Ее проза отличается сюрреализмом и авангардизмом, частая тема – тяжелые страницы “культурной революции”. На Западе ее очень ценят и периодически называют единственным китайским автором, достойным Нобелевки. На Цань ставили охотнее всего, у нее был очень крутой коэффициент. И если бы за это давали премию, то ее бы сейчас уже все поздравляли.
Харуки Мураками
Самый известный из современных японских писателей, автор тетралогии о Крысе, романа “Норвежский лес” и еще ряда весьма популярных произведений. Мураками регулярно оказывается в числе номинантов. Возможно, он уже стал рекордсменом в этом плане. Но каждый раз премию дают кому-то другому. В этот раз у букмекеров он шел на втором месте.
Джеральд Мурнейн
И неплохие прогнозы у букмекеров были на вручение награды 84-летнему австралийскому писателю Джеральду Мурнейну, которого на Западе давно носят на руках. Самый известный его роман “Равнины” был опубликован еще в 1982 году. По сей день он ходит в числе англоязычных классиков, оставаясь при этом вне поля зрения большинства читающей публики.
Так, по мнению букмекеров, выглядела тройка лидеров. Плюс к этому опять вспоминали Салмана Рушди, Маргарет Этвуд и Людмилу Улицкую. Все они регулярно считаются главными фаворитами.
Но шведские академики традиционно выбрали кого-то другого. Этим кем-то стал норвежский писатель и драматург Юн Фоссе. У норвежцев он весьма уважаем, считается то вторым Ибсеном, то вторым Беккетом. Ибсен – это модерн и тонкий психологизм, Беккет – это театр абсурда. Ну а Юн Фоссе – это что-то среднее между ними.
Фоссе стал четвертым обладателем Нобелевской премии по литературе после Бьёрнстьерне Бьёрнсона, Кнута Гамсуна и Сигрит Унсет.
На русском языке опубликован ряд его произведений. Можно почитать небольшие романы “Без сна”, “Сны Улава” и “Вечерняя вязь”, которые объединены в трилогию. Можно познакомиться с пьесой 1998 года “Однажды летним днем”. Обязательно появятся и новые переводы. Российские издательства наверняка уже срочно ставят его в план.
Это несомненная классика двадцатого века, регулярно входящая во всевозможные книжные списки в духе “мастрид”. Но читатель, впервые открывающий для себя одно из самых известных произведений Рэя Брэдбери, часто оказывается разочарованным. Потому что ожидания не совпали с реальностью.
Вот про ожидания и реальность применительно к “Вину из одуванчиков” мы и хотим сегодня поговорить. Есть целый ряд причин, по которым читатели могут увязнуть в этой книге на первых же страницах, а потом недоумевать, к чему собственно были все восторги.
Итак, кому не нужно читать “Вино из одуванчиков”?
Тем, кто настроен на крутую фантастику
Рэй Брэдбери – один из отцов-основателей золотого века американской фантастикой. Быть поклонником этого жанра и пройти мимо его “Марсианских хроник” просто не возможно! А потом библиотеки шерстились на предмет “что-нибудь еще из Брэдбери” и обязательно находилась великая антиутопия “451 по Фаренгейту” и какой-нибудь сборник рассказов. Проглотив все это, уже настраиваешься на определенную тематику, характерную для Брэдбери.
Так вот, этой тематики в “Вине из одуванчиков” нет и в помине. Это вообще не фантастика. Ну есть там эпизод про “Машину счастья”, но к фантастике он все равно не имеет отношения, он скорее глубоко метафоричен.
Эта книга должна стоять на одной полке с Фолкнером, например, которому куда ближе по духу. А что испытывает читатель, который ждал фантастики, а получил обычное лето в глухой американской провинции? Правильно, разочарование.
Тем, кто любит, когда в книге есть сюжет
Да, вы все правильно поняли. В “Вине из одуванчиков” его по факту нет. Перед нами неспешное описание жизни городка под названием Гринтаун в штате Иллинойс.
Мы знакомимся с местными жителями – добрыми и не очень, наивными и проницательными, юными и престарелыми. Книга распадается на череду отдельных зарисовок, из которых в конце концов складывается полная и объемная картина.
В каждой из этих зарисовок можно найти свою микроисторию, но общего четко выверенного сюжета книга не имеет. Мы просто наблюдаем за тем, как горожане проводят одно отдельно взятое лето 1928 года. И это ни в коем случае не минус, не претензия. Подано это все совершенно чудно, с истинным писательским мастерством. Но тем, кто ищет хоть какой-то динамики, книга не зайдет.
