2. Экстремальная тупость.

Однажды я проехал на самокате около 10 километров, чтобы доставить женщине памперсы для взрослых в одну из деревень. Путь пролегал вдоль оживлённой дороги по обочине — довольно некомфортно, когда мимо проносятся грузовики. Впрочем, я не раз так ездил.

Прибыв в деревню неподалёку от Саввино-Сторожевского монастыря, я позвонил клиентке. В ответ услышал возмущённые крики: она утверждала, что ничего не заказывала, её нет дома и требовала вернуть заказ в пункт выдачи.

Я попытался объяснить, что вёз её заказ на самокате и что она сама оформила доставку через приложение. После нескольких минут споров и обвинений в мошенничестве (она заявила, что я собираюсь украсть заказ, а не оставить его у дома) клиентка всё же согласилась. В итоге памперсы были благополучно оставлены у её двери.

Блять, ну как она могла не заметить, что сама вызвала курьера через приложение!

3. Экстремальный пофигизм.

Однажды в разгар лета разыгрался сильнейший ливень. Мне предстояло проехать из одного конца города в другой, в частный сектор. Время было раннее — около 9 часов утра. Я ехал в дождевике, стиснув зубы.

Прибыв на место, я позвонил клиентке. Она сонным голосом попросила вернуть заказ в пункт выдачи. Я не стал ни уговаривать её, ни объяснять ситуацию — просто вернул заказ. За этот заказ мне не заплатили.

Признаю, что сам допустил ошибку: перед поездкой через весь город следовало связаться с клиенткой и сообщить о скором прибытии. Обычно я не звоню клиентам, так как в 95 % случаев доставка занимает не более 500 метров.

4. Троллинг с моей стороны.

Лето, сезон дождей. Ливень, напоминающий град. Мне нужно было доставить заказ из Супонево в СНТ «Супонево» — почти два километра. Дороги в СНТ — это настоящее испытание: смесь грязи, гравия и кирпичной крошки, по которой сложно даже ходить, а уж ехать на электросамокате в дождь — тем более.

Я добрался до места, остановившись за два дома до цели. Самокат спрятал за кусты, чтобы не мешать проезду машин. В дождевике и с суровым видом я направился отдавать заказ.

Когда мужчина открыл калитку, я передал ему пакеты. Он удивлённо оглянулся и спросил: «А вы что, пешком?!»

С невозмутимым видом я ответил: «Да...». Мужчина посмотрел на меня с удивлением, а, возможно, даже с некоторым уважением, и покачал головой. Я развернулся и направился к спрятанному в кустах самокату, а он закрыл калитку.

Зося, поставив ногу на белоснежный край ванной, сосредоточенно сведя брови и закусив губу, водила розовым бритвенным станком по своей восхитительной ноге.

Господи!

От этого зрелища у меня пересохло во рту, а в живот словно кто горячих углей насыпал. Я громко сглотнул. Хотел прошмыгнуть внутрь — обнять и поцеловать Зосю, но, поймав в зеркале её сначала недоумённый, а затем рассерженный взгляд, поспешно ретировался в зал. Хотя и там я задерживаться не стал и, пользуясь отсутствием тёти Оли, прошмыгнул в комнату Зоси.

Кровать была разворошена, на столе бардак – листки бумаги с почеркушками, графиками и таблицами, учебники, тетради лежали вперемешку. Но это было ожидаемо: Зося, обычно до ужаса аккуратная, сейчас готовилась к вступительным экзаменам.

Без задней мысли я потрогал самую высокую книжную башню и сделал это зря. Неустойчивая гора покачнулась и поехала с гладкой крышки стола. Да так шустро, что я едва успел её подхватить. На пол свалилась лишь самая нижняя общая тетрадь с тёмно-синей обложкой. Она шлёпнулась на линолеум, издав странный квакающий звук, и раскрылась ровно посередине. Та самая тетрадь, что прятала от меня Зося. Чёткий округлый почерк с затейливыми завитушками в прописных буквах, ровные строчки с красными строками в абзацах. Не похоже это было на заметки и планы, скорее, именно на дневник.

