Му-Му умерла из-за несвободы как явления, она является аллегорическим изображением человечности (сострадания, жалости, любви, эмпатии), которая уничтожается при абсолютной несвободе. Тургенев демонстрирует, что подневольный человек, чтобы жить, вынужден сам убивать в себе Человека. Вот в чём трагедия.
Каждый, кто читал рассказ, наверное, задавался этим вопросом. В самом деле, зачем? Ведь Герасим уходит со двора барыни. Больше он ей не раб. Так зачем было убивать собаку?
Ответ на этот "детский" вопрос получить не так просто. В школе часто говорят, что Герасим утопил Муму по приказу барыни. Но при этом не учитывают одну деталь: барыня в тексте рассказа этого не приказывает. Идея уничтожить собачку, мешающую барыне ночным лаем, возникает в голове дворецкого Гаврилы. Это во-первых.
А во-вторых, пусть Герасим и воспринял распоряжение Гаврилы как приказ барыни. Но ведь он всё равно покинул её двор и самовольно вернулся в деревню! Если так, то почему же он не забрал Муму с собой? Попробуем разобраться.
Дети, с которыми этот рассказ "проходят" в школе, его не понимают и не любят. Понятно, что им жалко собаку. И вся проблематика рассказа сводится к вопросу "Кто виноват?" Герасим? Или барыня? Или все виноваты?
Но рассказ-то ведь совсем не об этом..
Для начала давайте выясним степень вины барыни. Была ли она деспотичной и злой – этакой Салтычихой? Ни одного подтверждения этому в тексте нет. Там говорится, что барыня была капризной, нервной и... глубоко несчастной. "День её, нерадостный и ненастный, давно прошёл; но и вечер её был чернее ночи".
Будучи глубоко несчастна сама, барыня заражает своим несчастьем окружающих. Вспомним, как печально закончилась её внезапная инициатива (предпринятая из лучших побуждений!) поженить башмачника Капитона и прачку Татьяну. Но... что ещё плохого делает она в рассказе?
Ну, цыкает на приживалок. (Это преступление?) Жалуется на собачий лай, раздражающий её во время бессонницы. (А вы бы не жаловались?) Симулирует обмороки... Ну, это нехорошо, да. Но злодейкой, выраженным отрицательным персонажем, при всей своей малосимпатичности она не является. И главное: причиной бед Герасима тоже является не она! О том, что Герасим влюблён в прачку Татьяну, она просто не знала. Убивать собаку не приказывала. Ей лишь хотелось от неё "как-нибудь избавиться", а как – это, дескать, не её дело.
И вот тут - главный вопрос. А кто является причиной Герасимова несчастья? А никто. Вернее, не кто, а что. Несвобода. Это первый непростой для понимания детей (жа и многих взрослых) момент: виноват не человек, а обстоятельство.
И теперь второй момент, также непростой для детского понимания. От человека можно избавиться. (Скажем, от барыни Герасим в конце концов ушёл, а Гаврила боялся, как бы Герасим его кулаком не прихлопнул – тоже, так сказать, способ избавиться от человека...) А как избавиться от несвободы? Несвобода – это не только внешние обстоятельства. Это ещё то,что внутри человека...
И вот теперь мы вплотную приблизились к ответу на вопрос заголовка. Перечитаем последние страницы и обратим внимание на фразу: "Утопив бедную Муму, он прибежал в свою каморку, проворно уложил кой-какие пожитки".
Смотрите-ка: отправляясь подальше за город, чтобы казнить несчастную собачку, Герасим ещё вовсе не собирался от барыни уходить! (Иначе он взял бы пожитки с собой.) А что он собирается сделать? Очевидно, исполнить "приказ" и вернуться к исполнению своих дворницких обязанностей!
Ещё бы – ведь бежать от крепостника – это серьёзное преступление. Герасим к нему пока не готов. А когда стал готов? А тогда и стал, когда совершил страшное насилие над своей душой – собственноручно казнил единственное дорогое ему существо.
Желание не просто уйти от барыни, но именно вернуться в деревню, возникло как раз во время исполнения казни. Смотрите, вот он плывёт топить Муму. Читаем в тексте: "А Герасим всё грёб да грёб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней". И затем читаем в финале: "Спешил домой, к себе в деревню, на родину".
То есть увидев "избы, огороды, поля и рощи", вдохнув воздух свободы, Герасим этой свободы захотел. Но ещё не мог её себе позволить! Ведь это же НЕЛЬЗЯ! "Поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал верёвкой взятые им кирпичи..."
И вот когда непоправимое случается – Герасим приносит в жертву "закону и порядку" дорогое ему существо, эти самые "закон и порядок" теряют над ним власть. Если бы Герасим не убил Муму – не пожертвовал САМЫМ ДОРОГИМ, ЧТО У НЕГО ЕСТЬ, он бы не решился уйти.
Из рассказа следует, что действенных мер по наказанию Герасима и возвращению его на место предпринято так и не было. А потому впору задуматься: так ли велика власть "закона и порядка" над личностью? Иначе говоря – чего мы боимся больше: наказания или своего страха перед наказанием?
"Мотив жертвы" ставит этот незатейливый тургеневский рассказ в ряд с античной трагедией: "Чтобы получить свободу, надо чем-то пожертвовать". А поскольку свобода – высшая ценность человеческой жизни, то и пожертвовать приходится чем-то очень дорогим. Может быть, непомерно дорогим...
Успокоился ли Герасим, обретя свободу такой ценой? Был ли он в деревне счастливее, чем у барыни? Этого мы из рассказа не знаем. А вы как думаете?
Словом, "дотянулся проклятый Сталин. Жили же спокойно без Пушкина!.." Но, вы знаете, как ни странно, Фальшивый Осьминог отчасти прав.
В повести Л. Толстого "Детство", в главе "Стихи", герой повести, одиннадцатилетний Николенька, хочет подарить бабушке на день ангела стихи собственного сочинения. Долго мучится, подыскивает образцы, которыми можно было бы вдохновиться, и вот наконец стихотворение готово. Взрослые его читают и обсуждают.
И вот что интересно. Дело происходит примерно в 1838 или 39 году, то есть уже после смерти Пушкина, но нигде, ни в главе "Стихи" ни позже, Пушкин ни разу не упоминается! Упоминается Державин (выражается шутливая надежда, что из Николеньки новый Державин выйдет), упоминается мало кому сегодня известный И.И. Дмитриев, а о Пушкине никто не вспоминает ни словом...
И вот тут возникает интересный вопрос. А когда же Пушкин стал достоянием коллективного культурного сознания русских людей? (Курсивом "культурного".) Грубо говоря, когда он сменил Державина на посту "главного русского поэта"?
Прижизненная известность пришла к Пушкину в 1820 году, после публикации поэмы "Руслан и Людмила" в журнале "Сын Отечества" – одном из самых популярных общественно-литературных журналов того времени. Но что это была за известность?
Максимальный тираж журнала "Сын Отечества" составлял менее 1800 экземпляров. Дворянское сословие на тот момент составляло примерно 450 000 человек. (Понятно, что интересовались литературой не только дворяне, но ведь и многие дворяне совершенно не интересовались, так что пусть будет так.) Это значит, тираж пушкинской поэмы соответствовал примерно 0,4% потенциальной аудитории.
Максимальный тираж книг Пушкина при его жизни – 1200 экземпляров (но при этом они распродавались годами и большинство изданий так и не было распродано). Первое собрание сочинений Александра Сергеевича, предпринятое в 1838–1841 гг., распространялось по подписке, и тираж последних трёх томов был... (внимание!) 218 экземпляров!
Двести восемнадцать! Двести восемнадцать человек в России изъявили желание приобрести собрание сочинений Пушкина. Удивительно ли теперь, что в семье Николеньки никто о нём не вспомнил?
(Уточним, что первые тома того пушкинского собрания сочинений купили 959 человек, но их издание было предпринято вскоре после смерти поэта и выручка от продажи книг шла в пользу семьи, так что многие из тех девятисот пятидесяти девяти подписчиков воспринимали это как акт благотворительности.)
А когда же Пушкин стал "нашим всем"?
Ну, само это выражение первым употребил критик и поэт Аполлон Григорьев в 1859 году (повесть Толстого "Детство" была уже семь лет как написана). На открытии памятника Пушкину в Москве в 1880 году были общегородские торжества и гуляния, но...
Но одно дело – гулять, а совсем другое – читать. Первое академическое полное собрание сочинений Пушкина, предпринятое в 1899 году, начало печататься тиражом... всего 2000 экземпляров.
Тиражи отдельных произведений Пушкина, издаваемых в те годы в виде брошюр, доходили до десяти тысяч. Это считалось много, но, конечно, сказать, что в конце XIX века Пушкин стал широко почитаем, нельзя. И Фальшивый Осьминог прав: решающий вклад в создание фундаментального мифа о Пушкине (слово "миф" тут употреблено в его научном значении – "структурный элемент коллективного сознания") внесла советская власть.
Только один пример: в 1918–1937 гг. книг Пушкина было издано в три раза больше, чем в тот же срок в 1899–1917 (и в тот, и в другой период были "круглые пушкинские даты"). О чём это говорит? О том, что никакой "свободный рынок" не в состоянии сделать для блага общества того, что способна сделать планомерная государственная политика в области просвещения (когда она есть).
На днях мы выложили здесь текст под заголовком «Почему Пушкин великий» Только это был не текст из журнала «Лучик», а другой под таким же названием – «только для взрослых». Соответственно – возникли вопросы. И хотя слово не воробей – топором не поймаешь, попробуем исправиться. Вот настоящий текст. Итак...
Почему Пушкин великий?
С детских лет нам рассказывают, что Пушкин великий. Почему? Что такого он сделал? Почему его творчество лучше, чем у других?