Тем, кто ищет легкого летнего чтения
Книгу “Вино из одуванчиков” часто советуют тем, кто спрашивает, чтобы такого летнего почитать на досуге. И это ошибка. Потому что задающий такой вопрос обычно подразумевает легкий и искристый текст, который проглатывается как шампанское.
Но эта книга – не из таких. Она написана очень плотным и тягучим языком, напоминающим мед. Ее нужно читать крайне медленно, перекатывая каждое слово, вникая в каждый образ, каждый оборот. Здесь крайне важно не только то, что написано, но и то, как это написано. Может быть, второе даже важнее первого.
Так что читать “Вино из одуванчиков” летом не стоит. Летом мышцы полны энергией, хочется бежать и даже лететь. И это здорово мешает наслаждению языком Брэдбери. Читать ее нужно зимой, в долгих сумерках, когда так хочется вспоминать мельчайшие ощущения минувшего лета – теплое солнце на коже, запах свежескошенной травы, легкий шелест грибного дождика.
Эта книга – как бутылка того самого вина из одуванчиков, которое готовят ее герои. Они ведь тоже оставляют его именно на зимние месяцы.
Слава Владимира Набокова не всегда равна его грандиозной фигуре. Можно помнить его за уникальный стиль, за непримиримое сопротивление всякой халтуре, за то, как даже в эмиграции он сохранил русский язык в концентрированной высокой чистоте. Можно оценить, как проживя большую часть жизни вне России, он полностью переизобрел себя, обрел мировую славу, сочиняя не на родном языке, и в итоге стал автором, более американским, чем сама Америка. Несмотря на то, что все лучшие книги Набокова написаны примерно об одном — о тайнах и ужасах внутри человека, о том, к каким печальным и чудовищным последствиям может привести столкновение внутреннего сложного мира и подлого внешнего — нельзя не оценить, насколько по-разному это столкновение показано в его ранних немецких повестях и поздних американских романах.
Впрочем, сегодня Набокова больше всего помнят по «Лолите». Этот роман он сначала не хотел печатать — жена Набокова, Вера, буквально спасла рукопись из огня, — затем уверился, что она его увековечит, а в конце глубоко переживал, что книгу его читали и понимали совсем не так, как она была написана. Но чтобы понять Набокова, в его мир стоит погрузиться глубже, изучить его внимательнее. Феномен именно этого писателя в том, что ученые, исследователи и даже простые читатели, оказываясь в его мире, отказываются из него уходить, так ярко, удивительно и сложно он устроен.
1. Стейси Шифф, «Вера. Миссис Владимир Набоков»
Образцовая биография, за которую в 2000 году американская журналистка Стейси Шифф получила Пулитцеровскую премию, рассказывает историю Веры Слоним — любимой и единственной жены Владимира Набокова и женщины, настолько преданной ему во всех отношениях, что в голодные двадцатые в Берлине она работала на износ, чтобы муж мог заниматься литературой, а в годы набоковской славы оберегала рукописи и вдохновляла на новые тексты.
Шифф писала, что для биографа Набоковы предоставляют неблагодатный материал — они слишком редко разлучались. Но именно в этой тесной близости биограф видит секрет набоковского успеха: жена окружила его таким почитанием и восторгом, что он вырос в гении прежде всего в её глазах — чтобы потом стать им в глазах всего мира. Эта приоткрытая завеса над жизнью Набоковых на самом деле ближе всего дает подобраться к настоящему Набокову — не герою собственных романов и мистификаций, а человеку со своими слабостями и причудами, которому, помимо безмерного литературного таланта, просто чрезвычайно повезло с женой.
2. Владимир Набоков, «Письма к Вере»
Письма всегда составляют огромную часть писательской биографии — обыкновенно гений, убежденный в своей гениальности, обращает свои послания не столько к адресату, сколько к толпам восторженных читателей из будущих веков. Не так было с Набоковым — его переписка с женой, продлившаяся более полувека, была обращена только к ней, он не раз говорил, что не хотел бы, чтобы они были опубликованы после его смерти. Но Вера Слоним решила иначе, передала письма биографу писателя, Брайану Бойду, и зорко следила, чтобы они были отредактированы и опубликованы в наилучшем виде.