Чертыхнувшись и утвердив книжную башню на место, я наклонился подобрать тетрадь.

— Б…ь! Ты чего делаешь?

Мимо меня пронеслась Зося, толкнув меня в бок, да так сильно, что я чуть не завалился на стол, и звонко шлёпнув по протянутой к тетради руке.

— Зось, ты чего? — Я потёр покрасневшую от удара кожу. — Больно, вообще-то.

— Ты, зачем это взял? — Она разгневанно трясла у меня перед носом тетрадью.

— Я не брал, случайно уронил.

В глазах у Зоси было столько злости и какого-то презрения, словно я не тетрадь уронил, а рылся в ящике с нижним бельём, что я тоже начал злиться.

— Ты, какого хрена здесь делаешь? — Она швырнула тетрадь на кровать и встала передо мной, сложив на груди руки, раскрасневшаяся, гневно сдувающая так и норовившую упасть на глаз прядь волос.

— Ты чё, Зось? Просто в гости пришёл, соскучился. Мама твоя ушла, думал, пошалим. — Я, отбросив злость, шутливо ей подмигнул.

— Тебе чего, Шубин, — медленно и тщательно выговаривая каждое слово, произнесла, почти отчеканила Зося, — кроме как потрахаться, больше ничего не надо?

О как! Первый раз она назвала меня по фамилии, не Дэн, или Денис, или Дэнчик. Ошарашенный такой отповедью, я мучительно подбирал слова.

— Да чё случилось-то? — Я развёл руки. — Если за тетрадь обиделась, извини, я не хотел…

— Чего не хотел? — Прищурив один глаз, Зося зло смотрела на меня. — Рыться в моих вещах?

— Да я не рылся! — я, начав закипать по-настоящему, повысил голос.

— А ты чего на меня кричишь? — взвинтила тон и она. — Я тебе что, жена?

— Да причём здесь это? Я не кричу.

— Шубин, иди ты на хрен! Орёшь на меня, в вещах роешься…

— Да я…

— Иди отсюда, и больше не приходи, всё… Вали, всё кончено.

Она ткнула пальцем в дверь.

В голове зашумело от обиды и злости, захотелось заплакать и одновременно послать её куда подальше, но я просто развернулся на деревянных, плохо гнущихся ногах и вышел.

23

Вечером она позвонила, но Денис, весь день пролежавший уткнувшись носом в подушку, велел матери сказать, что его нет и не будет.

На следующее утро Зося пришла сама, долго извинялась, перемежая невнятные извинения поцелуями и объятиями. Что-то говорила насчёт того, что у неё эти самые дни, а когда дни эти самые, то и она сама не своя. Что она вся на нервяке из-за экзаменов в универ, ещё что-то, чего он из-за радости, что она не бросила его, не запомнил. Обида пару дней мерзким червяком шевелилась где-то глубоко в душе, но после прошла.

Денис достал пачку бесконечных сигарет и, прикуривая, краем глаза уловил движение. Резко обернулся – женский силуэт в бирюзовом и с медным высверком волос, заплетённых в косу, скрылся за углом дома. Денис дёрнулся было вслед, но плюнул – на кой ему эта неуловимая нужна, своих проблем хватает. Да и не догнать её уже.

Он вздохнул, затушил недокуренную сигарету и подошёл к подъезду, мельком подумав: хорошо, что город застрял во днях его юности, когда металлические двери с домофонами были редкостью, а то бы он и в подъезд не попал.

Дверь в квартиру была заперта. Денис подёргал ручку – бесполезно. Дверь была солидной: металлической, с двумя врезными замками, цепочкой и даже ночной задвижкой. Такую не выбьешь и без инструмента не вскроешь, да и с ним ещё повозишься. Инструмента у Дениса не было, и где взять его в безлюдном городе, он не знал, но попасть в квартиру нужно было до зарезу.

Он оглянулся на обитый жестью квадратный чердачный люк. Подошёл, осмотрел. Петли массивные, каждая на четырёх длинных, если судить по шляпкам, шурупах, а вот проушины для замка – тонкие и узкие жестянки, да и замок, хоть и новенький, но не солидный – так себе замок.