Ведь были и другие писатели в его время. Были Булгарин и Загоскин, авторы очень популярных романов. Был поэт Баратынский, которого многие современники ставили выше Пушкина. Был Николай Полевой, придумавший слово «журналистика». Но их сейчас почему-то мало кто помнит. А Пушкина знают все. Почему?
Два русских языка
Говорят, Пушкин обновил русский литературный язык. Да, безусловно, это так. Пушкин внёс очень значительный вклад в изменение языка.
Обычно люди говорят и пишут по-разному. Говорить у нас выходит легко и просто, а вот писать… Например, сочинения… Семь потов сойдёт! Почему? Потому что говорить мы не боимся, а писать – боимся. А почему боимся? Потому что «письменный русский» (он же – «литературный») – это совсем другой язык!
Например, мы говорим другу:
– Не, ну ты чё, совсем, что ли? Ты давай мне это! Держись, короче, ага?
И друг прекрасно нас понимает.
Но в письме же так не напишешь! Там другие слова нужны. И фразы нужно совсем по-другому строить. Мы начинаем думать, как это сделать, и… оказываемся в положении сороконожки, которая не может сдвинуться с места, потому что задумалась, как же она ходит! С какой ноги?
Что же сделал Пушкин?
Он приблизил письменный язык к языку устного общения. Давайте сравним два отрывка из литературно-критических статей, один написан в середине XVIII века, а другой – Пушкиным.
Первый:
«Сочинителя труд столь больше хвален, что с необыкновенною стихотворцам умеренностию представляет опыт свой к испытанию и исправлению тех, кои из нас имеют какое-либо искусство в стихотворстве».
И второй:
«Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одарённого вкусом и чувством».
Догадались, где Пушкин? Почувствовали разницу? Пушкин сделал литературный язык более естественным, а значит – более понятным и доступным для выражения мыслей и чувств.
Хотя не Пушкин начал это полезное дело. Реформу русского языка начал Михаил Васильевич Ломоносов и продолжил Николай Михайлович Карамзин. Они были первыми! А одновременно с Пушкиным существенный вклад в «реформу языка» внесли Иван Андреевич Крылов и Александр Сергеевич Грибоедов…
Однако мы всё равно ставим Пушкина выше их всех. Почему?
Слёзы и грёзы
Во времена Пушкина русская литература была в основном подражательной. Повести Карамзина были скопированы с английских и французских, баллады Жуковского перепевали немецкие баллады, а прекрасные басни Крылова в большинстве своём были просто авторизованными переводами французских басен Лафонтена...
Пушкин точно угадал литературное направление, в котором нужно двигаться дальше.
И.Е. Репин. Пушкин читает стихи на лицейском экзамене в Царском Селе 28 января 1815 года
Литература пушкинских времен сочетала сентиментальные слёзы с романтическими грёзами. Это были два главных, ведущих «тренда». Можно было написать повесть про какую-нибудь бедную девочку, которая умерла от несчастной любви. Либо можно было написать поэму про угрюмого изгнанника. Пушкин был знаком с этими двумя сюжетами и использовал их. Но не так, как все!
Он брал «литературный приём» (например, модный сюжет) – и окунал его в гущу русской реальной жизни. Не придуманной специально «красивой», «литературной», «письменной» жизни – а такой, какая она есть на самом деле. И в результате – жизнь побеждала. Жизнь оказывалась ВАЖНЕЕ, ПРАВДИВЕЕ, ИНТЕРЕСНЕЕ литературы.
Читатель в то время брал «почитать книжечку или журнальчик», чтобы «развеяться, развлечься». Да, иногда и поплакать тоже – но «понарошку». Ведь это же литература, это же не на самом деле! А у Пушкина получалось –на самом деле.
Ну вот представьте – открываете вы книгу со словами: «Так, ну что там у нас за милая безделица?», а оттуда – бах! – вылетает кулак и бьёт вас прямо в лицо! Шок!
В.А. Дрезина. Пушкин читает М.Н. Волконской «Послание в Сибирь
«Так нечестно!» – кричали одни. «Это не по правилам!» – кричали другие. (Да-да, далеко не всем современникам Пушкин нравился.) А третьи, отдышавшись, придя в себя после шока, задумывались…
И именно эти третьи были теми людьми, которые «правильно угадывали будущее». Это будущее называлось «литература реализма».
Что такое реализм?
Скажем коротко. Русский реализм – это вот что: художественная литература более чем на сто лет заменила русским людям философию и общественно-политическую жизнь. В русской реалистической литературе соединялись все важнейшие проблемы, которые волновали людей. В ней содержались ответы на все вопросы о жизни, которые возникали у общества и у каждого отдельного человека.
Вот что такое «русская реалистическая литература». А придумал её Пушкин! Первый русский реалист.
«Повести Белкина», непревзойдённый образец русской реалистической прозы. Издание 1831 года
Копировать реализм с западных образцов было невозможно – просто потому, что на Западе это литературное направление ещё только зарождалось (и, забегая вперёд, скажем: такой мощи и такого общественного значения, как в России, никогда не достигло). Пушкин не «подсмотрел» реализм. Пушкин его угадал. Приблизительно за 10–15 лет до того, как он стал популярным на Западе.
Пушкин не только угадал реализм, но и научил ему других русских писателей. Скажем «компьютерным» языком: создал открытый код, который начали активно использовать другие писатели.
Пушкин сделал литературу русской
Важно понимать, что в начале XIX века Россия переживала странные времена. Очень похожие на наши нынешние. Образованные люди говорили между собой по-французски (сегодня – мода на «американский английский»). Воспитателями детей были французские гувернёры. Кумиром юношей был Наполеон. (Враг!.. И всё равно кумир.) Девушки зачитывались французскими романами (на французском, разумеется, языке).
В.В. Верещагин. Наполеон в Кремле. (Фрагмент)
Пушкин это сломал. Он начал активно использовать национальные сюжеты, стал находить их в анекдотах (так тогда называли курьёзные исторические случаи), в песнях и сказках Арины Родионовны, в народных (а не официальных) свидетельствах о пугачёвском восстании, в архивных справках... (Вот почему под конец жизни Пушкин уже не поэт, а историк: он пишет фундаментальный исторический труд «История Пугачёва» и принимается за «Историю Петра Великого».)
Всё у него дышало Русью, «русским духом». «Хватит подражать Западу! – как бы говорил Пушкин своим творчеством. – Хватит гнаться за модой, давайте сами создавать моду. Давайте будем русскими, а не французами!»
Повторим: в конце XVIII – начале XIX веков русское «образованное общество» ощущало себя культурной колонией Франции – и было вполне этим довольно. Всё было французским – от одежды до языка общения и литературы. Юноши грезили Наполеоном – это был образец для подражания, всеобщий кумир!
И вот на экзамене в Лицее совсем юный Пушкин читает смесь оды и элегии «Воспоминание о Царском Селе». Стихотворение завершается славой русскому народу. Идёт 1814 год – в этот год русская армия вошла в Париж. Началась новая эра в истории России.
Всё удачно сложилось
Ну и последняя причина, последний ответ на вопрос «почему Пушкин великий».
Часто бывает так: человек что-то угадал или придумал, но никакой пользы из этого не извлёк. Скажем, изобрёл паровую машину, но добиться того, чтобы паровые машины начали выпускать в больших количествах и заменили ими «конную тягу» на фабриках и в шахтах, не смог. Не хватило энергии.
Или бывает так: у человека очень хорошие планы, но увлечь своими планами других людей он не смог – не хватило красноречия.
Или так: человек добрый, хороший, и намеренья у него прекрасные, но… получается у него совсем не то, чего он хотел, потому что он хоть и добр, но глуповат.
Или так: человек умный, но жадный, эгоистичный и злой. Какая от него польза? Вред один…
А в Пушкине удачно соединилось всё, что необходимо! Он был человеком энергичным. Он был умён. Он был добр. Он был красноречив. И поэтому всё, за что он брался, у него получалось. И не просто получалось, а получалось хорошо!
А.С. Пушкин издавал литературный журнал «Современник», при его содействии была учреждена «Литературная газета»
С малых лет мы слышим, что Пушкин великий. В детском саду. В школе. На телеканале «Культура». По радио. В Интернете. Еще где-нибудь. И всё равно – почему? Давайте рассуждать рационально.
Пушкин «угадал с трендами»
Пушкин был единственнымиз своих современников, кто точно угадал литературное направление, в котором нужно развиваться.
Это звучит ужасно глупо и примитивно, но существуют правильные литературные направления и неправильные. Возьмем современную русскую литературу, например. Значительная ее часть сводится к выхолощенным постмодернистским романам с претензией на заумность, или историческим очеркам о страданиях бедных татарских женщин в сталинские времена, или к эротическим похождениям интеллигенции в большом городе. За подобные тексты дают литературные премии, критики пишут на них хвалебные рецензии, но при этом те же критики постоянно говорят, что русская литература мертва. Эти книги мало кто читает. Или читают, но через пару дней выбрасывают в мусорное ведро. Никому такая литература не нужна и в будущем про нее забудут.
Литература в этом смысле мало чем отличается, например, от игры на бирже. Вспомните: каких-то лет 7—8 назад все инвесторы были уверены в том, что скоро в мире победит виртуальная реальность и вкладывали деньги в VR-стартапы. А теперь эти очки никому не нужны, большого числа клиентов у этих стартапов нет, их акции падают. Инвесторы почему-то перестали в это вкладываться, зато выстроились в очередь за акциями фармацевтических компаний.
Пушкин — невероятно удачливый игрок на «литературной бирже». В наше время это можно сравнить с айтишником, создавшим на основе написанного им оригинального кода многомиллионный интернет-сервис.
