Иисус Христос + Философия

Все это произошло с человеком по причине помрачения ума. Сердце наполнилось неестественными привычками — страстями, а последние, укоренившись в сердце, срослись с естеством человеческим и против желаний ума и сердца вовлекают человека в неподобающую ему страстную жизнь. Сатана, будучи виновником и начальником тьмы, не замедлил явиться, властно действуя через помраченный ум на страстное сердце. Так божественная обитель сердечная оказалась нечистой от трастной скверны. Человек пребывает в падении, ум и душа отклонились от естества, перешли в состояние нижеестественное.

Выйти из этого тяжкого положения одними своими силами невозможно. Страсти получили силу естества, при этом сатана много сильнее и хитрее неопытного ума и перехватывает всякое человеческое намерение к добру, отчего человек иной раз, совершая, как ему кажется, добро, пожинает плод в виде усилившихся страстей. Бывает, что человек отчаивается в своем спасении и оставляет свои труды, а иногда, что уже хуже всего, накладывает на себя руки. Но следует знать, что в таком отчаянном положении человек оказывается только тогда, когда он ведет борьбу не именем Божиим, а пытается бороться собственной силой. Тот же, кто на Бога возложил свое упование, тот силой Божией побеждает, а бывая побежден, вновь встает и борется до окончательной победы.

Тьмой неведения человечество было объято до времени пришествия Христова. Люди томились, непрестанно смущаясь и тяжко скорбя, всем своим существом взывая к Богу, и Господь привел в исполнение то, что было предопределено при изгнании прародителей из рая, — явить семя от жены, которое поразит змея в главу (ср. Быт. 3:15). Христос был зачат во чреве Девы, родился, взял на Себя тяжесть греха всего человечества и сразился с грехом. Подвигоположник и человечество научил, как можно отличать добро от зла и как вести борьбу с дьяволом. Всепобеждающий, Он Сам предварительно победил всю силу вражью, чтобы человеку стало ясно, как бороться и побеждать демонов и свои злые бесоподобные страсти.

Со времен прародительского грехопадения князь тьмы с демонами своими вошел в самое сердце человеческое, сотворенное Создателем от начала чистым от страстей. Полонив человека грехом, сатана держит его полностью в своей власти, благодать же Божественная на порабощенное сердце воздействует только совне. Так бывает со всякой душой до момента возрождения ее во святом Крещении. Силою Таинства дьявол извергается вон, и в тот же час в сердце вселяется благодать. Отныне враг может действовать лишь извне, искушая и соблазняя, но уже не как властелин, не как повелитель. По Крещении человек более не раб греха. Помощью обретенной им свободы он теперь способен противляться врагу, и исход борьбы зависит от произволения человеческого. Будет ли враг побежден силою Божией, призываемой в молитве, или падет человек соизволением греху — все ныне решается свободным согласием возрожденной души.

Сатана, изгнанный из сердца, насколько попускается ему искушать души верных, настолько и приступает, нападает через чувства телесные, возбуждает ко греху через ядовитые стрелы помыслов, посылаемые им в сердце. При этом враг скрывается со тщанием и, услаждаясь страданием человека, обычно действует так, чтобы смущать его и не быть узнанным, не обнаружить своего присутствия. Дьявол, будучи лукавым и коварным убийцей искони, нашептывает всякую злобу в помысле и сразу же скрывается, а обманутый человек принимает это за свои собственные мысли и усваивает отраву в своем сердце. На что и указывает Господь, говоря: От сердца бо исходят помышления злая (Мф. 15:19), помышления, которые оскверняют ум и душу, лишают их по естеству присущего им мирного устроения. Противодействие злу необходимо начинать при первом его появлении, пока оно в зародыше. Пока еще зло не укоренилось, оно отсекается легко, лишь бы его обнаружить. А совершается такое отсечение сладчайшим именем Господа Иисуса.

Исходящее из сердца зло порождается виновником зла — дьяволом. Дьявол же, льстец и хитрец, средоточие всякой мерзости, обольщая человека помыслами, обещает каждому то, к чему тот имеет наиболее страстное влечение. Будучи коварным хитрецом, дьявол подходит к человеку тонко и всегда превосходит тонкостью ум человеческий. Скрывая свое присутствие, он выдает порождаемые им помыслы за мысли, принадлежащие самому человеку. Обманутый человек становится всецелым пленником дьявола, оказываясь, таким образом, обреченным на вечную погибель, если только Господь не защитит человека Своей благодатью.

Хитрость дьявола превосходит своей изощренностью ум человеческий, и потому невозможно и бесполезно человеку своими силами бороться с дьяволом, действующим через страсти. Невозможно, доколе не получит человек от Бога власть и силу наступать на силу вражью. Но для этого нужно пройти всесторонний искус, стяжать опыт борьбы и победы над дьяволом через искушения, попускаемые благодатью Божией. А это тогда лишь возможно, когда человек будет во всем шествовать за Подвигоположником Христом, борясь и побеждая зло силой благодати Божией, которая всегда действует через молитву. Благодать охраняет молящегося, ведет его, с необходимой постепенностью подает полезное и уберегает от вреда.