Английское полное издание писем вышло почти сорок лет спустя набоковской смерти, в 2014 году. Эти письма одновременно очень эмоциональные и очень интимные, ещё один способ увидеть другого Набокова, влюбленного, страстного и щедро рассыпающегося в эпитетах, на которые обычно был довольно скуп: «мы с тобой совсем особенные; таких чудес, какие знаем мы, никто не знает, и никто так не любит, как мы».
3. Брайан Бойд, двухтомник «Владимир Набоков»
Новозеландский литературовед Брайан Бойд считается одним из главных специалистов по Набокову в мире с тех пор, как в 70-е занялся набоковской библиографией, познакомился с Верой Слоним и сумел убедить её в основательности своего подхода настолько, что она доверила ему доступ к письмам и дневникам писателя, а когда биография вышла, до самой смерти держала её у себя на прикроватном столике и перечитывала перед сном. Особенность биографии Бойда в том, что в первую очередь он даёт слово самому писателю, его дневникам, воспоминаниям, переживаниям прошлого.
Получился очень подробный и обстоятельный двухтомник, который помогает не только изучить обстоятельства русской юности или американской старости писателя, но и понять, как он был устроен. Например, почему при такой ясности и чистоте го собственного сознания Набокова так сильно занимали чужие отклонения или чужое безумие, почему в его словах и записях не бывает ничего случайного, и где находится тот опыт, что позволяет человеку выйти за пределы своего абсурдно ограниченного тела или разума и пережить что-то намного большее.
4. Геннадий Барабтарло, «Сочинения Набокова»
Геннадий Барабтарло — легендарный набоковед, и ещё одно доказательство, что изучение Владимира Набокова оставляет непреходящий след на тех, кто отважился им заниматься. Филолог по образованию, Барабтарло уехал из СССР в 1979 году, в Америке познакомился с Верой Слоним, консультируясь с ней, перевел на русский роман «Пнин» и защитил по нему диссертацию в Иллинойском университете, и ещё тридцать лет продолжал преподавать русскую литературу, а заодно заниматься изучением Набокова, переводом его рассказов и романов, изданием его американского собрания сочинений, статьями и эссе. В частности, именно Барабтарло подготовил к изданию самую удивительную из посмертных набоковских книг — «Я/сновидение Набокова», дневник сновидений писателя, в середине шестидесятых боровшегося с бессонницей.
Сам Барабтарло известен был пристрастием к дореволюционному стилю и орфографии, его собственные тексты часто кажутся посланием из прошлого, результатом огромной внутренней дисциплины и тяжелой внутренней работы. «Сочинение Набокова» — это попытка увидеть всё, написанное автором, как некий единый текст, по выражению Барабтарло, «самоучитель условий существования», а затем представить, к какому принципиально новому опыту нас может привести изучение этого существования, ведь книги Набокова «суть сложные эксперименты, поставленные в надежде открыть, путем чрезвычайной, никогда прежде не удававшейся экстраполяции, последнюю истину не только о здешнем мире, но и о нездешнем».
5. Александр Долинин, «Комментарий к роману Владимира Набокова "Дар"»
Пушкинист, набоковед и почетный профессор Университета штата Висконсин в Мэдисоне Александр Долинин довольно много и популярно рассказывает о Набокове в своих статьях и лекциях. Многие из них можно найти онлайн, но и эта книга — гораздо больше, чем просто комментарий к тексту романа, который заслуженно считается самым литературным, и заодно самым сложно устроенном текстом Набокова. Рассказывая о том, как создавался роман, как привередливо и сложно Набоков подбирал в нём каждое имя, каждое слово, как много связей и цитат заложено внутри и как складывалась судьба романа после, Александр Долинин как будто позволяет любому читателю приблизиться к набоковской загадке, к таинственному устройству его текста. Тем более, что ни к одному другому роману Набокова нельзя применить столько «когда?», «зачем?» и «почему?». Почему он, всегда чуравшийся политического контекста, вообще взялся за роман, одним из главных героев которого был Чернышевский? Как тут отличить правду от вымысла? И почему продолжение так никогда и не было написано? Верно одно: «Дар» был написан как любовное письмо к русской литературе, «Комментарий» Долинина написан как любовное письмо к «Дару», и эта любовь никогда не заканчивается.
Любимый многими фильм «31 июня» был поставлен по его роману.