Пушкин — первый русский реалист. Это литературное направление только зарождалось тогда, на Западе его еще как такового не было. А Пушкин угадал. Приблизительно за 10—15 лет до того, как это стало популярным, угадал. Но этих 10—15 лет хватило для того, чтобы в головах у русских читателей сформировались очень четкие вехи, каким путем нужно идти. И это дало плюс 100 500 очков к карме всей русской литературе, которая благодаря заданному Пушкиным вектору и стала-то великой и классической. Пушкин, скажем опять айтишным языком, создал открытый код, который начали активно использовать другие писатели.
Пушкин сделал литературу национальной
Важно понимать, что в пушкинские времена Россия переживала странный исторический период, чем-то напоминающий наш нынешний. С одной стороны, русское дворянство еще в екатерининские времена начало откалываться от основной массы русского народа и превращаться в замкнутую на себя прозападную касту, говорившую на французском, а не на родном языке. Очень сильное влияние на изменение стереотипа поведения русского дворянства оказали французские гувернеры, в большом числе побежавшие в Россию после 1789 года. Эти люди не были лучшими людьми своего народа. Больших знаний, как это известно из того же Пушкина, они не давали, потому что сами не знали ни черта. Но они давали другое — они меняли стереотип поведения, т. е. не интеллектуальные, а этологические свойства личности, и отдаляли дворянство от России все дальше.
С другой стороны, после событий 1812—14 гг в России начали последовательно, как грибы после дождя, расти антизападные настроения, очень мощные. В частности, указом Александра I из России в 1820 году выгнали иезуитов. В 1822-м запретили масонов. Ну, т. е. начали потихоньку перекрывать кислород враждебным русской цивилизации НКО. У людей в головах начало кое-чего проясняться после наполеоновского вторжения: долбануло, как говорится. Все ахнули и начали вспоминать, как пишется «молоко» и «родина». Дворянская «элита» стала volens-nolens говорить по-русски, хотя французский все знали в совершенстве, и писали еще на нем.
Этот-то антинаполеоновский патриотизм Пушкин подхватил и развил. Пушкин начал активно использовать национальные сюжеты, стал выковыривать их из самых пыльных углов, из песен и сказок Арины Родионовны, из фантастической литературы XVIII века, из народных (а не официальных) свидетельств о пугачевском восстании. Все это был принципиально новый русский язык. Все изнутри дышало Русью, и продолжатели Пушкина, например, Лермонтов, написавший «Песнь о купце Калашникове», этот прием (вполне романтический, с формальной т. зр., вальтер-скоттовский) поняли и подхватили.
С другой стороны, Пушкин стал брать иностранные (не только западные) сюжеты и переворачивать их в понятный русскому человеку профиль. Так появились «Маленькие трагедии», или «Песни западных [южных] славян», или «Подражание Корану». Это был гигантский шаг вперед, по сравнению с вялыми романтическими элегиями современников. Хватит подражать Западу! Хватит ловить веяния мод, давайте эту моду сами создавать. Давайте будем русскими, а не французами!
Мы говорим об этом лишь потому что сейчас это очень, очень актуально. Посмотрите на ситуацию. С одной стороны, мы имеем каких-то Ургантов и Хаматовых, которые очень не хотят быть русскими, а хотят придерживаться ЧУЖОГО («европейского») стереотипа. С другой стороны, мы имеем грубых мужиков, которые взяли в руки автомат и пошли воевать. Добровольцами. Добровольцами пошли. Их никто не заставлял. Они сами встали и пошли туда, еще в 2014 году. Посмотрите видео, почитайте статьи в интернете, — и вы увидите очень простую закономерность: пока одни плясали на сцене, сбивая баксы, другие сидели в окопе, часто не имея ни шиша. Ну и за кем вы пойдете? Кто, по-вашему, должен быть ПОДЛИННОЙ «элитой» в нашей стране?
Конечно же, нам нужен новый Пушкин. Кто-то, кто сумеет оформить эту поднявшуюся волну. Иначе мы и дальше будем слушать чепуху про чудесную Европу, где все хорошо, и будем подражателями и колонией. Конечно, нужен переворот. Литературный переворот.
В чем гениальность «Онегина»
Поговорим о его главном произведении, которое тоже многим до сих пор не понятно. Ну, то есть милая история такая, про деревенскую девочку и городского мальчика. Всем нравится, ибо написано стильно. Но смысл, смысл-то в чем?
А вот в чем. «Евгений Онегин», поглавно публиковавшийся в 1825—32 гг, словно какой-нибудь сериал, очень точно воспроизвел тип загнивающего русского дворянина. Как историческому источнику этому роману нет цены, — это прямое свидетельство начавшегося надлома великорусского этноса. При этом Онегин изображен именно западником, англоманом, либералом: легкомысленный гувернер, питание в лучших ресторанах, либеральные, но системно бессмысленные эксперименты в деревне («оброком легким заменил») и т. д. Пушкин откровенно стебется над современниками из «петербургского круга», скажем так.
При этом в деревне либерала Онегина не любят считают «опаснейшим чудаком». Пушкин намеренно сталкивает Онегина с «патриотической» семьей Лариных, которые заставляют дворовых девок петь во время сбора ягоды, «чтоб барской ягоды тайком // уста лукавые не ели». Параллельно всплывает фигура Ленского, эдакого романтика-гегельянца, очень характерная для 1820-х гг; и снова портрет написан сатирическими мазками. Т. е. чувствуется нарочитый негатив, критика западного образования и западной цивилизации в целом, но и русскую, национальную партию Пушкин не щадит (это в принципе характерная для него схема, столкнуть лбами западников и славянофилов, можно вспомнить похожую архитектуру в «Барышне-крестьянке»).
Пушкин и рад бы слопать вкусную западную котлетку, но что-то внутри подсказывает ему, что цена за эту котлетку слишком высока — нужно отказаться от национальной самобытности. Вот откуда этот критический тон. «Балеты долго я терпел, // но и Дидло мне надоел». У нас почему-то редко рассматривают «Онегина» как политический текст, считают его больше культурологическим, «энциклопедией русской жизни», но на самом деле Пушкин подспудно тянет тончайшую политическую нить, обрывающуюся на незаконченной десятой главе, обрывки которой позволяют предположить, что Онегин был как-то причастен к декабристскому заговору.
Пушкинский текст достаточно легко дешифруется, если его намеренно не усложнять, а воспринимать в контексте начавшегося в 1820-х соперничества западников и патриотов. Ларины — это скрытая отсылка к Елагиным, известным своим консерватизмом, позже переросшим в славянофильство (напомним, что И. П. Елагин был основателем консервативного, проимперского направления в русском масонстве, которое он воспринимал как антитезу модному в его годы вольтерьянству).
Иван Перфильевич Елагин (1725–1794), русский историк, поэт, философ, государственный деятель
Пушкин отбросил первую букву фамилии, а четвертую заменил более звучным «р». Это известный литературный прием, который восходит к традиции XVIII столетия называть незаконнорожденных дворянских детей фамилией без первого слога: например, создатель Смольного института И. И. Бецкий, т. е. (Тру)бецкой. Возможный прототип матери Татьяны — А. П. Елагина (племянница Жуковского и мать братьев Киреевских). А «Татьяны милой идеал», скорее всего, образован с Н. Д. Фонвизиной, повышенную религиозность, даже некоторую чудаковакость которой (Фонвизина в 16 лет переоделась мальчиком и убежала в монастырь) поэт редуцировал до увлечения сентиментальной литературой и слегка разбавил светской взбалмошностью М. Н. Волконской. Вот почему у Лариных две дочери: задумчивая Татьяна и легкомысленная Ольга.
Пушкин как бы играет со своими прототипами, как с куколками: забирает черты у одной, добавляет другой, и наоборот, — но по своей литературной природе они единоутробные сестры, почти что сиамские близнецы: «бывало, в поздние досуги // сюда ходили две подруги, // и на могиле при луне, // обнявшись, плакали оне». Обе женщины вышли замуж по расчету за будущих декабристов, и обе последовали за ними в Сибирь, — это подтверждается фразой «иных уж нет, а те далече» в финальной строфе романа.
Интересно, что Фонвизина и Волконская стали также прототипами для Наташи Ростовой и Марьи Болконской у Толстого (но Толстой перевернул их характеры: Болконская — религиозна, Ростова — шалунья). Фонвизина, помимо всего прочего, еще и прототип Сонечки Мармеладовой (которая едет за Раскольниковым в Сибирь; Достоевский познакомился с Фонвизиной «на этапе» в 1850 году и позже с ней переписывался). Вся великая русская литература замешана буквально на двух женщинах, имена которых перекликаются, как гиперссылки.
Ларины — это консерваторы, славянофилы, патриоты. Татьяна «русская душою, сама не зная, почему». Логично, что западника Онегина Татьяна изначально не привлекает. И вот еще одно, косвенное доказательство этой версии: прототип Маши Мироновой — тоже Елагина, дочь коменданта Татищевой крепости Татьяна, по мужу Харлова (в реальности Пугачев сделал «капитанскую дочку» своей наложницей, но казаки застрелили ее, испугавшись, что она дурно влияет на «императора»).
Пушкин постоянно обращается к образу правильной, консервативной девушки, это успокаивает его, удовлетворяет его политические запросы: «мой идеал теперь — хозяйка, // мои желания — покой, // да щей горшок, да сам большой».
Пушкин стремится к гармонии; разного рода пассионарии и революции его раздражают, он хочет «Татьяну» как гарантию гомеостаза и потому старательно, как школьник, рисует один и тот же портрет девочки за соседней партой, для приличия меняя имена: Татьяна, Маша Миронова, Параша в «Медном всаднике», даже мертвая царевна «тихомолком расцветая» и «нраву кроткого такого», — всё это одна и та же консервативно-национальная героиня.
...Которая, заметим, противопоставляется царице-западнице: «высока, стройна, бела, // и умом и всем взяла; // Но зато горда, ломлива, // Своенравна и ревнива». Это типичный портрет светской львицы XIX века, который «очень мил, // я прежде сам его любил, // но надоел он мне безмерно», потому что «в чертах… жизни нет», потому что «запылал // в ее лице самолюбивом // румянец ярче». Высокосветские, «европеоидные» жеманницы, постоянно смотрящиеся в зеркало, надоели Пушкину вместе с ростбифами и балетами. «Иные нужны мне картины: // Люблю песчаный косогор, // Перед избушкой две рябины, // Калитку, сломанный забор»...