Денис опять спустился на улицу, подобрал тяжёлый и угловатый обломок кирпича и вновь вернулся на площадку.

Поднялся по невысокой чердачной лесенке, покрепче ухватил кирпич, сколотая грань впилась в мякоть ладони, примерился и ударил.

Дзынь. Дзынь. Дзыньг!

На третьем ударе замок не выдержал и, сорвавшись с дужек, грохоча и лязгая, поскакал вниз по бетонным ступеням. Денис отправил вслед за ним слабо покачивающиеся в помятых проушинах дужки и, откинув люк, выбрался сначала на загаженный голубями чердак, а затем и на крышу.

Вид с крыши открывался совершенно сюрреалистичный — безлюдные и пыльные от песка, залитые безжизненным солнечным светом улицы.

Но на апокалиптический пейзаж Денису было плевать. Перегнувшись через бортик крыши, он размышлял, сумеет ли встать на карниз кухонного окна, если повиснет на руках. Пожалуй, да. Резко, почти без замаха, чуть наискось, он швырнул кирпич в окно.

Бздыньг!

Почти всё стекло правого большого створа осыпалось стеклянным крошевом внутрь кухни. Это хорошо, что окно из обычного стекла в деревянных рамах, а не современный триплексный стеклопакет, иначе фокус бы не удался.

Повиснув на руках, Денис принялся осторожно сбивать подошвой торчащие из рамы редкие стеклянные, похожие на треугольные акульи зубы, осколки.

Мельком глянув на пустоту, раскинувшуюся под ним, он подумал: «А что будет, разожми он пальцы и брякнись на опоясывающую дом асфальтовую дорожку? Умрёт повторно, а завтра вновь приедет в город? Окажется в другом посмертии? Встанет, отряхнётся и пойдёт дальше как ни в чём не бывало? Может, отключится, а наутро, даже не вспомнив об этом происшествии, вновь начнёт жизнь в пыльном городе? Или, вспомнились разверстые, протянувшиеся по предплечью от локтя до запястья, кровоточащие раны, он и вправду того – выпилился, но его спасли, и он сейчас в бреду грезит под наркозом? Или не спасли, и всё, что он видит, – это конвульсивные всплески умирающего мозга? А что, если всё это ересь, и он сейчас лежит в пьяном угаре и видит сон? Ведь не может быть реальностью всё, что произошло с ним за последнюю пару суток.

Может, стоит отпустить бетонный, покрытый старым рубероидом край крыши и рухнуть вниз? И проснуться. Встать, ругнувшись на кошмар, умыться, и вместе с убегающей в слив водой смыть этот привидевшийся во сне ужас. Забыть его и вновь жить, как прежде. Крутиться, вертеться, создавать проекты, завершать их, делать бабки и проматывать их в кабаках. Снова жениться, была на примете барышня, поглядывающая на него томными многообещающими глазами. И жить, забыв к чертям и этот город, и Зосю с её тайнами».

Денис почти разжал онемевшие от долгого висения пальцы, но взгляд зацепился за стоящую на столе, чудом не разбитую брошенным камнем, простую глиняную кружку. Купленную им для Зоси на «Ярмарке мастеров» – местечковом фестивале, где собирались мастера со всей области и продавали самодельные товары. Эту ярмарку любила его мать, таская в качестве грузчика его – Дениса. Там он и увидел это произведение кустарного искусства – корявенькую кружку, раскрашенную в два цвета: чёрный и белый. На белой половине чёрным была выведена буква «Д», а на чёрной половине белым «З». Увидел и восхитился: «Д» и «З», это же они – Денис и Зося. Но продавец, флегматично-сонный паренёк с забранными в конский хвост волосами, обвешанный фенечками и цепочками, меланхолично пояснил – что «Д» и «З», это не Денис и Зося, тем более такого имени он никогда не слышал, и даже не Дима и Зина, а Добро и Зло.