Все человечество, как сказано выше, до пришествия Христа на землю объято было мраком неведения, и люди умирали во тьме, не зная истины, угнетаемые дьяволом, порождающим зло в сердцах их. Христос, Своей смертью поправ смерть, разрушил темницу ада, даровал всем желающим возможность с Его помощью спастись.

Сегодня на дворе веет слякотью третьей мировой войны. В голову высаживаются десантники СМИ и пытаются стрелять в самые уязвимые места моего мозга. Черные сухие ветки деревьев уныло стучат по плачущему дождем стеклу окна, а воронье, кружась в небе, каркает о приближающихся всадниках апокалипсиса.

Я пытаюсь разгладить морщины стремительно стареющего вместе со мной мира и за его маской уставшего от безумия жизни старика разглядеть отражение Бога.

Для этого я должен посмотреть на него глазами того мальчика, который жил в моем сердце много лет назад, который умел плакать, удивляться, радоваться пустякам и видеть в каждой клеточке мира чудо. Он и сейчас там живет, но почему-то стал каким-то хмурым и угрюмым…

Я помню с детства вкус Бога. Это была сгущенка. В банке нужно было пробить две дырки «открывачкой» и пить, лежа на сене, смотря на небо.

Бог стал играть со мной, когда был еще котенком. Он смешно падал на землю, фыркал и сердился, когда не мог поймать привязанную за веревку катушку из-под ниток. Потом Бог стал посылать мне любовные письма. Это были сладкие дыни и арбузы, пьянящий запах сирени с капельками росы. Но самым потрясающим Его письмом было море. Сколько бы я ни ездил в детстве в Кирилловку на базу отдыха «Лазурные дали», для меня это было всегда как первое свидание. Море я любил, да и продолжаю любить, страстно. Только лишь издали, на горизонте, я видел его безбрежную даль, мое сердце начинало стучать в два раза быстрее. Запах, шум моря, соленые брызги волн, полоска песка на береговой линии с накатывающими на нее барашками прибоя, крики чаек, бездонное черное небо над головой с крупными нависшими гроздьями звезд, лунная дорожка на морской глади – все это погружало меня в несказанное состояние сладостного счастья.

Во всем этом я видел улыбку Бога. Он играл со мной, когда я лежал на берегу, держась за песок и сопротивляясь ударам накатывающихся волн. Потом Он дразнил меня запахом из столовки. Если бы мне тогда зажарили слона, я бы его наверняка всего съел.

Бог пахнул типографской краской на учебниках и выкрашенными школьными партами на первое сентября. Через лицо мира Он искал со мной взаимности соборного существования с изумительными украшениями всецельности. Весь мир – это большое любовное письмо Бога к нам.

Нектарий Эгинский сказал, что «тот, кто не любит деревья, не любит Христа». Наверное, так и есть. Я помню большой дуб в школьном дворе. Когда я обхватывал его руками, прижимался как можно плотнее, упираясь подбородком в ствол и запрокидывая голову вверх, то видел уходящую ввысь бесконечную дорогу. Я могу поклясться, что она была живой. В ней была жизнь, и я чувствовал, как дерево начинает обнимать меня. Мне кажется, что Бог из моего сердца доставал кисточки живого цвета и красил листья на деревьях. Я потом их аккуратно складывал вместо закладок в книги и вдыхал запах засохшей краски Божественного Логоса.

Бог постепенно водил меня по своему замку и знакомил с его обитателями, называя их Имена. Эти Имена вели меня к началу всего сотворенного. Правда, Рогатый Циник потом не раз пытался мне внушить, что мои воля, чувства, фантазия приговорены к тому, чтобы исчезнуть в прахе вместе с последними ударами сердца, со вздохом груди, с последним вкусом во рту, с последним запахом, с последней вариацией сознания, разыгранной на клавишах головного мозга.

Но было поздно, любовь самодостаточна и любит не потому, что понимает, а потому, что любит. Спелая ягода малины с повисшей на ней капелькой росы говорила мне: «Прикоснись ко мне». Морской прибой, ласкаясь у моих ног, дурманящим запахом соленой свежести шептал: «Дай мне имя своей любви». Когда я на сумасшедшей скорости скатывался на велосипеде с высокой горки, рискуя сломать себе шею, ветер влетал в мое раскрытое сердце и щекотал его своими усами.

«Человек – пастух бытия», – писал Хайдеггер. «А кто мой пастух?» – спрашивал я себя через много лет.

Когда мы влюбляемся, то любим не только личность другого, но и все, что имеет с ним какую бы то ни было связь. Все, что он делает, к чему прикасается, музыку, которую он слушает, дороги, по которым он ходит, места, на которые мы смотрели вместе. Если любишь Бога, то дрожь вожделения подстерегает тебя в каждой капле росы, в снегу, который поглощает кружева рябины, в лазури летнего неба, в благоухании первого осеннего дождя. Зелень земли, голубизна моря, порфирный закат солнца – все это ощутимая близость красоты любви Божией.