Английский романист, эссеист, литературный критик, сценарист, драматург и театральный режиссёр; биограф и автор путевых заметок, политик и посол ЮНЕСКО — Джон Бойнтон Пристли (John Boynton Priestley) был представителем последнего поколения британских вольнодумцев-мудрецов, рассматривавших и науку, и философию в своих литературных произведениях.
Пристли родился 13 сентября 1894 на севере Англии, в пригороде промышленного города Брадфорда (графство Йоркшир) в семье учителя. Его дед по отцовской линии был мельником, а дед по материнской – рабочим. Мальчика при рождении назвали Джеком. Мать его, ирландка, умерла, когда Джеку не было и трёх лет, и воспитанием Пристли занимался в основном отец, человек с чётко выраженными религиозными, нравственными и социальными убеждениями, веривший, что общество можно исправить с помощью реформ.
Пристли получил образование в Belle Vue Grammar School, которую покинул в шестнадцать лет. Работал младшим клерком в фирму «Helm & Co», занимающуюся шерстью. В годы работы в «Helm & Co» (1910-1914) он начал писать по ночам статьи, которые публиковал в местных и лондонских газетах. Позже он часто опирался на воспоминания о Брадфорде во многих своих произведениях, написанных после того как он переехал на юг. Питая амбициозные планы стать писателем, Пристли обзавелся псевдонимом Джон Бойнтон.
В 19 лет он начал вести колонку «Вокруг здоровья» в журнале лейбористов «Bradford Pioneer», но все планы изменила начавшаяся Первая мировая война 1914-18 гг. Пристли ушёл на фронт добровольцем. Служил в пехоте, в 10-м батальоне полка герцога Веллингтона (the Duke of Wellington's Regiment). Почти четыре года провёл он в окопах. Пристли испытал на себе все тяготы военного времени — был ранен при миномётном обстреле, контужен, затем попал под газовую атаку противника. Несколько месяцев он вынужден был провести в госпиталях.
В это время вышла его первая книга — томик стихов «The Chapman of Rhymes» (1918), поэзия юных лет. Джон Бойнтон издал её за свой счет, думая, что он должен «оставить кое-что», в том случае, если будет убит, как многие из его товарищей, на войне. Вскоре по состоянию здоровья Пристли демобилизовался из армии (1919), был произведён в офицеры. Позже в автобиографии он яростно критиковал британскую армию и, в частности, старшее офицерство.
После войны Пристли поступил в Тринити Холл Кембриджского университета, где изучал английскую литературу. В университете он обрёл ценный писательский опыт, интенсивно работая для «Cambridge Review». После получения степени бакалавра по современной истории и политической науке Пристли нашёл работу в качестве театрального рецензента в газете «Дэйли Ньюс». Систематическое рецензирование для крупнейшего английского издательства «Bodley Head» расширило кругозор начинающего литератора.
В 1921 году Пристли женился на Эмили Темпест (Emily «Pat» Tempest), музыканте-любительнице, библиотекаре из Брадфорда. Спустя год Пристли опубликовал первую книгу эссе «Brief Diversions», писал обзоры и эссе для многих периодических изданий (в т. ч. для «New Statesman») на литературные темы. У него родились две дочери, но счастью помешала смерть отца (1924) и скоропостижная кончина жены Пэт от рака (1925).
Несмотря на трагические события, Джон Бойнтон продолжил творческий путь как писатель-юморист и литературный критик, в частности опубликовал книгу «Фигуры в современной литературе» («Figures in modern literature», 1924), позже — «Английские комические характеры» («The English Comic Characters», 1925). Затем последовало ещё несколько эссе и литературно-исторических трудов.
В 1926 году Пристли вторично женился. У его избранницы, Джейн Уиндэм-Льюис (Jane Wyndham-Lewis), уже была дочь. Впоследствии у пары родились две дочери (в том числе Мэри Пристли — музыкальный терапевт, развившая теорию аналитической музыкальной терапии, синтеза психоаналитической теории и музыкальной терапии. Опираясь на теории Карла Юнга, Зигмунда Фрейда и Мелани Кляйн, аналитическая музыкотерапия предполагает использование музыкальных импровизаций для интерпретации бессознательных процессов) и сын.
Написание эссе Пристли считал любимым занятием и наилучшим литературным упражнением и за свою жизнь выпустил не один десяток книг в этом жанре. Если в 1920-х годах Пристли привлекал читателей светлым юмором, хорошим настроением, ненавязчивой эрудицией и непретенциозной персоной рассказчика, то в более поздних эссе перед нами автор, затевающий нередко острую полемику и затрагивающий социальные и философские аспекты бытия.