За этим кроется политический выбор. Царевна могла бы взять в мужья кого-то из семи братьев-богатырей, на самом деле — разбойников-славянофилов («братья в ту пору домой // возвращалися толпой // с молодецкого разбоя»), но нет, эти бунташные ребята не устраивают ее, ей всего милей королевич Елисей, т. е. сам Пушкин, который по свету скачет и ищет ее...
Здесь выбор как бы перевернут: выбирает царевна, и ее выбор тоже слегка изменен: она предпочитает не русский бандитизм, а условно-западную, светскую культуру («королевич», но с именем ветхозаветного пророка, вошедшим в православные святцы, фигура явно ассимилированная, обрусевшая, как и сам автор — потомок «арапа Петра Великого»).
Наши литературоведы, люди в основном прозападные и интеллигентные, почему-то не решаются прямо и правильно расшифровать эти простые истины и выстраивают вокруг текста мильон бессмысленных комментариев, но не видят главного. Истина их страшит, потому что не вписывается в «западный канон», не стыкуется она с ним никак, ну вот хоть убей. И приходится натужно искать в пушкинских стихах европеизм, либерализм и революционность. Это ошибка.
Молодой Пушкин был либералом. Взрослый Пушкин уже имперец, «литературный националист», причем прямо видно, как он правеет по ходу написания «Онегина», как он нравственно убивает своих мужских героев-западников, а свою любимую героиню, патриотку Татьяну, наоборот, превращает из «странной, // провинциальной и жеманной, // и что-то бледной и худой, // а впрочем, очень недурной» барышни в королеву Москвы. Это скрытое признание Пушкиным своего отказа от петербургского либерализма и перехода в лагерь московских патриотов.
Ленский умирает на глупой дуэли. Онегин тоже умирает на самом деле на этой дуэли, умирает нравственно, и тоже глупо. Отказ Татьяны литературно добивает его. А Татьяна должна быть счастлива, она победительница в политическом поединке в голове Пушкина, но она тоже почему-то несчастна. Почему? Потому, наверное, что иллюзий в отношении ставки на официальное «самодержавие, православие, народность» Пушкин тоже не питал и хорошо понимал, что за фрукт царь Николай Павлович Романов, отправивший в Сибирь всех его близких друзей и муз. «Хотя лично я сердечно привязан к государю, — напишет Пушкин позже в письме Чаадаеву, — я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя» (quoique personnellement attaché de cœur à l’E[mpereur], je suis loin d’admirer tout ce que je vois autour de moi).
В.А. Дрезина. «Пушкин читает М.Н. Волконской «Послание в Сибирь»
Здесь — логическая точка всему. Всё сплетается в немой сцене финала. Обрыв, облом. (Вот откуда названия романов Гончарова — главного продолжателя пушкинских идей.) Хэппи-энда не будет, потому что русское дворянство незримо вырождается. Вот какой должна быть дешифровка «кода Пушкина». Вот в чем его главная мысль. Это пророчество, предсказание исторического поражения дворянского либерализма.
«Онегин» — безумно глубокий текст. Это текст не о том, что было, а о том, что еще только случится. Таких текстов-предчувствий очень мало в истории. Это роман на одном уровне с «Дон Кихотом» Сервантеса, который стал символом грядущей смены эпох, революционного перехода от Средневековья к Новому времени. Пушкинский роман предсказывает уже новейшую историю, он как бы задает тему для фуги, которая еще не закончилась: гибнет либерализм, гибнет немецкая философия, гибнет Россия. Все погибнут. Будет глупый, немой финал. Это случится вдруг, на голом месте, посреди московской суеты; возможно, люди даже не успеют понять, что они уже умерли. Но невидимая пуля автора убила их, да и сам автор убит этой пулей. Это гениально, ибо свободно. Пушкин не связан никакими социальными обязательствами и карьерными перспективами («гуляю мало, много сплю // летучей славы не ловлю»), он типичный балбес своего поколения, и это гарантирует свободу его мысли, из этой свободы рождается интуиция, профетизм, который Пушкин и сам отлично сознавал, когда писал «Пророка» и «Памятник».
Интуиция Пушкина поражает, если, конечно, вы понимаете эту интуицию и умеете ее правильно истолковать, если вы сами наделены сей странной (часто говорят: «женской») способностью человеческого организма. Дело же не только в «Онегине». У Пушкина есть и другие гениальные догадки, в «Медном всаднике», например, в «Капитанской дочке», в «Борисе Годунове», заканчивающемся как бы предчувствием майской резни 1606 года. Пушкин намеренно нащупывает русский бунт: «И, зубы стиснув, пальцы сжав, // Как обуянный силой черной, // «Добро, строитель чудотворный! // — Шепнул он, злобно задрожав, — // Ужо тебе!..». В сущности, это краткое описание русской революции: обозленный человек правильно находит причину разгула стихии (т. е. природного, народного бешенства) в реформах Петра Первого, в светском государстве, им созданном, но медный «лик державца полумира» оборачивается, «гневом возгоря», и превращается в еще более чудовищное сверхгосударство большевиков, уже железное, а не медное царство.
Да, это странно. Да, это кажется «додумкой за автора». Но автор и сам еще не понимает, о чем он думает. Пушкин намеренно ходит по тонкой грани, где разум переходит в сверхразум. И это не пошлый сюр Сальвадора Дали, не мистика. Это профетизм от знания. Пушкин был очень начитан и очень умен. Это т. н. «острый», системный ум. Пушкин умеет разлагать вещи на кванты (в т. ч. политические), а затем собирать эти детальки в логически законченную «картину мира». Он хорошо чувствует, потому что детально, реалистически, исторически точен. Он оперирует фактами, а не штампами обывательского восприятия. Его гениальность напрямую вытекает из системности его мышления, а не из «эстетского» образа жизни, вкусных котлеток и гламурных посиделок, — т. е. всего того, что будет считаться неотъемлемой частью «поэтизма» в эпоху фэндесекля, в «серебряном веке».
Не нужно никаких посиделок. Нужно жить в деревне и гоняться за девками. Вот секрет пушкинского творчества. Многие русские классики этот секрет поняли и взяли на вооружение, например, Тургенев, который, помимо девок, любил еще гоняться за тетеревами, и всякий раз старался отдыхать в русской деревне, а не на «элитных» курортах, и гордился этим, и говорил, что только так и нужно. В этом главная суть «пушкинского переворота», — в сознательном отказе разумного и образованного русского человека от «благ [европейской] цивилизации».
Пушкин и Чаадаев
Отдельно нужно сказать об отношениях Пушкина и Чаадаева, потому что это архиважно. Не понимая этой связи или умаляя ее, вы рискуете не понять Пушкина. Вы просто не поймете великого русского поэта, если не увидите его тени.
Петр Яковлевич Чаадаев, друг и собутыльник Пушкина, был явным прототипом Онегина, что и сам Пушкин признавал прямо в тексте романа, и как бы стыдливо разделял их: «второй Чадаев, мой Евгений». Это типичное для писателей спешное запутывание следов, приблизительно по тем же причинам Пушкин зачеркнул в черновике «итак, она звалась Наташа».
Чаадаев был по своему характеру Онегин один в один: это был желчный, скупой на эмоции человек, которого не любили в обществе, с государственной службы он ушел из-за какого-то мелкого скандала, жил частной жизнью, т. е. болтался без дела, путешествовал и проч. Он был франт, денди, любил и умел хорошо одеваться, прихорашиваться перед зеркалом. И, наконец, главное: Чаадаев был западник. Прелесть ситуации как раз в том, что Пушкин в литературной форме вскрыл западничество Чаадаева за 10 лет до того, как это стало притчей во языцех (в 1836 году), это, опять же, подчеркивает прозорливость Пушкина, его предчувствие трендов задолго до того, как люди начнут орать о них на всех углах.
Судьба Чаадаева тоже была печальна, как и судьба его литературного двойника, Онегина, и другого литературного двойника, Чацкого, прототипом которого тоже был Чаадаев (Грибоедов тоже запутал следы, замазал очевидное, — в черновике было «Чаацкий»). Чаадаев был изгнан отовсюду, все его ненавидели. Он пытался оправдаться, доказывал, что он не против патриотизма, а против вялости, ленивости общества. Ему не верили, конечно же.
Трагической была судьба и непосредственного адресата «философических писем» — Екатерины Дмитриевны Пановой, несчастной женщины, бедной калеки, принявшей католичество и в итоге разорившейся и сошедшей с ума. Это вещи, которых у нас в России до сих пор почему-то не знают, но при этом считается правильным говорить «Чаадаев» с презрением, словно это какой-то ярлык западника и врага России. Это логично. Онегин должен быть оплеван. Чацкий вытолкан из Москвы. Это неизбежно. Это т. н. парадокс «жизнь подражает искусству».
Важно другое. Скандальное чаадаевское «философическое письмо» вызвало в русском обществе сумасшедшую реакцию, которая, опять же, очень сильно напоминает наши времена. Можно сказать, что это был культурный теракт. Чаадаев бросил бомбу, которая потрясла абсолютно всех. И на него сразу же начали нападать патриоты, которые стали опровергать его тезис о том, что Россия — «страна без истории».
Первым был Пушкин. В октябре 1836 года поэт написал Чаадаеву знаменитое письмо, начинающееся с фразы «что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами» (quant aux idées, vous savez que je suis loin d’être tout à fait de Votre avis). Это письмо хорошо известно русскому читателю, потому что именно из него выдернуты знаменитый пассаж про «необъятные пространства [России], поглотившие монгольское нашествие» (immense étendue qui a absorbé la conquête Mogole) и хрестоматийная фраза «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» (mais je vous jure sur mon honneur, que pour rien au monde je n'aurais voulu changer de patrie, ni avoir d'autre histoire que celle de nos ancêtres, telle que Dieu nous l'a donnée). Тем не менее, отметим несколько важных деталей.