Я видел улыбку Его обнаженной красоты на теле земли, одетой в звездную роскошь лета; в аромате и соке спелого абрикоса на белой скатерти стола; в пурпурной одежде осени и изумрудной прозрачности маленькой морской волны в тихой бухте.

Даже красота человеческого тела — это чудо того, как тленная плоть воплощает в себе живой Логос бесконечного и свет космического блеска. Зеленеющие изгибы холмов видны в мягкой выпуклости плоти. Стройность берез и изящество лилий в тонком стане. В каждом изгибе его красоты расчерченные бухточки, живой трепет кожуры спелого плода. В улыбке ребенка запечатлен свет первого рассвета, в его глазах – прозрачные озера, наполненные весенним небом.

Бог познается и существует способом любви, и только этим ключом расшифровывается истина недостижимого.

В именах мира мы узнаем Бога. Колодец, хлеб, конь, луна – это буквы алфавита Его неизреченного Имени. Природа мира – поэзия Бога, написанная Им мелодия вечной любви.

Потом Он познакомил меня с Собой, когда дал мне в руки Евангелие. Я прочитал его на одном дыхании и ощутил, что вот оно – Настоящее. Все эти Рамачараки, Рерихи, Клизовские и проч. – это обезьяны Настоящего. Попробовав Живой Воды, я уже не хотел пить горькую. После этого Бог начал знакомить меня со Своими друзьями – Исааком Сириным, Иоанном Лествичником, Макарием Великим и многими другими. Они пытались учить меня быть человеком. Но у меня это плохо получалось. Главная истина, которую они мне пытались донести, была в том, что подлинное искусство быть человеком – это быть малым, приобрести подлинную духовную нищету и пронести ее до конца. Но бес, который всегда был рядом, учил меня гордости, тщеславию, вожделел блудом, душил унынием, тоской, отчаянием, осуждал, ненавидел, требовал внимания к себе…

Чем взрослее я становился, тем чаще и чаще предавал дружбу Бога, изменял Ему, отворачивался от Него, слушая диавола – конкистадора, который обменивал данные мне от Бога таланты на зеркальца и бусы страстей.

После этого Бог перестал мне писать письма и улыбаться. Но Он, в отличие от меня, не перестал меня любить и не предавал нашей дружбы. Бог вместо писем стал слать телеграммы: внутренние скорби, страдания, о которых знает только Бог и я, разбивали все эти диавольские бусы и зеркальца вдребезги. Ревность Бога такова, что во взыскующей ярости Он может закатать нас в самое дно земли, но лишь только для того, чтобы вычистить от всего того, что мешает нам Его чисто любить. Я благодарен за это Богу. Его телеграммы возвращают Его нам.

Я вспомнил дни, когда Бог был котенком, когда в его мурлыкании, в его глазах я видел небесный дождь падающих августовским вечером метеоритов. Я снова начал читать божественный алфавит имен мира. Видеть, как Бог смеется в трехлетнем ребенке, бросающим гальку в море, как Он рисует мне морозом картину на окне. Боль беды и страданий дают нам практические навыки того, что «быть человеком – это быть малым». Теперь мне предстоит познакомиться с самым последним именем, самым страшным и самым загадочным для меня. Это мое имя…

Кто я, где я на этой картине мира? Мое имя – это не просто болтающийся на шее солдатский номерок. Оно растет вместе со мной и впитывает как губка все то, к чему я прикасаюсь. С годами мы обрастаем своим именем, которое растет медленно, как куст на земле нашей жизни. Оно может стать мудрым, как Конфуций, или мелким, как Шариков, может быть похотливым, как Казанова, или светлым, как «радость моя» преподобного старца Серафима. Чем я поливаю куст своего имени? Помоями собственных страстей? Или же Благодатью Живой воды? Откровение Иоанна Богослова говорит о том, что Бог даст нам белый камень, на котором будет написано наше новое имя. В Малой Азии в древности, приглашая на царский пир, вырезали имя приглашенного на маленьком белом камешке.

Сейчас уже становится белой моя борода, зимняя седина заметает годы прожитой жизни. Но голубая синева бездонности неба еще продолжает отражаться в моих глазах. Синими чернилами, смешав краски неба и моря, Бог писал мне письма детства, которые до сих пор я храню в своем помятом жизнью сердце. И мой любимый праздник – Покрова Божией Матери – голубыми церковными ризами дает мне запах надежды.

Протоиерей Игорь Рябко

Вера ума "страхом убояшася" и отреклась трижды, покинув Христа и обратившись в бегство, потому и увидела у гроба лишь видимые вещи Воскресения - камень отваленный, сударь и плащаницу.

Так, рассудок способен и в чудесах зреть лишь видимое, не убеждаясь в невидимом, а потому, оставаясь в неверии или маловерии.