Во второй половине 1920-х годов Пристли начал писать романы: «Adam in Moonshine» и «Benighted» (1927). По второму Джеймс Уэйл снял фильм «Старый страшный дом» (1932). Первый большой успех Пристли принёс роман «Добрые друзья» (1929), получивший Мемориальную премию Джеймса Тейта Блэка. В книге пессимизму и скепсису писателей «потерянного поколения» автор противопоставил оптимистическую веру в преодоление трудностей послевоенного времени.
Роман «Добрые друзья» (экранизирован в 1933) сразу выдвинул автора в разряд наиболее читаемых писателей Англии. Тем не менее, некоторые критики не были такого высокого мнения о его работе, Пристли даже начал судебный процесс против Грэма Грина за то, что тот вывел его в неприглядном виде в романе «Стамбульский экспресс» (1932).
К началу 1930-х годов Пристли был уже автором полутора десятков книг, однако широкая известность к нему пришла с выходом в свет романов «Улица Ангела» (1930), «Они бродят по городу» (1936), а также ряда пьес. Среди романов Пристли критики выделяют антинацистское произведение «Затемнение в Грэтли» (1942), посвящённое трудностям возвращения к мирной жизни; роман «Трое в новых костюмах» (1945), романы о жизни Великобритании — «Festival at Farbridge» (1951), «Сэр Майкл и сэр Джордж» (1964) и дилогию «Image Men» (1968-69).
Плодотворен вклад Пристли в современную английскую драматургию. Острое чувство драматизма жизни сочетается в его пьесах с постановкой социальных и нравственных вопросов. В традиционной реалистической манере написаны «Ракитовая аллея» (1934), «Eden End» (1934) и др. Популярная комедия «Опасный поворот» (1932), пьесы «Music at Night» (1938), «Визит инспектора» (1947) отличаются смелым применением театральных условностей. Позднее появились пьесы «Сокровища» (1953); «Мистер Кетл и миссис Мун» (1955); «Стеклянная клетка» (1958). Глубокий интерес к современности и её проблемам сообщает многим произведениям Пристли публицистичность.
С 1930-х по 40-е годы включительно именно его произведения определяли собой основу репертуара английского театра, по числу же спектаклей, поставленных за рубежом, Пристли превзошёл любого английского драматурга первой половины XX века. Объем театрального творчества Пристли велик: он создал более сорока пьес (некоторые в соавторстве с другими драматургами), много писал о различных театральных проблемах, начиная с художественных и заканчивая финансовыми, показал деловую хватку, выступая в качестве театрального предпринимателя. Руководя двумя лондонскими театрами, Пристли в качестве режиссёра поставил 16 своих пьес.
В возрасте сорока четырёх лет Пристли попробовал себя в качестве театрального актёра, сыграв роль пьяного фотографа Генри Ормонройда в своей пьесе «Когда мы женаты», поставленной в 1938 году на сцене Театра св. Мартина. Был благосклонно принят и публикой, и критиками. Эта же комедия оказалась первой пьесой, переданной по английскому телевидению. Впоследствии Пристли написал несколько телевизионных пьес. Он оказался одним из первых английских драматургов, овладевших техникой этого жанра.
Всю жизнь Пристли придерживался левых, просоциалистических взглядов. Во время Второй мировой войны с июня 1940 г. полгода вёл по воскресеньям радиопередачу «Постскриптум» на BBC Radio вслед за девятичасовыми вечерними новостями (опубликовано позднее как «Britain Speaks»), нередко критикуя в них правительство, за что и был позже закрыт этот цикл передач. По популярности в Британии Пристли был вторым после Черчилля, его называли «голосом простых людей». В 1941 году он создал Комитет, а в 1942 году с единомышленниками организовал социалистическую партию общей (коллективной) собственности. Сама партия не победила на выборах, но помогла прийти к власти лейбористам в 1945 г. Сразу после войны Пристли вступил в ряды борцов Движения за ядерное разоружение.
После Второй мировой войны Пристли принимал активное участие в жизни международного культурного сообщества, был представителем Великобритании на конференциях ЮНЕСКО в 1946 и 1947 годах, также был руководителем театральных конференций в Париже в 1947 году и в Праге в 1948. В 1949 году работал ректором Международного Театрального Института. По возвращении домой его избрали руководителем Британской Театральной Конференции (1948), а также членом Британского Театрального Комитета (1966-1967).