Во-первых, сохранился черновик, где Пушкин признает, что «ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию» (votre brochure a produit, à ce qu'il paraît, une grande sensation), т. е. сравнение с терактом верно: Пушкин отлично понимал, какую гранату бросил посреди бела дня его собутыльник и, по сути, литературный герой. Во-вторых, Пушкин точно определяет дату, отделившую западноевропейскую цивилизацию от восточнохристианского «мира» — 1054 год. Это свидетельствует о хорошем историческом чутье поэта. И, наконец, в-третьих, Пушкин выдает фактически славянофильскую тираду: «наше духовенство, до Феофана [Прокоповича], было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма» (le clergé Russe, jusqu’à Théophane, a été respectable, il ne s’est jamais soulié des infamies du papisme). Это окончательно кристаллизует Александра Сергеевича как человека правых взглядов, который вобрал в себя вольтерьянскую критику католичества (в том же письме Пушкин хвастается Чаадаеву небольшой статьей про Вольтера, которую он написал), но при этом не применяет эту критику к восточному христианству.
Это замечание Пушкина объясняет то, почему филокатолицизм в России так и остался причудой нескольких высокосветских львов и львиц: вольтерьянская критика в России была хорошо известна, и она отталкивала людей от католичества в чистом виде. Зато социализм, комплекс идей по своей природе посткатолический, только «лишенный бога», в России, наоборот, обрел вторую историческую родину! Русским в XIX веке было интересно не само католичество, — их привлекал рациональный заряд, который в нем был, — то, чего России и в самом деле жизненно не хватало: трезвости мышления, практичности, технократии, «прогресса». Это невероятно важная деталь, потому что она-то и привела к власти большевиков в октябре 1917 года, спустя ровно 81 год после пушкинского письма Чаадаеву. Чаадаев тоже на самом деле был пророк, непризнанный, непонятый. Филокатолицизм Чаадаева был предчувствием коммунизма, его предпроекцией, скрытым желанием технократического переворота. Отсюда же и настойчивые рассуждения Петра Яковлевича о Царстве Божием, что впоследствии, нетрудно догадаться, трансформировалось в желание построить на земле коммунистическую утопию.
Пушкин цепким критическим взглядом улавливает и главный недостаток «брошюры» Чаадаева — недостаток собственно исторических фактов. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться» (quant à notre nullité historique, décidément je ne puis être de votre avis), — пишет поэт, после чего начинает сыпать громкими именами: Олег, Святослав, «оба Ивана» (очевидно, III и IV), Петр, Екатерина и т. д. Чаадаев попросту не любит русской истории, как и все филокатолики и западники, не считает нужным обращать внимания на походы на Византию и Хазарию, или войны за «киевское наследство», или за «монгольское», или на русско-турецкие войны, или русско-шведские, или сибирскую экспансию, или южнороссийскую, — всё это, по его мнению, муть, которая и рядом не лежала с великими крестовыми походами, географическими открытиями и прочими подвигами европейской цивилизации. Вот нет их. Незначительны они. Неинтересны.
Это подтверждается элементарным филологическим анализом. «Философические письма» очень бедны на фактологию, в них много общих слов, но мало детального исторического знания, — всё сплошные пунктирные линии, схемы: «народы», «пути», «судьбы». Это выдает схоластический, дедуктивный метод, очень старый, средневековый. Это явный католический след. Современный читатель подобные тексты, воспринимает, как правило, с трудом, потому что наше сознание, наоборот, замусорено «журнализмом»: нам нужны жареные факты, на основании которых уже будет построена логическая цепочка. В XIX веке люди думали по-другому: они начинали с философского утверждения, а потом приводили примеры в подтверждение его. Пушкин и здесь опережает свое время, потому что пушкинские тексты и даже письма, как мы видим, это больше россыпь знаковых, символических деталей, а вот чаадаевский подход больше теоретический, дедуктивный, предвосхищающий марксизм с его «верностью теории». Мы видим фактически зарождение русского коммунизма как идеи. Есть письмо Чаадаева Пушкину, датированное сентябрем 1831 года, прямо подтверждающее его коммунистические симпатии: «Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет?» («Mais une vague conscience me dit que bientôt viendra un homme nous apporter la vérité du temps. Peut-être sera-ce quelque chose d'abord de semblable à cette religion politique préchée en ce moment par Saint-Simon dans Paris, ou bien à ce catholicisme de nouvelle espèce que quelques prêtres téméraires prétendent, dit-on, substituer à celle que la sainteté du temps avait faite. Pourquoi non?»). Филокатолицизм Чаадаева стал мостиком, переброшенным с иезуитского берега на большевистский.
Пушкин зимой 1837 года был смертельно ранен на дуэли, «не дочитав до конца романа жизни», не ответив в полной мере на вызовы своего времени. И потому его переписка с «добрым приятелем, родившемся на брегах Невы» по поводу «исторической ничтожности» России не получила развития. На самом деле Чаадаев был по рождению москвич и учился в Московском университете. Пушкин дает политическую характеристику, а не детали биографии. Это условное деление на политические партии: петербургскую и московскую. Патриотическая партия базировалась в основном в Москве. Собственно, в результате чаадаевского «культурного теракта» она и оформилась, и получила очень общее и размытое название славянофилов.
Пушкин великий русский поэт, потому что он интуитивно симпатизирует именно славянофильской, патриотической, «московской» партии, а не западнику и «петербуржцу» Чаадаеву.
Вот почему Татьяна становится «королевой Москвы».
Вот почему Пушкин отвергает Онегина.
Да! Именно так. Пушкин и сам становится Татьяной в последней точке своего романа в стихах. За декорациями пушкинского романа и за ломаными линиями его сюжета стоит тончайшая политическая аллегория, смысл которой в отречении от западной культуры и обретении национальной самобытности.
Это, конечно, не статья для журнала "Лучик", это "взрослый черновик" для неё. (Для детей, как помним, надо писать "как для взрослых, но только лучше".) Но, если вы заинтересуетесь нашим журналом и захотите попробовать почитать его с детьми, мы будем очень рады!
В этом журнале мы говорим с детьми о любви, о совести, о подвиге, о справедливости – и о других важных вещах.
В предисловии к сказке «Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексей Толстой пишет, что, когда был маленьким, читал книжку Карло Коллоди, которая называлась «Пиноккио, или Похождения деревянной куклы». Он много раз рассказывал о похождениях деревянной куклы своим товарищам, а поскольку книжка потерялась, он всякий раз пересказывал её по-новому...
Всё было совсем не так.
«Пиноккио» перевели на русский язык, когда Толстому было уже 23 года. Итальянского языка он не знал, и читать «Пиноккио» в детстве не мог. (И во французском переводе не читал, так как в доме по его собственному признанию, вообще не держали детской литературы.) Он прочёл «Пиноккио» уже взрослым, и эта сказка тронула его сердце совсем по другой причине.
Дело в том, что Алексей Толстой не был любимым сыном своего отца, графа Николая Толстого. Он даже родным его сыном, по мнению многих, не был и не случайно до 16 лет носил другую фамилию – Бостром. Воспитывался Алёша не в отцовском доме, а у дяди. Николай Толстой с трудом согласился дать юному Алексею свою фамилию и графский титул.
Вот почему история о деревянной кукле, мечтавшей стать человеком, тронула сердце писателя. Ведь он сам был «непонятного происхождения» – как Пиноккио. И тоже мечтал «стать человеком» – законным сыном знатного отца. И переписал он эту историю по-другому не потому, что забыл, как было на самом деле, а… Впрочем, об этом позже...
Это просто кошмар какой-то...
В сказке Карло Коллоди Мальвины не было. Там была фея с голубыми волосами. Но феей она стала не сразу. Вначале она была… привидением. В первом варианте сказки Коллоди собирался умертвить Пиноккио. Сказка заканчивалась так: Пиноккио убегает от разбойников через лес, силы оставляют его, он видит впереди белый домик и думает: «Если у меня хватит сил добежать до этого дома, я, пожалуй, спасён». Он изо всех сил стучит в дверь, ему долго не открывают, а потом…
«В окне появилась красивая девочка. У неё были волосы цвета небесной лазури, бледное словно восковое лицо, глаза закрыты, а руки скрещены на груди. Даже не шевеля губами, она сказала голосом, который шёл, казалось, с того света: – В этом доме никого нет. Все умерли. – Открой мне хотя бы ты! — взмолился Пиноккио, рыдая. – Я тоже умерла. – Умерла? Но что тогда ты делаешь тут, у окна? – Жду, когда прибудет гроб, чтобы забрать меня отсюда, — и с этими словами девочка исчезла, а окно бесшумно закрылось». После этого разбойники настигали Пиноккио и убивали его. Ничего себе сказочка?
В прежние времена сказочники не очень-то заботились о том, чтобы не травмировать детей. Несмотря на это история про деревянного мальчика понравилась читателям, издатели потребовали продолжения, и вот тогда-то Коллоди превратил привидение в фею и заставил её оживить Пиноккио. А голубые волосы, которые были придуманы, чтобы подчеркнуть потустороннюю бледность зловещей девочки, так и остались голубыми.
Победительница мужчин
Жил в 18 веке в Шотландии поэт Джеймс Макферсон. Он сочинил произведение под названием «Поэмы Оссиана». Оссиан – это легендарный бард (вроде скандинавского скальда), живший в Британии в 3 веке. Вот Макферсон и сочинял поэмы от его имени. У Оссиана была невестка (жена сына) по имени Мальвина. Сын Оссиана погиб, и Мальвина осталась самым близким ему человеком, вроде родной дочери.