Вера же сердца осталась у гроба до конца, потому и была удостоена чести видеть и Ангела, и Самого Воскресшего Христа.

Верой сЕрдца уверяются в невидимом: "вера же есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых" (Евр.11).

Однако, Христос не позволил прикоснуться Магдалине к Себе. ПРИКОСНУТЬСЯ - это о чувствах: одним сердцем недостаточно, чтобы верить в полноте, как и одним умом - видеть Бога. Веры ее чувств недостаточно, чтобы прикоснуться к Божественному в полноте веры. Она прежде с другими мироносицами прикоснулась уже по Его Воскресении к Его ногам в порыве чувств, но не уверовала, как говорит Е. Зигабен.

И все же она становится апостолом для апостолов - вера сердца направляется к вере ума для единения в познании:

"...иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему".

Мужской ум должен совлечься холодной рассудочности, чтобы добраться до сердца, женское сердце - горячей чувственности, чтобы впустить в него свой ум.

Единство ума и сердца, созерцания и чувствования - и есть полнота веры.

"Господь Мой и Бог Мой!" - воскликнул Фома в полноте своей веры прикоснувшись ко Христу.

¹ О пяти средостениях (разделениях), которые призван преодолеть человек, разъясняет прп.Максим Исповедник.

² Грех - промах, мимо цели, отклонение от цели.

³ Подробнее об этом толковании можно посмотреть здесь:

⁴ Здесь идёт речь о степенях веры для всех:

1 степень: рассудочная вера - уверенность;

2 степень: вера, как доверие;

3 степень: собственно вера - верность.

©Olga Bright

Лет пять назад я был в монастыре у кришнаитов. Здесь, в Подмосковье, у них российский центр. И выяснил очень интересную вещь. Оказывается, в истории индийской философии был диспут, очень похожий на тот, что ведется в христианском мире между протестантами, православными и католиками. У католиков считают, что ты своими заслугами должен заработать себе спасение. Протестантские полемисты говорят: «Нет, ты только уверуй, Господь тебя Сам спасет. Тебе не надо никаких заслуг, добрых дел». Православие — это путь такой «царской середины», сотрудничества Бога и человека.

Так вот, у кришнаитов есть две школы, одна из которых близка православным, вторая — протестантам. Одна из них зовется «школа обезьянки» вторая — «школа котенка». Первая говорит, что детеныш обезьяны цепляется за мать, а она его сама переносит с ветки на ветку. От малыша требуется лишь держаться и не мешать. «Школа котенка» говорит: смотрите как кошка несет в в зубах малыша, котенок же вовсе ничего не делает. Так и Господь спасет человека, который в этом никакого участия не принимает. Мое крещение я могу объяснить только с позиции «школы котенка».

Можно, конечно, долго рассказывать, как из полного неверия, из семьи, где не было православной традиции, с кафедры атеизма я пришел в семинарию. И при этом буду употреблять местоимения «я», «мне». На самом же деле это было чудо. Не я пришел в Церковь, а Господь «взял за шкирку», вытащил и протащил, как я этому ни сопротивлялся. Чудо — любое проявление Божией воли. И именно потому, что это — чудо, оно не подлежит дальнейшему анализу. Это нельзя дальше расчленять. Здесь можно просто замереть… Чудо есть чудо, и чудо есть Бог.

Если же искать человеческих сдвижек, то тут очень много ниточек сходились в один узел.

Первыми религиозными авторами, которых я читал, были Франк и Шестов. Первое знакомство с ними оставило меня равнодушным. Я просто не понимал, о чем они пишут. Их рассуждения о Боге, о Христе казались мне слишком далекими. Но все же нечто позитивное из первого знакомства с ними я вынес. Они показали мне, что можно быть христианином и при этом человеком XX века. Затем отец Сергий Булгаков вполне убедил меня: мир духовной жизни — это такой мир, о котором нельзя судить снаружи.

 На третьем курсе МГУ я всерьез заболел Достоевским. Книга, которая по-настоящему перепахала меня — это «Братья Карамазовы». Я действительно болел ею. Две недели, пока читал, ничего кроме этого в голове не было.

 Кроме того, оказавшись на кафедре научного атеизма, я в учебном порядке должен был заниматься религиозными вопросами, читать литературу — прежде всего, конечно, атеистическую, — но попадался и самиздат. Доводилось брать книжки у знакомых, да и на кафедре библиотека была достаточно приличная. Атеистический стиль работы, с которым я встретился, вызывал неприятие и тем самым во многом помог мне определиться.

— Каким образом?

— Во-первых, сравнивая первоисточники, Евангелие, книги по истории Церкви с тем, как это препарировалось в книгах по атеизму, я достаточно быстро заметил, что в последних много неправды, многое притянуто за уши и огромное количество просто элементарной некомпетентности. Когда я начал вживаться в кафедральную жизнь, меня поразила одна деталь. Там не было ни одного спецкурса по библеистике, по истории Церкви, даже по истории религии; там не было ни одного человека, который мог бы эти спецкурсы вести. Было много спецкурсов по «модернизму», но никакого знакомства с традицией. Образование получалось странно мозаичным. Кроме того, в те годы никто из преподавателей кафедры не знал ни еврейского, ни греческого языков. И при этом они заявляли, что занимаются научной критикой Библии. Это меня сильно разочаровало.