В 1973 году, в возрасте 80 лет, Пристли стал почётным гражданином родного города Брадфорда. Он также питал любовь к классической музыке и в 1941 году сыграл важную роль в организации и поддержке кампании по сбору средств для Лондонского филармонического оркестра. В 1949 году состоялась премьера оперы «The Olympians» на либретто Пристли.
К его кинозаслугам, помимо экранизаций романов, относятся сценарии к фильмам «Бригадир уехал во Францию» (1942) и «Последний праздник» (1956). После возвращения в мир театра он помогал писательнице Айрис Мёрдок переделать её известный роман «Отрубленная голова» в успешную пьесу (1963).
Широкий кругозор и эрудиция в сочетании с трудолюбием позволяли Пристли преподносить читателям самую разнообразную пищу для ума – достаточно вспомнить путевые заметки «Про Англию» (1933), где он взывает к социальной совести нации, объёмистый труд «Literature and Western Man» (1960) с обзором западной литературы за последние 500 лет, философское эссе «Man and Time» (1964), где автор не только исследует различные теории и взгляды на природу времени, но и преподносит собственные рассуждения о феномене времени.
В 1953 году Пристли развёлся со второй женой и женился на археологе и писательнице Жакетте Хоукс, образовав знаменитый литературный тандем. Жакетта также работала в ЮНЕСКО и на киноиндустрии. Вместе они написали пьесы «Пасть дракона» (1952) и «Путешествие по радуге» (1955). Пребывание в Новой Зеландии вдохновило Пристли на написание «Путешествия в Новую Зеландию» (1974). Через три года появилась автобиография «Instead of the Trees».
Пристли с пренебрежением отнесся к предложению стать лордом в 1965 году и к вручению Ордена Кавалеров Почёта (Companion of Honour, который является младшим собратом Ордена Заслуг) в 1969 году. Но стал членом Ордена Заслуг (Order of Merit) в 1977 году. Он также был делегатом от Британии на конференциях ЮНЕСКО.
Джон Бойтон Пристли умер 14 августа 1984 года в городе Стратфорд-на-Эйвоне в своей постели. Университет Брадфорда присвоил Пристли звание почетного доктора литературы в 1970 году, он был награжден the Freedom of the City of Bradford в 1973 году за заслуги перед городом, которые были также отмечены присвоением имени Пристли библиотеке университета Брадфорда, который был официально открыт в 1975 году, а также установкой памятника по заказу брадфордского городского совета после его смерти.
В своих произведениям Пристли прославлял духовное начало в человеке, осуждая корысть, материальные интересы. Его творчество во многом перекликается с произведениями Ч. Диккенса и Дж. М. Барри.
Фантастика в творчестве автора
В творчестве Пристли неоднократно обращался к жанру фантастики: романы «The Doomsday Men» (1938), «Дженни Вильерс» (1947), с ожившими экспонатами и персонажами минувших лет, «The Magicians» (1954) с психологическими вывертами в стиле Карла Юнга и игрой со временем, «31 июня» (1962) — хроноопера с описанием встречи легендарных персонажей из окружения короля Артура с англичанами второй половины XX века, а также ряд рассказов (сборник «Другое место», 1953).
Стремление, с одной стороны, к наиболее возможной концентрации действия, с другой — к наиболее широкому охвату действительности привлекали внимание Пристли к теориям, которые позволили бы совместить в настоящем различные временные отрезки. Конструкцию пьесы «Опасный поворот» определило не раз использованное в фантастике представление о «двух возможных реальностях», каждая из которых коренится в настоящем. Это прямо подводило Пристли к проблеме времени.
На творчество Пристли как драматурга повлияли теории времени и повторения процессов Джона В. Данна, который доказывал одномоментность настоящего, прошлого и будущего, а также работы П. Успенски о новой модели Вселенной. Идеи Дж. Данна были поставлены на сцене в глубокомысленных «пьесах о времени» («time plays»), почти сверхъестественных пьесах Пристли о природе темпорального — «Время и семья Конвей» (1937), «I Have Been There Before» (1938) и «Johnson Over Jordan» (1939). Согласно теории Данна, параллельные слои времени скрыты от наших чувств и открываются только в сновидениях и в те редкие мгновения, когда человеку кажется, что он уже пережил когда-то то, что сейчас с ним происходит.
Для всех поклонников футбола, Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.