Сбив оставшиеся стеклянные зубы, торчавшие из верхней части рамы, Денис качнулся и, извернувшись всем телом, встал на подоконник. Перехватился за край, чудом не сверзившись вниз – пальцы, сведённые судорогой, едва удержали его – и спрыгнул внутрь. Подхватил едва не упавшую на пол кружку. Сжал её в пальцах, зачем-то понюхал. Пахло крепким кофе и чуть-чуть Зосей – до боли знакомой и любимой смесью мятной пасты и детской гигиенической помадой с фиалковой отдушкой. Словно не пятнадцать лет она здесь стоит, а пятнадцать минут. Бережно поставив кружку на полку, Денис осмотрелся.

Кухня практически не изменилась. Знакомая квадратная плитка пастельных тонов, стенные шкафчики, кухонный стол, застеленный вышитой белой скатертью, полки с посудой на стенах, четырёхконфорочная эмалированная газовая плита, деревянная с мозаичным стеклом дверь. Ещё одно доказательство того, что он умер и вернулся в родной город пятнадцатилетней давности.

Толкнув дверь, створ которой со скрипом отошёл, Денис замер на пороге. Коридор, ведущий из кухни к входной двери, тонул в полутьме, которая не скрывала разительного контраста между ним и кухней. Полусгнившие обои грязной бахромой свисали со стен на заляпанный чем-то липким и жирным пол, по бокам покрытого пылью и трещинами зеркала перекошенные завитушки бра угрожающе топорщились зубьями розочек разбитых плафонов. Вот здесь чувствовались все прошедшие пятнадцать лет.

Скрипя рассохшимися досками пола, Денис подошёл к арке, ведущей в зал. Если в коридоре властвовал полумрак, то в большой комнате царила мгла. Плотные шторы перекрывали оконные проёмы, отсекая дневной свет и мешая разглядеть обстановку, но по тяжёлому духу перепревших тряпок, начинающих гнить, и кислому душку мокрой бумаги было понятно: ничего хорошего его не ждёт. Отдёрнув шторы, Денис убедился в своих подозрениях. Отвалившиеся обои, пятна плесени на стенах, перекошенная полуразвалившаяся мебель и пол, усыпанный осколками битого стекла и обрывками тряпок. Единственным, что не тронуло тление и разложение, была дверь в Зосину комнату. Деревянная, кремового цвета с приклеенным по центру бумажным листом. На картоне почерком Зоси было выведено четыре слова: «Без стука не входить».

Денис, не без внутреннего содрогания представив, какой разгром творится в комнате, потянул на себя дверь. Худшие его опасения не оправдались. Комната была точно такой, какой он её помнил. Светлые обои, у левой стены узкая кушетка, напротив неё шкаф с книгами, видео- и аудиокассетами за стеклянными створками, в нише – видеодвойка и кассетная дека. Платяной шкаф в углу и письменный стол с тумбой у окна.

Стиснув кулаки, он осматривал до боли знакомую комнату. Гитара с порванной нижней струной, которую он так и не поменял, Зосины акварели на стене, одинокий белый носочек, застрявший между стеной и краем кровати. Непонятный звук нарушил тишину квартиры, и Денис не сразу понял, что тонкий тоскливый скулёж издаёт он сам.

Оборвав себя на полу ноте, он оскалился и прикусил губу, пытаясь вкусом крови и яростью, которую она несла, отбросить воспоминания и боль, кинулся к столу и принялся лихорадочно перебирать аккуратные стопки тетрадей и альбомных листов.

Не то, не то, не то. Всё не то.

В ярости он сбросил весь бумажный хлам на пол. Рывком выкатил из-под стола тумбочку, больно ушибив колено. Выругался, выдернул верхний ящик, переворошил содержимое: стопки блокнотов, ручки, карандаши, фломастеры. Не то!

Отбросил ящик. Выдернул второй. Бумажки, аудиокассеты без коробок, опять какие-то бумажки, исписанные листы, тетради. Не то! Всё полетело на пол.

Третий, последний ящик — почти пустой. Резинки для волос, бижутерия — колечки, бусики, серёжки, ещё какая-то мелочёвка. Опять не то!

Где, твою мать, эта общая тетрадь в синей обложке?

— Куда ты, её спрятала, Зося? — прорычал Денис, кидаясь к шкафу.