«Поэмы Оссиана» были хорошо известны в России. Оттуда имя Мальвина перешло в произведения Жуковского, Батюшкова, Пушкина. О происхождении имени спорят. Одни считают, что оно происходит от древнегерманских корней «male» (мужчина) «win» (победа) – «победительница мужчин». Подходит такое имя тому, кто посадил Буратино в чулан? Вполне подходит!
Избушка, избушка…
После того, как мёртвая девочка из сказки «Пиноккио» превратилась в фею, ей всё равно пришлось умереть, – повторно, от огорчения, что Пиноккио её оставил. И снова воскреснуть: в следующий раз Пиноккио встречает голубоволосую фею уже взрослой женщиной.
Карло Коллоди вообще обожал умерщвлять и воскрешать персонажей. Например, сверчка, которого Пиноккио убил молотком. Или… Да ладно. Ну его.
В сказке про Буратино нет всех этих ужасов, однако, если присмотреться, в нашей Мальвине тоже можно разглядеть нечто зловещее. Она живёт одна в домике посреди леса. Ей подчиняются насекомые, птицы и звери, в том числе и такие малоприятные, как лягушка и жаба. Вам это ничего не напоминает? Подумайте. Живёт в лесу… Повелевает лягушками…
Кстати чёрный пудель, который служит девочке с голубыми волосами, тоже непрост. Вспомним одно из величайших и знаменитейших произведений мировой литературы – драму «Фауст» великого Гёте. Там в образе чёрного пуделя Фаусту является Мефистофель – то есть сам сатана... Вот и выходит, что Мальвина – это Баба Яга в молодости! Так ведь и фея – это та же колдунья, просто симпатичная...
Тайна золотого ключика
Конечно, придумывая свою Мальвину, Алексей Толстой вдохновлялся не Бабой Ягой. Но и не девочкой-волшебницей, которая зачем-то без конца умирает. А кем же? Может быть, красоткой Коломбиной, в которую в старинных итальянских и французских комедиях бывает влюблён доверчивый добряк и растяпа Пьеро? Тоже нет. Ведь Коломбина служанка, а Мальвина маленькая госпожа. Коломбина деревенская простушка, а Мальвина – строгая девочка «с воспитанием».
Откуда же она такая взялась? Разгадать эту загадку нам поможет… ключ к ней. А точнее – золотой ключик. В сказке Карло Коллоди золотого ключика нет. Нет и дверцы, которую он открывает. А для Алексея Толстого эта дверца была очень важна! И вот почему.
Он начинал работу над сказкой, когда жил в эмиграции, но уже мечтал вернуться в Россию. В сказке дверца пропускает героев из мира обмана и насилия в справедливый мир, где кукольный театр будет принадлежать не эксплуататору Карабасу-Барабасу, а самим куклам. Проще говоря, через эту дверцу они попадают в Советскую Россию. В тот мир, который в Советской России мечтали построить. Куда и сам Толстой мечтал попасть!
Но почему туда попадают именно с помощью потайной дверцы и золотого ключика, а не как-нибудь по-другому? О, это интереснейшая история!
Откуда взялся золотой ключик?
Прежде чем мы расскажем, откуда в сказке взялись дверца и золотой ключик, обратите внимание: у Карло Коллоди очаг в каморке старика Джеппетто нарисован прямо на стене. А в сказке Толстого – на куске холста. Дверца как бы ЗАНАВЕШЕНА этим холстом. Запомним это.
В 1909 году Алексей Толстой регулярно публиковал рассказы для детей в детском журнале «Тропинка». И в том же году в журнале «Тропинка» публиковали русский перевод «Алисы в стране чудес», сделанный Поликсеной Соловьёвой, дочерью историка Сергея Соловьёва и сестрой философа Владимира Соловьёва. Вот отрывок из этого перевода:
«На столе ничего не было, кроме маленького золотого ключика, и Алисе тотчас пришло в голову, что это ключик от одной из дверей. Но увы! Или замочные скважины были слишком велики, или ключик был слишком мал, только им нельзя было открыть ни одной из дверей. Но, обходя двери вторично, Алиса обратила внимание на маленькую занавесочку, которой не заметила раньше, и за этой занавесочкой нашла маленькую дверку, около пятнадцати дюймов высоты. Она попробовала отпереть дверцу золотым ключиком, и к её великой радости, ключик подошёл».
Читал ли Алексей Толстой «Алису» в журнале, в котором сам публиковался?
Вот ещё косвенное доказательство. Помните облако в виде кошачьей головы над домиком Мальвины? Облако, которое так похоже на кошачью голову, что Артемон рычит на него? На одной из иллюстраций к «Алисе в стране чудес» из журнала «Тропинка» кошачья голова парит в небе. Чеширский кот. А в том номере журнала, где Чеширский кот появляется на страницах «Алисы в стране чудес» впервые, был опубликован рассказ Алексея Толстого «Полкан». Так состоялась первая встреча кошачьей головы и собаки, описанная потом в «Приключениях Буратино».
Всё чудесатее и чудесатее...
Они в самом деле похожи. Алису утомляет путаница, творящаяся в стране чудес, она всё время пытается навести там порядок, – и Мальвина тоже любит порядок, дисциплину и чистоту. Алиса прилежная ученица, и Мальвина учит «глупенького Буратино». Алиса участвует в безумном чаепитии, – Мальвина устраивает чаепитие для Буратино…
Вот сколько всего должно было соединиться в голове писателя, чтобы на свет появилась сказка про Буратино! Воспоминания детства, мечты о будущем, картинка из журнала, прочитанного много лет назад… А ведь мы рассмотрели только один образ. А кто такой Карабас-Барабас и почему его так зовут? Или почему нос растёт от вранья?
Литература – это такой удивительный мир, по которому сколько раз путешествуешь, столько раз находишь что-нибудь новое...
Внимание! Контент опасен для вашего здоровья, поскольку имеет бесчисленное множество ошибок, он крив и неказист. У граммар-наци может возникнуть приступ эпилепсии. Не тратьте на него время, если вы робкой душевной организации. Спасибо!
Посеребрённый вековой лес под лучами зимнего солнца затейливо отблёскивал каждой маленькой веточкой и недовольно стонал под натиском сурового трескучего мороза.
- Напрасно ты так, барин, ель поломал. Негоже это. – Пожилой извозчик подпрыгивал на месте, пытаясь размять засидевшиеся кости и немного согреть кровь в жилах.
Дорога выдалась хоть и спокойной, но по такому собачьему холоду весьма нелёгкой. Возничий с превеликим удовольствием предпочёл бы двигаться скорее до перекладных без каких-либо остановок, покуда матушка природа находилась в благом расположении и не преподносила скверных неприятностей. Безопаснее так будет. Ко всему прочему проводить время у печи с кружкой горячего травяного чая под бараночки несравненно приятнее, нежели бессмысленно морозиться в лесу. Да капризный хозяин изволил остановку, дабы дух свой перевести. Притомился, бедняга эдакий, в одеялах пролёживаться. Скучно стало. Извёлся от одиночества. Эх… испробовало бы благородие возком править в зимнюю пору без защиты стен и крыши над головой – верно бы скучать не пришлось! Потеребил бы мороз того за щёки с носом до болезненных ожогов. И мало барину оказалось время впустую тратить, так ещё всячески безобразничает от безделья: веток наломал и молодую сосенку загубил, сделав из неё себе нечто подобия посоха. Для чего?! Да просто так! Ходит теперь вдоль дороги туда-сюда, дубиной важно размахивает. Разминается значит. Только всё это вредительство, по мнению возничего, не к добру. В лесу так вести себя нельзя. Не любит он этого.
- Мои земли. Хочу - ломаю. Не хочу – не ломаю. – Укутанный в меха господин показательно надломил прутик молодого дуба, который по несчастью произрастал на его пути. - А ты указывать мне удумал что ли?!
- Да ну что вы, ваш благородие. Боюсь, как бы чего худого не случилось. Хозяин леса озлобиться – беду какую нашлёт. Дорога то ещё ого-го какая длинная!
- Ванька, ты совсем сбрендил со своими суевериями?! Я здесь хозяин. Понимаешь? Я и никто иной!
Пожилой мужичок согласно кивнул, не смея спорить. Что здесь возразишь?! Не того он был полёта птицей, чтобы перечить богатому господину или развлекать того страшными байками. К тому же всё равно без толку – не уразумеет детина. Барин ведь шибко умный! Барин всё знает лучше всех. Поёжился только возничий зябко. Не от холода, а от своих неприятных предчувствий с мыслями. Молва про здешние места ходила нехорошая. Можно сказать поганая: то тут, то там изредка покойничков находили. Не зверями истерзанных или разбойниками замученных. А вот просто, как будто человек шёл, во пример, лес сечь с топором наперевес, увидел что-то шибко страшное, так замертво и упал с широко открытыми глазами. Хворым человек вроде бы не был, на упадок сил не жаловался. Вот вам, значит, так: взял и умер. И случаев таких немало. Местные страшатся.
- Благородие, угли в жаровне прогорят. Возок совсем остынет. Нам бы в дорогу пора! – Извозчик всё же не выдержал томительных ожиданий, осмелившись подогнать дорогого пассажира.
А господин всё никак не унимается - словно бесы его раздирают изнутри. Добрался до коня в привязи, стал дразнить животину коркой хлеба. Смеётся, забавляется. Сучком на кончике соснового посоха скотине в морду больно тычет. Конь же оказался не из робких. С бойким нравом. Терпел, терпел издевательства, да в конце концов не стерпел обид: со злобным прищуром шлёпнул губами и отхватил добрый меховой клок от богатого воротника с верхней одежки барина. И тут же второй раз куснул, попортив диковинную золотую вышивку, после чего боднул благородие носом. Зафырчал конь, запыхтел, копытами оземь забил. Собрался не просто наглеца поучать, а биться с ним насмерть. Благо возничий подоспел. Оттащил повалившегося барина, принялся успокаивать.