— А как Вы вообще оказались именно на столь своеобразной кафедре?

— Нет, не потому, что я был одержим зудом атеистической работы. Вообще-то я собирался специализироваться на кафедре «истории зарубежной философии». Марксизм был мне, мягко говоря, неинтересен. А вот что-то зарубежное, желательно современное… Но на экзамене по этому предмету приключился эпизод, перевернувший всю мою жизнь. В билете, который мне достался, первый вопрос был по китайской философии, второй — по Аристотелю. Китай был мне опять же неинтересен, да и лекции на эту тему у нас были крайне скучные. Короче, я ничего по этому вопросу билета не знал. А по Аристотелю ответил хорошо. Опыт сдачи экзаменов у меня к тому времени был уже немалый, поэтому я понимал: два по первому вопросу и пять по второму в среднем дают тройку. Каково же было мое удивление, когда профессор Богомолов протянул мне зачетку с записью «отлично»! Но при этом он сказал: «передайте привет Вашему отцу!». Отец-то у меня тоже философ, и работал он тогда в Президиуме Академии Наук…

 А тогда я понял: или я всю жизнь буду всего лишь носителем своего отчества и всю жизнь буду таскать домой «приветы отцу». Или я должен искать свой путь жизни.

Сложность выбора состояла в том, что уже в ту пору официальная идеология не вызывала у меня симпатий. Поэтому я как раз накануне экзамена подал заявление о специализации по кафедре истории зарубежной философии: думал забуриться куда-нибудь в былые века и культуры, в проблемы, по которым, к счастью, не существует «установочных» определений пленумов ЦК… Но, оказалось, что на этой кафедре слишком хорошо знают моего отца. Куда же еще на философском факультете можно спрятаться от идеологии? — Конечно, на кафедру логики. Занятия по логике я любил… Но, увы, мой отец по своей научной специализации как раз логик и потому на этой кафедре более чем известен. Так, а раз мой отец логик, а я хочу выбираться своей колеей, то что же находится вдали от логики? — Конечно, религия. И в итоге я подал заявление на кафедру атеизма: по сути изучение той же самой «зарубежной» или несоветской философии, только с более узким выбором тем.

Так что в выборе этой кафедры «виноват» мой подростковый «протестантизм». Ничего идейного.

— И на самой кафедре атеизма к вере Вы тоже шли «от противного»?

— Во многом, да. Сама атмосфера общества, которая сложилась в начале 80-х годов, помогала повернуться к Церкви. Атеистические нападки выглядели очень нечестно, и я сказал себе: если ты видишь, что родная партия врет тебе по каждому поводу, и в крупном, и по мелочам, то, может быть, она не права и в вопросе, который сама же назвала основным вопросом философии — «Есть ли Бог? Что первично: материя или разум?».

Я подошел к миру религиозной мысли, попробовал понять русских философов — естественно, сразу не получилось. Это была совершенно другая вселенная, абсолютно чужая для меня, для моего воспитания, моего окружения.

У меня не было верующих знакомых, никого: ни родственников, ни друзей, ни однокурсников — то есть приходилось идти по книжкам. И довольно скоро я понял, что это мир, который можно понять только изнутри. Человеку неверующему рассуждать о религии — это все равно, что слепому рассуждать об особенностях Рембрандта. И я понял, что не хочу ставить себя в глупое положение; раз уж профессионально я оказался связан именно с этой специальностью, все-таки должен попробовать войти внутрь…Я понял, что нечестно заниматься изучением религии, если ты сам никакой веры не имеешь. Веры-то в марксизм у меня не было точно. Но и никакой другой — тоже.

Кроме того, меня задели и даже обидели слова отца Сергия Булгакова, о том, что неверующий человек, который занимается изучением чужой религии, похож на евнуха, который сторожит гарем. И я решил попробовать войти в этот мир. Читая книги русских религиозных философов, я заметил, что они постоянно говорят о том, что религия — это мир опыта. И если у тебя этого опыта нет, хотя бы в малейшей степени, ты, изучая историю религии, ставишь себя в неловкое положение. В самом деле, мы же не станем доверять мнению глухого человека, если он вздумает написать диссертацию о музыке. В таком же положении и человек, не слышащий музыки небесных сфер. Что он может сказать о религии?

Я понял, что если хочу уважать себя, то должен сделать решительный шаг.

— Когда Вы впервые осознали, что верите во Христа не просто как в учителя нравственности, жившего 2000 лет назад, а как в Бога, от Которого зависит вся ваша жизнь?

— Для меня это были два разных момента: сначала пришла вера во Христа как Бога (Творца, Спасителя, грядущего Судию), а уже потом — вера во Христа как Вседержителя, от Которого зависит моя жизнь здесь и сейчас.