Руки дрожали, книги, кассеты, фотоальбомы валились на пол. Он не остановился, пока всё содержимое стенки не оказалось на полу. И здесь искомого не было.

Он перерыл платяной шкаф. Перетряхнул ящики с нижним бельём.

Пусто!

Сбросил с кровати матрас. Перешвырял постельное бельё.

Пусто! Дьявол!

Застонав от бессилия, он опустился на колени посреди разорённой комнаты, уткнулся лбом в ладони. Повторил, на этот раз еле слышно:

— Куда ты, дела тетрадь, Зося? Куда?

Когда в последний раз он видел дневник? Куда она могла его спрятать?

Где? Где? Где? Куда? Куда? Куда?

Он с силой несколько раз стукнул себя по лбу.

В памяти всплыл странный приход Зоси к нему, кажется, дня за два до её смерти.

24

— Дениска. — Мама деликатно постучала в дверь.

— М-м. — Я отвлёкся от увлекательного занятия — решения задачи по начерталке. — Чего, мам?

— К тебе гости.

— Кто ещё?

— Не знаю, девочка какая-то.

— Какая ещё… — я осёкся.

В комнату вошла Зося. Мама у меня такая шутница.

Я слегка удивился, она была не частой, а, я бы сказал, редкой гостьей в моём доме. Это я бегал к ней постоянно, Зося же постоянно уклонялась от моих попыток затащить её в гости. Интересно. Случилось что?

— Чаю будете?

— Нет. Спасибо, тётя Света, ничего не надо.

Как только за матушкой закрылась дверь, я полез к Зосе целоваться, не забыв при этом залезть ей под юбку.

— Фу, Дэн, прекрати, родители дома!

Не ответив на поцелуй, Зося заколотила меня по рукам.

— Мы тихонько, — я попытался залезть ей под чуть великоватый — у матери, что ли, позаимствовала? — застёгнутый на все пуговицы пиджак. — Ты, чего так вырядилась — юбка, пиджак, жара же?

— Прекрати, — Зося вновь шлёпнула меня по рукам и отступила на шаг. — Я на пять минут. У меня собрание актива в школе, поэтому и вырядилась. Воды дай попить.

— Ты же… — Я развёл руками, слегка удивлённый резкостью её тона и тем, что она не дала себя обнять. — Сама только что от чая отказалась.

— Я и не хочу чаю. Воды принеси, пожалуйста.

— Ну, ок. — Я вышел из комнаты.

Вернулся я через пару минут. Зося уже стояла на пороге комнаты, явно готовясь уходить.

— Спасибо.

Отпив глоток, она вернула стакан.

— Всё, покедова, я пошла. Можешь не провожать.

— Так быстро?

— Я же сказала: тороплюсь.

— Ну ладно, — слегка обиженный я поплёлся за ней.

— Погоди, — я окликнул её, когда она уже вышла на лестничную площадку.

— Да? — Зося обернулась.

— Пуговицу застегни, — я кивнул на её пиджак, верхняя пуговица на котором была расстёгнута.

— Что? — она посмотрела вниз.

— Ах да. — Зося торопливо застегнула пуговку.

Чуть помедлив, слабо улыбнулась и, глядя на меня странным долгим взглядом, спросила:

— Послезавтра зайдёшь? Родителей не будет дома, три дня.

Я радостно закивал.

25

Денис застонал. Какое к чёрту собрание – майские же праздники! Зачем она заходила? За…

Её холодность и уклонение от объятий, он вспомнил, как она скинула его руки со своей талии. И этот её пиджак, явно большего размера, сначала застёгнутый на все пуговицы, а потом с одной расстёгнутой, под которым так удобно прятать что-нибудь небольшое и плоское, например, тетрадь.

— Болван!

Денис вскочил и опрометью бросился к входной двери.

Он вновь стоял перед знакомой с раннего детства дверью. Поднял кулак, чтобы постучать, вспомнил, что родителей нет в квартире, да и вообще здесь нет. И хорошо, живы, значит. Вместо этого утопил коричневый пятачок дверного звонка соседней квартиры.