- У-у-у, охальник... ох я тебе устрою! Ты погоди у меня! Вмиг шкуру спущу! – Ярился господин, махая посохом.
- Да будет вам, барин! Нам же кони для дороги нужны! Барин! – Пожилой мужичок едва ли мог потягаться с пылкой молодостью, оттого сладить с господином никак не мог.
Только знатно в ухо получил. Отлетел пожилой мужичок в сторону на шагов пять - шесть прямиком в высокий сугроб. Встать уже невмоготу. Голова кругом, ноги ватные. В ушах колокольный звон! А господин тем временем совсем умом тронулся. Дурь у него полезла из всех щелей, вытесняемая какой-то неугомонной злобой. Побежал к возку, схватился за топор и пошёл с намерением рубать коня. Беда! Глупость со свету сжила не один десяток человек. Но чтоб вот так?! Трезвому?! Невидаль!
- Загубишь коня, так двое возок не потянут! До перекладных не доедем! Околеем! – Возничий взмолился, скоро на четвереньках устремившись к безумцу.
Тщетно. Оглох от злости пассажир. Ничего не слышит, окромя дури в бедовой башке. Чем всё могло закончиться – одному богу известно. Но остановил барина брошенный добрых размеров хорошо скомканный снежок, угодивший точнёхонько в глаз. Но кто?!
- Ох проклятые... Да как посмели вы бесстыдно ходить по лесу моему?! – Поодаль впереди упряжи стоял безобразно заросший волосами некий старичок в чёрной нараспашку с голой грудью бекешкой.
В руках без рукавиц держал ещё один хорошо скомканный снежок, на ногах видавшие виды валенки. Весь сгорбленный, на вид дедушка совсем хиленький. Подле трётся маленький бурый медвежонок с грозной мордочкой и поджатыми ушками. Зверь то хоронился за валенками того странного старика, то с любопытством выглядывал, бросая суровый полный неодобрения взгляд на притихших людей, кои мгновенье назад наводили уйма шума. Возничего сия картина отчего-то испугала до дрожи в коленях. Как застыл на месте и сам барин с налившимся синяком под заплывающим глазом – вся дурь с него разом сошла. Будто водой ледяной окатили. Ибо от странного гостя исходила некая незримая глазу опасность. Проняло всех без исключения. Даже кони занервничали. Хотя, казалось бы, чего ж здесь пугаться?! Медведь малой совсем – не задерёт. Ежели мамка его, конечно, не объявится. Но так ведь зверь со стариком. А старик не сказать, что похож на бравого вояку или лихого разбойника - возраст явно уже силы скрал. Вон доходяга какой! Вся одёжка на нём висит мешком.
- А ты кто таков?! – Барин старался говорить уверенно, громко, басовито, но вместо этого слышались сбивчивые нотки беспокойства.
- Кто таков?! Никак позабыли о страшном лешем?! Ну что ж. Так я вам сейчас напомню!
Вдруг ус старика сам по себе дёрнулся, без того немалых размеров каким-то чудесным образом удлинился и обвил надломленный барином ствол молодого дуба, выправив его на место, как оно полагается. Возничий, всё ещё стоявший на четвереньках, открыл рот от изумления. Древо стояло, как ни в чём не бывалое. Полностью здоровое! Волшебство – не иначе.
- Вот это да! Чудеса каки... – Слова невольно вырвались с уст до глубины души поражённого извозчика, но договорить ему было не суждено.
Пущенный лешим снежок на этот раз угодил в пожилого мужичка, издав громкий шлепок об лоб и оставшийся там небольшим снежным рогом.
- А ну цыц, покуда слово молвлю! – скомандовал заросший старик. – Ишь, устроили мне тут... У-у-у-х...ну держитесь! Коль незнамо вам отцовское наставление и материнское воспитание, то поучу вас уму-разуму я. – Леший сердито затопал на месте ногами, да так, что маленький мишка пустился наутёк куда-то в лес.
Барин всё стоит на месте. Остолбенел, побледнел. Здоровым глазом даже не моргнёт. Всё топор крепко держит, а руки трусит. Возничий же оказался живее. Опыт прожитых лет подсказывал ему, что пора бы скорее делать ноги, покуда беды не случилось. Бежать. Спасаться! Леший, кажется, был самый что ни на есть настоящий. И явно не в дружелюбном расположении духа. Оттого извозчик всё так же на четвереньках по скорее подполз к барину и дёрнул того за подол. Хотел в чувства привести, попытался вымолвить слова, но с уст сорвался лишь собачий лай.
- Гав – гав! – всё, что получилось сказать. – гав -гав! – И ничего более.
Правда барин всё же пошевелился. Соизволил подбитый взгляд обратить на мужичка, с трудом борясь с оцепенением. Лицо всё скривил, задрожал, аки осенний листок на ветру, а опосля наземь сплюнул.
- Ваня! Бежим скорее в возок! – Испуганно вскричало благородие. - Хватай поводья! Ноги свои уносить надобно, пока нас этот дреной колдун не извёл!
Наконец дельная мысль: оспаривать такую - сущий грех. Возничий с глубоким удовлетворением молча кивнул в знак согласия, вскочил на ноги и по-солдатски ровно выпрямился. Оба припустились к возку. Аж снег из-под ног полетел!
- Эй, мороз, а ну трещи стволами, что есть мочи! Взвой метель! Пусть обрушатся снега! – Тем временем Леший разошёлся пуще прежнего.
Всё руками машет, кружится. Яриться!
Не успели кони сорваться с места, как вдруг обрушился снегопад такой силы, что стало невидно дальше своего носа. А сам нос безжалостно скрутил мороз, который до сего момента без того был порядком студён. Ветер занялся кронами голых древ, поднялся шум. Крупные снежинки с доброй силой летели прямиком в глаза возничему, не давая возможности узреть хоть что-нибудь. Всё! Слепой! А кони мчат без оглядки. Того гляди налетит возок на сугроб и перевернётся! Тогда барин точно все семь шкур спустит, ежели жив останется. А впрочем, какая разница, ведь Леший своего не упустит: от него расправа куда ужасней. Липкий тягучий страх подгонял возничего похлеще кнута. Ему то и дело слышался то ли ехидный смех лешего сквозь метель, то ли его сердитый рык в стволах высоких сосен. Сердце стучит, едва ли не вырываясь из груди. Воздуха в лёгких не хватает. Как только живыми добрались до перекладных – то загадка. Пожилой возничий себе всё лицо обморозил. Едва отогрели. Чуть пальцев на руках и ногах не лишился! А у барина в бороде появился лоскут седых волос. И с тех пор в лесу он больше никогда не смел запросто так ломать что-либо или безмерно шуметь. Да и вообще старался там лишний раз без надобности не появятся. Ибо матушка природа неуважения к себе не терпит! Её надо беречь, холить и лелеять. Ведь она кормилица наша, поилица. Нет никого её добрее!
— Андрей, ты чё тут делаешь? Макдональдс закрыт сегодня?
Все засмеялись… неужели это так остроумно? А Саша Зубов громче всех хохотал, аж не выдержал и свалился на землю.
— Саша, оставь меня в покое! — разозлённо сказал я.
— А то что? — сказал Руслан, которого все в нашем классе называли правой рукой Саши.
— Зубов разучился сам за себя говорить, теперь ты и это делаешь вместо него? — выпалил я.
— Ты чё сказал? — прорычал Саша. — Давно по башке не получал?
«Если продолжу, мне действительно может достаться, — лихорадочно мыслил я. — Нужно срочно что-то придумать».
— Директор идёт, валим отсюда! — закричал кто-то из толпы.
Не успел я оглянуться, как все разбежались.
— Брагин, что тут происходит? — сказал мне подошедший глава нашей школы. — Ребята пристают к тебе?
«Что ему ответить? — подумал я. — Скажу правду, и меня все стукачом считать будут. А если совру, что всё нормально, то до самого окончания школы придётся терпеть эти издевательства. Ситуация в любом случае проигрышная!»
Но всё же я решил солгать:
— Всё хорошо, Леонид Алексеевич, мы просто играем в догонялки, и сейчас я во́да.
По его лицу было видно, что он не поверил мне.
— Андрей, — произнёс он мягко, — мне ты можешь сказать правду, я не буду тебя осуждать.
«Неужели хоть кто-то меня понимает?» — пронеслось у меня в голове.
Но всё же я промолчал…
***
— Андрюша, кушать хочешь?
— Мам, разве я когда-то бываю не голодным? — иронично сказал я, плюхнувшись на диван.
Как приятно оказаться дома! Теперь можно хоть на время забыть о школе!
А вот и папа зашёл в гостиную. Он выглядит недовольным.
— Лена, куда ему ещё есть, ты видела его?
— Да что ты говоришь, Коля, — отозвалась моя мама из кухни. — В его возрасте все дети много едят. А лишний вес уйдёт, когда он слегка вытянется.
— Ты всегда находишь ему оправдание, — проворчал папа. — Так его и дразнить могут начать, нынче дети жестокие пошли.
«Знал бы ты, что меня и так цепляют в школе, причём каждый день» — уныло подумал я.
Когда-нибудь это раскроется…
***
Прозвенел будильник на телефоне…
«Снова пора в школу… — подумал я, потирая глаза. — Ещё и дождь за окном, ужас…»
— Андрюша, я приготовила завтрак, так что поешь, — сказала мама, быстрым шагом зайдя в комнату. — И не забудь взять с собой зонтик перед выходом!
— Мам, ты вообще когда-нибудь спишь? — пошутил я, лениво потягиваясь в кровати.
— Я что, похожа на робота? — улыбнулась мама. — А теперь вставай, а то еда остынет!