Что касается первого, то это произошло, когда мне было 18 лет. В то время я «болел» произведением Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и там меня очень поразила легенда о Великом Инквизиторе. Можно сказать, что в моей жизни это был переломный момент. Дело в том, что в легенде о Великом Инквизиторе чудесным образом сошлись все те философские проблемы, о которых я тогда думал. Все, что тогда меня пугало в жизни сконцентрировалось в словах Великого Инквизитора. Я вдруг понял, что те искушения в пустыне, которые были предложены сатаной Христу — это предельно емкие искушения, которые охватывают всю деятельность сатаны в мире и полностью характеризуют его. И поэтому я согласился с той характеристикой, которую Достоевский дал этому евангельскому персонажу — «дух сверхчеловечески умный и злобный».

То есть получилось так, что сначала я признал существование сатаны и ужаснулся реальности сатанинского замысла о нас, ну а затем последовал логический вывод: если Христос смог отвергнуть эти искушения, значит Он тоже сверхчеловечески умен, но добр. Пришло осознание Христа как Спасителя. Ощущение внутренней пустоты прошло, свет в окошке забрезжил.

Но, все равно, с моей стороны это было пока только некое философское принятие Христа. Начать молиться было намного труднее, и это произошло несколько позже, а крестился я почти через год после этих событий. И даже будучи крещенным, я с большим трудом понуждал себя публично перекреститься в храме или поклониться вместе с бабушками, которые там стоят. Более того, спустя еще год после крещения на какой-то марксистской лекции, когда лектор громил идеалистов, я с ужасом понял, что он говорит, фактически, про меня. Осознать то, что я стал идеалистом, было очень трудно, настолько глубокие корни пустила марксистская закваска в моем подсознании.

А отношение к Нему как к Вседержителю пришло уже позже. Понимаете, своеобразие юношеской веры заключается в том, что она ни о чем не просит, она просто радуется тому, что Бог есть. Еще нет болячек, нет каких-то безвыходных жизненных ситуаций и, следовательно, можно приходить к Богу не торгуясь, не выклянчивая «гуманитарную помощь». Поэтому впервые я начал относиться ко Христу не просто как к Творцу и грядущему Судье, а как ко Вседержителю, от которого зависит моя жизнь здесь и сейчас только тогда, когда начал молиться о том, чтобы Господь помог мне поступить в семинарию.

— А почему из всех религий Вы выбрали именно православие?

— В свое время я решил для себя: если однажды я все же приду к выводу о том, что Бог есть, то не буду выдумывать никакой своей религии. Мне уже обрыдли все эти бесконечные ночные посиделки на кухнях и общагах, когда в прокуренной комнате со стаканом коньяка (вод ки, портвейна, пива) в руке ведутся дискуссии об Абсолюте. «Так, Андрюша, давай договоримся. Если ты однажды придешь к выводу, что Бог есть, я тебя очень прошу: не выдумывай ничего своего. Понимаешь, если Бог есть, то это означает, что ты не первый умница, который до этого додумался… История началась не с тебя. Ты не первый человек идущий по этому пути. Присмотрись к опыту людей, которые шли по нему раньше и дальше тебя продвинулись». Любые попытки выдумать что-то свое, свою религию, мне казались верхом пошлости. Поэтому я с самого начала наложил на себя такое ограничение, что не имею права, не должен пошлить, не должен выдумывать что-то свое, а должен войти в традицию. Если уж христианство — то самое традиционное.

А почему именно христианство? — Так ведь к тому времени у меня уже были представления о других религиях, и я уже понимал, что более высокого пути религиозной жизни и мысли нигде нет. Ни одна другая религия мира не кладет в свою основу формулу «Бог есть любовь» и не говорит в своем символе веры — «нас ради человек и нашего ради спасения».

 — И как это решение переросло в действие?

— Помню, это решение я принял под воздействием чувства … зависти. Мой ближайший друг — студент истфака — все же крестился (у староверов). Он был настолько счастлив, что я решил: хватит баловаться философией, жонглировать умными терминами и цитатами, надо решаться… Это был май, и я решил: «и я либо к осени крещусь, либо никогда». При чем тут была осень, мне и самому до сих пор непонятно… Но в те дни для меня значимой стала песня Владимира Высоцкого «Мой друг уехал в Магадан… Снимите шляпу».

 Конечно, обычная студенческая суета занесла своей пылью ту ясную решимость. И в предпоследний день осени — 29 ноября — я был разбужен мыслью: «Ты же что-то обещал сделать!». И побежал искать храм для того, чтобы более не откладывать. В каком-то смысле я испугался себя самого, своей нерешительности и решил с нею покончить.