Дверь распахнулась, как только стих дребезжащий звук старого звонка, словно старуха стояла по ту сторону выкрашенной в коричневую краску двери, и только и ждала, чтобы кто-нибудь позвонил в дверь. Открылась так резко, что чуть не ударила Дениса по лбу, он едва успел отступить.

— Пришёл, Дениска? А я смотрю: ты, аль не ты?

— Я, баб Нюр, я. Ключи от квартиры зашёл забрать.

— А, чёж не забрать-то, забирай.

Соседка открыла дверь шире и, отступив вглубь коридора, приглашающе махнула рукой, мерзко хихикнув при этом. Дениса передёрнуло от этого звука. Из двери на него пахнуло знакомым с прошлого посещения запахом старушечьего жилья. Не запахом — смрадом из смеси застарелой мочи, немытого старческого тела и горького лекарственного перегара. Показалось или вонь усилилась?

От хитрого прищура бегающих за линзами очков глаз, вытаращенных, словно у краба, от гнилостного запаха, от этого странного хихиканья, которое баба Нюра то и дело издавала, ему хотелось бежать отсюда опрометью.

Старуха сняла висевшую на крючке связку ключей и сделала маленький шажок назад. Лицо её скрылось в тени. Смотреть на невысокую оплывшую в талии фигуру без лица было неприятно и страшно.

Денис сглотнул, ощутив, как позвоночник погладила ледяная ладонь страха.

Соседка покачала рукой с лежащими на ладони ключами, словно приглашая его переступить порог и зайти внутрь.

— А тож, зайдёшь, чайку хлебнёшь, о жизни расскажешь?

— Да нет, баб Нюр. — Денису совсем не хотелось заходить внутрь. — В другой раз, у меня дела срочные появились.

— Ну, смотряй. — Она вытянула руку, протягивая ему ключи. — Бери.

Денис смотрел на сложенную лодочкой бледно-восковую ладонь, испещрённую морщинами и пигментными пятнами. На костистые со вздувшимися узлами суставов пальцы, на толстые неприлично отросшие желтоватые ногти. Ему совершенно не хотелось прикасаться к старушечьей руке.

И чего ей надо, какую игру затеяла? Хочет, чтобы он внутрь зашёл. Зачем?

Денис улыбнулся и, качнувшись вперёд, быстро уцепил связку за торчащий вверх кругляш брелока. Но отдёрнуть руку не успел. Неуловимо быстро для столь почтенного возраста старуха ухватила его за запястье. От прикосновения сухой, словно присыпанной пылью и одновременно влажно-холодной кожи его передёрнуло от отвращения.

Денис дёрнулся, пытаясь высвободить руку, но старуха держала крепко, даже слишком крепко для своих лет.

— А чёй так, Дениска? Может, всё же зайдёшь? — Голос её с каждым словом из дребезжащего старушечьего фальцетика превращался в низкий и скрипучий мужской баритон. — Посидишь, расскажешь, что забыл в моём городе?

Вместе с голосом начала меняться и внешность соседки. Фигура вытянулась вверх, исчезла сутулость и полнота возле талии. Ладонь стала расширяться, удлинились пальцы, ногти и так длинные превратились в когти — плоские, широкие, с гнилым мясом заусенец по краям ногтевой пластины.

Хватка на запястье усилилась. Старуха, или кто там теперь это был, потянула Дениса на себя, да так сильно, что он чуть не упал внутрь квартиры. Уперевшись ногами в порог, а свободной рукой в край косяка, он не дал затянуть себя внутрь.

— Ну, что же ты, соседушка, упираешься? — Скрипел смутно знакомый, как ему показалось, недавно слышанный голос. — Проходи, гостем будешь.

Что-то звякнуло, к ногам Дениса упали свалившиеся со старухи роговые очки.

Фигура подалась к нему, и лицо её показалось из тени. Денис слабо ойкнул и забился в судорожной попытке вырваться из железной хватки.