***
До школы идти минут восемь. Я мечтал, чтобы она находилась на другом конце города, и я постоянно опаздывал на парочку уроков… либо на все… Когда думаю об этом, на лице появляется улыбка. Жаль, что совесть не позволяет пропускать занятия без веской причины.
Подойдя к главному входу, я увидел впереди группу ребят. Я начал искать глазами среди них Сашу и Руслана, но не успел – все уже зашли.
«Может, они из-за дождя не придут? — мысленно взмолился я. — Было бы здорово!»
Когда я зашёл в класс, то понял, что мои надежды не оправдались:
— Андрей, у тебя котлеточная диета? Да ты сам скоро на котлету станешь похож!
Опять хохот… Всё-таки пришёл Зубов! Как я его ненавижу!
— Очень смешно, Саша, — съязвил я. — Тебе надо в будущем людей развлекать за деньги, подумай об этом.
— Я чё, на клоуна похож? — Саша покраснел. — Ещё вчера предупредил: следи за словами!
Хихиканье в классе резко прекратилось. Все внимательно смотрели на нас.
— Чую драку, — нарушил молчание Руслан. — И для тебя она закончится плохо, Брагин.
— Он того не стоит, — усмехнувшись, сказал Саша. — Андрей ногами едва передвигает, куда ему ещё и руками махать.
Всё… моё терпение лопнуло. Много лет я выслушивал оскорбления, но так больше продолжаться не могло…
Я схватил пенал, лежавший на соседней парте, и швырнул его в Зубова, целясь ему в голову.
— Ты с ума сошёл?! — крикнул он, еле успев увернуться.
— Придурок! — заорал я. — Ногами я едва передвигаю?! Давай завтра перед занятиями это проверим?!
— Ооо, какие мы смелые, — Руслан вдруг стал серьёзным. — Не ожидал от тебя такого, Брагин. Значит, решено, да, Саша?
Но Зубов молчал. И старался не пересечься ни с кем взглядом.
«Он что, испугался? — удивлённо подумал я. — Да ну, наверное, из-за пенала до сих пор в шоке».
— Саша, ну так что? — повторил Руслан. — Или ты сегодня хочешь с ним разобраться?
— Я… да... завтра, — промямлил он.
— Ребята, рассаживаемся по местам и начинаем занятие! — В кабинет зашёл учитель.
Урок прошёл спокойно, лишь иногда мои одноклассники перешёптывались друг с другом. Теперь им явно было что обсудить…
Я не стал ждать до конца учебного дня, и когда закончилось первое занятие, быстро вышел из класса и направился к выходу из школы.
К счастью, наш вахтёр увлечённо смотрел телевизор, и не заметил, как я прошёл мимо.
«Что мне завтра делать? — испуганно раздумывал я по пути домой. — Знал же я, что моя вспыльчивость ни к чему хорошему не приведёт!»
***
— Мам, пап, вы дома? — я открыл входную дверь ключом.
«Тишина… может, ушли в гости к соседям? — предположил я. — Надеюсь, не скоро придут, не хочу оправдываться перед ними».
Я зашёл в свою комнату и лёг на кровать. В голове у меня крутилось множество тревожных мыслей о завтрашнем дне.
Прокручивая их взад-вперёд, я и не заметил, как за окном начало темнеть.
— Андрюша, ты дома? — донёсся снизу голос мамы.
— Да, мам, — крикнул я. — Я очень устал, лягу сегодня пораньше!
— Хорошо, сынок, отдыхай.
«Может, завтра всё само как-нибудь разрешится? — раздумывал я, проваливаясь в сон. — Надеюсь, что это так…»
***
Дзи-и-инь! Снова этот проклятый будильник… если доживу до завтрашнего дня, то обязательно сменю его мелодию!
Я медленно открыл глаза и поднялся с кровати.
«Чувствую себя неважно», — уныло подумал я.
В моей комнате стояло большое зеркало, и я с опаской взглянул на своё отражение.
— Боже мой, Андрюша, какие красные у тебя глаза! — ахнула мама, зайдя в этот момент в комнату.
— Ты даже быстрее меня успела это заметить, — усмехнулся я. — Мне плохо спалось ночью.
— Почему? Тебя что-то беспокоит?
— Что там случилось? — теперь уже папа зашёл в комнату.
— Да всё нормально, не надо переживать за меня, — я улыбнулся. — Мне сегодня нужно пораньше прийти в школу, я обещал помочь однокласснику решить задачу по математике. Так что буду уже собираться, а поем тогда в столовой.
— Хорошо, Андрюша… иди, конечно, — удивлённо произнесла мама. — Просто это на тебя не похоже.
Папа не сказал ни слова. Только смотрел на меня недоверчивым взглядом.
Я быстро умылся, оделся и вышел из дома.
«А ведь я так ничего и не придумал, — встревоженно размышлял я. — Если Зубов победит, то я буду опозорен до конца жизни».
Поглощённый этими мыслями, я и не заметил, как дошёл до школы. Возле неё стояло не меньше тридцати подростков.
«Вот это толпа! — удивлённо подумал я. — Пришли посмотреть на драку. Папа был прав, жестокое у нас поколение».
— Брагин, пошли за школу, Саша уже там, — произнёс подошедший ко мне Руслан. — Только запомни одно правило: родителям ни слова. Скажешь, что кто-то напал на тебя сзади, и ты не разглядел его лицо.
— А с чего ты взял, что мне вообще достанется? — попытался пошутить я.
— Опять ты юморишь, — сухо сказал Руслан. — Через пять минут вряд ли будешь таким весёлым.
И вот мы на месте. Вся толпа зевак остановилась сзади меня, я слышу, как они хихикают.
«А вот и Саша стоит, — я сглотнул слюну. — Он выглядит испуганным. Неужели я был вчера прав?»
Я понимал, что у меня мало шансов победить в драке, но в голове быстро начал созревать план:
«Если брошусь на него первым, может смогу повалить на землю и придавить своим телом, тогда он сдастся? — подумал я. — Хоть какая-то польза от лишнего веса».
Мой юмор проявлялся не в самое подходящее время.
Но идея мне понравилась и, глубоко вздохнув, я побежал вперёд.
— Ааааа! — заорал я.
Я вложил в крик всю злость, годами сидевшую внутри меня… Пришло время отомстить!
Лицо Саши исказилось от ужаса, но он продолжал стоять на месте как вкопанный.
«Значит, будет лёгкая победа, — восторженно пронеслось у меня в голове».
— Брагин, остановись! — услышал я за спиной знакомый мужской голос.
Я резко затормозил и обернулся – это был Леонид Алексеевич. Но не один, вместе с ним стояла пожилая женщина с седыми волосами.
— Пожалуйста, родненький, не надо, Сашенька ни в чём не виноват! — взмолилась она.
Что происходит… кто эта женщина, и почему она защищает Зубова?
— Я вызываю твоих родителей в школу — сказал директор, строго глядя на меня.
Теперь мне точно конец… — мрачно заключил я.
***
Я стоял возле кабинета директора и до сих пор не мог поверить в происходящее.
«Боюсь даже представить, о чём они там говорят, — съёжившись, подумал я».
Саша Зубов сидел на коричневом кожаном кресле, справа от меня. Он смотрел куда-то в пустоту отрешённым взглядом.
Я решил, что молчать бессмысленно, и заговорил с ним:
— Саша, эта женщина, что была с Леонидом Алексеевичем – твоя бабушка?
— Да, — он резко взглянул на меня. — А что?
— Просто я удивился, что пришла она, а не твои родители.
Саша вздрогнул, как будто не ожидал этих слов.
— Они погибли в автокатастрофе, когда мне было три года, с тех пор она меня воспитывает, — сказал он, опустив глаза.
Когда я услышал это, у меня внутри всё сжалось. Я и подумать не мог, что Саша Зубов – самоуверенный школьный хулиган, вообще имел какие-то проблемы в жизни.
— Ты знаешь, — вдруг решил признаться я, — а ведь я всегда тебе завидовал.
— Это шутка? — он удивлённо посмотрел на меня. — Что во мне такого особенного?
— Много чего… все тебя уважают и считают лидером в классе.
Саша вдруг заулыбался. Это не было похоже на его привычную ехидную улыбку. Она была искренняя.
— Я тебе тоже всегда завидовал — сказал он, смотря мне в глаза.
— За что? — тут уже пришло время мне удивляться. — Тебе тоже хочется набрать пару килограммов?
— Опять твой юмор, — усмехнулся Саша. — Нет, просто у тебя есть полноценная семья. Я видел твоих предков на одном из школьных праздников – мама вообще от тебя не отлипала. Мне бы тоже так хотелось.
— Да, она у меня такая, — иронично ответил я.
«А ведь я никогда не обращал внимания, с кем Саша приходил на эти праздники, — подумал я. — Теперь всё понятно».
— И драться с тобой я не хотел, — продолжал он. — Я вообще никогда не дрался, до этого ни разу не доходило. А бабушка, видимо, услышала, как я разговаривал с Русланом по телефону о вчерашнем случае с пеналом, и пошла к директору. А мне ни слова не сказала…
— Вот видишь, значит, бабушка о тебе беспокоится, — я попытался поддержать Сашу.
— Возможно, ты и прав — вздохнул он.
Кажется, разговор был исчерпан, но мне хотелось сказать ещё кое-что:
— Придёшь ко мне в гости? — выпалил я.
— Ты это серьёзно? — он удивлённо приподнял брови.
— Конечно, серьёзно, мама очень вкусно готовит, тебе точно понравится!
Саша снова улыбнулся и приподнялся с кресла:
— Я с удовольствием. А твои не будут против?
Но не успел я ему ответить, как открылась дверь директорского кабинета.
— Не говорите ни слова! — весело сказал я всем. — Саша сегодня идёт ко мне домой, пробовать наши лучшие блюда!
Я никогда не видел вокруг себя так много удивлённых лиц, но я точно знал, что это был один из лучших дней в моей жизни!