 Тогда в голове у меня вертелись строки Пастернака: «Жизни ль мне хотелось слаще? — Нет, неправда: я хотел только вырваться из чащи полуслов и полудел!»…

Спустя годы я услышал точную формулу этой своей мотивации со стороны. Я уже был в аспирантуре. И вот наш сектор «современной зарубежной философии» празднует Масляницу дома у моего научного куратора Тамары Кузьминой. Сидим на кухне, и ведем вековечную русско-интеллигентскую дискуссию на тему «что такое мещанство». А в гостях у Тамары Андревны в тот день оказался ее давний друг, былой однокурсник. Вот только он по окончании университета решил не иметь вообще ничего общего с советской идеологией, и всю жизнь так и проработал Калуге истопником. Но интерес к миру книг он не потерял. Вот и сейчас — пока все сгрудились на кухне и спорили, он ходил по квартире, выискивая на книжных полках новинки. И вот, отобрав что-то интересное для себя, со стопкой книги он заходит на кухню. И хозяйка его с ходу включает в разговор: «Ну, скажи, что такое мещанин?!». Ответ был дан без секунды раздумий, слету: «Как что? Мещанин — это человек, у которого бытие определяет сознание!».

 Мне же хотелось, чтобы мое сознание дало мне новый опыт бытия…

С этой жаждой я и пришел к крещению. Сам день моего крещения был довольно необычным. Я не могу сказать, что уверовал и потому пошел креститься. Ровно наоборот: я пошел креститься для того, чтобы уверовать, то есть я ощущал потребность сделать какой-то шаг, который вырвал бы меня из привычной колеи жизни; надо было пойти посмотреть, ворваться туда, в Церковь. Может быть, потом я что-то пойму. До некоторой степени это был философский эксперимент, поставленный на себе, — но он увенчался совершенно невероятным успехом.

 У Бога свои планы о нас: в день крещения благодать Христова коснулась сердца — и с этого дня стало понятно, о чем слова Евангелия «Царство Божие внутри вас».

После этого мне действительно стало изнутри понятно многое из того, что говорится в Священном Писании, у святых отцов. Я всем существом ощутил, что чудо произошло. Это таинство, а не просто омовение в купели…

Андрей Кураев

Сострадание – это то, в чем сейчас больше всего нуждается мир. Любовь – все, что нам нужно, чтобы жить на земле, как в раю. Но, к сожалению, ненависти и злобы ставится все больше, а милосердие встречается все реже. Любовь и сострадание массово покидают людские сердца – и это главный признак надвигающейся всемирной катастрофы. Мы не можем избежать страданий – это «путь всея земли». Пока мы живем в этом теле, боль и страдания будут сопровождать нас. Мы не можем на это повлиять. Но мы, по крайней мере, должны постараться избежать тех страданий, которые происходят по нашей вине.

Одним из главных генераторов наших страданий есть наш ум, который, как мы думаем, живет свободно и независимо. Но он-то как раз и вносит самую большую путаницу в нашу жизнь. Нет обиды, есть наши мысли об обиде, нет злобы и ненависти, есть наш ум, пребывающий в этих состояниях, и т.п. У него есть греховная привычка везде сунуть свой любопытный нос: «Почему Бог сделал то? Почему люди делают это?» Мы своим греховным умом не можем познать мир, который сотворен Непознаваемым и Непостижимым Богом. Невозможно обрести мирный дух, пока мы будем позволять уму судить людей и оценивать действия Бога.

Позволяя уму слишком много, мы сделали свою жизнь невыносимой. Сколько страданий нам сейчас приносит т.н. научно-технический прогресс. Люди изобрели ракеты, которые теперь могут за один удар превратить огромный город в братскую могилу. Люди «познали» тайны природы для того, чтобы поставить ее на колени, но стали на колени они сами, сделав себя полностью зависимыми от своих же собственных изобретений. Все эти познания делают нас разрушителями мира, а не созидателями. Мы не можем повлиять на те страдания, которые приносят нам злые, безбожные люди, водимые помыслами и служащие дьяволу. Но мы можем попытаться не усугублять их своими собственными мыслями. Когда наш ум, как собака, обвешанная репейниками, цепляется то за одно, то за другое, мы впадаем в уныние и тоску. Привязанности ума всегда влекут за собой угасание внутренней духовной жизни.

В какую бы сторону мы не посмотрели, всегда увидим, что мир преисполнен страданиями. Страдают люди, деревья, птицы, звери – весь мир стенает и мучается от боли. Если постоянно пропускать через себя боль этого мира, то можно сойти с ума. Но именно так, неся в своих сердцах боль всего мира, и живут величайшие святые, молитвами которых еще стоит этот мир. Тайна этой боли нам немного приоткрыта в плаче преподобного Силуана Афонского о вселенском Адаме. И в наше время такие же великие преподобные отцы, которых не знает мир, но знает Бог, стоят распятыми духовными Атлантами между небом и землей, не давая тяжести человеческого греха и горя раздавить наш хрупкий мир.