Истаяли седые, забранные в куцую гульку волосы. Хрящеватый заострившийся нос и мясистые уши провалились внутрь головы. Вместо них зияли провалы с неровными краями. Глазницы расширились, веки пропали, а глазные яблоки, напротив, съёжились и словно уехали внутрь головы. Морщины превратились в глубокие трещины, губы исчезли, и рот стал напоминать провалившуюся яму с кривыми пеньками гнилых зубов. На Дениса в упор белыми, словно вываренные яйца, глазами смотрела глиняная маска.

— Пусти. — Денис дёргал рукой, тщетно пытаясь разорвать захват чудовища.

— А что так? — Страшная маска придвинулась почти вплотную. — Не рад нашей встрече? А я её ждал, можно сказать, мечтал о ней.

Денис выгнулся всем телом, пытаясь выдернуть руку из захвата. Не удалось. Он лишь чуть оттянулся назад.

— Куда? — Чудовище попыталось ухватить его за горло.

Но дойдя до границы дверного проёма, рука остановилась, словно её что-то не пускало.

— Что тебе от меня надо? — от натуги Денис не говорил – хрипел.

— Хочу узнать, зачем ты сломал мою игрушку.

Последнее слово чудовище почти прокричало, бешено царапая когтями невидимую преграду, разделяющую их.

— Какую? — Денис ещё раз рванулся, но не затем что бы освободиться, он понял — так освободиться не получится, лишь с целью выгадать себе немного свободного пространства для манёвра. Ему удалось отодвинуться ещё на полкорпуса от двери. Оторвав одну ногу от пола, он упёрся в дверной косяк.

— Любимую! Самую любимую! — яростно заскрипело чудовище и вновь рвануло его на себя.

На этот раз Денис не сопротивлялся. Как там учил отец? Толкают — тяни, тянут — толкай. Чудовище потянуло его на себя, он на миг закаменел мышцами, а после толкнул вперёд и вниз, выкручивая руку в сторону большого пальца, одновременно отталкиваясь ногой от косяка.

Да!

Чудовище отлетело внутрь квартиры и, судя по грохоту, что-то там уронило. Денис же упал спиной на лестницу, больно треснувшись локтем о ступеньку. Волна боли смыла начинавшую охватывать его панику.

— С-у-у-к-а-а-а! — взревело чудовище, бросаясь к двери.

Денис пнул дверь, с грохотом захлопывая её перед самым носом у чудовища. Изнутри что-то с такой силой врезалось в дверь, что та задрожала в петлях, а с потолка посыпалась штукатурка.

Зажав с боем добытые ключи, он кинулся вниз по лестнице, оскальзываясь и перескакивая через ступеньку.

— Беги, сука, беги. Придёт ночь, и я тебя найду! — неслись ему вслед приглушённые дверью яростные завывания. — А старому уркагану передай, что не отсидеться ему больше в норе. Я его выковыряю из неё и выпью до самого донышка. И суке своей скажи — не получится ей вечно прятаться, город маленький, я най…

Грохот подъездной двери оборвал угрозы.

Денис упал на сухую, рыжую от песка траву газона. От пережитого страха и физического перенапряжения его трусило мелкой, противной дрожью. Отдышавшись, он, кряхтя, перевернулся на спину — из тела словно вынули все кости, заменив их песком,— достал из кармана пачку сигарет и, выковыряв одну непослушными пальцами, прикурил.

В голове роились вопросы.

Кто это вообще был? Что за чудовище? Хоть это, скорее всего, был тот самый демон, приходивший ночью. Но почему он в виде милейшей при жизни соседки? О ком он или оно говорило?

Если старый уркаган — это Юрай, больше некому. То кто будет «его сука»? «Его», в смысле, Дениса? Непонятно. На ум пришла женская фигура в бирюзовом сарафане с заплетёнными в косу волосами. И что ещё за любимую игрушку сломал Денис?

Надо срочно найти Юрая и всё ему рассказать. Одному эти загадки не решить.

Денис поднялся, дрожь прошла, тело перестало ощущаться чужим. Он посмотрел на ключи, зажатые в ходившем ходуном кулаке. К Юраю надо, но прежде…

Он подкинул связку ключей, поймал. Прежде надо закончить то, за чем он сюда пришёл.

Продолжение следует...