А другие…, другие в это время радуются, пьют, веселятся, живут в свое удовольствие, как будто ничего плохого вокруг них не происходит. Меня особенно поражает то, что сегодня творится в нашем обществе. С одной стороны – море человеческого горя: люди, потерявшие дома, все сбережения, работу, здоровье. Все уничтожила война. Каждый день я вижу слезы матерей, жен, детей, потерявших своих сынов, мужей и отцов. Молодые, красивые лица вытеснили из кладбищенских портретов старых и пожилых. А с другой стороны, многие люди живут так, как будто ничего не происходит: музыка, кафе, танцы, развлечения, шопинг и т.п. Кто-то ворует и наживается, кто-то строит на крови бизнес, кто-то сеет вражду и разделения. Одни ждут хоть какой-то весточки от сына с фронта, другие обеспокоены тем, чтобы не ущемлялись права ЛГБТ. Я потерялся в этом безумии. Происходящее кажется каким-то сатанинским гротеском, сумасшедшим домом. Вместить и понять, как можно так жить, я не могу. Но многие так и живут, и ничего. По всей видимости, со мной что-то не так. Не получается жить так, как живут другие, не заморачиваясь. Душа не может смириться с происходящим и принять это безумие, как норму жизни общества.

Единственным местом, где можно обрести относительное спокойствие и мир души, является мое личное пространство, но и его у меня становится все меньше и меньше. Самое лучшее убежище, как учат святые отцы – наше духовное сердце, но туда еще нужно найти дорогу. Где-то там, в этих глубинах, живет тот самый свет, к которому нас призывает Евангелие: «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света» (Ин. 9:36). Если нам удастся избавиться от своего ложного «я», то мы подобно блудному сыну вернемся в Отчий дом, который находится внутри нашего духовного сердца.

А пока что в нас живет только эгоизм. Это он говорит людям, что нужно вкусно поесть и приятно провести время. Он внушает нам, что ему необходимо то одно, то другое. Это он пугает нас смертью, тяжелой болезнью, бедствиями, которые могут обрушиться на нашу голову. Эгоизм требует от нас не «зацикливаться» на вере. У него одна задача – сделать так, чтобы мы забыли о существовании нашего духа и, самое главное, о том, что нам нужно во что бы то ни стало избавляться от этого самого эгоизма. Потому что он и есть наш главный источник страданий.

Эгоизм учит нас тому, что мы «должны» и что нам «нужно». Но на самом деле мне нужно только одно – следовать тому, к чему мягко, смиренно и кротко призывает меня произволение Божие. Только следуя этому пути, Господь вначале укрепит нас, затем просветит, вразумит и поможет Своей благодатью. Это и есть исполнение Царства Небесного в нашем духовном сердце, когда душа избавляется от эгоизма и обретает спасение и упокоение во Христе. Тогда только и начнется наша истинная жизнь, которая называется жизнью вечной.

Возле того, кто стяжал сердечный мир, спасаются тысячи. Спасаются, потому что находят человека, того, которого искали всю свою жизнь. Почему христиане теряют соль и становятся пресными? Почему нас все меньше, а духовная жизнь все слабее? Казалось бы, все необходимое для духовного роста у нас есть: Священное Писание в любых форматах, молитвословы один лучше другого (и с обычными молитвами, и с редкими, и с «задержанием»). Только вот что-то не задерживается в душе ничего хорошего. Все прочитанное, услышанное, намоленное выдувается из сердца, как сквозняком. Ходим пустые, как «медь звенящая и кимвал звучащий». Все потому, что нет людей. Вернее, они есть, их много, тех, кто учит как правильно жить, как спасаться, как бороться со грехом, как молиться и проч. Нет тех, кто смог бы на своем примере показать, как это правильно делать.

А слова… Что слова? Они, как пожелтевшие листья на осенних деревьях. Подул ветер, зашумели ветки, и нет этих слов – покатились по земле, упали под ноги. Так и получается, одни эгоисты учат других тому, как не быть эгоистом, как нужно не жалеть себя, не привязываться к помыслам и тленным красотам мира, к людям и вещам; как спасаться от ложной любви к самому себе и постигать в сердце нетленную любовь Божию; как отказаться от суждений, выдумок и фантазий своего ума. Как это все правильно и хорошо сказано, но вот только бы увидеть вживую того, кто не только учит об этом, но и сам так живет. Тогда и без слов душа сама раскрылась и потянулась бы к этому живому свету. Она тянется не к тому, кто говорит о свете, ей нужен сам этот свет.

Он светит и живет в каждом из нас. Но находится где-то глубоко, под спудом, заваленный множеством грехов, поэтому и невидим. А тот, кто расчистил эти завалы и открыл в себе источник этого света, уже не может не светить людям, потому что постиг внутренние глубины самого себя. Он понял, что наша жизненная основа – это тот самый мирный дух, в котором живет нетленный Свет Христов. Не душа, а дух – основа вечной жизни. Невежды называют свой эгоизм «душой» и пытаются ее «спасти». Но ее-то как раз и нужно «погубить», чтобы спасти свой дух, или личность, от индивидуальности души. Именно об этом и учит нас Господь в Евангелии: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее. Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?» (Лк. 9:23-25).

Игорь Рябко